Глава первая

Лоренс Тэкеле неподвижно сидел у открытого окна большой московской квартиры, бывшей коммуналки, – как раз там, где когда-то стояла кровать бабы Доси. Он вслушивался в шум оживленных столичных улиц и следил глазами за непрерывным потоком спешащих куда-то людей. Смутными и хронологически не связанными между собой обрывками в его памяти вставали воспоминания почти сорокалетней давности.

В то время и сам юный Лоренс, студент Университета дружбы народов, был частью подобной толпы – спешил на лекции и семинары, зубрил медицинские термины, от которых ныла голова, толкался по утрам в жуткой транспортной давке и мерз на остановках, ежась под белыми хлопьями снега. Ночами же его, озябшего от непривычного для уроженца Малави холода, согревали горячие объятия Веры Трухиной. И происходило это, как ему помнилось, в соседней комнате, где теперь возбужденно спорили его родственники.

До него отчетливо доносилось каждое слово, и он внезапно подумал, что баба Дося также хорошо могла слышать, как они с Верой занимались сексом. И еще баба Дося наверняка слышала, как однажды он, Лоренс, в отсутствие Веры и ее матери привел сюда веселую белобрысую девчонку с пухлым задом. Та три часа весело кувыркалась с ним на диване и, не стесняясь, громко повизгивала от удовольствия. При этом воспоминании крупнейший меценат африканского континента господин Лоренс Тэкеле с гордостью улыбнулся – тогда, много лет назад, горячие русские девчонки млели от его прикосновений. Когда же белобрысая толстушка ушла, и он вышел на кухню попить воды, баба Дося с хитринкой в глазах угостила его огурчиками собственного засола. И какие же это были огурчики – в самых знаменитых ресторанах Парижа, Лиссабона и Нью-Йорка Лоренс никогда не едал ничего подобного! Он был просвещенным человеком, но порою в мозгу нет-нет, а мелькала мысль: наверняка русская старуха была колдуньей – потому и знала неведомый остальному миру секрет засолки огурцов.

Тэкеле закрыл глаза, и внезапно во рту у него возник неповторимый вкус, а комнату наполнил сводящий с ума запах солений и маринада. Ощущение было столь потрясающе острым, что он вдруг подумал:

«Интересно, разболтала потом баба Дося Вере о блондинке или нет? Скорей всего, разболтала, но Вера не стала устраивать скандала – она в то время уже была беременна, наверное, надеялась, что Лоренс женится на ней и останется в СССР»

  Хотя с какой стати ей было на это надеяться – уже достаточно пожилой белой женщине? Ему, Лоренсу, совсем еще молодому человеку, нужны были горячие девчонки, Вера и сама это понимала. Она не стала упрекать его и тогда, когда он решил ехать на родину. А ведь можно было забрать с собой и ее, и маленького Тедди – почему это пришло ему в голову только теперь? Наверное, из-за присущих европейцам нелепых взглядов на брак, которых он, Лоренс Тэкеле, сам придерживался в далекой юности. Увез бы Веру с Тедди, а в Малави потом взял бы себе еще двух-трех молодых жен. Вера была прекрасной женщиной, она не стала бы из-за этого поднимать шум, как сучка Дениза. Проклятая Дениза, почему она встретилась на его пути?

При мысли о своей первой жене Лоренс Тэкеле, как всегда, ощутил бешеную ненависть. Тварь – она сумела настроить против него даже его любимого младшего сына Родерика! Полгода назад Тэкеле просил юношу приехать к нему в Лиссабон – он считал, что Родерику следует продолжить образование, чтобы потом вместе с отцом и старшим братом Теодором возглавить семейный бизнес. Однако Родерик отказался ехать и, чувствовалось, что он сильно напуган. Наверняка Дениза, которая имела большое влияние на юношу и его мать, внушила им, что Лоренс хочет расправиться с младшим сыном так же, как расправился со старшими.

Чтобы смягчить отказ, Родерик послал отцу почтительное письмо, объяснив, что в настоящее время не сможет приехать из-за болезни матери. К письму была приложена фотография Родерика с двумя младшими сестрами на фоне их малавийского коттеджа. Одна из девчушек лукавым взглядом и хорошенькой оживленной мордашкой чем-то напоминала Лизу, но Тэкеле даже не помнивший имен своих дочерей, был так разгневан отказом сына, что разорвал письмо и швырнул фотографию в мусорную корзину. Именно тогда он решил лишить Родерика наследства и составил новое завещание, в котором все свое имущество оставлял Теодору и любимой внучке Лизе.

Своего внука Геннадия, старшего брата Лизы, старик не выносил – мальчишка был ленив, туповат и ко всему прочему, полагая, что дед совершенно позабыл русский язык, называл Лоренса в его же присутствии «черной задницей». Тэкеле ни разу не подал виду, что понял, но внес в завещание условие: из той доли наследства, что Теодор получит от отца, он не сможет оставить старшему сыну ни единого цента. Конечно, Тэдди был еще довольно молод, но и ему предстояло когда-нибудь отойти в мир иной, поэтому Лоренс Тэкеле полагал, что по естественным законам природы все его имущество когда-нибудь станет принадлежать Лизе. Неожиданная трагедия перечеркнула все планы старого мецената, и теперь ему нужно было решить, что делать с долей наследства погибшей внучки.

Продолжая смотреть в окно, Лоренс начал перебирать возможные варианты, и лицо его в этот момент своей неподвижностью напоминало высеченное из черного мрамора изваяние. Задумавшись, он не услышал, как тихо отворилась дверь. На пороге стоял Теодор Трухин-Тэкеле и смотрел на отца тревожным взглядом.

– Папа, прости, что я тебя беспокою, но ты сидишь здесь один уже больше двух часов, – осторожно сказал он по-английски, – не хочешь пройти к нашему столу и побыть немного с нами? Или, может, мне посидеть с тобой?

Лоренс слегка повернул голову в сторону сына, но выражение лица его не изменилось.

– Садись, если хочешь, – сухо бросил он.

– Возможно, мы сделали что-то не так, – с горечью заметил Теодор, присаживаясь за небольшой круглый столик, уставленный закусками, – это было желание Полины – накрыть столы во всех комнатах и отворить входную дверь, чтобы любой, знакомый или незнакомый, мог зайти в квартиру и помянуть нашу девочку. Я теперь жалею, что согласился – получилось, что родственники сидят в одной комнате, одноклассники Лизы где-то тусуются, а ты тут вообще один. Горе должно соединять, а вместо этого… – голос его неожиданно задрожал. – Я знаю, как ты любил свою внучку.

Глядя на сидевшего перед ним красивого смуглого мужчину, Лоренс Тэкеле неожиданно подумал, что из всех его сыновей Теодор – если, конечно, не считать светлой кожи – больше всего на него похож. Больше даже, чем чернокожий Родерик, поверивший этой шлюхе Денизе и отвергший отцовскую любовь. И какое вообще значение имеет цвет кожи, когда с каждым днем все лучше и лучше понимаешь, как коротка жизнь? Он угрюмо кивнул:

– Я любил твою дочь, да. Никто и ни в чем не мог с ней сравниться. Я гордился ее талантами и ее красотой. Но каждому отмерян свой путь от рождения до смерти, и Лизе не суждено было долго нас радовать. Теперь нам остается только чтить ее память, и если б она покоилась в земле, я поставил бы ей прекрасный памятник. Но вы с женой решили иначе – что ж, ваше право.

Теодор в смущении посмотрел на отца.

– Ты прежде не говорил нам, что ты против кремации, папа, поэтому я не стал спорить с Полиной. Да и понять ее можно – машина загорелась, и Лиза… ее тело сильно пострадало. Хотя жених Лизы тоже настаивал на погребении – плакал, умолял нас. Но он молод, время залечит его раны, а Полина – мать, она желает всегда иметь рядом с собой урну с прахом дочери. Кроме того, Полина… Видишь ли, я не хотел тебе пока говорить, но наши с ней планы на будущее не совпадают – она, скорей всего уедет жить в Штаты, и…

Лоренс нахмурился, и в глазах его мелькнула досада.

– Ее планы мне известны, – резко перебил он сына, – этот американец Корнер, с которым она открыто живет, даже не постеснялся приехать сюда – на похороны вашей дочери.

– Папа, не надо! Он хороший человек и имеет серьезные намерения, а наш брак уже два года как фактически прекратил существование. В конце концов, именно я первый встретил другую женщину и решил связать с ней жизнь, а Полина повела себя в этой ситуации очень деликатно. Почему же теперь я должен ей мешать? Она еще молода и тоже имеет право на личную жизнь.

Старый Тэкеле пренебрежительно качнул головой и проворчал:

– Если бы ты жил со мной в Малави, то мог бы иметь кучу других жен.

– Папа, опомнись, пожалуйста, – мягко укорил его сын, – мы не в Малави, мы в Европе. Полина и я – цивилизованные люди и считаем, что теперь нет причин оттягивать развод.

– Теперь?

Неправильно истолковав возглас отца, Теодор испуганно заторопился:

– Нет-нет, это никак не связано с гибелью Лизы, что ты! Мы еще месяц назад начали всерьез обсуждать развод. Полина не возражает – она сама сказала, что мы были совсем детьми, когда поженились, и все осталось в прошлом. К тому же, после того скандала с ее племянником ей не очень приятно работать в нашем банке, хотя ее никто ни в чем не обвиняет. Корнер предложил ей работу у себя на фирме, и они, возможно, поженятся. Что же касается нас с Бертой, то… Видишь ли, Берта ждет ребенка, а поскольку нам хорошо друг с другом, и мы планируем будущую семейную жизнь, то самое лучшее именно сейчас узаконить наш брак.

Складки на лбу Лоренса разгладились – о том, что происходило в личной жизни сына и невестки, старого бизнесмена давно информировали его осведомители в Германии, но сообщение о будущем внуке оказалось приятной новостью.

– Так у тебя будет ребенок, – с довольным видом сказал он, – мальчик или девочка? В наше время ведь это можно проверить.

– Еще слишком рано – маленький срок. Берта пока неважно себя чувствует – тошнота, рвота. Из-за этого она и не смогла приехать на похороны. Но я вас познакомлю, когда ты будешь в Германии – она очень милая девушка, работает журналисткой. Мы познакомились два года назад на одном брифинге.

– Гм, понятно. Но скажи, на каких условиях жена согласна дать тебе развод? Она выдвинула какие-то требования?

– Требования? – удивился Теодор. – Но что она может требовать? Все, чем ты доверил мне распоряжаться, принадлежит тебе, а не мне. Конечно, у каждого из нас за годы работы в Германии появились какие-то средства, но тут мы практически равны. Наша единственная общая собственность – эта квартира. Она достаточно дорого стоит, но до сих пор вопрос об этом не вставал, поскольку здесь жила Лиза. Геннадий, наверное, тоже имеет право на какую-то долю, но я еще ничего не узнавал.

– Квартира? – старый Лоренс специально повысил голос, чтобы сидевшие за стеной Полина и Геннадий могли слышать его слова. – Почти все комнаты в этой квартире, если ты помнишь, выкупил я и сделал дарственную на твое имя. Не знаю, что по вашим российским законам могут требовать от тебя жена и сын.

Приглушенные голоса за стеной смолкли, и Теодор, поняв, что слова отца были услышаны, смущенно покачал головой и поднялся.

– Папа, успокойся, давай сейчас не будем об этом. Ты не хочешь пройти со мной? Хватит тебе сидеть здесь в одиночестве.

– Я в порядке, иди один, – хмуро буркнул старик и отвернулся к окну.

Смущенно потоптавшись, Теодор вышел в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. Он немного постоял, прислушиваясь к тому, что делалось в доме. В большой гостиной сидели соседи с верхних и нижних этажей – малознакомые и те, кого он помнил чуть ли не с рождения. Они что-то громко обсуждали, перебивая друг друга, и по их возбужденным голосам было понятно, что, по крайней мере половина выставленного на столы спиртного, уже выполнила свое предназначение.

В дальней комнате, где собрались одноклассники Лизы, дверь была открыта. Юные голоса спорили чуть ли не до крика, потом послышалось громкое рыдание, и Теодор поспешил в ту сторону.

Широкоплечий юноша лет семнадцати плакал навзрыд, закрыв руками лицо. Другой, обнимая его за плечи, твердил:

Все, Артем, все! Все!

Рыдавший отнял от лица руки и посмотрел на окружающих его друзей мутным взглядом.

– Она была, как цветок, – горестно сказал он, – разве это возможно? Почему так должно было случиться?

– Выпей, – парень, державший Артема за плечи, поднес к его рту стопку водки, – выпей и успокойся.

– Петька, ты с ума сошел, – с укором заметила одна из девушек, – он ведь уже не в себе, а ты ему еще наливаешь. Мальчики, не надо больше пить, пожалуйста. Гоша, Петя, давайте уже пойдем – Ярцеву плохо, его нужно отвести домой.

Артем Ярцев всхлипнул и утер рукавом глаза.

– Ты хорошая девчонка, Лена, все наши девчонки всегда были самые лучшие. А Лиза… Она была, как песня, как солнце. Почему не пришла Настя, почему? Ведь они всегда так дружили!

Уткнувшись лицом в стол, он вновь зарыдал.

– Перестань, Тема, – пыталась утихомирить его Лена, – родители Лизы в соседней комнате, они услышат. Нехорошо, им тоже тяжело.

– Действительно, почему не пришла Настя? – хмуро спросил Гоша и плеснул себе еще немного водки. – Ты ей звонила?

– Не звонила и не собираюсь, – Лена вдруг вспыхнула, – да если у нее совесть есть, она сюда и носа не покажет! Вы забыли, как она кричала Лизе в тот день, забыли? Проклинала, и по-всякому, и «чтоб ты сдохла», и чего только не наговорила! Лиза вышла из школы и через два часа погибла.

Внезапно наступило молчание, потом Соколов неуверенно произнес:

– Хватит, Ленка. Это ерунда, не надо об этом, они сто раз на день ссорились и мирились.

Лена плакала и, вытирая рукой слезы, говорила:

– Я видела, какое у нее было лицо, когда она смотрела на Лизу! Об этом, кстати, уже говорят и пишут – доказано, что есть люди, которые могут наводить порчу, а у Насти вообще дурной глаз. Помните, как она Лерку Легостаеву всегда не любила? Я уверена, что с Леркой из-за ее дурного глаза и случилось какое-то несчастье – она ведь так и не объявилась. И с Лизой то же самое, я точно знаю. Настя пожелала ей смерти, и Лиза погибла! – тут взгляд Лены упал на стоявшего в дверях Теодора, она испуганно ойкнула и извинилась: – Ой, извините, пожалуйста!

Тот устало кивнул, не сказав ни слова, повернулся и пошел в комнату Лизы, где, продолжая что-то обсуждать, за столом сидели Полина со своим другом, Геннадий, Дима и две старые родственницы Трухиных. Полина тихо спросила:

– Он так все и сидит там?

– Пусть побудет один, ему так лучше, – столь же тихо ответил ей муж, но Геннадий раздраженно заметил:

– Конечно, лучше! И о чем вы там говорили? Насколько мой слабый английский позволяет понять, эта черная задница что-то вопила насчет квартиры.

– Гена! – с укором воскликнула мать, а Теодор, покосившись на родственниц, сердито осадил сына:

– Об этих делах мы поговорим потом, сейчас не время.

– Конечно, не время! Как же – ведь эта черная задница страдает!

– Гена!

– Ладно, мама, ты же сама, когда нам сообщили, на весь дом кричала отцу: «Если б твой отец, этот старый негр, не подарил нашей дочери ту проклятую машину, она была бы жива!»

Неожиданно Полина разрыдалась.

– Лучше бы он вообще никогда здесь не появлялся! Лучше бы мы никогда не уезжали в эту Германию, не оставляли бы ее здесь! Вся моя жизнь из-за этого негра пошла наперекосяк! Тебе-то что, – она гневно взглянула на мужа, – ты уже утешился.

– Поля, не надо, нехорошо так, – Теодор вздохнул и отвернулся, родственницы начали хором говорить, перебивая друг друга, а Корнер, ни слова не понявший из разговора, сочувственно погладил плечо Полины.

– Папа, не заступайся за этого старого педераста, – рявкнул внезапно побагровевший от выпитой водки Геннадий, – он еще смеет тут что-то вякать насчет моей квартиры! После того, как по его милости погибла моя сестра!

Дима испуганно указал на стену, за которой сидел старый Лоренс:

– Здесь все слышно.

– Да мне плевать! К тому же эта черная задница ни бельмеса не смыслит по-русски.

– Простите.

 Поднявшись из-за стола, Дима взглянул на висевший на стене портрет Лизы в траурной рамке – Полина распорядилась увеличить несколько фотографий дочери и повесить их во всех комнатах. Стремительно выскочив в коридор, юноша толкнул дверь в соседнюю комнату. Он хорошо помнил то, что не раз говорила ему Лиза: старик прекрасно понимает по-русски и хорошо слышит, но любит притворяться глухим и непонимающим. И еще он помнил нежность и теплоту, с какими его погибшая невеста всегда отзывалась о своем дедушке.

Когда Дима приблизился к Тэкеле, по непроницаемому и величественному лицу черного бизнесмена невозможно было определить, дошел ли до его сознания смысл сказанного в соседней комнате. Его полуопущенные веки приподнялись, и черные глаза какое-то время неподвижно смотрели на смущенного молодого человека.

– Садись, – почти приказал он по-английски и указал рукой на стоявший поодаль стул. – Ты жених моей покойной внучки? Мы так с тобой и не познакомились по-настоящему.

– Она не успела нас познакомить, – тихо ответил Дима по-португальски, осторожно присел на краешек стула, и вдруг решился – торопливо вытащив из кармана смятую газетную вырезку, протянул ее Тэкеле: – Прочтите это, и вы поймете.

Старик, нахмурившись, надел очки и начал читать. Неожиданно лицо его помрачнело, и рука судорожно сжала бумагу – в отличие от Антона Муромцева он понял все сразу.

– Мне следовало вспомнить этого хлыща, конечно же, – пробормотал он. – А ведь я ее даже предупреждал, помнится. Н-да, моя внучка была беспечна – совсем как я в молодости.

– Если она узнала, что инфицирована, то, возможно, решила не ждать и покончить со всем сразу, – сказал Дима. – Если бы вы на подарили ей этот автомобиль, она нашла бы другой способ. Я говорю это, чтобы вы не мучились и не считали себя виновным в… ее смерти.

– Самоубийство, – взгляд Тэкеле потяжелел. – Однако, ты не можешь быть в этом уверен.

Дима пожал плечами.

– Это было в ее характере. Я и сам хотел поступить также, когда узнал, но потом подумал о родителях и… Маме стало плохо, когда я сообщил им о гибели Лизы – из-за этого они с отцом даже не смогли приехать на похороны.

– Следовательно, ты тоже…

– Да, я тоже обречен.

Он сказал это удивительно спокойным голосом. Лоренс Тэкеле не спускал с него глаз, напрягая память, чтобы вспомнить, кого же так сильно напоминает ему этот русский мальчик – жених Лизы. Наконец, кивнув, он прервал молчание.

– Понятно, она тебя заразила, и тебе нужны деньги на лечение. Сколько ты хочешь, чтобы я заплатил за молчание?

– Что? – губы юноши дрогнули от неожиданности. – Какое молчание?

– Я не желаю, чтобы эта информация попала в лапы газетчикам – особенно в Лиссабоне, где все еще толкуют об этом Хуаресе. Мой бизнес может серьезно пострадать. Сколько ты хочешь?

Дима растерялся.

– Я… я просто хотел поставить вас в известность. Чтобы вы знали: никто ни в чем не виноват, это было ее собственное решение. Что касается меня, то никакие деньги мне уже не помогут – вы прекрасно знаете, что СПИД неизлечим, – он хотел было встать, но Тэкеле остановил его.

– Подожди, я еще не все сказал, – старик наконец-таки вспомнил, на кого так походил Дима, и лицо его внезапно оживилось, – выслушай, что я скажу. Если б ты женился на моей внучке, то был бы богат – я собирался завещать ей половину своего состояния, а со временем она унаследовала бы и капитал своего отца. Но судьба распорядилась иначе – ты ничего не сумел получить и к тому же заразился тяжелой болезнью. Однако ведь ты еще не болен – как я слышал, от времени заражения до начала болезни при правильном лечении может пройти много лет. Я готов дать тебе деньги на лечение и еще много-много денег, чтобы за оставшиеся тебе годы ты получил от жизни все самое лучшее – все что, может дать человеку богатство.

Молодой человек горестно усмехнулся и покачал головой.

– Меньше всего на свете хочется наслаждаться жизнью, когда знаешь, что обречен.

– Напрасно! Посмотри на меня – я уже немолод, и неизвестно, кто из нас раньше сойдет в могилу. Ты ведь еще полон сил, ты можешь насладиться властью, какую дают деньги, жить в роскоши и каждый день покупать себе новых женщин. Можешь жениться и иметь детей, если пожелаешь. Хочешь, я отдам тебе в жены свою младшую дочь? Я не помню ее имени, но видел фотографию – она очень похожа на Лизу, хотя у нее черная кожа. Но ведь ты любишь женщин с «шоколадом», Лиза тоже была не белая.

Диме стало не по себе от слов старика и взгляда его блестящих черных глаз – на какой-то миг он решил, что горечь утраты лишила старого джентльмена рассудка.

– Вашу дочь? Вы шутите? Вы забыли, что я инфицирован? – осторожно спросил он.

Тэкеле равнодушно махнул рукой.

– Это ничего не значит – говорят даже, что больные СПИДом получают удовольствие, заражая здоровых людей. Возможно ты меня переживешь, а если пожелаешь жениться на моей дочери, то я завещаю тебе те деньги, которые хотел оставить Лизе. Если же ты умрешь раньше, то деньги получат твои дети – я слышал, у больных родителей потомство бывает здоровым.

– Простите, – поднявшись, пролепетал Дима, – я подумаю над тем, что вы сказали, а сейчас… сейчас мне нужно отойти ненадолго, извините.

– Сядь! – вновь произнес старик так властно, что юноша в растерянности опустился обратно на стул. – Я понимаю: ты решил, что я выжил из ума и болтаю неизвестно что. Нет, я предлагаю сделку и считаю, что ты получил от меня блестящее предложение, разве не так? Подобного шанса тебе никто и никогда больше не предоставит.

– Сделку? Извините, наверное, я не очень хорошо понял, мой португальский недостаточно…

– Ты прекрасно говоришь и понимаешь по-португальски. Ты долго жил в Лиссабоне?

– Десять лет. Я даже учился одно время в португальской школе – мои родители хотели, чтобы я знал язык в совершенстве.

– Поэтому ты, думаю, поймешь все, что я скажу, – Лоренс вытащил из бумажника и протянул ему фотографию красивой чернокожей женщины средних лет. – Это моя первая жена Дениза.

Дима осторожно повертел в руках снимок и вернул Тэкеле.

– Интересная женщина, – неуверенно заметил он.

Лицо старого малавийца исказила кривая усмешка, во взгляде мелькнуло отвращение.

– Грязная шлюха, – речь его стала похожа на отрывистый собачий лай. – Никогда не могла обходиться без мужчины. Даже теперь – ей уже под шестьдесят, а она все еще покупает себе любовников. Обожает белых мужчин. Прежде меняла их, как перчатки, но лет пять назад купила себе мальчика в Париже и с тех пор постоянно держала его при себе. Он считался ее секретарем и трахал свою хозяйку в любое время, когда ей становилось невтерпеж – хоть днем, хоть ночью.

– Извините, – смущенно пролепетал оторопевший Дима, – это ваши семейные дела, и мне как-то неловко…

Не слушая его, Лоренс гневно стукнул кулаком по подоконнику.

– Она постоянно держала его под боком – не стеснялась ни сыновей, ни внуков. Он получал за свое усердие хорошие деньги, но все же скучал – понятно, что молодому парню тоскливо рядом со старухой. Поэтому однажды она решилась отпустить его в Европу – немного развлечься. Лиза рассказывала тебе, что мои сыновья с семьями погибли в авиакатастрофе? Француз Денизы летел в том же самолете. Все жалели несчастную Денизу, потерявшую детей и внуков, но в действительности она убивалась не столько из-за сыновей, сколько из-за своего жигало. Потом у нее, естественно, были другие любовники, но ни к кому она так не привязывалась, как к этому французу, – Тэкеле внезапно наклонился вперед и впился хищным взглядом в лицо сидящего напротив него молодого человека. – Ты очень на него похож – только внешне, естественно, потому что француз был необразован и груб. Дениза вертела им, как хотела – сделала наркоманом, чтобы полностью подчинить своей воле. Ты ей понравишься, – закончил он без всякого перехода.

От неожиданности Дима даже подпрыгнул на стуле.

– Я?!

– Она дьявольски осторожна – даже француза заставляла надевать два кондома. Ты приедешь в Малави по какому-нибудь делу – это я сумею устроить – и постараешься войти к ней в доверие. Будь спокоен, она тебя не пропустит. Заберись к ней в постель и сумей заразить ее СПИДом – это и есть мое условие. После этого можешь взять в жены мою дочь, и я официально сделаю вас и ваших детей моими наследниками.

Смысл сказанного Лоренсом Тэкеле не сразу дошел до сидевшего напротив него собеседника. Какое-то время юноша оторопело смотрел на малавийского бизнесмена, потом в замешательстве почесал затылок.

– Помилуйте, я правильно понял? – неуверенно спросил он. – Вы предлагаете мне в жены вашу дочь, хотя я инфицирован? Оставив все прочее, неужели вы думаете, что она согласится?

– Ты думаешь, ее кто-то будет спрашивать? – удивился старик.

– Да, но, кроме того, вы хотите, чтобы я предварительно заразил ее мать СПИДом.

– Ах, это, – Тэкеле небрежно махнул рукой, – нет, Дениза не мать девочки – это моя дочь от младшей жены, – неправильно истолковав странное выражение, появившееся на лице жениха своей покойной внучки, он добавил: – Если ты боишься, что я тебя обману, то мы завтра же вылетим в Лиссабон, чтобы вместе с моими юристами составить договор. Лоренс Тэкеле всегда был честен с партнерами и не нарушал соглашений – ни письменных, ни устных. В чем дело, что тебя не устраивает?

– Да нет, все нормально, – поднявшись, со вздохом ответил Дима, – но я думаю, что вам лучше побыть какое-то время в спокойной обстановке и отдохнуть. До свидания, – он вежливо кивнул и направился к двери.

– Эй, в чем дело? – с недоумением окликнул его встревоженный Тэкеле. – Тебя не устраивает мое предложение? Тогда назови свои условия.

Юноша обернулся, и во взгляде его была бесконечная усталость умудренного жизнью столетнего старца. С фотографии в черной рамке, очаровательно склонив голову влево и мечтательно щуря глаза, весело смеялась Лиза – прелестная, нежная и живая. Дима тоже улыбнулся и мягко ответил ее деду:

– Зачем вам знать мои условия? Вы не поймете меня, а я вас. Отдохните, у вас сегодня был трудный день.

Он вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь и, дойдя до конца коридора, прислонился к стене у входной двери – ему стало душно. И горько, оттого, что в этот день рядом не было ни одного близкого человека. Даже Антон Муромцев и Катя не пришли на похороны, хотя Лиза была крестной матерью их сына. И Насти, любимой подруги детства, тоже не было.

– Дима! – торопливо вошедшая в распахнутую дверь Настя обняла его за шею и заплакала.

– Тихо, тихо, хорошо, что ты пришла, – он погладил ее по голове и поцеловал в мокрую от слез щеку, но вдруг вспомнил и, вздрогнув, резко отстранился.

Настя неправильно истолковала его жест и, горько всхлипывая, начала оправдываться:

– Я знаю, я должна была прийти на кремацию, и мама тоже очень хотела. Она плачет, не переставая, с тех пор, как узнала, а когда одевалась, так расстроилась, что ей стало плохо. Она потеряла сознание, я испугалась – не знала, что делать. Пока вызывали врача, пока приехала «Скорая». И папы тоже нет – его вчера срочно вызвали в Швейцарию, – она снова заплакала.

– Пойдем в комнату, – Дима погладил ее по коротким колющимся волосам и, подняв голову, неожиданно встретился глазами со смущенно топтавшимся на месте пожилым мужчиной.

Настя тыльной стороной ладони вытерла слезы и, повернувшись к мужчине, взяла его за руку.

– Дядя Петя, пойдемте, чего вы стесняетесь.

– Хозяева недовольные не будут? – его лицо вдруг искривилось, глаза замигали, и он показал рукой от пола: – Я же Лизоньку такой вот махонькой знал. Приеду за Настей в школу, а они обе за ручки возьмутся и бегут мне навстречу. Любил ее.

Дима, узнав Петра, водителя Воскобейниковых, мягко взял его за локоть.

– Лиза тоже вас любила. Идемте, посидите за столом. Идем, Настя.

Он повел их в Лизину комнату – туда, где сидели Трухины и их родственники.

– Мне пить-то особо нельзя, я за рулем, – вздыхая, говорил дядя Петя. – Помянуть только Лизоньку – пригублю маленько.

Когда они вошли, никто, казалось, не обратил на них внимания – только Теодор вежливо и равнодушно поздоровался.

– Здравствуйте, – робко произнесла Настя, крепясь изо всех сил, чтобы вновь не заплакать, – мама передает вам свои соболезнования. Она очень хотела сама, но ей стало нехорошо.

Полина заплаканными глазами без всякого интереса посмотрела на нее и Петра и, слабо кивнув, заучено произнесла:

– Садитесь, помяните с нами нашу девочку.

Петр опустился на стул рядом с немолодой родственницей Трухиных. Настя села рядом и незаметно огляделась – никого из их с Лизой одноклассников в комнате не было.

– Ваши, кажется все в дальней комнате, хочешь пройти к ним? – тихо спросил Дима, угадав ее мысли. – Пойдем, я тебя отведу.

Боль захлестнула, сдавила горло – дальняя комната! Та, в которой они с Алешей были так счастливы. С трудом сумев преодолеть спазм и вдохнуть воздух, Настя поднялась, а Лиза озорно улыбалась со стены, и от этой улыбки прелестные ямочки круглились на ее смуглых щечках. В коридоре стоял запах табака – в комнате, где собрались соседи, кто-то курил, две женщины там громко спорили о чем-то совершенно постороннем, от этого колени Насти вдруг затряслись.

– Дима, почему? Почему, Дима?

Опять не хватило сил сдержать слезы, хотя ей было стыдно за то, что она своим плачем причиняет страдания жениху погибшей подруги – ведь ему в десять раз больнее. Однако лицо его оставалось удивительно спокойным.

– Тише, тише, пойдем к твоим друзьям, там тебе будет легче.

Толкнув дверь, за которой слышались голоса одноклассников, Настя встала на пороге, и ее поразило внезапно наступившее молчание. Артем Ярцев, пристально глядя на Настю, поднялся. Возле рта его неожиданно пролегли глубокие морщины, сделавшие мальчишеское лицо почти старым.

– Настя? Ну, здравствуй, Настя, здравствуй, как поживаешь?

Обычно крепкий юношеский басок Артема звучал приветливо и дружелюбно, но теперь Настя услышала в нем столь явную неприязнь, что растерялась.

– Темочка, ребята, я просто не смогла прийти раньше, вы извините!

Губы Артема скривились в усмешке.

– Ничего, куда тебе спешить. Да и Лизы уже нет на свете, ненавидеть тебе больше некого. Смерти желать тоже больше некому.

– Темка, ты что, – Гоша смущенно потянул его за рукав, но Артем внезапно взмахнул локтем и оттолкнул приятеля с такой силой, что тот еле удержался на ногах.

– Тема, зачем ты так? – пролепетала Настя и неожиданно отчетливо припомнила все то, что в порыве ярости при всех наговорила Лизе. – Я даже не помню того, что наболтала тогда, я не хотела! Неужели ты думаешь, я действительно хотела…

– В ту минуту ты этого действительно хотела, – с горечью возразил он, – ты бы видела тогда свои глаза! Я стоял с тобой рядом и кожей чувствовал.

– Зло и проклятия приносят несчастья, – глядя в сторону, ничего не выражающим голосом проговорила Лена, – особенно проклятия близких друзей. Потом можно хоть сто раз пожалеть, но сказанного…

– Не надо, ребята, к чему все это? – резко прервал ее Соколов. – Слова это только слова. Настя, иди, садись с нами за стол.

Насте невыносимо было смотреть в полные боли глаза Артема. Опустив голову, она тихо сказала:

– Я и тогда не хотела, Тема, клянусь тебе! Мне больно, мне стыдно, мне никогда в жизни не будет покоя из-за моих слов, но это не могло случиться из-за этого, ты сам не веришь в то, что говоришь.

Артем смотрел куда-то поверх ее головы, глаза его затуманились, он забормотал, как бы говоря сам с собой:

– Лиза была, как цветок, а цветы не могут противиться ненависти и злу – они погибают.

Петя Соколов поморщился.

– Артем, хватит, очнись! Ленка, ты тоже – кончай его заводить. Настя, садись – помянем Лизу, и не надо больше обо всем этом, – он наполнил и подал ей маленькую стопочку водки. – Садись.

– Правда, ребята, пожалуйста, – очень мягко заметил до сих пор молча слушавший их Дима, – не знаю уж, как и почему, но не надо здесь сейчас устраивать разборок.

Махнув рукой, Артем опустился на свой стул и, заплакал. Лена виновато взглянула на Диму:

– Правда, Дима, прости нас, не стоило при тебе начинать этот разговор, – она вдруг закрыла лицо руками и продолжала говорить уже сквозь рыдания: – Просто мы все очень любили ее, и так больно… Хотя, конечно, каждый сам себе судья.

Поставив стопочку с водкой на стол, Настя повернулась и пошла прочь. Выйдя через кухню на широкую веранду, она села на длинную гладкую скамейку, которую еще полвека назад смастерил из старых досок и поставил здесь кто-то из жильцов большой коммунальной квартиры. Ни Насти, ни Лизы, ни даже ее отца Теодора в то время еще не было на свете, а соседи, душными летними вечерами забивавшие на веранде «козла», вряд ли подозревали, что где-то в знойной Африке на берегу озера Ньяса ловит рыбу худенький подросток Лоренс Тэкеле.

Настя вспомнила, что прежде тут еще стоял массивный, грубо сколоченный стол. Он занимал много места и полностью загораживал угол веранды. В первом классе, когда Инга, скрепя сердцем, отпустила дочь к Лизе на день рождения, Настя играла с ребятами в прятки и решила спрятаться между столом и стеной. Пол там был завален барахлом, которое жильцы в течение десятилетий жалели выбрасывать, Настя легла лицом вниз на старый тюфяк и плотно вжалась в него животом, а зад ее остался на всеобщее обозрение Разумеется, ее немедленно обнаружили. Лиза, уперев руки в бок, весело хохотала:

«Малявка! Нос спрятала, а попа торчит! Шестилетка, чего вы хотите!»

Остальные ребята покатывались со смеху вместе с ней, а потом Лиза принесла тряпку и начала счищать паутину с нарядного Настиного платья. Ей в тот день исполнилось восемь, а Насте, самой младшей в классе, еще не было и семи. Как-то учительница в разговоре с медсестрой во всеуслышанье назвала малышку Настю «шестилеткой», и это слово надолго стало ее прозвищем, приносящим неслыханные душевные муки – даже тогда, когда ей уже исполнилось семь, а потом и восемь лет. Антон Муромцев, которому она однажды с горечью поведала о своих обидах, развеселился:

«Не горюй, ребенок, молодость – единственный недостаток, который со временем исправляется сам собой, – и шутливо добавил: – Твоя Лиза уже станет глубокой старухой, а ты еще будешь девицей на выданье»

«А что такое девица на выданье?»

«Девица, которая созрела для замужества. Короче, невеста»

 На следующий день, когда Лиза до начала урока в очередной раз обозвала Настю «шестилеткой», та высунула язык на такую длину, на какую только смогла, и скорчила рожу:

«А ты, Лизка, старуха! Я буду невестой, а ты уже умрешь от старости!»

Лиза от удивления разинула рот, потом по всему классу колокольчиками рассыпался ее заразительный смех.

«Я?! От старости? Я никогда не умру от старости!»

Она так развеселилась, что хихикала даже во время урока, учительница дважды делала ей замечание, а на третий раз поставила в угол.

Теперь, сидя на длинной старой скамейке и печально глядя на кружившийся в воздухе тополиный пух, Настя вдруг подумала, что в одном Лиза оказалась права: ей не суждено было умереть от старости. Ее лицо на фотографиях навечно останется юным и прекрасным, и таким его будет помнить Алеша. Он не пришел на похороны – наверное, ему никто не сообщил о ее гибели.

Легкий ветерок принес запах улицы. Настя, прислонившись спиной к прогретой солнцем каменной стене веранды, закрыла глаза, не замечая, что по щекам ее катятся слезы. Она не слышала, как сзади подошел Дима.

– Вот ты где, не помешаю? А то там твой дядя Петя все спрашивал, куда ты делась.

– Ты тоже хочешь, чтобы я ушла? – с горечью спросила Настя и поднялась. – Я уйду.

Дима устало пожал плечами и довольно сухо ответил:

– Да нет, не бери в голову. Ребята много выпили, они расстроены и несут чушь. Пройдет время, и все забудется, но я хотел бы по этому поводу кое о чем тебя спросить. Сядем.

Настя, чуть помедлив, вновь села, и Дима опустился рядом.

– Спрашивай, – тихо и покорно сказала она, видя, что он медлит.

– Как я понял, перед тем, как Лиза погибла, вы с ней крупно поцапались. Из-за чего?

Настя опустила голову.

– Теперь это уже не имеет значения.

– Если б не имело, я бы не спрашивал. Хорошо, ответь только «да» или «нет». Это было из-за твоего парня? Только честно – да или нет?

Багрово вспыхнув, она отвернулась.

– Чего ты от меня хочешь?

– Раз ты не можешь ответить, значит да. Она с ним спала?

Побледневшая Настя хотела вскочить, но Дима удержал ее за руку.

– Ты…ты… Что ты хочешь, зачем это теперь, Дима? Зачем? Ее больше нет! Нет!

– Выслушай меня, Настя, и очень внимательно: я любил Лизу, хотя всегда знал, что к сексу она относится… как к игрушке. И еще: хотя она никогда этого не показывала, но я всегда интуитивно чувствовал, что ее тянет к твоему Алеше. Хотя тоже никогда ей об этом не говорил – зачем? Она всегда делала то, что хотела, и никто не мог ей помешать. Поэтому она вполне могла бы с ним… гм… немного развлечься.

Настя, кусая губы, взглянула на него исподлобья.

– Глупо. Теперь, когда ее нет, ты решил начать ревновать? Я даже не хочу…

Дима мягко поднял руку, и она осеклась.

– Дело в том, что прошлым летом Лиза заразилась СПИДом. Поскольку она не любила, когда ее партнер пользовался кондомом, то все, кто мог бы заниматься с ней сексом на протяжении этого года – и я в том числе – обречены. Ты и твой партнер должны провериться – возможно, он и не успел тебя заразить. Ты меня понимаешь?

Настя смотрела на него, широко открыв глаза. Когда смысл сказанного Димой, дошел до ее сознания, она начала дрожать.

– И Лиза… Она это знала?

– Думаю, узнала – возможно, совсем недавно. И это так ее потрясло, что она решила покончить с собой.

– Покончить… Ты хочешь сказать…

– Когда узнаешь об этом, то мысль о смерти приходит первой, знаю по себе. Если б рядом со мной не было моих родителей, то и я… Хотя даже не знаю, что было бы лучше.

– Дима, что ты говоришь, опомнись!

Он ее не слушал и, глядя в сторону, продолжал рассуждать:

– Скорей всего, она сдавала анализы, чтобы получить медицинскую справку для поступления в университет,  и… Она погибла около пяти, а незадолго до этого, наверное, получила результаты. В одиночестве такое вообще трудно вынести, а Лиза… Ты ведь знаешь, какая она всегда была – стремительная, порывистая. Если б, конечно, она не была в тот момент одна…

– Одна, – горестно повторяла Настя, стискивая руки. – Одна! Если б мы тогда не поссорились! Если б только мы не поссорились!

Дима печально усмехнулся.

– Ладно, это все, что я должен был тебе сказать, а дальше уж думай сама, – он провел ладонью по лбу и поднялся. – Прощай. Не знаю, когда мы еще с тобой увидимся и увидимся ли вообще.

«Алеша, – думала она, оставшись одна и глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами, – он умрет, как умерла Лиза. Потому что в тот день, когда я, как дура, ждала его три часа, они были вместе. Он был с ней, а я его ждала. А до этого? В тот день в прихожей, когда мы с ним поссорились из-за Дональда, он обнял ее так… по-хозяйски. Да, они были вместе и раньше, значит, он меня заразил, и я тоже скоро умру. Но без Алеши мне жизнь и не нужна, хотя он меня обманул. Интересно, если загробная жизнь все же существует, и мы там встретимся, то о чем будем говорить друг с другом? Прощают ли люди в загробной жизни предательство, совершенное в этом мире? – на миг эта мысль ее даже позабавила, но тотчас же накатила холодная волна ужаса: – Когда мама и папа узнают… Нет, нельзя, чтобы они узнали, нельзя! Лучше мне сейчас уйти далеко-далеко и никогда больше не возвращаться. Да, надо уходить и поскорее. Скорее!».

Мысль эта заставила Настю внезапно сорваться с места и броситься прочь из квартиры Трухиных. Миновав Чистопрудный бульвар и Покровку, она свернула к Земляному валу и уже минут через двадцать оказалась у Курского вокзала. Старушка, тащившая тяжелую сумку-каталку, оглянулась и попросила:

– Помоги с платформы стащить, внученька.

Настя помогла ей спустить сумку с первой платформы, а затем, перетащив через пути, поднять на вторую – туда, откуда отправлялся электропоезд на Серпухов. Подошла опаздывающая электричка, и рванувшаяся на посадку толпа внесла в вагон и Настю. Старушка с сумкой помахала ей рукой:

– Внученька, иди сюда, я тебе место заняла! У окошка!

Она вдруг решилась и, пробравшись к старушке, села у окна.

«Сесть и уехать вот так – далеко-далеко. И навсегда».

Прислонившись головой к стеклу, Настя сначала задремала под перестук колес, а потом уснула так крепко, что не слышала, как подошедший контролер потребовал у нее билет.

– Да есть у нее билет, мил человек, есть! – уверяла пожилого мужчину в форме сидевшая напротив Насти старушка. – Вместе в одной кассе брали, поверь уж мне, старухе. Не буди, пусть поспит. Молодые нынче устают – и учатся, и работают. Не буди.

Контролер поверил старушке, решив, что приличная на вид красивая девочка в дорогом платье из темного шелка вряд ли станет ездить «зайцем», поэтому он махнул рукой и пошел дальше, не став будить Настю. Растормошила ее все та же неугомонная старушка:

– Внученька, мне уж выходить, сейчас Щербинка будет, не проспишь свою станцию? Или тебе до конца?

– До конца? – сонно переспросила Настя, не сообразив со сна, чего хочет старушка, но та приняла ее вопрос за ответ и успокоилась:

– А, ну раз до конца, то спи, спи.

Старушка вышла на Щербинке, но сон к Насте уже не вернулся. Тем не менее, он восстановил ее силы и немного успокоил. Так хорошо было слушать перестук колес и смотреть в окно на мелькавшие березки и лесные просеки, что она решила пока не думать о плохом, а лишь вспоминать о приятном.

Года два назад Антон Муромцев дал ей почитать сборник мыслей и афоризмов античных и средневековых философов. Многие высказывания в этой книге тогда показались четырнадцатилетней Насте абсолютно устаревшими, но теперь у нее в памяти вдруг всплыло рассуждение:

«В нашей жизни есть место радости и горю, и всему приходит свой черед. Воистину счастлив лишь тот, кто сумеет вкусить дарованное небом время радости, забыв о неизбежных бедах. Когда поведут тебя на казнь, закрой на миг глаза, порадуйся ласкающему твое лицо лучу солнца, и поверь: в этот миг на свете не будет человека, счастливей тебя».

Громкий и тягучий женский голос заставил Настю вздрогнуть и прервал ее размышления.

– Помогите, люди добрые, мужа похоронить, подайте кто, сколько сможет!

У входа в тамбур стояли повязанные черными платками женщина лет пятидесяти и молодая девушка с грудным ребенком на руках. Сидевший напротив Насти пожилой мужчина сердито проворчал:

– Уже полгода они тут ходят – все на похороны собирают. Покойник у них уже десять раз сгнил!

Женщина у входа все тем же звучным голосом рассказывала свою историю, достойную стать бестселлером: ее дочь (подразумевалась стоявшая рядом девушка с ребенком) полюбила молодого парня. Его забрали в армию, не дав молодым времени расписаться, а потом отправили в Чечню и убили, а у его беременной невесты от горя помутился рассудок. Потом у нее родился ребенок, но льгот маленькому сыну погибшего воина, не было положено, потому что его молодая мать не успела стать законной женой. Ее родители вместе с дочерью поехали в Москву добиваться справедливости, но сердце отца не выдержало хождения по инстанциям, и он умер в приемной министра от разрыва сердца, дожидаясь своей очереди. Теперь его жена и больная дочь с грудным ребенком просили милостыню, чтобы похоронить главу семьи и купить себе билеты на обратную дорогу.

Настя, никогда прежде не ездившая в электричках, с изумлением и ужасом оглядела равнодушные лица дремавших вокруг нее пассажиров. Сумочка ее осталась в машине, но в карманчике шелкового платья лежало десять рублей – Инга просила дочь после поминок заехать в церковь и поставить свечку за упокой души Лизы. Естественно, что, выбежав вне себя из дома Трухиных, Настя напрочь забыла и о свечке, и о десятке.

Она достала деньги, чтобы отдать женщинам, и оцепенела – помешанная девушка, до сих пор молчавшая, неожиданно начала петь, и было в ее сильном и чистом голосе нечто такое, отчего дремавшие люди вдруг зашевелились и начали доставать деньги. Казалось, весь вагон был захвачен нежным и страстным пением:

  Невеста была в белом платье, венок был приколот из роз.

Она на святое распятье взирала сквозь радугу слез.

Закончив петь, девушка прижала одной рукой к груди ребенка и медленно двинулась вперед, протягивая людям детскую корзиночку, куда со всех сторон падали монеты и бумажные деньги. Мать ее шла сзади, время от времени кланяясь и повторяя:

– Спасибо, люди добрые, да сохранит вас бог.

Когда процессия поравнялась с Настей, она приподнялась, чтобы дотянуться и бросить в корзиночку свою десятку, но взглянула в лицо девушки и в ужасе ахнула:

– Лера!

Безразличный взгляд Леры Легостаевой скользнул по лицу Насти.

– А, Настя-миллиардерша! – сказала она таким тоном, словно в их встрече в электричке не было ничего особенного. – Что ж ты мне так мало подаешь, миллиардерша?

Не став задерживаться, Лера тут же двинулась дальше. Настя, опомнившись от изумления, вскочила с места и бросилась следом, но проход ей загородил толстый зад «мамаши» Леры, не давая пройти вперед.

– Пропустите! – сердито крикнула она, но женщина притворилась, что не слышит, и Лера скрылась в тамбуре.

Поезд начал замедлять ход и остановился. Настя случайно глянула в окно и увидела Леру, идущую с ребенком по платформе в толпе других пассажиров. Она бросилась к выходу и, рискуя быть прихлопнутой железными створками закрывавшейся двери, выскочила из вагона.

Лера стояла, прислонившись к металлической ограде возле вывески с надписью «Весенняя», подбежав к ней, Настя дотронулась до ее плеча.

– Лера, ну что ты убегаешь от меня? Ты же меня узнала.

Лера резко обернулась и сердито вскинула голову.

– Тебе чего? – грубо сказала она. – Что ты ко мне привязалась?

– Я… я ничего плохого, – испугалась Настя, – ты только не убегай сразу, давай хоть немного поговорим, ладно? Это чей ребенок, твой?

Лера равнодушно посмотрела на восковое личико спящего младенца и, пожав плечами, уклончиво ответила:

– Там таких навалом.

– А-а! – ничего не поняв, Настя осторожно коснулась пальцем ребенка. – Крепко спит, да? Даже не слышно, как дышит.

– Дали ему порошка лизнуть, вот и дрыхнет. Ладно, я пойду уж.

– Погоди! – Настя вцепилась ей в руку, но Лера, сморщившись, болезненно вскрикнула:

– Чего хватаешь, больно же! У меня тут синяк не проходит, – она завернула длинный, несмотря на жару, рукав, и Настя с ужасом уставилась мелкие точки, покрывавшие руку ее бывшей одноклассницы. Возле одной такой точки расплывался огромный желтый кровоподтек, и Лера, потерев его двумя пальцами, пояснила: – В вену один раз не попала, так теперь маюсь. Чего смотришь? Да, колюсь. Ну и что?

Она опустила рукав. Настя мягко спросила:

– Как ты живешь, Лерка? Тебя ведь все искали – милиция, в школе.

– Чего меня искать – живу себе. Днем работаю по электричкам – мне деньги позарез нужны.

– На… героин? – Настя отвела глаза, чтобы не видеть неестественно узких зрачков Леры. – Нельзя так, тебе нужно лечиться.

– Зачем? Мне нормально, только бы голос не сел – пением я хорошо зарабатываю.

– Но ведь наркоманы долго не живут.

Лера холодно пожала плечами.

– А мне долго и не надо – зиму бы еще перекантоваться. Ладно, поговорили, а теперь иди себе. Как это тебя твой папа-депутат и муж-миллиардер отпустили по электричкам шастать? Езжай домой.

– У меня больше нет дома, – с горечью ответила Настя, – вообще никого и ничего нет. Я больна СПИДом и скоро умру. Может даже раньше, чем ты.

У Леры от изумления вытянулось лицо.

– У тебя? СПИД? Во, дает! – она недоверчиво потрогала шелковое платье Насти. – Платье больно хорошее, ты на бездомную не очень смахиваешь.

– Я только недавно узнала. Домой не пойду и вообще не хочу никого больше видеть и слышать. Тебе говорю просто потому, что у тебя еще есть надежда – СПИД неизлечим, а от наркомании можно вылечиться.

– Было бы зачем. Конечно, если вовремя дозы не достать, то начнет колбасить, но я сейчас себе зарабатываю. Вколешь в вену и кайф, а без этого что? Кругом одно дерьмо, идти мне некуда – матери я не нужна, она меня, хоть я и вернусь, теперь в квартиру не впустит.

– Как это не впустит – не может не впустить, это ведь и твоя квартира.

– Она меня уже выписала, как отсутствующую, мне тут один знакомый узнавал, у него везде ходы-выходы. Я одно время надеялась, что может она мне мою долю выплатит, потому что пока я по электричкам не навострилась ходить, мне бабки позарез были нужны, мне без героина никак – колбасит по-черному. Так тот знакомый ей позвонил, а она аж орать начала: какие деньги, я ей ни копейки не дам, и прав у нее никаких нет. Раньше она совсем другая со мной была, это ее муж новый против меня насобачил. По закону, конечно, она должна выплатить, но какой тут закон – я наркоманка, а у нее новая семья, она с пузом ходит и вот-вот родит. Конечно, все суды за нее будут.

– Где же ты живешь?

– В Бутово. Там дома старые – деревянные. Где поближе к станции, там грузины и армяне снимают, а подальше одни развалюхи на снос стоят, и нас там много народу перебивается. Зимой, конечно, тяжело, а сейчас ничего – даже постирать есть где. Но если до следующей зимы дотяну, то там не останусь – буду где-нибудь перебиваться. Может даже к Лизе на недельку попрошусь, у нее квартира большая. Она мне в последние ночи все снится и снится – зовет к себе в гости.

– Лиза погибла, Лера, – голос Насти дрогнул, – разбилась на машине несколько дней назад, сегодня ее хоронили.

– Погибла, – ахнула Лера.

Она положила ребенка на скамейку, вытащила из кармашка сигареты с зажигалкой и закурила, закрыв глаза и глубоко втягивая в себя дым.

– А можно мне… туда к вам? – нерешительно спросила Настя. – Хоть переночевать эту ночь, а потом…

Лера открыла глаза и уставилась на нее мутным взглядом, который постепенно прояснился, и в нем мелькнула какая-то мысль.

– А что бы и нет? – с неожиданно деловым видом она оглядела Настю. – По электричкам со мной ходить будешь?

Настя испугалась.

– А что там нужно делать – в электричках?

– Будем петь на пару. Эта Бомба, с которой я хожу, еще та тварь – вся выручка от меня идет, а она норовит себе две трети забрать – на ребенка еще, видите ли. А ребенок вообще не ее – там раньше у них одна из Тамбова кантовалась, а потом сбежала, и ребенок от нее остался. Ест один хлеб – водой размочить и дать ему. Дурью его напичкают, чтобы не орал, так он целые дни спит – что ему особо надо?

– Но ведь он погибнет так, – Настя с ужасом глядела на неподвижно лежавшего на скамейке младенца.

– Да он и так не жилец – мать, говорят, всю беременность пила да кололась. Неизвестно, зачем он вообще живет – развернешь, так вся кожа коростой покрыта. Ему, думаешь, сколько – месяц-два? Год, а он даже голову не держит.

Протянув руку, Настя осторожно дотронулась до крохотного тельца.

– А как его зовут?

– Зовут? – удивилась Лера. – Да кому он нужен – звать его. Все равно скоро помрет. Так походишь со мной по электричкам?

Настя растерялась.

– Но я не умею петь, у меня и голоса-то нет.

 Лера покровительственно махнула рукой.

– Будешь подтягивать, я тебе покажу. Мордашка у тебя ничего, мужики после получки поедут – обязательно что-нибудь подадут. Что ты есть-то будешь, если не заработаешь? Ты ведь от своего СПИДа еще не скоро помрешь?

– Н-не знаю, – испуганно пролепетала Настя, потрясенная убийственной рассудительностью своей бывшей одноклассницы, – наверное, не скоро.

– На вид ты здоровая. Меня вот скоро колотить начнет, я уже чувствую. Зря курила, мне от этого дерьма только хуже бывает, – Лера выбросила сигарету, вытерла руки о свою кофту и с деловым видом пощупала Настино платье.

– Дорогое. И туфли у тебя тоже фирменные. В таком наряде просить – смех один. Ладно, потом к одной моей знакомой в Подольск съездим – она в бутике работает. Даст что попроще, а барахло у себя на работе сбудет – за такое с руками-ногами уцепятся, – она вдруг поежилась и, переступив с ноги на ногу, прижала руку к животу. – Невмоготу уже стоять, желудок сводит. Скорее бы Бомба обернулась. Или… ты погоди, постой тут. Постоишь?

Нервно оглянувшись, она проворно перекинула ноги через перила металлической ограды и, соскочив с платформы, юркнула в кусты, а растерянная Настя осталась стоять рядом со спящим на скамейке ребенком, не зная, что делать. Когда она уже совсем отчаялась и решила, что Лера просто-напросто сбежала, бросив ее на произвол судьбы, та вынырнула из гущи зашевелившихся веток и ловко забралась на платформу. Лицо ее было оживленным, глаза блестели.

– Стоишь? Бомба не появлялась еще? Ладно, сейчас на встречной электричке приедет.

– А где эта твоя… Бомба?

– Она тебя в вагоне хотела отвлечь и не успела выйти – вперед уехала. Да она мне уж осточертела, глаза б ее не видели. Так ты поняла, да? Сегодня мы с ней вместе в последний раз выручку сдадим, и я скажу Монголу, что мы теперь с тобой вдвоем будем ходить.

– Кто это – Монгол?

– Мужик один – он у нас за главного. Мы ему выручку сдаем, он и распределяет, кому сколько. Героин своим сам по нормальной цене достает, потому что если куда в центр ехать, то там столько запросят, что никаких бабок не хватит. Он и с ментами договаривается, чтобы нас не трогали, и следит, чтобы на нашей территории чужие не работали – мы от Щербинки до Львовской ездим, а от Царицыно до Текстильщиков, например, уже не наша территория, мы туда не лезем. Нас уже и контролеры знают – не трогают.

– Он что – монгол?

– Да нет, натуральный русский, это прозвище такое. Нормальный мужик, не бойся. Меня сначала другому продали, так тот меня чуть не до смерти замучил – сам трахал и с другими заставлял, да еще бил. А потом у него с Монголом какие-то дела были, и он меня ему за долги отдал.

– Лерка, – горестно воскликнула Настя, – да ты что, почему ты не вернулась домой? Или бы пришла к кому-нибудь из нас, или в школу хотя бы.

– Смеешься? Мне бы мать или ты героин доставали? Нет уж, мне без этой дури теперь никуда. А Монгол не злой, мы все за ним, как за каменной стеной. Он меня, как я прихожу к нему в дом выручку сдавать, всегда спрашивает: «Тебя никто не обижает? Если что не так, то сразу приходи и говори».

– Он разве в другом месте живет?

– Сдурела? Станет он в нашей развалюхе жить! У него дом в два этажа – с отоплением и горячей водой. Правда, он не один там живет – там еще какой-то его напарник с семьей. Я зимой его детям задачи по математике решала и английский переводила, так они меня за это мыться пускали, дубленку старую подарили и платок пуховый на горло, а то в морозы бы точно голос пропал. Так что зиму как-то перекантовалась. Мне ведь главное, чтобы голос не сел – тогда уже точно будет крышка, и никто не поможет.

– Лерка, я… Я не знаю, как тебе помочь. Тебе нужно лечиться.

Не договорив, Настя закрыла лицо руками и заплакала от охватившего ее чувства жалости и сознания собственного бессилия. Лера недоуменно пожала плечами – она только что в кустах ввела себе очередную дозу и чувствовала себя великолепно, поэтому слезы Насти лишь позабавили ее и вызвали снисходительную усмешку.

– Дура ты, зачем мне лечиться? И помогать незачем – я нормально живу. Думаешь, в другом месте я кому-то нужна? Везде одно дерьмо, да еще давят со всех сторон, а тут хоть свобода. Сколько проживу – столько проживу. Все мое.

Подошла электричка на Москву, и в толпе переходивших пути пассажиров Настя узнала повязанную платком Бомбу. Неторопливо приблизившись, та смерила обеих девушек неприязненным взглядом.

– Чего ребенка положила? – грубо спросила она у Леры, полностью игнорируя Настю.

– Вот бери сама и с ним ходи, раз ты на него долю требуешь, – тем же тоном буркнула Лера и, взяв Настю под руку, потянула за собой. – Пойдем. Сегодня больше не хочу работать, поехали к Монголу выручку сдавать.

– Эта нам зачем, куда ты ее тащишь? – Бомба через плечо качнула головой в сторону Насти.

– Она теперь со мной будет работать и жить у нас будет, пусть Монгол ее увидит.

Монгол, которого Настя почему-то представляла себе похожим на алмазного магната Керимова, оказался невзрачным мужичонкой лет пятидесяти с жиденькой бородкой и маленькими игривыми глазками. С удивлением оглядев Настю, он недоверчиво хмыкнул:

– Так ты чего – по электричкам работать хочешь?

Бомба, стоявшая тут же, поджала губы, и в глазах ее зажегся недобрый огонек.

– В этом прикиде ей подадут, как же! Да и в электричках работать – уметь нужно. Думаешь, вы обе задницей повертите, так вам и подадут? Задницей в других местах вертят, а к народу подход надо иметь.

Лера, даже не повернув к ней головы и глядя на Монгола, возразила:

– Платье ее я завтра с утра обменяю. Ей некуда идти, ее из дома выгнали.

– Ясно, – потрепав Настю по щеке, Монгол ухмыльнулся и еще раз окинул ее взглядом. – Колешься?

– Она не колется, у нее СПИД, – пояснила Лера.

Монгол отдернул руку и торопливо вытер ее о брюки, а Бомба даже взвизгнула от возмущения:

– И куда ж ты ее со СПИДом к нам хочешь? Она же всех перезаражает!

Лера презрительно сморщила нос и фыркнула:

– Нариков наших что ли? Да они и без того скоро подохнут.

– Ага, – лицо Бомбы зло скривилось, – кто бы говорил!

– Ну и что? Ну и я подохну, но с тобой больше ходить не стану – посмотрим, сколько ты со своим дохлым пацаном наработаешь, если я не буду петь.

Монгол добродушно усмехнулся.

– Ладно, – решил он, – пусть девчонки вдвоем походят – посмотрим. А ты, Бомба, с дитем в Подольске в переходе постоишь – у нас там с ментами договоренность, чтобы не трогали.

– В переходе! – ахнула та, бросив на Настю полный ненависти взгляд. – И что ж теперь – эта со СПИДом, выходит, у нас будет ошиваться?

Монгол махнул рукой.

– Раз она не колется, то и неопасно. Пусть остается, у вас свободного места много. Будет работать.

Много или мало свободного места в старом доме на снос, куда Лера привела Настю, понять было трудно – в темной комнате люди лежали на полу вперемешку со сваленными в груду тряпками. В воздухе стоял тяжелый запах немытого тела, из угла доносился сочный храп, порой переходящий в свист. Лера уверенно пробралась к стене.

– У нас тут у каждого свое место, так что всегда придешь и спокойно ляжешь, – шепотом поясняла она Насте, расстилая на полу старую дубленку. – Монгол порядок любит, он не велит, чтобы у нас из-за места шум был. Видела, как Бомба позеленела, когда он ей в переходе велел стоять? Она ведь там и четверти не заработает того, что мы с ней из электричек приносили! Но с Монголом не поспоришь, у него разговор короткий. Так ей и надо, заразе, но только она тебя ненавидеть будет, как кошка собаку, так что ты в первое время поближе ко мне держись. Ладно, ложимся. Только платье сними, чтоб не загадить, а то потом в бутике не возьмут. Надень мое старое, я его вчера постирала. А обувь пока не снимай – так спи. А то уснем, и сопрет кто-нибудь, тут все горазды.

Лера вытянулась на дубленке и тут же забылась глубоким тяжелым сном, полностью отключившись от всего, что ее окружало. Настя прикорнула рядом с ней, но, несмотря на усталость, долго ворочалась, мучаясь от духоты и вони и вздрагивая каждый раз, когда храп набирал силу. В конце концов, она уснула, и ей приснилась глубокая яма в заброшенном алмазном руднике. Рядом с ней сидел чеченский профессор-поэт Эли Умаров, и отблеск лунного света падал на его лицо.

«Страдание приходит к нам в мире живых и каленым железом выжигает живую душу, – говорил он, – но когда к мысли о смерти привыкаешь, она перестает пугать. Мы знаем, что нас ждет зимой, но… пока еще лето».

Послышался шорох, потом тихое шипение. Они знали, что это в яму течет под давлением ядовитый газ, несущий смерть, но почему-то продолжали сидеть неподвижно. Неожиданно Насте стало нечем дышать. Она не сразу очнулась от мучительно-тяжелого сна и сообразила, что ее куда-то несут, завернув с головой в грубую мешковину.

– Ст-т-трашно, – заикаясь, сказал надтреснутый мужской голос. – Т-т-трогать-то ее страшно.

– Через мешок зараза не пройдет? – спросил другой человек – тот, что держал Настю за ноги.

Женщина, в которой Настя по голосу сразу же признала Бомбу, сердито зашипела:

– Заткнитесь, падлы, чего рты разинули! Хотите, чтобы Монгол узнал?

Настя, почувствовав, что задыхается, начала извиваться, но державший ее ноги мужчина был достаточно силен, он так сдавил ей щиколотки, что сознание у нее на миг помутилось от боли. Послышался звук, похожий на треск.

«Кости трещат, он сломал мне ноги»

  Однако это всего лишь стукнула о камень слетевшая с ее ноги туфля.

– И к-к-куда мы ее т-теперь? – спросил первый голос, когда они отошли подальше.

– Камнем легонько пристукнуть, – пробурчала Бомба, – и на рельсы – через час скорый поезд пойдет. Сразу за поворотом положим, тут не видно, и машинист не заметит – помните, как осенью тут грибников электричкой зарезало?

– Я камнем не стану, – поспешно возразил второй мужчина, – коли не так попадешь, то кровь брызнет. Я боюсь – кровь у нее заразная.

– М-м-монголу х-х-хорошо, у н-н-него д-дом. А к-к-к нам ее ж-ж-жить п-п-прислал. Р-р-разводит к-к-как л-л-лохов, чт-то н-н-неопасно.

– Думает, он на ней много бы заработал по электричкам, – зло заметила Бомба. – Она ж не ходила никогда. Другое дело – на стройку бы ее к азербайджанцам продал, но со СПИДом кто ее купит? Только чтобы вы под кайфом помелом своим об этом никому не трясли, ясно? Если он узнает, что мы ее…

– Да мы ж еще не совсем с крантов сошли, – успокоил ее второй. – Мы ничего не знаем – ушла она себе и ушла. Переходила через рельсы, и поезд ее сшиб – нам-то какое дело?

– Ладно, разрули базар! – прикрикнула Бомба. – Ты лучше думай, как ее присобачить – надо ведь оглушить, она сама на рельс не ляжет. Дура, не соображает – все равно ведь ей подыхать, а так хоть меньше бы мучилась.

«Правду говорит, – подумала Настя, – так, наверное, было бы лучше всего».

И неожиданно даже для самой себя начала сопротивляться с новой силой. Она вырывалась, крутилась и потеряла вторую туфлю, кончилось тем, что они, протащив ее еще метров двести, уронили на землю. Второй мужчина, придавив коленом к земле поясницу Насти, сказал не зло, а даже с некоторой тоской в голосе:

– Эк, бьется – тоже жить, небось, хочет. Да коли б ей не все равно помирать, то жалко, конечно, было бы девчонку.

– Жалко! – рявкнула Бомба. – А не жалко, когда она всех у нас перезаражает? Не хочешь камнем, так придуши под мешком.

Сильные руки сдавили шею Насти, а она, задыхаясь, еще боролась и билась под грубой мешковиной.

Неожиданно душивший ее человек разжал руки, послышались крики и топот убегающих ног. С Насти стащили мешок, над ней склонились чьи-то лица.

– Кажется, дышит. Да, жива.

– Осторожно – посмотрите, не сломал ли он ей шею.

– Нет, цела, несите ее в машину.

Хорошо знакомый голос с бесконечной нежностью произнес по-английски:

– Настья, радость моя.

В предрассветных сумерках она узнала маячившего над ней, как в тумане, Дональда и потеряла сознание, когда он поднял ее на руки.

Когда Настя очнулась, она лежала на своей кровати в особняке, а Дональд сидел рядом и держал ее за руку.

– Дон, это ты? Как я сюда попала? – она вдруг все вспомнила и резко выдернула руку из его пальцев.

Он внимательно вглядывался в ее лицо.

– Ты в порядке? Посмотри на меня.

– Как я тут оказалась?

– Расскажу позже, а сейчас, раз ты очнулась, нужно вызвать врача – он рекомендовал провести полное обследование, как только ты проснешься.

– Не хочу никакого обследования, со мной все в порядке, – хмуро возразила Настя, садясь и натягивая на плечи простыню, поскольку была раздета. – Почему ты привез меня сюда? Я тебя об этом не просила.

– Ты бы предпочла быть приконченной теми бродягами? – резко спросил Дональд. – Печально слышать, что ты меня до такой степени ненавидишь, однако ты могла бы подумать о своей матери прежде, чем пуститься в это путешествие.

– Бедная мама, – Настя смотрела прямо перед собой устало и печально. – Нет, ты ошибаешься, Дон, я тебя не ненавижу. Как ты меня нашел?

Тон его слегка смягчился.

– Могу рассказать подробно, если хочешь. С тех пор, как твой отец разрешил тебе ходить везде, куда и когда ты пожелаешь, за каждым твоим шагом по моему приказу следят. Мой секретарь нанял очень опытных людей, прежде они, кажется, работали в российских спецназах. Но и они потеряли твой след, когда ты неожиданно выскочила из поезда следом за какой-то нищенкой. Расспросили других попрошаек и выяснили, что ты могла пойти с этими женщинами в район Бутово. Когда мне сообщили, я сам бросился туда тебя искать. Думал, мы найдем тебя быстро, но это оказался очень большой район. Хорошо, что один из этих спецназовцев знаком с местными милиционерами – я хорошо заплатил им, и один из них показал нам трущобы, где живут бродяги. Я искал вместе со всеми, в одной из развалюх увидел твое платье. Узнали от бродяг, что тебя привела  девушка, рядом с которой лежало платье. Она никак не просыпалась и не могла нам ничего сказать – была под действием какого-то наркотика. Недалеко от развалюхи, если двигаться в сторону железнодорожного полотна, лежала одна твоя туфля. Мы прошли в том направлении, нашли вторую, услышали шум и увидели душившего тебя мужчину.  Увидев нас, бродяги испугались и убежали, а я убедился, что твой позвоночник цел, и привез тебя сюда. Врач при поверхностном осмотре не обнаружил никаких повреждений, и мы решили подождать с обследованием. Потом я сообщил Инге, что ты жива и нашлась. Она здесь, в соседней комнате – спит. Ей было очень плохо, и доктор ввел ей успокаивающее средство. Ты удовлетворена моим рассказом или хочешь знать что-то еще?

Настя заплакала, вытирая слезы простыней, а Дональд сидел неподвижно и смотрел на нее, не пытаясь успокоить. Наконец она сумела взять себя в руки.

– Дон, ты, наверное, считаешь, что я должна быть тебе благодарна, но лучше бы ты оставил все так, как есть.

– Тебе не за что меня благодарить. Ты не можешь простить мне, что я насильно сделал тебя своей законной женой. Что ж, пусть будет так. Ты сердишься на родителей, которые действовали со мной заодно – ладно. Из-за этого ты хотела уйти из дома? Из-за этого ты желаешь умереть?

– Нет, Дон, нет, – голос ее прозвучал так тоскливо, что у Дональда дрогнуло сердце. – Это все уже в прошлом. Но я действительно скоро умру, и чем раньше, тем лучше.

– Перестань! Я понимаю: тебя потрясло все, что ты пережила за такое короткое время – умерла жена твоего брата, погибла Лиза. Мне самому печально – эта была прелестная девушка, и такая нелепая смерть!

– Нет, Дональд, за прошедший год я видела столько горя, столько страшного, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь, но я все равно хотела жить. А теперь мне нужно только одно – смерть.

Он усмехнулся и покачал головой.

– Если ты так настроена, не стану спорить. У меня есть деловое предложение: раз тебе не нужна жизнь, продай ее мне – целиком и полностью. Совершим маленькую сделку, Настья, стань моей душой и телом. Сколько ты хочешь за свою жизнь?

Настя подняла на него свои огромные голубые глаза, и от невыразимо печального взгляда их Дональд смутился.

– Я могла бы заключить с тобой такую сделку Дон, – горько усмехнувшись, ответила она. – Но только ты сам не захочешь этого, когда узнаешь. У меня СПИД.

Дональд высоко поднял брови и иронически усмехнулся.

– Серьезно? Как ты это решила, Настья?

Его недоверие неожиданно ее возмутило.

– Если не веришь, могу рассказать подробно.

– Да, я очень хочу послушать, – с улыбкой согласился он.

– Хорошо, но не вздумай предъявлять мне какие-то претензии, потому что когда вы насильно потащили меня в мэрию, я предупреждала: я люблю другого человека.

Дональд помрачнел и гневно сверкнул глазами.

– Муромцева? Да, я об этом слышал.

– Какой только придурок вбил тебе это в голову? – вздохнула Настя. – Антон всегда был мне другом и братом, я была бы, наверное, гораздо хуже, если б он с детства не был рядом со мной. Но люблю я не его.

К ее удивлению лицо Дональда прояснилось.

– Что ж, это намного лучше. Мне гораздо приятней знать, что ты могла бы трахаться с каким-то парнем, чем платонически любить этого человека.

– Опомнись, Дон! Ты так не любишь Антона? Тебе легче знать, что у меня есть любовник? Да ты сумасшедший!

– Я это слышал, – лицо его стало каменным. – Я не раз слышал, как врачи в разговоре с отцом упоминали аутизм и шизофрению. Очевидно, ты в это тоже веришь, раз так настойчиво отказываешься быть мне настоящей женой.

Настя смутилась.

– Прости, но я не это имела в виду, и я не верю твоим врачам. Ты совершенно нормальный человек, Дон, но я еще прошлой весной полюбила одного парня. Мама всегда следила за мной, поэтому мы встречались тайком – у Лизы. Потом, когда я уже жила здесь, мы опять начали встречаться, но я не считаю себя виновной в чем-то – ты никогда не был мне мужем, и ты не имеешь права требовать от меня верности.

– Вы встречались у Лизы? – прищурившись, протянул Дональд. – Что ж, значит, я допустил ошибку, когда позволил тебе бывать у нее. Но странно, что никто из моих людей его не увидел – значит, служба моей охраны плохо работает. Придется их наказать.

– Это уж твои проблемы, – хмыкнула Настя. – Но мы старались соблюдать предельную осторожность, потому что я, если честно, просто боялась твоих охранников – боялась за Алешу.

Неожиданно Дональд широко и ласково улыбнулся.

– Чего же тебе было бояться? Они всего лишь выполняли мои приказания и охраняли тебя. Ты могла убедиться, что я не насильник, так неужели ты считала меня убийцей?

– Нет, – просто ответила она, – но я не могла рассуждать – я слишком его любила.

– А сейчас? – тихо спросил он, отметив, что она говорит в прошедшем времени.

– Сейчас я просто хочу умереть, Дон, только умереть.

– Ты обещала рассказать, что случилось. Ты не предохранялась?

– Он был у меня единственный, и говорил, что кроме меня у него никого нет, так зачем мне было предохраняться? Лиза доставала мне таблетки, чтобы не забеременеть, а остальное…

– Понятно, – мягко сказал Дональд, – не продолжай. Значит, он тебя обманул?

– Не знаю, – Настя опять заплакала, – я ничего не знаю! Я не сказала ему, что ты… что я…

Он усмехнулся.

– Ты боялась сказать, что у тебя есть законный муж?

– Ты мне не муж, Дональд, – с достоинством возразила Настя, – и я ничего не боялась. Но я не хотела вмешивать Алешу во все эти дрязги. Я рассчитывала, что ты дашь мне развод, и я смогу выйти замуж за любимого человека. Я просила его немного подождать, и он согласился, но как раз в тот день ты примчался к Лизе со своей нелепой ревностью к Антону. Конечно, Алеша слышал весь наш разговор, и мне пришлось объясняться. Мы поссорились, а потом… Потом папа сказал мне, что он согласен – если я люблю другого человека, он добьется развода.

– Твой отец тебе так сказал? – изумился Дональд. – Но мне и моему отцу он этого никогда не говорил, он утверждал, что ты окончишь школу, и он сделает все, чтобы наладить наши с тобой отношения.

– Дональд, я не знаю, что говорил вам папа. Мне он сказал то, что я передала тебе. После этого я позвонила Алеше и предложила встретиться, чтобы все обсудить. Я ждала его три часа, но он не пришел.

– В прошлый понедельник в метро? Да, мне сообщили об этом.

Она слабо улыбнулась.

– Значит, твоя разведка не так уж плохо работает. Но это все в прошлом. В четверг Лиза сказала мне, что в тогда Алеша был с ней. Я ждала его, а он был с ней! Она улыбалась, когда говорила это, а я… я была в таком состоянии… Это было в школе после экзамена. Я стала кричать на нее, проклинать, пожелала ей умереть. Хотела ее ударить, но ребята схватили меня за руки. Лиза вышла из школы и погибла. Помнишь Артема Ярцева – тот мальчик, который на концерте играл на гитаре? Он был влюблен в Лизу, хотя она на него не обращала внимания. Когда он увидел меня на поминках, то наговорил такого… Он обвинил меня в гибели Лизы, и все так на меня смотрели, что я сама чуть не поверила в свою вину. Потом Дима, жених Лизы, подошел ко мне и сказал, что у Лизы был СПИД, и что она покончила с собой. Он сказал, что тоже обречен. Что Лизе всегда нравился мой Алеша, и они иногда… Она ведь была очень красивая, если ей чего-то хотелось, никто не мог устоять. В тот день, когда мы поссорились, она сама призналась мне, что была с ним. И она никогда не позволяла своим партнерам пользоваться презервативами. Значит, она заразила Алешу, и я тоже заразилась. Я только сейчас осознала, что такое быть зараженной СПИДом, Дон – даже бомжи не захотели терпеть меня рядом с собой, даже они боялись дотронуться до меня иначе, как через мешок. И теперь я понимаю, почему Лиза не захотела жить.

Дональд протянул руку, приподнял голову Насти за подбородок и заглянул ей в глаза.

– Ты не должна так думать, ведь ты даже еще ничего точно не знаешь.

– Я знаю точно, Дональд, чувствую. Все наши с тобой споры уже позади, все кончено. Мы должны тихо оформить развод, и ты, если можешь, отправь меня куда-нибудь, где я никогда и никого не смогла бы увидеть – ни маму, ни папу, ни Антона. Никого из знакомых. Я хочу тихо умереть. Но если тебе противно иметь со мной дело, то просто отпусти меня – я уйду.

Дональд долго и пристально смотрел на нее, потом вдруг улыбнулся и, поднявшись, начал быстро раздеваться. Настя в недоумении смотрела, как он, весело насвистывая, скинул футболку и начал расстегивать джинсы.

– Ты что? – робко спросила она. – Что ты делаешь?

– Я? Раздеваюсь, чтобы лечь рядом со своей женой. Ты ведь пока еще моя жена.

– Ты не понял? Я сказала, что у меня СПИД.

– Я понял все, что ты мне сказала, – раздевшись донага, Дональд лег рядом с Настей и обнял ее, – но есть вероятность, что СПИДа у тебя нет. Как ваша русская рулетка, знаешь? Сыграем в русскую рулетку?

– Перестань! – закричала она, чувствуя, что он поднимает ее рубашку и прижимается к ней всем телом. – Прекрати, я… я кричать буду!

– Кричи, кого это обеспокоит? Сюда даже войти никто не посмеет – я у себя дома, в постели со своей законной женой.

– Я не хочу, это насилие!

Внезапно на Настю накатила слабость. Дональд крепко сжал ее руки и начал страстно целовать.

– Теперь это не насилие, теперь это всего лишь русская рулетка, – он лег на нее сверху и с улыбкой посмотрел ей в глаза.

– Ты же погибнешь, Дон, ты же умрешь!

– Значит, умрем вместе, – Дональд погрузился в нее так внезапно, что Настя вскрикнула, а потом глаза его помутнели, движения стали грубыми и резкими, и он, казалось, даже не замечал, что она извивается и стонет от боли.

Когда все кончилось, Дональд не сразу пришел в себя, и руки его продолжали с силой сжимать плечи Насти, оставляя на них багровые пятна. Она уже не сопротивлялась, а только неподвижно смотрела в полоток и тихо плакала.

– Дональд, зачем ты так? Дональд!

– Не плачь, – хрипло произнес он и прижался лицом к ее мокрой щеке.

– Зачем? Ты понимаешь, что ты наделал?

– Молчи, – он отпустил ее и лег на спину рядом с ней. – Ты моя жена, я мог давно это сделать, но я не хотел. Пойми, мое чувство к тебе – не каприз сумасшедшего. Мне не нужна жизнь без тебя. Умрешь ты – умру и я, – голос его вдруг стал резким: – Где у тебя таблетки?

– Таблетки?

– Противозачаточные. Где ты их хранишь? Я сегодня же выкину все твои таблетки, ты их больше не станешь принимать – у нас должен быть ребенок.

Настю затрясло от ужаса, стиснув зубы, она сказала:

– Ты меня изнасиловал, ты требуешь, чтобы я рожала тебе детей – ладно, это психология варваров-поработителей. Но ты, наверное, забыл, что мы оба теперь заражены. Я начинаю верить, что ты действительно безумен.

На этот раз Дональд не обиделся. Он приподнялся на локте, посмотрел на нее и внезапно рассмеялся – так весело и звонко, как не смеялся никогда в жизни.

– Теперь мне это уже безразлично, мне все теперь безразлично, и ты можешь говорить все, что хочешь. Ты моя, Настья, ты моя! И я опять тебя хочу.

Настя уже не сопротивлялась – она лишь старалась расслабиться, чтобы его грубые движения причиняли ей меньше боли. Дональд брал ее опять и опять, а когда его силы иссякли, и он лежал лицом вниз, уткнувшись в Настино плечо, селектор на стене внезапно сказал голосом его секретаря:

– Сэр, звонит ваш отец. Перевести звонок в комнату мадам Анастасии?

– Не нужно, зайдите сюда, Мейсон, – ледяным тоном приказал Дональд.

– Сюда? Ты сошел с ума? – испуганно вскрикнула Настя, но он с улыбкой укутал ее одеялом и, обняв, приподнялся на локте навстречу вошедшему секретарю.

Мейсон был слишком хорошо вышколен, прекрасно владел лицом и слишком дорожил своей работой, чтобы выразить словами или мимикой даже малую толику удивления. Но над глазами своими он был не властен, и Дональд, встретив его изумленный взгляд, испытал удовлетворение.

– Передайте моему отцу, – сказал он, – что я перезвоню ему чуть позже. А сейчас я занят в постели со своей женой.

– Да, сэр. Да, мадам, – почтительно пролепетал секретарь и смущенно отвел глаза. – Мне можно идти, сэр?

– Идите. Да, вот еще, – в спину ему тем же ровным тоном произнес Дональд, и Мейсон немедленно остановился, всем своим видом выражая готовность повиноваться, – в этом доме сейчас находятся две женщины для разного рода услуг. Эти услуги больше не понадобятся, отошлите их отсюда – все, что мне нужно, я получу от своей жены.

– Да, сэр.

Помедлив с секунду, словно ожидая, не будет ли еще каких-либо указаний, Мейсон повернулся и вышел. Спустя десять минут после этого Бертраму Капри позвонили по его личному телефону. Миллиардер выслушал сказанное невидимым собеседником, и лицо его внезапно просияло. Окончив разговор, он нажал кнопку селектора и приказал Кейвору:

– Немедленно свяжитесь с господином Воскобейниковым. Скажите ему, что произошло недоразумение, которое меня самого сильно потрясло. Я очень об этом сожалею, все будет улажено в кратчайшие сроки. Передайте, что я с нетерпением ожидаю его визита.

Кейвор усмехнулся и подумал, что, возможно, самым потрясающим в сложившейся ситуации было не происшедшее недоразумение, а то, что Бертрам Капри выказал сожаление – старик не имел привычки извиняться.

По правде говоря, для извинений перед российским депутатом были все основания. Воскобейников прибыл в Швейцарию за два дня до описанных выше событий по личному приглашению Капри, переданному его секретарем. Однако едва самолет Андрея Пантелеймоновича приземлился, его встретил офицер местной полиции и самым любезным образом попросил проехать в прокуратуру, чтобы ответить на несколько вопросов. Депутату пришлось последовать за представителем органов власти, на все его попытки по дороге связаться с Бертрамом Капри секретарь миллиардера приятным голосом отвечал, что «господину Капри пришлось уехать по неотложному делу, и в данный момент он недоступен. Как только господин Капри вернется, с господином Воскобейниковым немедленно свяжутся»

Прокурор вежливо приветствовал российского депутата, сказал несколько слов переводчику, и тот начал переводить:

– Рад, что появилась возможность побеседовать с вами лично, господин Воскобейников, поскольку возникли серьезные проблемы. Представитель фонда Капри высказал ряд претензий к российскому концерну «Умудия-холдинг» по поводу контрактов и соглашений, заключенных на территории нашей страны в соответствии с нашими законами. Он подозревает, что деньги, предоставленные на благотворительные цели, были израсходованы не по назначению.

– Я не являюсь акционером «Умудия-холдинг», – спокойно ответил Воскобейников, – и не занимаюсь бизнесом. Я – депутат, сфера моей деятельности – политика.

– Тем не менее, вы выступали гарантом того, что средства будут использованы именно на нужды вашего электората, а не в корыстных целях. На всех документах рядом с подписью президента холдинга стоит ваша, поэтому вы несете полную юридическую ответственность. Кроме того, хочу напомнить, что вы, как депутат, пользуетесь неприкосновенностью лишь в России, а в Швейцарию вы прибыли, как частное лицо.

Лицо Андрея Пантелеймоновича, когда он дослушал переводчика, осталось безмятежным.

– Я должен понимать это так, что меня арестуют?

От прямого ответа прокурор уклонился:

– Пока в этом нет необходимости, мы проводим расследование, но я попросил бы вас в течение нескольких дней не покидать Швейцарию и информировать нас о ваших возможных перемещениях – может возникнуть необходимость срочно с вами связаться. Видите ли, господин Воскобейников, речь идет о значительной сумме – миллиарде долларов.

Спорить с прокурором смысла не было – Андрей Пантелеймонович знал, что у представителей фонда на руках имеются все доказательства. Но он также понимал, что начать процесс Капри пока не решил – иначе прокурор говорил бы не о подозрениях, а об утверждениях и тон его был бы совершенно иным.

– Я все понимаю, господин прокурор, и не имею к вам никаких претензий. От души рад был бы помочь, но информацией о проведенных холдингом финансовых операциях и о совершенных им сделках я не владею.

– А кто владеет?

– Моя племянница госпожа Шумилова. Попробую е связаться с ее отцом господином Филевым, могу я это сделать?

– О, вы даже можете его навестить в Лозанне, вы свободны перемещаться внутри страны. Только вряд ли господин Филев сообщит вам что-то интересное. Мы уже допрашивали его, но юридически он не принимал на себя никаких обязательств, поэтому никакой ответственности перед законом не несет. Он старый человек, отношения его с дочерью весьма натянутые, и у нас нет оснований не доверять его словам.

Андрей Пантелеймонович позвонил Филеву, хотя и не уверен был, что тот захочет с ним говорить. Однако голос Александра Иннокентьевича звучал устало, но приветливо:

– Андрей? Очень рад вас слышать, когда вы собираетесь к нам? Ждем с нетерпением, Валя очень хочет вас повидать.

Воскобейников понял, что Лилиана не сообщила отцу о том, что произошло у него в депутатском офисе. Скорей всего, она вообще перестала делиться с родителями информацией о своей жизни. Подождав еще немного звонка от секретаря Капри, но не дождавшись, Андрей Пантелеймонович отправился в Лозанну.

Филев, встретив его, сразу предупредил, что Валентине неизвестно об исчезновении Тани.

– Постарайтесь избегать этой темы, – попросил он, – я сказал Вале, что Лилиана с Таней уехали отдыхать, и наша дочь по своей беспечности не оставила никаких координат. Конечно, притянуто за уши, но…

Андрей Пантелеймонович знал, что Валентина Филева тяжело больна, но только увидев ее, понял, что жить ей осталось считанные дни. Полулежа на софе в маленькой гостиной, она со своей обычной светской непринужденностью улыбнулась ему и протянула руку.

– Рада вас видеть, Андрей, очень и очень рада! Как Инга с Настей?

– Более или менее – то цветут, то чахнут, как и полагается.

– Это нормально, – засмеялась она и изящным движением руки указала на себя: – А у меня, как видите, процесс идет только в одну сторону.

– Вы прекрасно выглядите.

Ему не составило особого труда сказать это совершенно искренним тоном, в ответ Валентина шутливо погрозила ему пальцем:

– Бросьте, бросьте, вы привыкли лицемерить у себя в Госдуме, я слежу за тем, что творится в России, – и тут же она без всякого перехода спросила: – Вы давно видели мою внучку?

От неожиданности Андрей Пантелеймонович на миг смутился по-настоящему, но тут же весело улыбнулся.

– Вы же сами сейчас намекнули на мой род занятий. Каюсь, но я даже родную дочь не вижу месяцами.

– Саша ничего не сообщает мне, – она в упор смотрела на мужа, – но мне известно, что Таня исчезла. Хочу, чтобы вы сообщили мне подробности.

– Дорогая! – воскликнул Филев, и лицо его выразило глубочайшую растерянность.

– Я хочу, чтобы Андрей рассказал мне все, что ему известно, Саша. Надеюсь, ты не станешь возражать?

– Я? Нет, конечно, нет.

– Итак, Андрей, я жду от вас правды. Таню похитили?

Андрей Пантелеймонович смущенно отвел глаза.

– Не думаю, что это настолько серьезно, – он старательно выбирал слова, – не так давно мы с Лилианой виделись, и она сообщила, что Таня убежала из дома. Ее ищут и, скорей всего, скоро найдут – я взял это под контроль. Думаю, ничего страшного с ней не случится – у детей бывает период, когда они удирают из дома.

– Только не Таня, – прижав руки к груди, возразила Валентина. – Моя внучка всегда была доброй и рассудительной девочкой, очень спокойной. Что об этом известно вашему племяннику? Ведь он, насколько я знаю, часто виделся с ней в последнее время.

– Мой племянник…

Внезапно Андрей Пантелеймонович  махнул на все рукой.

«Черт с ним, расскажу им все, – решил он, – пусть знают и сами разбираются со своей ненаглядной дочкой, а то начнут вешать на Илью всех собак»

Филевы слушали его, онемев от изумления, и в течение какого-то времени состояние их можно было охарактеризовать, как шоковое. Валентина пришла в себя первой.

– Андрей, вы уверены в том, что говорите? Хотя, конечно, я глупости спрашиваю. Так значит, ваш племянник…

Андрей Пантелеймонович лишь пожал плечами.

– Именно так. Илья не отец Тани, да Лилиана и сама не отрицает, что отцом вашей внучки является Антон Муромцев. Но я поверил бы Антону, даже не подтверди она этого, – Таня необычайно похожа на… на его мать.

– Боже мой, боже мой! – она стиснула тонкие пальцы и покачала головой. – Зачем она это сделала, зачем? Саша, я все больше и больше прихожу к убеждению, что у нашей дочери не все в порядке с психикой. Антон Муромцев – чудесный мальчик, они с Лилианой дружили и прекрасно ладили. Я помню, как он заботился о Лиле, когда родилась Танюшка. Я еще тогда почему-то подумала… Ведь у них могла быть нормальная семья, он любит нашу внучку.

– Да, мне он тоже всегда нравился, – угрюмо согласился Филев.

– Будем надеяться на лучшее, – сочувственно начал Воскобейников, и в это время в кармане у него зазвонил сотовый телефон.

Извинившись, он отошел к окну и, поднеся трубку к уху, выслушал сказанное Кейвором. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул, лишь во взгляде мелькнула тревога – ему почудился подвох.

– Господин Капри с нетерпением ожидает вашего визита, – жизнерадостно закончил Кейвор.

– Я рад, что господину Капри так быстро удалось закончить свои неотложные дела, – сухо ответил Андрей Пантелеймонович, – но вряд ли в ближайшее время мне удастся его повидать. Сейчас я нахожусь в Лозанне у господина Филева, завтра утром меня ждет прокурор. Если результаты расследования окажутся  неблагоприятными, возможно, власти запретят мне свободно перемещаться.

– Бросьте, с фондом все улажено, – Кейвор понизил голос и интимным тоном добавил: – Кстати, вы, возможно, еще не в курсе: мадам Анастасия и господин Дональд поладили между собой. Через два дня они вылетают в Италию, оттуда на один из островов Капри – господин Дональд Капри хочет, чтобы именно там прошло их торжественное бракосочетание. Господин Бертрам Капри ждет вас, чтобы обсудить все детали предстоящего события.

Депутат Воскобейников сумел ничем не выказать охватившей его радости.

– Я постараюсь увидеть господина Капри, как только появится возможность.

 Чтобы произнести это с достоинством, ему пришлось предельно напрячь силу духа и призвать на помощь всю свою гордость. При этом в памяти его отчетливо встал тот день, когда юному пионеру Андрюше Воскобейникову повязывали пионерский галстук – тогда, с горящими глазами произнося клятву верно служить делу Ленина-Сталина и с презрением думая о живущих за океаном проклятых буржуинах, он испытывал примерно такое же чувство.

 Спрятав телефон, Андрей Пантелеймонович вернулся к Филевым, которые что-то тихо обсуждали, и неожиданно для самого себя спросил:

– Признайтесь, господа, кто из вас помнит, как его принимали в пионеры?

Супруги изумленно переглянулись и, приняв слова гостя за шутку, засмеялись.

– Как давно все это было, даже не верится, что жизнь так быстро прошла, – с печальной и усталой улыбкой ответила Валентина, – но я надеюсь, Андрей, что вы погостите у нас подольше. Тогда я, возможно, сумею припомнить интересные эпизоды из своего пионерского детства.

– И поверьте, что мне доставит искреннее удовольствие о них послушать. Сегодня я, к сожалению, должен уехать, но в ближайшие дни надеюсь покончить со всеми неотложными делами, и тогда не забудьте о своем обещании.

Он поднялся, Валентина протянула ему на прощание тонкую руку.

– Будете говорить с Ингой и Настей – передайте им от меня привет. Скажите, что мне не хватает их общества. Прошлым летом, когда они гостили у нас, я… – голос ее задрожал, – я была счастлива, оттого, что мы все вместе – Саша, вы, Инга, Настя, Танечка.

Она умолкла, не в силах справиться с волнением. Андрей Пантелеймонович бережно пожал исхудавшие пальцы.

– Не надо мучить себя, дорогая моя, все будет хорошо, скоро мы все опять будем вместе.

Когда Филев, проводив гостя, вернулся в гостиную, Валентина лежала неподвижно, и глаза ее были закрыты.

– Сядь, Саша, нам нужно поговорить, – не открывая глаз, тихо попросила она и положила руку на колено мужа.

– Сейчас тебе лучше отдохнуть, – он ласково провел ладонью по ее пальцам, – знаю, ты сердишься, что я скрывал от тебя исчезновение Тани, но давай мы обсудим это позже.

– Сержусь? – она открыла глаза. – Нет, я не сержусь, я понимаю. Ты многое в жизни скрывал от меня, думаешь, я этого не знаю? Просто я никогда не задавала вопросы, если заведомо знала, что не услышу правды – не хотела слышать лжи.

– Дорогая моя, бывали ситуации, когда мне не хотелось тебя лишний раз волновать.

– Знаю. И тогда, когда у тебя родилась дочь от той женщины – Надежды, – ты тоже не хотел меня волновать? Я это хорошо понимаю.

– Валя! – его поразили слова жены – никогда прежде она не пыталась упрекать его за ту давно закончившуюся связь.

– Знаю и то, что ты сейчас скажешь: это было и прошло, и ты, в конце концов, остался со мной, а не с ней. Но в то время ты и не мог поступить иначе – слишком много у тебя было врагов, они воспользовались бы, подай ты на развод.

– Я никогда не собирался подавать на развод, и когда пришло время, покончил с этим без всяких колебаний.

– У тебя осталась дочь. Ты иногда думал об этом ребенке?

– Это было ни к чему – я не мог быть ей отцом по тем самым причинам, о которых ты только что говорила. Я порвал окончательно и бесповоротно, а мои чувства тут роли не играли – я всегда умел держать их под контролем.

– Я это знаю, Саша. Будь ты другим, тебе не удалось бы преодолеть столько препятствий, ты не получил бы  того, что имеешь. Того, что мы имеем. Но в глубине души…

– В глубине души я никогда не терзался совестью. Ты ведь это имеешь в виду? – резко спросил он. – Надежда хорошо зарабатывала, она была прекрасным специалистом, и я уверен, что девочка имела все необходимое.

– Кроме отца, – печально возразила Валентина.

– В чем дело, Валя, чего ты сейчас хочешь? – в голосе Александра прозвучало раздражение, которое он, несмотря на все свои усилия, не мог скрыть. – Ты сама не допустила бы, чтоб я имел вторую семью, так к чему эти упреки? Скажу тебе одно: эта девочка материально не нуждалась, а остальное я – увы! – изменить не мог. Родить ее было решением Надежды, не моим.

– Не сердись, Саша. Мне известно было, что она не нуждается – разве я допустила бы, чтобы твой ребенок нуждался? Я говорю сейчас не об этом, я… Помнишь, Саша, какой в детстве была наша Лиля? Она была такая маленькая, такая прелестная и умненькая, – чужие люди оборачивались на улице и не могли оторвать от нее глаз, а мы с тобой восхищались, что она рассуждает, как взрослая.  Почему же так все сложилось, почему мы несчастны, Саша? Я знаю, что ты сумел мне дать все, что муж может дать жене, но… Почему мы сидим здесь в одиночестве, наша любимая внучка бродит где-то одна среди чужих людей, а нашу дочь свела с ума эта ее нелепая любовь, которая разрушила всем нам жизнь?

– Все будет хорошо, Валя, поверь мне, – беспомощно проговорил он, не зная, что еще можно сказать, – все будет хорошо.

– Нет, Саша, хорошо не будет, – она вытерла глаза и отвернулась. – ты не веришь в бога, а вот я в последнее время думаю и думаю: если бог есть, то не послано ли все это нам в наказание из-за этой девочки – твоей дочери, которую ты оставил?

– Валя, одумайся, что ты говоришь? Это было так давно! Миллионы мужчин имеют детей на стороне, и многие об этом даже не знают.

– Давно или нет – какая разница. Прошлое идет за нами по пятам, лишь на пороге смерти начинаешь это понимать. И мы не знаем, кого и как наказывает бог – большинство людей даже не понимают, откуда берутся их беды.

– Теперь я уже ничего не могу изменить, дорогая моя, давай просто забудем об этом. Девочка давным-давно выросла. Она, скорей всего, замужем, у нее семья, дети, и вряд ли для нее сейчас имеет значение, кто был ее биологическим отцом.

– Так ты даже не знаешь, где она и что с ней?

Филев равнодушно пожал плечами.

– Каюсь, никогда не интересовался. Даже не знаю, как ее зовут. Случайно узнал, что Надежда умерла – лет пять или шесть тому назад.

Валентина опять закрыла глаза, и Филев решил, что она заснула. Это его обрадовало – не хотелось продолжать неприятный разговор. Но стоило ему пошевелиться, как Валентина вздрогнула, и веки ее поднялись.

– Не уходи, Саша.

– Нет-нет, дорогая, я здесь. Хочешь соку?

– Я не хочу соку, мы не договорили, – увидев досаду на его лице, она заторопилась, – не останавливай меня, Саша, я должна сказать. Я знаю, где твоя дочь. Ее зовут Ольгой, она сейчас живет в Париже, у нее двое детей – мальчик и девочка. Год назад в автокатастрофе погиб ее муж, и она до сих пор очень страдает. Прошу тебя, умоляю: сразу же после моих похорон поезжай в Париж, найди Ольгу – в моем компьютере есть вся необходимая информация.

Он недовольно поморщился.

– Для чего, Валя? Что я смогу ей дать?

– Абсолютно ничего, ты ей не нужен – она богата и молода, у нее своя жизнь, а ты стар, не очень счастлив и скоро будешь одинок. Но, у меня есть предчувствие, – она подняла высохшую руку, но тут же бессильно ее уронила, – я чувствую: если ты встретишься с ней, признаешься в том, что ты ее отец и попросишь тебя простить… Если после этого она скажет, что не держит на тебя зла, тогда… тогда с нашей дочерью и с нашей внучкой все будет хорошо. Поклянись мне, что ты это сделаешь!

– Милая моя, – измученным голосом возразил ее муж, – неужели ты сама себе веришь? Я, совершенно чужой и незнакомый человек, приду к той женщине и начну выпрашивать у нее прощение – это же нелепо!

– Это моя предсмертная просьба, Саша, – Валентина лежала вытянувшись и неподвижно смотрела вверх застывшим взглядом. – Поклянись мне ее выполнить.

– Ну… – он помедлил, потом со вздохом произнес: – Хорошо, я клянусь.

– Я знала, что ты поклянешься, – голос ее звучал еле слышно, – ты хороший муж. Но я знаю и другое: ты слишком рациональный и трезвомыслящий человек Саша, для тебя нет ничего святого, ты ни во что не веришь. Я не сомневаюсь, что ты будешь рядом со мной до последней минуты и закроешь мне глаза. Я уверена также, что ты будешь тосковать обо мне до конца своих дней, но я не уверена, что ты сдержишь данную мне сейчас клятву.

Филев смутился.

– Зачем же ты так, Валя, как ты можешь…

– Могу – я слишком хорошо тебя знаю. Поэтому я предупреждаю: тот, кто нарушит клятву, данную умирающему, может навлечь несчастье на своих близких.

– Я выполню все, что ты хочешь, – торопливо сказал он, – только не надо больше говорить о смерти, ладно? Когда она придет – тогда и придет, а пока поговорим о другом.

– Нет, я лучше пока немного посплю, я устала, – прошептала Валентина. – Ты тоже иди и отдохни перед ужином.

Вздохнув с облегчением, Александр Филев поднялся и, поцеловав жену, вышел из гостиной. Прислушиваясь к его удаляющимся шаркающим шагам, она думала, что сделала все, что могла – есть вероятность, что ее рационально мыслящий «Сашенька» выполнит данную умирающей жене клятву. Сама Валентина Филева всегда мыслила не менее трезво, чем ее муж, а уж вера в предчувствия была ей абсолютно чужда. Но она знала, что даже отъявленные атеисты становятся суеверными, когда речь идет об их близких. И еще она прекрасно понимала, что их с «Сашенькой» дочь Лилиана не из тех, кто способен скрасить остаток жизни отца, а Ольга Лаверне, согласно полученной ею информации, оказалась мечтательной, доброй и чуткой женщиной. Вполне возможно, она не откажется пойти на сближение, и «Сашеньке» будет не так одиноко на закате своих дней. 

На то, что Таня жива, Валентина не надеялась – слишком много страшного писали и рассказывали о послеперестроечной России. Теперь она с нетерпением ждала свидания с любимой внучкой в иной жизни, и ожидание это смягчило черты ее лица, сделав его спокойней и моложе. Губы Валентины Филевой тронула слабая улыбка, и с этой улыбкой она встретила свою смерть.

Глава вторая

Едва майор Кайгородцев приехал в управление и вошел к себе в кабинет, как на столе его задребезжал телефон местной связи.

– Зайди ко мне, – коротко приказал подполковник Чеботков и бросил трубку.

Майор, прекрасно разбиравшийся в интонациях начальства, насторожился и не зря – в кабинете Чеботкова, бесцеремонно развалившись в кресле, почесывал густую бороду человек, несколько часов назад отправленный Кайгородцевым в камеру предварительного заключения за нападение на дорожного автоинспектора.

– Садись, – махнул Чеботков, не дожидаясь, пока Кайгородцев отрапортует о своем прибытии, – в чем дело?

Майор пожал плечами и, опустившись на стул, ответил, не глядя на бородатого:

– О происшествии на дороге автоинспектором составлен рапорт. На основании рапорта данный гражданин был отправлен в камеру предварительного заключения для дальнейшего расследования обстоятельств дела. К сожалению, ничего другого я сделать не мог – ему инкриминируется нападение на сотрудника милиции…

– Слушай, майор, – зловещим тоном перебил его Чеботков, – какого черта? Ты мог просто отдать распоряжение пропустить его машину – ведь они тебе звонили и спрашивали.

– Мне проблем на голову не надо, – угрюмо буркнул Олег, – если девочка в машине подняла крик, то он должен был сам договориться с теми ребятами, не нужно меня вмешивать в проблемы с киднэппингом. И надо быть вообще идиотом, чтобы напасть на автоинспектора.

Бородатый, до сих пор молча слушавший их разговор неожиданно вспылил:

– Слушайте, Кайгородцев, я не собираюсь разыгрывать тут с вами клоуна. Где девчонка?

Майор развел руками и посмотрел на Чеботкова.

– Говори, – кивнул тот.

– Я собирался утром передать девочку инспектору по делам несовершеннолетних. К сожалению, по дороге мне пришлось остановить машину и выйти. За это время девочка непонятным образом исчезла.

– Исчезла? – Чеботков побагровел. – Составишь рапорт.

– Я как раз и составлял рапорт, – в голосе Олега слышалась чуть ли не насмешка.

Наступило молчание, потом бородатый, неожиданно успокоившись и даже повеселев, сказал:

– Что ж, каждый из нас порою совершает промах, и майору не в первый раз ошибаться, насколько мне известно.

Последние слова его прозвучали немного зловеще, но Кайгородцев и ухом не повел.

– Разрешите идти закончить рапорт, товарищ подполковник? – спросил он.

– Идите, – отвернувшись, буркнул Чеботков.

Когда Кайгородцев вышел, бородатый спокойно заметил:

– Все так, как я и думал – тот, на кого работают двое ребят, что постоянно крутились у меня под ногами, сумел с ним договориться. Один из этих парней «косил» под бомжа, другой его подстраховывал и постоянно катался где-то рядом на своей синей волге.

– И где теперь искать девочку?

Бородатый задумчиво почесал покрывавшую лицо щетину.

– Жарко как у вас. Будем рассуждать так: вашему майору был звонок из Москвы – там остались все его связи. Звонил тот, кто хорошо его знает – знает, что вашего Кайгородцева можно купить и перекупить. Полагаю, майор связался с ним сразу же, как только девочка оказалась в его руках. Вряд ли у ребят, что искали ее здесь, на руках была та сумма, которую потребовал Кайгородцев. Чтобы доставить деньги нужно время, а без денег он девчонку не отдал бы, это однозначно. Деньги ему так быстро могли доставить только самолетом. Судя по наглому выражению лица майора, он их уже получил и вполне удовлетворен, а девчонку сейчас в той же синей волге везут прямиком в Москву. Если рассчитать все по времени, то в данный момент они проезжают Липецкую область. Конечно, возможны другие варианты, но этот самый приемлемый.

– Хорошо, догоняйте их с моими ребятами. Я свяжусь с Елецким управлением – там у меня свои люди, – попрошу дать ориентир всем постам. Номер машины вам известен? Тогда без проблем – их задержат в районе Ельца под предлогом проверки документов.

Скорей всего в районе Ельца синюю волгу, на которой Антон Муромцев вез свою дочь в Москву, и задержали бы, но через полчаса после того, как машина отъехала от загородного дома Кайгородцева, у Тани опять начались сильные боли в животе. Несколько раз они останавливались, и Антон выводил дочь из машины, но понос у девочки не прекращался, ее мучила жажда, губы потрескались, поднялась температура.

– Давай, командир, свернем к Рамони – есть тут такой поселок, – сочувственно сказал Антону один из парней Григорьева, назвавший себя Денисом Жаровым, – до Москвы мы так ее не довезем.

– Может, таблеток каких купим от живота – поселок большой, там аптека точно есть, – подержал его сидевший за рулем напарник Гриша Оганов.

Антон подумал и кивнул.

– Сворачивай, ничего не поделаешь.

Дорога на Рамонь была местами размыта во время недавнего ливня, и минут через десять их волга забуксовала на крутом подъеме. Они вылезли и огляделись – вдали виднелись небольшие деревянные домишки, а прямо перед ними на пригорке высилось одноэтажное строение из красного кирпича. Антон отвел Таню в сторону – у нее опять прихватило живот, – а Денис отправился к кирпичному зданию и вскоре вернулся:

– На фасаде большими буквами написано «БОЛЬНИЦА», на окошках белые занавесочки и тишина – похоже, там еще все спят. Может, узнаешь, командир, сходишь? Мы пока с Гриньком машину попробуем вытянуть.

– Папочка, я с тобой, – Таня испуганно вцепилась в рукав отца, и по ее осунувшемуся личику потекли слезы.

– Конечно, со мной, родная моя, конечно.

Усадив дочь на скамейку у крыльца, Антон долго и безрезультатно барабанил в запертую дверь, пока не догадался обойти здание и стукнуть пару раз в приоткрытое окно. После этого внутри послышалось какое-то движение, замок щелкнул, и на пороге появилась полная заспанная женщина в белом халате.

– И чего хулиганишь? – суровым басом спросила она. – Викентий Михайлович ясно распорядился, чтобы спирта никому не выдавать, чего ломишься?

– Простите, – вежливо извинился Антон, – я не за спиртом. Мы ехали в Москву на машине, и моя дочь приболела – понос, температура. Нам хоть что-нибудь, что есть. Энтеросептол, антибиотики – тетрациклин или ампициллин во флаконах.

Он трезво смотрел на вещи и не рассчитывал, что в маленькой сельской больнице можно будет найти дорогие импортные препараты. Женщина, уже осознавшая свою ошибку, хмуро проследила за рукой Антона, вложившей в карман ее халата пятьсот рублей, потом перевела взгляд на Таню и пожала плечами.

– Это я не знаю, лекарствами наш доктор Викентий Михайлович распоряжается, а он еще только к девяти подойдет, сейчас рано. Раз невмоготу, так я ее пока в бокс положу, а он придет и распорядится.

Антон занервничал оттого, что медсестра никак не желала его понять.

– Я не хочу ее класть, вы понимаете? Мне нужно только довезти ее до Москвы, я сам врач. Вы можете нам дать хоть какие-нибудь препараты?

– Я ж русским языком сообщаю: препараты у него в сейфе заперты. Вообще все препараты. И спирт тоже. Он приходит и сам распоряжается, кому что давать.

– Как это заперты? А если больным ночью что-то требуется принимать?

– У нас ночью ничего никому не требуется, у нас ночью все по своим домам спят, а прием с девяти часов. Хотите – ждите, а хотите – положу ее в бокс до его прихода.

– Папочка, – слабо позвала Таня и заерзала на скамейке, – я опять в туалет хочу.

– Пошли со мной, – медсестра крепко взяла ее за руку и повела внутрь кирпичного здания, на ходу кинув растерянно шедшему следом Антону: – А вы подождите в коридоре, папаша, – она завела Таню в палату, достала из шкафа чистый горшок и сурово приказала: – Садись.

Антон, не выдержав, приоткрыл дверь и заглянул в щель.

– Простите, я…

– Идите, папаша, не мешайтесь, идите – тут бокс и посетителям не положено. Идите в приемную, а я сейчас приду и карту на нее заведу.

– Но я сам врач и…

– У нас один врач – Викентий Михайлович, – отрезала медсестра таким тоном, словно говорила: «Бог один, и других нам не надобно», – идите и ждите. Сейчас я ее переодену в чистое и приду. Ждите.

– Если не возражаете, я выйду ненадолго – предупрежу товарищей, что мы немного задержимся.

Он спустился к ребятам Григорьева, все еще возившимся с машиной, и сообщил, что им придется подождать врача. Решив немного передохнуть, они сидели на бревне, дымя сигаретами. Выслушав Антона, Денис махнул рукой:

– Ничего страшного, шеф, чуток передохнем.

Антон вернулся и вошел в небольшую комнатку, над дверью которой красовалась вывеска

«ПРИЕМНАЯ – ПРОЦЕДУРНАЯ»

Прямо перед ним на железном столе стоял громоздкий допотопный стерилизатор, над ним висела большая аптечка с красным крестом и надписью

«МЕДИКАМЕНТЫ»

У стены слева стояли металлический сейф и старенький шкаф, у стены справа – деревянный стол и два стула. Антон осторожно опустился на краешек одного из них и стал ждать медсестру. Она появилась минут через двадцать и, разместившись всей своей солидной статью на втором стуле, достала бланк медицинской карты.

– Давайте, папаша, данные мне сообщите о вашем ребенке. Фамилию вашу сначала скажите.

Антон слегка растерялся.

– Мою фамилию?

– Не мою же, мою я знаю. Год рождения ребенка, чем болела.

Поколебавшись, Антон назвал свою фамилию, год и месяц рождения Тани, но с некоторым смущением сообщил медсестре, что не знает, чем болела девочка:

– Видите ли, она постоянно проживала с дедушкой и бабушкой.

Толстая медсестра окинула его презрительным взглядом, но не особо удивилась.

– Отцы, ну что сказать! – изрекла она, пожав могучими плечами, и закрыла заполненную карту. – Ладно, ждите, пока придет Викентий Михайлович.

– Я только взгляну на нее, не возражаете?

Сестра, памятуя о лежавших у нее в кармане пятистах рублях, возражать не стала, и он осторожно ступая по скрипящим половицам, прошел в бокс. Таня, переодетая в чистое белье, дремала на белоснежных простынях, сквозь накрахмаленные занавески в уютную палату пробивался луч утреннего солнца.

– Папочка, – ресницы девочки слегка дрогнули, и она протянула к отцу руку, – ты меня тут оставишь, да?

– Как же я могу тебя оставить маленькая? Полежишь немного, потом поедем. Главное, чтобы температура упала, и животик прошел.

– Сейчас ромашки отварю, пока Викентий Павлович придет, – строгим басом сказала вошедшая за Антоном в палату медсестра и с гордостью добавила: – У нас тут не хуже, чем в Москве. Я как-то давно ездила к родственнице – она ногу сломала, – так у вас там в палату зайти противно – грязь, вонь. Идите, папаша, не волнуйтесь.

Антон решил, что ромашка вреда не принесет и, поцеловав Таню, отправился посмотреть, как идут дела у ребят Григорьева.

Они уже вытащили машину из грязи. Оганов курил, облокотившись на капот, а Денис Жаров сидел внутри и ел шпроты прямо из открытой консервной банки. Антон, вздохнув, сообщил им, что доктора пока нет, все еще нужно ждать.

– Как прикажешь, командир, – пожал плечами Жаров и, подцепив ножом рыбинку, аккуратно отправил ее в рот, – наше дело тебя охранять, а уж дальше ты сам решай. Садись пока с нами и позавтракай – у нас тут галеты, минералка. Открыть тебе баночку шпрот?

– Нет, спасибо, у меня сейчас кусок в горло не полезет, – у него, действительно, было такое состояние, что даже мысль о еде вызывала тошноту. – Наверное, мне все же нужно спросить у медсестры, где живет этот доктор, и сходить его разбудить – ждать полтора часа рискованно.

Оганов отбросил окурок и кивнул:

– Сходи. Лучше, конечно, нам поторопиться – ведь черт его знает!

Доктору Викентию Михайловичу на вид было лет шестьдесят пять. К моменту прихода Антона он не спал, а энергично приседал на крыльце своего дома, резко выбрасывая вперед руки и шепотом отсчитывая число приседаний. Появление незнакомого человека его ничуть не смутило и не заставило остановиться.

– Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Сорок приседаний – моя норма, – сказал он, и подмигнул Антону. – Занимайтесь гимнастикой смолоду, молодой человек, если хотите дожить до моего возраста. Знаете, сколько мне? Семьдесят восемь!

Антон посмотрел на него с искренним восхищением.

– Честное слово, никогда бы не дал! Разрешите представиться: ваш коллега доктор Антон Максимович Муромцев из Москвы. Извините, что прервал, но у меня по дороге возникли проблемы.

– А вот сейчас вы мне за завтраком и изложите ваши проблемы.

– Простите, но я не…

– Никаких «не»! – проворчал старик. – Вижу же, что еще не завтракал, по лицу вижу. Давайте, давайте, а то у вас там, в Москве, ни экологии, ни режиму. Утро – надо завтракать. Садитесь.

Антон попробовал вежливо отказаться:

– Нет-нет, спасибо, вы завтракайте, я подожду.

Викентий Михайлович возмущенно замахал руками.

– Это еще что, коллега? Неужели мне одному завтракать? Жена к внуку уехала, так я две недели мучаюсь – одному за столом в горло кусок не идет. А тут, понимаете, повезло – увидел человека, да еще коллегу, а он… Яички у меня свеженькие – свои. Молоко парное с утра принесли, творог, сметанка. Ешьте и рассказывайте, что у вас.

Антон сам не понял, как оказался за большим круглым столом, покрытым чистой скатертью и внезапно почувствовал, что просто умирает с голоду. Оставив стеснение, он принялся за еду и попутно постарался объяснить, по какой причине побеспокоил хозяина. Викентий Михайлович его слушал, шевелил бровями, иногда останавливал и задавал вопросы.

– Дома я, конечно, я отправлю анализ на посев, – говорил Антон, – но на дизентерию не похоже.

Старый доктор кивнул:

– Вы правы, коллега, полагаю, это стафилококк – он у нас и Воронежской, и в Липецкой областях имеется, в основном только маленькие детишки болеют – пять-семь лет. Это уж ваша, видно, ослабла, переутомилась. Зимой-то на селе народу мало – одни бабки и деды остались, так никто особо и не тревожится, а летом ко всем начинают родственники с детьми из города приезжать, так постоянно в больницу бегут – то понос, то рвота. Я, конечно, сразу всех на посев отправляю, но дизентерию до сих пор не находили, от тифа или вибриона холерного тоже бог миловал.

– А стафилококк?

– Стафилококк чтобы определить, у нас в райцентре диагностики нет. Конечно, если б эпидемия была с летальными исходами, то они бы быстро все организовали, а так… – Викентий Михайлович махнул рукой. – Стул у вашей дочки мне, конечно, надо посмотреть, тогда я сразу скажу. Я уже на глаз определяю, и сам лечу. Травку мою попьет – за недельку на ноги встанет. Я всех детишек тут травками отпаиваю – у меня свои рецепты.

– Видите ли, мы торопимся, – тактично возразил Антон, – и если бы вы были так добры одолжить нам из вашей аптечки левомицетин или что-нибудь из тетрациклинового ряда…

Старик рассмеялся.                                                                                                                        

– Разве вам Матильда не сказала? Постеснялась, видно. Нет у нас, дорогой, коллега, никаких антибиотиков – даже пенициллин в прошлом месяце не привозили. Фталазол только могу дать – еще немного осталось. Да у нас и больных-то в больнице никого нет – кому операцию делать, тех в районный центр отправляю, а от мелких травм, от изжоги или от живота, скажем, травами все больше лечу. Спирт вот присылают – для дезинфекции. Так в тот день, как пришлют, трактористы с утра пораньше начинают к Матильде ломиться – налей, мол, сто грамм. Она их гоняет – одно удовольствие послушать.

Антон вспомнил, как встретила его Матильда, и улыбнулся.

– Да, она у вас строга, сочувствую вашим трактористам.

– Мне и самому их жаль, – лукаво блестя глазами, согласился Викентий Михайлович, – прежде им бабка Евдокия самогон варила, а теперь, как ей за сотню перевалило, вздумала замуж выйти. Ездила на рынок картошкой торговать, ну и познакомилась на рынке с одним кавказцем, лет тоже за девяносто, а где-то через месяц свадьбу сыграли – весь район пировал. Но только зря веселились – кавказец тот, оказывается, прежде прокурором работал и строго-настрого запретил ей варить самогон. Теперь все село страдает. Что у вас такое удивленное лицо, молодой человек, что вас так удивляет? – с нарочитой строгостью спросил он, увидев, что у гостя от изумления расширились глаза. – Вы считаете, что только вы, молодые, имеете право на счастье? Нам вот с женой уже под восемьдесят, у нас пятеро детей, десять внуков и пять правнуков, а мы себя еще стариками не считаем, и я ей всегда говорю: если со мной, мол, какой несчастный случай или что, так ты вдовой не майся, сразу замуж выходи! Так что не делайте такие широкие глаза, юноша!

– Нет, отчего же, – попробовал вывернуться Антон, – я совсем не удивляюсь! Я вот только хотел спросить – откуда у вашей медсестры такое романтическое имя? Матильда!

– Ничего странного – у нее отец в войну партизанил где-то во Франции, и была у него там любовь. Договорились они после войны пожениться, а он как вернулся в Союз родителей повидать, так и закон вышел – запретили браки с иностранцами. Так и пришлось ему на нашей Катерине, а не на Матильде жениться, но старшую дочь он все же в честь своей прошлой любви назвал. Молока вам налить, юноша? Парное.

Увидев, что съел больше половины того, что стояло на столе, Антон смутился.

– Спасибо, немного чаю, если можно.

Старик довольно усмехнулся.

– Вот ведь как я вас заговорил, а? И поели, а то нет, да нет. У меня старший внук с детства такой же – пока я ему байки за столом не начну рассказывать, так он и в рот ничего не возьмет. Это к нему сейчас жена поехала, в Воронеж. На месяц – у него третий сын родился, так помочь надо. Она у меня педиатр, а в травах лучше меня разбирается. В городе-то врачи чуть что, так сразу антибиотиками травят. Ладно, пойдем смотреть вашу девочку.

В больнице, внимательно изучив и понюхав содержимое горшка Тани, Викентий Михайлович безапелляционно изрек:

– Стафилококковое отравление. Сырую воду пила? Ела что? Мясное небось? – добродушно спросил он Таню, и она застенчиво пролепетала:

– Мы тушенку ели, а водой из речки запивали.

– Что же вы так? – старый доктор укоризненно посмотрел на Антона, – вы же сами врач, коллега.

Антон не стал объяснять и лишь виновато вздохнул, но Танечка тихо погладила его руку и возразила:

– Папа не виноват, это я сама. Но сейчас мне уже лучше.

– Лучше-то лучше, а температура под тридцать девять. С такой температурой я бы в любом случае не советовал вам ее трогать с места коллега. Пусть полежит у нас пару недель – тут тихо, воздух у нас хороший, больных кроме нее нет – Матильда даже скучает. Да, Матильда?

Глаза Тани налились слезами.

– Папочка, не оставляй меня, папочка! Я хочу с тобой!

– Что ж ты – такая большая и боишься? – укорила ее Матильда, стоявшая все время рядом с доктором и имевшая при этом вид солдата, ожидающего приказаний.

Антон достал мобильный телефон, но, увидев, что на дисплее высветилась надпись «Нет сети», торопливо сунул его в карман и спросил:

– А что, если все же попробовать антибиотик? Я попрошу товарищей, с которыми мы ехали – они отвезут в мою клинику записку и завтра к вечеру привезут мне все препараты. Я пока побуду с дочерью – где-нибудь поставите мне на ночь в ее палате раскладушку.

Викентий Михайлович равнодушно пожал плечами, а лицо Матильды выразило глубочайшее презрение – по всему было видно, что из-за хронического отсутствия антибиотиков в этой больнице к ним выработалось определенно скептическое отношение.

– Попробуйте, конечно, отчего же, – сказал доктор. – А ночевать – милости прошу ко мне, дом пустой.

– Нет, что вы, спасибо. Но нельзя мне отсюда как-нибудь связаться по телефону с Москвой? Я оплачу переговоры, – он достал из бумажника деньги, при виде которых в глазах Матильды мелькнул восторг, но старик отмахнулся.

– Что вы, коллега, от нас и с райцентром связаться проблема. Я в Воронеж жене пробовал дозвониться пару дней назад – слышимости никакой.

– А я скоро поправлюсь? – Таня немного успокоилась и крепко вцепилась в указательный палец отца.

– Пару недель – не меньше, – Викентий Михайлович погладил ее по голове и повернулся к Антону. – Только хочу вас предупредить, коллега, что, как показывает практика, еще в течение двух недель после выздоровления переболевшие дети являются бациллоносителями, так что если у вас в доме есть грудные дети…

Антон подумал и решил: раз судьба распорядилась таким образом, придется им с Таней на пару дней задержаться в этой больнице. Прежде он собирался сразу по приезде в Москву отвезти дочь к Кате, но теперь было ясно, что делать этого никак нельзя. Он вышел из здания больницы, спустился к терпеливо ожидавшим его спутникам и объяснил им ситуацию. Денис Жаров кивнул:

– Проблем нет, ты напишешь, что надо, я смотаюсь. А Гринек пусть с тобой здесь останется – покараулит тебя на всякий пожарный.

– Чего меня караулить, – удивился Антон, – тут тихо, я буду все время с дочкой. Езжайте оба. Кто-нибудь один пусть потом привезет мне лекарства – в Москве зайдите в клинику и передайте записку моей секретарше, она выдаст все, что нужно.

Денис переглянулся с Огановым, и тот кивнул.

– Мы сначала должны связаться с Григорьевым – отсюда с мобильного нет соединения. Выедем на шоссе, и оттуда свяжемся – так он велел. Ты не тревожься, командир, возвращайся в больницу и лечи дочку, остальное – наша работа. Постарайся только до нашего возвращения никуда не выходить.

Оганов сел за руль, подождал, пока Антон вернется в здание больницы, и включил зажигание. Они выехали на шоссе, но связь с Москвой восстановилась лишь километрах в двадцати от Ельца. Денис облегченно вздохнул, увидев на дисплее высветившуюся надпись, но сумел дозвониться не сразу.

– Где вы, черт побери, пропадаете? – рявкнул ему в ухо Артем. – Докладывай обстановку!

Как раз в тот момент, когда Жаров заканчивал докладывать, Гриша Оганов свернул налево и увидел машину автодорожной инспекции.

– Слушай, шеф, – сразу же прервав доклад, сказал Денис, – тут поста нет, а нас патруль собирается тормознуть. Остановиться?

– Остановись – может, случайно. Перезвонишь.

Они предъявили дорожному автоинспектору документы, но тот не собирался их отпускать и, отойдя к машине, что-то сказал сидевшему там товарищу, а потом с кем-то связался по рации. Жаров немедленно перезвонил Григорьеву.

– Слушай, Артем, нас тут, кажется, ждали и ждали с нетерпением. А, вот и две машины с воронежскими номерами – они, видать, по нашу душу. О, а вот и наш друг собственной персоной!

Действительно, в одной милицейских машин с воронежскими номерами сидел бородатый Степан Владимирович. Он вылез первым, а следом за ним из обоих автомобилей высыпали люди в милицейской форме.

– Скажи номера машин, быстрее, – потребовал Артем и, записав номера, добавил: – Не сопротивляйтесь, дальше я сам разберусь. Когда отпустят, гоните прямо в Москву.

Велев обоим сыщикам выйти из машины и завести руки за голову, воронежские милиционеры тщательно обыскали их и обнаружили в кармане Оганова пистолет.

– На оружие имеется разрешение, – спокойно объяснил Гриша, – посмотрите в машине. Там же найдете наши удостоверения. Мы – частные детективы, действуем в рамках закона.

– Обыщите машину, – буркнул один из оперуполномоченных и, отвернувшись, отошел.

Бородатый, вплотную приблизившись к Жарову, сквозь зубы процедил:

– Где девочка?

– Девочка? – Денис с притворным недоумением поднял брови.

– Я знаю, что Кайгородцев передал ее тебе, где она? Учти, если ты мне не скажешь, в твоей машине сейчас найдут несколько пакетов героина. И тогда твое удостоверение частного сыщика тебе не поможет.

– Шутишь, начальник, – весело усмехнулся стоявший рядом с Денисом Оганов, – без понятых обыск незаконен. К тому же мы только что сообщили своему шефу ваши номера, и он сейчас звонит в соответствующие инстанции. Так что ничего ты нам не сделаешь.

Подошедший лейтенант, услышав слова Гриши, внезапно размахнулся и с силой ударил его по лицу.

– Сука! Сейчас я покажу, кто тебе чего сделает!

Оганов вытер кровь и спокойно пожал плечами, а Денис возмущенно воскликнул:

– Мы не понимаем, чего вы хотите – мы работали, выполняя задание клиента. Мы зарабатываем деньги, начальник.

– Куда ты дел девчонку? Это ведь ты в Воронеже шлялся по бомжовнику, чтобы ее разыскать! – бородатый схватил Дениса за волосы и отогнул ему голову назад. – Она была у вас, где она?

– Была да сплыла, – прикрыв глаза и напрягая шею, говорил Жаров. – Мы передали ее клиенту еще на рассвете, он с ней уже, наверное, подъезжает к Туле – посмотри на время и посчитай, начальник. А нам с приятелем торопиться некуда – мы после выполнения задания имеем право на отпуск, поэтому немного развлеклись в Воронеже с девочками. В Москве ведь накладно развлекаться, там цены заоблачные, а у вас тут дешево и чисто.

Бородатый выпустил его волосы и, выругавшись, отошел. Лейтенант поднес к уху запищавшую рацию, выслушал сказанное ему Чеботковым и повернулся к бородатому:

– Чеботкову сейчас звонили из Москвы насчет этих двоих. Что будем делать?

– Ладно, отпускайте, – махнув рукой, угрюмо буркнул Степан Владимирович и отошел.

У него не было оснований сомневаться в словах Жарова, и он лихорадочно раздумывал, кем может быть тот загадочный клиент, которому сыщики передали девочку – ему было доподлинно известно, что Григорьев и его люди работают не на Воскобейникова и не на Лилиану Шумилову.

Не дождавшись людей Григорьева с антибиотиками, Антон в течение трех дней изнывал от тревоги за дочь и больше ни о чем не мог думать. К счастью, Викентий Михайлович не зря гордился своим умением лечить травами и прочими народными средствами – через три дня температура у Тани упала, стул нормализовался. Успокоившись, Антон задумался о том, как им добраться до Москвы – никакой транспортной магистрали поблизости не было, ни автобусной, ни железнодорожной, а пешком тащиться с еще не оправившейся девочкой до шоссе было совершенно невозможно.

– Чего вы волнуетесь, коллега, – благодушно увещевал его Викентий Михайлович, очень довольный тем, что у него в отсутствие жены появился собеседник, – воздух у нас прекрасный, молочко свежее, сметанка. А природа? В вашей Москве вы разве увидите такую природу?

Все было бы правильно, и Антон с удовольствием расслабился бы, но его ждали в клинике, и тревожила мысль о Кате с малышами. Таня, чувствуя его тревогу, беспокоилась:

– Папочка, мы скоро поедем? Я уже хорошо себя чувствую.

– Подождем немного, все будет хорошо.

Однажды она робко спросила:

– Папа, я теперь всегда буду с тобой? Ты не отдашь меня маме?

– Ты будешь со мной, пока сама не захочешь уйти.

Антон знал, что сделает все возможное, чтобы сдержать свое обещание. Засмеявшись, Таня погладила его руку и весело сказала:

– Ну, куда же я могу захотеть уйти? Тетя Оксана, конечно, была добрая, и она меня всегда защищала, но когда пила водку, то так кричала! Мне даже было страшно. А в тот раз она опять выпила и заснула, и тот человек с бородой меня увел.

Антон подумал, что бородатый человек скорей всего подмешал что-то в водку, но не стал высказывать этого вслух.

– Забудь обо всем этом, теперь защищать тебя буду я. Пока ты не найдешь себе защитника помоложе и покрасивее, чем я, – пошутил он.

– Смешной ты, папочка, кто же может быть красивее тебя? А где мы будем жить, у тебя дома?

– Да, – сказав это, Антон вспомнил, что его квартира уже продана, и поправился: – Вернее, мы будем жить у моей сестры – твоей тети Кати. Только предупреждаю, что там будет все не так, как у твоей мамы или у дедушки в Швейцарии – у тебя не будет отдельной комнаты. У тети Кати два крохотных мальчика – твои братья. Она будет с ними в одной комнате, а мы с тобой – в другой.

Глаза Тани полыхнули восторгом.

– Папочка! Это же так хорошо, я так всегда боялась спать одна! В Швейцарии со мной всегда ночевала одна из горничных, а в Москве – Лидия Михайловна. Но с тобой спать – лучше всего на свете! Я так люблю тебя, папочка! Только… – лицо ее вдруг омрачилось, – это, наверное, будет нельзя, да? Викентий Михайлович говорит, я буду заразная, а там маленькие мальчики.

Прижав дочь к себе, Антон поцеловал ее и погладил по голове.

– Ничего, родная, – он неожиданно подумал о Диане, которая удивится, но все же наверняка будет рада приютить на несколько дней его дочь. – Ты пока остановишься у одной моей знакомой. Только тебе нужно будет вести себя очень тихо – там коммуналка.

– А что это такое?

Дочери Лилианы Шумиловой, внучке Александра Филева, выросшей в особняке на берегу Женевского озера, неведомо было, что такое коммунальная квартира, и ее отец попытался в силу своих возможностей это объяснить:

– Это когда много семей живут в одной квартире. У них все общее – кухня, ванная, туалет, коридор.

Таня задумалась.

– Все здесь так странно, да, папа? Когда бабушка один раз лежала в больнице из-за своего сердца, у нее была палата из двух комнат – спальня и кабинет. Когда мы навещали ее, то сидели в кабинете. А в этой больнице нет даже ванной комнаты, и туалет на улице.

– Дым отечества, – усмехнулся Антон, – ничего, дочка, главное, что ты со мной. Как только появится возможность, вернемся в Москву, и все опять у тебя будет.

Возможность попасть в Москву появилась у них лишь через десять дней. Внук Викентия Михайловича – тот самый, которому за столом кусок в рот не шел без дедушкиных баек, – ехал в командировку в Тулу и по дороге завез домой свою бабушку, супругу доктора.

– Вот ваш вопрос сам собой и решился, – говорил старик, не спуская с жены сияющего взгляда, – видите, как хорошо? Малыш вас довезет до Тулы, а там уже до столицы-матушки рукой подать. Такси возьмете или на машине кто из знакомых поедет. Как же я рад, что моя бабуля приехала, а? Теперь и без вас не так тоскливо будет. А говорят, что бога нет!

– Это ты так говоришь, Кеша, – проворчала его жена, – а я тебе всегда говорю: съезди в райцентр в церковь, поставь свечку за упокой души родителей. Мне хоть в это время дома убраться можно будет, а то ты турникетов везде понавешал, а пыли на них – вагон и маленькая тележка. Гости вон были в доме, а у тебя грязь, – она повернулась к Антону и извиняющимся тоном попросила: – Вы уж простите нас, если что не так, а то правду говорят: без хозяйки дом сирота.

– Я был счастлив познакомиться с вашим супругом, – Антон низко поклонился ей и поцеловал крохотную сморщенную ручку.

Старушка просияла.

– Смотри, Кеша, какой, а? Вот поеду в райцентр, найду себе молодого – как бабка Евдокия.

– Ничего себе – молодого! – весело воскликнул ее внук, которого в честь деда назвали Викентием, а старики называли «малышом», – этому прокурору уже за девяносто!

– Так, ей-то уж за сто! – не сдавалась его бабка.

Викентий-младший, крепкий мужчина лет тридцати пяти, хлопнул Антона по плечу.

– Ладно, парень, не слушай стариков, собирайся, а то мне некогда.

– Помните, коллега: первое время диета, диета и диета, – прощаясь, говорил старый доктор.

До Тулы доехали без приключений. Таня всю дорогу дремала, положив голову отцу на колени, а Викентий, оказавшийся не меньшим говоруном, чем его тезка-дед, без умолку рассказывал о своем старшем сыне – чемпионе области по шахматам среди юниоров. В Туле Антон еще раз проверил содержимое своего кошелька, поблагодарил Викентия и договорился с таксистом, который набирал пассажиров для поездки в Москву.

До дома Дианы они добрались часам к восьми вечера. Она, как и ожидал Антон, сначала обрадовалась, потом удивилась:

– Я даже не знала, что у тебя есть такая взрослая дочь.

– У меня проблемы, – хмуро ответил он, – хочу оставить ее у тебя дней на десять, можно? В квартире маленьких детей больше нет?

Диана просияла.

– Конечно, оставляй! Какие у нас дети – два деда и три бабки, все сейчас на своих участках копаются. Так что квартира пустая, ванная свободна. Правда, горячую воду на месяц отключили, но я согрею в котелке и ее помою. И для тебя тоже согрею – помойся и иди ужинать.

– Ничего, мы привыкли без горячей, – отмахнулся Антон, – я только позвоню Кате.

Он несколько раз набирал номер телефона квартиры Баженовых, но в трубке слышались лишь долгие длинные гудки. За это время раскрасневшаяся от радости Диана отвела Таню в туалет, принесла ей в ванную чайник с горячей водой, и пока мыла девочку, они успели подружиться. Выйдя на кухню, Таня в полном восторге разглядывала облупившиеся от плесени стены и ободранный пол.

– У вас такая интересная кухня! Я никогда еще такой не видела.

– Ремонт никто не хочет делать, – равнодушно объяснила Диана, – у стариков денег нет, а я что – на свои буду ремонтировать? Тем более, что меня тут сто лет не было – пока муж живой был, я у него жила.

– Мне очень нравится! – Таня указала на отошедший от стены и нависший над одной из плит кусок грязно-зеленой краски. – Только вдруг он упадет в суп?

– Леший с ним, это не моя плита, моя возле окна. Сейчас мы с тобой быстренько картошки отварим, а суп у меня уже готов. И вообще, детка, я поняла, что быт и прочее – ерунда. Главное – другое. Хотя, конечно, все в жизни связано.

– А что главное?

– Чтобы было не одиноко. Но ты маленькая, тебе этого еще не понять.

– Нет, я понимаю, – тихо возразила девочка.

Антон вышел из комнаты и подошел к ним.

– Никак не могу дозвониться до Кати, и аккумулятор в телефоне у меня сел – не работает.

– Наверное, гуляет с детьми – погода хорошая, – предположила чистившая картошку Диана, однако ее оживление при упоминании о Кате немного угасло.

– Да, наверное. Я хочу к ней съездить – проверю, как дети, и машина моя тоже у ее дома во дворе припаркована. Ничего, если Таня побудет здесь без меня?

– Конечно, – Диана вновь оживилась.

– Конечно, поезжай, папочка, – поддержала ее Таня, понимавшая, что сюда-то уж за ней отец точно вернется.

Машина Антона стояла там же, где он ее оставил перед отъездом, но гуляющей Кати с детьми нигде поблизости видно не было. Войдя в подъезд, Антон направился к лифту и вздрогнул от неожиданности, когда на плечо его легла чья-то рука.

– Погоди, – негромко сказал Артем Григорьев, – войдем в квартиру вместе.

– Что? – став белей стены, Антон, покачнулся. – Что с Катей, где мальчики?

– Я виноват – понадеялся на своего приятеля с Петровки, рассчитывал, что этот гад пробудет в КПЗ месяц-другой. А он выбрался оттуда через два дня. Позавчера Катя и дети исчезли.

Антон бросился вверх по лестнице и, открыв дверь своим ключом, ворвался в пустую квартиру.

– Катя! – его безумный взгляд скользнул по кровати, на которой были разбросаны детские вещи, и уперся в синюю «близнецовую» коляску. – Катя! – безнадежно повторил он и, упав на диван, закрыл лицо руками.

Григорьев, вошедший следом, тихо притворил дверь и опустился рядом.

– Мои ребята дежурили около квартиры по очереди, – негромко начал он. – В тот день один из них ждал, пока она выйдет с детьми гулять – она всегда выходит в половине одиннадцатого. Его оглушили и сбросили в лестничный пролет. К счастью бомжи расстелили под лестницей старый матрас, парень отделался переломом руки и сотрясением мозга средней тяжести. Когда пришел в себя, связался со мной и отправился в больницу – его стало рвать, кружилась голова. Я приехал, расспросил бабок у подъезда – одна видела, как Катя вынула детей из коляски и села с ними в какую-то машину. Я поднялся в квартиру – здесь была та девушка, что помогает Кате по хозяйству, Таис. Она вся тряслась: ей позвонили и велели забрать домой коляску. Звонивший мужчина сказал: если она обратится в милицию, то Кате и детям не жить. Я велел ей идти домой и обо всем молчать, а сам со своими парнями здесь дежурю – жду тебя. Гришу с Денисом по дороге в Москву задержали, потом отпустил, но сели им на хвост. Поэтому я не велел им за тобой возвращаться – два дня назад хотел сам поехать за вами, но теперь вот из-за Кати… Как вы добрались, где Таня? Очнись, Муромцев, сейчас не время расслабляться!

Судорожно вздохнув, Антон отнял от лица руки и слегка потряс головой,

– Нас подвезли добрые люди, Таня в надежном месте. Слушай, Григорьев, наверное, стоило бы обратиться в милицию, а? Как ты считаешь?

Артем пожал плечами.

– Тебе решать, я не хотел ничего делать без твоего согласия.

– Ты точно уверен, что это Стас?

– На все сто. А милиция… Раз он так просто выбрался из КПЗ, то на милицию ему плевать с высокого потолка. Могу, конечно, связаться со своим приятелем с Петровки, но искать они будут долго и не факт, что найдут. А за это время… Так что, звонить мне в милицию?

– Ясно, – буркнул Антон, – подождем. Ты хоть знаешь, где его логово?

– Там, где он постоянно обитает, Кати нет, мы проверили. У тебя мобильник работает? Может, ей удастся позвонить или прислать сообщение.

– Черт, он же у меня разряжен!

Антон торопливо отыскал зарядное устройство и включил в сеть, но едва телефон подзарядился, как начал пронзительно верещать, и на дисплее высветилось «Илья»

– Старик, ты где пропадаешь? – голос Ильи звучал устало и расстроено, – я уже поставил вас всех на дозвон – и тебя, и Лилиану. Она тоже куда-то исчезла – время от времени присылает секретарше сообщения, что находится на отдыхе, а потом исчезает с концами. Тебе что-нибудь о ней известно?

Меньше всего в эту минуту Антона интересовала Лилиана.

– Ты так жаждешь ее слышать? – язвительно поинтересовался он. – Ничем не могу помочь, лично мне ничего о ней неизвестно.

Илья не стал обижаться, видно, был слишком издерган.

– Звонил Александр Иннокентьевич, умерла ее мать, – объяснил он, не называя имени тещи, которую недолюбливал (как, впрочем, и она его), – похороны состоялись еще на той неделе, но до Лилианы так и не смогли достучаться. Возможно, конечно, она получила сообщение, но просто не захотела приехать – с нее все станется.

– Да, возможно. Ты был на похоронах?

– Нет, дядя Андрей сейчас в Швейцарии – он передал соболезнования от нас всех. Мама не захотела поехать, она из-за чего-то обижена, а Инга не смогла – ей нужно было заниматься Настей. Ты ведь знаешь, что Настя с Дональдом помирились? Пару дней назад они уехали на один из островов Капри – в августе собираются торжественно отпраздновать бракосочетание.

– Нет, я ничего этого не знал, – ответил пораженный Антон. – Это с ее согласия?

– Я ее видел, мы с ней говорили.  Она была не очень весела, но держалась спокойно, сказала мне, что это ее собственное решение, никто ее ни к чему не принуждал. Я звонил тебе, но ты куда-то исчез – Катя объяснила, что уехал по делам. А последние два дня звоню – она тоже не отвечает. Хотел сегодня даже зайти. Ты у нее? У вас все в порядке?

– В порядке, как же! – иронически процедил Антон, однако тут же опомнился. – Ладно, старик, я позвоню Филеву и выражу свои соболезнования, но помочь найти Лилиану не могу – сам только что приехал и ничего не знаю.

Закончив разговор, он положил перед собой телефон и сел, уставившись на маленький приборчик таким взглядом, каким смотрят на последнюю надежду.

– Подождем до завтрашнего утра, мы с ребятами сейчас пробуем проверить еще две их московские явочные квартиры. Хотя, думаю, из Москвы он их увез, – сказал Григорьев и поднялся, – ее квартирный телефон мы поставили на прослушивание. Я пойду, а ты, если что…

Его слова прервал звонок домашнего телефона. На миг оба застыли, и висевший на стене аппарат настойчиво дребезжал, пока Антон не протянул дрожащую руку и не поднес к уху трубку.

– Привет, доктор, – весело прокричал Стас, – приехал, наконец? И Григорьев с тобой рядышком? Привет передавай и мои наилучшие пожелания – от меня и от Катеньки.

Внезапно Антон осип.

– Где… где Катя? – сделав над собой усилие, прохрипел он, а Григорьев торопливо протянул руку и щелкнул переключателем режимов телефона, после чего голос Стаса громко зазвучал на всю комнату:

– Чего-то голос твой так дрожит, доктор? Не слышу, не слышу в нем былого полета, Антон! Прежде ты со мной иным тоном говорил, даже когда я тебя под пушкой держал – все свысока. Где ж твоя прежняя гордость?

– К черту гордость, Стас, послушай, Стас! Хочешь – я перед тобой на коленках поползаю? Хочешь – сальто-мортале сделаю, хочешь – задницу твою поцелую. Только отпусти Катю и детей. Я сам к тебе приду и один – можешь в меня стрелять, сколько хочешь.

Стас засмеялся своим особым смехом – тихо и ласково.

– Поздно, доктор, ты мне больше не нужен – Малеев в любом случае уже не простит, что я тогда с тобой и Григорьевым обложал. Так что я собираюсь от него отойти. К тому же, он теперь дохлый, и еще год будет приходить в себя со своим сердцем. Я с ребятами отделяюсь, буду работать самостоятельно, и мне нужна семья. Катенька мне подходит, мы с ней поладили, у нас сын, будут еще дети. Твой, конечно, нам был не нужен, и я ее в этом убедил. Но я ведь тебя об этом заранее предупреждал, так что ты морально готов.

Как ни странно, ужасные слова Стаса немного успокоили Антона, и он достаточно ровным голосом ответил:

– Ты врешь, Стас, моя сестра никогда и никому не позволит причинить вред моему сыну. Скажи, чего ты хочешь – денег? Я отдам тебе все, что у меня осталось, продам еще и Катину квартиру.

– Денег? Ты шутишь, доктор? – удивился киллер. – Да я тебя смогу купить вместе со всеми твоими потрохами и квартирами – я ведь не доктором работал все эти годы, даже хотя бы и в частной клинике. Нет, я звоню только сказать, что у нас с Катенькой все хорошо, мы решили создать семью. Она ведь очень ласковая и семейная, ты же знаешь. К тому же интеллигентная – профессорская дочка! А насчет твоего пацана, так ты пока прав – она мне еще не сказала, кто из них есть кто. Но скажет – чего только женщина не скажет в постели своему мужу. Или мне надоест ждать, и я сам определю – сейчас ведь есть всякие экспертизы и прочее. Так что скажи уж лучше сам – конец все равно один, только ты меньше будешь мучиться. Так кто – темненький или рыженький?

– Мразь, – с трудом выговорил Антон, вытирая выступивший на лбу холодный пот, – если что-то случится с детьми или с Катей, то…

– А ты мне не грози, Антон, не надо, я не боюсь, – продолжал смеяться Стас. – Посиди спокойно, подумай о жизни, а через часок-другой я, может, разрешу Катеньке позвонить и с тобой поговорить – почему же нет, мы ведь с тобой теперь родственники.

Он отключил связь, а Антон посмотрел на Григорьева глубоко запавшими глазами, вокруг которых пролегли черные круги.

– Он сумасшедший, садист, он потерял контроль над собой, и невозможно даже предположить, что он сделает дальше.

Сыщик позвонил куда-то, поговорил и огорченно вздохнул:

– Он звонил с мобильного, но номер не высветился – антиопределитель. Давай я посижу пока с тобой – если он действительно позволит тебе поговорить с Катей, она, возможно, что-то сообщит. У меня было впечатление, что этот тип в сильном напряге.

Закончив разговор с Антоном, Стас какое-то время сидел неподвижно, потом провел рукой по лбу и, широко улыбнувшись одной из своих самых обаятельных улыбок, пошел наверх. Поднявшись по лестнице, он набрал код на дверном замке и вошел в небольшую светлую комнату.

На диване лежали, весело суча ножками, одетые в тонкие ползунки Максимка и Женька. Дверь в ванную комнату была открыта, а Катя, сняв очки, стояла, наклонившись над раковиной, и сцеживала молоко. Увидев Стаса, она смущенно опустила футболку и выпрямилась, близоруко щуря глаза.

– Извини, Стас, мне после кормления нужно сцедить молоко.

– Неужели ты меня стесняешься, Катенька? – вкрадчиво и ласково спросил он.

– Нет, но… мужчине, наверное, неприятно на это смотреть.

Он подошел к ней, обнял за плечи и, коснувшись губами ее уха, тихо шепнул:

– Но ведь я не посторонний для тебя мужчина, нет? У нас есть сын, неужели для тебя это ничего не значит?

Катя мягко отстранилась.

– Нет, конечно, нет. Но все это немного странно – мне, во всяком случае, так кажется. Ты сбежал, как только я сообщила тебе о своей беременности, от тебя столько месяцев не было ни слуху, ни духу. Вдруг в один прекрасный день я выхожу с детьми гулять, а тут появляются какие-то люди, принуждают меня сесть с детьми в машину и везут куда-то загород, а тут ты. Почему ты не мог прийти ко мне домой, если ты хотел меня видеть?

Стас отошел от нее и встал рядом с диваном, на котором лежали мальчики.

– Сцеживай свое молоко, Катенька, я отвернусь, чтобы тебя не смущать. Ты говоришь, я сбежал. Я не сбежал, обстоятельства вынудили меня исчезнуть – я был в опасности и не мог рисковать тобой и ребенком. А знаешь ли ты, сколько раз за это время я говорил с твоим братом и виделся с ним? Он рассказал тебе, как я переживал, когда ты должна была родить? Как он запретил мне даже приближаться к тебе? Нет, об этом он тебе не говорил, я вижу. И теперь ты даже не хочешь сказать мне, кто из этих мальчиков мой родной сын! Неужели тебе это так трудно? Плохой я или хороший, но я мужчина, а каждому мужчине хочется прижать к сердцу свою плоть и кровь. Скажи мне, Катенька, умоляю тебя! Которого из них родила ты?

Катя, надев очки, вышла из ванной и в смущении остановилась рядом с горестно смотревшим на детей Стасом.

– Не надо так, Стас, – ласково сказала она, – зачем? Оба мальчика – мои сыновья, и не имеет значения, кого из них я родила.

– Пусть для тебя это и не имеет значения, – страстно воскликнул он, – но для меня это важно, пойми! Где мой сын? Этот? У него волосы темные, как у тебя, хотя темней, чем у меня. Этот, да?

– Смотри, не ошибись, – улыбнулась Катя, – мой отец был темно-рыжего цвета, и ты не знаешь, какие волосы были у женщины, родившей от моего брата. Давай прекратим эти загадки в наследственность, я сказала: оба мальчика – мои сыновья, и никто никогда не узнает, кого из них родила я. Я заменю мать моему племяннику, мой брат заменит отца моему сыну – мы обещали друг другу, что никогда не станем делать между ними различий.

– Твой брат! С какой стати он должен стоять между нами, почему он должен быть отцом моему сыну? Отдай ему его ребенка, а мы с тобой будем вместе растить нашего. В моей жизни сейчас многое изменилось, я больше не хочу быть чужой тенью, я буду работать сам. И мне нужна семья – жена, сын.

– Но ты ведь говорил, что женат, у тебя есть сын, – удивилась Катя.

– У меня больше никого нет, одна ты! Я дам тебе все, что захочешь – деньги, украшения, выстрою дом на берегу Адриатики. Ты родишь мне еще сыновей. Только отдай своему брату его ребенка, чтобы он не стоял между нами. Который? Я хочу знать!

Катя опустилась на диван рядом с детьми, взяла сначала Максимку, потом Женьку. Прижала их к груди и начала тихо покачивать.

– Я уже сказала: оба мои сыновья. И я, кажется, не давала согласия стать твоей женой.

– А как ты представляешь себе свое будущее? Твой брат сделал из тебя няньку для своего ребенка, а сам наслаждается жизнью и развлекается с бабами. Почему он не женился на матери своего сына?

– Это тебя не касается, Стас. Скажу одно: если кто-то предложит мне выйти за него замуж, и я соглашусь, то он должен будет принять обоих моих сыновей. И мы обговорим все это вместе с Антоном.

– С Антоном! – язвительно хохотнул Стас. – Да ты просто влюблена в своего брата, Катенька, вот и все. Так бывает – сестры, влюбленные в своих братьев.

Катя вспыхнула.

– Ты сумасшедший!

– Ничуть. Ты готова ради него и его ребенка пожертвовать своей личной жизнью, отказаться от семьи, от мужа, от секса, наконец. Дура!

Последнее слово он выкрикнул так громко, что Женька испугался и заплакал. Катя вновь покачала его, чтобы успокоить, положила детей, поднялась, стоя лицом к лицу со Стасом, тихо попросила:

– Пожалуйста, Стас, говори тише, если можешь – ты испугаешь мальчиков.

– Извини, извини, милая, – обняв Катю за плечи и сняв с нее очки, Стас внезапно впился в ее губы долгим затяжным поцелуем. Она пыталась высвободиться, а он шептал ей на ухо: – Ты ведь все помнишь, правда? Я чувствую, что ты тоже меня хочешь – ведь я весь горю от желания. Иди ко мне, моя Катенька, радость моя. Я хочу, чтобы мы сейчас были вместе, я хочу еще одного сына.

Катя уперлась руками в его грудь, чуть отведя назад голову.

– Подожди, Стас, подожди. Сейчас у нас с тобой в любом случае ни сына, ни дочки не получится – я кормлю, а когда кормят, то не беременеют. Кроме того, у меня были тяжелые роды, и врач запретил раньше, чем через три месяца, понимаешь?

Внезапно помрачнев, Стас разжал объятия, тон его стал резок:

– Кто принимал у тебя роды – твой брат?

Словно не замечая перемены в его настроении, Катя с нарочито простодушным видом затараторила, стараясь при этом говорить как можно тише:

– Принимал Антон, но потом меня наблюдал другой врач – молоденький, но такой ответственный! Он расписал мне режим на год вперед, представляешь? И вообще мне в клинике надавали кучу советов – даже смешно! Никто ведь не знал, что я – сестра Антона, и все решили, что я его любовница, на которой он не хочет жениться. Тем более, что он записал детей на себя. Забавно, да? Все, кому не лень, давали советы – как его охмурить, чтобы заставить оформить отношения.

Стас стиснул ее плечи и встряхнул так, что она охнула.

– Три месяца, говоришь? Ладно, я подожду. Мы отпразднуем три месяца со дня рождения нашего сына, а потом ляжем в постель и продолжим праздник, и ты опять будешь моей – как прежде.

Катю испугали звучавшие в его голосе истерические нотки.

– Хорошо, Стас, хорошо, ты не волнуйся, ладно? Когда ты разрешишь мне позвонить Антону? Я ведь говорила тебе: он уехал по важному делу, и я тревожусь – от него давно не было известий. Я даже не знаю, вернулся ли он.

– Твой брат сегодня вернулся, но позвонишь ты ему лишь для одного: сообщить, что остаешься со мной. Пусть забирает своего сына и оставит нас в покое. Ты согласна или нет?

 В вопросе его звучала неприкрытая угроза, и Катя растерянно пролепетала:

– Я… я не знаю, ну… хорошо, я скажу, но…

– Не советую тебе меня дурить – это может плохо кончиться, очень плохо. А теперь говори и побыстрее: который мой? Я жду.

Хотя Стас ясно объяснил ей причину своего желания знать, кто из мальчиков его сын, в его настойчивости было что-то неестественное. Опустившись на диван рядом с детьми, Катя взглянула на них и нежно улыбнулась.

– Оба мои.

Киллер тоже улыбнулся.

– Я бы, конечно, мог найти экспертов, Катенька, но у меня нет времени. Мог бы выбрать наугад – этот, не этот. Тогда я рискую всю жизнь прижимать к груди отродье твоего братца. Поэтому, если ты не скажешь, для меня остается один выход: я уничтожу обоих.

Когда смысл его слов, сказанных спокойно, почти ласково, дошел до Кати, ее начала колотить мелкая дрожь.

– Ты… ты действительно сумасшедший, Стас? Хочешь убить собственного сына?

Его улыбка стала еще очаровательней.

– Ты родишь мне других – ты еще молода, да и я не стар. Неужели ты думаешь, что я тебя когда-нибудь отпущу? Ведь нам было так хорошо, и твое тело это прекрасно помнит. Так что выбирай: или мы будем жить с нашим сыном или… без нашего сына.

Вскочив на ноги, Катя резким движением протянула ему обоих детей.

– На, убивай! – вне себя закричала она. – Убей их и меня тоже, потому что теперь я понимаю, с кем связалась, Антон предупреждал меня.

Проснувшись, пронзительно завопил Максимка, вслед за ним закричал Женька. В руках Стаса блеснул пистолет, и Катя в ужасе уставилась в черное дуло.

– Который из них мой, говори, Катенька, если не хочешь стать убийцей своего ребенка! Ну? Считаю до трех: раз, два…

Упав на диван, Катя прижала к себе детей и закрыла глаза.

– Оба, – с трудом выговорила она посиневшими губами, – оба мои. Стреляй.

Стас спрятал пистолет и смерил ее холодным взглядом.

– Даю тебе время подумать до завтрашнего дня, – сказал он и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

– Господи, – прошептала Катя, прислушиваясь к его удалявшимся шагам, – Господи, помоги мне! Антоша, братик, где ты?

Спустившись вниз, Стас вытащил мобильник и вновь набрал номер телефона Баженовых. Когда аппарат на стене затрещал, Григорьев задержал рванувшегося было к трубке Антона:

– Говори с ним спокойно – его заводит, когда ты психуешь.

– Что, доктор, сидишь и ждешь моего звонка? – весело поинтересовался Стас. – Правильно, жди. А я хотел сообщить тебе радостную новость: мы с Катенькой уже назначили день свадьбы, так что скоро сможешь нас поздравить. Она сама тебе об этом скажет сегодня вечером и объяснит, что твой пацан в нашей семье будет лишним – ведь мы решили, завести еще парочку. Так что, доктор, мои детки будут жить и цвести в этом мире, а твой – увы! Сейчас Катенька готовит ужин, а как поужинаем – жди звонка. Чего молчишь, доктор, скажи что-нибудь хорошее.

Антон угрюмо усмехнулся.

– А что хорошего я могу тебе сказать, Стас? Разве что пожелать приятного аппетита.

– С юмором у тебя порядок, доктор, хвалю, – Стас засмеялся в трубку. – Ладно, пока до свидания.

Он отключил телефон, и Григорьев, сочувственно вздохнув, одобрительно кивнул.

– Молодец, ты хорошо держался. Немного успокоился? Правильно, держись.

– Просто понял, что он врет – Катька совершенно не умеет готовить. Но мне хреново, я…

Раздавшийся в прихожей звонок прервал его и заставил обоих подскочить на месте. Григорьев поднялся, вытащил пистолет и встал у двери, спрятавшись за косяком.

– Открой, Антон, но если кто-то из знакомых, то постарайся его побыстрее спровадить – нам сейчас не до гостей.

– Может, Таис?

Антон поспешно открыл дверь и, невольно отшатнувшись, отступил – перед ним стоял Алеша Малеев. Приняв шаг Антона назад за приглашение войти, юноша переступил порог и протянул руку.

– Здравствуйте, Антон Максимович, я так рад, что нашел вас! Где Настя?

– Настя? – вне себя закричал Антон. – Ты имел наглость сюда явиться и спрашивать у меня, где Настя?

Протянутая рука Алеши упала вниз, лицо стало расстроенным.

– Понимаю, и вы, и она возмущены – я так внезапно исчез. Но это не моя вина, я… Короче, не думайте, что я оправдываюсь – просто меня ввели в заблуждение. Я уехал, но вернулся, как только смог. Я еще даже домой не звонил – прямо из аэропорта приехал сюда. Потому что везде звонил и ни с кем не смог связаться, чтобы узнать про Настю – в клинике вас нет, позвонил вам домой, а мне сказали, что вы там больше не живете, ваш мобильник отключен, и Лиза тоже не отвечает. Я помнил этот адрес, взял такси и прямо…

Антон чувствовал, что кровь отливает у него от головы, слова Алеши доходили словно издалека, но имя Лизы внезапно вызвало прилив бешенства. Схватив юношу за воротник, он отшвырнул его к стене с такой силой, что тот едва устоял на ногах.

– Убийцы! – даже голоса своего Антон почти не слышал, хотя от его крика зазвенели стоявшие в буфете хрустальные бокалы. – Что вы сделали с Лизой? Где Катя? Где мои сыновья?

Оскорбленный и недоумевающий Алеша выпрямился, но все же сумел сдержаться. Глядя на Антона, как на полоумного, он поправил воротник своей рубашки и постарался говорить спокойно:

– Вы здоровы, Антон Максимович? У вас что-то случилось? Какие убийцы, вы меня, наверное, не узнали? Вспомните, я – Алеша Малеев, друг Насти.

Григорьев крадущимся кошачьим шагом вышел из-за двери и направил на Алешу пистолет.

– Сын Виктора Малеева? – взгляд его загорелся яростью. – Что ж, приятно познакомиться. Не двигаться, стой, где стоишь, а то я сейчас твои мозги по стенке размажу, и ничего мне за это не будет, бандитский сынок.

Лицо Алеши вспыхнуло, не обращая внимание на нацеленное на него оружие, он шагнул к Артему.

– Как вы смеете оскорблять моего отца!

Антон, уже пришедший в себя, поспешно вклинился между ними.

– Не надо, – сказал он, – пусть уходит, Стас говорил мне, что он ничего не знает.

– Чего я не знаю? – Алеша гневно скрипнул зубами.

– Ладно, – проворчал Григорьев, пряча оружие, – пусть убирается, – он повернулся к юноше. – Уходи. Передай папаше, что я до него доберусь. Иди, иди, пока цел!

Однако Алеша стоял неподвижно, переводя взгляд с одного на другого.

– Не уйду, – резко возразил он, – когда вы разговаривали с дядей Стасом?

Антон вновь вспылил.

– Когда? Тогда, когда он пришел убить меня по приказу твоего отца! Так же, как они убили Лизу – подругу Насти. Видно я совсем сошел с ума, когда своими руками устраивал Насте встречи с сыном бандита.

– Убили… Лизу? – потрясенный Алеша прислонился к стене. – Лизу? Лиза умерла?

– Ее убил твой отец, – угрюмо подтвердил Григорьев. – Ты вообще-то знаешь, что твой отец – профессиональный киллер? Или ты думаешь, что ваш особняк и ваши машины куплены на зарплату оперативного работника?

– Это… этого не может быть, вы ошибаетесь. Я бы знал.

– Ты много чего не знаешь, мальчик, – со смешком заметил сыщик, – отец тебя обожает и оберегает, этого у Малеева не отнимешь. Даже не сообщил, что болен – боялся, примчишься.

– Отец… болен?

– По моим данным его уже выписали, можешь особо не волноваться. Правда, работать он еще долго не сможет, поэтому Стас решил от него отколоться и работать самостоятельно. И начал с того, что похитил Екатерину Баженову, сестру господина Муромцева, вместе с детьми.

– Катя – ваша сестра? – Алеша растерянно посмотрел Антона. – Но Настя мне…

– Катя – дочь моего отца, – устало кивнул тот, – мы на эту тему особо не распространяемся, поэтому Настя ничего не знает. Сейчас ее похитил этот тип, которого ты называешь дядей Стасом. Ладно, Алеша, я был расстроен и вспылил, но ты действительно ни в чем не виноват, извини. Поэтому иди – у нас и без того проблем хватает.

– Нет, – взгляд юноши внезапно стал суровым, и лицо окаменело. – Вы можете мне рассказать все подробно? Возможно, я сумею как-то помочь. И еще – я хочу знать все о гибели Лизы. Можете говорить – я успокоился, и никаких эмоций не будет, обещаю.

Григорьев, переглянувшись с Антоном, пожал плечами.

– Ладно, пошли в комнату и поговорим – время есть. Если ты действительно хочешь помочь.

Алеша сдержал свое обещание, и слушал Григорьева так спокойно, что Антон подивился выдержке паренька, которому было чуть больше двадцати. И голос его звучал ровно, хотя, может, даже чересчур:

– Мне все ясно, больше можете ничего не говорить. Теперь о деле: нужно определить, где Стас прячет Катю.

– Это нам и без тебя понятно, – буркнул Артем, – вопрос в том, как это сделать. Если можешь, припомни все явочные квартиры и прочие резиденции твоего отца – Стас может прятать ее с детьми в одной из них.

Подумав с минуту, Алеша предложил:

– Можно сделать так: позвоню ему на мобильный и назначу встречу. Все номера его у меня есть.

– С какой стати он придет на эту встречу? – удивился Антон. – Если он собирается порвать с твоим отцом, то на кой черт ты ему нужен?

– Постараюсь его заинтересовать – с учетом того, что дядя Стас очень любит деньги. А о его намерениях я ведь знать не обязан, правда?

Григорьев вздохнул.

– Ладно, звони, попытка – не пытка.

Стас ответил Алеше почти сразу, и в голосе его слышалось изумление, смешанное с недоверием:

– Алексей? Ты откуда? Что случилось?

– Дядя Стас, – с обидой в голосе произнес юноша, – я в Москве, только что прилетел. Сразу говорю: этого обмана я вам с отцом не прощу. С ним я вообще говорить не желаю, даже видеть его не хочу. Передай ему сто тысяч, что он мне дал, и скажи, что мне от него ничего не нужно. Пусть не ищет меня. Никогда. Я сам разберусь со своей личной жизнью.

– Гм, – киллер слегка растерялся, но тут же взял себя в руки, – брось, Лешка, не дури. Ты говорил с шефом?

– И не собираюсь. Так ты встретишься со мной, возьмешь у меня деньги? Или мне их сразу на помойку нести?

– Эй, погоди, парень, не суетись! – торопливо воскликнул Стас. – Ладно, встретимся, а там будет видно – поговорим. Ты сейчас где?

– Какая разница? Сможешь минут через двадцать подъехать куда-нибудь на МКАД в районе особняка? Теперь уже поздно, пробок нет.

Стас слегка смутился.

– Через двадцать минут? Не успею – я не дома.

– Ладно, я сам к тебе подъеду, только скажи, куда.

– В том-то и дело, что я не в столице и, главное, не один. Понял, да?

Алеша понимающе усмехнулся:

– Понятно, не буду мешать твоей личной жизни. Давай тогда встретимся рано утром, потому что потом я уезжаю. Говори куда, и я подъеду. Только не вздумай сообщить отцу.

Стас по-отечески добродушно засмеялся.

– Ладно, с Витьком будешь сам разбираться, а я только хочу убедиться, что с тобой все в порядке. Сможешь подъехать в Пушкино часам к шести утра? Мне, понимаешь, не хочется надолго отлучаться – тут у меня серьезно.

– Ладно, подъеду. Строй личные отношения, удачи тебе.

Отключив телефон, Алеша наморщил лоб и потер пальцем бровь.

– Это уже что-то, – с надеждой в голосе воскликнул Антон, – я сейчас еду прямо в Пушкино и буду ждать.

– Ладно, предположим, он в шесть приедет в Пушкино – если еще придет, конечно, – вслух размышлял Григорьев, – но я не успею до того времени собрать моих людей – они на заданиях в разных местах, – а этот гад наверняка будет не один, его так просто не взять. Если проследить… Нет, одному мне вряд ли удастся его выследить. Почему ты так рано назначил встречу?

– Я вычислял, – пояснил Алеша, – если Стас говорит, что не сможет добраться до места, чтобы получить сто тысяч, значит он физически не в состоянии этого сделать. Стало быть, он не в Москве. И еще: ему наверняка не хочется надолго оставлять Катю, поэтому он назначил встречу на Ярославской дороге. Теперь я уверен: Катя в охотничьем домике моего отца. И мы не будем ждать утра, мы освободим ее этой ночью.

– Втроем? – изумился Григорьев. – Там наверняка его парни с пушками, а у нас даже бронежилетов нет.

– Боишься? – стиснув кулаки, закричал Антон. – Я поеду за своей сестрой один, мне никого не нужно!

– Совсем спятил, – вздохнул сыщик и похлопал себя по карману, где лежал пистолет. – Пушка у нас на всех одна, маловато. Ладно, была не была. Только учти, Муромцев, если начнешь пороть горячку, я тебе первому шею сверну.

– Антон Максимович, правда, успокойтесь, – мягко сказал Алеша, – Хотя, конечно, я понимаю ваши чувства.

Глава третья

Около двух часов ночи они свернули с шоссе и остановились. Григорьев вытащил сигарету и закурил, настороженно вглядываясь в темноту.

– Далеко еще?

– Где-то километр-полтора. Я схожу на разведку, – Алеша открыл дверцу и предупредил: – Только, пожалуйста, сами ничего не предпринимайте – вы не знаете местности и можете напортачить. Антон Максимович, очень вас прошу – меня не будет, наверное, полчаса, и вы за это время…

– Ладно, иди уж, пристыдил, – хмуро буркнул Антон и отвернулся.

Алеша вернулся ровно через полчаса и сообщил:

– Дом закрыт, возле него два автомобиля. Внизу горит свет, там Стас и его люди.

– Много их? – быстро спросил Григорьев.

– Человек семь. Катю я не видел.

Антон опять занервничал.

– Может, ее и нет здесь.

– Думаю, она в кабинете отца наверху – там очень хорошая звукоизоляция и все удобства. Чтобы попасть в кабинет, нужно пройти через боковой коридор и подняться по лестнице. Так вот, обычно дверь, что ведет в коридор, распахнута, сейчас она закрыта. Наверняка Стас поместил Катю с детьми в кабинете и для надежности еще и запер внизу дверь в коридор.

– Похоже, ты прав, – согласился Григорьев, – он не стал бы держать ее далеко от себя, а здесь надежней всего. Чем они заняты?

– Одни что-то обсуждают, другие пьют чай.

– Что ж, пока они чувствуют себя в безопасности, попытаемся вломиться в дом через окна и застать их врасплох – другого выхода нет.

Алеша покачал головой.

– На всех окнах решетки. Ворваться через двери тоже не получится – на входной кодовый замок, на тех, что ведут на лестницу и в кабинет, где Катя, тоже. Коды я, предположим, знаю, но чтоб открыть каждый замок нужно минуты две, вывести Катю мы не успеем. К тому же Стас и Макс Прошкин бывшие спецназовцы, их так просто врасплох не застанешь. Предлагаю сделать по-другому. Сказать как? Или вы мне не доверяете?

– Говори, – кивнул сыщик.

– Рядом с домом небольшая пристройка, ее никто не охраняет – там мы обычно готовим, когда приезжаем на охоту, потому что папа… отец не любит запахов в доме. Мы устроим там небольшой взрыв с пожарчиком, они выскочат из дома и бросятся тушить – побоятся, что пожар перекинется на дом. Мы будем стоять наготове и сразу же заскочим внутрь. Пяти минут Антону Максимовичу хватит, чтобы подняться наверх и вывести Катю, а мы подстрахуем внизу. Машину сейчас нужно подвести поближе к двери. Если успеем – получится.

– Ну, а если не успеем?

Алеша развел руками.

– Другого плана у меня нет. Не успеем – придется действовать по обстоятельствам.

– Хорошо, – поразмыслив, согласился Григорьев. – Тогда начнем сначала: как ты собираешься устроить взрыв? У тебя есть взрывчатка?

– Это уже мое дело. А сейчас, Антон Максимович, пустите меня за руль.

Он подвел машину к дому так бесшумно, что Григорьев восхищенно пробормотал:

– Класс!

Выбравшись из машины, Алеша оставил дверцу приоткрытой и сделал знак своим спутникам следовать за собой. Стараясь не шуметь, они обогнули дом и добрались до пристройки. Набрав код, Алеша открыл железную дверь и включил свет.

Кухня представляла собой достаточно широкое помещение, на железном столе стояли две большие микроволновки и электрическая плита с двумя конфорками, в углу лежал мешок с древесным углем, вдоль стен тянулись антресоли, а у самого потолка чернело отверстие вентиляционной трубы.

– Можете разговаривать, здесь хорошая звукоизоляция.

 Сказав это, Алеша открыл дверцу антресоли, вытащил мешок с мукой и чихнул от попавшей в нос мучной пыли. Поставив на пол мешок, он проверил, работают ли микроволновки – включил их на полную мощность и тут же выключил. Потом повернул рычажок у вентиляционного отверстия и удовлетворенно кивнул, услышав негромкое гудение и шипящий звук движущегося воздуха. Антон не выдержал:

– Эй, парень, ты пироги собрался печь?

– А как же, Антон Максимович, непременно, – улыбнулся Алеша. – Поедим и с новыми силами в бой.

– Не мешай парню, Муромцев, – пробурчал сыщик, – раз он решил взять организацию на себя, то не лезь под руку.

– Ладно, молчу, – Антон вздохнул и отвернулся.

Безжалостно распотрошив обе микроволновки и вытащив их них нагревательные элементы от гриля, Алеша соорудил устройство с отходящими от него проводами, потом открыл мешок с мукой и поставил его на полку прямо перед вентиляционной трубой. После этого он выключил свет и сунул Антону в руки карманный фонарь.

– Посветите, Антон Максимович, мне тут нужно поколдовать с проводкой.

Наконец и Артем Григорьев не выдержал:

– Может, ты все-таки объяснишь свои действия?

Алеша, возившийся с проводами, стал объяснять:

– Сейчас мы выйдем, и я включу вытяжку в обратном направлении – воздух пойдет в помещение и начнет распылять муку. Через несколько минут по всему объему помещения образуется более или менее однородная взвесь из частиц муки. Достаточно небольшой искры, чтобы произошло возгорание, а еще лучше, если возникнет электрическая дуга. Сейчас я подсоединю к реле, замыкающему цепь, небольшое устройство, и замыкание произойдет, когда я пошлю сигнал со своего мобильника.

Григорьев пожал плечами.

– А не слишком ли сложно? Если ты хочешь выманить их из помещения, устроив пожар, то не проще полить пол в пристройке бензином и поджечь?

– Во-первых, с бензином шутить опасно: температура горения высока, и огонь может перекинуться на дом до того, как мы выведем Катю с детьми – там деревянные перекрытия. Во-вторых, нам нужен не столько пожар, сколько взрыв – звук взрыва будет неожиданным и достаточно мощным. Они ничего не поймут – услышат, потом увидят огонь и бросятся наружу выяснять, что происходит.

Сыщик нахмурился.

– Воображаешь, Стас поддастся на эту уловку?

– Уверен, что не поддастся, но его я беру на себя. Вы останетесь снаружи, будете следить за остальными, а вы, Антон Максимович, откроете дверь на лестницу, подниметесь, откроете дверь кабинета и выведете Катю. На обеих дверях, я уже говорил, кодовые замки, придется вам хорошо заучить оба кода.

– Они могли поменять коды, – возразил Григорьев, – что тогда?

Алеша отрицательно качнул головой.

– Этого никто, кроме меня, не сумеет сделать – всей электроникой и охранной системой здесь занимаюсь я. Главное – запомнить, не перепутать и не медлить. Иначе все пропало.

– Может, тогда лучше за Катей подняться тебе? – нерешительно спросил Антон. – У меня и в собственной квартире с замками всегда проблемы.

– Катя меня не знает, видела лишь однажды, вдруг она не захочет со мной идти? Времени объясняться не будет. К тому же, на мне Стас.

Артем Григорьев вздохнул и протянул ему свой пистолет.

– Ладно, раз ты решил взять на себя этого ублюдка, то держи, – увидев, что Алеша растерянно откачнулся, он насмешливо вскинул брови. – Неужели отец не научил тебя обращаться с огнестрельным оружием?

Юноша смутился.

– Я хорошо стреляю по мишеням, но по людям… Мне даже в птицу трудно выстрелить, и я не знаю… Постараюсь справиться с ним в рукопашную. Вы не вмешивайтесь, ваша задача – предупредить нас, когда они будут возвращаться.

Усмехнувшись, Григорьев сунул пистолет обратно.

– Как угодно. Убеждать тебя сейчас, что этот гад не человек, нет времени – нужно действовать, пока не рассвело. Итак, начинаем.

Прогремевший взрыв и отразившиеся в стеклах отблески полыхнувшего пламени подняли всех находившихся в доме на ноги. Дверь распахнулась, но Стас, поначалу метнувшийся было за остальными к пристройке, тут же вернулся в дом и, оглянувшись, положил руку на рукоять пистолета.

– Привет, дядя Стас.

– Лешка?

Алеша бросился на него, не дав времени вытащить пистолет, и они покатились по полу, сшибая попадавшиеся по дороге стулья. Антон в это время уже открыл первую дверь и бежал по лестнице, перескакивая через ступени. Когда он ворвался в кабинет Малеева, Катя в ужасе вскочила на ноги, прижимая к себе пронзительно кричавших детей, разбуженных взрывом.

– Антоша!

– Шевелись! – взяв у сестры одного из мальчиков, он буквально поволок ее вниз.

Они уже сбежали с лестницы, когда боровшиеся Алеша и Стас на миг отскочили друг от друга, но киллеру вновь не удалось достать оружие – руки Алеши стремительно метнулись вперед и стиснули его локти мертвой хваткой, не давая шевельнуться. Внезапно Стас прекратил сопротивление и, подняв обе руки, ласково, почти любовно расхохотался:

– Волчонок! Молодой, сильный! Так ты, значит, связался с этими, – он неожиданно сложил губы и, пронзительно свистнул особым свистом, одновременно сделав Алеше подсечку и сбив его с ног.

Вбежавший Григорьев крикнул:

– Скорее! Они бегут сюда, – он направил на Стаса пистолет, но замешкался, боясь попасть в Алешу, – Лешка, в сторону!

Мгновенно развернувшись к нему, Стас выстрелил. Григорьев тяжело рухнул навзничь у самых ног Кати, на груди его быстро расплывалось красное пятно. Покачнувшись, Катя в ужасе закричала:

– Антон!

Алеша прыгнул вперед и на лету ударом ноги выбил оружие из руки киллера. Пистолет, описав дугу в воздухе, отлетел к лестнице, и Алеше первому удалось до него добраться.

– Стоять! Руки! – лицо его исказилось от ярости, не спуская глаз с замершего на месте Стаса, он наклонился, нащупал на полу выскользнувший из руки Григорьева пистолет и выпрямился.

– Черт! Артем, ты жив? Катя, возьми мальчика, дай пеленку, – Антон сорвал с кричавшего малыша пеленку и, передав его сестре, рывком разорвал рубашку на груди Григорьева.

Ворвавшиеся в помещение бандиты окружили их полукольцом. Алеша, сжимая по пистолету в каждой руке, стоял под наведенными дулами, заслонив Катю с детьми, Антон, не обращая ни на кого внимания, пытался остановить хлеставшую из раны сыщика кровь – при столь сильном кровотечении медлить было нельзя.

– Сволочь, достал он меня все-таки, – слабея, сквозь зубы прошептал Григорьев.

– Герой, – насмешливо произнес Стас, похлопав в ладоши, – ладно, концерт окончен. Макс, забери у этого волчонка оружие, чтобы не кусался. Будет рыпаться – пристрели.

Алеша в бешенстве ощерился.

– Назад! Попробуйте подойти ко мне!

Макс в недоумении переглянулся с остальными.

– Ты спятил, Стас? Это же Лешка.

– Какого черта, ну и что, что Лешка? Теперь вы будете работать на меня!

Пожав плечами, Макс опустил свой пистолет.

– Такого уговору у нас еще не было, – возразил он, – и ссориться с Малеевым я не собираюсь.

– Идиоты! – закричал Стас, увидев, что двое других его людей последовали примеру Макса, а остальные стоят в нерешительности. – Вы кого боитесь? Малеева? Да он конченый, его девчонка так затрахала, что он теперь с инфарктом лежит!

– В последний раз нам платил он, а не ты, – угрюмо возразил худой жилистый парень и шагнул в сторону, освободив Алеше проход к двери. – Пусть уходит. Уходи, Леха.

– Я не один, – Алеша качнул головой в сторону Кати и Антона, которому удалось наконец с помощью двух пеленок стянуть грудь сыщика и остановить кровотечение. – Со мной мои друзья.

Стас незаметно сунул руку в карман, где лежал второй пистолет.

– Я заплачу вам прямо сейчас, договоримся, – спокойно сказал он, – но не выпускайте их. А тому, кто пристрелит этого щенка, пять штук баксов.

Окружающие, переглянувшись, придвинулись ближе, однако Макс остановил их движением руки и холодно повторил:

– Мы с тобой пока еще ни о чем не договорились, Стас, а ссориться с Малеевым не стану и никому не советую.

– Сейчас договоримся.

Стас действовал молниеносно, пистолет, направленный дулом на Макса появился в его руке словно ниоткуда, но Алеша на долю секунды его опередил. Вскрикнув и выронив оружие, Стас схватился за пробитую пулей руку, Макс направил на него свое оружие.

– Ты хотел меня убить, сука?

Однако смуглый мужчина со шрамом от ожога схватил его за руку:

– Тихо, Макс, тихо, разойдемся спокойно! Кто хочет – пусть вернется с тобой к Малееву, а мы останемся со Стасом, если он заплатит, как обещает.

– Хорошо, – недовольно проворчал Макс, – но Лешка и его компания пусть уходят.

– Пусть уходят, – пряча пистолет, согласился смуглый, остальные тоже убрали оружие.

– Какого черта! – лицо Стаса исказилось от бешенства.

– В чем дело, шеф? – ухмыльнулся смуглый мужчина. – Мы авансом работать не будем, если у тебя есть деньги, то прямо сейчас нам и заплати. Тогда, если прикажешь, догоним их и прикончим, а пока пусть идут.

Антон, внимательно прислушивавшийся к разговору, затянул наконец на груди Григорьева последний узел и тихо сказал:

– Возьмись за мою шею, я тебя подниму. Вот так, молодец, виси на мне, не бойся. Голова закружится – ничего страшного. Катя, рядом!

Выпрямившись, он поднял бессильно повисшего на его плече Артема и мельком оглянулся на сестру, качавшую плакавших детей.

– Держитесь за моей спиной, – бросил Алеша и боком двинулся к двери.

Стас застонал от бессильной ярости:

– Не выпускайте хотя бы бабу, слышите?

– Мы за ней пришли и без нее не уйдем, – стиснув пистолеты, угрожающе рявкнул Алеша. – Только попробуйте кто-нибудь помешать!

Смуглый, продолжая ухмыляться, не двинулся с места.

– Ты, Стас, не надрывай себе душу, – весело утешил он Стаса, – сейчас мы с тобой сядем и спокойненько все обговорим. Как заплатишь, так мы их догоним и ее отберем.

– Иди, Лешка, иди, никто вас не тронет, – сказал Макс. – К тому же с меня причитается – не ты, так он мне бы точно мозги вышиб, так что я вас прикрою. Только сразу после тебя я отсюда тоже уберусь, а как уж он с ними договорится, мне неизвестно. Так что поспешите.

– Скорее, – бросил Алеша своим спутникам, – к машине.

– Сын шлюхи! – на бледном лбу Стаса выступил холодный пот, и он, морщась от боли, процедил сквозь зубы: – Чтобы ты кончил, как и твоя мамаша!

– Что?! – весь напрягшись, Алеша на мгновение застыл на месте.

– А ты не знал? – с неестественно веселым хохотом закричал киллер. – Ты не знал, что твоя мамаша была алкоголичкой-проституткой? Малеев подстерег ее, когда она однажды ночью пьяная шаталась по улице, и переехал машиной. Ты не знал?

– Сука, садист, зачем ты говоришь это мальчику? – в бешенстве закричал Антон, подаваясь вперед.

Не виси на плече у него обессилевшее тело раненого Григорьева, он бросился бы на Стаса, но Алеша отодвинул его плечом и ледяным тоном повторил:

– К машине.

Сжимая пистолеты, он стоял в дверях и ждал. Антон подтащил к машине и уложил на заднее сидение потерявшего сознание Григорьева, Кате велел сесть на пол между сидениями и передал ей детей.

– Сиди и не высовывайся, они могут начать стрельбу, – сев за руль он развернул машину, медленно проехал вдоль дома и, притормозив около крыльца, приоткрыл дверцу. – Алеша, заскакивай!

Однако Алеша заскочил в машину с другой стороны и бесцеремонно потеснил Антона с водительского места.

– Извините, Антон Максимович, но поведу я.

Обгоняя тяжелые трейлеры, они мчались по шоссе на такой скорости, что Антон не выдержал и взмолился:

– Слушай, может, сбавишь, а? У нас, как-никак, пассажиры.

– Пока нельзя, подъедем к МКАДу – приторможу.

Дети, на которых быстрая езда подействовала успокаивающе, притихли, и Катя робко подала голос:

– Антоша, можно я распрямлюсь? У меня уже все затекло.

– Сиди уж. Посмотри, Артем дышит? Пощупай пульс.

Катя, высвободив руку, осторожно дотронулась до запястья Григорьева, и он, слабо простонал:

– Муромцев, мы где?

Повернувшись, Антон окинул его внимательным взглядом и с облегчением вздохнул:

– Раз пришел в себя, значит, жить будет. Слышишь, Артем? Жить будешь. Рана сквозная, так что ничего страшного – главное, что удалось остановить кровотечение. Ничего, сейчас приедем в клинику, я тебя продиагностирую на аппаратуре, введу антибиотик и позвоню знакомому хирургу – он приедет и тебя осмотрит.

– Ты сошел с ума! – в ужасе произнес сыщик и сделал попытку сесть. – Останови машину, я выйду. Останови сейчас же!

Впрочем, он тут же бессильно откинулся назад.

– Что с тобой, Артем? – удивился Антон. – Катя, он бредит, держи его, чтобы не свалился.

– Я не брежу, – простонал Григорьев, – я… Ты хочешь держать меня у себя в клинике рядом с беременными женщинами? Не поеду, поворачивай. Поворачивай, я сказал! – собравшись с силами, прохрипел он.

– Артем, успокойтесь, пожалуйста, – Катя ласково придержала раненого, поглаживая его руку, – у моего брата в клинике есть диагностическое отделение, там обследуют и мужчин. Никто вас не заставит лежать с беременными женщинами.

– Не понимаю, что ты имеешь против беременных женщин, Артем? – весело спросил Антон. – Они милейшие создания.

– Дурак! – Григорьев затих, чувствуя, что от слабости у него опять начинает холодеть в голове, и перед глазами бегают мурашки.

Въехав в Москву, Алеша сбавил скорость. Дороги в этот ранний час были свободны, и до клиники они добрались довольно быстро.

– Открывай ворота! – высунувшись в окно, крикнул Антон заспанному охраннику.

Тот заглянул в машину и обомлел, увидев окровавленного главврача.

– Антон Максимович! Вы ранены?

– Звони на фирму, пусть пришлют военизированную охрану. На территорию клиники никого из посторонних не впускать без моего личного разрешения. Личного!

Остановив машину у главного корпуса, он помог Кате с детьми выбраться наружу и сказал выбежавшим медсестрам:

– Санитаров с носилками к машине, возьмите у Кати детей и поднимитесь с ней в мой кабинет, а этого юношу, что на водительском месте, отведите в кабинет секретарши – пусть умоется и выпьет кофе.

Алеша вздрогнул и начал вылезать из машины.

– Спасибо, Антон Максимович, но я не…

Антон повелительно поднял руку.

– Все, не возражай, здесь распоряжаюсь я. Дай мне, пожалуйста, спокойно заняться Артемом, а потом у меня с тобой будет серьезный разговор.

В кабинете брата Катя, умывшись и покормив детей грудью, легла на диване, обняв мальчиков, и только теперь до нее начал доходить весь ужас пережитого. Она заплакала, заснула, проснулась и снова начала плакать. Вошедший в кабинет Антон наклонился над ней и легонько дотронулся до ее щеки. Вздрогнув, Катя подняла на брата распухшие от слез глаза.

– Антоша, ты не представляешь…

– Успокойся, все хорошо, приди в себя.

– Он хотел убить детей – обоих! Он угрожал пистолетом – хотел, чтобы я сказала, кто из них его сын. Он готов был убить собственного сына, если я не скажу! – она села, спустив ноги с дивана, и судорожно вздохнула. – Как Артем?

Антон поцеловал сестру и ласково провел рукой по ее волосам.

– Все в порядке, но большая потеря крови – задет крупный сосуд. Если б мне не удалось вовремя остановить кровотечение, он не дотянул бы до Москвы. Через час приедет хирург, и мы решим, есть ли необходимость переливания. Диагностика не выявила никаких серьезных повреждений внутренних органов. Ладно, спи, а я пойду к Алеше – мне нужно с ним поговорить.

Катя вскочила, расправляя мятый халат.

– Подожди, я найду на полке для него какую-нибудь рубашку – у него свитер порван.

Ожидая Антона, Алеша умылся, но вид у него все равно был не слишком респектабельный – от уха до виска тянулась длинная ссадина, на скуле темнел кровоподтек, а легкая летняя водолазка была изодрана в клочья. Медсестра, принесшая кофе с бутербродами, с любопытством покосилась на него, но ничего не посмела спросить и лишь сказала:

– Антон Максимович велел вам закусить, пока вы его ждете, – и вышла.

При виде еды его замутило от голода, но горло внезапно сдавил спазм. В памяти встал давно забытый эпизод далекого детства – пожилая женщина с затравленным взглядом пронзительно кричит его отцу:

«Убийца! Это ты убил мою дочь!».

Откинувшись на спинку кресла, Алеша закрыл глаза, но видение никак не уходило. Вошедший Антон решил, что он задремал и остановился, однако ресницы Алеши дрогнули, и взгляд, устремленный на Антона, на миг сделал юное лицо бесконечно старым.

– Как ваш приятель? – сдавленным голосом спросил он.

Глядя на его синевато-бледные щеки, на которых ссадина и кровоподтек казались неестественно яркими, Антон покачал головой:

– Все хорошо, через месяц будет, как новенький. Вот тебе чистая рубашка, выброси свой свитер на помойку. Почему не ешь?

Алеша криво усмехнулся и начал стягивать водолазку.

– Спасибо. Я рад, что все обошлось.

– Давай, поедим немного, я с ног валюсь. Сейчас сварю свежий кофе, я без кофе совершенно дохлый. Ты ешь, ешь, – Антон приглашающим жестом указал на тарелку и полез в стенной шкаф за чашками. – Черт знает что, это кабинет моей секретарши, у нее здесь найти что-то – с ума сойдешь. А, вот где у нее посуда.

– Я ничего не хочу, спасибо. О чем вы хотели поговорить?

Антон поставил на стол две чашки свежесваренного кофе и только тогда, сев напротив Алеши, серьезно сказал:

– Ты пришел ко мне, чтобы узнать о Насте. Так вот, она уехала с Дональдом несколько дней назад. Меня не было в Москве, но человек, которому я верю, сказал, что это было ее собственное решение, никто ее не принуждал. Не знаю, что заставило ее так поступить – возможно, отчаяние или обида. Знаю одно: она любила тебя и любила безумно. Она ждала тебя, но ты не пришел, а потом исчез.

– Вы передали ей мое сообщение? – угрюмо спросил юноша.

– Так получилось, что сразу не смог, а потом попросил Лизу, но не знаю, успела ли она его передать. После мне пришлось срочно уехать, и я вернулся в Москву только вчера утром. Прости.

Алеша слегка побарабанил пальцами по столу, потом поднялся.

– Что ж, спасибо и на том, – он криво усмехнулся, – вы всегда были очень любезны, Антон Максимович, и я не хочу быть неблагодарным.

– Сядь, пожалуйста, – очень вежливо попросил Антон, – я еще не закончил.

Пожав плечами, Алеша послушно сел.

– Хорошо, я слушаю. Хотя не думаю, что нам есть смысл еще что-то обсуждать. Возможно, и к лучшему, что Настя решила порвать наши отношения – людям с моей наследственностью не следует любить, иметь семью и детей. Вы ведь сами назвали меня сыном бандита.

– Стоп! – Антон поднял руку. – Не надо ничего смешивать. Я действительно виноват, что не передал твое сообщение, но как раз в тот день умер очень близкий мне человек, и я просто был выбит из колеи. Еще раз прости.

Алеша устало кивнул.

– Хорошо, я вас не упрекаю.

– Что касается моих слов, то упрек был адресован не тебе, а скорее мне самому – возможно, что многих бед удалось бы избежать, если б я… Ведь я давно понял, чем занимается твой отец, очень давно!

– И, тем не менее, вы помогали нам с Настей встречаться? – из груди Алеши вырвался жесткий издевательский смех, похожий на рыдание. – Да вы после этого настоящий преступник, Антон Максимович!

Чтобы заглушить боль, он громко захохотал, но внезапно умолк, и плечи его поникли.

– Перестань, Алеша, – мягко сказал Антон, – ты мне всегда нравился и нравишься, я всегда симпатизировал вашим с Настей отношениям, и мне жаль, что так получилось. Ничего не понимаю, я сам бесконечно удивлен: она так боролась за вашу любовь и вдруг… Может, это глупая ошибка? Тогда я сделаю все возможное, чтобы…

Стиснув побелевшие кулаки, Алеша его прервал:

– Не надо! Время ничего не изменит – завтра я буду тем же, кем был вчера. И сегодня, и завтра, и послезавтра я останусь сыном своего отца.

– Сейчас ты слишком потрясен и расстроен, поэтому я не стану с тобой спорить и объяснять, что ты – это ты и никто другой. Мир устроен так, что людям порой приходится нести ответственность за поступки своих близких, но я не хочу, чтобы страдали невинные – ты, например, или жена твоего отца.

– Тамара? – брови Алеши удивленно поднялись. – А причем здесь она?

– Лиза Трухина была ВИЧ-инфицированна.

Алеша провел ладонью по лицу, и почувствовал озноб.

– Лиза! – звук собственного голоса гулким эхом отдавался у него в ушах. – У Лизы… у нее был СПИД?

– Говоря медицинским языком, она была не больна, а лишь инфицирована. Инфицирована в течение нескольких месяцев и все это время являлась источником заражения для тех, кто мог бы вступить с ней в незащищенный половой контакт.

– Дима, ее жених, – он знает? И он… тоже? Думаю, да, раз вы не отвечаете. Это точно?

– К сожалению.

– Боже мой! Боже мой! – на лбу Алеши выступили капли холодного пота, перед глазами его встала поляна, на которой догорал костер, лица Боба, Ванюшки, плачущая Ксюша, обиженное лицо Наташи и смущенно прячущий глаза Сергей. – Она ведь не предохранялась!

– Эй, парень! – в глазах Антона внезапно мелькнула тревога. – У тебя с ней…

– Нет, – Алеша тряхнул головой, чтобы прийти в себя, – к сожалению. Лучше бы я один, лучше бы… Боже мой, они ведь все… А Наташка беременна!

Торопливо поднявшись, Антон достал из настенного шкафчика капли и, накапав в стакан, заставил Алешу проглотить пахнувшую валерианой жидкость.

– Приди в себя и говори! Ничего не скрывай и ничего не стесняйся, слышишь?

Юноша с трудом разлепил веки и посмотрел на него воспаленными глазами.

– Это я во всем виноват – она приехала туда из-за меня. Я ей нравился, она хотела меня, а я… я просто не мог – Настя меня словно околдовала, я просто не мог думать ни об одной другой женщине. А когда я отказался, она в отместку мне устроила оргию. Все наши парни были пьяны, никто уже ничего не соображал. После этого один из них изнасиловал девчонку, которая приехала с нами, а другой – мой близкий друг – женат, его жена ждет ребенка. Это было в начале июня – мы с друзьями собрались, чтобы отметить защиту дипломов. Антон Максимович, что делать, что мне теперь делать? Я виноват, я всех их погубил!

Антон со вздохом покачал головой.

– Не надо так уж себя винить, каждый должен иметь свою голову на плечах. Не всегда контакт с инфицированным партнером ведет к заражению, но всех твоих друзей в любом случае нужно немедленно предупредить.

– Они должны будут сдать анализы?

– К сожалению, в течение полугода вирус может и не быть выявлен. Тем не менее, контакт с любым из них представляет опасность для партнера, а жене твоего приятеля необходимо принять меры профилактики, чтобы ребенок родился здоровым. В любом случае, чем раньше начинается лечение, тем дальше отодвигается начало заболевания.

– Я сам предупрежу их всех.

– Это нужно делать грамотно, – возразил Антон, – дай мне их координаты, я договорюсь со специалистом. И не спорь, ты думаешь, это так просто – прийти и поставить человека в известность: так, мол и так. Реакция людей может быть непредсказуемой: одни впадут в депрессию, другие решат покончить с собой, третьи бросятся заражать всех подряд назло человечеству.

Алеша провел рукой по лбу, потрясенный пришедшей ему в голову мыслью.

– Заражать всех подряд? Может быть, Лиза… может быть, она узнала и поэтому тогда так себя вела?

– Точно мы уже никогда не узнаем, – угрюмо ответил Антон, – но Лиза вообще легкомысленно относилась к сексу. Что касается твоего отца, то сознательно или нет, но она расплатилась с ним сполна. Предупреди свою мачеху, если… если еще не поздно.

– Тамара… она с младшей сестрой была в Италии, а отец… он ведь сейчас тяжело болел, поэтому… – Алеша смущенно отвел глаза. – Я не буду им звонить – поеду прямо туда. Можно я закажу такси из клиники? – он встал и, увидев свое отражение в большом настенном зеркале, ужаснулся: – Ну и рожа! Рубашку вы мне дарите, как я понял?

– Да, конечно, – Антон тоже поднялся и, встретившись взглядом с Алешей, внезапно шагнул к нему и крепко стиснул его плечи. – Лешка, парень, всегда рассчитывай на меня, если что. Не потому что долг или благодарность, или что-то там еще – просто, я тебя люблю.

Водитель такси всю дорогу поглядывал на Алешу с некоторым подозрением и опаской. Высадив своего пассажира возле коттеджа и получив деньги, он развернулся и рванул с места с такой скоростью, что вздыбил облако пыли. Чихнув и поморщившись, Алеша повернулся к двери, набрал код и, подождав, пока створки железных ворот медленно раздвинутся, шагнул через порог.

– Мама! Лешка приехал! – навстречу ему по тропинке бежала сияющая Маринка в спортивном костюме, следом за ней из дома выскочила растрепанная Ниночка и, отталкивая сестру, с визгом повисла у брата на шее.

Радостно протягивая к нему руки, вслед за девочками спешила Тамара.

– Алеша! Макс мне сказал, что ты приехал, но мы ничего не поняли. Почему ты не позвонил? Кто тебя поцарапал? Ужас! И синяк на щеке!

– Макс? – лицо Алеши помрачнело, и он провел рукой по исцарапанному лицу.

Тамара и сестры не стали больше расспрашивать его о ссадинах – негласные правила, которые Малеев ввел в своей семье, запрещали женщинам приставать к мужчинам с расспросами, если те не желали отвечать.

– Макс приехал рано утром, они в кабинете отца – до сих пор разговаривают, я даже отнесла им завтрак.

– Что говорят отцу врачи? – поцеловав мачеху, угрюмо спросил он.

– Кто тебе сказал, что он болен? Он нарочно не велел сообщать – чтобы ты не сорвался сюда из Лондона. Ладно, сейчас будем завтракать, разговоры потом. Марина, ты закончила свою пробежку? Тогда умывайся и к столу, – недовольно кивнув в сторону дочери, Тамара пожаловалась: – Все бегает – худеет. Лучше б в школе так усердно занималась, а то три тройки в аттестате.

Маринка отмахнулась:

– Ой, мам, да кого в Англии будет интересовать мой аттестат? Леш, а мы теперь, раз ты приехал, с тобой вместе полетим в Лондон? Увидишь, в каком я буду прикиде – отпадешь!

В столовой на огромном столе, покрытом белой скатертью, стояли тарелки с бутербродами, салатницы, кувшинчик с молоком и изящный заварной чайник, привезенный в прошлом году из Турции – Тамара любила, чтобы стол был накрыт красиво и со вкусом. У Алеши защемило сердце от того, каким здесь все казалось родным и знакомым. Мачеха накладывала ему в тарелку салат, сестры спорили, кому налить ему чай:

– Уйди, Нинка, не мешай.

– Сама уйди, тебе мама сказала идти переодеться.

– Правда, Марина, переоденься и умойся, – строго заметила Тамара, – лицо все потное.

– Мам, дай мне отдохнуть, а? Я в Англии буду по десять раз в день переодеваться. Там к обеду переодеваются, к ланчу переодеваются, к ужину переодеваются – жуть. Мне вообще надо свой гардероб пополнить, а то я там буду бомжом смотреться и позорить родину, да, Леш?

– Ремня тебе надо, – сердито сказала мать, – одни тряпки на уме. Ты, между прочим, в Англию учиться едешь. И вообще – не лежит у меня сердце тебя отправлять. Как там условия, Алеша? Я смотрю, ты похудел, осунулся – одни глаза остались. Йод дать?

От того, что она так тактично не повторила своего вопроса относительно его царапин, а лишь предложила йод, Алеше стало неловко.

– Йод? А, это я перед отъездом в небольшую аварию попал, – небрежно ответил он, проведя ладонью по лицу. – Ничего страшного. Вы с Ниночкой давно вернулись?

– Отец нас сразу вызвал, как заболел. Ты ешь, ешь, – Тамара подложила ему на тарелку еще салату. – Да мне и не очень там понравилось, я даже жалею, что мы поехали. Маринка тут без нас совсем распустилась – биологию на тройку сдала. А на выпускной такое платье себе купила – у меня от стыда аж мороз пошел, как увидела! Ладно, что спереди норовит все свое хозяйство оголить, так она еще и половину попы открыла. И мне, главное, не показывает, а я у отца в больнице, мне не до того. Я это безобразие увидела, только когда она уже на свой бал одевалась. Хотела ее заставить зашить разрез, а она такой крик подняла – ни в какую! Так в школе до утра и протанцевала с голой задницей. У меня уж сил никаких не стало с ее характером одной справляться – тебя нет, отец больной лежит, я его беспокоить не хочу.

Маринка усмехнулась, бросив на мать взгляд, полный снисходительного превосходства, и махнула рукой.

– Все, поехала. Еще подгузники «Либера» на меня надень. Как хочу, так и одеваюсь.

Алеша, очищая яйцо, терпеливо слушал их перебранку.

– Так что, все-таки, говорят отцу врачи? – спросил он, когда обе на минуту умолкли.

Тамара пожала плечами.

– Сначала, как я приехала, Стас меня встретил, и сказал инфаркт. Потом отец с недельку в клинике полежал, и кардиограмму сделали – инфаркта вроде бы нет. Анализы тоже хорошие. Врач сказал, это спазм был от напряжения – работа-то ведь у него нервная.

– Дядя Стас тоже куда-то делся, – ввернула Маринка, – я его уже две недели, наверное, не вижу.

– Он меня как привез в больницу, так сразу и уехал, – подтвердила Тамара, – и все, даже звонки мои ему не доходили. Потом, как отцу полегчало, он сам до Стаса дозвонился и на таких повышенных тонах с ним говорил, что я никогда не слышала. Я потом только заикнулась спросить, а отец сразу так на меня зыркнул, что я больше и боюсь спрашивать. Ты смотри – я ничего тебе не говорила, ты от меня ничего не слышал.

– Да, конечно, – Алеша поднялся и вытер рот салфеткой, – спасибо, Тамара, я поднимусь к отцу.

– Иди, иди, а то Макс уже три часа там сидит. Витя-то ведь только два дня как после больницы, ему врач не велел переутомляться, а я ведь и слова не скажи, сам знаешь.

Макс действительно все еще разговаривал с Малеевым, но когда Алеша, постучав, вошел в кабинет, оба вздрогнули и умолкли. Малеев поднялся с дивана, лицо его выражало смущение, смешанное с радостью. Он шагнул к сыну, и руки его поднялись, чтобы обнять Алешу, но тут же упали, повиснув вдоль тела.

– Лешка, сынок!

– Здравствуй, папа, я рад, что тебе уже лучше.

Макс тоже встал и Алеша, встретившись с ним глазами, понял, что отцу уже известно о том, что произошло в охотничьем домике.

– А, Лешка, привет! Ладно, шеф, я пошел, не буду мешать,.

Дверь за Максом тихо закрылась, отец и сын еще какое-то время стояли, потом Виктор вновь опустился на диван.

– Я… я думал, ты не придешь, – внезапно дрогнувшим голосом произнес он.

– Почему же, – мягко возразил Алеша, присаживаясь на край стола, – как же я мог не прийти, ведь я твой сын.

– Ты… уже завтракал? – хрипло спросил Малеев таким тоном, словно вопрос о еде являлся в данный момент самым насущным.

– Тамара покормила меня, спасибо, папа.

Вежливое спокойствие, прозвучавшее в голосе сына, вывело Виктора из равновесия, и лицо его на миг исказилось, а в глазах мелькнул гнев.

– Я не собираюсь ни в чем перед тобой оправдываться, слышишь? Не смотри, не смей смотреть на меня так! – крикнул он, изо всех сил стукнув кулаком по валику дивана. – Все, что я делал, я делал ради тебя! Она могла испортить, отравить тебе все детство, всю жизнь! А потом… потом я стал делать ту работу, какую научился в Афгане делать лучше всего. Я просто работал – работал, чтобы у моей семьи было все, чтобы вы ни в чем не нуждались.

– Разве я в чем-то упрекаю тебя, папа? Я сижу и молчу, не надо так кричать.

Малеев понизил голос.

– Я просто работал, и моя работа нужна была тем, кто имеет деньги, чтобы оплатить заказ – политикам, бизнесменам, депутатам. Таким, как отец твоей девчонки, Насти. Ведь ты из-за нее примчался сюда из Лондона?

– Теперь это уже не имеет значения, – угрюмо проговорил Алеша.

– Этот депутат «заказал» мне тебя через своих людей в ФСБ. Чем он лучше меня? Чем они все лучше – эти скоты, которые заправляют Россией? Как говорится, пока есть спрос, будет и предложение – не я, так другой делал бы для них то же самое. Но я должен был сделать все, чтобы спасти тебя, ты – самое дорогое, что у меня есть. Мне плевать на весь мир, если это касается тебя, и я себя ни за что не осуждаю, ты понял? И это обсуждению не подлежит, тебе ясно?

Алеша пожал плечами, лицо и взгляд его были по-прежнему спокойны и печальны.

– Я не осуждаю тебя, папа, не собираюсь с тобой спорить или что-то обсуждать – это бесполезно, и убедить друг друга в чем-то нам вряд ли удастся – мы по-разному смотрим на жизнь.

– Да, – смягчившись, подтвердил Малеев, – ты другой. Поэтому я всегда старался держать тебя в стороне, хотя теперь вижу, что в тебе моя кровь – ты горячий и быстрый. Я рад, что ты проучил эту сволочь Стаса, но нужно было стрелять в голову, он нам еще попортит кровь. Только не понимаю, для чего ты ввязался в это дело с сестрой Муромцева?

– Муромцев – мой друг, папа, человек, которого я бесконечно уважаю и люблю. Мне было бы неприятно, если б с ним случилось что-то плохое. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать, папа? Учтешь это в дальнейшем?

Малеев сердито сдвинул брови и, неопределенно хмыкнув, проворчал:

– Романтик! Ладно, учту, хоть ты и молод еще. Хорошо, о чем еще ты хотел говорить?

– Ты помнишь Лизу Трухину, подругу Насти, папа? Ты должен ее хорошо помнить.

Вздрогнув от неожиданности, Малеев в бешенстве привстал, и взгляд его потемнел от ярости.

– Я же тебе сказал, – процедил он сквозь зубы, – чтобы ты этого не касался! Чего ты от меня хочешь? Муромцев – ладно, но эта девчонка была в охотничьем домике, она слишком много о тебе знала. Стоило ей где-нибудь открыть рот, стоило этому депутату что-то заподозрить, как они от тебя бы мокрого места не оставили – им нужен был сынок миллиардера, а эта твоя Настя из-за тебя потеряла голову. Ты им мешал, и даже я не смог бы тебя защитить – ведь ты сам лез на рожон, а когда в деле вертятся такие деньги…

– Папа, – прервал его Алеша, – не нужно мне объяснять, я все это знаю и не собираюсь тебя упрекать, я ведь уже сказал. К тому же, что было, то было, и прошедшего не изменить.

Бросив на сына недоуменный взгляд, Виктор пожал плечами.

– Тогда к чему ты начал разговор о девчонке?

Алеша легко соскочил со стола, подойдя к отцу, опустился рядом с ним на диван и накрыл своей ладонью отцовскую руку.

– Стас – достаточно ловкий и хитрый человек, папа, ты это, наверное, признаешь.

–Зря ты его не добил! – глаза Малеева сверкнули бешенством. – Ублюдок!

– Однако он достаточно проницателен и о многом сумел догадаться, папа. Ты и Лиза….

Они смотрели друг на друга, и под мягким спокойным взглядом сына Малеев впервые в жизни почувствовал себя неловко, как нашкодивший школьник – потому, возможно, что Алеша коснулся вопроса, в котором разбирался гораздо лучше отца. Впрочем, чувство неловкости тут же сменилось гневом – никто, даже любимый сын, не смел говорить с ним на недозволенную тему! Лицо его побагровело.

– Мальчишка! Да как ты…

– Папа! – ладонь сына, придержав сжавшуюся в кулак руку, словно притушила вспышку, Виктор отвел глаза и сконфуженно пробурчал:

– Я не насиловал ее, она сама предложила, а я…

– Верю, папа, верю – в этом она была гораздо опытней тебя.

Алеша, продолжая задумчиво смотреть на смущенное лицо отца, неожиданно подумал, что тот еще совсем молод – в восемнадцать лет ушел в армию, он, Алеша, родился меньше, чем через год. Отслужив в армии, отец по собственному желанию решил отправиться в Афганистан, и не раз с гордостью об этом рассказывал. Мог не ехать на войну с моджахедами, но все-таки поехал, а вернувшись, решил избавиться от матери своего сына, ставшей алкоголичкой за время его отсутствия.

Потом Алеша вдруг вспомнил, как отец купил ему велосипед и учил кататься – словно мальчик носился по двору, придерживая раму, чтобы сын не упал. Один раз споткнулся, оба они вместе с велосипедом грохнулись в лужу и так заразительно хохотали, что даже сидевшие у подъезда старушки начали смеяться. А потом Виктор внезапно помрачнел, и лицо его стало каменным. Зажав под мышкой велосипед, он взял за руку сына и повел его домой, неподвижно глядя прямо перед собой и не ответив на шутливый вопрос старенькой соседки.

 Тогда они еще жили на Первомайской улице, а когда переехали в коттедж, Тамара велела увеличить и поставить на столе Алеши портрет его матери. Она заботливо следила за тем, чтобы на рамке не скапливалась пыль, а Виктор лишь однажды мельком взглянул на безмятежно смотревшее с фотографии юное лицо с тонкими, как у Алеши, чертами. В тот момент взгляд его стал таким же, как тогда – когда он с велосипедом под мышкой вел сына мимо доброжелательных соседок. Возможно, в то время они еще смогли бы понять друг друга, теперь – нет. И, словно подтверждая это, отец, которому в словах сына почудилась насмешка, вновь гневно вспыхнул и грубо сказал:

– Хватит! Какая теперь разница – что было, чего не было! Или у тебя с ней тоже что-то прежде было? – он прищурился. – Ну и забудь эту б…ь, она того не стоит.

Алеша на мгновение прикрыл глаза, и голос его прозвучал слишком уж ровно:

– У меня с ней никогда ничего не было, дело не в этом. Дело в том, что, как конфиденциально сообщил мне Муромцев, Лиза Трухина была ВИЧ-инфицирована. Папа, ты понимаешь, наверное, что это означает? Это означает СПИД. В таких случаях незащищенный секс приводит к заражению партнера.

Пытаясь что-то произнести, Малеев откинулся назад, из горла его вырвался хриплый болезненный стон.

– Я… – он поднял руку к груди, боясь почувствовать прежнюю боль, но боли не было, лишь сердце его бешено колотилось.

– Ты спрашиваешь, зачем я начал этот разговор? Чтобы предупредить тебя, папа.

Виктор глубоко вдохнул воздух, и внезапная мысль озарила его радостью.

– Да, но меня только что обследовали в больнице и ничего не нашли. Я здоров!

– Нет, папа, нужно время, чтобы можно было выявить вирус в крови – около полугода. Мне очень жаль. В любом случае тебе придется через какое-то время вновь сделать анализы. Как объяснил мне Антон Муромцев, от момента заражения до начала болезни может пройти достаточно много времени – сейчас существуют разные препараты. Так что не надо сразу отчаиваться.

Они долго молчали, потом Малеев сдавленно произнес:

– Сука, она, конечно ведь, знала.

Алеша поднял брови и слегка усмехнулся.

– Я же говорил тебе, папа: мы сегодня обойдемся без упреков. Во всяком случае, уж не тебе в чем-то винить Лизу.

– Ладно! – резко оттолкнув руку сына, Малеев в бешенстве стукнул кулаком по дивану и, вскочив, начал ходить по кабинету. – Ты рад! – крикнул он, остановившись перед Алешей. – Считаешь, я это заслужил, думаешь, мне крышка, поэтому так спокойно со мной и говоришь – в другое время начал бы спорить.

– Папа, успокойся, – Алеша поднялся, встал перед отцом и положил руки ему на плечи. – Я ничего не думаю, я просто устал думать и принимаю все, как есть. Споры уже никого и ничего не изменят – ни тебя, ни меня, ни того, что я твой сын. Поэтому, чтобы ты ни сделал, в тяжелую минуту я обязан быть рядом с тобой.

– Спасибо, – Малеев отвернулся.

– Я подписал контракт на три года – с первого июля, но теперь думаю…

– Нет, – перебил его отец, – вы с Маринкой на этой неделе отправитесь в Англию, как я и решил. Я знаю, что твоя девчонка уехала, тебя здесь что-нибудь еще держит?

Алеша угрюмо качнул головой.

– Нет, папа. Но ты…

– Обо мне сейчас разговора нет. Что-нибудь еще?

Алеша смутился.

– Мне неловко говорить об этом с Тамарой, папа, но она должна знать – ты понимаешь, о чем я. Человек, инфицированный ВИЧ, опасен с момента заражения, и вы должны соблюдать осторожность. Надеюсь, еще не поздно.

– Я сам ей все расскажу, не волнуйся, – сердито насупившись, Виктор резко отстранил сына, подошел к дивану и тяжело опустился на него, откинувшись на спинку. – Я что-то устал. Ты тоже иди к себе и отдохни, – тон его слегка смягчился: – Макс рассказал мне, какая у тебя была ночь. Смажь царапины йодом, и, если можешь, выполни мою просьбу: никуда из коттеджа пока не выходи.

Устало пожав плечами, Алеша кивнул.

– Постараюсь. И как долго ты хочешь, чтобы я находился под домашним арестом?

– Думаю, дня три-четыре, не дольше – нужно решить кое-какие вопросы. Иди.

Проводив глазами сына, он встал и, подойдя к зеркалу, пристально посмотрел в глаза высокому широкоплечему мужчине с упрямым взглядом.

…. Моджахеды знали, что Виктор спрятался где-то среди камней и ждали, что он не выдержит – выдаст себя. Голос Сережки надрывал душу.

« Витька, умоляю, застрели меня! Застрели! Витька, друг! Я не могу больше!»

Они хладнокровно жгли зажигалками его тело, выкололи глаза, потом со смехом сорвали одежду и стали резать половые органы…

Виктор прислонился лбом к зеркалу, и холод гладкой поверхности пронзил его, казалось, до самых пят.

«Эта болезнь делает то же самое, – думал он, – калечит тело, заставляет гнить все органы. Только я буду умирать долго – намного дольше, чем Серега. Под конец тоже, наверное, не смогу удержаться от крика. И каждый будет знать, и каждый станет смотреть на меня с превосходством, а все только оттого, что в моем теле завелась эта гадость. А Тамара? Конечно, она меня не бросит, будет ухаживать до самого конца, но она побоится даже дотронуться до меня, когда узнает. А ведь она моя жена! Моя! Когда я умру, она снова выйдет замуж – почему нет? Она еще молода и красива. Очень красива! А возможно даже, она заведет любовника еще при моей жизни»

Достав из ящика стола свой пистолет, Виктор неподвижно смотрел на него и напряженно размышлял. Потом лицо его разгладилось, смятение во взгляде улеглось и сменилось удовлетворенным выражением. Он усмехнулся и спокойно положил оружие на место.

Глава четвертая

Среди штатных сотрудников клиники не было специалистов узкого профиля – Антон предпочитал заключать срочные контракты. Своего бывшего однокурсника хирурга-травматолога Леонида Тараненко он высоко ценил – тот не раз помогал, когда речь шла о сохранении беременности у женщин, получивших при авариях травмы различной степени тяжести, а однажды буквально вытащил с того света рожавшую бизнес-леди, чью машину по дороге в клинику обстреляли завистливые конкуренты.

Сам Тараненко всегда был рад оказать помощь клинике, поскольку постоянно нуждался в деньгах. Неудивительно – его жена в течение многих лет страстно мечтала иметь дочь, но пока ее заветное желание осуществилось, она успела родить троих сыновей. Леониду приходилось метаться очертя голову, чтобы прокормить четверых детей и сидевшую с грудным ребенком жену, поэтому вызов в клинику его обрадовал. Когда ему предложили осмотреть не беременную даму с ушибом или переломом, а мужчину с огнестрельным ранением в грудь, он никакого удивления не выразил, но все же Антон решил пояснить:

– Это частный сыщик, мне пришлось оказать ему срочную помощь.

Тараненко, приехавший в клинику с ночного дежурства, устало отмахнулся:

– Твои проблемы, я у тебя лишь консультант на подхвате. Слушай, Муромцев, ты не думаешь переорганизовать свою клинику в многопрофильное лечебное учреждение? Если да, то имей меня в виду – я с удовольствием осяду на одном месте, надоело метаться из стороны в сторону.

– Устаешь?

В голосе Антона слышалось сочувствие – за последние десять лет талантливый хирург, прежде веселый балагур и любитель «соленых» анекдотов Ленька Тараненко превратился в сгорбленного, рано облысевшего мужчину с постоянно воспаленными от недосыпания глазами.

– Не то слово, – вздохнул Леонид, шагая рядом с ним по коридору, соединявшему главный корпус с диагностическим отделением, – дома крик, на работе гоняют. Уже до чего доходит – терапевт отказывается на вызов идти, так меня главврач посылает.

– Если клиника будет перепрофилироваться, что-нибудь придумаю, – пообещал Антон, – но это не от меня зависит, я тут не хозяин.

Осматривая Григорьева, Тараненко мгновенно забыл обо всех своих невзгодах и полностью переключился на пациента – еще одна особенность, которую Антон в нем ценил.

– Микроциркуляция не нарушена, цвет конъюктив бледно-розовый, – отрывисто сказал он, просматривая поданные медсестрой результаты проведенного обследования. – Серьезных внутренних повреждений не нахожу, а объем крови восстановится в течение нескольких суток – гиповолемия незначительна, хотя при подобном ранении… гм, можно было ожидать большей кровопотери. Вот, что означает вовремя поданная медицинская помощь, а? Можешь ограничиться переливанием коллоидного раствора или плазмозаменителя. Кто накладывал первичную повязку – ты?

Антон скромно кивнул.

– Я. Только не ругай меня очень сильно.

Леонид весело подмигнул и усмехнулся.

– Наоборот, если потеряешь работу, могу предложить тебе пойти ко мне в травматологию медбратом.

От осветившей его лицо улыбки он на миг вновь стал похож на Леньку-студента, и Антон неожиданно припомнил, как Тараненко перед экзаменами с утра до вечера строчил в библиотеке шпаргалки, высунув от усердия язык. При этом он заучивал тему почти наизусть и после экзамена искренне досадовал, что шпаргалки ему так и не пригодились.

 Артем Григорьев почему-то сразу почувствовал к Тараненко доверие и слабым голосом попросил:

– Доктор, вы не могли бы забрать меня к себе в больницу? Я не могу находиться в женской клинике рядом с беременными.

– Ко мне? – изумился Тараненко. – Голубчик, да у меня больные с ушибом мозга в коридоре лежат, а тут комфорт. Чем вам у Муромцева не нравится? Я бы сам здесь с месяц повалялся – вместо санатория. Муромцев, пристрой меня тут где-нибудь рядышком, а? Можешь даже положить ко мне в палату хорошенькую беременную дамочку – я не стану возражать.

– Смешно, да? – сыщик насупился и с безнадежным видом отвернулся.

Проводив Тараненко, Антон позвонил Диане и удивился, услышав важный и тоненький голосок дочери:

– Я вас слушаю.

– Танюшка? Почему ты подходишь к телефону – разве никого больше нет дома?

– Папочка! – обрадовалась она. – Ты не приехал, а тетя Диана сказала, что ты, наверное, занят. Но я все равно боялась.

– Чего ты боялась, родная? Ненужно ничего бояться, у меня действительно появились кое-какие проблемы, но все уже хорошо. Так ты не ответила – ты одна?

– Тетя Диана ушла на работу, а вчера она сделала вкусный пирог с вишней, и я его весь день ем. И еще я ем рисовый суп и кисель, а живот у меня совсем не болит, ты не волнуйся. Когда ты приедешь?

– Как только смогу, но возможно, что только завтра. Не тревожься, моя радость, я тебя там не оставлю, – он подумал, сказать ли ей о смерти бабушки, потом решил пока не говорить и как можно веселее добавил: – Ты пока отдохни после всех наших приключений, но никуда не выходи. Соседи тебя не беспокоят?

– Тут в соседней комнате живет очень старенький старичок, он попросил меня утром сходить в киоск за газетой, ничего?

– Ничего, но больше не выходи. И тете Диане скажи, что я просил подержать тебя дома. Не хочу тебя пугать, но мало ли что – ты еще не забыла того человека с бородой, о котором ты рассказывала?

– Нет, папа, – она слегка вздрогнула, – конечно, я больше никуда не выйду.

– А где сейчас тот старичок, что просил тебя сходить за газетой?

– Сидит на улице и ждет пенсию. Странно, папочка, ему столько же лет, сколько моему дедушке, а он такой дряхлый – еле ходит. От чего это зависит?

– Разные условия жизни, детка. Твой дедушка не живет в коммуналке.

– Да? А мне тут так нравится – напоминает старинный замок в Бургундии. В ванной такие интересные стены – тетя Диана сказала, что это плесень, потому что никто не хочет ремонтировать, и на кухне краска со стен летит, приходится суп закрывать, чтобы в него ничего не попало. Папочка, мы с тобой тоже будем жить в коммунальной квартире? Это так романтично!

– Постараемся этого избежать, детка, – засмеялся он, – это не столь романтично, как кажется на первый взгляд. Ладно, родная, так мы с тобой обо всем договорились?

– Да, папочка, я никуда не выйду до твоего приезда.

Положив трубку, Антон отправился в родильное отделение и по дороге неожиданно решил, что нужно бы еще раз пригласить травматолога Тараненко для консультации – клинику это не разорит, а Леониду лишние деньги не помешают. Перед обедом он вызвал к себе бухгалтера, чтобы согласовать с ней этот вопрос, но она в ужасе замахала руками.

– Антон Максимович, о какой дополнительной консультации вы говорите? У нас с первого июля заканчивается срок действия всех договоров со специалистами, мы горим синим пламенем!

Антон в недоумении пожал плечами.

– Не понял, в чем проблемы? Мы каждые полгода автоматически продляем сроки действия всех контрактов, почему вы не подготовили документы?

Бухгалтер вскинула брови и так широко развела руками, словно собралась весь мир призвать в свидетели своей невиновности.

– Я все подготовила еще месяц назад, но без подписи Лилианы Александровны… Когда она в последний раз приезжала в клинику, то сказала, что ей некогда, она подпишет в конце месяца. Месяц кончается, а я не знаю, где ее искать – секретарша ничего толком не говорит. Клиника фактически остается без специалистов узкого профиля.

– Понятно, – буркнул Антон, – а кроме нее кто-нибудь еще может подписать? Александр Иннокентьевич или Илья Семенович?

– Контракты подписывала она лично, надо будет все переоформлять и…

– Ладно, идите, я подумаю.

Он думал минут пять, ничего не придумал и решил сходить к Кате и детям – их уже перевели из его кабинета в большую «резервную» палату на втором этаже гинекологического корпуса.

Катя только что покормила мальчиков и уложила их спать. Она стояла у открытого окна, подставив лицо горячему солнцу и вдыхая знойный летний воздух, но никак не могла избавиться от бившего ее нервного озноба. Вошедший Антон первым делом положил руку ей на лоб и констатировал:

– Температуры нет. Чего стоишь и кляцаешь зубами? Я, конечно, могу тебя напоить транквилизатором, чтобы ты успокоилась, но мне не очень хочется лишний раз травить мальчишек. Так что уж постарайся сама себя взять в руки.

– Я постараюсь, не нужно транквилизатор, – сестра подняла на него измученный взгляд и судорожно вздохнула, – мне просто стыдно, все из-за меня. Если б я не связалась с ним, если б сразу послушалась, когда ты мне говорил…

– Если бы, да кабы, да во рту росли грибы, – буркнул он и потрепал ее по растрепанным волосам. – Теперь уже ничего не изменишь.

– Дура я, уродина, кинулась на первого мужика, который захотел со мной переспать!

– Ладно, Катька, кончай самокритику и отойди от окна – грудь застудишь, все-таки ветерок. Не волнуйся, сюда этот тип не войдет. Я вызвал военизированную охрану, у нас это предусмотрено в смете на тот случай, если здесь будет лежать жена крупного мафиози.

– Ага, вроде меня. Как Артем?

– Все в порядке, через пару дней будет прыгать. Ни о чем не волнуйся, я рано утром написал Ольге Лаверне – вкратце изложил ситуацию. Час назад она прислала ответ: вы с детьми можете обосноваться у нее на вилле, там есть охрана.

Катя подняла голову и с недоумением посмотрела на брата.

– Подожди, как это «мы с детьми», а ты? Ты останешься в Москве? – она широко распахнула глаза и коротко вскрикнула: – Нет!

– Замолчи, глупая, я не могу сейчас уехать, у меня в Москве куча дел. Помимо всего прочего, я еще и работаю. Потом, мы еще не до конца расплатились с Лилианой.

– Но ведь он тебя убьет, он уже пытался, это просто удача, что ты еще жив!

– Значит удача на моей стороне, только и всего, – Антон обнял ее и поцеловал в лоб. – Не бойся за меня, сестричка, пока еще в дерьме он, а не я. Слушайся меня, ты, надеюсь, поняла уже, что старшего брата нужно слушаться?

– Да, да, – Катя вдруг отстранилась и с тревогой посмотрела ему в глаза. – Антон, зачем ты взял у меня документы на квартиру? Зачем они тебе?

– Я продал квартиру, – беспечно ответил он. – Мне срочно нужны были деньги.

– Продал квартиру? – ахнула она. – Ты сошел с ума, Антон? Папа оставил тебе деньги, я столько сил потратила, чтобы устроить тебе обмен, а теперь ты так запросто ее продал? Зачем тебе так срочно нужны были деньги? Где ты был все это время?

– Мне нужно было внести выкуп за мою дочь, – спокойно ответил Антон.

– Твою дочь?! Боже мой, о чем ты говоришь?

– Сядь и послушай.

– Нет, я не сяду! Я буду стоять и слушать, а ты говори! Говори!

Он говорил, а Катя стояла у окна, глядя на него широко открытыми глазами, и подбородок у нее дрожал.

– Я ездил за ней, – закончил свой рассказ Антон, – сейчас она в Москве, у… надежных людей. Прости, что ничего не сказал тебе раньше, но теперь я хочу, чтобы она уехала во Францию вместе с тобой и детьми – ситуация такова, что ей тоже опасно оставаться в Москве. Как только Артем придет в себя, он поможет мне быстро оформить все документы. На это, думаю, уйдет часть суммы, оставшейся от продажи квартиры – за срочность у нас берут хорошо и много. Что останется, ты возьмешь с собой в Париж.

– Антон, погоди, – Катя отошла от окна, села на кровать и покачала люльку с кряхтевшим Максимкой, – конечно, я сделаю все, но… но ты не можешь так поступить – нельзя увезти Таню тайком от Лилианы, она – мать.

– А я – отец, – раздраженно проворчал он, – и девочка хочет быть со мной, а не с ней. К тому же, Лилианы нет в Москве, и никто не знает, куда она девалась. Возможно, поправляет здоровье на каком-нибудь курорте, полностью отключившись от всего мира. Я не могу ждать, когда она соизволит послать весточку – она не поехала даже на похороны родной матери, не говоря уж о том, что у меня тут вся работа стопорится к черту!

– Подожди, подожди, Антоша, не надо так, с ней, возможно, что-то случилось, почему ты так сразу? Если она не поехала на похороны матери…

Антон раздраженно пожал плечами.

– Она регулярно присылает секретарше сообщения – сообщает, что находится на отдыхе. Да это уже не в первый раз!

– Все равно, – Катя строго покачала головой, – без ее согласия мы Таню увезти не можем. Постарайся ее найти и договориться.

– Ладно, – буркнул он и со вздохом поднялся, – отдыхай. Покончу сегодня с одним срочным делом, а потом брошу все силы на розыски мадам Шумиловой.

В этот день ему необходимо было побывать в Ассоциации по поддержке ВИЧ-инфицированных и больных СПИДом – организации, финансируемой частично из бюджета, а частично крупными бизнесменами-предпринимателями. Комитет ее занимал треть небольшого особняка в центре Москвы, и его возглавляла бывшая однокурсница Антона Дарья Абросимова.

Покопавшись в Интернете, он отыскал телефон Комитета. Поскольку трубку взяла сама Дарья, Антон заключил, что личного секретаря у нее нет. Узнав, кто звонит, она так обрадовалась, что ему даже стало неловко.

– Антошка! Где ты пропадаешь, почему не звонишь, не заходишь?

– Я ж не знал, Дашуня, что ты так сильно без меня скучаешь.

– Ужасно скучаю! Хотела тут с тобой по одному вопросу посоветоваться, но никак не могу дозвониться – то телефон не отвечает, то какой-то мужик подходит и говорит, что ты там не живешь.

– Да, я продал квартиру. Но если хочешь посоветоваться, то как раз появилась возможность – мне самому нужно с тобой поговорить. Когда к тебе в твой комитет можно подъехать, чтобы ты была свободна?

– Я всегда занята, но можешь подъехать. Часа в четыре тебе нормально?

– Сойдет.

 После недавней бешеной гонки по Ярославскому шоссе Антону хотелось на время забыть, что существует такое средство передвижения, как автомобиль, поэтому он отправился в Комитет на метро. Дарья, увидев его, радостно замахала рукой, поднялась и направилась к нему своей слегка переваливающейся утиной походкой. Одной рукой она прижимала к уху телефонную трубку, другой обняла Антона за шею и чмокнула в щеку. Тут же стерла след от губной помады и сделала жест, приглашающий садиться, – все это, не переставая спорить с невидимым собеседником:

– …нет, этого я не могу сделать, мы не коммерческая организация, нас строго контролируют, мы принимаем только препараты, сертифицированные в России. Да, пожалуйста. До свидания, до свидания, – из ее груди вырвался вздох облегчения: – Фу, достали! Антошка, а ты похорошел и ничуть не поправился.

Антон рассмеялся.

– А ты, я смотрю, строгая стала – по телефону разговариваешь, как министр.

– Да какое министр, жертва я, а не министр, покоя нет! Как за границей разрекламируют какую-нибудь очередную панацею от СПИДа, так сразу же возникает куча поставщиков, и каждый норовит нам всучить свой товар. Или еще того не легче – звонят с какой-нибудь зарубежной фирмы и предлагают провести клинические испытания нового препарата. Да не имеем мы права проводить клинические испытания – мы не медицинское учреждение, у нас нет для этого условий! Что ты на меня так смотришь – еще потолстела, да?

Если честно, то даже в ранней юности Дашу Абросимову трудно было назвать худенькой. На первом курсе мединститута она вышла замуж за бывшего одноклассника – курсанта военного училища, – а на втором родила дочку и после этого совершенно безнадежно растолстела. Поскольку все ее попытки похудеть оказались безуспешными, Даша вскоре мудро решила махнуть рукой на свою внешность и всю энергию переключить на общественную деятельность.

Антон помнил ее бессменным комсоргом их курса в течение последних четырех лет учебы, потом, во время его стажировки, им пришлось встретиться в Германии, где служил ее муж, а сама Даша усиленно изучала психологию и менеджмент управления. В последний раз они случайно встретились на Мясницкой, когда Антон шел в фирменный магазин покупать свой любимый живой кофе. С тех пор миновало три или четыре года, и нынче он с изумлением отметил во внешнем облике Дарьи разительные перемены – мочки ее ушей растягивали тяжелые серьги с массивными подвесками а ля изумруд, на лицо был наложен весьма экзотический макияж. В студенческие годы, насколько ему помнилось, у нее даже уши не были проколоты, а уж о косметике и говорить не приходилось. Ко всему прочему она с явным беспокойством заговорила о своей полноте, на которую уже давно все перестали обращать внимание. Неужто изменения в личной жизни?

– Дашунька, признавайся, ты решила поменять своего полковника на генерала?

– Ладно тебе, Антошка, меня мой полковник любит, это с дочерью проблемы – требует, чтобы я поменяла имидж. Собралась замуж за артиста, и теперь, оказалось, что я не соответствую его критериям.

– Замуж? – поразился Антон. – Так она ж еще маленькая!

– Двадцать лет – маленькая? Навесила на меня серьги, разрисовала мне рожу и еще требует, чтобы я аэробикой занималась, видеокассет накупила. Короче, к ее свадьбе я должна скинуть пятнадцать килограммов – иначе грозит, что не пойдет в ЗАГС. Я уже глаза закрываю каждый раз, когда на весы становлюсь. Как мне быть? Посоветуй, тебе одному доверяю. Муж злится – слышать не хочет о том, чтобы мне худеть.

– Правильно, плюнь и слушайся мужа, – лицо Антона выразило сочувственное негодование, хотя он с большим трудом подавлял желание расхохотаться, – тебе полнота идет.

– Главное, что она меня на диету посадила, – пожаловалась Дарья и внезапно заговорщически ухмыльнулась: – Слушай, я тут кекс по дороге купила – с изюмом. Давай, достанем и чайку попьем, а если она сюда заглянет, скажу, что это я тебя угощаю, – она полезла в шкаф и вытащила большой кекс. – Тебе чайку или кофе?

– Кофе, – Антон покосился на кекс, выглядевший весьма аппетитно. – Ладно уж, выручу тебя сегодня, но в дальнейшем ты ее все же поставь на место, не поддавайся. Чего ты так расслабилась вдруг, Дашка, ты же у нас всегда была такая независимая! Ну, не пойдет в ЗАГС, так пусть старой девой и остается.

– Нельзя, – печально вздохнула их бывший комсорг, – мне уже через семь с половиной месяцев переходить в категорию бабушек.

– Вот это да! Поздравляю, Дашка, ты, наверное, будешь первой бабушкой на нашем курсе! Ладно, ты не огорчайся, начало не такое уж и плохое – аэробика, макияж, сережки. А с кексом я тебя, так и быть, выручу – не успел сегодня пообедать. Могу даже умять все подчистую, чтобы избавить тебя от неприятностей

– Эй, погоди, мне тоже оставь, – возмутилась она и, поставив на стол две чашки с кофе, поспешно отрезала себе солидный кусок, но при этом все же боязливо оглянулась на дверь. – Только если она появится, я сразу все перекладываю на твою тарелку, идет?

– Она что, здесь у тебя работает?

– Я ее к себе взяла – проходить практику. Учится на психолога, а здесь у меня проводит групповые занятия с ВИЧ-инфицированными – мы организуем занятия с разными возрастными категориями. Каждый может прийти и записаться, даже анонимно. Короче, учим людей жить с внезапно возникшими в их жизни проблемами – чтобы они не оставались наедине с собой. Оказываем юридическую помощь, связываемся с лечащими врачами и достаем через спонсоров импортные препараты. Ой! – внезапно Дарья бросила на тарелку Антона недоеденный кекс и с невинным выражением лица нашкодившей школьницы поднесла к губам чашечку кофе.

В кабинет без стука вошла хорошенькая девушка в мини-юбке, почти полностью открывавшей ее ноги. Она с подозрением взглянула на остатки кекса и лишь после этого заметила Антона.

– Здравствуйте.

– Это моя Нонночка, – с преувеличенным восторгом в голосе произнесла Дарья и добавила тоном, каким обычно говорят с маленькими детьми: – Поздоровайся, детка, это Антон Максимович Муромцев, мой бывший однокурсник.

Нонночка вновь оглядела кекс и, бросив на мать снисходительный взгляд, вежливо кивнула:

– Очень приятно познакомиться, мне мама много о вас рассказывала.

– Мы с вами давно знакомы, – галантно склонив голову, Антон с улыбкой смотрел на юное создание, – вы, конечно, не помните, но через полгода после вашего рождения ваши родители устроили маленькую пирушку. Каждый из нас имел возможность понаблюдать, как здорово вы научились переворачиваться со спинки на животик и обратно. Помню, как кто-то из нас, солидно приняв на душу, осмелел и сунул палец вам в рот – пощупать ваши первые зубки. Вы тогда его здорово тяпнули. Если не ошибаюсь, с тех пор прошло двадцать с половиной лет – вы ведь родились в декабре, не так ли? Нужно признаться, за это время вы сильно похорошели.

Нонночка залилась краской, а во взгляде, брошенном ею на Антона, сквозило явное восхищение этим интересным мужчиной – ровесником ее родителей. Она кокетливо потупилась.

– Наверное, мама тоже сильно приняла на душу, если позволила кому-то сунуть палец ко мне в рот – гигиена ее идея фикс. Знаете, сколько скандалов она мне устраивала, пока разрешила вести занятия с ВИЧ-инфицированными? Она и мой жених. Но Ромка-то не медик, а мама-то! Любому грамотному медику известно, что этот вирус ни по воздуху, ни через рукопожатие не передается.

– Детка, но ведь что угодно может случиться, разве ты не понимаешь? – расстроено вздохнула Дарья. – Вдруг какой-то помешанный решит уколоть тебя зараженным шприцом – ведь поведение инфицированных людей на первых порах может быть неадекватно.

– На то я и психолог, на то я и работаю, мама. Если честно, работать в группах с ВИЧ-инфицированными гораздо менее вредно, чем объедаться мучным, – девушка выразительно покосилась на остатки кекса. – Правда, Антон Максимович?

– Вы замечательная девушка, – мягко ответил Антон, – и у вас чудесная мама, она вас очень любит, не обижайте ее.

– Кстати, Антоша, – сказала Дарья, обрадовавшись поддержке, – потому я и пыталась до тебя дозвониться – из-за того, что я тебе сказала. Я хотела посоветоваться с тобой по поводу ее положения – мне не очень нравится центр, где она наблюдается. Нельзя организовать наблюдение за беременностью у вас в клинике? Мне о тебе рассказывали прямо-таки чудеса.

– Мама! – смутилась девушка.

– Конечно, Дашуля, все можно, – ласково ответил Антон. – Созвонись со мной, когда захотите приехать. А сейчас, чтобы вас не задерживать, можно я изложу свою проблему?

Он вкратце предал им рассказ Алеши, и больше всего ему понравилось, что на лицах Дарьи и присевшей на подоконник Нонночки не было осуждения – в их глазах светилось сочувствие. Выслушав, девушка покачала головой и с важностью юного профессионала заметила:

– Если рассматривать смерть этой девушки, как самоубийство, то она, скорей всего, решила таким образом свести счеты с жизнью – уйти, заразив как можно больше людей.

– Это не было самоубийством, уже известно точно, – в подробности Антон, разумеется, вдаваться не стал.

– Тогда она с большой вероятностью ничего не знала – это было просто роковое стечение обстоятельств. Хорошо, я сама ими займусь. Дайте мне координаты, Антон Максимович.

– Ты? – на лице Дарьи появился испуг. – Для этого у нас есть опытные психологи, я не могу позволить…

– Мама, – строго произнесла девушка, – у тебя гипертрофированное чувство материнской любви, ты не находишь? Ты же прекрасно понимаешь, что со мной ничего не случится, и сама говорила, что я работаю грамотно.

Через полчаса, когда Нонночка с высоко поднятой головой вышла из кабинета, получив у Антона всю нужную информацию, Дарья тяжело, но с некоторой гордостью вздохнула:

– Мой характер – всегда настоит на своем. Ромка-то, ее жених, – он ведь такой разгильдяй был, одно время вообще работать бросил, все деньги на игровых автоматах просаживал. Теперь опять выступает, в казино даже не заглядывает – жалуется, что моя дочь его закодировала и на нем свои психологические приемы отрабатывает. Шутит, конечно. А у тебя, Антоша, как с личной жизнью? Про тебя там какие-то слухи ходят.

– Слухи, они и есть слухи, – усмехнувшись, он поднялся. – Чао, Дашуня, спасибо за кекс, звони, как соберетесь ко мне.

– Ладно. Ты тоже заходи, почему не заходишь? Я тебя тут в нашем районе недавно мельком видела – ты у нас за углом оставил машину и куда-то летел, как на пожар. Я тебя даже не сразу узнала.

– Да? Не помню, может быть. Я всегда куда-нибудь лечу – хроническая нехватка времени. Когда это было?

– Да совсем недавно – в середине или конце мая.

Только оказавшись на улице, Антон сообразил, когда могла его видеть Дарья летевшим «как на пожар» – в тот день, когда он, узнав об исчезновении Тани, примчался к Воскобейникову. От особняка, где находился комитет Дарьи Абросимовой, до офиса Андрея Пантелеймоновича было рукой подать.

Внезапно Антону до мельчайших подробностей припомнилось все, что произошло тогда в кабинете депутата. Повинуясь странному наитию, он вытащил сотовый телефон и набрал номер секретарши Воскобейникова. Узнав, кто звонит, она немедленно соединила его с Андреем Пантелеймоновичем, и голос ответившего депутата в трубке прозвучал радостно, хотя и немного встревожено:

– Антоша? У тебя все в порядке?

– Почему у меня должно быть что-то не в порядке?

– Потому что ты теперь звонишь мне, лишь если случается что-нибудь плохое.

– У меня все хорошо. Просто нужно с тобой поговорить, а я как раз оказался рядом с твоим офисом. Если у тебя найдется пару минут…

– Конечно. Заходи, я жду.

Войдя в кабинет, Антон сразу отметил неуловимую перемену в облике Андрея Пантелеймоновича – взгляд стал спокойным, внутреннее напряжение, которое прежде чувствовалось в каждой черте лица, ушло, плечи распрямились. Слегка обняв Антона за плечи, депутат усадил его в кресло и велел секретарше принести кофе.

– Спасибо, я только что пил кофе у знакомых в учреждении за углом. Если ты не возражаешь, мы просто поговорим.

Антон и сам почувствовал, что ответ его прозвучал довольно грубо, но Андрей Пантелеймонович не обиделся – он лишь бросил на гостя быстрый взгляд и улыбнулся.

– Хорошо, Антоша, как скажешь. У тебя действительно все в порядке? Я звонил в клинику три дня назад – когда вернулся из Швейцарии. Твоя секретарша сказала, что ты куда-то уехал и исчез.

– Я устроил себе небольшой отпуск, имею я на это право?

– Конечно, конечно. Хотя я потом еще звонил Кате – она со мной говорила довольно сухо, но по голосу чувствовалось, что она тоже тревожится. Ладно, раз ты нашелся, то я спокоен, и мы не будем об этом. Конечно, ты не обязан помнить, что твой дядя Андрей тебя любит и о тебе тревожится – у тебя своя жизнь, и ты почему-то решил меня из нее вычеркнуть раз и навсегда. Но я не обижаюсь, это участь многих любящих родителей.

Лучистые голубые глаза смотрели на Антона печально и внимательно – как в детстве, когда Андрей Пантелеймонович проводил с ним «воспитательную» беседу. В который раз Антон стало не по себе, отвернувшись, он угрюмо буркнул:

– Не придумывай, пожалуйста, я просто сильно устаю, а сегодня вообще всю ночь не спал.

– Хорошо, не буду придумывать, – легко согласился депутат и, поднявшись, прошелся по кабинету. Остановившись у окна, он с минуту смотрел на улицу, потом вновь повернулся и грустно спросил: – Ты знаешь, конечно, что Валентина Филева умерла? Александр звонил тебе, когда это случилось, но тебя как раз тогда и не было.

– Я и сотрудники клиники послали на сайт Александру Иннокентьевичу соболезнование. Я сожалею – это была очень милая и приятная женщина.

– Мы думали, ты, возможно, знаешь, где Лилиана – она ведь так и не пожелала связаться с отцом, когда он сообщил ей о смерти матери. Когда в клинике сказали, что тебя тоже нет, мы подумали, что, может быть… может быть вы вместе.

– Что за нелепость, с какой стати? Она мне нужна не больше, чем собаке пятая нога.

– Извини, но я рассказал Александру и Валентине о том, что тогда произошло у меня в офисе – о… Тане. Прости, но мне казалось, что родные бабушка с дедушкой должны знать правду. К тому же, мне хотелось объяснить им, что их претензии к Илье не вполне справедливы. Кстати, ты так ничего нового и не узнал о девочке?

– Что я мог узнать? – поспешно ответил Антон вопросом на вопрос.

– Да, конечно, – Воскобейников отошел от окна и вернулся на место. – Мои люди тоже не смогли напасть на след, но Александр попросил меня пока прекратить все поиски – он утверждает, что похитители ему известны, и он не хочет их раздражать. По его словам, это шантаж, связанный с теми деньгами, что присвоила Лилиана. Теперь она вообще исчезла – судьба дочери ее совершенно не волнует. Секретарша на все вопросы до сих пор монотонно отвечает, что Лилиана Александровна решила отдохнуть от напряженной работы. Просто удивительно, но мне кажется, что эта женщина не вполне в своем уме – как можно не думать о судьбе ребенка, как можно не явиться на похороны матери!

Антон кивнул.

– Мне это тоже представляется странным. Кстати, поэтому я и приехал к тебе. А вдруг она тоже похищена и находится где-нибудь – например, у твоего приятеля Гордеева? Если вспомнить ту сцену, которая произошла при мне здесь в последний раз, то напрашиваются некоторые предположения. Александр Иннокентьевич об этом, наверное, ничего не знает?

Подняв голову, он в упор посмотрел на Воскобейникова, который сначала, казалось, даже не понял его.

– Не совсем разумею, что ты имеешь в виду, я… – внезапно он побагровел, и взгляд его вспыхнул возмущением, – ты… ты считаешь, что я мог ее похитить? Я?! Да как ты смеешь меня обвинять в подобном!

Как ни странно, но гнев депутата Антону было легче вынести, чем проникновенный взгляд его глаз, поэтому он ответил довольно развязно:

– Не утверждаю, что это сделал именно ты – тебе это уже незачем, Капри, после того, как ты продал ему Настю, наверняка списал тебе все долги. Но это вполне могли сделать твои приятели господа Ючкины – насколько я понял, Лилька их здорово облапошила. Не то, чтобы я так сильно страдал из-за этой дуры, но без ее подписей на документах финансовая жизнь клиники просто-напросто замрет. Поэтому, если она в ближайшие дни не появится, мы вынуждены будем официально заявить в милицию о таинственном исчезновении хозяйки. Не хочется пока тревожить Александра Иннокентьевича в его горе, но тогда мне и с ним придется связаться.

Возмущение во взгляде Андрея Пантелеймоновича постепенно сменялось сожалением и нежностью.

– Мальчик мой, – кротко произнес он, – скорей всего, это моя вина не знаю. Возможно, я дал тебе повод считать меня преступником. Конечно, ты имеешь основание для беспокойства, поэтому если эта, как ты сам сказал, дура в ближайшие день-два не объявится, я сам начну ее поиски. Но разговор сейчас не об этом, меня волнует другое: что между нами произошло? И не говори, что ты занят – ты часто бывал занят, но я всегда оставался твоим дядей Андреем, а ты был моим сыном. Ты для меня даже больше, чем сын! Год назад или чуть больше что-то случилось – что?

Именно этого Антон боялся больше всего – взгляда, проникающего в самую душу, голоса, будившего воспоминания о той духовной близости, что когда-то существовала между ними. Или это ему только казалось?

«Может, это ужасная ошибка? – в отчаянии думал он. – Может, дядя Андрей не виноват в смерти мамы, а Лаверне и Лада Илларионова погибли по вине пьяного хулигана, как и установило следствие? Я должен ему обо всем рассказать, бросить ему в лицо все доводы и доказательства, и пусть скажет правду. И если он действительно убийца, то пусть тогда убьет и меня, потому что невыносимо так жить – подозревать человека, которого любишь. Убьет меня и… Катю – ведь она не простит ему, если что-то со мной случится, а он ее не пощадит».

Мысль о Кате и сыновьях удержала Антона от опасной откровенности. Стараясь придать лицу как можно более спокойное выражение, он пожал плечами.

– Я не понимаю, о чем ты. Я уже не прежний мальчик, которого ты воспитывал, мы с тобой давным-давно живем вдали друг от друга, но иногда я не во всем с тобой согласен. Например, мне не нравится то, что произошло с Настей – этот ее насильственный брак.

– Настя? – Воскобейников не сумел сдержать раздражения, вспыхнувшего при упоминании имени дочери. – Да Настя просто глупая девчонка, я все делал для ее счастья, и она это наконец поняла. Насильственный брак? Да меня даже не было в Москве, когда она добровольно согласилась связать судьбу с Дональдом. Возможно, до нее дошло, как приятно быть замужем за миллиардером.

– Дядя Андрей, – пристально глядя на него, сказал Антон, – а ты со своей проницательностью никогда не замечал, что этот мальчик Дональд психически не совсем здоров?

– Что за ерунда! – возмущение в голосе депутата, как он ни старался, звучало не совсем искренне.

– Ты всегда утверждал, что я – первоклассный диагност. Мне достаточно было посмотреть на него и дотронуться до его руки, чтобы поставить диагноз.

– Держи свой диагноз при себе, – резко бросил ему Андрей Пантелеймонович и отвернулся, потом, смягчившись, добавил: – Ладно, я тебя понимаю, я знаю, как ты всегда относился к Насте, но… В конце концов, если она будет недовольна своей жизнью, то всегда сможет развестись – сейчас не средние века. Однако, думаю, они с Дональдом прекрасно поладят – у них всегда есть о чем поговорить, он с ней совсем другой, он ее на руках готов носить. Что тебя, собственно, так волнует?

Антон угрюмо сдвинул брови.

– Если ей будет плохо, я приму меры, предупреждаю. У меня больше возможностей ей помочь, чем ты думаешь.

Во взгляде Андрея Пантелеймоновича мелькнуло беспокойство, но ответ его прозвучал легко и искренне:

– Помочь? Милый мой, о чем ты? Она – моя дочь, я первый приму меры, если ей будет плохо. Да, кстати, хотел тебя спросить, но как-то все не удавалось – мне сообщили, что прошлым летом в Москву приезжала Сигалевич, и ты с ней виделся. Меня это немного удивило – я не думал, что ты… гм… что ты захочешь ее видеть.

Сказал он это небрежным тоном – словно так, между делом. Антон вздрогнул от неожиданности, но тут же взял себя в руки.

– Вообще-то Сигалевич хотела видеть не меня, а тебя, но ты тогда был у себя в Сибири, поэтому она связалась со мной. Сначала я действительно не хотел с ней говорить, но потом узнал, что речь идет о Сашке – его похитили где-то на Кавказе. Она надеялась, что ты со своими связями сможешь что-то о нем узнать. Короче, я не смог отказать – поехал к ней в гостиницу, и выслушал.

– Странная женщина, – Воскобейников холодно пожал плечами, – что я мог для нее узнать? У меня нет связей среди преступников.

– Она надеялась на твою помощь при розысках.

– Не знаю, почему я должен был ей помогать. Рад, конечно, что тогда с ним все обошлось, но сейчас я, собственно, почему вспомнил – в немецких газетах мелькнуло сообщение, что Александр Эпштейн на днях погиб в автокатастрофе.

Антон откинулся назад, чувствуя, как кровь медленно отливает от его лица.

– Погиб? Сашка погиб? Не может быть! И ты так спокойно об этом говоришь? Боже мой!

Воскобейников смотрел на него в недоумении.

– Нет, почему спокойно – мне жаль его, да и Ревекку жаль, несмотря ни на что. Я послал ей на сайт соболезнование, но больше мы ничем не можем помочь. Понимаю тебя, Антоша, этот молодой человек учился вместе с тобой, был когда-то твоим товарищем, ты испытываешь… гм… Я понимаю, ты испытываешь перед ним некоторое чувство вины, но не думаю, что тебе стоит себя этим мучить. У него, кажется, была семья? Ревекка тебе… еще что-нибудь рассказывала при вашей встрече?

Голос его доносился, казалось, откуда-то издалека. Поднеся руку к горлу, Антон хрипло выдавил:

– Что… еще? Еще? Хорошо, я скажу, что еще сказала мне Ревекка Савельевна: она сказала… сказала, что Сашка был твоим сыном – поэтому она и надеялась на твою помощь. Твоим родным сыном, ты понял? Ты что-то еще хочешь знать?

– Что? – Андрей Пантелеймонович странно съежился, втянув голову в плечи.

– Что слышал – Сашка Эпштейн был твоим сыном. Она забеременела, когда вы встретились в последний раз.

Руки депутата дрожали, и теперь он был также бледен, как Антон.

– Дай… дай мне воды. Почему? Почему она никогда ничего…

Антон налил в стакан воды из графина и подал ему.

– Выпей. Накапать тебе что-нибудь? Извини, мне, наверное, не следовало этого говорить, но когда ты мне так вдруг сообщил…

Поставив на стол стакан, Андрей Пантелеймонович выпрямился.

– Все, я уже в норме. Не извиняйся, но ты должен был сообщить мне это не теперь, а сразу же, как только она тебе сказала. Как она объяснила, почему мне до сих пор ничего не было известно? К чему такая жестокость, за что? Разве она пришла ко мне и сказала, что беременна, а я отказался жениться? Разве я чем-то еще ее обидел? Она хотя бы позже могла сказать мне – я столько раз видел этого мальчика и даже не мог предположить…

– Эпштейн убедил ее, что ребенок должен быть евреем, поклялся, что станет ему отцом и потом всегда любил Сашку. Она не видела смысла тебя тревожить. Да и теперь, будь жив ее муж, она не стала бы его оскорблять, сообщив тебе о Сашке.

– Быть евреем, – бормотал Воскобейников, меряя шагами кабинет и печально вздыхая, – национальный вопрос, Черт бы побрал этот проклятый национальный еврейский вопрос! Почему все так нелепо, почему?

Упав на диван, он закрыл лицо руками. Антон поднялся, сел рядом и дотронулся ладонью до его плеча.

– Дядя Андрей, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но что случилось, то случилось, не нужно себя мучить.

Андрей Пантелеймонович опустил руки, лицо его было залито слезами.

– Я просто стал стар, действительно стар. Конечно, уже ничего не изменишь, меня просто потрясло, когда я услышал. Мальчик мой, – он с нежностью посмотрел на Антона, – ты один из самых родных мне людей, мы всегда верили друг другу, не нужно подозревать меня в каких-то непонятных преступлениях, я не имею никакого отношения к исчезновению Лилианы. Сейчас я при тебе позвоню Гордееву – объясню ситуацию и попрошу поскорей отыскать эту дуру. Скорей всего, она отдыхает на каком-нибудь курорте с очередным любовником.

Внезапно Антон почувствовал, что очень устал – напряжение, поддерживающее его все это время, куда-то ушло, и больше всего на свете ему сейчас хотелось спать.

– Поговори со своим Гордеевым в тет-а-тете, меня ваш разговор не интересует. Если Лилиана не объявится, то, повторяю, я заявлю в милицию.

Он поднялся. Проводив его до двери, Андрей Пантелеймонович велел секретарше связаться с Гордеевым.

– Насколько я понял, Андрей Пантелеймонович, этот приятный молодой человек – ваш Муромцев – настроен довольно решительно, – сказал Феликс, выслушав Воскобейникова. – У нас в арсенале нет никаких средств, чтобы уменьшить его активность?

– Я бы этого не хотел, – сухо возразил депутат. – Кроме того, Филев действительно может заинтересоваться таинственным исчезновением дочери, хоть он с ней сейчас и не в ладах. Лично я обо всем этом ничего не знаю и знать не желаю, но предпочту обойтись без скандалов и домыслов. И еще один маленький нюанс: мы не знаем, на каких счетах госпожа Шумилова скрывает деньги, но если клиника официально заявит об ее исчезновении, все ее счета банки немедленно «заморозят» до полного выяснения обстоятельств. Мы же заинтересованы в том, чтобы изъять деньги холдинга тихо и без шума, желательно с ее полного согласия.

– Понял и как всегда преклоняюсь перед вашей дальновидностью, Андрей Пантелеймонович, – в голосе Гордеева звучало искреннее восхищение.

Получив приказ лично доложить о подробностях сложившейся ситуации, Васнер уже спустя полчаса вылетел из Умудска. Когда Эванс вводила его в кабинет шефа, он ощутил внезапную дрожь в ногах и охвативший все тело неприятный озноб.

– Садитесь, Васнер, – тон сидевшего перед ним человека был ледяным, а лицо, наполовину скрытое черными очками, казалось каменным, – меня интересуют результаты работы психологов с Шумиловой.

– Сэр, – Васнер старался говорить ровно, – прошло только три недели, период реабилитации обычно длится не меньше шести. Тем не менее, учитывая ситуацию, я счел возможным подключить психологов – все записи…

– Я прослушал и просмотрел все записи, – раздраженно прервал его собеседник, – но пока не вижу положительных результатов. Шумилова не выказывает никакого интереса к сотрудничеству с нами, а любое упоминание о присвоенных ею деньгах вообще игнорирует и переводит разговор на другую тему.

– Еще слишком рано, сэр. Чемия всегда предупреждала, что нельзя начинать работу с объектом до полного завершения периода реабилитации – последствия могут быть непредсказуемы.

Человек в черных очках размышлял какое-то время, потом кивнул головой.

– Хорошо, подождем. Но Шумилову придется вернуть в Москву – ее исчезновение начинает многих беспокоить. Насколько заметны для посторонних последствия проведенной операции?

– Абсолютно незаметны, сэр. Внешне она выглядит даже лучше, чем прежде, чувствует себя прекрасно. Изредка появляется небольшое головокружение, но это пройдет через две-три недели. У меня и у двух психологов, которые за ней наблюдают – они выдают себя за супружескую пару, отдыхающую на источниках, – сложились с ней прекрасные дружеские отношения. Будет вполне естественно, если они, оказавшись в Москве, продолжат там тесное общение. Разумеется, под моим наблюдением.

– Вы в Москву не поедете, – резко возразил шеф, – вы наделали кучу ошибок, которые нам обойдутся слишком дорого. Результаты работы за несколько лет фактически сведены к нулю – мы потеряли Маргариту Чемия, Агапов вряд ли сможет работать, но хуже всего, что у нас пока нет возможности в полной мере восстановить процесс синтеза ликворина.

Лицо Васнера стало белым, как мел.

– Сэр! – воскликнул он. – Наши специалисты могли бы очень быстро восстановить процесс синтеза с помощью Эпштейна, но он погиб в автокатастрофе – роковая случайность, но не фатальная, потому что мы работаем, и скоро, надеюсь, все будет восстановлено. Что же касается Маргариты Чемия, то эта женщина непредсказуема. Возможно, она выбралась с базы и скрывается где-то в Умудске. Скоро ее найдут – все чартерные и гражданские авиарейсы из Умудска, все автодороги уже в первые сутки после ее исчезновения были взяты под контроль. Мы даже под благовидным предлогом пошли на сотрудничество с местной милицией и муниципалитетом.

– Можете прекратить поиски, – холодно бросил человек в черных очках и по селектору приказал секретарше: – Эванс, ознакомьте господина Васнера с последней информацией.

Эванс, мягко ступая по ковру длинными стройными ногами, вошла в кабинет и вывела на широкий экран вделанного в стену монитора изображение сгоревшей машины. Ничего не выражающим голосом она пояснила:

– Снимок сделан корреспондентом мюнхенской газеты на месте гибели доктора Александра Эпштейна. Официально считается, что он погиб в результате обычной дорожной аварии. Однако американская разведка заинтересовалась этим случаем и совместно с немцами решила провести негласное расследование. Они внимательно изучили показание одного из полицейских, которые ехали вплотную за машиной Эпштейна, – он отметил, что доктор сидел неподвижно, как парализованный, а находившаяся рядом с ним рыжеволосая женщина никак не пыталась предотвратить катастрофу. Она вполне могла это сделать, если доктору стало плохо, – тормоза и вся система управления, как показала экспертиза, были в полном порядке. Однако, похоже, что эта женщина сама направила машину на стену. Агентам пришлось потратить какое-то время, чтобы опросить всех свидетелей и установить личность незнакомки, но они сумели это сделать. Два дня назад, наконец, установлено, что в день своей гибели она рано утром зарегистрировалась в одном из отелей как Маргарита Чемия и из отеля сделала звонок на домашний телефон Александра Эпштейна. Факт звонка подтвердила супруга Эпштейна.

– Это невозможно, – с трудом ворочая языком, пролепетал Васнер. – Это просто физически невозможно! В день его гибели… Как это могло быть? Так быстро выбраться с охраняемой базы, попасть на самолет, летевший в Германию…

– Тем не менее, это была она – ее опознали. По вашей вине мы потеряли нашего лучшего специалиста – все остальные не стоят ее ногтя. Как вы могли допустить, чтобы к ней просочилась информация о смерти сестры?

Васнера трясло, и он уже не пытался этого скрыть.

– Все информационные каналы были перекрыты, я даже не представляю, как она смогла узнать! – в голосе его послышалось рыдание. – Сэр, я….

– Идите, – угрюмо оборвал его шеф.

Васнер поднялся и неровной походкой двинулся к двери. Он хорошо понимал: спорить или доказывать что-либо бесполезно, судьба его решена. Когда дверь за ним закрылась, Эванс, лицо которой в течение всего разговора хранило безмятежное выражение, спокойно спросила:

– Какие еще будут распоряжения, сэр?

– Есть новая информация о дочери Шумиловой?

– Майору, который задержал нашего человека и увез девочку, незадолго до того звонили из Москвы – это удалось узнать у диспетчера с телефонной станции. Отследить звонок наши люди не смогли, но девочка, скорей всего, в Москве.

Брови над черными очками недовольно сошлись.

– Плохая работа.

– Да, сэр, но ее продолжают искать.

– Пусть прекратят поиски, девочка нам больше не нужна – ее дедушка господин Филев уже никак не сможет повлиять на свою дочь. Шумилова и работающие с ней психологи в течение суток должны быть доставлены в Москву – пусть ее родственники и сотрудники убедятся, что с ней все в порядке. Можете идти.

– Да, сэр.

Эванс скрылась за дверью, а человек в черных очках сидел и размышлял.

«Чего не хватало этой женщине? Она столько лет добровольно сотрудничала с Костенко, она сама предложила мне вывести работы на новый уровень, именно ей пришла в голову мысль привлечь Эпштейна к синтезу ликворина. В какой момент наступил перелом? Осенью она вдруг пожелала прекратить работу – почему? Кроме любви к сестре и стремления тешить самолюбие сознанием своей гениальности психологи не выявили у нее ни одной ниточки, за которую можно было бы подергать – деньги сами по себе ее не интересовали. Для нас гибель Чемия – катастрофа, хотя плодами ее труда мы сможем пользоваться еще много лет. Хотя бы в том, что Шумилова сама и добровольно переведет украденные ею деньги на счета моей организации»

Двадцать четыре часа спустя самолет, выполнявший чартерный рейс «Умудск-Москва», приземлился в московском аэропорту. На борту его находились Лилиана Шумилова и супружеская пара – греческий бизнесмен Дионисий Каламбики с женой Агатой. Оба прекрасно говорили по-русски и за время, проведенное на источниках, успели подружиться с госпожой Шумиловой. Перед отъездом в Афины они собирались посвятить три-четыре недели осмотру достопримечательностей Кремля и московских музеев, а у Каламбики, кроме того, были кое-какие дела в Москве.

Лилиана прекрасно себя чувствовала в компании новых друзей – давно уже ей не было так легко и приятно общаться людьми. Как ни странно, но из ее памяти практически стерлось воспоминание о том, как она попала в Умудию. Источники произвели на нее прекрасное впечатление, легкое головокружение, доктор объяснил результатом перенасыщенности клеток мозга кислородом. Новая подруга Агата во время интимной беседы сообщила, что после целебных ванн у нее тоже кружится голова, но при этом близость с мужем доставляет намного больше удовольствия.

Сообщение о смерти матери Лилиана получила от секретарши еще в Умудии, оно ее расстроило, но о поездке на похороны не могло быть и речи – врач запретил прерывать курс лечения.

– Вы уже не в силах ничего изменить, – сказал он, – и вашей матушке никак не поможет то, что вы нанесете непоправимый вред своему здоровью.

Она согласилась, хотя сама не очень понимала, с какой стати ей вдруг так необходимы стали источники, и почему прекращение обычных оздоровительных процедур может нанести непоправимый вред ее здоровью.

Спустя какое-то время Лилиана уже не то что бы забыла, а просто не вспоминала – ни о покойной матери, ни об исчезнувшей дочери. Рассказы супругов Каламбики о делах их фирмы ее занимали, но в памяти не фиксировались, хотя при этом не оставляло ощущение, что она пытается что-то вспомнить. Пытается, но никак не может.

Глава пятая

Не заезжая домой, Лилиана прямо из аэропорта поехала к себе в офис и только там включила все свои телефоны и пейджеры. Сразу же пришло старое голосовое сообщение от Ильи:

«Лиля, свяжись с Александром Иннокентьевичем, твоя мама скончалась»

Звук голоса мужа против обыкновения ничуть не взволновал ее, и, пожав плечами, она спокойно набрала номер мобильного телефона Филева.

– Лиля? Что с тобой случилось, тебе известно о смерти мамы? – ее отец говорил так, словно ему стиснули горло.

– Да, папа, – тон ее был сочувственным, но довольно равнодушным, – я получила сообщение, но не смогла приехать на похороны – врач запретил. Да это ведь ничего бы и не изменило.

– Ты больна? Что с тобой случилось?

– Ничего особенного – нервы. Врач запретил мне прерывать процедуры.

Филев с минуту молчал, потом сухо спросил:

– Что известно насчет Тани? Или твой врач запретил тебе также интересоваться дочерью?

– Папа, я только что приехала и еще ничего не знаю. Прими мои соболезнования, я очень сожалею. Сегодня же начну заниматься делами и обо всем поставлю тебя в известность.

– Хорошо, желаю успехов. До свидания.

Ледяной тон отца ничуть не задел Лилиану, она вызвала к себе донельзя обрадованную ее появлением секретаршу Тату и, включив компьютер, начала просматривать банковские счета.

– Лилиана Александровна, – сказала Тата, – из клиники мне бухгалтер звонит по два раза на день – ей нужна ваша подпись на контрактах. И Муромцев тоже нервничает.

Вздрогнув, Лиля провела рукой по лбу.

– Да, конечно. Свяжи меня с Муромцевым и на сегодня ты свободна – можешь идти домой, я поработаю одна. Иди.

– Как это идти? У нас тут столько дел накопилось, пока вас не было, мы с вами должны сегодня же просмотреть документацию, потому что…

– Я сказала: можешь уходить. Иди!

Изумленная секретарша не посмела больше возражать. Связавшись с клиникой, она вышла и только в лифте ей пришла в голову мысль, что госпоже Шумиловой, скорей всего, требуется небольшая разрядка после поправки здоровья на курорте. Что ж, Лилиана права – хороший секс с элегантным Антоном Муромцевым гораздо полезней для здоровья, чем возня с накопившейся документацией.

Пока Тата, весело посмеиваясь, шагала к машине, Лилиана, приложив к уху трубку, слушала, как Антон с огромным облегчением говорит:

– Слушай, хозяйка, ты нас под корень хочешь подсечь? Мы будем оформлять контракты на следующее полугодие?

– Да, конечно, – мягко ответила она, – когда я должна их подписать?

– Чем раньше, тем лучше. Мне нужно еще обговорить с тобой кое-какие детали, когда я могу подъехать с бумагами?

– Можешь подъехать, когда захочешь.

Что-то в интонациях Лилиного голоса показалось ему странным, он на минуту замолчал, а потом сказал:

– Хорошо, я подъеду к тебе в офис ближе к вечеру, ты сможешь выкроить для меня полчаса своего драгоценного времени?

– Я всегда смогу найти для тебя время, Антон, – серьезно и немного даже обиженно ответила Лиля, – только приезжай не в офис, а ко мне домой, я буду там часа через два.

Она сама открыла ему дверь своей квартиры, и Антон вряд ли смог бы самому себе объяснить, что в ее облике так сильно его поразило.

– Здравствуй, Лиля, я не сильно обеспокоил тебя? – нерешительно спросил он, стоя на пороге. – Ты здорова?

– Вполне, – на лице Лилианы мелькнула слабая улыбка, и она, взяв его под руку, повела к себе в кабинет. – Садись и доставай контракты. Я отпустила прислугу, чтобы мы могли спокойно поговорить, поэтому сама сварю твой любимый кофе.

Антон пристально посмотрел ей в лицо и покачал головой.

– Лучше я сделаю это сам, если ты мне доверяешь. Коли ты сегодня богата временем и не очень устала, мне хотелось бы обсудить с тобой еще кое-какие важные дела.

– И мне тоже. Но если ты хочешь сам варить кофе, то лучше нам перейти на кухню.

Пока Антон засыпал в кофеварку кофе и заливал туда воду, Лилиана включила и отрегулировала небольшой прибор.

– Имитатор? – усмехнулся он, узнав изобретение Ильи. – Будем секретничать? На что ты его запрограммировала – на разговор о погоде?

– Для посторонних ушей мы обсуждаем контракты, – без улыбки ответила она, – потому что я должна сказать тебе кое-что очень важное, а эта квартира с тех пор, как я себя помню, всегда была нашпигована прослушивающими устройствами – даже папа сообщал нам особо важную информацию в ванной под звуки льющейся воды.

Слова Лилианы удивили Антона – подобная откровенность была ей несвойственна.

– Что ж, значит, талант твоего мужа существенно облегчил нам жизнь, – криво усмехнулся он. – Что ж, я слушаю. Но, может быть, ты сначала действительно просмотришь бумаги? Мне хотелось бы заключить несколько дополнительных контрактов.

– Давай, я их подпишу, но начни ты – о каких важных делах ты хотел говорить?

Антон смотрел, как она, слегка наклонив голову, подписывает разложенные на столе документы, и в сердце его опять шевельнулось непонятное подозрение.

– Лиля, у тебя усталый вид, ты здорова?

Оторвавшись от бумаг, она взглянула на него с искренним недоумением.

– Я же сказала, что здорова. Возможно, выгляжу немного утомленной – только приехала, и сразу столько всего навалилось.

Он смутился, вспомнив о ее утрате.

– Прости меня, я не выразил тебе своего соболезнования. Понимаю, как ты сейчас потрясена известием о кончине твоей мамы, мне искренне жаль. Тебе пытались сообщить раньше, но не смогли найти.

Выражение лица Лили осталось безмятежным, взгляд был по-прежнему спокоен.

– Да нет, я еще неделю назад получила известие о ее смерти. Это не стало для меня особым потрясением – ее болезнь была неизлечима, мы все этого ждали.

– Да, но… – Антон запнулся, не зная, что сказать.

– Я не могла приехать на похороны, потому что принимала процедуры – мое здоровье за последнее время сильно пошатнулось. Как я начала понимать, здоровье – самая главная вещь в жизни. Я себя серьезно запустила и только сейчас начинаю приходить в норму.

 Озабоченность, прозвучавшая в ее голосе, усилила его замешательство.

– Но что вдруг произошло с твоим здоровьем? – осторожно поинтересовался он. – Когда я видел тебя в начале июня, ты цвела, пахла и ни на что не жаловалась.

– У меня порой были жуткие приступы слабости – все из-за нервных перегрузок, как говорит невропатолог. Сейчас, правда, я уже совершенно пришла в норму, только голова изредка кружится. Это, как объясняет врач, из-за избытка кислорода в крови.

– Что за чушь, – не сдержавшись, воскликнул Антон, – какой врач тебе это говорит? Невропатолог? В каком санатории ты укрепляла свое здоровье, Лиля?

– Какая разница, – она вдруг занервничала под его пристальным взглядом, – сейчас я в прекрасной форме, и к чему это обсуждать? Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы говорить о моем здоровье?

Отведя глаза, он кивнул.

– Да, конечно. Помимо контрактов я хотел поговорить о моем долге – ты не согласишься на некоторое время отсрочить последнюю выплату? Я еще должен тебе около шестнадцати тысяч баксов, но…

– Понимаю, тебе нужны деньги. Я отдам распоряжение бухгалтеру – она не будет больше вычитать долг из твоего заработка.

– До какого числа ты даешь мне отсрочку?

– Я отдам распоряжение бухгалтеру, – повторила она, словно не поняв вопроса, – но если могу что-то еще для тебя сделать, ты только скажи.

Растерявшись, он не сразу вспомнил, как хотел сформулировать вторую просьбу.

– Нам нужно поговорить о Тане, я…

Лилиана с готовностью кивнула, словно именно этого и ожидала.

– Понимаю, ты тревожишься, ведь она твоя дочь. К сожалению, как сказала мне Тата, ничего нового пока детективы не сообщили.

– Ты… ты здорова, Лилиана? – против воли вырвалось у него в третий раз, и в третий раз Лилиана со спокойным недоумением ответила:

– Я же тебе уже говорила, что прекрасно себя чувствую, почему ты опять спросил?

– Ты впервые в жизни назвала меня отцом Тани, и я не понимаю…

– Зачем отрицать факт? – она пожала плечами. – Ты действительно ее отец, мне и прежде следовало это помнить и учитывать.

– Да, конечно, но тогда… тогда я должен сказать… Я, собственно, в любом случае обязан был это сказать – ты ее мать, и я не имею права ничего скрывать от тебя. Я нашел нашу дочь, Таня у меня, она сейчас спрятана у надежных людей, и как раз перед тем, как приехать сюда, я разговаривал с ней по телефону – с ней все в порядке.

– Ты ее нашел? – брови Лили удивленно взлетели вверх. – Но тогда почему ты ее прячешь, от кого? От меня? Если хочешь заниматься ее воспитанием, я не стану препятствовать.

Ее слова неожиданно заставили Антона испытать чувство вины.

– Я никогда не стал бы прятать Таню от тебя, – совершенно искренне возразил он, – но кто-то очень заинтересован в том, чтобы получить ее в свои руки – возможно, с целью шантажа. Скорей всего, это как-то связано с теми деньгами, о которых шла речь в офисе дяди Андрея. Думаю, лучше вернуть их, Лилиана.

– Вернуть? – в голосе ее послышалось раздражение, и в этот миг она стала похожа на себя прежнюю. – Кому? Лично я даже не знаю, кому эти деньги по праву принадлежали – Ючкину? Керимову? Конечно, если их вернуть, то со всех сторон набегут шакалы, и каждый отхватит себе кусок побольше – как, впрочем, делается везде в России. Что касается Капри, то он за свой миллиард получил жену для своего полоумного сыночка и должен быть доволен.

– Ты не должна так говорить, Лиля.

Эти слова Антон произнес очень резко, и взгляд Лилианы неожиданно помутнел, а сама она в ужасе отпрянула назад.

– Не буду, не буду так говорить, если ты не хочешь, Антон! В любом случае я сказала просто так – я никому не могу вернуть эти деньги, у меня их уже нет. Только ты не сердись, пожалуйста! Ты сердишься?

Подобная реакция на его слова и ее испуг потрясли Антона. Внезапно ему пришло в голову, что его первоначальные подозрения были правильны – причиной столь долгого отсутствия и теперешнего странного поведения Лилианы были именно деньги.

«Значит, они все же вынудили ее отдать им эти чертовы деньги! Я, конечно, не психиатр, но похоже, она в течение длительного времени подвергалась воздействию психотропных препаратов, гипнозу, электрошоку или какому-нибудь другому насилию – в арсенале современных пыток достаточно средств. Отсюда ее неадекватные реакции и то, с каким безразличием она рассуждает о смерти матери. Что бы ни было, но Лилька всегда любила родителей, хотя и изводила их своим поведением. Что ж, тут уж ничего не изменить – она сама на все это нарвалась и уже одно хорошо, что ее оставили в живых. Ладно, если она через пару-другую недель не придет в себя, то придется прибегнуть к услугам психиатра. Собственно говоря, ей давно бы не мешало это сделать. Возможно, так и лучше – деньги у них, какой им теперь смысл охотиться за Таней? Конечно, пока она не придет в себя, ребенка привозить в этот дом нельзя, возможно, мне даже придется связаться с Филевым и все ему объяснить»

Он сказал ей очень мягко и ласково:

– Причем тут я? И причем тут сержусь я или нет? Что с тобой, Лиля, чего ты боишься? Не надо так вздрагивать – леший с ними, с деньгами. Давай, мы пока решим вопрос с Таней, раз ты согласна признать, что я ее отец, и позволяешь мне принять участие в ее воспитании.

– Да-да, конечно. Если ты хочешь, чтобы Таня официально считалась твоей дочерью и носила твою фамилию, то я сегодня же приглашу адвоката, и он займется оформлением документов.

– Я бы этого желал больше всего на свете, – обрадовано воскликнул Антон, но тут же смущенно добавил: – Но… но ведь Илья в таком случае обо всем узнает, а ты этого не хотела.

С полным безразличием Лилиана пожала плечами.

– Какая разница – наш брак уже давно развалился, и все, что нас связывало, осталось в далеком прошлом. Для чего моей дочери носить имя чужого человека? Ты удивлен? Не понимаю, что тебя так удивляет, разве я рассуждаю неразумно?

У него невольно вырвалось:

– Если честно, то я в шоке от того, как разумно ты рассуждаешь.

– Когда все документы будут готовы, можете ехать заграницу – теперь ты богат, и если не хочешь, то тебе нет нужды на меня работать.

– Богат? Гм, – чувствуя замешательство от столь явного доказательства психического расстройства Лилианы, Антон почесал затылок. – Я бы предпочел пока сохранить свою работу в клинике, Лиля. Если ты, конечно, не решила меня уволить.

– Что ты, дорогой, конечно же, нет, но у меня в ближайшем будущем не будет ни времени, ни возможности заниматься клиникой. Я планирую ее продать и жить в Швейцарии – отец будет рад, он не станет возражать. Илья тоже получит свою долю и, думаю, будет доволен – он ведь теперь практически нищий.

– Да, после того, как ваша фирма погорела, он сильно нуждается в поддержке. Кстати, раз ты хочешь продать клинику, то сможешь использовать полученные деньги для воссоздания фирмы.

– Фирма – это вчерашний день, – равнодушно ответила она, – а Илья… А что Илья? Я ведь не могу осчастливить всех живущих на свете, я сама теперь не так богата, как прежде. Главное для меня было позаботиться о тебе – ты должен быть счастлив.

Не сразу осознав всю нелепость этого заявления и пораженный озабоченностью, прозвучавшей в ее словах, Антон решил, что рассудок Лилианы поврежден, сильнее, чем ему показалось вначале. Ему стало не по себе.

– Спасибо за заботу, Лиля, я тронут, – он постарался произнести это совершенно естественным тоном, – но почему ты вдруг решила уделить мне столько внимания?

– Почему? – ее взгляд заметался и остекленел, а ладонь на миг прижалась к виску. – Не знаю. Я так решила, и все. Знаешь, я почему-то вдруг очень устала – чуточку отдохну, а завтра уже начну работать в полную силу, – она взглянула на часы. – Вечером ко мне должны заехать друзья-греки – мы познакомились на источниках. Кстати, очень милые люди.

Решив, что ему пора уходить, Антон поднялся.

– Хорошо, тогда до свидания.

Однако Лилиана, протянув руку, его остановила.

– Погоди, куда ты? Мы не обсудили самого главного – сегодня утром я дала указание своим банкам открыть счета на твое имя и перевести туда деньги. Вся информация отправлена на твой компьютер и еще продублирована на этом диске, возьми, – она протянула Антону маленький пакет. – Естественно, все данные зашифрованы, код доступа – набор латинских букв AVLIT плюс восемь цифр. Начальные буквы имен всех членов нашей семьи – Александр, Валентина, Лилиана, Илья, Татьяна. Числа – последние две цифры года рождения, взятые в обратном порядке и переставленные местами. Таня родилась в девяностом, от нее и отсчитывай – ноль девять и так далее. Ты запомнил?

Меньше всего Антону хотелось обсуждать денежные вопросы сейчас, когда она находилась в таком состоянии, поэтому он ответил очень ласково:

– Подожди, Лилиана, давай мы обговорим все это позже. Я вполне способен заработать средства для воспитания нашей дочери, а ты, если очень хочешь, можешь положить эти деньги на имя Тани. Сейчас я больше всего хочу одного – чтобы она официально стала моей дочерью и носила мою фамилию.

– Сразу же после твоего ухода я вызову своего адвоката и отдам распоряжение в кратчайшие сроки оформить все документы нашей дочери.

Садясь в машину, Антон заметил, что держит в руках полученный от Лилианы диск. Со вздохом сунув его в свой кейс, он задумался. Вполне естественно, что госпожа Шумилова решила перечислить какие-то средства на воспитание своей дочери, но если б он, Антон Максимович Муромцев, мог в будущем сохранить свою работу главного врача частной клиники, то ему и без этих денег нетрудно было бы обеспечить и себя, и Таню, и Катю с детьми. Однако если все здания пойдут с молотка, и какой-нибудь олигарх решит устроить на месте медицинского учреждения сауну, бар или казино…

Томимый мрачными мыслями, Антон приехал на работу, и до самого вечера весь персонал клиники, испуганно перешептываясь, бегал по струнке. Дежурные врачи в отделениях трижды проверили, как медсестры выполняют их назначения, санитарка каждые двадцать минут выходила со шваброй протирать мраморную лестницу и коридор, а секретарша не решилась по своему обыкновению уйти домой на десять минут раньше положенного.

В шесть, проведя вечернюю пятиминутку, Антон отправился в диагностическое отделение навестить Артема Григорьева – тот уже чувствовал себя довольно бодро. Он сидел, обложенный подушками, и каждые пять минут куда-нибудь названивал по мобильному, а при виде Антона радостно заулыбался.

– Слушай, Муромцев, я беру назад все свои высказывания – у тебя тут среди дамочек действительно комфорт по экстра-классу, хоть пол меняй. Харчи отличные, так что я еще денек-другой на твоем курорте попасусь.

– А неделю-другую не хочешь? – буркнул Антон, присаживаясь в кресло рядом с кроватью. – Хочешь инфекцию занести? Ты нигде таких препаратов, как у меня на халяву не найдешь, лежи и играй со своим мобильником.

– Мои ребята звонили, сообщили, что возле квартиры Кати крутился подозрительный тип – зачем-то осматривал дверь. Ты туда один не езди – сначала предупреди меня. Как обстоят дела с документами твоей дочки?

– Я говорил с ее матерью, документы будут готовы через несколько дней, и она не возражает против отъезда Тани.

– Что ж, тогда стоит их всех поскорее отправить в Париж, как ты хотел. Кстати, к тебе завтра мужик подъедет, который твою квартиру купил, – Григорьев помахал телефоном, – отдаст остальные деньги. Спрашивает, когда ты вещи будешь вывозить – он может мебель у тебя купить, если хочешь. Организовать?

– Ладно, – вздохнул Антон, – спасибо, деньги мне действительно сейчас нужны.

– Тогда я тебе могу еще вариант предложить – один мой бывший клиент хочет снять квартиру поближе к центру. Если твоя сестра согласится сдать свои апартаменты на время отсутствия, то вы сразу получите и деньги, и охрану – он мужик крутой, Стаса с его компанией на десять шагов к дому не подпустит.

– Возможно, это и выход, я спрошу Катю, – Антон поднялся. – Ладно, лежи.

По дороге к себе в кабинет он мысленно подсчитывал, сколько денег потребуется для того, чтобы отправить в Париж Катю с тремя детьми и хотя бы на первое время обеспечить всем необходимым, потому что от денег Клотильды уже ничего не осталось. Конечно, Ольга Лаверне написала, что ждет их, но всего не предусмотришь.

Поколебавшись немного, Антон решил посмотреть, какую сумму перевела на его счет Лилиана. Включив компьютер и набрав названный ею код доступа, он открыл файл и остолбенел, когда на экране замелькали номера счетов и реквизиты.

Санитарка Тоня – веселая говорливая бабенка лет тридцати – усиленно терла пол в коридоре. Оробев при виде странного лица главврача, со стуком выскочившего из своего кабинета, она робко сказала:

– Антон Максимович, тут с дождя наследили, а я днем не успела убрать, поэтому…

– Сходите в палату к Кате Баженовой, попросите ее немедленно ко мне зайти. Посидите с детьми, если они не спят, я вам буду очень благодарен.

Он вернулся в кабинет, а Тоня, всплеснув руками и бросив швабру, со странно-торжественным лицом помчалась к Кате.

– Катя, иди, иди, Катя, он тебя зовет! – громким шепотом крикнула она.

– Кто? – Катя, только что покормившая детей и начавшая сцеживать молоко, даже рот разинула от удивления.

– Антон Максимович. Катька, иди, не ломайся, а то так и загубишь свою жизнь. Когда мужик зовет, когда ему надо, все бросай и беги, а то ведь баб кругом много. Иди, я посмотрю, если они проснутся.

Когда Катя торопливо вошла в кабинет, Антон, сидевший у компьютера, резко бросил ей через плечо:

– Запри дверь, я тебе сейчас кое-что покажу.

– Что случилось? – она закрыла дверь на задвижку и села рядом с ним. – Ко мне Тонька ворвалась с диким лицом и надавала кучу советов – она, по-моему, решила, что тебе срочно потребовалось потрахаться. Думаю, мы зря с самого начала не сказали людям, что мы – брат и сестра.

Антон отмахнулся и опять уставился на экран.

– Слушай, скажи, что бы ты ощущала, если б за пару часов вдруг получила почти два миллиарда.

Катя поправила очки и уточнила:

– Рублей или долларов?

– Дура ты, Катька, каких рублей – баксов, естественно.

– В принципе мне бы и одного миллиарда хватило, – рассудительно заметила она, – даже пусть и «деревянных». Ты что, психологический тест решил со мной провести?

– Я спросил серьезно. Так что бы ты чувствовала? Закрой глаза и представь.

Катя сладко зевнула, прикрыла рот рукой и послушно зажмурилась, но тут же фыркнула и замотала головой.

– Нет, Антоша, не могу, хоть убей! Это, наверное, как секс – если самолично не попробуешь, то вряд ли по-настоящему прочувствуешь. Менталитет другой.

– Смотри, – он слегка подвинулся, чтобы сестра могла видеть монитор, и вкратце передал ей свой недавний разговор с Лилианой.

Еще раз как следует тряхнув головой, чтобы привести в порядок мысли, Катя какое-то время смотрела на экран компьютера, потом, неестественно вытянув вперед шею, хрипло спросила:

– Лилиана перевела на твои счета все украденные деньги? – лицо ее внезапно исказилось, в глазах мелькнул ужас, и она закричала: – Нет! Антон, она тебя просто подставила – прежде охотились за ней, теперь будут охотиться за тобой. Не трогай эти миллиарды, Антон, умоляю тебя! Наверняка за движением денег следят, и если станет известно, что она перечислила все тебе… Они убьют наших мальчиков, они убьют их! Нет!

Глаза Кати закатились, зубы стучали, тело колотила дрожь. Схватив сестру за плечи, Антон встряхнул ее, потом легонько шлепнул по щеке.

– Прекрати истерику, ты спятила? – он с досадой вздохнул. – Да ладно, от тебя, видно, сейчас умных слов не дождешься. Чего ты разревелась?

Она тихо плакала, судорожно всхлипывая и вытирая слезы рукой.

– Я боюсь, Антоша, я очень боюсь! Я сейчас всего боюсь, я боюсь за тебя и за мальчиков. Не знаю, что со мной, не сердись – после всего, что было, я вообще какая-то не своя, мне от всего страшно.

Антон внимательно посмотрел на нее и, пожав плечами, мягко сказал:

– Ладно, успокойся, ты и вправду еще не очухалась. Иди к мальчикам и чуток поспи. Думаю, через денек-другой я вас вместе с Таней отправлю в Париж к Ольге – тебе нужно срочно сменить обстановку.

Проводив глазами сгорбившуюся фигурку сестры, он вздохнул, подумав, что и сам за эти дни стал таким же пугливым, как Катя. Пожалуй, ничего страшного не случится, если все же съездить к Диане и повидать Таню – вряд ли кто-то устроил засаду у клиники, чтобы проследить за каждым его шагом. Пока, конечно, никому неизвестно, что он, Антон Максимович Муромцев, заделался миллиардером – тогда, наверное, придется нанимать охрану или чего-то там еще. Правильно сказала Катя: другой менталитет, другие привычки. Миллиардер ведь не пойдет в универсам покупать себе копченой колбасы на завтрак:

 «Ах, извините, у вас нет сдачи с миллиарда баксов? Тогда отрежьте мне кусок на всю сумму, чтоб без сдачи».

Антон расхохотался и всю дорогу до дома Дианы старался подавить этот нервный смех. Таня, повиснув на шее отца, заглянула ему в лицо.

– Папочка, почему ты все время такой смеющийся?

– День солнечный, – отшутился он. – Ты тоже негрустная.

– Я сегодня весь день, пока тетя Диана была на работе, помогала дедушке Сене пыль с книг вытирать. У него такие старые книги есть, которые вообще нельзя пылесосом чистить – только сухой тряпочкой. И на немецком языке есть, и на французском, и на английском.

Диана вошла, раскрасневшаяся от жара плиты и явно обрадовалась гостю, потому что глаза у нее засияли от счастья, а в голосе появились особые журчащие интонации.

– Танюша, стол быстренько накрываем, достаем тарелки – папа голодный, у меня сырники готовы.

Девочка подбежала к ней и погладила по руке.

– Тетя Диана, а давайте на кухне поужинаем – мы ведь, когда папы нет, там всегда едим, чтобы в комнате тараканов не было. И дедушка Сеня с нами посидит, расскажет что-нибудь.

Диана смущенно взглянула на Антона – тот во время своих визитов к ней старался как можно меньше попадаться на глаза ее соседям.

– Нет, Танюша, папа, устал, пусть поужинает в комнате и отдохнет, а то этот дед как заведется болтать, так его не остановишь.

– Ой, а мне так интересно его слушать, – Таня разочарованно вздохнула, но послушно пошла за Дианой, по дороге обернувшись к отцу: – Папа, а про тебя дедушка Сеня говорил, что ты ему очень и очень нравишься.

Антон встретился глазами со сконфузившейся Дианой и весело улыбнулся.

– Ну, раз я ему так нравлюсь, то давайте действительно перейдем на кухню – нечего в комнате тараканов кормить, пусть тараканы едят там, где им положено.

Дедушка Сеня оказался очень приятным, но и впрямь чрезмерно говорливым старичком семидесяти с лишним лет. Приосанившись, он пожал Антону руку.

– Чрезвычайно рад, чрезвычайно рад познакомиться со столь интеллигентным молодым человеком. В наше время культурная молодежь – большая редкость. Я был в восторге, когда ваша дочка перевела мне из Шиллера и из Беранже. Книги лежат, понимаете, а прочесть не могу – прежде у нас к языкам не так серьезно относились.

Диана положила ему на тарелку сырник и хмуро сказала:

– Вы бы лучше ваши книги букинисту снесли, дядя Сеня, а то у вас в комнате повернуться от них негде. Кому сейчас это старье нужно – все с компьютерами.

– Вот и неправа ты, Дианочка, неправа, – старик погладил подбородок и подмигнул Тане, – Танюшке интересно было, да?

– Да, дедушка Сеня, очень интересно, – в глазах девочки мелькнул восторг, – мы с моим дедушкой в прошлом году были в музее в Риме, так там одна такая книга под стеклом лежит, и ее даже руками трогать нельзя, а у вас целый шкаф!

– Внуки у меня в детстве тоже иллюстрации любили разглядывать, – степенно рассказывал дед Семен, вилкой отделяя от сырника маленькие кусочки и отправляя их в рот. – Книги эти еще бабка моя читать любила – дед у меня был зубной врач, он с семьей до революции весь этаж занимал. Отец и его братья в первую германскую войну офицерами служили, так их всех за это в тридцатых годах НКВД расстреляло, а меня в институт так и не приняли – сын врага народа. Зато жену я себе хорошую нашел – после войны мужиков мало осталось, девки ни на что не смотрели. Да.

Он внезапно задумался, а Антон, чтобы поддержать разговор, вежливо спросил:

– Вы где воевали?

Старик встрепенулся и насупил брови:

– Не воевал, не воевал – астма у меня бронхиальная, с детства мучился. Матушка моя радовалась, что я опасностей войны избежал, но я сейчас жалею – дали бы мне теперь отдельную квартиру, как ветерану. Сыновья выросли, поразъехались, а я тут так свой век и доживаю – метраж большой, на очередь не ставят.

– Да вы сами не хотите, дядя Сеня, – с досадой возразила Диана и, подумав, положила ему на тарелку еще один сырник, – а то б давно свою комнату на квартиру в Подмосковье разменяли – зачем вам Москва, вы дальше подъезда все равно не ходите. Из-за вас и мы тут сидим – давно б всю квартиру разменяли и разъехались, а вам нравится тут в тараканнике жить.

– И не хочу, – пробурчал старик, ковыряя второй сырник, – я в этой квартире с рождения живу, а ты сюда только восьмидесятом въехала. Еще бабке своей Кузьминичне спасибо скажи – не пожалела б она тебя, не прописала бы к себе, так и куковала бы ты у себя в Тамбове. Жди теперь, пока мы с бабкой помрем, потом будешь меняться. А то так получается, что всяк, кому не лень, в Москву стремится, а нас, москвичей, гонят.

Диана вздохнула и покачала головой.

– Никто вас не гонит, дядя Сеня, никто вам ничего плохого не желает – хоть сто лет живите. Только вы иногда такую ерунду говорите и вообще перестали в жизни ориентироваться, – она вдруг заметила, что Таня задремала, прислонившись головой к плечу отца, и, понизив голос, тихо сказала Антону: – Она привыкла рано ложиться, отнеси ее в комнату.

И тут старик, показывая, что он еще не совсем перестал ориентироваться в жизни, шепотом произнес:

– Постели-ка ты ей, Диночка, сегодня у меня, а то Евдокия моя нынче на даче, мне одному одиноко лежать и в потолок плевать, – а когда Диана, вспыхнув от радости, побежала стелить Тане постель у него, в комнате, он заговорщически подмигнул Антону: – Чего говорить, Диночка всегда хорошая девочка была – и училась, и за бабкой приглядывала. Вы уж ее не обижайте, молодой человек, у нее и без этого жизнь несладко складывается. А к Танюшке она прекрасно относится, прекрасно!

Все же Диана сначала убедилась, что Таня крепко спит на кровати Евдокии Ильиничны, и только после этого, вернувшись к себе в комнату, подошла к Антону и, сев рядом с ним на диван, прижалась щекой к его плечу.

– Мы так давно не были друг с другом!

– Этот дед Сеня – отличный парень, – с улыбкой шепнул он и, запрокинув ей голову, поцеловал в губы долгим поцелуем, от которого все тело молодой женщины напряглось и затрепетало.

В тот день она отдавалась ему с какой-то неистовой страстью, а потом, лежа с затуманенными глазами, выдохнула:

– Мне так хорошо! Антон, мне Таня говорила… Это правда, что Катя – твоя сестра?

Антон в задумчивости провел рукой по ее животу, потом лег на спину и подложил под голову согнутую руку.

– Правда, но пока ни о чем меня не спрашивай, ладно?

– Конечно, – но в ее голосе слышались нотки счастья, – ни о чем не буду спрашивать, пока ты сам не захочешь сказать.

– Ну и хорошо, – у него вдруг мелькнуло, что они с Дианой уже лет пятнадцать, наверное, периодически встречаются и спят друг с другом, а ему даже в голову никогда не приходило поинтересоваться, где ее родители или другие родственники. – Я даже не знал, что ты из Тамбова, – сказал он, вспомнив слова старика-соседа.

Неожиданно для самой себя Диана начала рассказывать:

– Когда я кончала школу, отца посадили. Он пить начал, когда я маленькая была, трезвым его и не помню. Мать долго терпела, однажды забрала меня и ушла в общежитие – мне тогда как раз десять стукнуло. С тех пор отец, как напьется после работы, так и приходит в общежитие скандалить, а мы с мамой в комнате у комендантши прячемся. Отца все боялись, даже милиция не хотела связываться – он был очень высокий и сильный, одним ударом мог дерево сломать. Когда мне было шестнадцать, мама познакомилась с хорошим человеком, но даже думать боялась, чтобы оформить с ним отношения – так боялась отца. А ему, все равно, кто-то сказал, и он однажды вечером заявился в общежитие с топором. Я была у подружки, когда вернулась, его уводили в наручниках – он зарубил маму, ее друга дядю Аркашу, а потом погнался за комендантшей и ее тоже убил. Ему дали пожизненное, я даже не знаю, где он и что он, а меня взяла к себе мамина тетя. Она жила в Москве, и ей с большим трудом удалось меня прописать – в Москву ведь не прописывали, но поскольку я была несовершеннолетняя и в виду трагических обстоятельств, все-таки разрешили.

Антон виновато погладил ее по плечу.

– Я даже подумать такого не мог, почему ты никогда мне ничего не говорила?

Диана печально вздохнула.

– Зачем? Я никогда никому не рассказываю – не нужно другим людям такое навязывать, мне и самой тошно вспоминать. Это уж дядя Сеня от бабки моей знает подробности, а я сама даже мужу покойному…

Ее прервал звонок мобильного телефона в кармане брошенных на спинку стула брюк Антона.

– Извини, Динуля, – он протянул руку и нащупал трубку.

Строгий молодой голос произнес:

– Здравствуйте, Антон Максимович, мы с вами на днях виделись в нашем комитете, я дочь Дарьи Петровны Абросимовой. Извините, что так поздно, но я по поводу того поручения, что вы мне дали – по поводу партнеров той погибшей девушки.

– Нонночка? Здравствуйте, рад вас слышать. Не волнуйтесь, для меня еще совсем не поздно – всего лишь начало двенадцатого, – но вам я бы посоветовал в это время уже спать.

– Спасибо, – сухо возразила она, – но возникли проблемы.

– Ладно, тогда я сейчас перезвоню вам с городского телефона, чтобы вы не тратили деньги. Какой у вас номер?

Натянув брюки, Антон сунул ноги в тапочки и вышел в коридор, где на обсиженной мухами полочке стоял старый телефонный аппарат.

– Да, я слушаю, Антон Максимович, – сказала Нонночка, вновь услышав его голос. – Я хочу, во-первых, сообщить, что почти всех этих ребят мне удалось повидать и поговорить с ними.

– Наверное, вам пришлось не очень легко, – мягко заметил он.

– Естественно, – ее голос тоже смягчился, но она тут же с присущей ей строгостью добавила: – Но это моя работа. Конечно, очень непросто было говорить с этой молодой парой, которая ждет ребенка – слезы, отчаяние, взаимные упреки. Однако мне удалось убедить их пойти сделать анализы. Я рассказала им про свою группу, предложила даже зайти и посмотреть, как мы занимаемся. Они сдадут кровь на анализ, и я буду держать их обоих под контролем.

– С ребятами было, наверное, немного проще?

– Я бы не сказала – один растерялся, другой сначала решил, что это розыгрыш, а третий – такой застенчивый, его зовут Ваней – даже начал плакать. Но я не из-за этого звоню, у меня проблема с последним – его зовут Борис Томилин, а ребята между собой называют Бобом. Он уехал сразу же после того дня, и никто из друзей ничего о нем не знает. Только та девушка – Ксения, – которую он изнасиловал, сказала, что он на следующий день к ней зашел и просил выйти за него замуж, но она отказалась, и потом он куда-то исчез. Я была у его матери, но она говорила очень нелюбезно – чуть ли не накричала на меня. Естественно, я ей не объяснила, почему я интересуюсь ее сыном – я ведь не имею права никому, даже самым близким родственникам, давать информацию без его согласия. Кажется, она решила, что я просто вешаюсь ему на шею. Короче, она заявила, что Борис подписал контракт с какой-то зарубежной фирмой и уехал за границу. Там его, как она говорит, ждет невеста – они познакомились по Интернету и в ближайшее время собираются пожениться. Вы понимаете, что если это правда…

– Понял, – быстро ответил Антон, – хорошо, Нонночка, я беру это на себя – постараюсь немедленно связаться с человеком, который дал мне всю эту информацию. Когда что-то прояснится, я вам сразу же сообщу. Передавайте привет маме и спасибо вам еще раз, вы очень много сделали.

– Не за что, это моя работа, – строго повторила девушка. – До свидания, сообщите мне, когда будет известно.

Вернувшись в комнату, он покосился на белевшую в темноте спину повернувшейся к стене Дианы, подумал и решил позвонить Алеше – если парень еще в Москве, то самым разумным было бы начать с него.

– Антон Максимович? – с легким недоумением в голосе спросил юноша. – Я могу вам чем-то помочь?

Формальная вежливость этого общепринятого на Западе вопроса почему-то задела Антона, и он ответил довольно сухо и даже чуть-чуть грубовато:

– Да нет, спасибо, другим будешь помогать, а я как-нибудь своими силами. Я звоню, собственно, по твоим делам, но извини, если разбудил.

– Я не сплю – вожусь в гараже с машиной, – усмехнулся Алеша, – но простите, если что-то не так сказал.

«Действительно, что это я взъелся? – подумал Антон. – Парень за несколько дней в Англии усвоил манеру обращения английских аристократов, и отлично. Привыкли мы тут в России – если звонишь человеку ночью, а он тебя не посылает подальше, то сразу обидно. Типа как в «Брильянтовой руке» – наши люди в булочную на такси не ездят. Наши люди по ночам так вежливо не разговаривают! Нет, мне действительно нужно срочно заняться самовоспитанием и поменять менталитет»

– Возникла проблема, Алеша, и очень серьезная, – он вкратце передал слова Нонночки и добавил: – Не знаю, насколько хорошо ты знаешь эту даму – возможно, тебе, как другу своего сына, она согласится сообщить его координаты.

– Хорошо, утром к ним съезжу – постараюсь что-нибудь узнать и перезвоню вам.

– Лучше не мне, а свяжись с психологом, который занимается этим вопросом. Записывай номер телефона, ее зовут Нонной.

– Записываю, – прижав плечом трубку к уху, Алеша вытащил из кармана электронный органайзер и нажал на нем несколько клавиш, – а как по отчеству?

– Можешь без отчества. Ладно, желаю удачи. Ты еще долго будешь в Москве?

– Точно не знаю, но до отъезда непременно с этим разберусь, Антон Максимович, не волнуйтесь. У меня в запасе еще несколько дней – до первого июля.

С первого июля Алексею Малееву, согласно подписанному с британской фирмой контракту, нужно было приступать к работе. С каждым днем ему все сильней и сильней хотелось оказаться подальше от Москвы и обо всем забыть. Жалея, что обещал отцу безвылазно сидеть дома, он целыми днями возился в гараже, ползая с гаечным ключом под своим БМВ, подкручивая гайки, болты и проверяя сцепления – так было легче заставить себя ни о чем не думать. Однако после разговора с Антоном Муромцевым у него появилась уважительная причина нарушить обещание.

Ранним утром следующего дня Алеша поехал в Люберцы к матери Боба. Это была очень худая, рано ссутулившаяся женщина, страдавшая остеохондрозом и в сырую погоду всегда ходившая с шерстяным платком, повязанным вокруг поясницы. Из-за постоянного недомогания внутри нее постоянно кипело раздражение, по этой причине разговаривать с ней было нелегко, однако Алеша знал, что с утра она работает, зато сестрица его бывшего однокурсника, горластая тинэйджерка Люба, скорей всего тусуется с друзьями где-нибудь около дома.

Он остановил машину рядом с переполненным гниющими отбросами мусорным контейнером и сразу же увидел лохматую длинноногую девчонку, лузгающую семечки в компании громко матерившихся подростков. Увидев лихо затормозивший красный БМВ, они притихли. Алеша вылез и помахал рукой:

– Привет, Любаша.

Люба зарделась и, покосившись на друзей, степенно кивнула:

– Здравствуй, Алеша, как поживаешь? Ты к Бобке? А он уехал, – она с интересом посмотрела на еще незажившие синяк и ссадину на его лице, и в глазах ее мелькнуло восхищение.

– Знаю, – так же степенно ответил он, – я к тебе – у меня тут возникло одно небольшое дельце, нужна твоя консультация. Отойдем на пару минут?

Люба облизала губы и небрежно бросила приятелям, почтительно взиравшим на БМВ:

– Облом, чуваки, меня зовут.

Менее, чем через час, безнадежно застряв в пробке на Рязанском проспекте, Алеша достал телефон и позвонил по номеру, который накануне продиктовал ему Антон. Строгий женский голос ответил:

– Я вас слушаю.

– Будьте добры попросить Нонну Абросимову, меня просил связаться с ней Антон Максимович Муромцев.

– Это я, вы по поводу Бориса Томилина?

– Как говорит его сестра, он действительно заключил контракт на год с одной кампанией в Асансоле – это промышленный город в Индии. Думаю, это правда – у нашего ВУЗа хорошая репутация, нам предлагали заключить контракты, когда мы еще учились.

– В таком случае я, к сожалению, ничем не смогу помочь – наша ассоциация не имеет филиалов в Индии. Вы можете официально обратиться в соответствующее медицинское учреждение или, если хотите, свяжитесь с ним лично.

– Я с самого начала мог бы связаться с ним лично, у меня есть его электронный адрес, но… если честно, то я не знаю, какими словами… Возможно, стоит подождать его возвращения в Москву? Как я понял, жениться он пока не собирается – это все фантазии его матери.

– Тем не менее, предупредить его надо срочно, – мягко возразила она. – Лучше начать профилактическое лечение до того, как болезнь себя проявит. Тем более, что он находится в непривычно жарком для себя климате. Я понимаю, что вам нелегко, и готова помочь, как специалист, составить письмо, если вы затрудняетесь.

Алеша вздохнул с некоторым облегчением.

– Я был бы вам очень благодарен. Буквально через пару дней я уезжаю, если вы сможете сегодня или завтра…

– Приезжайте сегодня к двум, если хотите, – это на Варшавке. У меня будет перерыв между двумя группами, и я займусь вами.

По адресу, указанному Нонной Абросимовой, на первом этаже старого кирпичного дома находилась обыкновенная квартира, и Алеша сначала даже решил, что ошибся домом. Тоненькая девушка, открывшая ему дверь, смотрела строго и вопросительно.

– Извините, я, наверное, не туда попал, – замявшись на пороге, смущенно сказал он и сделал шаг назад, – мне нужна Нонна Абросимова, но…

– Нонна Абросимова – это я, заходите. Вы Алексей, наверное? – руки она, однако, не подала.

В квартире, куда ввела его Нонна, было две комнаты. В одной из них – побольше – стоял огромный квадратный стол, на стене висел большой белый экран и рядом с ним доска на колесиках.

Алеша с недоумением огляделся.

– Это и есть ваша ассоциация?

– Мы снимаем эту квартиру для групповых занятий, – объяснила она, – сюда приходят инфицированные и больные СПИДом люди, которые живут в близлежащих районах. Если не боитесь, то мы можем поговорить в комнате для занятий.

– Боюсь? А почему я должен бояться?

Нонна пожала плечами.

– Многие вообще боятся сюда заходить – считают, что можно заразиться через мебель, предметы обихода. Вы не поверите, но некоторые знакомые перестали подавать мне руку – они полагают, что я больна СПИДом, раз работаю с ВИЧ-инфицированными.

Алеша понял, почему она при знакомстве тактично не стала подавать ему руки, и преувеличенно весело рассмеялся.

– Наш народ напуган и недоверчив – ничего не поделаешь. Не обращайте внимания.

– Хотите кофе или чаю? – спросила девушка, чуть прищурив глаза. – Мы тут всегда пьем что-нибудь в перерывах.

Он хотел отказаться, но вдруг понял, что она его испытывает.

– Если вас не затруднит, конечно.

Нонна тоже засмеялась.

– Не волнуйтесь, тут у каждого своя посуда.

Текст письма Бобу они составили довольно быстро, и Алешу поразило, как вдумчиво и толково она подсказывала ему отдельные фразы.

– Я прежде плохо себе представлял, чем занимаются психологи, – признался он.

– Многие плохо это себе представляют, – в ее глазах забегали смешинки, – считают психологов и психоаналитиков чем-то вроде недоучившихся психиатров. Тем не менее, иногда мы помогаем. Так что, если будут проблемы, милости просим.

Алеша улыбнулся.

– У меня есть прекрасный рецепт от всех проблем – не позволяю себе о них думать.

– Вы загоняете их внутрь себя, это не рецепт. Мы, наоборот, вытаскиваем проблему, обсуждаем ее и учимся с ней жить. А загонять проблему внутрь себя опасно – это может привести к трагическим последствиям.

– Я дубовый, – пошутил он, – меня проблемами не прошибешь – меня можно уничтожить только физически.

– Вы просто строите из себя супермена – не позволю, дескать, какой-то вшивой проблеме меня одолеть!

Алеша усмехнулся и покачал головой.

– Слушай, давай на «ты», а? Согласна? Так вот, молодой и прекрасный психолог, я – мужчина и никому кричать о своих проблемах не побегу. Вот тебе я, если нужно, могу помочь.

– Помоги, – неожиданно согласилась она, – через полчаса у меня занятия с группой. Ты полчаса можешь погулять у двери – с четырех до половины пятого? Парень, который должен был нас сегодня караулить, задерживается.

– Караулить? – изумился Алеша. – Но зачем вас караулить?

Нонна вздохнула.

– Нас турбюро, что по соседству поджимает, хочет выселить из помещения и расширить свой офис. У нас, конечно, договор аренды и все прочие документы оформлены, поэтому официально они ничего не могут сделать, так начали на нас жителей из дома натравливать. Они тут как-то чуть ли не митинг под дверью устроили – кричат: «СПИДоносцы, вон из нашего дома!». Потом мама договорилась, и из охранной фирмы стали присылать человека в форме – он дежурит, когда у нас занятия. На них форма производит впечатление – они и близко не подходят. А сегодня они звонили – только к пяти их человек сможет подойти. С утра вроде обошлось, но вечером… Конечно, ты без формы, они по пьянке и накостылять могут. Так что, если боишься…

 Если серьезно, то Нонна не верила в реальность угрозы со стороны жителей дома, поэтому в глазах ее, когда она говорила, прыгали веселые искорки. Однако при слове «боишься» Алеша вспыхнул.

– Конечно, побуду, о чем разговор! Время у меня есть, где нужно стоять?

– Можешь и в прихожей посидеть, раз ты такой храбрый. Просто ребята с охранной фирмы знают, что сюда приходят ВИЧ-инфицированные, поэтому в квартиру входить отказываются.

С каждой минутой Алеша испытывал все большее уважение к этой серьезной и спокойной девушке.

– А ты сама? Неужели совсем не боишься? Я, конечно, знаю, что вирус передается только половым путем и через кровь, но все же…

– Да, моя мама тоже волнуется, – девушка вздохнула, – ей прежде все мерещилось, что кто-нибудь из группы меня изнасилует или нападет с зараженным шприцем – фантазия у нее работает. Теперь, конечно, успокоилась – привыкла. Но жених мне до сих пор скандалы устраивает – говорит, что как только мы распишемся, он меня близко сюда не подпустит. Но это мы еще посмотрим!

Алеша сидел в прихожей, перелистывая журнал, и старался не смотреть на входивших в квартиру людей. Пришло десять человек – пять девушек, две женщины лет сорока, два паренька лет семнадцати-девятнадцати и низкорослый болезненного вида мужчина лет тридцати пяти.

Из комнаты, где проходило занятие, до Алеши доносился голос Нонны, потом начался спор, но ему никак не удавалось вникнуть в суть обсуждаемого вопроса. Внезапный звонок в дверь заставил его вздрогнуть, и голоса в комнате сразу стихли. Нонна торопливо вышла в прихожую и, сделав Алеше знак молчать, прислушалась, потом громко спросила:

– Кто там?

– Участковый милиционер, в глазок выгляньте. Откройте, чем вы там занимаетесь?

Открыв дверь, Нонна встала на пороге и протянула документы толстому мужчине в милицейской форме, за спиной которого стояло несколько мужчин и женщин.

– Помещение арендует наша Ассоциация, все документы у нас в порядке.

Милиционер, оттолкнув ее руку, шагнул внутрь.

– Не знаю, как и что там у вас в порядке, но только жильцы жалуются – у меня их заявление, они требуют, чтобы вас отсюда убрать. И по санитарным нормам вы тоже права не имеете заразных людей тут собирать.

– У нас есть разрешение от санэпидстанции.

Женщина с мешками от отеков на лице выдвинулась из-за спины участкового.

– А эти с санэпидстанции сами пусть так поживут – чтобы со СПИДом постоянно в одном доме, – истерически закричала она, – у нас тут дети!

Стоявшая на лестнице толпа сразу же заголосила, напрочь заглушив голос Нонны, что-то пытавшейся им сказать. Алеша резко шагнул вперед.

– Уходите отсюда, – в бешенстве сказал он милиционеру, – вы не имеете права сюда вламываться без санкции прокурора. Уходите и уберите всех этих людей!

– А ты кто тут такой? – лицо участкового побагровело. – Документы у тебя есть?

– Подожди, Алеша, – Нонна поспешно его отстранила, – погоди, я сама разберусь.

Дверь комнаты открылась, ВИЧ-инфицированные люди молча толпились на пороге.

– И тут нас гонят, и опять нас гонят, – каким-то спокойно-безнадежным голосом произнес низкорослый мужчина, качая головой.

– Ищите себе другое место, у нас жильцы против, – седой мужчина с палочкой вытащил бумагу и помахал ею в воздухе.

– Простите, но этот дом принадлежит муниципалитету, – очень твердо произнесла Нонна, – мы арендуем квартиру у муниципалитета, и жильцы в данном случае ничего решать не могут. Выйдите отсюда!

– Ах ты, б…ь! Как они теперь стали со старшими разговаривать! – выкрикнула женщина и неожиданно вцепилась в руку Нонны. – Нахалка!

Девушка покачнулась от неожиданности и резким движением высвободила руку. Женщина покачнулась и взвизгнула, а милиционер внезапно рявкнул:

– Ах, ты еще и драки тут затеваешь!

Схватив Нонну за плечо, он потащил ее на лестницу, но Алеша, прыгнув вперед, мгновенно заломил ему руку за спину и заставил согнуться пополам. Участковый побагровел, пытаясь высвободиться, нащупал кобуру пистолета, но Алеша выдернул у него оружие. Один из мужчин попробовал ударить юношу, но получил сильный удар ногой и, согнувшись пополам, взвизгнул:

– Бандит! Милицию вызовите!

Неожиданно женщина с визгом вцепилась в волосы Нонны и, ударив ногой в живот, начала трясти. Услышав болезненный крик девушки, Алеша, резким движением вытолкнув милиционера на лестницу, оторвал от Нонны женщину и, подняв в воздух, выкинул следом. Стоявшие на лестнице люди с визгом попятились. Нонна, держась за живот, прижалась к стене, и лицо ее было белым, как мел.

– Живот… Я беременна.

– Скорее, – Алеша подхватил девушку, закинув ее руку себе на шею, и крикнул тем, кто был в квартире: – Идите за мной, не бойтесь, они вас не тронут.

Толпившиеся на лестнице молча расступились, пропустив их, лишь участковый кинулся к Алеше и плачущим голосом крикнул:

– Оружие отдай, гад! Найду ведь тебя, из-под земли достану!

Однако подойти близко он не решился. Открыв дверь своей машины, Алеша втолкнул Нонну внутрь и, сев за руль, рванул БМВ с места. Кусая губы и прижав руки к животу, она пыталась сдержать стон. Доехав до светофора, где скопились ожидающие зеленого света машины, Алеша по тротуару объехал длинный ряд, не обращая внимания на возмущенно шарахавшихся прохожих, и помчался вперед, одной рукой держась за руль, а другой прижав к уху сотовый телефон.

– Антон Максимович, я везу к вам Нонну Абросимову, ей плохо.

Остановив машину на улице у проходной клиники, он вытащил Нонну и понес ее мимо испуганно распахнувшего дверь старика-охранника. Навстречу ему спешили Антон и два санитара с носилками.

– Что с ней? – резко спросил Антон.

– Ударили в живот.

Нонну увезли, а Алеша зашел в вестибюль клиники и, опустившись на мягкий кожаный диван, стал ждать, решив не уходить, пока не узнает, что с девушкой. Он ждал Антона, но того все не было, и юноша, закрыв глаза, неожиданно провалился в какую-то темную пучину. Перед ним стояло лицо Насти, она протягивала к нему руки и шептала:

«Люблю, Леша, ты мой единственный».

Его заставили очнуться голоса. Антон вел под руку плачущую полную женщину. С другой стороны ее поддерживал седой полковник с такими же живыми и темными, как у Ноны, глазами.

– А я уже приданое ребеночку приготовила, господи, господи, да как же так?

– Перестань, Дашуня, – расстроено утешал ее Антон, – все бывает, ты же сама врач.

– Какой я врач – своего внучка не уберегла.

– Перестань! – сердито бросил полковник. – Ты лучше посмотри, каков этот наш будущий зятек – даже не изволил явиться. А я ведь ему сразу позвонил.

– Только бы с ней все было в порядке, только бы с ней…

– С ней все будет хорошо, – ласково сказал Антон и, остановившись рядом с Алешей, указал на него полковнику: – Это тот юноша, который привез Нонночку, если хочешь, то поговори с ним. Алеша, это родители Нонны, ты можешь рассказать им, что и как случилось? Она под наркозом, а они хотят знать. Пройдите в мой кабинет, вам там будет удобней.

– Как она? – хмуро спросил Алеша, шагая рядом с ним по мягкому ковру.

– Потеряла ребенка, ничего нельзя было сделать. Будем надеяться, что других осложнений не будет.

Выслушав рассказ Алеши, Дарья вновь заплакала.

– Я говорила, что нельзя ей было там работать! Они бы ведь и убить ее могли, если б не этот молодой человек!

– Ты, парень, молодец, спасибо, – полковник Абросимов внимательно посмотрел на Алешу, и взгляд его стал озабоченным, – однако меня беспокоит, что ты связался с ментом.

В глазах Антона тоже мелькнула тревога.

– Нападение на милиционера в форме при исполнении… Куда ты дел его оружие?

Юноша растерянно пожал плечами.

– Наверное, где-то бросил, не помню. Мне было не до того – Нонне стало плохо, а эти больные люди были в таком ужасе! Я вывел их из квартиры и повез Нонну в клинику. Да ведь этот милиционер первый стал распускать руки – потащил ее на лестницу, он не имел права…

Антон с сердцем стукнул кулаком по столу.

– Иди ты знаешь, куда со своим правом! Тебе известно, что полагается за нападение на сотрудника милиции? Будет тебе твоя поездка в Англию!

– Погоди, Антон, нельзя, чтобы у парня были неприятности, – сказал Абросимов, – я, конечно, подниму свои связи, но пока мы с Дашей сами туда съездим – если этот мент никуда еще не заявил, то попробуем с ним договориться.

– Шутишь? Конечно заявил, – Антон нервно мерил шагами кабинет, – такого не скроешь, там полдома свидетели. Наверняка доложил начальству, что на него напал бандит и отобрал оружие. И номер БМВ Лешкиного сообщил. Пока ты со своими связями будешь разбираться, Лешка до дома не доедет – его на первом же посту тормознут и отправят в предвариловку. Оттуда, сам знаешь, вытаскивать будет волокита, а ему уезжать.

Алеша беспечно махнул рукой.

– Да ладно вам меня пугать, прорвусь.

– Не надо на рожон лезть, парень, – нахмурился Абросимов.

Дарья перестала плакать и подняла голову.

– Это твоя красная машина у проходной стоит? Так ты ее пока тут оставь, чтобы тебя и вправду по дороге домой не задержали – когда все уладим, заберешь. Мы тебя на своей довезем. Антон с машиной ведь ничего не случится?

– Да что с ней может случиться? Сейчас скажу вахтеру – он ее на территорию клиники загонит, чтобы не «разули». Я теперь свою тоже на территории держу. Давай ключи, Лешка, мы за твоим конем присмотрим.

– Ладно, – сдался Алеша и со вздохом вытащил ключи, – я потом за ней заеду. Довезите меня до метро, если это вас не затруднит.

Антон проводил их до машины, помог Дарье сесть и ласково погладил ее по плечу.

– Сегодня Нонна поспит, а завтра уже сможешь забрать ее домой. Не волнуйся, Дашуня, у тебя еще будут внуки.

– Твоими бы устами, Антоша, да мед пить, – горестно говорила она, усаживаясь на сидение. – А этот ведь так и не приехал, а? Небось, опять играет где-то. Ему ведь кроме игры ничего в жизни не нужно.

Антон задумчиво смотрел вслед отъехавшей «Ниве», и когда машина скрылась за углом, повернулся к ожидавшему старику-вахтеру и протянул ему ключи от Алешиной машины.

– Будьте так добры, загоните БМВ на территорию клиники, поставьте рядом с моей машиной.

Не дожидаясь, пока возившийся с ключами вахтер заведет машину, он повернулся и направился в клинику, но не успел сделать и десяти шагов, как сзади прогремел взрыв. Огромный столб пламени метнулся вверх вместе с обломками БМВ, и мощный удар в спину швырнул Антона вперед, заставив пролететь несколько метров. Он не услышал второго взрыва и не почувствовал, как красное крыло машины накрыло его сверху, защитив от падающих с неба обломков и бушевавшего вокруг огня.

Когда к нему вернулось сознание кто-то знакомый рядом с ним всхлипывал и что-то жалобно бормотал.

– Катька, – голос его прозвучал еле слышно, но Катя, немедленно перестала плакать и наклонилась над братом.

– Антоша! Братик, родной, любимый, ты меня слышишь?

Антон попытался приподнять веки и увидел над собой белый потолок, который тут же начал вращаться с такой силой, что к горлу подступила тошнота. Он вновь закрыл глаза и сказал очень тихо, но, как ему самому показалось, строго:

– Прекрати реветь, в чем дело? Где я?

Она заторопилась:

– Здесь, здесь, в клинике. Сначала тебя хотели везти в Бурденко, но Леня Тараненко как раз был здесь для консультации, и невропатолог тоже – они тебя сразу же потащили в диагностику, осмотрели и сказали, что не стоит никуда везти. Потому что открытых травм нет, только сильное сотрясение мозга, с ним ты можешь и в клинике отлежаться.

Антон решился и во второй раз открыл глаза – потолок уже не вращался, а только медленно плыл, и тошнило не так сильно.

– Что случилось? Я ничего не помню, – сказал он.

Катя заплакала навзрыд.

– Взорвалась машина, ты просто чудом уцелел.

В памяти Антона запрыгали, заметались обрывки воспоминаний, но он никак не мог связать их воедино.

– Чья машина, кто-нибудь погиб?

Ничего не ответив, Катя продолжала плакать, потом вытащила сотовый телефон.

– Григорьев просил меня, если ты очнешься, дать ему звонок на мобильный – он хочет поговорить с тобой первым, до следователя, – судорожно всхлипнув, пояснила она.

– Григорьев? – в недоумении переспросил Антон. – Он встал? Почему ему разрешили встать? Где он?

– Да он ни у кого особо разрешения и не спрашивал, было не до того – тут после взрыва все были в жутком шоке. Так что он сразу же вскочил и начал носиться по клинике. Сейчас они со следователем беседуют у тебя в кабинете, и Лилиана тоже там – ее сразу же вызвали. Клиника оцеплена милицией, пожарные приехали, но никто ничего не может понять.

– Ты не ответила мне, чья была машина.

Катя, глядя в сторону, уклончиво ответила:

– Никто ничего не видел, вахтер куда-то исчез, его не могут нигде найти – испугался, наверное, и убежал. Охранники тоже не видели – когда произошел взрыв, они были на территории клиники. Хорошо, что вовремя вытащили тебя из-под обломков – там все полыхало, но до тебя огонь не успел добраться.

– Привет, с днем второго рождения, – сказал Артем Григорьев, входя в палату и аккуратно прикрывая за собой дверь.

– Ты, скотина, почему встал? – еле слышно проворчал Антон.

Григорьев, опустившись на стул, усмехнулся.

– Долг платежом красен – не все тебе меня своим лечением и осмотрами доставать, захотелось и мне у твоей постельки посидеть. Можешь что-нибудь вспомнить?

Антон закрыл глаза и облизал губы, но от напряжения обрывки мелькавших образов лишь завертелись в бешеном хороводе.

– Нет, пока не могу – все мелькает. Выяснили, чья была машина? Только не врите оба, ладно? Если скажете, то я, может, что-нибудь вспомню.

Григорьев переглянулся с Катей, потом печально вздохнул и поник головой.

– Похоже, это была Лешкина машина – санитары говорили, что у проходной стоял красный БМВ, на котором привезли девушку.

– Лешкина, – без всякого выражения повторил Антон и бессильно откинулся на подушку, – Лешкина.

Что-то в его воспоминаниях не складывалось, но что, он не мог понять.

– Это я виновата, я, – из груди Кати вырвалось короткое судорожное рыдание, – если б не я, то ничего бы этого не было, это из-за меня. Он звонил, он… Он угрожал.

– Кто? – от мучительной попытки вспомнить у Антона разболелась голова, и опять подкатила к горлу тошнота. – Кто тебе звонил, кто угрожал?

– Стас. Он позвонил через час после взрыва и смеялся: «Вот, Катенька, у тебя одним защитником стало меньше. Если ты не вернешься ко мне вместе с нашим сыном, то с твоим братом будет то же самое».

– Когда Катя прибежала ко мне, я велел ей пока не рассказывать об этом следователю, – угрюмо заметил Григорьев, – хотел сначала дождаться, пока ты очухаешься, потому что дело очень серьезное. У тебя сейчас как с мозгами – ты можешь соображать, Муромцев?

– Ты лучше на себя посмотри, – буркнул Антон, – а мои мозги не трогай. Говори.

– Нормально, хамишь, как новенький. Тогда слушай: Катерине с детьми здесь сейчас оставаться опасно – если этот ублюдок Стас захочет нагадить, он выберет время, и мои ребята ничего не смогут сделать. Ты хотел ее отправить во Францию? Тогда нужно делать это прямо сейчас – сегодня же ночью она должна улететь в Париж.

– Нет! – отшатнувшись, вскрикнула Катя. – Я не могу сейчас оставить Антона. И не говорите мне больше таких вещей, нет!

– Да, – устало оборвал ее брат, – да, и не ори – Артем говорит правильно. Ольга вас ждет, она встретит тебя с детьми в любое время.

– Поэтому я и не хотел, чтобы она сейчас разговаривала со следователем, – продолжал сыщик. – Если Катерина станет главным свидетелем, то с отъездом начнется волокита – вызовы для дачи показаний, разные подписки о невыезде. Мы не в Штатах, у нас программа защиты свидетелей не работает. Она должна выехать из клиники не позже, чем через час – мои ребята уже здесь, они отвезут ее с детьми в аэропорт и посадят на самолет.

– Так и будет, – резко подтвердил Антон. – Иди, Катюша, собирайся.

– Вы оба сошли с ума, – снисходительно, как маленьким детям, сказала Катя, – у меня нет ни денег, ни одежды, ни документов.

Григорьев ласково улыбнулся:

– Вы моих ребят недооцениваете, Катюша. Составьте список всего, что вам нужно, и через полчаса они будут здесь с вашими вещами. Документы уже оформлены, деньги найдем.

– Но как же, Антон…

Ладонь брата легла на ее руку и крепко сжала.

– Не спорь, сестренка, – сказал он, морщась от боли, отдававшейся при каждом слове в висках и затылке, – займись главным – нашими сыновьями. Иди, собирайся, а я посплю.

Его куда-то понесло, закачало, потом вновь навалилась темнота, а когда она рассеялась, то боль ушла, и в голове прояснилось. Открыв глаза, Антон увидел сидящего рядом Григорьева, Кати не было. Сыщик дремал, откинувшись в кресле – он чувствовал сильную слабость, но твердо решил не отходить от больного, пока тот не очнется – в его практике случалось, что люди с черепно-мозговой травмой при выходе из забытья вспоминали что-нибудь ценное, о чем потом забывали. Следователь из «убойного» отдела, занимавшийся расследованием, был его хорошим приятелем – когда-то они работали вместе – и, поскольку никаких зацепок у него пока не было, он не возражал против того, чтобы Григорьев, обещавший предоставить ценную информацию, принял участие в расследовании.

Услышав, что Антон пошевелился, сыщик сразу же открыл глаза.

– Катя уехала, все в порядке, – сказал он. – Заходила к тебе попрощаться, потом следователь тоже заглянул, но ты был в отключке.

– Уехала милиция? – с трудом шевеля губами, спросил Антон.

– Шутишь? Это тебе не кража со взломом. Все оцеплено, эксперты на месте взрыва еще долго будут копошиться. Вахтера все ищут, и никто не понимает, куда он делся. Ты ничего по этому поводу не можешь припомнить?

– Не знаю, я, кажется… Нет, ничего не помню. Что ты сказал следователю?

– Объяснил ему, что ты – мой клиент, и я нахожусь в клинике по твоей просьбе. Как только Катя будет в Париже, можешь откровенно ему рассказать об этой сволочи – Стасе. Подонок, тварь, он много хороших ребят угробил, но Лешку я ему не прощу, – руки сыщика сжались в кулаки, скулы на осунувшемся и похудевшем после ранения лице стали еще острее.

– Нет! – мысли Антона внезапно прояснились, и он затряс головой, повторив: – Нет, я вспомнил, я сейчас вдруг все вспомнил – Лешки не было в той машине, он уехал с Абросимовыми, а я дал ключи вахтеру и велел отогнать БМВ на стоянку. Потом что-то громыхнуло, и я…

– Стоп, – Григорьев даже подпрыгнул на месте, – так ты говоришь, дал ключи вахтеру? Ты не путаешь? Тогда, значит, в машине погиб вахтер. Жаль старика. Думаю, однако, до завтра лучше об этом никому не говорить.

– Ты сошел с ума? У него сын, внуки, они его, наверное, тоже ищут – переживают же.

– Ему уже не поможешь, а Стасу лучше пока не знать, что он обложал – пусть порадуется, что свел счеты с пареньком, и немного расслабится. Думаю, Малеев сообразит за это время убрать Лешку куда-нибудь подальше – нутром чую, что он уже все знает о взрыве.

Антон от удивления приподнял голову, но тут же поморщился от боли.

– Черт, больно! Нет, ты скажи, откуда и что он может знать, если машину еще даже не идентифицировали?

Сыщик усмехнулся и пожал плечами.

– Стас сегодня в ударе – разве он упустит случай лишний раз покейфовать? Раз он решил покуражиться и позвонить Кате, то наверняка позвонит и Малееву.

Григорьев был прав – разговор с Катей и ее ужас привели Стаса в хорошее настроение. Получив информацию о том, что творится вокруг клиники, он позвонил Малеевым и, услышав голос Тамары, приветливо поздоровался:

– Здравствуй, Тома, как поживаешь?

– Спасибо, Стас, – в замешательстве почти автоматически произнесла она.

– А я уж соскучился – сто лет вас всех не видел. Соедини меня с шефом по стационарному – у него что-то мобильник выключен.

– Здравствуй, Стас, я… понимаешь, он спит, и я выключила его мобильный.

– Ничего, разбуди, – весело сказал он, – у меня важные новости.

Тамара не хотела будить мужа, но побоялась ответить отказом – Виктор не позволял ей вмешиваться в его дела и приходил в ярость, если жена поступала по своему усмотрению.  Однако ей было известно, что между Малеевым и его бывшим помощником произошел разлад, поэтому, сказав мужу по селектору, чтобы он взял трубку у себя в кабинете, она сделала то, чего никогда не посмела бы сделать прежде – не отсоединилась от связи, а решила подслушать их разговор.

Услышав в трубке вкрадчивый голос Стаса, разбуженный Малеев в бешенстве рявкнул:

– Я же сказал тебе, сука, чтобы ты подождал, пока я сам с тобой разберусь.

– Ты не прав, как всегда, шеф, не прав! Потому что я звоню из лучших своих побуждений – выразить соболезнование по поводу Лешки.

– Что? – голос Виктора внезапно сел, а Стас журчаще засмеялся.

– Ты знаешь, я к нему всегда был всей душой – как к сыну. Неужто ты думаешь, мне не больно было, когда он поднял на меня руку – тогда, в охотничьем домике? С какого лешего он вообще полез в мои личные дела? Но что теперь говорить, наверное, мы все тут виноваты – нужно было вовремя научить его уважать старших. Теперь он – увы! – будет учиться этому на небесах. Посмотри вечером новости – твой Лешка сегодня взлетел на воздух вместе со своим БМВ.

Малеев, ловя губами воздух, откинулся на спинку дивана, из груди его со свистом рвался хрип, язык не повиновался:

– Что… что… нет! Лешка!

– Да, шеф, – продолжал журчать в трубке голос Стаса, – и я понимаю, как тебе тяжело. Но ты крепись – не дай бог, опять прихватит сердечко, как давеча, когда тебя та девчонка затрахала. Так что здоровьица тебе, шеф, и не болей, еще увидимся.

Вбежавшая в кабинет Тамара увидела, что Виктор, выронив трубку, бессмысленно смотрит прямо перед собой, побелевшими пальцами вцепившись в диванную подушку.

– Витя, господи! Алеша! Витя, да что же это! – упав перед мужем на колени, она обхватила руками его ноги и отчаянно зарыдала, потом вдруг осеклась, и взгляд ее упал на лежавший на столе мобильник. – Надо… Вдруг он это так – со зла.

Виктор понял, рука его потянулась к трубке, но тут же бессильно упала. Тамара торопливо включила сотовый телефон и нажала нужную клавишу.

– Папа? – голос Алеши в трубке звучал немного напряженно – с момента последней их беседы в день его приезда отец с сыном избегали не только встреч, но и разговоров.

– Лешенька, – от неожиданного счастья по лицу Тамары потекли слеза, – Лешенька, я папе даю трубку, мы тут о тебе беспокоились.

– Сынок! – бессильно обмякнув, Виктор прижал телефон к уху. – Ты где?

– Не надо так волноваться, папа, со мной все в порядке. Решил пройтись пешком, минут через двадцать появлюсь – я на развилке.

Волнение отца Алешу немного удивило. Распрощавшись с Абросимовыми у метро, он доехал до последней станции, но решил не брать такси, а добраться на автобусе до ближайшей к дому остановки и оттуда идти пешком. По асфальту до коттеджа было около часа ходьбы быстрым шагом, однако Алеша, желая сократить путь, свернул в лес и очень долго плутал, пока не выбрался на широкую проселочную дорогу.

– Сейчас отправлю Макса на машине тебе навстречу, – хрипло сказал Малеев, – где твоя машина?

– Оставил в одном месте, завтра заберу.

Отключив телефон, Виктор отдал Максу распоряжение по селектору и повернулся к жене.

– Быстро приготовь Лешке поесть и начинай собираться. Лешка и вы с девочками через час должны уехать.

Прижав руки к груди, Тамара испуганно отступила назад:

– Витя, да как же, куда мне ехать? А ты? Ты тоже поедешь?

– Не рассуждать мне тут! – прикрикнул он. – Собираться и быстро! Чтоб через сорок минут все были готовы, ясно?

– Не поеду! – она смотрела на него испуганными, широко открытыми глазами. – Витя, я… я слышала ваш разговор со Стасом, он угрожал, да? Пусть дети уезжают, но я не поеду – как же я тебя оставлю, и когда ты еще не поправился?

Лицо Малеева исказилось от бешенства, очень тихо, отчего его полный ярости голос звучал еще более угрожающе, он произнес:

– Ты, б…ь, спорить со мной вздумала? Ишь, язык распустила, деревня неотесанная! Марш собираться и живо!

Выпрямившись, Тамара гордо вскинула голову и стиснула руки.

– Я знаю, что я деревня неотесанная, Витя – такую уж ты меня за себя взял. Знаю, что, сколько меня в наряды ни ряди, на машинах ни катай, да по заграницам ни вози, а деревней я была и осталась. Только на деревне у нас не принято, чтобы жена больного мужа оставляла и куда-то мчалась. Пусть дети наши едут от беды подальше, а я тут с тобой буду, и давай уж сейчас все решим полюбовно, чтобы нам потом при других не спорить. Потому что у нас на деревне не принято, чтобы жена с мужем на людях перепиралась.

С минуту они с Виктором смотрели друг другу в глаза, потом он не выдержал и, отвернувшись, проворчал:

– Хорошо у вас на деревне! Ладно, оставайся. Сама потом пожалеешь, да поздно будет, – неожиданно на щеках его выступил легкий румянец смущения. – И… и что ты там еще слышала, когда я с ним говорил?

Пристально глядя на непривычно сконфуженное лицо мужа, Тамара покачала головой.

– Еще что? Да все я слышала, Витя, все поняла, хоть я и деревня. Только не будем сейчас об этом – у нас на деревне не принято, чтобы жена мужа попрекала. Отдохни, а я сейчас быстро ужин соображу и соберу их – через час все будут готовы.

Она повернулась к двери и столкнулась с Максом, который чуть ли не втолкнул в кабинет Алешу.

– Доставил, шеф. Еще есть распоряжения?

– Нет, иди.

Оставшись наедине с отцом, Алеша опустился в кресло и вытянул ноги.

– Устал, как черт, – вздохнул он, – три часа бродил по лесу. Папа, что за срочность, зачем Макс меня к тебе приволок? Можно, я хоть схожу к себе и умоюсь?

– Потом умоешься, – торопливо сказал Малеев, а сейчас слушай: – Сейчас Тамара тебя покормит, соберет и через час вы с сестрами должны уехать отсюда.

Сын смотрел на него в недоумении.

– Куда уехать, папа?

– В Лондон. Не позже, чем через три-четыре часа вы должны улететь из России.

– Ты шутишь, папа? Самолет до Лондона будет только завтра.

– Полетите в Париж, оттуда в Лондон – ждать нельзя.

– Это все из-за того милиционера? Но он сам первый напал на девушку, есть свидетели. И причем здесь Маринка и Ниночка?

– Не знаю, о чем ты говоришь, – раздраженно возразил Виктор, – но вы должны уехать. Слушай дальше: все деньги, которые были у меня в зарубежных банках, я за эти дни перевел на твое имя – всего тридцать с небольшим миллионов долларов. Теперь они твои, ты сам позаботишься о сестрах.

Сдвинув брови, Алеша смотрел на отца странным взглядом.

– Ты так много зарабатывал, папа? Я даже не знал. Но мне этих денег не нужно, я сам себе заработаю. Потрать их на свое лечение.

– Молчи! – повысив голос, Малеев стукнул кулаком по валику дивана. – Не нужно? Вернуть тем, кто платил? Верну, и они будут только рады – этими же деньгами опять заплатят за такую же работу, что делал я. Так что не вздумай читать мне морали, сосунок, вся Россия лежит в дерьме! Не хочешь пользоваться этими деньгами – потрать их на сестер.

– Почему ты не можешь потратить их сам, папа? К чему вообще все это? Я уеду, конечно, раз ты так хочешь, хоть завтра, но у меня еще здесь дела. Нужно кое с кем попрощаться, и у меня, к тому же, БМВ брошен в одном месте – я должен его забрать.

– Твой БМВ! Твой БМВ пару-другую часов назад взлетел на воздух в том месте, где ты его бросил. И еще счастье, что ты не взлетел вместе с ним.

– Что? – Алеша на миг оцепенел. – Взлетел на воздух? Кто, какая сволочь?

Он стремительно вскочил, но вошедшая Тамара поставила на стол поднос с ужином и невозмутимо покачала головой:

– Сядь, Алеша, поешь. Девочки уже почти готовы, а твои вещи я сейчас соберу.

– Я никуда не поеду, пока не узнаю, кто этот гад, слышите?! Меня что, на испуг хотят взять?

Мачеха положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.

– Алеша, я всегда относилась к тебе, как к сыну, хотя тебе, конечно, нужна была не такая мать – ты у нас умный, ученый, а я… Нет, не перебивай, я знаю, что ты меня уважаешь и любишь, не надо мне говорить. Я сейчас тебя об одном прошу: в опасности не только ты, но и мои дочери, твои сестры. Увези их поскорее отсюда и позаботься о них, они еще девочки маленькие, я не хочу, чтобы с ними что-то случилось. Мы с папой тебя просим, ты можешь это сделать? Папа бы поехал сам, но он сейчас болен.

Алеша угрюмо покачал головой.

– Если есть опасность, я не могу вас с папой бросить. Езжай с девчонками сама, я останусь.

Тамара смущенно улыбнулась и развела руками.

– Я б поехала, но я ведь дура дурой – и языка даже не знаю, так как же я их там буду устраивать? И потом, без мужчины женщинам одним нельзя – там-то опасней, там чужое место, а тут мы у себя дома. Да было бы здесь опасно, так разве ж твой отец меня бы оставил? Правда, Витя?

Алеша посмотрел на непроницаемое лицо отца. Тот кивнул:

– Ужинай, сынок, через полчаса выходить, а мне нужно показать тебе еще несколько документов. Тома, не стой на месте, приготовь его чемодан.

Они приехали в Шереметьево за полтора часа до вылета парижского самолета. Перед самым выходом на посадку, Алеша, державший за руку Ниночку, услышал позади себя короткий сдавленный вскрик:

– Алеша!

Юноша оглянулся и увидел Катю Баженову с ребенком на руках. Второго нес высокий мужчина, шедший позади нее, а еще один человек замыкал шествие.

– Катя! – он обрадовано шагнул к ней. – Вы тоже этим рейсом?

– Да-да, улетаем, – она всхлипнула и указала на мужчин, – провожают меня до входа, дальше уж я одна.

Мужчина хотел отдать ей малыша, но Алеша его опередил:

– Давайте, я понесу.

– А можно мне? – рядом немедленно возникла Маринка. Без всякого стеснения она с любопытством посмотрела на Катю, осторожно взяла на руки Женьку и тут же засюсюкала: – Ой, какой хорошенький! А они близнецы, да?

В самолете было полно свободных мест, и стюардесса любезно согласилась посадить Катю рядом с Алешей. Маринка и Ниночка дремали в своих креслах, мальчики спали в подвесных люльках, а Катя, всхлипывая и прижимая платок то к глазам, то к носу, рассказывала Алеше обо всем, что произошло в тот вечер в клинике:

– Так грохнуло, что, кажется, стены покачнулись. Санитарка начала кричать, что Антон убит, я даже не помню, как выскочила во двор. Смотрю – его несут на носилках, на улице пламя, все орут. Боже мой, я чуть с ума не сошла! Меня держали, я вырывалась, вопила что-то несуразное. И только меня успокоили, сказали, что Антон жив, как на мобильный позвонил этот… позвонил Стас. Он сказал, что это они тебя взорвали в твоем БМВ, что это ты погиб. Я все думала: как же это? Потому что, когда мы тогда неслись в машине, и ты сидел за рулем… когда вы меня спасли, я молилась, чтобы все остались живы. Все – и Антон, и ты, и мальчики, и Артем. Я думала, неужели бог не услышал моих молитв? И вы живы, но вахтер погиб, такой был хороший старик, – голос ее сорвался.

– Не надо расстраиваться, Катя, не надо, вам это вредно. Все будет хорошо, но вам нужно быть осторожной – этот человек еще может доставить всем нам кучу неприятностей. На ваших друзей во Франции можно положиться? Где вы остановитесь?

– У моей подруги детства, она обещала приютить нас в любой момент. А ты с сестрами долго пробудешь в Париже?

– Нет, мы транзитом – с самолета и на самолет до Лондона. Так что в этот раз по Парижу побродить не придется.

– Что ж, счастливо тебе и твоим сестренкам, они у тебя такие славные! Жаль, конечно, что вы спешите – я бы так хотела, чтобы ты поближе познакомился с Ольгой! Так хотела бы!

Алеша не очень понял, почему Кате так хочется поближе познакомить его со своей подругой детства, хотя встречавшие ее высокая светловолосая дама в черном и ее свекор и впрямь казались приятными людьми. Взяв детей у Маринки и Кати, Ольга передала их подошедшей пожилой няне и, слегка наклонив голову, очень мило поблагодарила Алешу и девочек:

– Спасибо за то, что помогли Катюше.

Застыв на месте, он вздрогнул, едва не вскрикнув от радости – на миг ему вдруг померещилось, будто перед ним Настя. Наваждение сразу же исчезло. Обняв Катю, Ольга сказала что-то по-французски стоявшему рядом с ней свекру, Катя, незаметно наблюдавшая за Алешей, грустно вздохнула.

– До свидания, мои хорошие, спасибо за все, – она расцеловала девочек и протянула руки к Алеше, – нагнись, я до тебя не достану. Господи, как бы я хотела вашего с Настей счастья, как бы я этого хотела!

– Если честно, то я и сам бы этого хотел, – подставив ей лоб для поцелуя, с печальной улыбкой ответил Алеша.

Глава шестая

После ликвидации фирмы, как юридического лица, Илья Шумилов забросил свое резюме в Интернет, получил несколько предложений, однако размеры зарплаты, которую ему предлагали, были несоизмеримы с висевшими над ним долгами. В середине июля его пригласил на собеседование Владимир Теплицкий, генеральный директор компании «Аргус», занимавшейся выпуском малогабаритных бытовых электронных приборов.

– Господин Шумилов, – спросил Теплицкий, худощавый высокий человек с быстрым проницательным взглядом, – вы ведь талантливый схемотехник и по профессии инженер-электронщик, у вас множество запатентованных изобретений. Почему же вы в последние годы отошли от этого направления и занялись исключительно программированием?

Илья пояснил:

– Сначала я занимался созданием программ управления для разработанных мною же персональных защитных устройств – голографических и акустических. Фирма «Филев» наладила их серийный выпуск в Швейцарии и Германии, а когда появились компьютеры нового поколения, меня увлекли проблемы информационной защиты – создание антивирусных программ и восстановление утерянной информации.

– Мне известно, что некоторые политики и бизнесмены в России пользуются вашими персональными защитными устройствами.

– Отдельные образцы фирма доставляла индивидуальным заказчикам в частном порядке. Однако, в основном, в России о них мало знают.

– Почему же фирма «Филев» не стала развивать российский рынок?

Пожав плечами, Илья криво усмехнулся:

– Высокоточная управляемая техника требует профилактического обслуживания. В России, к сожалению, это невозможно из-за полного развала промышленного комплекса.

Теплицкий покачал головой.

– Отечественная промышленность еще сохранила какой-то потенциал – нам удалось подобрать остатки того, что имело когда-то советское ракетостроение. Вы, господин Шумилов,  больше интересуете нас, как схемотехник, чем как чистый программист. Вы человек способный, вернуться к тому, с чего начинали, для вас не проблема, согласны?

У Ильи имелось лишь одно возражение – программист получал раза в два больше, чем инженер-схемотехник, пусть даже и способный.

– Согласился бы, будь такое возвращение экономически оправдано, – со вздохом произнес он, собираясь вежливо попрощаться с генеральным директором и жалея о потраченном времени.

Однако Теплицкий кивнул – серьезно и понимающе:

– Вполне с вами согласен, знаю, что вам после ликвидации предприятия еще не удалось рассчитаться с долгами. В связи с этим у меня к вам маленькое деловое предложение: наша фирма берет на себя выполнение всех ваших долговых обязательств, а вы передаете нам полную техническую документацию запатентованных вами изобретений, и мы с вашей помощью налаживаем их серийное производство в России.

Илья был так поражен, что не сразу смог собраться с мыслями.

– Не знаю, законно ли это, – растерянно ответил он, – я не очень хорошо разбираюсь в юридической стороне вопроса. Возможно, техническая документация является собственностью фирмы «Филев».

Теплицкий с улыбкой развел руками.

– Помилуйте, но ведь автор патентов – вы. Разве фирма «Филев» купила их у вас?

– Об этом речи не шло, насколько я помню, я добровольно предоставил их фирме, поскольку меня с ее главой связывают родственные отношения, и мы с моей супругой были акционерами фирмы. К тому же идея – это еще не сама конструкция. Инженеры электронных предприятий фирмы многое доработали и усовершенствовали.

– Но ведь теперь вы и госпожа Шумилова больше не являетесь акционерами фирмы? Насколько я знаю, вы возглавляли российский филиал фирмы «Филев», который позже выделился в дочернее предприятие с образованием юридического лица. Когда по совершенно непонятным причинам ваша фирма потерпела крах, «Филев» оставил вас на произвол судьбы. Какие же вы после этого можете иметь перед ними моральные обязательства?

– Я не буду сейчас с вами этого обсуждать, – брови Ильи недовольно сдвинулись, – но ваше предложение меня заинтересовало. Я побеседую с господином Филевым, с моей супругой, и если нет юридических препятствий, то мы с вами договоримся. Однако я сразу оговорюсь: в ваше распоряжение может быть предоставлена лишь патентная документация, но не те дополнительные разработки, которые были сделаны на заводах фирмы.

– Это нас вполне устроит, господин Шумилов, мы работаем совместно с японцами, и разработчиков у нас достаточно, главное – идеи. Думаю, на российском рынке «Филев» не составит нам конкуренции, и мы не станем возражать против совместного использования ваших патентов – можно даже заранее это оговорить, чтобы вас не терзали сомнения этического плана.

– Что ж, я свяжусь с вами дня через два-три, – Илья пожал протянутую главой «Аргуса» руку и не удержался от вопроса: – Откуда у вас такая подробная информация о делах моей бывшей фирмы?

Скрывать это у Теслицкого причин не было.

– У нас работает ваш бывший сотрудник Владислав Терентьев. Если хотите, я его сейчас вызову – он вас проводит, и вы с ним побеседуете.

Илья никогда не был особо близок с программистом своей фирмы и бывшим однокурсником Владиком Терентьевым, хотя ценил его за интуицию и работоспособность, поэтому был весьма удивлен, когда тот, прощаясь, интимным тоном посоветовал:

– Слушай, Илюха, брось ты церемониться с Филевыми, ведь это Лилька нас всех подставила из ревности. Она всегда была ненормальная, еще когда мы учились, – Владик сочувственно вздохнул.

Илья отвел взгляд – из-за предательства Лилианы пострадали все сотрудники их фирмы, но его самого никто не винил, хотя в нем-то и была главная причина. От этого становилось еще более совестно.

– Не будем обсуждать это, Владик.

Выйдя из офиса с вывеской АОЗТ «Аргус», он подумал и решил сделать то, чего меньше всего хотел – созвониться и встретиться с Лилианой. Она приняла его у себя в офисе, представив приятной супружеской паре:

– Мой супруг господин Илья Шумилов, Агата и Дионисий Каламбики, мои друзья.

Пожимая Илье руку, Дионисий, приветливо улыбнулся, Агата бросила на него томный взгляд черных с поволокой глаз.

 – Очень приятно, господин Шумилов.

Минут через пять супруги Каламбики начали прощаться. Проводив гостей, Лилиана вернулась, и Илья не удержался от замечания:

– Надо же – ты никогда прежде ни с кем не вела себя так… просто, что ли. У вас что, какие-то дела?

Недоуменно вскинув брови, она пожала плечами.

– Никаких дел – мы подружились, когда вместе отдыхали на источниках. Мне приятно проводить с ними время, беседа с Агатой действует очень успокаивающе. На днях они улетают на Кипр и зовут меня составить им компанию – думаю, я так и поступлю, Мое здоровье, хоть и улучшилось, но мне нужно еще немного восстановиться.

– Я так и не понял, что произошло с твоим здоровьем. Хотя, на мой взгляд, тебе уже очень давно следовало бы обратить внимание на свою… гм… нервную систему.

Лилиана ответила спокойно и без улыбки.

– Видишь, я так и сделала. У меня одно время были сильные головокружения, некоторая слабость, но сейчас все прошло. После отдыха на Кипре думаю активно заняться делами.

– Я как раз по поводу дел – хочу кое-что обсудить и посоветоваться, – и он рассказал ей о предложении Теплицкого.

Лицо Лилианы сразу же приняло привычное для нее деловое выражение, и она уверено ответила:

– Если тебя волнует юридическая сторона, то могу сразу сказать: никакими обязательствами с фирмой «Филев» мы не связаны. Можешь продать свои патенты этой фирме, раз они предлагают погасить все наши долги – тем лучше. Только не прогадай в цене и сегодня же посоветуйся с нашим консультантом, я ему позвоню.

– Да, но… – он слегка замялся, – тут есть проблемы этического плана – Александр Иннокентьевич использует эти патенты на своих заводах.

– Ты же не требуешь от него компенсации. Дорогой мой, ты всегда был далеким от бизнеса человеком, наивным интеллигентом, не знающим себе цену. Даже когда ты возглавлял нашу фирму, делами занималась я – без этого мы бы еще десять лет назад пошли по миру.

– Ну, мы пошли по миру сейчас, это не намного лучше.

Пропустив мимо ушей его ироническую реплику, Лилиана продолжала:

– Мы живем среди хищников, каждый тянет одеяло на себя – и твой дядя Андрей, и мой отец, и Ючкины, и Капри. Неужели ты полагаешь, что папа все эти годы был твоим благодетелем? Ты был ему нужен – твои идеи приносили фирме огромный доход.

От подобной откровенности Илья слегка оторопел.

– Гм. Прежде ты, помнится, утверждала обратное.

Она с досадой передернула плечами, но ничего на это не ответила, лишь повторила:

– Продай патенты этой фирме, погаси долги и устраивайся на работу. Ты стоишь не менее десяти тысяч баксов в месяц, не прогадай. Я рада, что у тебя появилась такая возможность, потому что Антон Муромцев о тебе тревожится.

Упоминание об Антоне заставило Илью забыть обо всем остальном.

– Ты его видела? Я хотел его навестить, но дядя Андрей сказал, что невропатолог категорически против любых визитов.

– Это верно, к нему заходит только следователь, но я воспользовалась привилегией хозяйки клиники. Он в сознании и иногда даже поднимается, но очень быстро устает. Я распорядилась обеспечить его всем самым лучшим. Знаешь, у меня была мысль продать клинику и часть средств пустить на погашение наших долгов – папа не стал бы возражать. Однако Антон, едва я заикнулась об этом, чуть ли не встал на дыбы. Я сразу же отказалась от этой идеи и поспешила его успокоить – ему ведь нельзя сейчас нервничать и волноваться.

Взгляд Лилианы внезапно стал отрешенным, выражение лица и тон – озабоченными. Илья ощутил некоторую неловкость, смешанную с недоумением.

– Рад, что ты так трогательно относишься к здоровью Антона, я сам безмерно его люблю, но…гм… тебе не кажется, что продажа клиники и погашение долгов фирмы – наше семейное дело? Антона это не касается, какая для него разница, кто будет хозяином клиники?

– Разница большая, – объяснила она, – клиника приносит хороший доход, но она требует также и больших вложений – ведь наша аппаратура и наши препараты находятся на уровне мировых стандартов. Вряд ли новый владелец захочет с этим возиться – гораздо проще перестроить здания под казино или аквапарк, сорвать хороший куш, а потом перепродать. Так, во всяком случае, говорит Антон.

– Антон… гм. Что ж, наверное, он прав, но прежде тебя мало интересовало его мнение.

Не ответив, Лилиана поднялась, достала из сейфа имитатор, подключила его к сети и, лишь удостоверившись, что прибор работает, вновь повернулась к Илье.

– Для посторонних мы обсуждаем продажу клиники. Так вот, об Антоне. Он просил меня кое-что тебе сообщить. Видишь ли, Таня – его дочь, – она слегка помедлила, чтобы до ошеломленного ее словами Ильи дошел смысл сказанного, – я уже оформила все документы, теперь она не Татьяна Ильинична Шумилова, а Татьяна Антоновна Муромцева – в тот день, когда я заезжала навестить Антона, я передала ему ее новую метрику и загранпаспорт. Он счастлив – ему давно хотелось заняться ее воспитанием. Я знаю, что он нашел Таню и где-то прячет – считает, что это в целях ее безопасности. Но тебе он разрешил сказать.

Ему не сразу удалось прийти в себя.

– Спасибо, – с трудом выговорил он, наконец, – спасибо за такое доверие и за такую дружбу. Только почему он прежде не сказал мне? Он сам-то знал, что девочка – его дочь?

– Он знал обо всем еще до ее рождения. Но никто больше не знал – ни мои родители, ни твоя мать, ни дядя Андрей. Он много раз просил меня открыть всем правду, но я… я не могла на это пойти. Теперь уже многие знают – когда Таня исчезла, Антон рассказал.

Губы Ильи искривила недобрая усмешка.

– Да, конечно, многие знают, а я узнаю самым последним. Ну, я и дурак! Ну и осел! Нет, я не верил, что ребенок мой, но кто мог подумать, что мне так удружил мой самый близкий друг Антоша Муромцев! Это же надо – столько раз я изливал ему душу, говорил о своих подозрениях! И ты даже не сообщила мне, что собралась переоформить ее документы.

Лилиана взглянула на него с искренним недоумением и пожала плечами.

– Ты никогда не интересовался Таней, какая тебе разница? Мне казалось, ты должен был бы обрадоваться. Не сердись на Антона, он не мог меня выдать – это было бы не по-джентльменски.

Илья прошелся по кабинету и вновь сел.

– Что ж, – устало проговорил он, – будем считать, что наш друг Антон показал себя истинным джентльменом, бог с ним. Но ответь мне ты – зачем? Зачем ты сделала все это, для чего столько лет калечила мне жизнь? Ты разрушила нашу с Ольгой любовь, хотя знала, что Настя – моя дочь. Ты принудила меня к браку, ты столько лет мучила меня и Карину, ты обманывала даже своих родителей, зачем?

– Не знаю, – беспомощно проговорила она.

– Вряд ли тебя так сильно привлекал секс со мной, полагаю, Антон был лучшим любовником, чем я – судя по тому, как ты о нем сейчас печешься. Сколько раз я пробовал спокойно обсудить с тобой наши отношения, но ты не слушала, отвечала какими-то полубезумными признаниями в любви. Даже этот шантаж с деньгами… Сегодня ты впервые говоришь со мной, как нормальный человек, поэтому я тебя и спрашиваю по-человечески: для чего было все это?

Лиля прижала руки к вискам, и взгляд ее опять затуманился.

– Не знаю, – повторила она по-детски беспомощно, – не надо меня спрашивать, я ничего не знаю, я очень устала, извини.

Пристально посмотрев на нее, Илья покачал головой и встал.

– Ладно, не буду спрашивать, отдыхай. Только предупреждаю: если ты сейчас попросишь развода, чтобы оформить брак с Муромцевым, то не надейся – я его тебе так просто не дам.

Тон его был полон горечи и обиды, но Лилиана ответила совершенно равнодушно:

– Да, конечно.

 Проводив Илью застывшим взглядом, она сидела, не шевелясь, пока телефонный звонок не вывел ее из состояния оцепенения.

– Дорогая моя, – нежно проворковал в трубке голос Агаты Каламбики, – я не помешала вашему разговору с мужем? Хотела пригласить вас обоих к себе на чай.

– Спасибо, но муж уже ушел.

– У вас такой странный голос, вы чем-то расстроены?

– Да нет, просто разговор меня слегка утомил.

– Тогда не хотите ли сейчас приехать к нам в отель? Поболтаем, расслабимся, обсудим дальнейшие действия. Мы ведь с вами решили, что вы проведете следующий месяц на нашей вилле на Кипре, вы не изменили своих планов?

– Да нет, все по-прежнему. Хорошо, спасибо, сейчас приеду.

Звук голоса Агаты и ее слова подействовали на Лилиану благотворно, ее померкшие глаза оживились. Отключив имитатор, она спрятала его в сейф и взяла сумочку.

Супруги Каламбики встретили ее так радостно, словно они не виделись лет десять, а не расстались пару часов назад. Агата поцеловала гостью и усадила ее на круглую софу.

– У вас действительно усталый вид. Ничего плохого не случилось, надеюсь? Если не секрет, конечно.

Хрустнув пальцами, госпожа Шумилова вздохнула.

– Да нет, какие секреты! Обсуждали разные щекотливые вопросы – продажу клиники, долги, банкротство, – поэтому не хочется об этом сейчас говорить.

Агата переглянулась с мужем. Дионисий поставил на стол стаканы и до половины наполнил их абрикосовым соком из стеклянного кувшинчика.

– Ну и не надо говорить о том, о чем вам не хочется, дорогая, – в его бархатном голосе теперь очень явственно слышался приятный легкий акцент. – Давайте, выпьем соку и обсудим наши планы.

– Планы, – повторила Лилиана, – ах да, вы же говорили, что у вас дела в Афинах.

Махнув рукой, Агата весело засмеялась.

– Да у Дионисия всегда и везде дела, нас с вами это не должно касаться. Предлагаю вам провести пару недель со мной на Кипре рядом с Пафосом – посмотрите Нижний город, Верхний город, прокатитесь в монастырь. Когда Дионисий вернется, он проводит нас в Афины. Или, если пожелаете, начнем с Афин, а потом уже я вам устрою экскурс на родину Афродиты. Ваш выбор.

Задумчиво глядя перед собой, Лиля отпила густого, как мед, нектара и покачала головой.

– Не знаю даже, что сказать. Я была на Кипре в начале восьмидесятых, мы ездили туда с мамой, и она была в восторге, а я отчаянно скучала. Больше меня на Кипр не тянуло. Хотя с годами отношение к жизни, конечно, меняется, может, теперь мне там и понравится.

Агата всплеснула руками.

– Боже мой, скучать на Кипре! Вы напоминаете мне моего супруга, который даже там не может забыть о работе. Его фирма «Сванхильд» для него – просто идея фикс.

Оба на секунду замерли, пристально глядя на Лилиану, но она равнодушно улыбнулась и посмотрела на стакан в своей руке. Луч заходящего солнца, упав на стекло, рассыпался тысячью янтарных отблесков. Полюбовавшись игрой преломленного света, Лиля поставила стакан на стол, поднявшись, медленно подошла к распахнутому окну, и взгляду ее открылся вид Васильевского спуска.

– Высоко у вас, однако, почему вы не заказали номер пониже?

– На десятом этаже воздух чище, – пояснила Агата, – в мегаполисах около земли вообще невозможно дышать. Я каждое лето тяну Дионисия из города на виллу, но у него всегда срочные дела. Постоянные проблемы в «Сванхильд», какие-то стрессы, – выждав мгновение, она перевела разговор на другую тему: – Что вам запомнилось на Кипре, Лили?

Лилиана повернулась к ней и присела на подоконник. Волосы ее в лучах солнца вспыхнули темным огнем, в глазах мелькнуло нежное и печальное выражение, а лицо стало удивительно одухотворенным.

– Мне запомнился монастырь. Мы с мамой слушали литургию, а потом тайком друг от друга просили икону Киккскую исполнить наши желания. Не знаю, о чем просила мама, но, кажется, ее желание исполнилось.

– А ваше? – с улыбкой спросил Дионисий. – Ваше желание тоже исполнилось?

– Лучше бы оно не исполнялось, – в голосе Лилианы зазвучали горькие нотки, – возможно, я была бы счастливей.

– Не надо думать о печальном дорогая, – поспешно сказала Агата, – вы же знаете, что врачи запретили вам грустить. Давайте лучше закажем кофе. Дионисий, – она повернулась к мужу, – будь добр, позвони и попроси принести кофе.

– Сию минуту, дорогая.

Продолжая улыбаться, Дионисий поднял телефонную трубку. В душе он был совсем не так весел, как хотел казаться – дважды в течение последних минут разговора было произнесено ключевое слово «Сванхильд», и дважды Лилиана никак на него не отреагировала. Агата, поймав его встревоженный взгляд, понимающе кивнула. Когда кокетливая официантка, поставив на стол поднос с кофе и печеньем, удалилась, она спросила:

– Так что вы решили, Лили, начнем мы с Афин или с Кипра? Все зависит от вашего желания.

– Как вам будет угодно, мне абсолютно все равно.

– Мне безумно хочется побыть вдвоем с вами, пока Дионисий будет заниматься делами «Сванхильд»

В третий раз проигнорировав ключевое слово, Лилиана поинтересовалась:

– Что означает название вашей фирмы – Сванхильд?

Пристально глядя на нее, Дионисий пояснил:

– В скандинавской мифологии Сванхильд – дочь Гудрун и Сигурда. Она была выдана замуж за конунга Иормунрека, но вскоре обвинена мужем в супружеской неверности и казнена – ее положили под городские ворота и растоптали конями.

– Какая печальная история!

– Вы правы, Лили, – согласилась Агата, – когда мы приобрели контрольный пакет акций «Сванхильд», я советовала Дионисию изменить название, но он только смеялся. И вот теперь дела идут все хуже и хуже, «Сванхильд» отчаянно нуждается в денежных вливаниях, но наш банк, как обычно тормозит с кредитом. Вы не могли бы дать нам совет? Может быть, сменить банк и найти другого кредитора?

Заметив устремленные на нее пристальные взгляды обоих Каламбики, Лилиана в недоумении пожала плечами.

– Я не знаю всех ваших обстоятельств, как я могу советовать? Можно было бы, конечно, найти и другой источник кредита, но ведь в вашем банке процент для вас наверняка минимален.

– Я готов взять ссуду в разных местах и даже под больший процент, – хмуро возразил Дионисий, – только чтобы проучить их. В конце концов, это себя окупит. Кстати, Лилиана, вы могли бы ссудить мне какую-то сумму? Обещаю выгодные для вас условия займа.

Лилиана усмехнулась – вот, в чем дело!

– Увы, на моих счетах сейчас почти нет денег. Месяца через два будут поступления, и только тогда, возможно…

– Нет денег, – потрясенно повторила Агата, – однако, когда мы были на источниках, вы сами рассказывали об огромных суммах, которые перечислили на свои счета.

Это была откровенная неправда, Лилиана никогда не говорила супругам Каламбики о деньгах, похищенных ею у концерна «Умудия холдинг» – не в ее привычках было болтать о подобных вещах, и она прекрасно это знала, хотя очень смутно помнила, что с ней происходило на начальной стадии реабилитации.

– Не помню такого разговора. Однако, раз вам об этом известно, то не стану скрывать – действительно, на моих счетах в различных банках еще недавно были огромные деньги, но теперь их там нет.

– Нет?! – в один голос воскликнули оба ее собеседника. – Но где же они?

– Я должна была их отдать, – взгляд Лили внезапно помутнел.

– Отдать! – Агата напряженно подалась вперед. – Лили, дорогая, о чем вы говорите? Вы отдали деньги? Кому вы их перечислили, куда?

– Какая разница, – равнодушно ответила Лилиана, – так было надо.

Она по-прежнему сидела на подоконнике, но солнце уже ушло, и неподвижное лицо ее теперь казалось высеченным из камня. Оба Каламбики, отойдя в сторону, совещались, испуганно поглядывая на застывшую фигуру Лилианы.

– Ты думаешь, это правда? – спросила Агата по-гречески.

– Посмотри на нее, – на том же языке ответил ее муж, – она не лжет. Хотел бы я знать, что произошло, потому что таких сбоев в нашей работе никогда еще не было. Единственное, что может быть, – он запнулся, они посмотрели друг на друга и одновременно произнесли: – Диск.

– Если Чемия уничтожила ликвориновую массу, то ей ничего не стоило перед операцией подменить диск, – сдавленно прошептала Агата.

– Нам с тобой это объяснение не поможет. Деньги были на ее счетах, когда мы вылетали из Умудии, и за все, что произошло потом, мы отвечаем головой. Если мы не узнаем, кому она перечислила деньги и куда, нам с тобой будет не на что надеяться, дорогая.

Агата какое-то время молчала, потом подняла глаза.

– И что же нам делать? – еле слышно спросила она.

– Только одно.

– Гипноз? – в глазах ее мелькнул ужас. – Но гипноз после операции на миндалевидном комплексе … Дорогой, этого нельзя делать, ты же знаешь, что реакция может быть непредсказуемой, даже если известна информация, закодированная на диске, а мы ведь даже не знаем, какой код ввела ей Чемия.

– У нас нет выхода, – возразил Дионисий, – включи раздражитель, я проведу сеанс. Попробую ограничиться гипотаксией, но если ничего не получится, переведу ее в каталептическое состояние.

– Подожди, – Агата протянула ему круглые часы, напоминавшие секундомер, – держи, я сама проведу сеанс – она мне доверяет больше, чем тебе, и не будет сопротивляться. Но если не получится…

– Если не получится, переходи к третьей стадии, у нас нет выбора.

Под мерное тиканье часов Агата подошла к все также неподвижно сидевшей на подоконнике Лилиане и придвинула кресло.

– Дорогая, пересядьте, пожалуйста.

– Что? – вздрогнув, Лиля вскинула на нее глаза, и взгляд ее немного оживился.

– Пересядьте, Лили, вы так спокойно сидите спиной к пропасти – мне даже страшно на вас смотреть.

Взглянув через плечо на сновавших далеко внизу прохожих, Лилиана пожала плечами.

– Надо же, а мне совершенно не страшно. Даже странно – раньше я всегда боялась высоты, но на источниках мне основательно подлечили нервы. Хорошо, хорошо, я пересяду, чтобы вы не нервничали.

Она опустилась в кресло, а Агата села лицом к ней на стул, взяла ее руки в свои и начала осторожно поглаживать их под мерный стук часов.

– Лили, дорогая, мне так хочется, чтобы вы мне во всем доверяли.

– Я вам доверяю, – удивилась Лилиана.

– Тогда ни о чем сейчас не думайте и делайте все, что я скажу, хорошо? Не сопротивляйтесь мне внутренне, расслабьтесь и послушайте, что я скажу. Расслабились? Сконцентрируйтесь на том, что я вам сейчас скажу.

Когда Лилиана при счете «три» послушно закрыла глаза, Агата с облегчением вздохнула и посмотрела на стоявшего в противоположном углу комнаты Дионисия. Он одобрительно кивнул, но не шевельнулся, чтобы не помешать сеансу.

– Лили, вы ведь хорошо знаете, где находятся деньги – те, что вы перевели со своих счетов. Я знаю, что вам сейчас трудно говорить, но вы должны мне сказать. Лили, вы должны мне сказать и указать все банки и реквизиты – вы знаете, где они находятся. Вы это сделаете, когда проснетесь, и вы назовете мне имя человека, на чей счет переведены деньги. Я спрошу, и вы мне ответите. Вы дадите ответы на все мои вопросы.

– Достаточно, выводи ее из транса, – сказал Дионисий – теперь он мог говорить громко, потому что Лилиана находилась в той стадии, когда человек не реагирует на окружающее и сохраняет контакт лишь с гипнотизером, проводящим сеанс. – Все-таки пришлось дойти до третьей стадии.

Когда Лилиана пришла в себя, Дионисий заказывал по телефону ужин, а Агата с улыбкой ему говорила:

– Дионисий, попроси, чтобы они не забыли подать горчицы и соли – когда они в прошлый раз подали ужин в номер, я просто не могла ничего есть. Дорогая, – она повернулась к Лилиане, – вы хотели бы к ужину еще чего-нибудь экзотического? Если да, то говорите, пока Дионисий делает заказ.

– Благодарю вас, я ем все, я не капризна.

– Это прекрасно, а вот у меня чуть что, так абсолютно пропадает аппетит. Хорошо, давайте продолжим нашу беседу с того места, где прервались. Итак, вы сказали, что перевели деньги, но не успели сообщить, куда и кому. Назовите мне имя этого человека, я хочу его знать.

Внезапно лицо Лилианы исказилось, она вскочила на ноги и, стремительно шагнув к открытому окну, легко вскочила на подоконник. Агата с воплем бросилась к ней и в ту минуту, когда госпожа Шумилова занесла ногу над зиявшей внизу пропастью, обхватила ее за талию. Однако изменить траекторию движения уже было невозможно – ноги Лилианы взметнулись кверху, резким толчком подбросили Агату и лишили ее опоры. Пронзительный крик повис в воздухе, Дионисий в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от обеих женщин, но опоздал. Стоя у открытого окна, он молча смотрел вниз с высоты десятого этажа – туда, где безжизненно распластались две женские фигурки.

Прибывший на место трагедии следователь достаточно быстро идентифицировал погибших, а уже через полчаса Феликс Гордеев приехал к Андрею Пантелеймоновичу в офис, и они заперлись в кабинете.

– Это настоящая трагедия для всех нас, – сказал потрясенный депутат, когда Гордеев в общих чертах сообщил ему о случившемся, – вам ведь не удалось узнать, где деньги, не так ли?

Феликс, понурившись, отрицательно покачал головой, и диван тяжело скрипнул под его расплывшимся телом.

– Если ваш племянник не станет возражать, мои люди попробуют покопаться в компьютере Лилианы – в файлах «Умудия холдинг». Надежды на то, что они что-то откопают, мало, но нужно попробовать, мы все в этом заинтересованы.

Воскобейников устало кивнул.

– Не думаю, чтобы Илья стал возражать, ему самому глубоко неприятна вся эта ситуация, и он сам от нее пострадал.

– Где он, кстати? Следователь пытался с ним связаться, но дома его нет. Секретарша Лилианы сообщила, что ее шефиня разговаривала с мужем буквально за два часа до своей гибели, и следователя интересует содержание их беседы. Меня, кстати, тоже.

Андрей Пантелеймонович не удержался от ехидного замечания:

– Плохо работает ваше ведомство.

– Наше ведомство работает нормально, Андрей Пантелеймонович, нормально, – усмехнулся Гордеев, – но имитатор вашего племянника пока работает лучше. Хотелось бы знать, что они обсуждали, включив прибор.

– Илья, скорей всего, на даче у Виктории – там сейчас его ребенок с няней, и он обычно приезжает туда ночевать.

– Ему нужно вернуться в Москву. Будет лучше, если вы сами туда съездите и сообщите все ему лично.

Воскобейников нахмурился.

– Не понимаю, для чего усложнять? Все это очень неприятно, но ведь, в конце концов, налицо обычное самоубийство.

– Не обычное, Андрей Пантелеймонович, как настаивает следователь.  Две женщины в центре Москвы выпрыгивают из окна гостиницы, одна из них иностранка, другая – одна из самых состоятельных дам России. Незадолго до этого возле ее клиники произошел взрыв, потрясший многих состоятельных москвичей, чьи дамы пользуются услугами этой клиники, а перед этим – скандал в «Умудия холдинг».

– Муж той второй женщины все видел – они выпрыгнули из окна на его глазах.

– Видеть-то видел, но кроме него никто ничего и не видел. Илья же нужен здесь по другому поводу: кое-кто из эшелонов власти Москвы или их близких родственников очень интересуется землей, на которой находится клиника. С Лилианой еще до скандала с «Умудия холдинг» были начаты переговоры о продаже клиники, и она в принципе не возражала. Теперь переговоры должен продолжить Илья, как ее наследник. Если он согласен продать клинику, конечно.

 Андрей Пантелеймонович пожал плечами.

– Думаю, с московскими властями ссориться не стоит, да и клиника Илье ни к чему – он получит деньги, и расплатится с долгами.

Когда Воскобейников приехал на дачу, няня с Жоржиком уже спали наверху, а Виктория Пантелеймоновна и Илья сидели внизу и отчаянно спорили.

– Мама, ты никогда не занималась детьми, и не надо вмешиваться в работу няни. Карина ей доверяла и никогда не лезла с указаниями. Ты хотела, чтобы они с Жоржем приехали на лето – они приехали. Но если ты будешь на каждом шагу делать няне замечания, то или няня обидится и уйдет, или я их просто увезу в город.

– Илюша, но ты сам подумай, – возражала Виктория, – ты почитай книгу: ребенок с года уже должен приучаться есть самостоятельно. Она просто не хочет лишний раз возиться и стирать ему одежду – понятно, что мальчик сразу не сумеет есть аккуратно. И ты зря упрекаешь меня, что я не занималась тобой – я работала, но ты ходил в прекрасные ведомственные ясли и уже с года сам держал ложку.

Услышав, что подъехала машина брата, она встревожено взглянула на сына, он тоже забеспокоился.

– Дядя Андрей приехал? Разве он обещал сегодня приехать?

– Нет, наверное, что-то случилось, – в глазах Виктории мелькнул испуг.

Цепенея от ужаса, они слушали рассказ Воскобейникова, и только по дороге в Москву, сидя рядом с дядей на заднем сидении машины, Илья немного пришел в себя и осознал, что произошло.

«Возможно, она уже давно решилась на этот шаг, – думал он, вспоминая свой последний разговор с Лилианой, – поэтому и решила во всем мне признаться. Но почему? В тот раз ее поведение так отличалось от обычного – она никогда не была такой спокойной и такой… разумной. Да, скорей всего, из-за этого она и решила оформить девочку на Антона Муромцева. Ей не хотелось, чтобы об этом кто-то знал – что ж, я исполню ее желание и никому ничего не скажу, пока не поговорю с Антоном. Если честно, то не хотелось бы мне вообще с ним разговаривать после всего, что я узнал. Но придется»

Он с трудом заставил себя слушать дядю:

– …что касается клиники, – говорил Андрей Пантелеймонович, – то Лилиана уже вела переговоры о ее продаже, и лучше тебе их продолжить – тогда все и во всем пойдут тебе навстречу. К тому же, ты выплатишь все долги.

– У меня появилась возможность и без этого ликвидировать долги фирмы, – угрюмо возразил Илья, – во время нашего последнего разговора Лиля сказала, что решила отклонить предложение о продаже. И почему мне должны идти навстречу? Я что, преступник или нарушил какой-то закон? Насколько я знаю, договор аренды земли оформлен правильно, налоги уплачены в срок и полностью – Лилиана прекрасно разбиралась в этих вопросах.

Воскобейников, не ожидавший подобного возражения, взглянул на него с недоумением.

– Ты меня удивляешь, племянник! Кажется, тебе уже пришлось убедиться, что иметь неприятности можно и не нарушая законов. К тому же, законы у нас так часто меняются, что ты за всеми просто не уследишь. Завтра, например, Дума задним числом примет закон об изменении правил договоров аренды или сроков подачи налоговой декларации, и ты окажешься преступником.  Тебя вынудят заплатить огромный штраф или, еще того не лучше, ты окажешься в тюрьме. И чего ради?

– Но что будет с клиникой? Московские власти будут ею заниматься?

– Ею никто не будет заниматься, ее наверняка сразу же закроют и снесут. Выстроят на ее месте бар-ресторан с сауной или клуб для богатых – это дешевле и очень быстро окупается. Им нужна не клиника, им нужна земля. Но тебе-то что за дело?

– В клинику вложено много труда, Антон Муромцев думал о расширении.

Андрей Пантелеймонович поморщился.

– За Антона не волнуйся, я найду для него достойное место, хоть он в последнее время не очень хорошо вел себя по отношению ко мне. Но с московскими властями из-за него я ссориться не намерен. Тем более, что продажа клиники принесет пользу и тебе тоже – сейчас акции «Умудия холдинг» упали в цене из-за скандала, многие находятся в руках дилеров и перекупщиков. Я знаю, что ты весь в своей науке и далек от бизнеса, но я все устрою сам – ты продашь клинику и на эти деньги выкупишь контрольный пакет. Ючкиных это устроит, я говорил с ними по телефону, пока ехал к тебе. «Умудия холдинг» – это алмазы, это огромные деньги. Ты должен подумать о будущем своего сына.

В вестибюле клиники висел портрет Лилианы в траурной рамке. Встретив Илью внизу, заплаканная медсестра робко поздоровалась:

– Здравствуйте, Илья Семенович, разрешите от нас всех соболезнования. А Антон Максимович сейчас у себя в кабинете – ему невропатолог не разрешал, но он все равно сегодня встал.

Когда Илья вошел в кабинет, Антон сидел в кресле, и лицо его было зеленовато-бледным. При виде друга он слабо усмехнулся:

– Привет, старик, можно мне не приветствовать тебя стоя?

– Сиди, пожалуйста, не дури, зачем ты вообще поднялся? – хмуро буркнул Илья.

– Два следователя сегодня приезжали, не хотелось общаться с ними в постели. Смотрят, знаешь, с видом превосходства и с жалостью – как на жертву.

– Жертва ты и есть – своей глупости. Ложись, я не следователь, жалеть тебя не буду, хоть ты и зеленый, как лягушка.

Антон решил послушаться – ему действительно было нехорошо – и, с наслаждением вытянувшись на диване, сразу почувствовал себя лучше.

– Райское блаженство, – вздохнул он, – когда лежу – как новенький. А вот вставать трудно.

– Не представляешь даже, как мне жаль, что ты не в форме, – с чувством произнес Илья. – Это лишает меня огромного удовольствия – дать тебе в морду.

– Понятно, – Антон прикрыл глаза и, помолчав, печально сказал: – Значит, она все же успела тебе рассказать. Это хорошо – мне самому было бы трудно. И совестно, тут ты прав.

Вытащив из сумки имитатор, Илья включил его и, поставив на стол, присел на край дивана подле Антона.

– Если честно, то вчера мне очень хотелось тебя прикончить, но на сегодня, в свете последних событий, я бы, пожалуй, удовлетворился парой зуботычин – не лежи ты тут сейчас кверху лапками.

Антон ухмыльнулся.

– Пример того, как время меняет человека, завтра, возможно, ты уже захочешь поцеловать меня взасос. По правде говоря, я действительно должен был сразу тебе сказать – еще тогда, когда десять лет назад узнал, что она ведет тебя в ЗАГС, уверяя, что беременна от тебя. Трусость, помешала, вшивое джентльменство – как же, выдать интимный секрет женщины, с которой переспал. Но я тоже достаточно страдал все эти годы, если это тебя может утешить.

– Ты? Страдал? Ты, скотина, мерзкий развратник, который лез в постель ко всем бабам подряд и вовсю наслаждался жизнью, пока я не знал, как выбраться из этой ямы.

– Правильно, бей меня, бей.

– Непременно. Как только встанешь на ноги, убью. Теперь расскажи, зачем тебя с утра трепали следователи.

– Пытаются выяснить, есть ли связь между взрывом возле клиники и гибелью Лилианы. Я ответил, что по моему мнению эти два преступления никак между собой не связаны.

– Почему?

Антон пожал плечами.

– Интуиция. Лилиана погибла из-за этих проклятых денег, а взрыв возле клиники… это другое, – он не стал вдаваться в подробности. – Скажи лучше, она не показалась тебе немного… гм… странной, когда ты в последний раз с ней говорил?

– Странной? – удивился Илья. – Наоборот, она была рассудительна, как никогда прежде. Очень разумно, что она согласилась признать девочку твоей дочерью, хотя и поздновато немного. Однако о тех чертовых деньгах она ничего не сказала. Дядя Андрей меня допрашивал чуть ли не с пристрастием – он полагает, будто я что-то знаю и скрываю. И о девочке спрашивал, я ответил, что ничего не знаю. Лилиана сказала мне, что ты ее нашел, но… Это твое дело, скажешь сам, когда сочтешь нужным.

– Спасибо, старик, пока я действительно не хочу об этом сообщать.

– И еще, – Илья отвел глаза, – в последнюю нашу встречу Лилиана сказала мне, что собиралась продать клинику, но потом решила тебя не огорчать.

Антон оторопел от изумления.

– Не огорчать… меня?! Это уже слишком! Да, старик, с ней действительно произошло нечто странное. Она мне, помню, что-то такое сказала, а я соответствующим образом отреагировал, но…

– Сейчас не в этом дело, старик. Дядя Андрей говорит, в земле, на которой стоит клиника, заинтересована московская верхушка. Хотят построить здесь казино, баню или еще какой другой вертеп. Короче, он советовал клинику продать. Объяснил, что бороться с властями бесполезно – найдут правонарушения, наложат штрафы и прочее, я в этом совершенно не разбираюсь. Не знаю, найду ли силы на такую борьбу.

– Черт знает что! – возмутился Антон. – На этом месте, еще с царских времен было медицинское учреждение. Сначала больница, потом роддом. В этом роддоме родился ты, родился я, родилась Настя. Здесь работали доктор Баженов, моя мама, дядя Андрей. Неужели он ничего не может сделать, чтобы сохранить клинику?

Илья вздохнул.

– Ему это не нужно. Наоборот, он хочет, чтобы я на вырученные деньги скупил акции холдинга и заделался алмазным королем, так что нам с тобой придется обойтись своими силами. Может быть, привлечь общественность, прессу?

Антон с досадой поморщился.

– Ты с луны свалился, старик? Московская пресса против мэра не пойдет, общественность частной клиникой заниматься не станет.

– Может быть, откупиться, дать взятку?

С откровенным интересом воззрившись на приятеля, Антон чуть приподнял брови.

– Ты когда-нибудь давал взятки?

– Ну… – Илья сконфуженно почесал затылок, – надо же с чего-то начинать.

Антон рассмеялся.

– Ладно, взяткодатель, только скажи честно: ты не хочешь быть алмазным королем?

Илья испустил вопль отчаяния:

– Нет! Там уже дядя Андрей с Ючкиными сговаривается, а я не знаю, куда от них сбежать. Скажи, что мне делать?

– Подождем, – подумав, ответил Антон, – пока ни на что не соглашайся, отговорись личными делами. Когда похороны Лилианы?

– Когда следователь разрешит выдать тело. Александр Иннокентьевич хочет похоронить ее рядом с матерью, я отвезу гроб в Лозанну. Сообщить ему о том, что Таня у тебя?

– Сообщи. Скажи, что Таня хочет быть со мной, пусть ничего не предпринимает для ее возвращения – это не принесет ничего, кроме вреда. Попроси его пока хранить все в секрете – для ее же безопасности.

– Хорошо. Да, кстати, чуть не забыл – где Катя и дети? Я звонил, а там в квартире какой-то мужик – сдала, говорит, квартиру и уехала в деревню.

Антон пристально посмотрел ему в глаза.

– Катя во Франции у своей подруги – у Ольги Лаверне.

– У… кого? – голос Ильи дрогнул.

– У Ольги, Илья, у своей подруги. У той, что родила Настю. Короче, мое дело тебе сообщить, а дальше – на твое усмотрение. Ладно, старик, ты извини, я что-то устал. Подожди, – Антон протянул руку к поднявшемуся с дивана Илье, – она… она так и не объявлялась?

Илья печально покачал головой.

– Нет, старик, от Маргариты я так ничего и не получал, – он сунул в сумку имитатор и тихо вышел.

 Антон лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как откуда-то из глубины поднимается холод, ледяной рукой сжимая сердце.

«Значит, ее уже нет в живых. Не пойму, откуда такое странное чувство, но знаю, что она мертва. Рыжая моя Ритка, любимая моя».

Закрыв глаза, он погрузился в тяжелое забытье.

Глава седьмая

Незаметно для окружающих оглядевшись по сторонам, Макс Прошкин вошел в полупустой зал ресторана и занял свободный столик у двери. Перед ним немедленно возник улыбчивый парнишка в форме официанта, положил перед ним меню.

– Здравствуйте. Будете заказывать?

– Потом позову – жду приятеля.

Сунув правую руку в карман, Макс с сосредоточенным видом изучал меню, а краем глаза напряженно наблюдал за дверью и, увидев вошедшего Стаса, стиснул рукоять пистолета. С широкой улыбкой Стас направился к нему, на минуту шутливо и выразительно вскинул кверху обе открытые ладони и осторожно опустился на стул, сложив руки перед собой на столе.

– Привет, Макс, подал бы тебе руку, но ты ведь свою наверняка держишь в кармане на «пушке». Давно ждешь? – он взглянул на часы и покачал головой: – Я ровно в два, как и договорились.

– Ничего, я не девушка, могу и подождать, – хмуро бросил Макс. – Зачем звал?

– Хотел спросить о планах на будущее. Как долго ты еще собираешься тянуть волынку с Малеевым? Лично мне надоело ходить у него в «шестерках».

– Пока он платит, как договорились, я не собираюсь суетиться, – холодно возразил Макс.

 Стас пренебрежительно пожал плечами.

– Платит! Крупную работу он уже делать не будет – ему после инфаркта еще полгода-год отходить, и в форму он уже не войдет. Но даже если кто-то ему и сделает крупный заказ, то Гордеев вам больше ни работы, ни прикрытия не даст – ему уже известно про фокус с Лешкой, а он не прощает тех, кто его наколол.

– Про Лешку Гордееву от тебя известно?

– А это, Макс, теперь уже неважно, результат один, как ни верти.

Макс криво усмехнулся и покачал головой.

– Ты же, Стас, сам все это придумал, и ты же потом Малеева с Лешкой заложил? Крутой ты мужик, однако!

– Я-то что, я себя перед Гордеевым очистил и проверку прошел – как мне доложили, что Лешкин БМВ на причале у клиники стоит, так я сразу оперативно и среагировал. Другое дело, что Лешка в него не сел – недоработка, конечно, но в мозги к нему ведь не залезешь. Кто же знал, что он старику поручит тачку на стоянку отогнать? Лешка ведь к своему автомобилю обычно никому даже притрагиваться не позволял.

– Это твои дела, от меня-то тебе что надо? Мне с тобой в любом случае не по пути.

– Ладно, не обижайся и извини за прошлый раз – я погорячился, признаю. Послушай, Макс, – Стас слегка наклонился вперед, и от обаятельной улыбки на его щеках, как обычно, обозначились ямочки, – я ведь тебя знаю, у тебя размах большой, и тебе скоро надоест за инвалидом горшки выносить. Сколько у тебя там, в коттедже, сейчас человек, считая тебя? Шестеро?

– Если знаешь, зачем спрашиваешь?

– У меня шестнадцать наших, и еще пятерых ребятишек мне привезли – из части под Смоленском от дедовщины сбежали со всей своей амуницией. Они за хату, документы и прикрытие будут пахать, с ними большие дела можно делать, а?

Макс пожал плечами.

– Чего ты меня, как бабу, улыбками улещиваешь, я тебе разве мешаю? Делай.

– А уговариваю тебя вот почему: мне с моими ребятами нужно войти в коттедж. ФСБ нам мешать не будет, менты тоже в наши дела не полезут, а сам Малеев со своим инфарктом сейчас ничего не стоит – я разговаривал кое с кем, на него уже смотрят, как на вчерашний день. Единственно что, меня просили особого шума и стрельбы сейчас не устраивать, чтобы не слетелись журналисты. Знаю, что вас всего шестеро, но Малеев хорошо укрепил коттедж, там можно и вшестером долго удержаться, поэтому если ты просто заберешь у них с Лешкой оружие и уведешь своих ребят, то мы, считай, уже в одной упряжке и дальше будем делать всю работу на равных. Так что?

Он в упор смотрел на Макса. Тот, вытащив правую руку из кармана, задумчиво поскреб ногтем скатерть, потом качнул головой и хмыкнул.

– Предположим, я соглашусь, что это кому даст? Войдете вы, предположим, в коттедж, уберете Витька с Лешкой и девчонками, а что дальше? Дом-то ты не продашь, он законно на шефе оформлен.

– А Лешка еще там? – быстро спросил Стас и, получив в ответ неопределенно-утвердительный кивок Макса, удовлетворенно усмехнулся. – Я так и думал – как узнал, что он остался жив, так мои ребята взяли под наблюдение коттедж, на всякий случай проверил в тот день первый рейс на Лондон. Так что я был уверен, что он еще там, хотя один раз вдруг сомнение взяло – из детишек Малеева что-то никого не видно. Одну только Тамару мои ребята пару раз заметили и то мельком. Не выпускает он их что ли никуда, боится?

– А ты б не боялся? – вопросом на вопрос резко ответил Макс. – Он болен, его со всех сторон обложили, ребят наших ты почти всех увел. А ведь он всегда честно с нами расплачивался.

Стас с досадой поморщился.

– Только давай без сантиментов, ладно? Ты знаешь, сколько у него за эти годы бабок на счетах накопилось? А сколько стоит один коттедж? И посчитай, сколько он в общей сложности выплатил нам. Короче, пусть поделится с нами и дальше спит спокойно. Или тебе бабки не нужны?

Макс криво усмехнулся.

– Кому они не нужны? Только Витек нас и так не обижает, а больше того, на что мы с ним сговорились, ты его не заставишь дать. Малеев – мужик крутой, его на «пушку» не возьмешь, он со страху в штаны не наложит и вдруг не раскошелится.

– Раскошелится, как миленький, – засмеялся Стас, – когда Лешка и его телки будут у нас в руках. И со счетов все снимет, и коттедж продаст.

– Да ты Лешку сначала возьми, попробуй, – хмыкнул Макс, – рука-то у тебя ведь еще побаливает, хоть ты виду не подаешь.

Стас ничуть не обиделся.

– Пройдет, – для убедительности он легко пошевелил пальцами на простреленной Алешей руке, – не в этом дело. Дело в том, согласен ты или не согласен на мое предложение, потому что мы с тобой толчем из пустого в порожнее, а ты мне так конкретно и не ответил.

– А если конкретно, то сколько ты предлагаешь за то, чтобы я увел своих ребят и забрал у Витька с Лешкой их пушки?

– По правде, Макс, мы в любом случае войдем в коттедж, и вы нас не остановите, но я повторяю: не хочется шума. Поэтому давай так: если вы завтра утром вшестером спокойно выйдете из коттеджа с поднятыми руками, то мы дадим вам две машины, чтобы вы уехали с богом. В каждой на сидении будет лежать по пятнадцать тысяч «зеленых», думаю, это справедливо. Захотите заработать больше – позже свяжитесь со мной, я дам вам возможность. Да, чтоб не забыть: перед уходом убедите Малеева и Лешку, что им лучше не сопротивляться – тогда никто из женщин не пострадает. В любом случае заберете у них оружие и отдадите мне. Так как?

Он не торопил Макса, а тот долго молчал, продолжая в задумчивости скрести ногтем по скатерти, потом, наконец, не глядя на Стаса, спросил:

– И что вы потом будете с ними делать – отпустите?

– Да отдаст он бабки, и пусть идут себе на все четыре стороны. Я даже оставлю им деньги на новую квартиру – не бросать же Витька с его инфарктом на улице. Поселится с семьей где-нибудь, например, в Южном Бутово, будет лечиться – я ведь не зверь, и на лекарства ему могу подкинуть. Томка пусть идет работать – когда-то она чужие квартиры убирала, так пусть опять убирает, и Маринка ей поможет. Но Лешку, конечно, сразу говорю, придется убрать, и это однозначно – его «заказали», а заказ нужно выполнить в любом случае, ты это сам понимаешь не хуже меня, так что альтернативы тут, как говорится, нет.

– Да, – вздохнул Макс, – это я понимаю. Завтра утром, говоришь? Хорошо, я согласен, потому что Малеев, я чувствую, в любом случае уже не выстоит и не выкарабкается. Ладно, мы уйдем, но только у меня два условия: Лешкой займетесь без меня, и перед тем, как нам выйти, мой человек проверит машины – что б там все было нормально. Среди моих два сапера, и в механике они тоже разбираются. Так что не вздумайте испортить тормоза, слить бензин или чего-нибудь там подложить – сразу начнем пальбу, и вряд ли вы так легко войдете в коттедж.

– Обижаешь, Макс, – воскликнул обрадованный Стас, – ты меня хоть и подставил в охотничьем домике, но я ведь тебе никогда еще лапшу на уши не вешал, так что не бойся – нам с тобой еще вместе работать и работать. Я тебя и твоих ребят ценю.

– Деньги в машинах не забудь оставить, – буркнул Макс, поднявшись, бросил на стол десять долларов и указал на них официанту, который все время крутился неподалеку, но так и не дождался заказа.

– В шесть утра жди моего звонка, – в спину ему негромко сказал Стас.

Не обернувшись, Макс слегка замедлил шаг и кивнул, давая понять, что услышал. До коттеджа он добрался нескоро – выйдя из ресторана, еще часа два кружил по городу, – а едва переступил порог своей комнаты, как из селектора на стене послышался негромкий голос Малеева:

– Зайди.

Постояв на месте, Макс вздохнул, вновь нащупал в кармане пистолет и направился в кабинет шефа. Виктор сидел на широком кожаном диване с толстыми валиками, и заметно было, как сильно он пополнел за последний месяц – сказывался неподвижный образ жизни. Опустившись в кресло и глядя в сторону, Макс ничего не выражающим голосом произнес:

– Звал, шеф? Я только что из города, – он не сумел скрыть смущения.

– Ездил на встречу с ним? – Малеев говорил с легкой одышкой, но спокойно.

Макс повернулся и посмотрел Виктору в глаза.

– Он мне звонил вчера вечером, шеф, назначил встречу. Я и поехал.

– Ему надо, чтобы вы ушли? Чего он хочет конкретно?

– Чтобы мы завтра утром вышли из коттеджа, забрав твое оружие. Хочет, чтобы ты дал ему денег, обещает, что ничего плохого ни тебе, ни женщинам не сделает, если ты ему заплатишь и отдашь коттедж.

Малеев скрипнул зубами.

– Я ему заплачу. Я ему за все заплачу и подарю коттедж на веки вечные! Что он говорил про Лешку?

– Ничего хорошего – тот старый заказ на Лешку он собрался выполнить. Но он не в курсе, что Лешка с девочками уехали, а я ему не сказал – пусть пока думает, что все в коттедже. Если хочешь, могу прямо сейчас вывезти Тамару. Со мной они ее не тронут, решат, что я повез ее в универсам за покупками – не подумают ведь, что она может бросить дома детей и сбежать. Возле универсама стоит седан, она в него пересядет и уедет. А тебя мы попробуем до рассвета вывести через гаражи.

Лицо Виктора стало каменным, он кивнул.

– Что ж, спасибо за предложение.

– Я не предатель, шеф, но только думаю, что коттедж нам не удержать.

– Ладно, оставим это. Что он предложил тебе конкретно?

– Если мы согласимся уйти, он утром выпустит нас из коттеджа – обещал подогнать две машины. Только велел забрать у тебя оружие.

– Сколько за все заплатит?

– По пять тысяч баксов на каждого, – бесстрастно ответил Макс.

Виктор криво усмехнулся и пожал плечами.

– Мало, вы стоите дороже. Ладно, утром я отдам вам оружие – вы выйдете из коттеджа и уедете, как ты с ним и договорился. Но до утра вы еще работаете на меня. Здесь в доме около полумиллиона баксов – если успеете выполнить всю, что скажу, утром я с вами расплачусь, и вы увезете эти деньги с собой. Если нет, все возьмет Стас со своими ребятами. Что скажешь?

Мысленно подсчитав в уме, Макс кивнул.

– Что ж, по восемьдесят с лишним тысяч на человека – это деньги. Ладно, шеф, я тебя никогда не подводил, и ты меня тоже не обманывал – до утра работаем на тебя.

– Тогда начинайте, работы много. Вызови сюда своих саперов, у нас час на обсуждение, потом я поговорю с Тамарой и тебя позову.

Через час, когда Макс и его люди, уяснив свое задание, ушли, Малеев нажал кнопку селектора и сказал отозвавшейся Тамаре:

– Оставь все и поднимись ко мне.

Через минуту она, запыхавшись, вбежала к нему в кабинет, во взгляде ее была тревога.

– Витя, что – опять нехорошо? Боли в сердце?

– Не суетись, – негромко произнес он тем снисходительным тоном, каким всегда говорил с женой, – сядь, у нас мало времени. Слушай: сейчас ты соберешь немного вещей, возьмешь денег и сядешь в машину. Макс довезет тебя до универсама, там пересядешь в седан, выедешь на шоссе, и погонишь в аэропорт. Твои документы готовы – полетишь к Лешке и девчонкам, сумеешь сама себе взять билет? Не совсем же ты у меня глупая.

Сузив глаза и откинувшись в кресле, Тамара покачала головой и вздохнула.

– Совсем, Витя, совсем я дура, – в голосе ее звучала легкая ирония, – сам же говоришь, что я деревня неотесанная. Так что, видно, на роду мне написано при тебе оставаться, а не мчаться куда-то от тебя.

– Дура ты и есть, – гневно, но тихо сказал ей муж, – не соображаешь.

– Куда мне соображать, Витя, коли я дура. А я ведь еще и упрямая дура – коли сказала, что не поеду от тебя, так и не поеду. Так что не надо меня больше гнать от себя, ничего мне не объясняя.

– Ладно, хотел по-хорошему, – рявкнул он, резанув рукой по валику дивана, – а ты объяснений хочешь? Так слушай, раз очень хочешь знать: через девять часов все здесь взлетит на воздух – и коттедж, и пристройки, и гаражи. Если ты сейчас отсюда не уберешься, то…

– А ты, Витя? – широко открыв глаза, она прижала руки к горлу. – Почему ты не поедешь вместе со мной? А Макс с ребятами?

– Меня с тобой отсюда никто не выпустит, а Макс с ребятами уйдут на рассвете.

– Кто? Кто тебя отсюда не выпустит?

– Стас со своими парнями – коттедж обложен, помощи нам ниоткуда не будет. Они хотят сюда войти – что ж, пусть войдут, и я с ними потолкую. Но ты уезжай, – голос его вдруг дрогнул. – Уезжай одна, ты нужна нашим девчонкам, и Лешка тоже к тебе, как к матери. Уезжай, Тома. И прости, если что не так сказал.

Встав с кресла, Тамара опустилась на диван рядом с мужем и взяла его за руку.

– Я тебе нужна, Витя, и как я тебя оставлю одного? Давай попробуем уйти вдвоем, а там – будь что будет. И чего Стас от тебя хочет, почему угрожает, как бандит какой? Почему ты не позовешь милицию? Ты у меня герой, ты Афган прошел. Ничего не понимаю – жили мирно и спокойно, ты работал.

Внезапно лицо Виктора исказилось, голос задрожал от еле сдерживаемой ярости:

– Мирно? Это ты жила мирно и спокойно, а не я. Я убивал – за большие деньги. Это и есть моя работа, я делал ее хорошо. Этот коттедж, наши машины, наши деньги, твои платья – все это я честно заработал. Этими вот руками, на, смотри! – он вытянул вперед обе руки ладонями кверху.

Отшатнувшись, потрясенная Тамара на миг застыла, а потом закрыла лицо и горько заплакала, бормоча сквозь слезы:

– А я-то радовалось – вот уж истинно дура! Радовалась, что хорошо живем, гордилась. На мне грех – должна была распознать, должна была почувствовать. Так что не гони меня, Витя, ты для меня на это пошел, чтобы мне жизнь хорошую обеспечить, и никогда я тебя не оставлю – вместе нам каяться.

Малеев грубо стиснул ее плечи и, встряхнув, процедил сквозь зубы:

– Заткнись, дура, придумала – каяться! Я бы и жил, и работал, и еще десять коттеджей бы накупил – тебе и детям. Но раз сама напросилась, то скажу: мне крышка. Помнишь, как доктор нам в последний раз сказал, что если у меня болей в сердце нет, то нам с тобой уже жить можно? И ты на себя свою рубашку прозрачную напялила, надушилась какой-то вонючкой и всю ночь об меня в постели задницей терлась, помнишь? А я тебя еще подальше послал и сказал, чтобы спать не мешала.

Тамара уронила руки, и на заплаканном лице ее выступил багровый румянец стыда.

– Витя! Да что ж ты такое говоришь! Если тебе не хочется, ты болеешь, то я разве…

– Мне хочется, – губы его скривились в горькой усмешке, – мне очень хочется. И тогда ночью хотелось, и даже сейчас, когда я на тебя, дуру такую – зареванную и растрепанную – смотрю, мне хочется. Знаешь, почему я тебя не беру? Помнишь, ты подслушала, как Стас по телефону про девчонку говорил? Так вот, я, если хочешь знать, с ней впервые в жизни тебе изменил. Она была в возрасте, как наша Маринка – чуть старше, может быть. Но она меня закружила, заморочила, а после… после я ее убил.

– Боже мой, Витя, Витя! Что ты говоришь, Витя! – внезапно соскользнув с дивана, Тамара упала на колени, прижав к груди сложенные лодочкой руки. – Грех-то какой, и вправду ведь жить не захочется! Зачем, Витя, зачем?

– Так надо было, – неожиданно спокойно ответил ей муж, – это уж не твоего ума дело, зачем. Но только жить мне не хочется не из-за этого, а потому что она меня заразила СПИДом. Потому и до тебя не дотрагиваюсь – не хочу тебя губить. Так что мне осталась одна дорога, а ты еще можешь уйти. Беги отсюда, живи, а мне такой жизни не надо, какая меня ждет – сгнить заживо, и каждый будет шарахаться, и ты сама станешь меня бояться. Лучше уж сразу. Что молчишь, глупая, ты хоть знаешь, что такое СПИД?

Тамара поднялась и теперь стояла перед ним, глядя на него торжественно и строго.

– Как же мне не знать, – сурово произнесла она, – телевизор смотрю, газеты читаю. Знаю, что и со СПИДом люди живут, и долго можно прожить, если лечиться. Но вот то, что у тебя на совести – такое не всякий переживет, а Стас твой, видать, еще того похлеще. Только больше всех я виновата – я тебя обнимала, я тебе детей рожала, а распознать, чем ты живешь, не смогла. Так что будем уж вместе нашу вину искупать, а там – что бог даст, так и будет.

– Вот с дурой я связался! – безнадежно вздохнул Виктор. – Ты-то себе какую еще вину придумала? Уходи отсюда и поживее, а то они вас с Максом отсюда на ночь глядя тоже не выпустят. Нет на тебе никакой вины, я один.

– А вина у меня такая, что мужчина он, хоть и шумит много, а все, как дите малое, поэтому женщине положено все почуять, обо всем догадаться и на путь его направить. Женщина – она мать, она за все в ответе. Так что проведем мы эту ночь с тобой вместе, как и положено мужу и жене. Тем более, что пока мы тут говорили, ехать мне вроде уже и некуда стало – время позднее, магазины все закрылись.

Поднявшись с дивана, Малеев встал напротив жены и положил руки ей на плечи.

– Уезжай, Тома, – глухо попросил он, – прошу тебя, уезжай. Если останешься – погибнешь. А если и не погибнешь, если сорвется то, что я запланировал, то сама знаешь, что они с тобой сделают.

– Не сделают, – твердо ответила она, – у тебя в столе пистолет, и ты этого не допустишь. Когда уйдут ребята?

Пристально посмотрев на нее, Малеев нажал кнопку селектора и спросил у отозвавшегося Макса:

– Успеваете? Уложитесь до утра?

– Уложимся до пяти. Тамара готова?

– Она не хочет ехать, не поедет. Ладно, работайте, – он выключил селектор и повернулся к жене: – Слышала? К пяти закончат. Работы много, но до утра они уложатся.

– Тогда запри дверь, – она откинула назад волосы и начала расстегивать блузку под неотрывным взглядом следившего за ее пальцами мужа.

– Что ты делаешь? – хрипло спросил он.

– Иди ко мне, – полузакрыв глаза, она протянула руки и обняла его за шею, – ты разве не хочешь?

– Я-то хочу, – голос его дрогнул.

– Ну, так иди, побудем напоследок мужем и женой.

Он попытался расцепить кольцо ее рук.

– Ты сама хоть соображай-то! Или не поняла, что я тебе говорил про СПИД? Совсем деревня темная?

– Да какая теперь-то нам разница – СПИД, не СПИД. Иди ко мне, я тоже хочу. У нас на деревне не принято, чтобы жена мужу отказывала, когда он хочет, а уж муж  жене – тем паче.

В пять часов утра в селекторе над столом неожиданно прозвучал голос Макса:

– Все готово, шеф. Ты спускаешься? Мы все внизу.

– Сейчас, – он поднялся и, глядя на разметавшиеся по подушке белокурые волосы жены, начал одеваться.

– Витя! – не открывая глаз, она протянула к нему руку. – Пора.

Вытащив из стола пистолет, Виктор в нерешительности стоял над Тамарой, а она, почувствовав колебания мужа, подняла голову и посмотрела на него с укоризной.

– Не могу, – дрогнувшим голосом произнес он в ответ на ее взгляд, – не могу.

– А как же ты с другими-то мог? – в голосе ее Виктору почудилась усмешка. – Или мне самой придется это делать?

Стиснув зубы, он прижал дуло ниже ее левой груди и нажал курок. Взглянув в широко открытые глаза жены – мертвые, но еще хранившие тепло, – он протянул было руку их закрыть, но не смог до нее дотронуться. Набросил простыню на безжизненное тело и подошел к сейфу.

Спустя десять минут Виктор Малеев спустился вниз, где в молчании ожидали Макс и пятеро его людей.

– Все готово, шеф, – Макс протянул ему маленький приборчик, с виду походивший на крупную зажигалку, – когда придет время, нажмешь на эту кнопочку, и все здесь взлетит на воздух.

– Вот деньги, – Малеев вывалил на стол пачки зеленых банкнот, – делите сами. Вот мой пистолет, можешь ему отдать.

На лице Макса мелькнуло смущенное выражение, и он нерешительно спросил:

– А ты, шеф, как будешь уходить? Давай, мы попробуем вывести тебя и Тамару через гаражи – еще есть время.

– Спасибо, Макс, – угрюмо кивнул Виктор, – я остаюсь. Идите.

– Остаешься? Но если здесь будет полыхать, не уцелеет никто. Где Тамара?

– Тамара решила остаться со мной. Забирайте деньги и уходите. Как все кончится, сразу свяжешься с Лешкой – расскажешь обо всем ему и Маринке, передашь, чтобы в Россию не возвращались, тут им делать нечего. Только Ниночке пусть пока не говорят.

Больше никто не произнес ни слова. Малеев неподвижно сидел за столом, пока они в молчании рассовывали по карманам пачки денег. Ровно в шесть тишину разорвал звонок мобильного телефона. Макс торопливо прижал к уху трубку.

– Да, Стас, мы сейчас выйдем – как и договорились. Машины готовы? Тогда мы идем.

Он хотел еще что-то сказать Виктору, но тот, казалось, ничего вокруг не замечал. Круто повернувшись на пятках, Макс пошел к двери, за ним следовали его люди. Едва железные створки наружных ворот раздвинулись, как прямо перед Максом, словно из воздуха, возник Стас.

– Где Витек?

– Шеф сидит внизу, он не вооружен, вот его пушка, – Макс бросил на землю пистолет Малеева.

– А Лешка?

– У себя в комнате – спит. И все остальные еще спят. Так мы уезжаем?

Стас указал на две машины метрах в тридцати от ворот:

– Вот ваши тачки, можете проверить – полный порядок, как договаривались. Увидимся.

– Увидимся, – усаживаясь в машину, буркнул Макс.

Когда оба автомобиля скрылись, подняв столб пыли, Стас осторожно шагнул в сад, за ним гуськом потянулись остальные. Поднявшись на крыльцо, Стас предупреждающе крикнул:

– Витек, мы заходим, без глупостей, ладно?

– Ладно, заходи, – ровным голосом отозвался Малеев.

Ударом ноги распахнув дверь, Стас ворвался внутрь, следом толпой ввалились его люди и окружили сидевшего за столом Малеева. В одной руке он держал зажигалку, в другой мял сигарету, но не закуривал. Подойдя к столу, Стас уселся напротив Виктора.

– Привет, шеф, извини, что мы так рано, но времени в обрез, а нам с тобой еще много о чем нужно потолковать.

– Потолкуем, – Виктор сунул в рот измятую сигарету.

– Да ты закуривай, Витек, закуривай, – добродушно усмехнулся Стас, – ты ведь, понятное дело, нервничаешь. – Эй, парень, – крикнул он одному из толпившихся у стола людей, – дай шефу огоньку.

– Спасибо, курить мне врач не велит, – Виктор отвел в сторону протянутую руку.

– Да ты врачей-то меньше слушай, шеф, здоровее будешь, – на лице Стаса заиграла его привычная улыбка. – Кури, пей – что судьбой отмеряно, то и получишь. Зови-ка сюда свою хозяйку, и пусть она всем нальет по маленькой, да на стол закусок вынесет. А то неудобно – гости в доме, а хозяева спят. Да и девчонки пусть спустятся, ей помогут. Эй, ребята, тащите сюда их всех до единой. И Лешку тоже, а если начнет сопротивляться, застрелите на месте.

– Сейчас сделаем, – весело подмигнул один из парней.

Человек пять бросились вверх по лестнице – туда, где были комнаты Маринки и Ниночки, – остальные, разделившись, побежали в кабинет Малеева и в ту часть дома, которую занимал Алеша. Стас, сидевший напротив Виктора, продолжал улыбаться.

– Давно мы не виделись, Витек, ты вроде бы сильно поправился, как здоровьице? – не дождавшись ответа, он рассмеялся: – Работы-то у тебя сейчас нет, вот и весу набрал. Думаю я так: прежде мы с тобой жили душа в душу, но ты первый в бутылку полез, разве нет? Все из-за мелочи – считаешь, что я тебе твои сто тысяч не отдал? Мелочишься, шеф, а ведь у тебя миллионы в банках – не так? Сам-то ты ведь тоже так – за Лешку у Гордеева деньги взял, а заказ не выполнил. Так вот, я мелочиться не буду, ты со мной сейчас по-крупному поделишься. И коттедж тебе уже не нужен – ты человек теперь мирный, будешь спокойно на квартире жить и пенсию по инвалидности получать, потому что инфаркт – дело серьезное. А я буду за тебя работать и свою жену по заграницам катать. И давай сразу, чтобы между нами не было недоговорок: я теперь работаю на Гордеева, поэтому заказ на Лешку должен выполнить, и чтобы без обид – заказ есть заказ. У тебя останется жена-красавица и две дочки, у других и того нет. Только если ты начнешь упрямиться, то Лешка не сразу умрет, а телок твоих, пока будут жить, заставлю ребят моих тешить. Томка ведь красавица, Маринка – персик, да и у Нинки грудки уже обрисовались. Так что, Витек, давай мы с тобой по мирному, до крайностей доходить не будем.

Он хотел продолжить свою тираду, но тут в гостиную вбежал парень, что первым бросился в комнаты девочек.

– Стас, в комнатах пусто, их нет. Где еще искать?

– Нет? – изменившись в лице и отшвырнув ногой стул, Стас поднялся. – А Лешка?

Два бандита с автоматами наперевес вошли со стороны пристройки.

– Парня нет в доме, и девчонок тоже – они ушли. Что будем делать?

Стас не успел ответить, потому что сверху спустился паренек лет двадцати, незнакомый Малееву – из тех, что недавно примкнули к бандитам, дезертировав из своей части.

– Стас! – челюсть его тряслась, лицо было смертельно бледным. – Там… там…

Шедший за ним следом бандит угрюмо пояснил:

– Там Томка – мертвая. Сейф открыт, в нем пусто.

Стас повернулся к Малееву с перекошенным от бессильной ярости лицом.

– Ясно: детишек спрятал, бабу угрохал – и сам не гам, и другому не дам. Ничего, видно, не боишься. Или надеешься, что сердечко сразу откажет? Не бойся, мы с тобой будем ласково.

– Все сказал? – Виктор огляделся – вокруг него с угрожающим видом толпились бывшие соратники, и их хмурые лица не предвещали ничего хорошего, хотя были и такие, кто, не выдержав его взгляда, отводил глаза. – Ладно, раз уже все в сборе, то я, пожалуй, закурю.

Он поднял зажигалку. За мгновение до взрыва Стас внезапно все понял и с искаженным от ужаса лицом прыгнул вперед, но палец Малеева уже нажимал на вмонтированную в корпус прибора крохотную кнопку. Разорванные взрывом куски человеческих тел полетели в разные стороны, языки пламени взметнулось до небес, и уже скоро клубы черного дыма поползли над пылающим коттеджем, застилая лучи утреннего солнца.

Вечером того же дня Артем Григорьев приехал в клинику, чтобы рассказать Антону о том, что произошло.

– Пожар до сих пор не удалось погасить, – сказал он, – хоть его и локализовали. Я звонил Лешке в Англию, чтобы сообщить. Боялся, конечно, чтобы он не рванул в Москву, как узнает, этого ему никак нельзя делать. Однако он был уже в курсе и даже дал мне много полезной информации – ему, оказывается, сразу после взрыва позвонил Макс Прошкин. Помнишь того мужика, что в охотничьем домике встал на сторону Лешки? Так вот, он сообщил, что Малеев велел ему заминировать коттедж, а потом заманил туда Стаса со всей его компанией. Сам Малеев оттуда уходить не пожелал, хотя Прошкин и предлагал его вывести – его и его жену.

– Что ж, я могу поверить, что он желал смерти, – медленно проговорил Антон, – но почему он не отправил жену?

– По словам Макса, она сама отказалась уйти и оставить мужа. Лешка тоже подтвердил, что она вполне могла бы уехать с ними в Англию, но захотела остаться. Досадно, что такие верные жены достаются бандитам.

– Бандитам и подонкам, – угрюмо согласился Антон. – Мне сегодня с утра тошно – отправил в онкологию на Каширку молодую даму, двадцать шесть лет. Семь месяцев назад в начале беременности у нее обнаружили злокачественное заболевание крови. Начни она тогда химиотерапию полностью излечилась бы. Но отказалась – муж, видите ли, мечтает о сыне. Два дня назад родила, мальчик здоров. Но его мама… – он расстроено махнул рукой, – вряд ей придется долго нянчить сынишку.

– Муж-то что, ничего не знал? – сочувственно спросил Артем?

– В том-то и дело, что знал. Ничего, согласился. А сегодня его онколог искал, чтобы поговорить о жене, – так и не нашел. Где несчастный муж? Ищем, нигде нет. Один его недоброжелатель из коллег по секрету сообщил: в Турцию с любовницей на пару дней решил слетать. Добавил, что они уже давно вместе. Нет, я ничего не говорю, живи, с кем хочешь, но тогда ради чего ты позволил женщине себя погубить?

 ,– Да, бывает, – вздохнул сыщик, – нелегкая у тебя работа, Муромцев, не легче, чем у меня. С другой стороны, если посмотреть, то мы сами виноваты – хороших женщин почему-то стороной обходим, вот они и достаются прохвостам и подонкам. Я ездил пару раз к Диане, у которой ты дочку прячешь, так удивительная женщина, я тебе скажу! К Танюшке всей душой, а о тебе, когда говорит, так аж светится. Когда я им через пару дней после взрыва приехал и рассказал, она вся белая была, прямо рвалась сюда – за тобой ухаживать. С трудом я ей объяснил, что по ситуации для тебя будет полезней, чтобы она с Таней тихо дома посидела. И это тоже она поняла – умная.

Смутившись, Антон отвел глаза.

– Что-то тебя на сантименты вдруг потянуло, – недовольно пробурчал он. – Давай-ка сменим пластинку.

– Понял, – Григорьев поднял кверху руки, – все понял, босс, в ваши дела больше не лезем. Я это, собственно, к чему – когда был у них два дня назад, они там с Танюшкой пирожков напекли и просили тебе передать. А я, понимаешь, закрутился и к тебе до сегодняшнего дня никак выбраться не смог. Ну и… сам видишь – жара стоит, а пирожки с мясом были.

Антон посмотрел на него с отвращением.

– Скотина, я все понял: ты слопал мои пирожки. И после этого еще сидишь передо мной и улыбаешься!

– Что мне, плакать? Я сто лет домашних пирогов не ел – с тех пор, как с женой развелся. В палатках там все какие-то импортные названия, а все не то. Так вот, я это все к чему – после того, как твоя хозяйка сиганула с десятого этажа, интерес к ее дочке со стороны тех типов вроде затих. По моим сведениям Танюшку больше не ищут, а тот мужик, который за ней в Воронеже гонялся, был в Москве, но уехал. Поэтому ты теперь можешь, не скрываясь, туда ездить и общаться с дочерью – тем более, что у нее теперь твоя фамилия. Им вряд ли придет в голову, что вместо Татьяны Шумиловой нужно искать Татьяну Муромцеву. Катя тоже свободна – раз наш приятель Стас сейчас коптится в коттедже, то преследовать ее больше никто не станет. Так что можете собираться всей семьей.

Антон закрыл глаза и глубоко вздохнул, потом покачал головой.

– Понятно. Единственно только, что в настоящий момент мне некуда привезти ни Таню, ни Катю – моя квартира продана, Катина сдана, и сам я живу в клинике. Скоро и отсюда придется уезжать.

– А правду ходят слухи, что клиника закрывается? – полюбопытствовал сыщик. – Говорят, здесь игровой комплекс с рестораном и сауной откроют.

– Уже говорят? Да, выпишем последних пациенток и начнем распродавать оборудование. Будешь тут с голыми бабами париться, сразу прокурором себя почувствуешь.

Григорьев издал короткий сочувственный смешок.

– А ты куда пойдешь работать?

– Рабочие руки везде требуются – я еще мальчишкой штукатурить научился, мы с мамой дома ремонт сами всегда делали. Плитку хорошо кладу, так что можешь меня рекомендовать, как специалиста, – невесело пошутил Антон. – Ладно, это уже мои проблемы, и я их решу, но чуть позже.

– Решай, а пока у меня к тебе одна деликатная просьба.

– Не говорить Диане с Танюшкой, что ты слопал мои пирожки?

– Это уж само собой, – ухмыльнулся сыщик, – но, кроме того, есть еще кое-что, и это касается расследования гибели Лилианы Шумиловой.

Антон взглянул на него с искренним недоумением.

– Ничего не понял – кто и что хочет расследовать? Типичное самоубийство плюс несчастный случай – ее приятельница пыталась ее удержать и вылетела вместе с ней.

Григорьев крякнул и почесал затылок.

– Слушай, Муромцев, тут сложный разговор. С Костей Зайцевым, что твоим взрывом занимается, мы давние приятели. Года три назад – я еще тогда работал в органах – мы с ним вели одно дело и сотрудничали с Интерполом. Подружились тогда с одним парнишкой – Яном Дюдоком. Так вот, сейчас этот Дюдок в Москве – приехал вместе с двумя экспертами из Интерпола, их интересует дело Лилианы Шумиловой. Наши следователи, которые ею занимаются, рады были бы поскорее дело закрыть и выдать тела родственникам, они попытались не допустить Интерпол к расследованию, но тут вмешался генеральный прокурор. К расследованию подключились эксперты Интерпола, они работают, а Дюдок потихонечку везде шныряет. Так вот, мы с Зайцевым с ним говорили, и он очень просил нас устроить ему с тобой эдакую конфиденциальную беседу – неофициально, чтобы никто не знал.

– Со мной? – удивился Антон. – С какой стати? Сам я уверен, что это чистой воды самоубийство в результате нервного срыва – в последнюю нашу беседу Лилиана показалась мне несколько странной. Следователю я сказал то же самое, ничего нового сообщить не смогу.

– Он просто хочет с тобой побеседовать. Насильно, конечно, тебя никто не может заставить, но это моя личная просьба: поговори с ним и будь предельно откровенен. Ян однажды нас с Костей здорово выручил, он хороший парень, ручаюсь за него, как за себя.

Антон пожал плечами – разумеется, отказать Григорьеву он не мог.

– И где же мы с ним можем встретиться конфиденциально? Если он приедет в клинику, то об этом скоро будет известно половине Москвы.

– Зайцев пригласит тебя к себе в кабинет – как бы для допроса по поводу взрыва около клиники. Ян Дюдок сейчас тоже работает в управлении – занимается материалами Шумиловой. Мы устроим вам встречу.

– Понял, когда мне явиться к Зайцеву?

– Сегодня четырнадцатое, пятница. Давай завтра – в субботу сотрудники официально выходные, но работать им никто не запрещает, и Зайцев вполне может вызвать тебя на допрос. За тобой пришлют машину – ты ведь еще вроде как наполовину калека.

– Спасибо за доброе мнение. Ладно, можешь присылать в любое время – я в клинике.

Неожиданно Артем развязно ухмыльнулся.

– А знаешь, будет лучше, если ты поедешь в управление не из клиники. Как насчет того, чтобы тебе сегодня навестить дочку? Ты ведь ее почти месяц не видел. К Диане завтра машину и пришлем.

Антон смутился.

– Знаешь, ты что-то очень лихо это сообразил.

– А жена того деда, что у Дианы по соседству с четверга по понедельник будет на даче, – невозмутимо сообщил сыщик. – Хороший дед – привет тебе передавал. Он с Танюшкой, кстати, очень подружился. Когда Диана днем на работе, они и гуляют вместе, и какие-то мировые проблемы обсуждают. Там в квартире основательный ремонт требуется, так мы с тобой, может, потом чего и сообразим по-мужски – поможем, раз ты в этом деле спец. Так что собирайся, я тебя сейчас прямо к ним и доставлю.

– Ты за меня, кажется, уже все решил, – пробурчал Антон. – Ладно, подожди хоть, пока я переоденусь. И позвонить Диане надо – предупредить, что приедем.

– Не надо, они тебе и без звонка будут рады. Сюрприз, знаешь, получать намного приятней.

Он оказался прав – радость Танюшки, бросившейся навстречу отцу, была безграничной. Сияющая Диана, попыталась отстранить повисшую на шее Антона девочку.

– Таня, осторожней, папа еще болен. Антон, сядь, ты очень бледный.

– Он не бледный, он голодный, – подмигнув, заметил Григорьев. – Короче, я его вам сейчас доставил, я же его завтра у вас и заберу, а теперь мне пора – дела.

В этот вечер Таня сама попросила:

– Тетя Диана, можно мне сегодня у дедушки Сени лечь спать? Он жаловался, что прошлой ночью его радикулит схватил, и он не мог встать за своими таблетками.

Дед Сеня подмигнул и, взяв ее за руку, повел к себе в комнату.

– Пойдем, внученька, а то меня бабка моя бросила, так хоть ты о старике позаботишься, таблетки подашь да стакан воды.

Расстелив ей постель на диване, он покряхтел и улегся на своей кровати, подтыкая под себя со всех сторон толстое одеяло.

– Тебе не жарко под таким одеялом, дедушка Сеня? – спросила Таня. – Душно как в Москве летом, да? И кондиционера у тебя нет.

В комнате было действительно душно. Скинув легкую простыню, девочка села на кровати в своей тонкой рубашонке и обхватила руками коленки.

– Какой мне кондиционер, – проворчал старик, – и так от сквозняков спину ломит. Ты спи, почему не спишь?

– Как ты думаешь, дедушка Сеня, у папы с Дианой все получится? – неожиданно спросила она.

Сконфузившись, дед немного поворочался прежде, чем ответить.

– Не знаю, это уж как придется. Ты бы сама как хотела?

– Мне тетя Диана нравится, – серьезно и по-взрослому важно проговорила Таня, – а бабушка всегда говорила, что мужчина не должен быть один. Конечно, я всегда буду с папой, но дочка, это одно, а жена – другое.

– Умница ты и правильно рассуждаешь, – похвалил он, – но только тут уж как выйдет. Может, он с Динкой будет, а может и еще с кем. Отец твой юноша очень интересный, и ограничения в выборе у него нет. И потом, – он все же решился сказать то, о чем прежде тактично избегал говорить, – у тебя ведь еще и мама есть, наверное.

– Моя мама совсем недавно умерла, – она вздрогнула и еще плотней обхватила коленки. – Мне папа ничего не сказал, но я видела у тебя в газете. Помнишь, там было написано, что Лилина Шумилова выбросилась с десятого этажа? Лилиана Шумилова – это моя мама. Не знаю, зачем она это сделала. Я уже которую ночь думаю, думаю. Сначала меня увела тетя Оксана, потом хотел украсть тот бородатый человек, потом этот взрыв у папы в клинике, потом мама. У меня в голове так все перепуталось! Мне так страшно, дедушка Сеня!

Старичок на минуту растерялся, не сразу сообразив, что и ответить, потом пробормотал:

– Гм. Не надо бояться, ты спи, спи, мы тебя в обиду не дадим.

– Я не за себя боюсь, я боюсь за папу. Я так люблю его, дедушка Сеня! Знаешь, наверное, это плохо, да? Потому что мама умерла, и мне ее жалко, но я все равно хочу жить. А если с папой что-нибудь случиться, то я не хочу жить.

– С твоим папой ничего не случится, – торжественно пообещал он, – когда кто-то кого-то очень сильно любит, то любовь сберегает. Давай, я тебе свое любимое стихотворение Симонова почитаю – «Жди меня».

– Ты уже сто раз читал мне его, дедушка Сеня, и там совсем другое. И потом, оно ведь военное и совсем старое.

– А у нас сейчас что, не война? Еще почище война, чем была – кругом маньяков развелось, машины взрывают, в Чечне стреляют, пенсию задерживают, и опять квартплату подняли. Советский Союз был им плох – развалили. Плох-то плох, а ракеты запускали и в ножки Америке не кланялись. Сейчас лучше?

– В Швейцарии мы жили, и там не было войны, а в России всегда война? Кто с кем воюет?

– Непонятно, кто с кем и за что воюет – всяк со всяким. Ладно, ложись и слушай стихотворение. Ничего, что старое, ничего, что читал, еще послушай. Мы в войну им зачитывались, а ты – «старое»! Ляг, голову положи.

Таня послушно опустила голову на подушку, а старик, путая фразы и пропуская куплеты, начал читать ей стихотворение. Когда он договорил последние слова, девочка уже спала, свернувшись клубочком. Посмотрев на нее и покачав головой, дед Сеня решил утром серьезно поговорить с ее отцом – пусть успокоит ребенка. Он размышлял почти до самого рассвета, а под утро вдруг заснул и проснулся только к полудню, поэтому не слышал, как в одиннадцать приехал Артем Григорьев и увез Антона в управление к Зайцеву.

Едва Антон по приглашению следователя опустился на стул, как в кабинет вошел мужчина лет сорока пяти – невысокий, с живыми черными глазами. Зайцев перекинулся с ним парой слов, потом поднялся.

– Я вас оставлю на минуту, прошу прощения. Антон Максимович. Это господин Ян Дюдок, сотрудник Интерпола, – с этими словами он вышел, притворив за собой дверь.

Дюдок – голландец по отцу и чех по матери – говорил по-русски свободно, но с сильным акцентом. Рукопожатие его оказалось довольно крепким. Присев на место Зайцева, он широко улыбнулся, и Антон невольно почувствовал к нему симпатию.

– Рад познакомиться, господин Муромцев, я уже почти полгода ищу возможности поговорить с вами, но вот как неприятно все сложилось. Я искренне скорблю по поводу гибели госпожи Шумиловой, но это лишь звено в цепи событий.

Антон смотрел на него в замешательстве.

– Наверное, я чего-то не понял. Полгода?

– Не удивляйтесь, господин Муромцев, сейчас все объясню. Буду с вами полностью откровенен, взамен рассчитываю на вашу откровенность. По словам госпожи Ревекки Эпштейн-Сигалевич, вы человек в высшей степени порядочный, и вам можно доверять.

Брови Антона удивленно приподнялись, он пожал плечами.

– Я благодарен Ревекке  Савельевне за лестный отзыв. Однако чем же я могу помочь Интерполу?

Дюдок, ожидавший подобного вопроса, с готовностью ответил:

– Сейчас объясню. Начну с главного: в последние годы по всему миру происходят странные события, но только недавно мы начали связывать их воедино. Непонятные случаи крушений авиалайнеров по вине экипажа, самоубийства, когда человек, погибая, увлекал за собой множество других – это только малая часть, не буду описывать всего. Объединяло виновников трагедий то, что, проводя посмертную экспертизу их тел – когда это было возможно, – наши эксперты обнаружили характерные соматические изменения. Похожие изменения возникают при длительном электрическом раздражении интегративного центра головного мозга у макак-резус. У человека электрические раздражители используются для лечения тяжелых случаев шизофрении, это приводит к изменению поведенческого фактора. Получив подобное заключение, мы начали осторожно расспрашивать родственников, коллег, знакомых – тоже, если это было возможно. Удалось установить, что за какое-то время до трагедий у некоторых из совершивших террористический акт отмечалась… ну, некоторая необычность в поведении, что ли – это даже не все окружающие замечали. Когда я ознакомился с вашими показаниями в деле Шумиловой, мое внимание привлекли ваши слова – госпожа Лилиана Шумилова перед гибелью вела себя несколько иначе, чем прежде. Муж ее и секретарша этого не отметили.

Какое-то время Антон размышлял, подыскивая слова, чтобы лучше выразить свою мысль, Дюдок его не торопил.

– Во время нашей последней встречи Лилиана вела себя, как разумная и приветливая женщина. Поэтому, возможно, ни Илья, ни Тата в разговоре со следователем не упомянули ни о какой необычности. Я же… Видите ли, она всегда была чересчур взбалмошна, я бы поставил ей диагноз «истерическая психопатия», при этом она обладала хорошим чувством юмора. А вот когда мы говорили в последний раз… Словом, это была другая женщина – спокойная, уравновешенная. Мне даже показалось, что она чем-то напугана. Пару раз я позволил себе высказывания в шутливом тоне – мы были давнишними приятелями и привыкли к словесной пикировке. Она отнеслась к этому… не так, как обычно.

– Как вы объяснили себе ее странности, господин Муромцев? Ведь не мог же такой умный человек и прекрасный диагност, как вы, принять все это без объяснений?

– Ладно, – вздохнул Антон, – поскольку Григорьев просил меня ничего от вас не скрывать, то скажу, что думаю – тем более, что многим это известно. Лилиана за пару месяцев до гибели имела конфликт со своими компаньонами из-за крупной суммы денег. Незадолго до нашей беседы она довольно долго отсутствовала, и я предположил, что ее подвергли какого-то рода психическому воздействию – с целью заставить отдать эти деньги.

Дюдок кивнул.

– Мне известно об этих деньгах от ее отца господина Филева – перед отъездом из Швейцарии я видел его, и мы долго беседовали. Он сам заинтересован в том, чтобы мы провели тщательную посмертную экспертизу и выяснили причину гибели его дочери.

Антон скептически покачал головой.

– Однако это в любом случае было самоубийством. Каким образом вы хотите связать ее гибель с террористами, о которых мне говорили? Найти признаки соматических изменений? Попробуйте, но могу сказать лишь одно: физическому насилию она не подвергалась. Возможно, имело место воздействие на психику с помощью гипноза, но этого патологоанатомы не выявят.

– Посмотрим, что дадут исследования образцов ткани, окончательно можно будет говорить лишь после завершения работы экспертов, – возразил Дюдок, – я жду результатов.

– Однако Лилиана Шумилова погибла не так давно, вы же говорили, что ждете встречи со мной уже полгода, – напомнил Антон.

– Я хотел побеседовать с вами о другом. Дело касается работ профессора Баженова в области психохирургии – он начал проводить их в конце семидесятых. На последней международной конференции в восемьдесят третьем, он рассказывал о возможности изменения психики путем сложной хирургической операции. После этого Баженов исчез из виду, и только в девяностом году стало известно о его смерти. Нам удалось узнать, что он долгие годы возглавлял закрытый институт, который в последние годы перестройки был расформирован. Его последний директор Полькин – теперь уже бывший – рассказал нам много интересного. В частности, о том, что Баженов и его любимая ученица Маргарита Чемия успешно применяли свою методику в неизлечимых случаях шизофрении. Полькин сообщил также, что операция подобного рода, как показали исследования группы Баженова, всегда приводят к изменениям эндокринного характера, которые можно идентифицировать на клеточном уровне. После развала Союза и смерти Баженова следы Маргариты Чемия надолго затерялись, ее имя всплыло лишь недавно – когда мы начали заниматься событиями, о которых я вам уже говорил.

– Маргарита Чемия? – бледный, как смерть, Антон откинулся назад.

На миг Ян впился в него пристальным изучающим взглядом, но сразу же отвел глаза.

– Да, Маргарита Чемия. Это имя, я вижу, вам знакомо, господин Муромцев. Господин Шумилов, с которым мне тоже удалось побеседовать, сообщил, что недавно умершая сестра Маргариты Чемия была его гражданской женой и матерью его сына. Разумеется, вы, близкий друг Шумилова, должны были знать Карину Чемия.

– Да, конечно, – глухо произнес Антон.

– Чтобы напасть на след Маргариты Чемия мы провели огромную работу, – продолжал Ян. – Наши люди беседовали с живущими в Петербурге детьми профессора Баженова, но им ничего неизвестно – даже то, чем занимался их отец. Мы знали, что в Москве живет младшая дочь Баженова, Екатерина, но полагали, что она информирована еще меньше. Опросили коллег Баженова и даже тех, кто просто когда-либо с ним встречался на последних конференциях – безрезультатно. И вдруг полгода назад нам неслыханно повезло – госпожа Ревекка Сигалевич-Эпштейн сообщила, что в Москве живет еще и пятый ребенок профессора. Это вы, господин Муромцев. От госпожи Сигалевич мы также узнали, что именно вы с Екатериной в последний год жизни вашего отца были рядом с ним.

Антон печально покачал головой.

– Это так, но хочу вас разочаровать – профессор Баженов никогда и ни с кем не говорил о своей работе. Даже с родным отцом

– Мы тоже полагали, что вам ничего о его исследованиях неизвестно, поэтому встречу с вами отложили и продолжили поиски Маргариты Чемия. Она приезжала к вашему отцу перед его смертью. Тогда вы ее видели?

– На похоронах ее не было. Но мы тогда даже не были знакомы, познакомились намного позже – ее сестра рожала у меня в клинике, и Маргарита приехала ее навестить. Для чего вам она?

– Наш агент, который до недавнего времени поставлял нам информацию, сообщил, что работы по психохирургии, начатые вашим отцом, продолжаются, но имеют теперь другую направленность. Их цель – создание людей-роботов, способных грамотно совершить любое преступление, любой террористический акт. По его данным эти работы возглавляла именно Маргарита Чемия. Какое-то участие в этой работе вынужденно принимал ваш бывший однокурсник – сын госпожи Ревекки Эпштейн-Сигалевич, Александр Эпштейн. Эту информацию мы получили уже после того, как побеседовали с госпожой Сигалевич. Мы пытались поговорить также с ее сыном, но он от встречи с нами наотрез отказался, а около месяца назад трагически погиб во время автокатастрофы, об этом была информация в Интернете.

Антон бесстрастно кивнул, хотя ему стоило огромного напряжения, сохранить спокойствие.

– Да, я недавно узнал о его гибели.

– По данным полиции доктор Эпштейн погиб не один – машину, в которой он сидел, вела женщина, утром того дня прибывшая в Германию из России. Эта информация осталась закрытой для общественности, но нам известно, что у нее были документы на имя Маргариты Чемия, и описание… Господин Муромцев, вам плохо? Что с вами?

Перед глазами Антона кружились, мелькали черно-багровые точки, на лбу выступили капли пота. Испуганный его бледностью Дюдок, вскочив, налил из графина воды и поднес стакан к плотно сжатым губам собеседника, но тот оттолкнул его руку.

– Нет, уйдите! Сядьте, отойдите от меня. Пожалуйста! – сделав пару глубоких вздохов, Антон постарался взять себя в руки. – Что вам еще известно?

– Вы сможете продолжать разговор, господин Муромцев? – поставив стакан на стол, озабоченно спросил Дюдок.

– Да, говорите. Ответьте на мой вопрос: что вы еще знаете о Маргарите?

– Наш агент был недавно раскрыт и погиб, – печально ответил Ян, – но он успел сообщить, что последняя хирургическая операция, которую провела Чемия, была сделана какой-то богатой женщине. После этого там что-то произошло – какой-то конфликт по вине Чемия, из-за которого была приостановлена работа, а после этого сама Чемия исчезла, и о ней узнали только после ее гибели. Он не мог сказать, где территориально проводились операции, но предположительно это где-то в России, и там есть связь с какими-то источниками. Вы можете что-то сообщить по этому поводу, господин Муромцев?

Он с тревогой посмотрел на осунувшееся лицо собеседника – глаза у того за несколько минут, казалось, ввалились глубоко-глубоко и были обведены черными кругами.

– Лилиана упоминала о каких-то источниках, – голос Антона дрогнул. – Так значит, Маргарита… Она погибла. Теперь понятно, почему она так и не ответила на все послания Ильи, почему она не приехала на похороны своей сестры.

– Она погибла через два дня после похорон. Я вижу, вам тяжело об этом говорить, господин Муромцев, но я вас все-таки очень прошу: если вам известны какие-то подробности, касающиеся ее работы или жизни, то сообщите мне. Поймите, речь идет о катастрофе всемирного масштаба, нужно остановить массовое производство людей-роботов, способных, не заботясь о собственной жизни, совершить любое преступление – вплоть до теракта. Мы не знаем точно, чем занималась Чемия, но если вы…

Антон помотал головой и чуть не застонал от отдавшейся в висках боли, но горше этой боли была горечь, переполнявшая его душу, мешавшая даже дышать.

– Ничего не знаю. Я любил ее – да. Она родила мне сына – да. Но она не сказала мне, чем занимается. Говорила, если я буду знать, моя жизнь окажется в опасности. Мы скрывали наши отношения, скрыли от всех даже рождение нашего сына – так она боялась за меня.

– Я знаю, – медленно и сочувственно проговорил Ян, – что один из близнецов Екатерины Баженовой – ваш сын. Мне это сообщил Григорьев. Как видите, он полностью со мной откровенен, он понимает, насколько важно то, что я расследую. Значит, мать мальчика – Маргарита Чемия? Прошу вас, господин Муромцев, ничего от меня не скрывайте, потому что я должен успеть завершить начатое – слишком много тех, кто противится моей работе и моему расследованию. На меня уже два раза покушались, и возможно в следующий раз…

– Я ничего от вас не скрываю, – в отчаянии прервал его Антон, – я действительно ничего не знаю, но есть человек, которому она кое-что рассказала – это моя сестра Катя. Однако ее сейчас нет в Москве.

– Я это знаю, но Григорьев сказал, что без вашего согласия не может сообщить ее местонахождение.

– Теперь угрозы для нее больше нет, и я сам вам могу это сообщить: она во Франции у своей подруги детства. Но надеюсь, вы не подвергнете ее новой опасности.

– Я сделаю все, чтобы этого не произошло, – мягко ответил Ян и, поднявшись, подал Антону руку. – Спасибо, господин Муромцев, и простите, что побеспокоил вас – вы еще, кажется, не совсем здоровы.

Стирая пот, Антон провел ладонью по лбу.

– Еще не пришел в себя после травмы, неважно.

В машине Григорьева по дороге в клинику его начал бить озноб, потом бросило в жар. Сыщик всю дорогу искоса поглядывал на него, но молчал, лишь притормозив у ворот, не выдержал:

– Сам дойдешь до постельки или довести? Выглядишь уж больно хреново.

– Иди к черту, – буркнул Антон и, выбравшись из машины, со стуком захлопнул за собой дверцу, чуть не прищемив Артему нос.

Поднявшись в свой кабинет, он запер дверь и лег на диван. Все вокруг него поплыло, белый потолок завращался с бешеной скоростью, перед глазами встало лицо рыжеволосой женщины.

 «Антон, – шептала она, – любимый»

Потом голову пронзила боль, все исчезло, и нахлынула тьма.

Глава восьмая

Вот уже много лет в любую погоду и в любое время года Бeртрам Капри просыпался ровно без одной минуты шесть. Он протягивал руку, подносил к глазам швейцарские часы в изящном золотом корпусе и ждал. В шесть крохотный кружочек на его ладони оживал перезвоном колокольчиков и начинал наигрывать старинную ирландскую мелодию. С последним звуком ее миллиардер уже был на ногах.

С шести до половины седьмого он бегал – зимой, осенью, летом и весной. В его резиденции на острове Сен-Капри для этой цели имелась дорожка со специальным покрытием, по ней Капри передвигался равномерными пружинистыми скачками, четко, как велели врачи, делая вдох-выдох. Совершив свой обычный забег, он спускался к морю и нырял в воду, поплавав, лежал на теплом песке, подставив тело утреннему солнцу и наслаждаясь одиночеством. Вокруг не было ни души – зная, что по утрам старик желает побыть один, поблизости не смел появиться ни один человек.

Однако в течение последнего месяца – с того дня, как Дональд привез на Сен-Капри свою юную жену Анастасию, – утреннему уединению миллиардера, похоже, пришел конец. Теперь неподалеку от того места, где ему больше всего нравилось плавать, он часто видел Настю, сидевшую на песке и неподвижно смотревшую вдаль.

Старый Бертрам ни разу не счел нужным к ней приблизиться или хотя бы поздороваться, она тоже словно его не замечала. Если честно, в глубине души старик ее немного побаивался – эта русская девочка была очень своенравной, его любимому сыну Дональду, да и ему самому пришлось немало пережить из-за ее капризов. И это, как он полагал, был еще не конец, Дональду еще предстоит настрадаться. Взять хотя бы эти купания в море на заре: если муж еще в постели, то жена должна быть рядом с ним, потому что раннее утро – лучшее время для занятий любовью, как утверждают медики. Девчонка же повадилась спозаранку бегать на пляж и устраивать заплывы на несколько километров. В первые дни после приезда Дональда с супругой начальник их службы безопасности Ролинд буквально стонал – опасался, что даже спасатели на двух вертолетах, поднимавшихся над морем всякий раз, когда у Анастасии появлялось желание искупаться, не уследят за этой любительницей поплавать и понырять среди скал. Уже спустя неделю он доложил Бертраму:

 – Сэр, Анастасия очень любит нырять у рифов, но там подводные течения. Мои люди наблюдают за каждым ее движением, но поток может внезапно изменить направление и затянуть ее в пещеру под скалой. Тогда уже никто не успеет ей помочь. Нужно принять меры, вы позволите?

– Делайте, что считаете нужным, Ролинд, – кивнул Капри.

– Тогда, если не возражаете, я поставлю вокруг рифов заграждения. Однако вашу невестку это серьезно огорчит.

Миллиардер сухо ответил:

– Неважно, я вам плачу за безопасность моей семьи, а не за исполнение женских капризов.

Вечером следующего дня Ролинд вновь явился к нему с докладом  – рифы обнесены металлической сетью, доступ к ним прегражден. Наутро Капри, спускаясь к морю, заметил у самой кромки воды тоненькую фигурку печально поникшей Насти. Застывший взгляд ее был устремлен в сторону горизонта, над которым нависло маленькое белое облачко, и вся она казалась воплощением безысходности. С тайным стариковским злорадством он тогда подумал:

«Хотела, наверное, с утра пораньше понырять среди скал, а не получилось. Нет, девочка, твоя жизнь принадлежит моему сыну, и никто не позволит тебе делать глупости»

После этого Бертрам Капри, совершая пробежку, долгое время Насти на берегу не видел, но однажды она вновь появилась – вышла из пенящихся прибрежных волн и села на песок лицом к воде. Бертрам мысленно отметил, что от всего облика ее веет тоской и унынием. А ведь нынче все обитатели острова с восторгом готовятся к предстоящему вечером торжеству – празднику, устраиваемому Бертрамом Капри по случаю дня рождения молодой жены его сына Дональда. Ее дня рождения! Но ей это, похоже, абсолютно безразлично. Старик вздохнул – к неблагодарности, проявляемой невесткой в ответ на его заботу, ему не привыкать. Неожиданно для самого себя он решил вопреки обыкновению поздороваться с именинницей.

– Здравствуй, Анастасия, – его поджарое и мускулистое, несмотря на возраст, тело легко опустилось на песок рядом с ней. – Твой муж еще спит?

Настя слегка повернула голову.

– Доброе утро, сэр, – вежливо, но равнодушно ответила она, – да, Дональд спит, он очень поздно заснул.

…Он заснул лишь в пять утра, а до этого в течение нескольких часов насиловал ее, хотя Настя со слезами умоляла его подождать еще два дня или хотя бы позволить ей принять таблетки. Она знала, что с девятого по тринадцатый день цикла вероятность забеременеть максимальна, и всеми силами пыталась это предотвратить. Два дня ей удавалось под разными предлогами избегать близости, но этой ночью он взял ее насильно – грубо, с потемневшим лицом и помутившимся взглядом.

– Дон, не надо, умоляю, сегодня и завтра я могу забеременеть, я это читала. Ты ведь знаешь, что этого нельзя, ты ведь знаешь, что нам угрожает!

– Так вот почему ты мне отказывала эти дни? Я же сказал тебе, Настья, что хочу ребенка, и он у нас будет. Пока ни у тебя, ни у меня вирус не обнаружен. Если мы заражены, в крови он появится не раньше, чем через полгода, поэтому сейчас даже выше вероятность, что малыш будет здоров. Не сопротивляйся, я хочу тебя и возьму, и ты забеременеешь, как я того желаю.

Отшвырнув в сторону разорванную рубашку Насти, Дональд навалился на нее и потом до самого утра брал много раз, и все это время рука его цепко держала ее предплечье – словно он боялся, что во время передышки она вырвется и убежит. Утром, когда Настя почувствовала, что хватка его пальцев ослабла, она так и сделала – вскочила и, торопливо натянув на себя купальник, бросилась к морю.

Дональд крепко спал, лежа на спине, и дыхание его было спокойным и ровным, а у Насти ныло все тело, саднило между ног, кровоточила прикушенная губа, и на руке у плеча четко отпечатались багровые следы пальцев. Она бросилась в море и поплыла к рифам, но потом вспомнила о поставленном вокруг них ограждении – металлическая сетка возвышалась над водой и продолжалась до самого дна. Перебраться через эту преграду или обогнуть ее было невозможно – сеть огибала рифы и была вмонтирована в скользкую скалистую поверхность. Немного поплавав рядом с сетью, Настя решила вернуться на берег.

Меньше всего ей теперь хотелось кого-либо видеть и с кем-то разговаривать, но Бертрам, сидевший рядом, не собирался уходить. Его прищуренный взгляд скользнул по пятнам у нее на груди, потом на миг задержался на уже потемневших следах пальцев Дональда. Он удовлетворенно усмехнулся – его сын, несомненно, получает удовольствие с этой девочкой, и это прекрасно. В последнее время Дональд стал намного общительнее, хотя иногда ведет себя с людьми крайне резко. Однако он выразил желание заниматься делами и меньше времени проводит за компьютером. Понятно – когда рядом с тобой в постели молодая жена, то хочется не виртуальных, а реальных удовольствий.

Врач утверждает, что это лишь временное улучшение, ремиссия, но он, Бертрам Капри, не верит. Он вообще никогда не верил, что его сын психически болен – просто мальчик в детстве пережил сильное потрясение, когда на глазах у него погибла мать, а теперь он вырос и постепенно приходит в себя. И во многом это зависит от голубоглазой русской девочки, которая так любит плавать в опасных местах.

Губы старика расползлись в улыбке, он, ласково взглянул на Настю и укоризненно покачал головой.

– Почему ты обращаешься ко мне «сэр»? Называй меня Бертрамом, если не хочешь называть отцом.

Взгляд его вновь скользнул по ее предплечью. Настя вскинула голову и, на миг встретившись с ним глазами, вспыхнула.

– В нашей стране не принято называть пожилых людей просто по имени, – в ее голосе слышался вызов, но Бертрам не оскорбился, а лишь усмехнулся и покачал головой.

– Не знаю, не знаю, у меня было несколько деловых партнеров из России – довольно молодые люди, но мы звали друг друга по именам. Правда, я вскоре отказался иметь с ними дело – русские, как партнеры, весьма ненадежны. Тем не менее, в вашу страну уже давно пришли многие наши обычаи. Но сегодня я не хочу с тобой спорить, моя девочка, сегодня твой день рождения. Раз твой муж еще спит, я буду первым, кто тебя поздравил. От души желаю тебе счастья.

– Спасибо, – опустив глаза, угрюмо буркнула Настя.

– Тебя сегодня ожидает много сюрпризов, – продолжал Капри, словно не замечая ее тона, – уже неделю весь остров готовится к этому празднику, в магазинах продаются маскарадные костюмы, маски и прочая мишура. Набережные, бульвары, парки, отели – везде будут проходить гуляния и карнавалы. Сегодняшний праздник всем запомнится надолго – день рождения королевы острова! Вечером в нашем доме пройдет торжественный прием, потом будет бал.

Настя неопределенно хмыкнула и пожала плечами.

– Мне нужно будет там присутствовать?

С лица Бертрама Капри сбежала улыбка, и он резко ответил:

– Ты можешь поступать так, как пожелаешь – никто не может заставить королеву острова в день ее рождения делать то, что ей неприятно.

Настя холодно кивнула.

– Я понимаю, что вы старались для меня, сэр, благодарю. Если вы желаете, чтобы я была на приеме, я там буду.

Капри посмотрел на сидевшую рядом с ним на песке тоненькую девочку в бикини и, подавив вспышку гнева, сказал, как можно мягче:

– Я вижу, ты осталась такой же, какой была, когда мы впервые встретились в Швейцарии. Но тогда, согласен, тебя вынуждали, ты не хотела и имела право упрямиться. Мой сын, который тебя обожает, довольно долго щадил тебя – мне известно, что он не предъявлял своих супружеских прав и дал тебе время подумать. Одно время ты даже настаивала на разводе, но потом, все взвесив, пришла к разумному решению и добровольно согласилась стать его женой. Так почему же теперь ты ведешь себя так, словно постоянно чем-то недовольна? Что тебя мучает? Ответь мне, как если бы я был твоим отцом, прошу тебя, – он осторожно дотронулся до темных пятен на ее руке. – Возможно, мой сын несколько нетерпелив и резок с тобой в постели, но это оттого, что он безумно тебя любит и желает. Я уверен, что со временем все у вас будет хорошо, а я… я готов дать тебе что угодно, лишь бы ты сделала его счастливым. Этот остров твой, ты получишь сегодня в подарок драгоценности, цена которых превышает стоимость огромной виллы. Наверное, ты считаешь меня грубым и прозаичным, но я всего лишь простой и неотесанный старик, поэтому дарю тебе то, что ценю больше всего – деньги, драгоценности, землю. Если ты хочешь чего-то еще, то только скажи – ведь мне, пожилому человеку, трудно понять, что творится в душе юной девочки, прости меня за это.

Так говорил Бертрам Капри, которого весь мир считал хитрым и жестоким бизнесменом, неспособным ни на какие чувства и безжалостно шагающим по трупам раздавленных конкурентов. Так говорил несчастный отец, вопреки словам докторов не желавший признать своего сына неизлечимо больным.

Встретив горестный взгляд старика, Настя смутилась, и, стараясь не показать этого, громко засмеялась.

– Ловлю вас на слове, сэр! Я хочу, чтобы вы распорядились снять сеть вокруг рифов – я люблю там плавать и нырять, а мне она мешает, – она уставилась на него с откровенным интересом, ожидая, как ему удастся выйти из положения.

Бертрам сдвинул брови, и в глазах его заплясали веселые искорки.

– Одну минуточку, – он вытащил сотовый телефон и нажал кнопку, – сейчас подойдет мой начальник службы безопасности. Потому что, если честно, это в его ведении и меня не касается.

Ролинд, высокий светловолосый мужчина лет тридцати пяти, подкатил на мопеде и затормозил рядом с Капри минуты через три.

– Вы меня звали, сэр? Имею честь, мадам.

– Дик, – совершенно серьезно сказал Капри, – Анастасия недовольна тем, что вы установили сеть безопасности возле рифов. Она утверждает, что это мешает ей наслаждаться прелестями моря.

– И еще мне надоели вертолеты, что постоянно кружат надо мной, когда я плаваю, – подхватила Настя. – Можете вы меня оставить в покое или нет? Я плаваю чуть ли не с рождения и не смогу утонуть, даже если очень захочу.

Ролинд повернулся к Насте. Выражение лица его было почтительным, но во взгляде, которым он успел скользнуть по синякам на ее руке, читалась насмешка.

– Сожалею, мадам, но ничем не могу помочь. Согласно заключенному с мистером Капри контракту, я обязан обеспечить определенный процент безопасности его семьи.

– Да, моя милая, – подтвердил Капри, – и, согласно этому же контракту, я не имею права вмешиваться в работу службы охраны – не мне указывать специалистам.

– Совершенно верно, мадам, вмешиваться в мою работу мистер Капри не имеет права – он может лишь расторгнуть со мной контракт, если пожелает. Если таково будет ваше желание, мадам, то я сию минуту могу подать прошение об отставке, хотя это создаст финансовые проблемы для меня и моей семьи. Но пока я работаю в охране мистера Капри, снять сеть с рифов позволить не могу.

Бертрам развел руками.

– Видишь, дитя мое, если таково твое желание, Дик немедленно готов подать в отставку.

Ролинд, склонив голову, вопросительно взглянул на Настю:

– Так каково будет ваше решение, мадам?

Настя, прекрасно понимавшая, что перед ней разыгрывают спектакль, с достоинством кивнула.

– Мистер Ролинд…

– Дик, – поправил он, – можете называть меня Дик.

– Хорошо, пусть Дик. Я вижу, мою просьбу выполнить невозможно. Извините, что отняла у вас время.

– Потом не упрекай меня, моя девочка, что я не выполнил твою просьбу, – благодушно заметил Бертрам, – не все в моей власти. У тебя есть еще вопросы к Ролинду?

Настя издала слабый смешок.

– Только один: какой точно процент моей безопасности должен быть обеспечен?

Скрыв усмешку, Ролинд невозмутимо отчеканил:

– Девяносто девять и девяносто восемь сотых процента, мадам. Если, находясь в воде, вы устанете или на вас нападет акула, если у вашей машины вдруг откажут тормоза, если вы подвергнетесь химической атаке или попытаетесь покончить жизнь самоубийством – во всех этих случаях мы обязаны предотвратить вашу гибель. В наши обязанности входит также спасение вашей жизни в случае нападения на остров банды террористов или начала ядерной войны. Таковы условия моего контракта с мистером Капри.

– Круто! Однако куда вы дели еще две сотых процента? Все-таки, я спокойней себя чувствовала бы, обеспечь вы мне безопасность на все сто. Что ж вы так оплошали, Дик?

Ролинд весело прищурился – эта вечно хмурая девочка, невестка хозяина, оказывается, обладала недурным чувством юмора.

– Мадам…

– Анастасия, Дик, можете называть меня Анастасией.

Ролинд засмеялся.

– Хорошо, пусть будет Анастасия. Так вот, мы не сможем вам помочь в случае атаки инопланетян. Или в том случае, если в Землю врежется метеорит, что приведет к разного рода катаклизмам. Это и есть две сотых процента, оговоренных в моем контракте.

Миллиардер, слушая их беседу, явно забавлялся – во всяком случае, губы его кривились в веселой усмешке. Внезапно лицо старика изменилось, словно озаренное внутренним сиянием, – он увидел спускавшегося к берегу Дональда. Ролинд и Настя повернули головы, невольно проследив за его взглядом, и лицо секъюрити мгновенно застыло, а Настя поднялась, отряхивая песок, и сказала, глядя в сторону:

– Доброе утро, Дон, ты сегодня рано проснулся.

– Сегодня твой день рождения, дорогая, – он заботливо помогал ей счищать песчинки, и в каждом движении его ощущалось желание подчеркнуть их близость.

Чувствуя неловкость, Настя опустила глаза, а Бертрам весело заметил:

– Ты опоздал, я первым поздравил сегодня твою жену, Донни.

– Разрешите и мне присоединиться к этому поздравлению, – мягко добавил Ролинд.

Показалось Насте или нет, что в глазах его мелькнуло сочувствие?

– Вы можете идти, Ролинд, – высокомерно процедил Дональд, – сегодня у вашей службы на острове будет особенно много работы в связи с праздником.

Проигнорировав слова Дональда, Ролинд взглянул на старого Капри.

– Я вам еще нужен, сэр?

– Нет, Дик, можете идти, мой мальчик, – добродушно ответил старик, и секъюрити, вскочив на свой мопед, исчез из виду, оставив вдалеке лишь небольшое облако кружившегося в воздухе песка.

Задержав руку на талии Насти, Дональд резко спросил:

– Что вы тут обсуждали с этим солдафоном, папа?

Его отец слегка поднял брови.

– Я попросил Ролинда объяснить твоей жене, сынок, насколько надежна охрана у нас на острове. Она должна знать, что здесь она в не меньшей безопасности, чем была у себя в России в доме своего отца.

– Я не знал, что Настью так волнуют проблемы безопасности, папа, – саркастически хмыкнул Дональд, – но то, что служба безопасности на острове работает лучше, чем в России, она понимает и без разглагольствований твоих секъюрити.

Рассердившись, она попыталась сбросить его руку.

– Почему я должна это понимать? У папы в охране очень хорошие ребята.

Нежно засмеявшись, Дональд коснулся губами ее щеки, а рука его еще крепче стиснула ее талию

– Я не спорю, любимая, они прекрасные ребята. Все, что связано с тобой, для меня прекрасно. Только у вас в стране все идет на «авось», и секъюрити твоего отца ничем не отличаются от других русских.

Бертрам со счастливой улыбкой смотрел на смеющегося сына и про себя молился, чтобы Дональд оставался таким всю оставшуюся жизнь.

– Что такое «авось», сынок, – нежно спросил он только для того, чтобы пролить разговор, – я этого слова не знаю, это русское слово?

– Это русская теория вероятности, папа. Когда желаемое выдают за самое вероятное и строят прогнозы, а потом, когда не получается, во всех неудачах обвиняют евреев. Русские полностью деградируют – тупость, алкоголизм, суеверия. вкажется, вероятностинаю, он, чтобы  пролить  разговор, — это  русское  слово?  со  службой  безопасности. доме  своего  отца.

Губы Насти дрогнули, с силой толкнув Дональда и вырвавшись, наконец, из его объятий, она побежала к дому. Он собирался броситься следом, но отец его остановил.

– Подожди, сынок, догонишь свою жену через минуту, а пока послушай меня. Ты знаешь, что ничего на свете я так не хочу, как твоего счастья. Все, что мог, я сделал, остальное зависит только от тебя. Постарайся сам не разрушить того, что имеешь. Твоя жена горда и чувствительна к обидам, не задевай ее чувств. Говорю это лишь потому, что ты нуждаешься в ней, как ни в ком другом.

 Внезапно лицо Дональда исказилось от злости.

– Мне не нравится твой Ролинд, папа, и никогда не нравился, – отступив назад, почти выкрикнул он, – этот тип ведет себя без всякого уважения, даже нагло!

От неожиданности Бертрам растерялся, брови его недоуменно приподнялись.

– Дик Ролинд? Что ты имеешь в виду, сынок? Он прежде работал в разведке, выполнял сложнейшие задания, мне стоило большого труда уговорить его возглавить нашу службу безопасности. От него нельзя ожидать подобострастного поведения, однако ничего вызывающего в его поведении я не заметил.

– Ты видел, как нагло он разглядывал Настью? Словно она принадлежит ему!

Лицо старика разгладилось, он понимающе усмехнулся.

– Ревность? Я тоже в молодости был таким. Ты очень любишь ее, Донни? – Капри с любовью заглянул в лицо сына и попытался взять сына за руку, но тот резко отстранился.

– Люблю?! Да она все для меня! Ты отравил мою жизнь, приставил ко мне своих психиатров, сделал из меня больного, а она…если б не она…я…я был бы отгорожен от всего мира. Папа, – он немного успокоился, – я и прежде говорил тебе: наверное, те несчастные, которых запирают в лечебницах, просто не нашли свой выход в мир. Настья – мой выход в мир!

– Сынок, не нужно так говорить, – с болью в голосе воскликнул Бертрам, – те люди в больницах действительно больны, а ты здоров! Ты здоров и будешь счастлив, но только позволь мне дать тебе несколько советов – ведь я намного старше тебя. Постарайся быть… гм… более нежным с женой – ты понимаешь, о чем я. Когда ты покупаешь женщину, ты можешь делать с ней все, что хочешь – ей за это заплачено. Но жена – совсем другое дело.

– Настья принадлежит мне вся целиком, папа! – вызывающе бросил Дональд.

– Прости меня, сынок, но не в твоей власти подчинить себе ее душу. Сейчас она с тобой, так постарайся не отвратить ее от себя. Ты только что с презрением говорил о русских – это ее задело. Понимаешь?

Дональд удивленно посмотрел на отца.

– Но ты сам говорил, папа, что все русские алкоголики, глупы, продажны и суеверны, а страна их – всего лишь рынок для сбыта дерьма.

– Да? Я так говорил? – Бертрам слегка смутился. – Видишь ли, сынок, эти люди действительно неразвиты. Долгие годы они варились в собственном соку, не ведая, что творится в мире. Теперь, когда Союз распался, их выпустили, но они ведут себя, как дикари.  Когда сравнивают свою страну с Америкой, чувствуют себя ущемленными, страдают от собственного ничтожества, поэтому много пьют. Но не нужно задевать их национальную гордость. Не забудь: твоя жена русская.

– Я хочу, чтобы Настья поскорее забыла свою принадлежность к этому народу. Я хочу, чтобы она забыла Россию и все, что ее привязывает к этой стране.

– Это придет со временем, а пока будь тактичным со своей женой, сынок. Поверь, я говорю это только из любви к тебе.

Дональд посмотрел на отца, и угрюмое лицо его под ласковым отеческим взглядом разгладилось, взгляд прояснился, он кивнул.

– Да, папа, – губы юноши тронула улыбка, – спасибо.

Бертрам Капри был счастлив.

«Мой сын разумен и здоров, он талантлив и рассудителен, я напрасно отчаивался и верил врачам. Это все она, эта девочка. Она действительно открыла ему дверь в этот мир, и теперь я должен сделать все, чтобы они были вместе. Все возможное и невозможное».

– Думаю, – продолжал старик, – скоро Анастасия почувствует себя настоящей американкой – ведь ваши дети будут гражданами Соединенных Штатов.

– Да, дети! Я хочу поскорее иметь от нее ребенка, папа. Поскорее! – в голосе Дональда прозвучало столь страстное чувство, что Бертрам даже вздрогнул.

– Все будет в свое время, Донни, сынок, вы еще оба молоды, у вас впереди долгая жизнь, очень долгая.

– Кто знает, папа, пути Господни неисповедимы, и жизнь человеческая, в том числе и моя, может оборваться в любой момент.

Старый Капри с испугом взглянул на сына.

– Не говори такие вещи, Донни, прошу тебя!

Не слушая отца, Дональд смотрел перед собой.

– Ты был прав, папа, я допустил бестактность и обидел Настью. Обидел в день ее рождения!

Мысль об этом привела его в смятение. Подбирая слова, чтобы успокоить сына и не разорвать нить возникшей между ними внутренней связи, Бертрам возразил:

– Ничего обидного ты ей, собственно говоря, не сказал, однако все женщины по природе обидчивы, они ведь не могут воспринимать мир, как мы. Как мужчина мужчине сообщу тебе по секрету: жены и любовницы обожают, когда мы просим у них прощения, поэтому доставь своей жене такое удовольствие – извинись перед ней. Заодно напомни, что видеосвязь с Москвой налажена, и она может в любой момент пообщаться с матерью.

Кивнув отцу, Дональд повернулся и торопливо зашагал к дому. Подойдя к двери комнаты Насти, он постучал и, услышав тихий ответ, вошел. Она стояла, печально глядя на море – из ее окон открывался вид как раз на те рифы, куда ей запретили плавать. Дональд приблизился, страстно желая обнять жену, но, почувствовал, как она напряглась, и не стал до нее дотрагиваться.

– Настья, что такого интересного ты увидела в море, что не хочешь даже взглянуть на меня?

Вопрос его прозвучал тихо и очень нежно. Настя медленно повернулась, голубые глаза ее смотрели печально, на лице, обрамленном короткими пепельными волосами, застыло выражение отчаянья.

– Это ужасно, Дон! Ты словно забыл, что нам обоим грозит, ведешь себя, как глупый маленький мальчик. Ну, с чего ты вздумал приревновать меня к этому Дику Ролинду?

Отойдя от окна, она села на диван, а Дональд опустился на ковер у ее ног и, взяв за руку, короткими поцелуями начал целовать тонкие пальцы.

– Я ничего не могу с собой поделать, Настья, моя Настья! Меня не так волновало бы, займись ты с кем-нибудь обычным сексом, но когда я вижу, что ты кому-то улыбаешься, у меня такое чувство… такое чувство, что у меня воруют часть твоей души. Отец удивился моей резкости с Диком, и я наплел ему что-то примитивное – он ведь не понял бы, скажи я ему правду. Ты вот все понимаешь.

– Да, – печально согласилась она, – я понимаю, хотя это мне кажется нелепым. Мне, например, до сих пор непонятна твоя ревность к Антону Муромцеву. Даже теперь, когда он болен, и я тревожусь о его здоровье.

– Я готов сделать для него, что угодно, – вспыхнув, возразил Дональд, – я готов оплатить его лечение, послать к нему каких угодно врачей, но я не желаю, чтобы ты страдала из-за его болезни, он посторонний для тебя человек.

– Не смей так говорить! – Настя попыталась вырвать у него свою руку. – Антон один из тех, кого я люблю.

– Хорошо, не буду, прости. Скажи только: это из-за него ты в последнее время так грустна?

Вздохнув, Настя печально покачала головой.

– Не только из-за него. С тех пор, как мама сказала мне, что Лилиана покончила с собой, я все думаю, думаю – а вдруг, она это сделала из-за того… из-за того, что тоже заразилась? Как и Лиза? У нее было много любовников. Если б ты не вмешался, я бы тоже была сейчас мертва. Может, так и лучше было бы?

В голосе ее зазвенели слезы, Дональд, поцеловав по очереди ее ладони, прижал их к своим щекам.

– Не думай об этом, Настья. Моя Настья! Во мне живет странное чувство – будто нам с тобой открыто то, что неведомо другим. Мне даже жаль тех, кто ежечасно суетится по мелочам. Сегодня, например, я пожалел своего отца и захотел сделать ему приятное – напомнил его слова о превосходстве американцев над русскими.

– Ты и его обрек на страдание, – с горечью проговорила Настя, – он любит тебя безумно. Что же ты наделал, Дон! Теперь ты еще хочешь, чтобы у меня был ребенок – ребенок, обреченный на смерть.

– Наш ребенок будет здоров, – уверенно ответил он, – и пусть он останется на Земле, как напоминание о нас с тобой.

– А если нет? Ты знаешь, что придется пережить ему, что придется пережить тебе? Я не говорю о себе, я все помню – даже наркоманы и самые грязные бродяги боялись до меня дотронуться. Лиза была права, когда решила разом со всем покончить.

– Настья, любимая моя, никто ничего не узнает – только врач, который будет заниматься тобой и нашим ребенком. Когда же придет наш час, и мы больше не сможем скрывать болезнь, то найдем способ уйти из жизни – вместе и безболезненно. А теперь иди ко мне.

Внезапно он потянул ее за руки и, буквально сдернув с дивана на ковер, заключил в объятия. От неожиданности Настя охнула:

– Дон, не надо, сегодня ночью я очень устала.

Стиснув ее руки так, что она не могла шевельнуться, Дональд наклонился над ней.

– Почему ты всегда так ведешь себя со мной? Или сопротивляешься, или равнодушна, словно твое тело отдельно, а душа где-то в другом месте?

– Ты ведь знаешь, что я люблю другого Дон, я тебе говорила, – ее глаза смотрели вверх мимо него, и из груди юноши вырвался стон, напоминавший рычание раненного зверя, а во взгляде сверкнула ярость.

– Этот другой изменил тебе и заразил тебя смертельной болезнью! Неужели ты забыла, неужели простила?

– Я ничего не забыла, Дон, я ничего не простила, но в чувствах своих я не властна.

– Я готов тебе все отдать, я хочу защитить тебя от людской жестокости и умереть вместе с тобой. Почему в твоей душе нет ни капли ответного чувства?

– Я с тобой не потому, что мне нужна защита, а потому, что чувствую себя виновной в твоей гибели.

– Пусть будет так, – высокомерно произнес он, – это были твои условия игры, и я их принял. Но, тем не менее, ты моя жена, и сейчас я хочу заниматься с тобой любовью. Сама сними платье, мне надоело тебя насиловать.

«Он обречен из-за меня, из-за своей нелепой любви ко мне, – с каким-то странным безразличием думала она, – и что мне еще остается?».

– Хорошо, только, пожалуйста, не будь так груб, ты делаешь мне больно.

Стоя на коленях на ковре, они сбросили с себя одежду, и Дональд положил ладони на обнаженные плечи Насти. Не шевелясь, она равнодушно отвела глаза. Взгляд его, скользивший по высокой груди и плавно очерченным бедрам, постепенно темнел, становясь мутным от безумного прилива желания. Резким движением повалив ее на ковер, он навалился сверху, грубо сжимая и тиская гибкое девичье тело.

«Он действительно безумен. В минуты близости он превращается в не способное себя контролировать животное, а потом почти ничего не помнит. Но я это заслужила»

Это не было ни любовью, ни сексом – пыткой, сопротивляться которой у нее не было сил. Через час, когда Дональд, распластавшись прямо на ковре, заснул от изнеможения, Настя поднялась и подошла к зеркалу – на шее, плечах и груди ее виднелись кровоподтеки и ссадины. Приняв душ, она надела платье с высоким воротником и рукавами до локтя, набросила прозрачный шарф и взглянула на часы – в Москве уже наступило утро, можно было звонить матери.

Когда Инга увидела на экране дочь с укутанным в два слоя горлом, она встревожилась.

– Детка, у вас ведь жарко, у тебя что, болит горло?

– Да, мама, – ровным голосом ответила Настя, – я съела слишком много мороженого.

– Девочка моя, я так переживаю, что не смогла из-за этого проклятого сердца приехать к тебе на твой день рождения – это ведь твой первый день рождения, когда я без тебя. И папа сегодня тоже уехал – у него какие-то срочные дела в Умудске, он вернется только дней через десять. Он так хотел меня взять с собой, но я не перенесла бы полет – меня и без этого мутит. Это все осложнение после ангины, поэтому я так и тревожусь за твое горло – если б я была сейчас с тобой рядом…

– Ничего, мамочка, я чувствую себя хорошо. Что говорит доктор?

– Доктор сказал, что кардиограмма неплохая, но по утрам у меня так кружится голова, что я просто падаю. Все равно в августе мы с папой приедем на ваше с Дональдом торжественное бракосочетание – пусть даже меня на носилках доставят.

– Мама, – спросила уставшая от ее причитаний Настя, – как Антон?

Мать заахала:

– Опять ему стало плохо, мы все так огорчены! Вроде уже поправился и вдруг…

Настя испугалась.

– Что такое, мама? Скажи мне немедленно!

Инга спохватилась – муж не велел ей сообщать Насте о том, что состояние Антона Муромцева резко ухудшилось.

Глава девятая

 В воскресенье утром дежурная медсестра, проходя мимо кабинета главврача, услышала стон и неясное бормотанье. Дверь не была заперта, поэтому она вошла и испугалась, увидев бредившего Антона. Позвонили невропатологу, сообщили Илье, а Антон метался и не приходил в себя. Утратив ясность сознания, он бредил, постоянно спрашивал окружающих, где находится, и порывался куда-то бежать, но из-за слабости и сильного головокружения не в силах был подняться на ноги. Невропатолог посовещался с коллегой хирургом, которого он привез для консультации из НИИ Бурденко, и оба решили не откладывая, отправить больного в нейрохирургическую клинику на Тверской-Ямской.

Растерявшийся Илья, так и не сумевший выведать у врачей точный диагноз, позвонил Воскобейникову, сообщил о случившемся и попросил:

– Дядя Андрей, позвони к ним, они что-то скрывают, может, тебе скажут с твоим депутатским статусом.

Андрей Пантелеймонович был чрезвычайно занят – назавтра ему необходимо было вылететь в Умудск – и сильно расстроен, поскольку Инга из-за плохого самочувствия отказалась его сопровождать. Тем не менее, он немедленно позвонил главврачу клиники на Тверской-Ямской, а потом перезвонил племяннику.

– Пока ничего определенного, Илюша. Сумеречное состояние, но связать его с сотрясением мозга трудно – с момента травмы прошло почти три недели, Антон уже поднялся на ноги и даже приступил к работе. Сегодня воскресенье, лечащего врача нет, завтра позвоню и переговорю.

Утром в понедельник он действительно связался с лечащим врачом Антона, но тот ничего конкретного не сказал, отделался общими фразами:

– Результаты обследования, проведенного в клинике у самого Антона Максимовича, не выявляют очагового поражения. Диагностическая аппаратура у них в клинике, кстати, великолепная – мы сами пару раз просили его уточнить наш диагноз. Мы у себя ничего нового не обнаружили, поэтому ранее поставленный диагноз «сотрясение мозга» остается, а мы со своей стороны диагностируем эпилептиформное состояние, как реакцию на психотравмирующую ситуацию после черепно-мозговой травмы, но это пока еще предварительный диагноз. Будем наблюдать, посмотрим – я пока назначил общеукрепляющее комплексное лечение. Подождем немного.

Закончив разговор, Андрей Пантелеймонович сказал встревоженной Инге:

– Ничего страшного – витамины, таблетки. Через пару дней он встанет на ноги. А ты береги себя, детка, я так жалею, что ты не можешь поехать со мной – в Умудске сейчас прекрасная погода. Да, кстати, когда будешь разговаривать с Настей, не говори ей, про Антошу, еще отмочит очередной фокус. Она и без того, как узнала из Интернета о взрыве, нам покоя не дает своими расспросами.

– Хорошо, Андрюша, – послушно ответила ему жена, – она, может, скоро по видеосвязи звонить будет, ты сам с ней тоже поговори, поздравь.

Он недоуменно поднял брови.

– Поздравить? С чем?

Инга даже ахнула.

– Как, Андрюша, у нее ведь сегодня день рождения!

– Ах, да, конечно. Но мне, к сожалению, уже некогда, самолет не станет дожидаться.

Сказав это, Андрей Пантелеймонович поцеловал жену и уехал в аэропорт, а через две минуты после его ухода позвонила Настя. Проговорившись, а потом с опозданием вспомнив наставление мужа, Инга так растерялась, что ответила дочери не сразу.

– Да это… да это я так просто. Все-таки сотрясение мозга – оно ведь сразу не проходит. Антону прописали витамины и всякое такое, поэтому я и говорю…

Вконец запутавшись, она умолкла.

– Ты только что сказала, что ему хуже, – холодно возразила Настя, немедленно сообразив, в чем дело, – папа не велел тебе говорить? Мама, если вы будете от меня постоянно все скрывать, я плюну и вернусь в Москву. Вы мне не сообщили, когда произошел взрыв около клиники, я узнала об этом из новостей.

– Солнышко мое, – испугалась мать, – но что ты еще хочешь знать? Антон поправляется, но у него слабость. Папа сказал, что ему нужны витамины.

Настя поняла, что расспрашивать мать бесполезно.

– Хорошо, я позвоню Илье и спрошу у него, где он сейчас?

– Я говорю тебе все, как есть, солнышко, а Илюшу не нужно беспокоить, он скоро уезжает в Швейцарию – везет туда гроб с телом Лилианы. Сама понимаешь, каково ему сейчас.

Опустив голову, Настя печально вздохнула.

– Да, конечно. Бедный дядя Саша! Только что умерла тетя Валя, теперь Лиля. А Таня неизвестно где. Я послала ему на сайт соболезнования, но пусть Илья еще передаст – скажет, как я ему сочувствую. Папа не поедет на похороны?

– Нет, он не успеет вернуться из Сибири. Мне тоже очень жалко – такие милые люди, а Валю я очень любила. И кто бы мог подумать – ведь прошлым летом она была совсем здорова, возила меня в Италию, мы ходили по магазинам. Быстро как болезнь развилась, да?

– Да, очень быстро, – грустно согласилась дочь.

До прибытия из Москвы гроба с телом Лилианы оставалось три дня.  Сидя у себя в кабинете и глядя на экран включенного компьютера, на котором аккуратно выстроились равнодушные колонки цифр и символов, Александр Филев думал:

 «Как быстро бежит время, и как быстро кончается то, что кажется вечным».

Бывший коммунист, бывший министр одной из ведущих отраслей СССР, талантливый авантюрист, а ныне швейцарский миллионер Александр Филев не роптал на судьбу – он знал, что всякий, кто достаточно долго топчет эту землю, должен пережить взлеты и падения, счастье и беды, а иначе в мире не было бы равновесия. Слишком долго ему везло в этой жизни, а теперь навалилось все сразу – исчезновение внучки, смерть жены, нелепая и страшная гибель дочери.

«Я всегда больше ценил то, что имел, чем то, что терял, и никогда не мучил себя ненужными воспоминаниями. Поэтому, наверное, удача всегда и шла со мной рука об руку. Фортуна не любит сентиментальных, тех, кто тратит время, оплакивая потери. Что ж, теперь я богат, уважаем, мне подчиняются – разве это не то, к чему я стремился всю свою жизнь? Через три дня сотни людей приедут выразить мне свои соболезнования. Потому что через три дня похороны Лилианы. Похороны моей дочери»

Оторвав взгляд от экрана, он посмотрел в окно, за которым расстилалась ровная гладь Женевского озера, и внезапно, словно прорвавшись из глубины души, на него с неудержимой силой нахлынули обрывки воспоминаний.

…Двухлетняя Лиля у него на плече, и они идут с женой по Невскому проспекту в колонне сотрудников завода во время первомайской демонстрации. Играет музыка, Валя берет его под руку, и глаза ее сияют счастьем – столько лет они оба ждали рождения ребенка и теперь наконец впервые идут втроем. Впервые, потому что прежде Лиля была еще слишком мала, и Валентина боялась вести ее в многолюдное место. Александр с нежностью смотрит на жену, но случайно отводит глаза в сторону и встречается с другим взглядом – пристальным, настороженным и… страстным. Это Надежда Яхова. Она ведет за руку мальчика с вяло опущенной головой – своего сына Мишу…

… Мать говорит, что забирает его из школы:

– Тяжело мне, Шурка, девчонки совсем маленькие, не прокормлю я вас всех. Пойдешь работать на завод, паек дадут – хоть сыт будешь. Война кончится – продолжишь учебу.

Это случилось весной, после того, как отец пропал без вести, и семья перестала получать пособие. Так семилетку Шурка Филев и не окончил. Жили они тогда в маленьком уральском городке, куда эвакуировали завод – мать Александра работала инженером-технологом. Ее рабочего пайка не хватало, чтобы накормить троих детей, а нормы для иждивенцев были мизерными. Александр это понимал, но все равно затаил на мать обиду – ему так хотелось учиться! Он даже отдал соседке свой дневной паек хлеба за оставшийся от ее сына потрепанный учебник по математике, потому что его собственный залила чернилами младшая сестренка, а теперь вдруг… С тех пор в душе мальчика стойко поселилась ненависть к всегда голодным пятилетним сестрам-близняшкам и к работе на конвейере – нудной и монотонной сборке деталей.

Он работал уже три месяца, когда в цеху случился простой – в механизме, вращающем бесконечную ленту с деталями, возникла неисправность. Александр вместе другими работниками слонялся по цеху без дела, а потом заинтересовался работой мастеров-ремонтников. Он стоял рядом и внимательно наблюдал, а потом вдруг понял, что они делают, и у него возникла гениальная идея: если валы в начале и конце ленты будут вращаться с разной скоростью, то конвейер будет работать неравномерно и, в конце концов, опять встанет. А изменить скорость вращения вала очень просто – достаточно в полую часть одного из звеньев его зубчатой передачи подальше от оси вращения засунуть тяжелый магнит, найденный им на свалке.

Четырнадцатилетний Шурка Филев еще не знал таких терминов, как «прецессия», «синхронность» и «момент инерции», но твердо решил воплотить свою идею в жизнь. И воплотил – конвейер опять встал. Мастера ругались жуткими словами, пока искали причину и никак не могли ее найти, а Шурка отдыхал от работы и тихонько посмеивался. Он даже думал, что инженер Карпов, которого за полгода до этого обвинили в саботаже и арестовали за вредительство, был ненастоящим вредителем – настоящий вредитель мог бы придумать такое, от чего не только конвейер, но и весь завод мог надолго остановиться.

Время передышки для работавших в цеху женщин и подростков было самым приятным – им выдавали их ежедневный паек, и они отдыхали от тяжелой работы. Но вслух, конечно, радоваться никто не смел. Все наперебой выражали огорчение по поводу того, что в столь трудное для фронта время их цех посетила такая незадача, и торопили мастеров. Однако, в конце концов, желание порисоваться оказалось для Шурки сильнее лени – он попросил мастеров позволить ему им помочь. Они прогнали его чуть ли не пинками:

– Только тебя тут не хватало, пацан!

Тогда он улучил момент, когда ремонтники отправились обедать, и прокрался к барахлившему валу. Вытащил магнит, забросил его подальше, а сам, вооружившись отверткой и гаечным ключом, сделал вид, что усиленно что-то подкручивает и вертит. Мастер, застав его за этим занятием, с громким криком вцепился ему в ухо:

– Ты что здесь делаешь, … твою мать!

Шурке было больно, но он даже не поморщился и, высвободившись, невозмутимо ответил:

– Чиню вал. Я его вообще-то уже починил – можете запускать. Я ведь вас просил, чтобы пустили помочь, а вы только кричите и гоните.

Мастер сначала не поверил, но когда контейнер действительно заработал, все были потрясены. Со временем у Шурки созрело еще несколько гениальных идей того же плана, и с его легкой руки простои по вине неисправности оборудования стали случаться в цеху довольно часто. Теперь уже мастера не гнали мальчика, а сами с уважением подзывали:

– А ну, Шура, глянь-ка своим острым глазком.

Неплохо разобравшись в работе механизмов, он постоянно разнообразил свои «сюрпризы» и даже мог придумать для мастеров объяснение тому, как обнаружил неисправность. Конечно, случалось, что сбои происходили не по его вине, но у него развилась хорошая интуиция, помогавшая даже в этих случаях иногда подсказывать правильное решение.

В конце концов, слух о чудо-мальчике дошел до директора, и тот велел мастеру привести Шурку к нему домой. В директорском доме обоих первым делом пригласили обедать. Домработница выставила на стол тарелку с тонко нарезанной колбасой, салатницу и огромное блюдо с тушеной капустой, заправленной салом. Жена директора и его толстушка-дочь – ровесница Шурки – ели капусту безо всякого аппетита. Девочка лениво двигала ложкой, устремив взгляд к лежавшей у нее на коленях открытой книге.

– А за столом читать вредно и неприлично, – громко произнесла жена директора.

Девочка к подобным репликам, по-видимому, привыкла, поскольку слова матери не произвели на нее никакого впечатления – подняв на минуту голову, она оглядела окружающих затуманенными глазами и вновь уткнулась в книгу.

После обеда директор пригласил гостей в свой кабинет и долго расспрашивал Шурку о семье и о работе. Мальчик отвечал односложно, и мастер торопливо дополнял то, что он забывал или стеснялся сказать. Вернувшись домой, маленький Александр спросил у матери:

– Мам, у нас хлеба не хватает, а у них капуста с салом. Почему тебе сало не дают?

Мать тяжело вздохнула.

– Иван Дементьевич – директор, ему полагается, на нем весь завод держится.

– Так у нас ведь равенство же! Ладно, пусть он директор, так пусть он и ест сало, а его жена чем лучше тебя? Она вообще на заводе не работает. А дочка?

– Равенство у нас у всех в могиле будет, – с горечью усмехнулась мать и погладила его по голове. – Директор у нас умный и человек он хороший, может, и для тебя что-нибудь сделает.

Она знала об успехах Шурки, гордилась им и впрямь надеялась, что директор увеличит ему за его способности хлебный паек. Вскипев, сам не зная почему, сын мотнул головой, стряхивая ее руку, и прищуренными глазами посмотрел вдаль.

– Ненавижу, – сказал он очень тихо, но мать услышала и испуганно вздрогнула от той злости, которая звучала в его голосе. – Ненавижу их всех. Всех до единого! Они еще у меня попляшут.

Теперь, кроме сестер и работы, Шурка Филев ненавидел еще директора с его женой, но сильней всего директорскую дочку. Не за солянку, которую разъевшаяся девчонка поглощала без всякого аппетита, а за книгу, лежавшую во время обеда у нее на коленях. Краем глаза Шурке удалось увидеть название – это был «Следопыт» Фенимора Купера. У Филевых же не осталось никаких книг, кроме старых учебников за седьмой класс, без дела лежавших на полке, – все, что они захватили с собой, эвакуируясь на Урал, пришлось обменять на рынке на маргарин и сахар, когда одна из сестренок заболела дифтеритом, и ей нужно было усиленно питаться.

И все же ненавидимый Шуркой Иван Дементьевич ему помог – после войны отправил талантливого мальчика в Ленинград. Сначала Филев жил и учился в интернате, потом поступил в институт. С родными он почти не переписывался, но в последнем коротком письме мать написала, что у нее обнаружили туберкулез. Потом кто-то из соседей сообщил, что она умерла, а близняшек забрали в детский дом. Больше Филев никогда своих сестренок не встречал и о них не думал – у него теперь была новая жизнь, в ней не осталось места воспоминаниям о детстве и войне.

 Способного студента любили профессора, девушки заглядывались на красивого высокого парня, и уже оканчивая институт, он покорил сердце хорошенькой третьекурсницы Вали Соболевой – дочери ответственного работника. Она пригласила его домой, и Александр сразу понял – это именно та жена, которая ему нужна. Просторная квартира Соболевых была обставлена с исключительным вкусом, Валя и ее отец держались очень просто, но в каждом их движении сквозило достоинство истинных аристократов. Мать Вали, тихая немногословная женщина, бесшумно двигалась по квартире и никогда ни во что не вмешивалась, целиком и полностью предоставив мужу заниматься воспитанием дочери.

Валя была копией отца – внешне и по характеру. Через много лет Александр узнал то, что тщательно скрывалось в их семье – отец Валентины в действительности был сыном белогвардейского генерала, расстрелянного красными в восемнадцатом году. Тридцатипятилетняя генеральская вдова красотой своей свела с ума чекиста Соболева, который был десятью годами ее моложе. Он не только женился на ней, но и на свой страх и риск официально усыновил почти взрослого пасынка. Таким образом отец Валентины приобрел рабоче-крестьянское происхождение, сумел поступить на рабфак и окончить институт, а затем, пойдя по следам приемного отца, стать сотрудником НКВД.

От своей бабушки Валентина унаследовала изящество, прекрасный вкус и любовь к искусству. Все, связанное с техникой, наводило на нее скуку, однако, повинуясь влиянию времени, она поступила в технический ВУЗ, но никогда об этом не жалела – ведь именно в институте ей посчастливилось встретить своего избранника. Собственно говоря, после замужества ей не так уж и долго пришлось работать – всего около двух лет на заводе, где ее муж за короткое время совершил стремительный взлет от молодого специалиста до главного инженера. Потом у нее случился выкидыш, врачи выявили серьезные проблемы, пришлось долго лечиться, чтобы опять забеременеть.

Для Валентины связь мужа с Надеждой Яховой не стала потрясением – она даже почти ждала этого, поскольку во время лечения ей часто приходилось отказывать мужу в близости. Однако Валя не сомневалась: Александр от нее никуда не денется – она прекрасно знала, что ее отец и его связи необходимы быстро делавшему карьеру талантливому молодому инженеру.

Соболев по своим каналам немедленно получил информацию о связи зятя с молодой сотрудницей Надеждой Яховой и сообщил дочери, но Валентина решила не вмешиваться – зачем портить семейные отношения? Разводиться муж не собирался, относился к ней нежно, всегда делился своими заботами. Единственно, о чем он умалчивал, так это о молодой женщине, с которой ежедневно бок о бок ходил по цехам. О женщине с сияющими голубыми глазами, которая увлекала его своим талантом, умением за работой забыть обо всем на свете и… своей страстью.

Позже Валентина поняла, конечно, что Надежда Яхова – не просто пассия мужчины, скучающего без ласки больной жены, что она действительно любит Александра и нужна ему. Однако и тогда никаких сомнений в своем будущем у нее не возникло. А потом Валентина забеременела, родилась их обожаемая Лиля, и они всей семьей стали готовиться к переезду в Москву…

Пробежал, оставляя рябь на воде, и стих легкий ветерок. Поверхность озера вновь сверкала зеркалом, а Филев все смотрел на водяную гладь и думал – думал о том, что ему выпало счастье долгие годы идти по жизни рядом с тонкой и мудрой женщиной, какой была его жена, и все же он ошибся, послушавшись ее и позволив Лилиане забрать Таню. Можно было помешать, но Валя… обиделась. Этого Филев так и не смог понять – Валентина Филева, всегда с улыбкой встречавшая мужа, возвращавшегося к ней от любовницы, и ни разу его не попрекнувшая, до боли обиделась на ребенка, маленькую внучку, когда та захотела уехать к отцу. Пусть отец этот оказался вовсе и не отцом, но какая теперь разница – девочка исчезла.

Валентина знала об исчезновении Тани с самого начала. Муж ей не сообщил, но у нее остались в Москве старые знакомые – из тех, кто когда-то работал с ее отцом. Перед смертью она была уверена, что внучка погибла, – не говорила этого, но он чувствовал. Поднявшись и вплотную подойдя к окну, Филев прислонился лбом к стеклу и внезапно, как наяву, услышал слова жены:

«…если ты встретишься с ней и признаешься, что ты ее отец… если после этого она скажет, что не держит на тебя зла, тогда… тогда с нашей дочерью и с нашей внучкой все будет хорошо»

Дочь Надежды. Он поклялся Валентине увидеть Ольгу Лаверне и нарушил свою клятву, потому что никогда не был суеверен и всегда смеялся над предчувствиями и приметами. Теперь Лилиана погибла, а Таня… Кто сказал, что ее нет в живых?

Александр Филев закрыл глаза, и вновь голос покойной жены отчетливо зазвучал в его ушах:

«…тот, кто нарушит клятву, данную умирающему, может навлечь несчастье на своих близких»

Не размышляя более, он поднял телефонную трубку и сказал отозвавшемуся секретарю:

– Приготовьте самолет, рано утром я вылетаю в Париж.

Глава десятая

Катя Баженова сама понимала, что с ней творится неладное. За считанные дни молодая хорошенькая женщина превратилась в исхудавшую, сгорбившуюся неврастеничку, вздрагивавшую при каждом резком звуке. Из-под падавших на очки спутанных прядей волос она смотрела на мир взглядом затравленного волчонка и каждую минуту прижимала к себе детей, от которых боялась отойти даже на минуту.

– Катюша, не надо так, – уговаривала ее Ольга, – вилла хорошо охраняется, сюда никто не войдет без моего разрешения. И не сиди все время рядом с мальчиками, пусть ими займется няня. Я специально пригласила ее, чтобы ты могла отдохнуть, это очень квалифицированная и порядочная женщина.

Первоначально она предполагала оставить Катю на своей вилле в Альпах и вернуться в Париж – ей казалось невыносимым находиться там, где каждая половица в доме и каждое дерево в саду напоминали о муже. Однако, оказавшись в этом живописном местечке на реке Изер, столь любимом Кристофом, Ольга к своему удивлению не ощутила ничего ужасного или мучительного – воспоминания пришли, но это были хорошие, добрые воспоминания, а не кошмары, и они наполняли душу не смятением, а теплом и нежностью.

Решение провести лето с Катей возникло у нее совершенно неожиданно. Дети пришли в восторг, когда она сообщила им, что Мишель не поедет, как в прошлом году, в Германию, чтобы учить немецкий язык, и Надин не останется в Париже с гувернанткой – оба они до конца лета будут жить на вилле с ней и тетей Катей.

– Мамочка, – маленькая Надин перебирала пальцы руки матери и смотрела на нее счастливыми глазами, – а папа тоже приедет?

– Ты же знаешь, что папа умер, – дрогнувшим голосом ответила ей мать, а Мишель строго прикрикнул на сестренку:

– Молчи и не болтай, я тебе ведь все сто раз объяснял.

– Я не болтаю, – Надин обиженно надула хорошенькие губки, но через минуту вновь повеселела и радостно захлопала в ладоши: – Я буду играть с маленькими мальчиками тети Кати, хорошо? Я тогда не буду брать свою куклу Жюли, да?

Ольга усадила дочку на колени, зарылась лицом в светлые волосенки, и ее кольнуло угрызение совести – поглощенная своим горем она за последний год почти забыла, чем живут ее дети. Воспитатели, гувернантки, няни, школа – это все, конечно, хорошо, но мать есть мать. Мишелю почти одиннадцать, он уже большой, да и то в последнее время стал каким-то замкнутым, грубоватым, а Надин вообще малышка. Нет, нужно начинать жить заново и больше времени проводить с детьми.

Улыбнувшись, Ольга поцеловала ушко дочери и сказала:

– Нет, куклу Жюли ты возьми, потому что тетя Катя тоже все время играет со своими мальчиками, и вряд ли она захочет с тобой делиться. По дороге заедем на завод дяди Франсуа – нам с тобой, Мишель, нужно выбрать парочку горных велосипедов, мы будем иногда выбираться в Альпы. Ты не очень огорчен, что не едешь с друзьями в Германию?

– Нет, ма, – ответ Мишеля прозвучал совершенно искренне, и это немного удивило Ольгу, но малышка Надин тут же наябедничала:

– А у него там в Германии, в кемпинге, в прошлом году большие парни отняли деньги. Я слышала, как он по телефону Люсьену рассказывал.

– Ладно тебе! – шикнул на нее брат, а Ольга огорчилась:

– Отняли деньги? Почему ты мне сразу не позвонил и не сказал?

– Да, ерунда, – мальчик неопределенно пожал плечами, но ей и без этого было ясно – прошлым летом он знал, что матери, убитой горем после гибели отца, не до таких мелочей.

– Родные мои, – она обняла обоих детей, – давайте чаще бывать вместе, хорошо? А теперь – собираться и побыстрей. Кто первый сядет в машину со своим рюкзачком?

Надин с восторженным визгом кинулась в свою комнату, а Мишель снисходительно улыбнулся. Уже подойдя с баулом к автомобилю, он слегка помедлил, чтобы сестра со счастливым воплем «Я первая!» могла затолкать в салон свою сумку.

Когда Катя увидела въезжавшую в ворота машину Ольги и в восторге машущих ей из окон детей, по щекам у нее потекли слезы.

– Простите меня, пожалуйста, – говорила она, обнимая всех по очереди, – мне очень стыдно, что я реву, я сама не понимаю, почему я реву, но я так безумно рада, что вы приехали! Дети, не смотрите, я сама не знаю, что со мной.

Ольга ласково улыбнулась.

– У тебя нервы шалят, Катюша, – она погладила Катю по голове и стала помогать горничным вытаскивать из машины вещи, – ничего, наша веселая компания тебя быстро успокоит.

Надин, уже успевшая сбегать в дом и посмотреть, как няня меняет детишкам подгузники, вернулась и заискивающе заглянула Кате в глаза.

– Тетя Катя, у тебя ведь два мальчика, ты мне не можешь отдать одного – того, который рыжий? А я тебе отдам Жюли, и твой другой мальчик будет с ней играть.

Катя улыбнулась, поцеловала девочку и неожиданно вновь заплакала:

– Вот кого-кого, а моего рыжего мальчика я никогда никому не отдам, – всхлипывая и смеясь, ответила она. – Извините, у меня действительно расстроены нервы.

Впрочем, уже через неделю она перестала ни с того ни с сего плакать, немного поправилась и опять после кормления сцеживала много молока, а Женька с Максимкой теперь спокойно спали с вечера до утра, не требуя, чтобы их носили на руках и укачивали.

Сразу по приезде, Катя получила от Артема Григорьева е-мейл – он сообщил, что Антону лучше. В ответном послании она подробно описала свою встречу в аэропорту с Алешей и его сестренками, поэтому позже, узнав о взрыве в коттедже, сыщик испытал огромное облегчение – ни девочки, ни Алеша не пострадали. Он даже ощутил нечто вроде благодарности к Малееву за то, что тот успел позаботиться о своих детях.

«Черт с ними со всеми, ребята живы, и это главное».

Бывший оперативный работник, а ныне частный сыщик Артем Григорьев становился сентиментальным, когда речь заходила о детях и подростках – даже, если это были дети киллеров и убийц. Из-за того, возможно, что сам он имел дочь-подростка, чьим воспитанием занималась бывшая теща. Два года назад эта суровая дама, вернувшись не ко времени с дачи, застала зятя с симпатичной продавщицей из соседнего универсама и представила затем все своей дочери в самом черном свете. В результате последовавшего развода Григорьев был практически лишен возможности видеть дочь. Нет, ему никто не препятствовал, наоборот – жена, прибегавшая к нему переспать тайком от непреклонной матери, просила заняться воспитанием ребенка, теща самолично звонила и торжественно басила в трубку:

– Артемий, вашу дочь сегодня соседка видела в подъезде с сигаретой. Что вы собираетесь по этому поводу предпринять? Вы не забыли, что несете ответственность за существо, которому дали жизнь? Или вы столь же безответственный отец, как и муж?

Однако, когда у Григорьева выдавалась свободная минута, дочь непременно куда-то спешила – строгая бабушка решила, что лучшим лекарством от сигарет и поцелуев с мальчиками являются занятия плаванием, бальными танцами и английским языком. А также посещение театров и консерватории. Где уж при таком режиме выкроить время для родного отца! Как-то раз во время очередного тайного свидания с женой Артем робко заикнулся:

– Если бы мы опять жили вместе, мне легче было бы держать ее под контролем. Для чего мы, действительно, валяем дурака и разыгрываем комедию?

Жена мгновенно сделала строгое и обиженное лицо:

– Ты сам во всем виноват, хорошо еще, что мама вовремя открыла мне глаза! И вообще, разве ты или даже мы оба сможем дать девочке то, что дает ей мама? Мама филолог, искусствовед, человек высокой культуры. Если, вопреки всем принципам, я вернусь к тебе после всего, что ты натворил, она будет меня просто-напросто презирать.

На этом первая и последняя попытка Артема воссоединить семью завершилась. Собственно говоря, ситуация всех устраивала – деньги на воспитание девочки он давал хорошие, а когда работа связана с постоянным риском, то лучше быть одному. Чтобы дома никто не ждал, и чтобы никакая женщина не переживала и не плакала, если тебя ненароком подстрелят, или случится другая какая-то «фигня».

Верный своему принципу «жизнь прожить без женских слез», Григорьев не стал сообщать Кате о том, что Антону внезапно стало хуже, но послал е-мейл, коротко написав, что ей и детям можно больше не опасаться Стаса:

«… по разным причинам он больше вам не опасен, и никому никогда уже не принесет вреда. Вы с детьми можете вернуться в Москву, но только предупреждаю, что ваша квартира сдана на определенный срок…».

Катя, прочитав послание, какое-то время сидела неподвижно, потом пошла к Ольге.

– Ты думаешь, его убили? – ее голос дрожал.

– Опять нервничаешь, – подруга погладила ее по голове, – только стала успокаиваться, пришла в себя. Какая разница – убили его, сам он погиб или сидит в тюрьме? Ты можешь больше ничего не бояться, и это главное. Но надеюсь, что в Москву ты до осени не вернешься – нам тут всем вместе так хорошо, неужели ты хочешь меня бросить? Антон уже поправляется, куда тебе спешить?

Ольга была права – этим летом на вилле им обеим было удивительно хорошо. Нет, они не вспоминали об оставшемся в Ленинграде детстве, не обменивались тайными мыслями, не делали друг другу откровенных признаний – им просто спокойно и тепло было сходиться за столом, гулять, шутить с детьми и дружно тревожиться об ушибленной Мишелем руке или красных пятнышках, высыпавших на грудке у Женьки после того, как Катя съела слишком много ягод.

Не будь Ольга столь скрытна по своей природе, Катя давно рассказала бы ее обо всем – о Насте, о Воскобейникове, о гибели Кристофа, – потому что брат предоставил ей самой решать, что, когда и как делать. Но еще в детстве маленькая Оля, приходившая к Баженовым поиграть с Катей, умела вежливо осадить тех, кто пытался бесцеремонно поговорить с ней о ее личных проблемах. Катя не могла забыть разговора подруги со своим старшим братом Юлеком – они с Олей в ту пору были еще девочками, а он уже вытянулся в долговязого и довольно бесцеремонного подростка. Как-то раз ему захотелось поёрничать:

– Оля, слушай, а как тебя по отчеству? В смысле, как звали твоего отца?

– Это взрослых зовут по отчеству, Юлек.

– А вдруг я хочу обратиться к тебе почтительно?

– Это, наверное, будет неприлично, я ведь еще маленькая. Давай сначала спросим разрешения у твоей мамы.

Он ухмыльнулся и оставил ее в покое – ему было прекрасно известно, что отца у Оли нет, и родители за подобные расспросы его по головке не погладят. Повзрослев, Катя поняла: такие люди, как Ольга, могут иметь с человеком ровные и добрые отношения, но если тот начнет лезть в душу, бестактному простофиле немедленно укажут его место. Страх быть поставленной на место заставлял ее откладывать разговор с Ольгой.

Дважды она едва не решилась. В первый раз это было, когда Ольга спустилась к завтраку с очень бледным лицом и кругами вокруг глаз – свидетельством того, что минувшей ночью ей было нехорошо. Катя вспомнила рассказ Кристофа о кошмарах, которые много лет мучили его жену – тех, что начались после трагической утраты ребенка. Сразу после завтрака Ольга ушла к себе в комнату, а Катя, полная решимости, направилась следом. Когда она вошла, подруга посмотрела на нее ясным, полным высокомерия взглядом и спросила о каких-то пустяках. Катя растерянно ответила, потом повернулась и вышла.

Во второй раз они вдвоем сидели у компьютера, просматривая новости в Интернете, и неожиданно увидели сообщение о трагической гибели Лилианы Шумиловой. Катя растерянно взглянула на Ольгу – прочитала ли та и поняла ли? Но лицо мадам Лаверне оставалось непроницаемо-холодным, она щелкнула курсором и начала искать информацию о погоде на следующий день.

Спустя несколько дней во время завтрака горничная принесла телефон, сообщив Ольге, что ей звонит из Парижа свекор.

– Дорогая, – сказал господин Лаверне с некоторым смущением в голосе, – со мной связался одни швейцарский предприниматель – господин Филев. Он только что прибыл в Париж и очень хочет тебя видеть. Я объяснил ему, что ты отдыхаешь на своей вилле, и ему нет необходимости с тобой беседовать, потому что у меня есть от тебя доверенность на ведение всех дел, но он хочет встретиться именно с тобой и срочно. Даже готов приехать на виллу, если ты разрешишь.

– Филев? – переспросила Ольга, напряженно стиснув трубку побелевшими пальцами.

Катя подняла голову – она не очень хорошо поняла, что сказала горничная, и кто звонит, но тон подруги и имя Филева заставили ее вздрогнуть. Ольга молча слушала возбужденный и приятно взволнованный голос свекра:

– Да, дорогая, Филев. Ты знаешь, Франсуа заключил с одной из его фирм контракт о поставке электронного оборудования, в связи с этим я очень рассчитываю на льготных условиях установить у себя на предприятии комплексную защитную систему – для деловых партнеров Филев иногда идет на уступки. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы ты ему отказывала. Не знаю, чего он от тебя хочет, возможно, речь пойдет о продаже твоих акций железной дороги – они именные, и никто кроме тебя не имеет право ими распорядиться. В любом случае, моя к тебе просьба: постарайся с ним встретиться и сразу ни от чего не отказывайся – мы это вместе обсудим.

– Хорошо, – еле слышно ответила она. – Раз ты считаешь это столь важным, я могу с ним встретиться сегодня в четыре часа в Гренобле – в доме Клотильды. На виллу приезжать ему, я думаю, не стоит.

Она отдала горничной трубку и какое-то мгновение сидела с застывшим лицом, потом встретила встревоженный взгляд подруги и улыбнулась.

– Ты сегодня куда-то уезжаешь? – в голосе Кати Ольге послышался испуг, и она, не поняв его причину, поспешила ее успокоить:

– Катюша, чего ты так испугалась? Обычная деловая встреча, – она повернулась к детям и бодро произнесла: – Дети, доедаем и на прогулку. Сегодня вы, кажется, собирались удить рыбу?

После завтрака Ольга поднялась и направилась к себе. Катя поспешила следом и, постучав, влетела в комнату, даже не дождавшись ответа. Закрыв дверь, она подошла к письменному столу и села напротив изумленно смотревшей на нее подруги, которая как раз в это время открыла ящик, чтобы что-то достать.

– С каким Филевым ты должна сегодня встретиться – с Александром Филевым, да? Тогда я поеду с тобой.

В голосе Кати прозвучал вызов. Слегка приподняв бровь, Ольга задвинула ящик, и лицо ее стало холодным, а взгляд высокомерным – как всегда, когда кто-то пытался коснуться того, что его не касалось.

– Это чисто деловая встреча, Катюша, тебе совершенно незачем ехать со мной, к тому же, ты не можешь надолго оставить мальчиков. Почему вдруг ты так взволновалась?

– Потому что Александр Филев – отец Лилианы Шумиловой.

– Что из этого следует? – теперь уже в голосе Ольги звучал металл.

– Ты ведь знала о том, что она покончила с собой, я видела, какое у тебя стало лицо, когда мы прочитали это в новостях. Оля, пожалуйста, я давно хотела тебе все рассказать, но когда речь идет о твоих личных делах, ты всегда напускаешь на себя такой вид, что мне просто страшно. Ты становишься такой… такой высокомерной, что я пугаюсь.

– Высокомерной? – тон Ольги стал мягче. – Я не высокомерна, Катюша, я просто не люблю никого загружать своими личными проблемами. Что ты хотела мне рассказать?

– Лилиана Шумилова была женой Ильи Шумилова – он женился на ней потому, что она заявила, что ждет от него ребенка. В действительности это был ребенок моего брата Антона Муромцева. Он обожает эту девочку, когда она в мае исчезла, он отдал все, что у него было, чтобы ее спасти.

– Что? Так значит… – Ольга осеклась, решив, что Кате не стоит знать, как поразила ее эта информация, и постаралась взять себя в руки: – Да, это действительно очень сложно, понимаю твое волнение – я знаю, как ты привязана к своему брату Антону. Я видела его фотографию – Антон действительно очень похож на Максима Евгеньевича, а вот у Юлека с вашим отцом нет ни малейшего сходства. Что сейчас с этой девочкой? Ее спасли?

– Она теперь у Антона, он ее больше никогда от себя не отпустит, но мы пока никому ничего не сообщаем. Когда я вернусь, мы будем воспитывать ее вместе.

– Это правильно, Катюша, я от души рада – и за этого ребенка, и за твоего брата. Но моя встреча с господином Филевым вряд ли может иметь к этому какое-то отношение.

– Оля, – печально сказала Катя, – почему ты такая скрытная? Лилиана Шумилова, Илья Шумилов – это ведь имена, которые тебе хорошо известны. Ты не хочешь никого посвящать в свою личную жизнь, но тебе не приходило в голову, что другим людям итак все о тебе известно? И известно намного больше, чем тебе самой?

Ольга на минуту прикрыла глаза и проглотила вставший в горле сухой ком, потом посмотрела на подругу и ровным голосом спросила:

– Теперь уже ты начинаешь говорить загадками. И что же такого тебе известно обо мне, чего не знаю я?

– Твой ребенок, из-за которого тебя до сих пор мучают кошмары, жив. Это девочка, ее зовут Настей. Твой муж Кристоф погиб из-за того, что пытался вернуть ее тебе. Погиб на глазах у Насти и того парня, которого ты видела со мной в аэропорту – они любят друг друга, но их самым нелепым образом разлучили. Ты видела, как он вздрогнул, увидев тебя? Это потому, что вы с Настей очень похожи. А теперь слушай все подробно и с самого начала и больше никогда не делай такого лица, словно ты собираешься заморозить меня или откусить мне кончик носа.

Когда Катя, глядя в белое, как мел, лицо подруги, закончила свой рассказ, Ольга дрожащими руками открыла стол и достала пачку сигарет.

– Извини, Катюша, я вообще-то не курю – курила одно время, потом бросила, но сейчас… Ты не станешь возражать?

– Кури, – милостиво разрешила Катя, – но только при условии, что ты скажешь мне одну вещь – ты ведь, надеюсь, теперь поняла, что иногда не стоит скрывать правду и полезней прямо сказать, что творится у тебя в душе.

– Какую вещь ты хочешь знать? – Ольга щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась.

– Я видела, как тебя взволновало имя Филева, когда позвонил твой свекор. Да?

– Да, это правда, – ответ прозвучал просто и спокойно. – Ну и что?

– Я подумала… Короче, я решила, что ты знаешь что-то из того, что я тебе рассказала. Нет? Кристоф ничего не успел тебе сообщить?

Ольга покачала головой

– Он мне ничего не сообщил, я не знала о том, что ты мне сейчас рассказала. Но я действительно была взволнована. Потому что Александр Филев – мой отец. Мой родной отец.

Катя на какой-то миг даже утратила дар речи.

– Он… твой отец? Боже мой, с ума сойти! – она вдруг решительно поднялась и деловито сказала: – Одну я тебя не отпущу, хоть режь. Беседовать можете без меня, но туда ты поедешь со мной и со мной же вернешься назад.

– Хорошо, если ты так хочешь, поедем вместе, – во взгляде Ольги мелькнула бесконечная усталость. Поднявшись, она отбросила сигарету, но вдруг закрыла руками лицо и впервые со дня гибели мужа разрыдалась: – Господи, я только сейчас вдруг осознала, что Кристоф ушел от меня навсегда. А моя дочь жива! Столько лет, столько лет!

Они приехали в домик Клотильды к трем часам. Ольга велела горничной проводить Катю в комнату для гостей, спустилась в маленькую гостиную и включила телевизор – ей хотелось немного побыть одной и отвлечься от мысли о предстоящей встрече. Машина Филева подъехала к дому без двух минут четыре, а ровно в четыре смуглая улыбчивая служанка Жаклин вошла в гостиную и доложила хозяйке о приезде гостя.

Жаклин хорошо относилась к Ольге, так как после смерти старой Клотильды та оставила работать ее, кухарку с горничной и садовника, полностью сохранив им прежнее жалование. Это их сильно удивило, лишний раз показав, что русские странные люди – ни один француз не стал бы держать постоянную прислугу в доме, где он бывает наездами два-три раза в год. Гибель Кристофа чрезвычайно их расстроила, но теперь, спустя год, они начали понемногу судачить о том, что мадам Лаверне еще очень молода, и хотя месье Кристоф был изумительным человеком и прекрасным мужем, но что случилось, то случилось, и пора бы ей найти себе другого мужчину – не мужа, так хотя бы любовника.

Когда Ольга позвонила с виллы и приказала приготовить ужин к приезду гостя, все чрезвычайно обрадовались, решив, что хозяйка наконец-таки решила развеять свое горе и приятно провести время. Однако дальнейшее немного сбило их с толку – во-первых, мадам Лаверне приехала не одна, а для чего-то привезла с собой подругу, и, во-вторых, приехавший к назначенному часу мужчина, совсем не годился на роль любовника. Он был интересен, но слишком стар для Ольги, да и во взгляде его не было ничего, что говорило бы о предвкушении любовных утех. Жаклин с удовольствием подслушала бы хоть начало их разговора, но говорили они по-русски, и служанка, вздохнув про себя, удалилась, чтобы еще раз посудачить с кухаркой «об этих странных русских».

– Счастлив, что вы согласились принять меня, мадам Лаверне, – говорил между тем Александр Филев, подавая руку вежливо приветствовавшей его Ольге.

Она чуть вздрогнула при его прикосновении, но улыбнулась и пригласила сесть.

– Прошу вас, садитесь, господин Филев. Пожелаете выпить чашечку чая или кофе?

С печальной улыбкой Александр опустился в кресло и покачал головой.

– Нет, благодарю вас, я не хочу отвлекаться. Я приехал сказать вам нечто важное, но сейчас мне вдруг стало не по себе. Я спрашиваю себя: стоило ли мне приезжать, и имею ли я право просить вас о том, что хотел?

– Тем не менее, вы уже приехали, – мягко возразила Ольга, – и я готова вас слушать. Говорите.

– Хорошо. Тогда я начну издалека, даже если это покажется вам странным и немного нескромным. Мадам Лаверне, вы ведь родились и выросли в Ленинграде? Ваша мать, Надежда Яхова, была прекрасной женщиной – я ее… знал. Мне известно, что она одна воспитывала вас, потому что ваш отец умер задолго до вашего рождения. Мадам Лаверне, я еще раз прошу вас простить мою бестактность, но что рассказывала вам ваша матушка о вашем отце? Что вы о нем знаете?

Ольга подняла голову и пристально посмотрела в глаза сидевшему напротив нее мужчине.

– Человек, чью фамилию я носила, – спокойно ответила она, – действительно умер задолго до моего рождения. Так задолго, что он никак не мог быть моим отцом. Моя мама никогда и ничего не рассказывала мне о моем настоящем отце, но, тем не менее, я знаю, что мой отец – вы, господин Филев.

Резко, как от удара, он откинулся назад и с минуту изучающе разглядывал сидевшую перед ним молодую женщину.

– Вот как, вы, оказывается, это знаете! И что же?

– Ничего, – она пожала плечами, – а что должно быть?

– Наверное, вы обвиняете меня, ненавидите, считаете, что я виноват перед вами и вашей матушкой? Что ж, вы имеете на это право.

Ольга поднялась и, подойдя к стоявшему у окна полированному письменному столу, открыла ящик. Достала пожелтевшую от времени газету и протянула ее гостю.

– В нашем доме, – сказала она, – единственной фотографией был портрет моего брата, висевший на стене в черной рамке. Ваших фотографий у нас не было – все, что хранила мама, было похищено во время ее отсутствия. Думаю, таким образом ваши сторонники из КГБ хотели лишить маму возможности вас скомпрометировать – вы были министром крупнейшей отрасли, коммунистом, а у таких людей всегда много врагов. Внебрачный ребенок, аморальное поведение – для них это было бы просто находкой. Мама это понимала и никогда не сердилась. Эту газету с вашим портретом она увидела уже во времена перестройки и бережно хранила ее до конца своих дней.

С чувством сильнейшей неловкости Александр Филев смущенно вздохнул:

– Я понимаю, вы меня осуждаете и вряд ли захотите простить, но…

– Я не осуждаю вас, господин Филев, – прервала его Ольга, – и мне нечего вам прощать. Моя мама любила вас до конца своих дней, она никогда вас ни в чем не винила и никогда не осуждала. Так какое же право имею на это я? Жизнь есть жизнь, господин Филев, и мне, и вам в последнее время пришлось пережить много горя, но если вас тревожит прошлое, то будьте спокойны: я не держу на вас зла, ни в чем вас не упрекаю и если смогу чем-то помочь, буду рада.

– Да, – он провел рукой по лбу, – да, мне пришлось много пережить, и от этого, наверное, что-то произошло с моим рассудком. Потому что прежде я никогда не был суеверен, я трезво смотрел на мир и смеялся над разной потусторонней белибердой. Я хуже, чем вы полагаете, и я пришел к вам не потому, что меня загрызла совесть из-за ошибок молодости. Не хочу лгать – повторись все сначала, я поступил бы точно также.

– Я тоже так думаю, господин Филев, – вежливо согласилась Ольга, – человек не в силах изменить свою сущность. Но все же, чтобы помочь вам, я должна знать, для чего вы сюда пришли.

– Моя любимая внучка загадочным образом исчезла два месяца назад. Перед смертью жена взяла с меня клятву, что я найду вас, и если вы сможете меня простить и назвать своим отцом, то с теми, кого я люблю – с моей дочерью Лилианой и моей внучкой Таней – все будет хорошо. Я забыл об этой клятве, и моя дочь Лилиана недавно погибла – вы, наверное, это знаете. В голове моей все перемешалось, я стараюсь мыслить трезво, я не верю, что моя внучка еще жива, но все же…

Голос его внезапно дрогнул, взгляд стал беспомощным и старчески жалким, а лицо прорезали глубокие морщины. Ольга прижала руки к груди и покачала головой.

– Я ведь уже сказала: мне нечего вам прощать. Если вы считаете, что это вам поможет, я даже готова назвать вас отцом. Вот мамой я не смогла бы назвать никакую другую женщину, это казалось бы мне святотатством, а со словом «отец» у меня не связано никаких дорогих воспоминаний. Что же касается вашей внучки, то у меня есть информация, что она жива, и с ней все хорошо, но большего сказать не имею права.

– Моя… внучка, – он внезапно охрип, с трудом проглотив застрявший в горле ком. – Но откуда вы… Как и что вам известно, умоляю…

– У меня гостит подруга детства, она недавно приехала из России. Не знаю, сумеет ли она ответить на ваши вопросы, но, если хотите, можете с ней поговорить прямо сейчас. Только не давите на нее – за последний месяц ей пришлось очень многое пережить.

Александр Филев подался вперед всем телом и изо всех сил стиснул подлокотники кресла.

– Да, да! Я вас умоляю, пожалуйста. Я буду очень сдержан.

Ольга позвонила Жаклин и велела попросить Катю спуститься в гостиную. Филев стремительно поднялся навстречу вошедшей в комнату худенькой молодой женщине в очках.

– Мой отец господин Филев, моя подруга Екатерина Баженова, – представила их друг другу Ольга, пристально глядя на Катю.

Та смутилась от неожиданности, но тут же буркнула стандартное «очень приятно», пожала протянутую ей руку Филева и села, постаравшись принять невозмутимый вид. Он ласково улыбнулся:

– Приятно видеть землячку так далеко от России.

– Мой отец, господин Филев, – продолжала Ольга, не отводя взгляда от Кати, – испытал в последнее время много горя, он потерял всех близких людей, которых любил. Так получилось, что сегодня мы встретились с ним впервые, но, тем не менее, я не в силах оставаться равнодушной к его горю, мне хотелось бы облегчить ему боль утраты.

Катя, опустив голову, не произнесла ни слова, и Филев, чтобы прервать затянувшееся молчание, вежливо поинтересовался:

– Скажите, Екатерина, вы не родственница известного в Ленинграде профессора Баженова? Да и москвичам эта фамилия знакома.

– Да, – с некоторым вызовом в голосе ответила она, на миг умолкла, пытаясь сдержаться, но тут нервы не выдержали напряжения, и ее понесло: – Я родная дочь профессора Максима Евгеньевича Баженова, родная внучка Евгения Семеновича Баженова, родная сестра Антона Максимовича Муромцева и родная тетя вашей внучки Тани. Будем знакомы.

Ольга с трудом сдержала смех, глядя на взъерошенную подругу, щеки которой в этот миг пылали ярким пламенем, а очки воинственно сползли на самый кончик носа. Филев слегка оторопел.

– Сестра Антона Муромцева? – растерянно спросил он. – Я прекрасно знаю Антона Муромцева, но не знал, что у него есть сестра. Мне казалось, что у него вообще нет родственников.

Внезапно Катя приняла решение. Она сразу успокоилась, вздернула нос и, поправив очки, посмотрела на Ольгу:

– Оля, ты долго говорила с господином Филевым, но теперь и я хочу с ним поговорить. Ты не будешь возражать, если мы побеседуем наедине?

Ольга с улыбкой поднялась.

– Я попрошу Жаклин принести сюда немного фруктов и чаю. Катя у нас – кормящая мама, – пояснила она Филеву, и ей нужен режим в питании. Надеюсь, что вы составите ей компанию и тоже выпьете чаю. Я буду у себя в комнате, когда вы закончите вашу беседу, Жаклин меня позовет.

Филев кивнул. Катя молча ждала, пока улыбавшаяся Жаклин расставляла вазочки с фруктами и печеньем, разливала чай. Когда служанка вышла, притворив за собой дверь, она сердито поинтересовалась:

– С чего это вы решили, что у Антона Муромцева нет никаких родственников? У него три сестры и брат. Кроме того, у него есть дочь, два сына и куча племянников.

Филев смущенно и немного растерянно развел руками:

– Я был не в курсе, извините. Так мне сказал Андрей Воскобейников, который его воспитывал. Он сказал, что мать этого молодого человека умерла, а других родственников у него не осталось.

Катя высокомерно вскинула голову.

– Антон Муромцев – сын моего отца, профессора Баженова. Его мать, Людмила Муромцева, скрыла от папы, что ждет ребенка, не сообщила, что у него родился и растет сын. Папа никогда не позволил бы чужому человеку воспитывать его ребенка! Он узнал о существовании Антона лишь за год до своей смерти, и последние дни его были отравлены угрызениями совести за то, что его сын вырос без отца.

– Я понимаю, – угрюмо кивнул Филев, – это упрек в мой адрес.

– Что вы, господин Филев, – зло улыбнулась Катя, – у меня нет права вас упрекать. Это еще Оля могла бы вас в чем-то упрекнуть, но она – сама доброта. Я же сказала это просто для того, чтобы вы знали: в нашей семье мужчины всегда были мужчинами и несли ответственность за своих детей. Мой отец, умирая, разделил все заработанные им в советское время деньги между нами, своими детьми, но Антону выделил большую часть – чувствовал себя виноватым и хотел, чтобы мой брат мог купить себе квартиру. Антон же эту квартиру – все, что у него было – не так давно продал. Продал, чтобы заплатить похитителям выкуп за Таню – свою дочь и вашу внучку. Сейчас она в безопасности, она у него, они друг друга обожают, и отныне он сам будет заниматься ее воспитанием – не вздумайте вмешиваться и мешать!

Что-то дрогнуло в лице Александра Филева, и взгляд его посветлел.

– Боже мой, Катя, девочка моя, зачем вы так говорите? Разве я хочу плохого своей внучке? Я уже старик, моя жена недавно умерла, но старые люди уходят, это естественно. При мысли о гибели дочери мне невыносимо больно, однако когда я думал, что и Таня… Вы, рассказав мне все это, сделали меня почти счастливым, я рад, что моя любимая внучка обрела любящего отца – ведь по всем законам природы я тоже скоро уйду за своей женой.

– Только не надо бить на жалость, – хмуро буркнула Катя, отводя глаза, которые у нее вдруг начало щипать, – каждый в жизни получает то, что заслужил.

Он засмеялся – тихо и нежно:

– Вы правы – это закон всемирного баланса. Но я не притворяюсь, я действительно рад, и я всегда очень хорошо относился к вашему брату. Я был бы рад иметь его своим зятем, и я не одобряю того, что сделала Лилиана, но теперь ничего уже не изменишь.

– Еще как изменишь, – сказала она нарочито грубо, чтобы не расплакаться. – Вы думаете, это единственное зло, которое сотворила ваш любимая дочь? Или вы считаете, что я такая добрая – взяла, разнюнилась и выложила вам все про Таню, чтобы вы спокойно доживали свою старость? Да идите вы знаете куда! И не смотрите на меня такими добрыми глазами – я не верю в вашу доброту! Я сообщила вам все это с задней мыслью – в благодарность я хочу получить от вас помощь и исправить зло.

– Если это в моих силах, то конечно. И чем же я могу вам помочь в исправлении зла? – брови Филева чуть насмешливо взлетели вверх.

– Да простит меня бог, конечно, что я плохо отзываюсь о покойнице, но за Лилианой остался еще должок. Только выпью еще чаю, а то у меня пересохло в горле, ладно?

Катя выпила чаю, съела кренделек, а потом рассказала ему все и с самого начала – об Илье, Ольге, Воскобейникове и Насте.

Лицо Александра Филева во время рассказа оставалось неподвижным, но взгляд ясно показывал, что услышанное поразило его до глубины души.

– Подумать только, нет, только подумать! А ведь я знал, у меня была информация, что что-то там случилось, и я даже ею как-то раз воспользовался, но так и не выяснил все до конца, – он на минуту прикрыл глаза, вспомнив далекий восемьдесят третий год, когда в один момент все в его жизни повисло на волоске. – Теперь понятно. Так значит, Настя тоже моя внучка? Знаете, а я рад – мне эта девочка всегда была мила.

– Вы не забыли, что обещали помочь? – сварливо напомнила Катя.

Александр улыбнулся.

– Нет, не забыл – я хоть и стар, но не до такой степени, Катюша. Разрешите мне вас так называть?

– Называйте, это непринципиально, – хмыкнула она, изо всех сил стараясь подавить в душе чувство невольной симпатии к сидевшему напротив элегантному и внешне очень милому пожилому мужчине.

– Так чем же я могу помочь? – во взгляде его затаилась теплая улыбка, и Катя, собравшись с силами, выпалила:

– Илья и Ольга когда-то любили друг друга, у них есть дочь. Их разлучили насильно, они много пережили, и теперь они опять одиноки. Я хочу, чтобы вы помогли им снова встретиться. Но только так, чтобы они не догадались, что это делается специально. Пусть пообщаются, пусть побудут вместе. Кто знает – а вдруг!

Печально покачав головой, Филев вздохнул:

– Я был бы рад такому исходу, дорогая моя девочка, но это из области утопий. Они любили друг друга почти детьми, сейчас они уже не те люди – они изменились, в жизни каждого была новая любовь, у каждого есть дети. Думать, что им так вдруг захочется вернуться к прежним отношениям, по меньшей мере, наивно.

– Я знаю, что я дура, можете не объяснять, – глаза Кати наполнились слезами. – Я по-дурацки представляю себе жизнь, и вообще я идиотка и верю в чудеса и сказки. Но я хочу дать им шанс – вдруг совершится чудо. Вы обещали мне.

– Хорошо, – усмехнулся он, – я сдержу обещание и дам им шанс. Через два дня Илья будет в Лозанне, он… он привезет из Москвы гроб с телом моей дочери Лилианы.

– Простите, – Катя виновато опустила глаза.

– Нет, вы правы – нужно думать о живых. Похороны – не место, где должны встречаться влюбленные, но другой возможности устроить им нечаянную встречу у нас нет, потому что Илья сразу после похорон вернется в Россию. Если вы уговорите Ольгу приехать, то в день похорон я утром пришлю самолет – за ней и за вами.

– Я постараюсь, – коротко ответила она.

– И уже тогда опять услуга за услугу – я хочу, чтобы через какое-то время она приехала ко мне в Лозанну и привезла своих детей. Вы считаете возможным ее уговорить? Объясните, что это будет обычный визит вежливости, он никого из нас ни к чему не обяжет. В конце концов, и посторонние люди наносят друг другу визиты.

Глаза их встретились, и во взгляде Филева Катя прочитала намного больше того, что он ей сейчас сказал.

– Я… я думаю, что да, я ее уговорю, но не надо столько ненужных слов. Я же сказала, что Ольга – сама доброта. Я просто объясню ей, что вы очень одиноки, и что их приезд облегчит ваше одиночество и ваше горе. Она не сможет отказать. У вас необыкновенная дочь, господин Филев.

Он криво усмехнулся:

– Да, я это понял. Но вы что, не знаете, как меня зовут, Катюша? Почему вы называете меня так официально – «господин Филев»?

Катя улыбнулась.

– Я прекрасно знаю, как вас зовут, Александр Иннокентьевич.

– Тогда у меня к вам тоже будет просьба, но не уверен, удобно ли вас об этом просить. Я хочу, чтобы вы тоже приехали ко мне на виллу – с семьей, разумеется. Ведь у вас маленький ребенок, как я понял по словам моей дочери Ольги?

– У меня двойняшки, два сына, – в голосе ее звучало столько счастья и гордости, что старик улыбнулся.

– Это прекрасно, моя девочка, это большое счастье. Я приглашаю к себе вас, ваших мальчиков и вашего супруга – он, надеюсь, не станет возражать?

Катя беспечно помотала головой.

– Не-а. Он не станет возражать – просто потому, что у меня его нет. Что вы смотрите на меня такими глазами, что тут странного, что у меня нет мужа, вы меня пожалеть хотите? Да такие умницы-красавицы кукуют одни, а уж мне-то самой судьбой на роду написано – дура, в очках, да еще ни капельки шарма.

Во взгляде бывшего коммуниста, бывшего авантюриста, бывшего советского министра, а ныне швейцарского миллионера и уважаемого бизнесмена Александра Филева что-то мелькнуло. Взяв лежавшую на столе худую руку Кати с ненаманикюренными ногтями, он великосветским движением поднес ее к губам, поцеловал и галантно произнес:

– Дорогая моя, кто мог сказать, что у вас нет шарма? Поверьте мне, старику: в вас собран шарм всех женщин Вселенной!

Уже когда они ехали обратно на виллу, Катя осторожно сказала сидевшей за рулем подруге:

– Знаешь, а мне понравился этот человек – твой отец. Он сказал, что если мы с тобой приедем на похороны Лилианы, ему будет легче перенести горе.

Не отрывая взгляда от дороги, Ольга задумчиво ответила:

– Мне он сказал то же самое, и я сначала подумала, что он заговаривается – мне присутствовать на похоронах Лилианы?

– Лилианы уже нет, ей все равно, – вздохнула Катя, – а у старика от горя действительно, кажется, крыша немного поехала. С виду он, конечно, крепкий и хорошо держится, но больно уж стар, а нам с тобой ведь не понаслышке известно, как тяжело хоронить близких. Так едем или как?

– Хорошо, поедем, – чуть помедлив, согласилась Ольга, – я позвоню в магазин и закажу тебе черное платье.

Глава одиннадцатая

Лозанна встретила их мелким моросящим дождем. Дом Филевых и сад в траурном убранстве были полны гостей, пришедших попрощаться с усопшей и выразить соболезнования ее отцу. Распорядитель похорон, со скорбным видом пожав руки Ольге и Кате, проводил их в зал.

Гроб находился на возвышении и походил на роскошный маленький дворец. Лилиана, прекрасная, как никогда, покоилась в нем, утопая в черной пене французского шелка, на фоне которого лицо ее сияло ангельской белизной. Глядя на нее, Катя неожиданно подумала о том, сколько же должна стоить такая красота, если учесть, что покойница выпала с десятого этажа, и голова ее от удара об асфальт должна была расколоться, как орех. Ей тут же стало неловко, и она невольно оглянулась – словно боялась, не подслушал ли кто-то ее мысли. 

Александр Филев приблизился к изголовью дочери. Глубокие морщины на его лице стали, казалось, еще глубже, губы шептали неслышные окружающим слова, но держался он с удивительным достоинством. Распорядитель что-то тихо шепнул ему, еле заметно указав взглядом на мужчину лет сорока пяти. Отойдя от гроба, Филев пожал мужчине руку, что-то сказал ему и неожиданно посмотрел в ту сторону, где стояли Ольга и Катя. Его собеседник уставился на Катю со столь явным интересом, что она смутилась и, резко отвернувшись, оказалась лицом к лицу с Ильей Шумиловым.

– Боже мой, Катя, это ты? Что ты тут делаешь?

Пораженный неожиданной встречей Илья не узнал стоявшую рядом с Катей мадам Лаверне, и та его тоже не узнала. Лицо Ольги оставалось по-прежнему спокойным, глаза равнодушно и немного устало смотрели на стоявший в центре зала гроб.

«Не знаю, зачем я согласилась сюда приехать, – думала она, – все Катя со своей сентиментальностью. Вряд ли этому человеку – моему так называемому отцу – необходимо сейчас мое присутствие»

Катя же, прежде полная решимости воплотить свою идею в жизнь, в последний момент почувствовала, что у нее душа уходит в пятки. Отчаянно вцепившись одной рукой в рукав Илья, а другой обхватив запястье Ольги, она закивала головой:

– Да, Илья, это я. А это моя подруга Ольга. Оля, это Илья Шумилов.

Они молча смотрели друг на друга, и лица их попеременно то вспыхивали, то бледнели.

– Ты, – ошеломленно выдохнул Илья.

– Ты, – прошептала Ольга.

Катя засуетилась.

– Идите в сад, поговорите – здесь неудобно. Идите, идите!

Она чуть ли не силой вытолкала их из зала, и постояла рядом, пока Илья, первым опомнившийся от неожиданности, не сказал:

– Оля, как же это неожиданно! Ты знаешь…

– Она все знает, – торопливо кивнула Катя, – я ей все рассказала. Поговорите, вам нужно о многом поговорить, а я пойду.

Она вернулась в зал и встала у колонны, но тут к ней неожиданно подошли хозяин дома и мужчина, недавно ее разглядывавший.

– Катюша, – сказал Филев, поцеловав ее в щеку, – здравствуйте, моя девочка, я рад, что вы приехали, спасибо. У меня к вам просьба: это господин Ян Дюдок, сотрудник Интерпола. Он ведет важное расследование и очень хочет с вами поговорить. Здесь это не очень удобно, поэтому вас сейчас отведут в кабинет, и вы там побеседуете.

Секретарь Филева провел их в кабинет, отделанный в стиле ампир, и удалился, поклонившись и прикрыв за собой дверь. Дюдок, подождав, пока Катя сядет, опустился в кресло. Упершись руками в колени, он слегка подался вперед.

– Я давно хотел с вами поговорить, госпожа Баженова, мне посоветовал к вам обратиться ваш брат господин Муромцев.

Она почти вскрикнула:

– Антон? Когда вы с ним говорили?

– В прошлую субботу. Господин Муромцев рассказал мне много интересного, но не все, потому что всего не знает. Поэтому он послал меня к вам. Он полагает, что вы владеете информацией, которую по каким-то причинам от него скрыли. Я собирался ехать во Францию, чтобы найти вас там, и это чудо, что мы сегодня встретились. Я объясню вам, почему прошу быть со мной откровенным, но предупреждаю, что если об этом разговоре станет кому-либо известно, то это поставит под угрозу многие жизни.

– Кажется, понимаю, о чем пойдет речь, и обещаю молчать, – просто ответила Катя, – но сначала хочу послушать вас.

Когда он сообщил ей о гибели Маргариты Чемия, она закрыла лицо ладонями, и горько заплакала.

– Бедная Ритка! Она уже не могла иначе со всем этим покончить, это зашло слишком далеко, но мне все равно больно! Бедный мой брат, как он принял это известие?

– Он был потрясен известием о гибели этой женщины, – печально вздохнул Дюдок. – Я предполагал, что они могли быть знакомы, поскольку Карина, сестра Маргариты, лежала у него в клинике. Но я не знал, что они любили друг друга. И, тем более, не знал, что у них есть ребенок. Итак, я сказал, теперь ваша очередь.

– Раз это столь важно, я ничего не стану скрывать. Ритка была любимой ученицей моего отца, мы давно и хорошо знали друг друга. Однажды под влиянием минуты она была со мной откровенна. Поскольку ни Карины, ни Маргариты больше нет в живых, я могу сообщить вам содержание нашей беседы.

Когда разговор был окончен, Дюдок крепко стиснул руку Кати.

– Теперь многое стало ясно. Сейчас я попрощаюсь с вами, вы выйдете отсюда и постараетесь забыть, о чем мы только что говорили. Я останусь здесь – не нужно, чтобы кто-то, кроме секретаря господина Филева и его самого, знал о нашем недолгом уединении.

Минут через пять после ухода Кати в кабинет вошел Александр Филев. Притворив за собой дверь, он сел напротив Дюдока.

– Вы узнали то, что так хотели узнать, господин Дюдок?

Ян кинул.

– Беседа с Екатериной Баженовой многое прояснила. И все же торопиться нельзя, нужно получить всесторонние доказательства.

– К черту доказательства, кто убил мою дочь?

Не ответив, Дюдок пристально посмотрел на него и покачал головой.

– Господин Филев, скажите честно, кто подал вам идею холдинга?

Александр Филев нахмурился и отвел глаза.

– Меня шантажировали. Полтора года назад моя внучка была похищена, и меня заставили… Нет, я не могу вам рассказать всего, что мне пришлось тогда сделать по их требованию, но после этого я вынужден был с ними сотрудничать. Однако я не увидел в создании холдинга ничего плохого, к тому же они сами частично финансировали этот проект и всячески помогали.

– Для чего же им понадобилось шантажировать вас, если вы сами одобрительно отнеслись к проекту? Почему они просто не предложили деловое сотрудничество?

– Потому, – угрюмо проворчал Филев, продолжая смотреть в сторону, – что много лет назад я отказался с ними сотрудничать.

– Почему? – настойчиво повторил Дюдок и, поскольку старик молчал, сам за него ответил: – Потому что вы знали, что они из себя представляют. Вы и теперь догадываетесь, что холдинг является легальным прикрытием преступного бизнеса. Вам известно, кто они, господин Филев, назовите мне их имена!

Филев покачал головой.

– Имена вам ничего не скажут – они меняли их сотни раз. У них свои люди в спецслужбах всех стран, я знаю это точно, потому что они владеют самой точной информацией и используют ее для шантажа. Однажды я чуть не попал к ним в лапы, меня спас развал Союза. Во второй раз мне повезло меньше, только и всего. Какое это имеет отношение к смерти Лилианы?

Дюдок тяжело вздохнул.

– Хорошо, господин Филев, начну с самого начала. Нам уже в течение нескольких лет известно, что существует организация, на профессиональном уровне выполняющая заказы на убийства и прочие преступления. Заказы могут поступать от частных лиц, политических группировок и даже государств. Сейчас они вышли на новый уровень – создание исполнителей роботов. Мозг человека подвергается психохирургической обработке, результаты такой операции необратимы – в любое время и в любом месте человек выполнит то, что ему запрограммировали. Вашей дочери тоже ввели подобную программу, это подтвердила биологическая экспертиза, которая отмечает у подвергшихся операции изменения на клеточном уровне. Я с самого начала говорил вам, что подозреваю нечто подобное, и вы сами дали согласие на специальную экспертизу.

Плечи Филева дрогнули, голова поникла.

– Я не мог поверить, что Лилиана с ее характером могла пойти на самоубийство, – печально сказал он, – мне проще было принять вашу версию, хотя она, признаюсь, показалась мне поначалу фантастической.

– Понимаю, такое нелегко принять. Впервые мне мысль о людях-роботах пришла в голову, когда я услышал имя Маргариты Чемия – лучшей ученицы профессора Баженова. Поначалу мои коллеги тоже считали это фантастикой, но один наш агент перед своей гибелью успел сообщить, что такие работы действительно ведутся. Одну из групп возглавляла погибшая в автокатастрофе Маргарита Чемия. Сегодня Екатерина Баженова это подтвердила. Полагаю, что именно Чемия оперировала вашу дочь.

– Для чего им было программировать мою дочь?

– Деньги. Они хотели получить те деньги, что она присвоила. И если вам что-то известно об этих деньгах, охота пойдет и за вами.

Филев отрицательно качнул головой.

– Мне ничего неизвестно об этих деньгах, можете мне поверить.

– Меня это не касается, господин Филев, – пожал плечами Ян, – я всего лишь занимаюсь расследованием, и мой долг вас предупредить. Потому что денег от Лилианы они не получили, значит, продолжат поиски.

– Почему вы думаете, что они их не получили?

– Женщина по имени Агата Каламбики, погибшая вместе с вашей дочерью, в действительности известный психолог и психиатр Рената Бейли, она работала с вашей дочерью в послеоперационном периоде – пыталась заставить ее перечислить деньги на счета их организации. Похоже, Бейли допустила в своей работе ошибку, и это привело к самоубийству. Согласно имеющейся у нас информации, Рената Бейли была холодна, расчетлива и особым человеколюбием не страдала. Будь деньги получены, она не стала бы рисковать жизнью и удерживать вашу дочь на краю пропасти – так отчаянно, что сама вместе с ней погибла. Она бросилась спасать госпожу Шумилову лишь потому, что знала: за незавершенную работу ее, как это говорится у вас по-русски, не погладят по головке.

– Вы имеете представление о том, кто эти люди?

– До вчерашнего дня не имел, – медленно проговорил Дюдок, пристально глядя на собеседника, – однако вчера кое-что произошло. Скажите, господин Филев, до какой степени вы желаете наказать убийц вашей дочери?

– Если вы укажете мне их, я готов идти до конца.

– Хорошо. Вчера во второй половине дня я с одним из работников посольства должен был вылететь из Москвы. Однако рано утром мне в номер позвонила женщина, представившаяся коренной жительницей Умудии госпожой Дарой. Она сказала, что ей и ее товарищу господину Ларсу необходимо сообщить мне нечто чрезвычайно важное, касающееся моего расследования. Я пригласил их к себе в номер, и оба с первого взгляда произвели на меня сильное впечатление – прекрасные манеры, элегантная дорогая одежда. И, главное, что оба свободно говорили на моем родном голландском языке! Так вот, они сообщили, что по их данным рядом с Умудском – у источников, где «Умудия холдинг» ведет строительство, – находится закрытая лаборатория, где проводятся опыты над людьми.

Филев отпрянул, как от удара.

– Бог мой!

– После этого все для меня встало на свои места. Господин Муромцев тоже вспомнил, что Лилиана говорила об источниках. Господин Филев, вы все поняли?

Старик провел рукой по лбу и на мгновение закрыл глаза.

– Это не могло быть провокацией? – глухо спросил он. – Как можно найти этих умудов?

– Я попросил господ Дару и Ларса оставить мне свои координаты, но они пояснили, что у них нет ни мобильных телефонов, ни постоянного адреса. Однако любой умуд приведет меня к ним, достаточно будет назвать их имена. Прощаясь со мной, они настоятельно советовали мне улететь из Москвы до обеда. Я подумал, подумал, заказал такси и поехал в аэропорт – поменял билет и улетел в одиннадцать тридцать. А вечером мне позвонил сотрудник посольства, с которым я вначале должен был вместе лететь – по дороге в Шереметьево его автомобиль обстреляли неизвестные люди на мотоциклах в масках. Они заставили его остановиться и съехать с дороги, заглянули внутрь, но были крайне разочарованы. Полагаю, они жаждали увидеть именно меня. После этого они немного посовещались и уехали. Хотя наш посол уже заявил протест, а московская милиция усиленно занимается этим делом, я думаю, оно так и повиснет в воздухе. Но случившееся меня полностью убедило: умуды на нашей стороне, и им можно верить. Во всяком случае, вчера их совет спас мне жизнь.

Неожиданно Филев успокоился.

– Что ж, господин Дюдок, вы сообщили мне то, что я хотел знать. Благодарю.

– Теперь ваша очередь, господин Филев. Вы поняли, кто выбрал легальным прикрытием ваш холдинг, вы поняли, кто убил вашу дочь. Сообщите, что вам известно об этих людях.

– Это ни к чему, я разберусь с ними сам.

– Господин Филев! – возмущенно вскричал Ян, но тут же постарался взять себя в руки. – Поверьте, будет лучше, если вы доверитесь профессионалам. Поймите, время дорого – неизвестно, сколько ходит сейчас по свету людей, в чей мозг введена определенная программа. Мы не знаем, где их искать, и не знаем, что они могут сделать завтра – похитить ценную информацию, взорвать себя в Букингемском дворце или бросить самолет на небоскребы Нью-Йорка.

Александр Филев усмехнулся краешком губ.

– Мои профессионалы работают лучше, чем Интерпол. Еще раз благодарю вас за информацию, господин Дюдок, но у нас с вами разные цели, поэтому сегодня наши пути разойдутся.

Перед Дюдоком сидел уже не растерянный и беспомощный старик, подавленный смертью дочери, а человек с лицом, словно высеченным из камня, и ледяным взглядом убийцы.

– Как мне вас понимать, господин Филев? – поднявшись, холодно спросил Ян. – Я полагал, вы служите интересам вашей погибшей дочери и желаете наказать виновных в ее гибели.

Филев тоже встал.

– Я безмерно скорблю о дочери, господин Дюдок, но никому не уступлю мое право на месть.

  Вернувшись в зал, где продолжалось прощание с Лилианой, Филев оглядел присутствующих – в толпе людей короткое отсутствие хозяина осталось незамеченным. Он прислонился к колонне и неожиданно увидел Илью с Ольгой. Они стояли рядом, почти касаясь друг друга плечами, и скорбно смотрели на роскошный гроб. Катя к ним не подходила, она была в другом конце зала. Глаза ее после разговора с Дюдоком тоже. озволю  вам  играть  в  самодеятельность  и  рисковать  вашей  жизнью  и  другимиросы  мирового  масштаба, их  н распухли от слез, но это никого из окружающих не удивляло – расставаясь с усопшими, положено плакать. Распорядитель встретился взглядом с Филевым, и тот незаметно кивнул – это означало, что время прощания с Лилианой Шумиловой подошло к концу.

Рядом с могилой Валентины Филевой была вырыта широкая яма, и туда осторожно опустили гроб с телом ее дочери. Ольга, подойдя к Кате, встала рядом, и обе видели, как Филев поднял и бросил в черноту горсть земли, вслед за ним бросил Илья, а потом к работе приступили могильщики. В скорбной тишине крупные комья гулко падали на крышку гроба.

Прощаясь с Катей, Филев, как и при встрече, поцеловал ее в щеку, потом повернулся к Ольге и взял ее руки в свои.

– Дорогая моя, не знаю, имею ли я право просить вас вновь посетить мой скромный дом в Лозанне? И привезти детей?

Взгляд его был влажен и печален. Ольга уже собиралась категорически ответить «нет», но Катя тихо погладила плечо подруги, и та неопределенно кивнула:

– Я не могу ничего обещать, там будет видно.

Улыбнувшись, старик коснулся губами ее лба, но больше ничего не сказал. Илья проводил их до самолета, на прощание горячо расцеловал Катю, потом повернулся к Ольге.

– Оля, я…

– Увидимся, – она улыбнулась ему одними глазами и, повернувшись, начала подниматься по трапу.

Во время полета, обе женщины устало молчали, и каждая думала о своем. После обеда, когда Катя покормила мальчиков, и няня унесла их спать на веранду, Ольга вошла к ней в комнату и присела стул.

– Нужно поговорить, Катюша. Я догадываюсь, что наше с Ильей свидание – твоих рук дело.

Катя подняла на нее полные печали глаза – после разговора с Дюдоком у нее на душе было тяжело, и не радовала даже мысль об удавшейся встрече Ильи и Ольги.

– Я хотела, как лучше, ты извини, если что-то получилось не так, – тихо сказала она.

– Все хорошо, не в этом дело. Дорогая моя, прости, Илья не знал, как тебе сказать, потом мы посоветовались с господином… с моим отцом, и решили, что ты должна знать.

– Сказать… что? – Катя оцепенела от внезапно нахлынувшего ужаса. – Что ты хочешь мне сказать, Оля?

Ольга взяла ее за руку.

– Твой брат Антон… он очень болен. В прошлую субботу ему внезапно стало плохо, и состояние резко ухудшается. Сначала решили тебе не сообщать, но теперь… Никто не может понять причину – ведь после сотрясения мозга он уже начал ходить и неплохо себя чувствовал. Врачи не могут поставить точный диагноз, и они… они опасаются за его жизнь.

Она еще договаривала последние слова, а Катя уже металась по комнате, вытаскивала из шкафов свои и детские вещи, бросала их на кровать.

– В Москву! – она внезапно остановилась, оглянулась вокруг и, вытащив большую дорожную сумку, трясущимися руками начала запихивать в нее ползунки с памперсами. – Мы с мальчиками немедленно летим в Москву!

Помогая ей укладывать вещи, Ольга говорила:

– Илья просил передать, что он встретит тебя в аэропорту и отвезет в их с Кариной квартиру – твоя пока занята. А господин Филев… мой отец, предложил вам остановиться в его московской квартире – в квартире Лилианы.

Катя слушала, но не слышала и не понимала, потому что в голове у нее вертелась лишь одна мысль:

«Антон… Антон умирает»

Глава двенадцатая

Первые дни августа в Умудии выдались сухими и жаркими, за целую неделю в бездонной голубизне сибирского неба не появилось ни облачка. Днем даже листья молодых остролистных кленов, специально высаженных у здания, где размещался депутатский офис Воскобейникова, выглядели блеклыми и какими-то уставшими, но с наступлением вечерней прохлады они, казалось, ожили. Перед тем, как войти в распахнутую охранником тяжелую дверь, Андрей Пантелеймонович задержался на крыльце, бросил взгляд на клены и тоже почувствовал себя обновленным.

Он не переносил жары, но и не терпел кондиционеров, поэтому нынче приехал в офис рано утром, поработал до одиннадцати, а потом отправился в отель и вернулся к пяти, чтобы встретиться со своими избирателями. Первыми были записаны на прием умуды Дара и Ларс. Они вежливо поздоровались, Ларс, внимательно глядя на депутата, слегка наклонил голову:

– Господин депутат, нам необходимо обсудить чрезвычайно важный вопрос. С вами лично, – выразительно добавил он..

 Кивнув, Воскобейников попросил секретаршу и сидевшего у дверей секъюрити покинуть кабинет.

– Андрей Пантелеймонович, – сказала Дара, едва за ними закрылась дверь, – умуды обеспокоены ситуацией, сложившейся вокруг источников. Вы в вашей предвыборной программе обещали всерьез заняться этой проблемой – она существует уже больше десяти лет, и мы, отдавая вам свои голоса, верили, что вы ее разрешите. За все годы никто из официальных лиц так и не побывал на территории источников – никто даже понятия не имеет, что там творится.

– Мы уже провели тщательную проверку, никаких нарушений при продлении срока аренды данного земельного участка не выявлено, – разведя руками, возразил Андрей Пантелеймонович. – Поскольку все документы в порядке, и никаких заявлений о правонарушениях не поступало, мы не можем туда вторгаться – это было бы нарушением прав человека. Однако этот вопрос еще будет рассматриваться, я обещаю, – лицо его стало чрезвычайно озабоченным, – но, к сожалению, мне приходится решать множество других проблем. Из-за преступной халатности руководства города бюджетники месяцами не получали зарплату. Видите, – он открыл папку и показал им стопку бумаг, – это жалобы, присланные мне в Москву, их не менее нескольких сотен. К счастью, уже в ближайшие дни мы эту проблему решим и тогда займемся остальным.

Умуды переглянулись, Ларс тяжело вздохнул.

– Мы все понимаем, но вопрос с источниками нельзя откладывать – по нашим данным в закрытой лаборатории, принадлежащей арендаторам земли у источников, проводятся опыты над людьми. Мы предоставили эту информацию господину мэру, и он направил нас в прокуратуру. Вначале там к нашему заявлению отнеслись очень недоверчиво, но потом на нашу сторону встал господин Ючкин – он заявил, что подобная информация дает следственным органам право проникнуть на территорию здравницы. Прокурор же колеблется и пока не дает санкции.

«Я так и полагал, что тут замешан Ючкин, – встревожено подумал Андрей Пантелеймонович, – нужно срочно решать, как выбираться»

– Да это серьезно, – согласился он – но если все, что вы говорите, соответствует истине, то тут должны вмешаться федеральные, а не городские органы правопорядка. Прошу вас изложить все известные вам факты в письменном виде, и я лично доложу об этом Генеральному прокурору в Москве.

Дара с достоинством кивнула.

– Мы уже излагали это не один раз, все заявления находятся у прокурора. Однако можем изложить еще раз.

– Да, очень вас прошу, непременно.

Проводив умудов, Воскобейников связался с Егором Ючкиным и попросил его срочно организовать небольшое совещание директоров «Умудия холдинг».

– Что ж, попробую собрать разбежавшихся баранов. Сегодня в девять вечера в моем загородном доме, – в голосе Ючкина звучала нескрываемая ирония – в последнее время его отношение к депутату стало довольно прохладным, но тот старался этого не замечать.

Когда Андрей Пантелеймонович вошел в гостиную загородного дома Ючкиных, сидевшие там хозяева и Руслан Керимов мгновенно умолкли.

– Господа, – с порога начал Воскобейников, – я просил вас собраться, поскольку ваш холдинг является основным предприятием, определяющим экономическое благосостояние Умудии.  Здравница на источниках, как мы предполагали, станет дополнительной статьей дохода, поэтому ни в коем случае не следует мешать ее работе. Все с этим были согласны, однако сегодня я узнаю, что господин Ючкин настаивает на проведении проверок на территории здравницы и даже на вмешательстве прокуратуры. Как это понимать?

– У нас в регионе свои интересы, – холодно возразил Ючкин старший, – мы здесь живем и делаем бизнес, а вы, Воскобейников, чужак, из-за вас мы оказались в дерьме. Нам все эти инвестиции и интеграции не нужны, Умудия имеет два собственных источника дохода: туризм и алмазы. Земля у источников тоже принадлежит нам, коренным жителям Умудии. Источники могут принести огромный доход, и мы не собираемся делиться неизвестно с кем. Хватит, покормили московских жуликов. Ваша дорогая покойная племянница здорово нас всех обчистила. Где деньги? Наверняка вы с вашим племянником это знаете.

Андрей Пантелеймонович искренне возмутился:

– Позвольте, господин Ючкин, вы хотите меня оскорбить? Я знаю о деньгах не больше вашего, и моей вины в случившемся нет. Это вы вопреки моим советам набрали кредитов, вы с вашим ненаглядным мэром Бобровским погнались за «наваром» и за моей спиной перевели бюджетные средства в банки. А знаете, сколько сил я потом потратил, чтобы выбить для региона дополнительные бюджетные ассигнования и погасить скандал? Хочу предупредить: расследование по этому делу продолжается. Кому-то придется сыграть роль «стрелочника» и взять на себя вину за эту аферу. Кому – решайте сами.

Какое-то время все молчали, потом Игнатий Ючкин угрюмо спросил:

– Почему не предоставить роль «стрелочника» Лилиане? Ей уже все равно.

– Хороший вопрос, – одобрил депутат, – только, думаю, лучше всего подойдет мэр Бобровский. В отставку ему подать в любом случае придется, пусть сделает это быстро и добровольно – по состоянию здоровья. Что касается Лилианы, то ее имя вообще лучше не упоминать. Объясню почему. Если помните, господа, сразу после весеннего скандала вы решили объявить холдинг банкротом, но я вас отговорил. Поэтому и не стоит привлекать внимание следственных органов к тем, кто каким-то образом связан с холдингом.

– Мы вас послушали, – буркнул Керимов, – ну и что? Все доходы от продажи алмазов и от нынешних туристов ушли на оплату кредитов, а нам с этих доходов еще придется платить налоги. Мы нищие!

Воскобейников мягко улыбнулся.

– Вы не забыли, надеюсь, кто добился для вашего региона льготного налогообложения?

– Это правда, – подтвердил Игнатий, – давайте выслушаем Андрея Пантелеймоновича, папа. Руслан, ты потом скажешь.

Новоиспеченный кандидат наук сердито надулся.

– Не затыкай рот, Гнат, Лилиана тебя облапошила не меньше моего, а я в делах не хуже, чем ты, разбираюсь, у меня такие же дипломы.

Подождать, пока он закончит бурчать, Андрей Пантелеймонович продолжил:

– С кредитами вы пока разбирайтесь, это правильно. А для дальнейшего развития я предлагаю начать продажу акций холдинга.

Егор и Керимов не сразу осознали суть предложения, но Игнатий возмущенно взвился:

– Ничего себе! Акции холдинга после скандала почти ничего не стоят. Вы хотите, чтобы нас купили с потрохами и контролировали наши алмазы?

– Я ни в коем случае не предлагаю вам выбрасывать акции на рынок, – объяснил депутат, – там они действительно могут попасть в руки конкурирующих компаний. Мой племянник продает клинику. При нынешней цене на акции даже одной пятой той суммы, которую он получит, вполне хватит, чтобы перекупить у господина Керимова контрольный пакет.

Игнатий насмешливо поднял брови.

– Илья собрался заняться бизнесом? Что он будет делать с контрольным пакетом?

– Вопрос ваш логичен, – понимающе усмехнулся Андрей Пантелеймонович, – вы правы, Илья не способен заниматься бизнесом. Поэтому вести дела он предоставит вам, господа Ючкины. Разумеется, он получит часть дохода, поскольку вложит средства от продажи клиники в разработку новых шахт и в расширение рынка сбыта. Полагаю, Игнатий, во главе предприятия должны встать вы. Работы будет много, но и доход ваш будет соответствующим.

Руслан Керимов, не сразу понявший суть долгих рассуждений депутата и слегка осоловевший от звуков его мягкого голоса, неожиданно сообразил, о чем идет речь.

– Погодите, с какого х… вы думаете, что я продам свой контрольный пакет акций? Я не собираюсь уходить с поста главы холдинга.

– А потому я думаю, господин Керимов, – спокойно ответил Воскобейников, – что у вас работа построена на сплошной уголовщине. Мне уже поступил запрос от зарубежной правоохранительной организации – просят проверить, действительно ли вы используете на руднике массовый рабский труд жителей соседних республик. Конечно, никаких юридических прав на территории России у них нет, но если Чуева опубликует свои материалы, то прокурор вынужден будет начать расследование.  Кроме того, моя дочь ищет, куда вложить средства, которые предоставил в ее распоряжение господин Бертрам Капри. Лучшего вложения, чем алмазы, ей не найти, она, возможно, даже перекупит кредитные обязательства холдинга, уменьшив процент при выплате. Однако иметь дело с вами Анастасия однозначно не будет.

– Суки, бабы, – пробурчал Керимов, но Андрей Пантелеймонович, сделав вид, что не расслышал, с улыбкой повернулся к Игнатию Ючкину.

– Не сомневаюсь, господин Ючкин, что вы наведете на руднике порядок.

 Руслан угрожающе подался вперед.

– Посмотрю, как он это сделает! Думаете, Керимова можно с дерьмом смешать?

– Ни в коем случае, господин Керимов, ни в коем случае! Как вы посмотрите на то, чтобы стать мэром Умудска? Бобровский не оправдал доверия, город заслуживает лучшего мэра. На мой взгляд, вы – самая подходящая кандидатура. А почему нет? Опытный бизнесмен, кандидат наук, трезвомыслящий и порядочный человек.

Сидевшие в комнате изумленно переглянулись. Внезапно Игнатий расхохотался:

– Андрей Пантелеймонович, я всегда вами восхищался, Талейран вам в подметки не годится.

Руслан Керимов расслабился, злобное выражение его лица сменилось удивлением, и на смену ему пришло удовлетворение.

– Что ж, мэром мне бывать еще не приходилось. Можно, пожалуй.

Андрей Пантелеймонович благожелательно ему улыбнулся, потом перевел взгляд на Игнатия.

– Я за то, господа, чтобы вокруг холдинга и вообще в регионе все было тихо и мирно. Бобровский спокойно уйдет в отставку, бюджетники получат свои деньги и выберут нового мэра, господин Шумилов выкупит контрольный пакет. И не нужно никаких инцидентов вокруг источников, постройки – собственность арендаторов, а юридически судьба земли и строения неразделимы. Их юристы раздуют вокруг дела скандал, поднимут шум, а к чему нам шум? Хотя, кажется, господа Ючкины собираются поддерживать какие-то претензии умудов?

– Да ну их к лешему, – весело откликнулся Игнатий, – нужны мне эти источники и арендаторы, как покойнику припарки.

– Мне тоже, – кивнул Руслан Керимов.

Ючкин-старший, пожав плечами, проворчал:

– Идиоты, опять вам лапшу на уши навешали. Ладно, молодые, будь по-вашему – вам жить. Хитрый ты человек, Воскобейников, очень хитрый – всех обольстил, всех купил. Только смотри, как бы ты сам на свою хитрость не напоролся.

Не попрощавшись с депутатом, он поднялся и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Спустя два часа за несколько тысяч километров от Умудии человек в непроницаемо-черных очках сказал:

– Что касается этого Воскобейникова, то он действительно ловкий человек. Незаменимый для нас человек. Пусть наши люди в Москве передадут ему, что на его счет в немецком банке переведена та сумма, о которой ему говорили, – он повернулся к сидевшей в напряжении секретарше. – Эванс, Агапову не стало лучше?

– Нет, сэр, – вздохнув, ответила она, – но другие хирурги продолжают работать, хотя состав ликворина, получаемого после восстановления биомассы, сильно колеблется.

– Что ж, придется использовать то, что есть. Этот негодяй из Интерпола – Дюдок – не должен и близко подойти к нашим базам.

– По нашей информации, сэр, пока он топчется на месте. Правда, один из его внештатных сотрудников, корреспондент немецкой газеты Рамштайн, посетил Майами, чтобы взять интервью у Летиции О’Брайен, но не сумел ее найти.

– Где она в данный момент?

– В Финляндии, на Аландских островах. Скрывает свое местонахождение даже от самых близких – объясняет это тем, что доктора прописали ей полный покой.

Шеф усмехнулся.

– Что ж, пусть восстанавливает здоровье, ее силы нам пригодятся.

В небольшом коттедже на крохотном островке архипелага известный американский психоаналитик Летиция О’Брайен наслаждалась одиночеством, ничуть не страдая от недостатка общения. Кроме нее на острове никто не жил – чтобы не выдать своего местонахождения назойливым папарацци, она отказалась даже от прислуги. Единственным живым человеком, посещавшим остров, был молодой финн, раз в два или три дня доставлявший на катере заказанные ею продукты. Он, как было условленно, оставлял аккуратно упакованные свертки в небольшой пристройке и уносился выполнять другие заказы. Когда шум мотора катера стихал, Летиция забирала свертки, уносила их на кухню и включала плеер – почему-то ей нравилось готовить под музыку Шопена. Выкладывая на сковороду тонко нарезанные куски мяса, она слегка покачивалась в такт звукам вальса и старалась изгнать из головы ненужные мысли.

С каждым днем это удавалось ей все лучше и лучше. Поужинав около половины десятого вечера, Летиция задергивала шторы в спальне и укладывалась в постель. Под тихий рокот бьющихся о берег волн сон приходил почти сразу и был так крепок, что когда однажды в полночь в дверь коттеджа постучали, она не проснулась. Разбудила ее льющаяся из гостиной музыка. Очнувшись, Летиция не сразу сообразила, что в доме посторонний, а когда поняла, схватила мобильный телефон и начал торопливо жать на клавиши. Однако на дисплее высветилось «нет связи»

– Мадам Ласло, – по-английски сказал в гостиной мужской голос, – вы никуда не сможете позвонить. Спускайтесь вниз, вам не причинят никакого вреда.

Похолодев от ужаса, Летиция набросила рубашку, натянула джинсы и вышла из спальни. Пожилой мужчина в дорогом спортивном костюме вежливо поднялся ей навстречу и слегка поклонился.

– Как… – голос ее вдруг охрип и перешел в шепот, – как вы сюда попали?

– На вертолете, – с улыбкой сообщил он, – прошу вас, мадам Ласло, садитесь, нам нужно поговорить.

– Вы ошибаетесь, сэр, это не мое имя. И здесь нельзя находиться посторонним.

Все же она вынуждена была сесть, поскольку колени у нее дрожали. Мужчина последовал ее примеру.

– Ну вот, теперь можно спокойно поговорить. Итак, – он достал из кармана две фотографии и протянул их Летиции, – вы отрицаете, что в семьдесят пятом году познакомились в Париже с венгерским химиком Андрашем Ласло и спустя три месяца стали его женой.

– Откуда… – она с трудом проглотила вставший в горле сухой ком, – откуда у вас эти фотографии?

Ее собеседник с готовностью пояснил:

– Одна из архивов КГБ, другая хранилась в ЦРУ. Ваш супруг попеременно работал на обе разведки, продаваясь то одним, то другим, поэтому его шефы с обеих сторон с облегчением вздохнули, когда он погиб в авиакатастрофе. Вы вернулись в Штаты вместе с дочерью Ангьялкой и вернули себе девичью фамилию – О’Брайен. Вашу дочь теперь зовут на американский манер – Анжелой. Вряд ли ее мужу, который сейчас баллотируется на пост сенатора пойдет на пользу, если станет известно, что отец его жены – двойной агент, промышлявший предательством.

Летиция стиснула ворот рубашки, словно пыталась отодвинуть сжимавшую горло клешню ужаса.

– Моя дочь… ей было только пять, когда погиб ее отец. Она не имеет ко всему этому никакого отношения, ее никто и ни в чем не сможет обвинить.

Незваный гость развел руками.

– Так, возможно, и было бы, если бы он погиб. Но Андраш Ласло жив и живет под чужим именем. В разбившемся самолете летел другой человек – не Андраш, а его опаздывающий на конференцию коллега, которому он за двадцать минут до посадки уступил свой билет. Похоже, именно ваш супруг был и причастен к авиакатастрофе – она позволила ему спокойно скрыться от внимания спецслужб. При его знании химии и свободном доступе к ингредиентам соорудить взрывное устройство и спрятать его в багаже было проще простого.

– Это все ваши измышления.

– К чему нам сейчас спорить, мадам? Мы оба знаем, что Андраш Ласло жив. И именно он сделал вам чрезвычайно выгодное предложение – убедить указанных им пациентов пройти курс лечения в определенных клиниках и лечебницах. Все пятеро последовали вашему совету. Впоследствии все они оказались замешаны в неприятные истории, трое из них погибли.

– Позвольте, – щеки ее заалели, – ко мне все это не имеет отношения, я лишь консультировала этих людей.

– Это имеет к вам отношение, и вы это понимаете – иначе не скрывались бы на этом острове от папарацци, которые любят задавать бестактные вопросы. Скажу больше: из-за ваших консультаций вы находитесь под подозрением, мадам. Пока всего лишь под подозрением, но это до тех пор, пока Интерпол не пронюхает о деньгах на ваших счетах в швейцарском банке – тех, которые вам перечислили за каждого из пятерых пациентов.

Румянец гнева на ее лице сменился смертельной бледностью.

– Вы не имеете права… вы…

– Я всю жизнь делаю то, на что не имею права, мадам. Так я продолжу, с вашего разрешения. Как только об этих счетах станет известно Интерполу, вас объявят международной преступницей. Но пока о счетах известно только мне.

Мужчина умолк и теперь смотрел на нее внимательно и спокойно. Летиция растерянно продолжала сжимать ворот рубашки, пытаясь собраться с мыслями. Наконец ей удалось взять себя в руки.

– Я постоянно даю рекомендации своим пациентам, получаю за это гонорары и честно уплачиваю налоги. Причем здесь Интерпол? Все, что вы говорите, – не больше, чем голословное утверждение.

– Ах, да, чуть не забыл, – он вытащил и протянул ей распечатки, – здесь копии с реквизитами и датами поступления денег на счета. Вряд ли кто-нибудь поверит, что это гонорары за проведенные консультации. Понимая это, вы не стали включать эти суммы в свою налоговую декларацию.

Она бросила взгляд на бумаги и на мгновение закрыла глаза.

– Хорошо, что вам нужно?

– Полная откровенность. Расскажите, как и когда вы встретились с вашим мужем после его мнимой смерти.

 – В течение пяти лет я думала, что он погиб. Однажды, когда мы с Анжелой отдыхали на Фиджи – ей тогда было десять, – ко мне подошел незнакомый человек и заговорил со мной. Я не сразу узнала Андраша – он полностью изменил внешность. Однако есть мелкие детали, которые известны лишь самым близким – голос, манера выражаться, мимика, жесты. Так мы встретились.

– Что он вам говорил?

– Сказал, что ему приходится скрываться.

– Почему?

– Я не стала спрашивать, он и прежде никогда не рассказывал, чем занимается. При следующей встрече он дал мне проспекты нескольких лечебниц в Азии, Африке и России, сказал, что их владельцы готовы платить за рекламу. Однако рекламировать их нужно было лишь определенным пациентам – тем, которых мне укажут.

– Почему так избирательно, вы не поинтересовались?

Летиция пожала плечами.

– В этом не было смысла, он бы мне все равно не ответил. Он говорил, что хочет обеспечить будущее нашей дочери. И я согласилась. Мне действительно платили очень щедро, однако профессиональная этика не позволяет проводить рекламные акции во время лечения, и я не смогла бы объяснить источник дохода. Поэтому я и не включила эти поступления в налоговую декларацию. 

– Ваши отношения с налоговыми службами Соединенных Штатов меня не волнуют. Я хочу встретиться с Андрашем Ласло. С вашим покойным мужем, так сказать.

Оценив юмор собеседника, Летиция слабо улыбнулась и покачала головой.

– Я не знаю, как его найти, когда ему нужно, он находит меня сам. Поэтому, сожалею, помочь вам не смогу.

– Что ж, тогда пусть его ищет Интерпол, – мужчина поднялся, и выражение лица его, прежде доброжелательное, мгновенно стало жестоким и холодным, – возможно, им будет легче ориентироваться, если они получат информацию о ваших тайных счетах. Простите, что зря побеспокоил вас, мадам.

Она испуганно прижала руки к груди.

– Погодите! Я действительно не знаю, где Андраш, но он обожает нашу дочь и пользуется любой возможностью провести время рядом с ней. На территории Штатов он появиться не может, но три года назад Анжела с семьей отдыхала в Мексике, следующим летом на Фиджи, в прошлом году в Негриле на Ямайке, и каждый раз упоминала, что видела его, и они перекинулись парой слов. Она не подозревает, что это ее отец – считает его моим старым знакомым, а их встречи случайными.

– Понял. Какие планы у вашей дочери на ближайшее время?

– В сентябре начнется активная предвыборная кампания, в августе они с мужем хотят немного передохнуть. Я свяжусь с ней и уточню.

– Что ж, свяжитесь и уточните, – согласился он, и ледяное спокойствие его голоса заставило Летицию нервно вздрогнуть.

 Вернувшись из Финляндии, Филев позвонил Ольге Лаверне.

– Дорогая моя, вас беспокоит человек, которого вы согласились звать отцом. Помнится, вы обещали как-нибудь посетить меня на моей вилле, отчего бы вам прямо сейчас не сдержать обещание?

Ольга постаралась ответить, как можно мягче:

– Простите, но именно сейчас я приехать не смогу – ожидаю известий от Кати. Возможно, мне придется оставить детей у свекра и поехать к ней в Москву.

– Вы сможете вылететь в Москву из Швейцарии, а ваши дети останутся под моим присмотром – это надежно, поверьте мне. Мишелю и Надин здесь понравится, я вас уверяю, – у меня есть все для того, чтобы дети не скучали.

Его напору сопротивляться было трудно, и все же Ольга откровенно заявила:

– Пока я не готова, простите. Все произошло слишком быстро.

Он печально вздохнул.

– Что ж, я это заслужил, вы и так были со мной бесконечно терпеливы. Не сердитесь, старые больные люди иногда бывают назойливы.

У Ольги дрогнуло сердце.

– Я ничего подобного не имела в виду, – она старалась говорить сердитым тоном, но у нее это плохо получалось, – вы ничем не больны и не так уж стары, не нужно спекулировать.

Он ласково засмеялся.

– Вы меня раскусили, Оленька, я бессовестный эгоист и спекулянт. Никогда в жизни не проводил лето в одиночестве и теперь пытаюсь всеми правдами и неправдами заполучить вас с малышами к себе. 

– Это уже более правдоподобно, – не выдержав, она тоже засмеялась.

– Так решено? Тогда я вас жду.

Глава тринадцатая

После долгих колебаний Катя все же решила остановиться в квартире покойной Лилианы – просто потому, что оттуда было намного ближе до Тверской-Ямской, где находилась клиника Бурденко. В день приезда ей повидать Антона не удалось – у него случился затяжной судорожный приступ, и его перевели в реанимацию. Вечером приехал Артем Григорьев, привез Диану с Танюшкой.

– Девочки, пора вам объединить свои силы, потому что поодиночке, чувствую, вы не справитесь.

– Вы – тетя Катя? – тихо спросила Танюшка и неожиданно заплакала: – А папа…

– Тихо, тихо, – Диана обняла девочку, потом посмотрела на Катю и вздохнула: – Сто лет не виделись, да? Я ведь даже не знала, что ты – сестра Антона. Думала – так. Мне утром на работу, пусть Танюша теперь с тобой побудет, ладно? А то она раньше без меня с соседским старичком кантовалась, а теперь его бабка на дачу утащила, так Танюшка без меня целые дни одна сидит, бедненькая. Тебе не тяжело одной с тремя детьми-то будет?

– Конечно, Таня будет здесь, ведь это ее дом, – всхлипнув, Катя с надеждой добавила: – Завтра Антону будет лучше, и мы все вместе к нему пойдем.

– Всем нельзя, не пускают, – тихо возразила Таня, – он устает. И ему очень много уколов делают.

– Места живого нет, – горестно подтвердила Диана, – от судорог, витамины разные, капельницу ставят. Говорят, у него организм витамины не принимает.

Первый судорожный приступ случился у Антона через день после того, как его привезли в нейрохирургическое отделение. Спустя сутки приступ повторился и был более затяжным. Антон слабел, но отказывался принимать пищу, и старенькая нянечка безрезультатно пыталась впихнуть в него кашу, уговаривая, как малого ребенка:

 – Ротик-то открой! Давай, малец, давай, кашка вкусная!

Анализы показали изменение биохимической формулы крови. Как объяснил врач вернувшемуся из Швейцарии Илье, организм Антона Муромцева страдает от истощения, а судороги вызывает отсутствие жизненно важных микроэлементов.

– Неужели нельзя ввести их внутривенно, эти ваши элементы? – расстроено спросил Илья.

– Мы вводим, но они не усваиваются на клеточном уровне. Предположительно, это посттравматический синдром. Его могла вызвать психическая травма в не оправившемся после сотрясения мозга организме. Ну и плюс генетическая предрасположенность, конечно.

– Какая психическая травма может так изменить человека? Он же погибнет от истощения, я четыре дня его не видел, он превратился в скелет! Дело на дни идет, вы что не видите?

Врач сухо ответил:

– Делаем все возможное.

С явившимся по окончании смены Артемом Григорьевым почтенный эскулап вообще поначалу не хотел говорить, сказав, что очень торопится, но сыщик пробудил его любопытство, показав удостоверение частного детектива. 

– Вы все правильно и четко определили, доктор, – подольстился он, когда врач повторил ему то же, что и Илье, – я даже подозреваю, что это за травма, тут чисто личное. А что, если его теперь накачать положительными эмоциями?

Врач на лесть сыщика не поддался и, уже выходя из ординаторской, буркнул:

– Попробуйте, если получится. Когда нет приступов, его разрешено навещать в любое время.

Однако Артем не дал ему спокойно уйти и сумел, забежав вперед, заглянуть в глаза.

– Хорошо бы привезти его дочку, доктор, он ее обожает. Но только у вас в нейрохирургию детей не пускают.

– Ладно, привозите, я дам разрешение, – обойдя его, устало ответил врач и поспешно направился к лестнице.

В тот же день Григорьев привез Таню. Девочка долго сидела рядом с отцом, держа его за руку, пока он внезапно не потерял сознание. Она испугалась и заплакала, но никак не хотела уходить, пока Антона не увезли в реанимацию. Придя в себя, он попросил больше дочь к нему не приводить. Григорьев сильно огорчился, но еще возлагал надежду на скорый приезд Кати с детьми. На следующий день он забежал к Антону и радостно сообщил:

 – Катя звонила, завтра вечером прилетает. Была бы уже сегодня, но не достала билетов на рейсы без пересадок, а с мальцами с самолета на самолет бегать – сам понимаешь.

– Ну и дура, – отвернувшись к стене, сердито прошептал Антон, – сидела бы на месте, детей кормила.

Григорьев расстроился и еще больше огорчился, когда, выходя из палаты, столкнулся с заместителем Антона доктором Седовым – тот, как он знал, ничего хорошего своему больному главврачу сообщить не сможет. Действительно, доктор Седов привез неприятную новость:

– С первого сентября закрываемся. Уже предупредили, что до двадцатого августа всех больных должны выписать, рожениц не принимать, – с безнадежным видом говорил он, поводя длинным носом из стороны в сторону, – только в крайнем случае, если женщина рожает на улице перед клиникой. Не знаю, даже, Антон Максимович, что делать с оборудованием – в клинике столько ценных приборов, мы же специально обучали ребят на них работать. Неужели все выкинуть? Потому что покупателя интересуют только помещения. Санитарка Тоня, что моет полы в коридорах, ходит с ведром и постоянно ревет.

– Кто дал распоряжение закрываться? – слабым голосом спросил Антон.

– Сверху прислали. От покупателя представители приезжают, шныряют везде. Правда, Илья Семенович запретил их впускать – сказал, что еще ничего не решено, не подписано и не оформлено, но они такие наглые, ухитряются прошмыгнуть в любую щель. В диагностическое отделение явились, начали там что-то рулеткой промерять. Женщину с внематочной привезли на диагностику, а они там крутятся, как у себя дома. Я потом, конечно, медсестру отругал, не велел никого пускать.

– От какого покупателя?

– Там какая-то фирма – говорят, представитель правительства Москвы. Мне в частном порядке намекнули, что ими жена мэра заправляет. Скажите, Антон Максимович, как мне в этой ситуации себя вести?

 Антон закрыл глаза и почему-то с раздражением подумал, что теперь Седов наверняка соберется подать документы на отъезд в Израиль – ведь у него мать еврейка. Очень хороший врач – вдумчивый, руки золотые. До сих пор уезжать не хотел, потому что прекрасно знал: за границей его диплом недействителен – придется переучиваться или вообще менять специальность, а в России хоть мало-мальски, но оценят. Оценили, как же! А что делать санитарке Тоне, вообще неясно – в частной клинике она получала приличные деньги, могла прокормить детей и даже мужа-алкоголика, а в государственной поликлинике или больнице ей даже на двух ставках больше восьмисот рублей не заработать. Ладно, Тонька, может, пойдет на рынок торговать, а вот с диагностами действительно ерунда получилась – специально ведь посылали ребят на два месяца в Германию, валютой за них заплатили.

Седов решил, видно, что больной заснул, подождал немного и потихоньку вышел, а через час медсестра ввела в палату Дарью Абросимову. Та лишь руками всплеснула, увидев Антона:

– Антоша, как ты похудел! Мне бы так! – она произнесла это с таким искренним чувством сожаления, что Антон улыбнулся.

– Ты единственная, Дашуня, кто в настоящий момент мечтает поменяться со мной местами, – прозвучало это еле слышно, и Дарья смутилась, поняв, что сказала несуразицу.

– Я, Антоша, в том смысле, что ты неплохо выглядишь.

– Расскажи, как твоя Нонна. Болей в области живота нет?

– Все у нее в порядке. Ох, Антоша, – Дарья оживилась, – мы хоть и напереживались, конечно, но, как говорят, что ни делается, то к лучшему. Она после этого случая дала отставку своему артисту, и мой полковник просто в восторге. А на той неделе собирается на месяц в Англию – изучать язык.

– Кто собирается изучать язык, твой полковник?

– Да ну тебя, какой полковник – Нонна. Ты представляешь, тот мальчик – Алеша – нам позвонил из Лондона, чтобы узнать, как она. Он еще в машине, когда мы его везли до метро, спросил наш телефон. Полковнику моему этот парнишка, кстати, понравился безумно, и мне тоже – чувствуется в нем какая-то мужественность, да? Так ладно, на чем я остановилась – этот Алеша, значит, позвонил, и они с Нонночкой по телефону тыры-пыры, а потом она ему звонит, а неделю назад вдруг заявила: еду с группой в Оксфорд на месяц. Смотрю – вся аж светится. Никогда со своим артистом она так не светилась, а тут прямо сама не своя. Ну и что делать прикажешь? Полковник говорит: пусть едет, может, что у них и получится. Ты ведь знаешь, он у меня мужик строгий, и если уж он говорит, то я молчу. Короче, на следующий вторник у нее билет. Ты-то как думаешь?

– Не знаю, – прошептал Антон и тяжело вздохнул, – думаю, не стоит вмешиваться.

– Ладно, – спохватилась она, – что я все о своем тарахчу! Я вот тут о вашей клинике узнала, так меня аж за жабры взяло – столько труда вложено, столько денег! Мне мой полковник – он у меня дошлый – велел спросить у тебя, с какой стати вдруг вся эта бодяга закрутилась – ведь работала клиника, не было разговору ни о какой продаже.

– Кому-то в Москве нужна эта земля, как я понимаю, а с Москвой не поспоришь.

Он устало закрыл глаза, но Дарья, в отличие от Седова, не намерена была дать ему отдохнуть.

– Вот-вот, мы так и подумали. Короче, Антоша, мы тебе предлагаем выход: заключаешь договор с нашей Ассоциацией об обслуживании наших больных, мы гарантируем минимальную оплату, потому что средств нам отпускают не так много. Конечно, в каком-то смысле это тебе не так выгодно, но зато с совокупного годового дохода налог не берется, и у нас, помимо прочего, статус международной благотворительной организации – пока ты будешь под нашей эгидой, тебя побоятся тронуть. Наш офис уже пытались выселить из того здания, куда ты ко мне заходил, – обломились.

Антон слабо улыбнулся.

– Даша ты Дашуня, спасибо, но только я ведь не хозяин клиники и таких вещей решать не могу.

– Правда? – изумилась она. – А я думала, что клиника твоя. Тогда я поговорю с хозяином. Давай мне его координаты, я на него насяду.

– Хорошо, Дашуня, только скажи, что от меня, а то сразу пошлет подальше, он нервный.

На следующий день, созвонившись с Ильей и сославшись на Антона, Дарья договорилась о встрече. Она насела на него так энергично, что он сначала растерялся, потом почувствовал раздражение, но по окончании их разговора согласился, что в словах этой настырной женщины есть здравый смысл.

– Я вижу, вы уже оценили все преимущества моего предложения, – с благодушием, свойственным полным людям, заметила Дарья, сразу раскусившая во владельце клиники совершенно не разбирающегося в бизнесе человека, – льготное налогообложение, преимущество находиться под эгидой авторитетной международной организации. Вы, господин Шумилов, как я уже поняла, научного склада человек и в делах совершенно не разбираетесь, не в обиду вам будет сказано.

– Да нет… я… в принципе вы правы, конечно, – смущенно пролепетал он, – сегодня я буду у Антона и…

– Вот и хорошо, Антоша подтвердит, что меня вам опасаться не стоит. Но, естественно, не спешите, подумайте.

Когда в кармане Андрея Пантелеймоновича зазвонил телефон, в Умудске уже заканчивался рабочий день.

– Дядя Андрей, у меня тут появился вариант по поводу клиники, – весело сказал Илья, – думаю, удастся избежать ее продажи.

– Я прошу об одном: не спеши, – коротко ответил депутат, выслушав рассказ племянника, и тут же, отложив все дела, велел секретарю готовиться к вылету в Москву.

Его самолет приземлился в столице около полуночи по московскому времени. Впервые в жизни он, сойдя с трапа, не помчался к Инге, а велел шоферу ехать на дачу к Виктории, где ночевал племянник. Поднявшись в примыкавшую к детской маленькую комнату, в которой Илья обычно допоздна работал со своим ноутбуком, Андрей Пантелеймонович, даже не поздоровавшись и не обратив внимания на пыль вековой давности, с размаху плюхнулся в старое кресло.

– Дорогой мой, – строго произнес он, – я не понял, что за блажь с клиникой? Ты не хочешь продавать клинику? Или ты разбогател? – внезапно в голосе его мелькнуло подозрение: – Или… тебе стало известно, где деньги, украденные Лилианой?

– Ты с ума сошел? – возмутился Илья, раздраженный его тоном и этим неожиданным подозрением. – Причем тут эти деньги? С долгами фирмы, как я уже говорил, рассчитаюсь, продав свои патенты. Я разговаривал с Филевым во время похорон Лилианы – он не хочет, чтобы я продавал патенты в России, и готов их выкупить даже за большую сумму. Да и клиника тоже приносит доход. Так что с голоду, видишь, я пока не умираю, а дальше буду думать.

Андрей Пантелеймонович пожал плечами.

– Думай, думай. Этот Филев хитрый мужик – после того, как нажил миллионы на твоих патентах, он дает тебе крохи. А что касается твоих доходов от клиники, то ты будешь постоянно жить на вулкане. Или посвяти свою жизнь хождению по судам, потому что в Москве государственной регистрации права собственности на земельный участок можно добиться только через суд. Это противоречит Конституции РФ и акту о «Единстве юридической судьбы застройки и земельного участка», но это право сильного, а оно старше человечества.

– Та энергичная дама, которая сделала мне это предложение, обещала все хлопоты взять на себя, – с некоторым смущением в голосе возразил Илья, – а она действует от имени благотворительной организации, поэтому с ней будут считаться. Мне даже кажется, что заниматься подобными делами ей доставляет удовольствие – у некоторых это в крови. Что касается меня, то я одинаково далек и от медицины, и от алмазного бизнеса, меня не столько интересуют клиника или этот холдинг, куда ты собираешься вложить деньги, сколько Антон – он переживает из-за всего этого.

Андрей Пантелеймонович даже не пытался скрыть своего раздражения.

– Причем здесь Антон, ты что, ребенок? – он возмущенно повысил голос. – Это твои деньги, а не Антона,