Глава первая

Последнюю декаду августа девяносто девятого года Лоренс Тэкеле проводил на своей португальской вилле в Эштремадуре вблизи Лиссабона. Внешне он теперь мало напоминал застенчивого малавийского студента, почти сорок лет назад приехавшего в Москву грызть гранит науки и нашедшего спасение от суровых российских морозов в горячих объятиях Веры Трухиной. Это был поджарый чернокожий джентльмен с абсолютно седыми кучерявыми волосами, красивыми чертами лица и движениями, полными того достоинства, которое дают деньги, власть и сознание собственной значимости.

В Португалии находился центральный офис его компании, занимавшейся экспортом древесины и электронного оборудования для целлюлозной промышленности. Господин Тэкеле много работал и в свободные минуты не хотел отказывать себе в маленьких житейских радостях. Две его секретарши выглядели очаровательно, имели стройные ноги и гладкую кожу. В остальном они совершенно не походили друг на друга, и это давало возможность их шефу постоянно ощущать волнующее разнообразие всех прелестей бренной жизни.

Пухленькая Кристина имела длиннейшие в мире прямые золотистые волосы, молочно белую кожу и бойкий характер, в то время как застенчивая Энкарнасьон – тоненькая шоколадно-коричневая мулатка – выбрала для своих черных блестящих кучеряшек самую короткую из всех модных стрижек.

Лоренс Тэкеле официально имел трех жен. О двух младших, оставшихся в Малави, он вспоминал очень редко и с полнейшим равнодушием, зато мысли о первой жене Денизе неизменно наполняли его душу яростью и отвращением.

«Грязная шлюха! Дочь дипломата, видите ли! А ведь когда мой отец и Херберт Банда, ее дядюшка, устроили наш брак, она уже была беременна. Навязала мне своего ублюдка Фредерика и даже особо этого не скрывала. Я дал ему свое имя, помог продвинуться, а как он меня отблагодарил? В двадцать пять лет с моей помощью стал генералом и немедленно начал мне пакостить. И все, чтобы завладеть моими деньгами. Сколько раз он пытался настроить против меня своих братьев! Счастье, что Альфредо, Эндрю и Родерик оказались верными сыновьями. Жаль только, что эти три мальчика, как и их матери, не отличаются большим умом – разве им можно доверить компанию! Они и выдали мне планы Фредерико исключительно по глупости – сочли, что от меня получат больше, чем от него. Что ж, они и получат свою долю – когда я умру. А до этого пусть трудятся в поте лица и считают свои квачи, потому что я больше никому, кроме Теодора не доверю свои деньги. Пусть у него светлая кожа его русской матери, но он также унаследовал от нее ум и благородство. А Джон, наш с Денизой общий сын! Как я гордился его талантами, его светлым умом, сколько надежд в него вкладывал! Он всегда заносился, презирал младших братьев и, в конце концов, спелся с Фредерико. Что ж, оба они уже никогда не смогут мне вредить…»

Опять и опять в мозгу Лоренса всплывало воспоминание о том, как в середине девяностых Фредерико и Джон, сыновья Денизы, воспользовавшись своими связями в правительстве, сумели получить ордер на его арест. К несчастью для себя они решили вовлечь в заговор сводных братьев – сыновей Лоренса от двух других жен. Те, однако, посовещались и решили, что предупредить отца будет для них выгоднее. За час до того, как в дом Тэкеле явились представители власти, глава семьи вылетел из Малави, оставив с носом Фредерико, Джона и их мать, которая, конечно же, являлась вдохновительницей заговора. Более того, он успел отдать распоряжение «заморозить» все счета Денизы и ее сыновей в европейских и американских банках, так что все трое, в конечном счете, оказались у разбитого корыта, имея в своем распоряжении только две тысячи малавийских квач и захваченные ими земли отца в районе реки Шире и озера Ньяса.

 Разумеется, жалкие чайные плантации не смогли утихомирить аппетиты этих монстров, спустя два года Фредерико с Джоном все-таки смирились, пошли на попятный – передали через младшего брата Родерика, что желают примирения. Произошло, дескать, недоразумение, а оба они всегда чтили и будут чтить отца.

Тэкеле с усмешкой вспомнил, как наивный глупыш Родерик долго уговаривал его простить братьев. В конце концов, отец притворился смягчившимся и велел сообщить непокорным отпрыскам, что отцовское сердце не выдержало, и он ждет их с матерью, женами и детьми в Амстердаме на семейный совет. Встреча была назначена на восьмое августа девяносто восьмого года. Седьмого августа самолет с двумя поколениями отпрысков Денизы вылетел из Каира, а через двадцать минут после взлета страшный взрыв уничтожил всех находившихся на борту людей.

Расследование показало, что причиной трагедии явилась неисправность двигателя. Сам Тэкеле, когда ему сообщили о гибели сыновей и внуков, лишь пожал плечами и не выказал никакого интереса к причинам катастрофы. Если он о чем-то и сожалел, то только о том, что Денизы не было на борту – в последний момент она решила остаться дома из-за болезни любимого внука Энрике, сына Фредерико. Тогда же господин Тэкеле впервые за несколько лет посетил Малави – почтить память родных, как было напечатано в газетах «The African» и «This is Malawi», а фактически для того, чтобы восстановить свои права на земли в долине реки Шире и чайные плантации на берегах озера Ньяса.

Ему пришлось встретиться с Денизой, и вид ее, как всегда, вывел его из себя. В элегантном жакете европейского покроя и в мини-юбке, открывавшей чуть ли не до самого основания стройные эбонитовые ноги, эта женщина больше походила на проститутку, чем на мать, оплакивавшую сыновей. И это в пятьдесят-то с лишним лет!

Глядя на Денизу, Тэкеле со злобой вспоминал, сколько раз она требовала, чтобы он отказался от своей веры и перешел в католичество. Дважды он уже был почти готов ради нее пойти на это – так велика была ее власть над ним. В последний момент останавливала мысль о том, что христианство обрекает мужчина на моногамию. Когда же ему надумалось взять себе еще двух жен, с Денизой приключилась настоящая истерика. Как же она тогда вопила – от злости у нее на губах даже пена выступила.

«Я превращу твою жизнь в ад, Лоренс! Ты будешь вспоминать обо мне даже в день страшного суда!»

Что ж, Дениза приложила и продолжает прилагать все усилия для того, чтобы выполнить свое обещание. Теперь, когда Фредерико с Джоном и их отпрыски мертвы, она растит в ненависти к мужу единственного оставшегося в живых внука Энрике – осмелилась даже намекнуть при мальчике, что его дед Лоренс Тэкеле причастен к гибели своей семьи. К сожалению, в Малави Дениза пользуется большим влиянием, и пока трудно что-либо предпринять против нее, не вызвав подозрений. Вот если б она взяла этого щенка Энрике и поехала с ним куда-нибудь в кругосветное путешествие!

Эта мысль начинала свербеть в мозгу Тэкеле всякий раз, когда по электронной почте приходил отчет от его малавийского поверенного. Пухленькая секретарша Кристина, видя хозяина помрачневшим, завлекающе улыбалась и старалась мимоходом задеть его ягодицами. Другую же секретаршу, Энкарнасьон, работавшую в офисе меньше года, окаменевшее лицо Лоренса обычно заставляло робеть. Вот и теперь, войдя в кабинет шефа и положив перед ним белый прямоугольник, она испуганно заморгала длинными ресницами, голос ее дрожал:

– Простите, сеньор, эти господа настойчиво требуют, чтобы вы их приняли. Они отказались что-либо объяснять, сказали, что название их фирмы на визитной карточке вам все объяснит. Я с этой аббревиатурой незнакома, простите сеньор.

Лоренс бросил взгляд на ничего не объяснявшую Энкарнасьон аббревиатуру и, слегка вздрогнув, кивнул головой.

– Проси.

Он поднялся навстречу невысокому мужчине с пронзительным взглядом серых глаз и миловидной женщине в элегантном костюме. Сероглазый гость вежливо приветствовал хозяина:

– Рад вас видеть, мистер Тэкеле. Разрешите представить вам нашего программиста Джин Миллер.

Тэкеле любезно склонил голову.

– Прошу вас, садитесь, господа.

Подождав, пока визитеры сядут, он опустился в свое кресло, но не сделал никакой попытки завязать разговор – даже не задал общепринятых вопросов о делах и здоровье. Сероглазый еле заметно усмехнулся и спокойно заметил:

– Мне кажется, сэр, наш визит вас немного удивил. Хотя не так давно вы сами были клиентом нашей фирмы.

– Разве я остался вам должен? – голос Тэкеле звучал напряженно. – Кажется, я добросовестно оплатил все представленные вами счета и перевел ту сумму, которую мне назвали, но если…

Гость отрицательно покачал головой.

– Нет-нет, мистер Тэкеле, мы не имеем к вам никаких претензий, но теперь нам нужна ваша помощь. И мы готовы щедро ее оплатить.

Глаза африканского бизнесмена беспокойно забегали.

– Учитывая специфику вашей деятельности… гм… – нервничая, произнес он, – не знаю, чем я мог бы быть вам полезен.

Сероглазый мягко улыбнулся.

– Мистер Тэкеле, надеюсь, вы помните, каким образом были оплачены выставленные вам нами счета?

Холодно пожав плечами, Тэкеле вскинул голову и выпятил вперед подбородок.

– Разумеется. Мой немецкий банк перевел названную мне сумму на указанный вами счет в миланском отделении итальянского банка Конти. Транзакция итальянцами была подтверждена, но если возникли какие-то недоразумения…

– Мистер Тэкеле, – прервал его визитер, – разрешите мисс Миллер ввести вас в курс дела, – он повернулся к Джин Миллер, сидевшей со сложенными на коленях, как у школьницы, руками, – пожалуйста, Джин, объясните все мистеру Тэкеле, как специалист.

– Мистер Тэкеле, – начала она, – вам наверняка приходилось слышать о хакерах, которые иногда балуются с банковскими счетами.

Тэкеле сунул в рот жвачку и какое-то время усиленно работал челюстями, разглядывая молодую женщину, потом ответил:

– Да, разумеется.

– Наша фирма владеет контрольным пакетом акций банка Конти, через который проходят все наши основные финансовые операции. Так вот, спустя какое-то время после того, как из вашего немецкого банка нам были перечислены деньги, с наших счетов и со счетов других клиентов банка были украдены значительные суммы.

Африканский бизнесмен искренне возмутился:

– Не понимаю, о чем речь, господа, вы собираетесь меня в чем-то обвинить? На каком основании?

– Ни в коем случае, ни в коем случае, господин Тэкеле! – заторопилась Джин. – Разрешите мне договорить до конца.

– Говорите, – угрюмо буркнул Тэкеле.

– Поскольку вы знакомы со спецификой нашей работы, не стану говорить полунамеками. Обращаться к помощи полиции для нас крайне нежелательно. Поэтому в то время банк Конти смирился с потерями, возместив клиентам украденные суммы. Однако вскоре нам стало известно, что деньги регулярно пропадают и со счетов клиентов других европейских и американских банков. В конце концов, этой проблемой заинтересовался Интерпол.

– В моем немецком банке подобной проблемы нет, – отрезал африканец.

– Это нам тоже известно, – улыбнулся сероглазый.

– Со всеми пострадавшими банками, – продолжала Джин, – банк Конти постоянно проводит финансовые операции.  Сеть таких банков охватывает почти всю Европу – ведь мы, как вы знаете, используем самые передовые методы и технологии, поэтому нам часто приходится делать дорогостоящие покупки. Привлекать к себе внимание Интерпола нам ни к чему, вы понимаете. И к нашим клиентам тоже, пусть даже и к бывшим.

Лицо Тэкеле стало каменным, тон ледяным:

– Однако мне давали гарантии…

– Вот именно! – подхватила Джин. – Поэтому мы решили опередить неповоротливый Интерпол и самостоятельно вычислить хакера. Официальный директор банка господин Конти договорился о проведении частного расследования с фирмой «Филев». Возможно, вы о ней слышали.

– Разумеется, я пользуюсь их системами защиты информации. Они, на мой взгляд, вне конкуренции, поэтому, возможно, мой немецкий банк и не пострадал.

Тяжело вздохнув, Джин покачала головой.

– Все намного серьезней. Позвольте, я расскажу о результатах работы специалиста фирмы «Филев». Он обнаружил, что по следу совершенной вашим немецким банком транзакции хакер проник в базы данных банка Конти и оттуда получил доступ к счетам клиентов. От Конти он – опять-таки по следам совершаемых банком Конти операций – проникает в базы данных других банков-партнеров.

Впервые лицо Тэкеле выразило тревогу

– В таком случае и Интерпол может проследить транзакции. Тогда они доберутся до вас и… до меня. Но почему вы решили, что все началось с моего немецкого банка?

Заметив его беспокойство, Джин переглянулась с сероглазым.

– Хакер проникает в базы данных не непосредственно, – объяснила она, – а через частные серверы. Использовав сервер, хакер запускает на него вирус и полностью его «сжигает» Владельцы серверов не имеют ко всему этому никакого отношения, это бизнесмены, владельцы солидных фирм и предприятий в различных частях света, потеря серверов приносит им существенные убытки.

Тэкеле помолчал немного прежде, чем отрывисто бросить:

– Антивирусные программы?

Джин тяжело вздохнула:

– Бессильны против данной модификации вируса, сервер обычно «сгорает» полностью. В какой-то степени это нам на руку, поскольку Интерпол во всей этой катавасии в ближайшее время вряд ли разберется. Однако специалист фирмы «Филев» сумел восстановить кое-что из уничтоженной информации и вычислить путь украденных денег. В двух словах: покружив по свету и заметя следы, деньги оказываются на счетах клиентов вашего немецкого банка.  

Черные глаза Тэкеле сверкнули возмущением, он выдул огромный пузырь из жевательной резинки, и тот лопнул, издав выразительный хлопок.

– Это невозможно, все наши клиенты – честные люди.  У вас нет никакого права следить за движением их счетов.

– Разумеется, – поспешно согласилась Джин, – именно это разрешение мы и хотим от вас получить. Отследить поступления на счета ваших клиентов нам нетрудно. Например, Анни ван Глек живет в Амстердаме. Развелась с мужем, и он открыл в Германии счет на ее имя. Анни имеет собственные сбережения, работает медсестрой в больнице и деньги мужа пока не трогает – собирается в дальнейшем использовать их, чтобы дать образование сыну. Другой клиент – Олаф Свенсон из Стокгольма. Разведен, работает в сфере обслуживания, бывает в Германии наездами, питает слабость к элегантным женщинам и любит весело проводить отпуск, поэтому из его заработка ежемесячно идут отчисления на счет в вашем банке. В течение года он их не трогает, снимает только во время отпуска. Недавно на счета Свенсона и ванн Глек были переведены огромные суммы, однако вскоре эти деньги исчезли. Ни Анни ван Глек, ни Олаф Свенсон даже не подозревают, что в течение нескольких часов они были очень богатыми людьми. Для хакера они явились лишь промежуточным этапом, хакер выбрал счета этих и некоторых других клиентов лишь потому, что они очень редко ими пользуются. Чтобы выяснить, куда уходят деньги дальше, специалисту фирмы «Филев» необходимо получить доступ в базы данных вашего немецкого банка. Мы обратились к президенту акционерного общества вашего банка господину Теодору Трухину-Тэкеле, которого вы три года назад официально признали своим сыном и основным наследником, однако он посоветовал прежде обратиться к прокурору за ордером. Вы понимаете, что для нас это неприемлемо.

Какое-то время Тэкеле продолжал жевать молча, и лицо его оставалось бесстрастным.

– Что ж, – ответил он наконец, – Теодор прав, информация о клиентах банка защищена законом. 

Приветливое лицо сероглазого мгновенно окаменело, глаза угрожающе сверкнули.

– Мистер Тэкеле, хочу напомнить, что благодаря нам вы сумели вернуть свою недвижимость в Малави и избавиться от… гм… недоброжелателей.

Тэкеле застыл, перестав жевать, и от этого на миг стал похож на статую из черного мрамора.

– Шантаж? Вы нарушаете наше главное соглашение, господа: ни при каких условиях не напоминать клиенту о выполненной для него работе.

 В его голосе было больше презрения, чем гнева – презрения черного человека к этим белым, которые не выполняют даже предложенных ими самими условий. Джин Миллер с укором взглянула на своего коллегу.

– Что вы, мистер Тэкеле, – торопливо проговорила она, – мы никогда не нарушаем заключенных соглашений, а в данном случае исходим из наших с вами общих интересов. Дело в том, что специалист фирмы «Филев» утверждает, будто хакер – один из ваших системных программистов.

– Вы подозреваете кого-то из моих людей?

Джин развела руками.

– Пока никого конкретно. Однако, лишь зная детали работы ваших системных программ и системы защиты информации, можно было по следу совершенной вашим банком транзакции проникнуть в базу данных банка Конти, а оттуда – в базы данных других банков. И именно поэтому украденные деньги в итоге собираются на счетах ваших клиентов – небольшое изменение программы, и отследить их дальнейшее движение становится невозможным. Поэтому мы и просим вас разрешить доступ ко всей закрытой информации для специалиста фирмы «Филев».

Впервые за все время Лоренс Тэкеле позволил себе криво усмехнуться.

– Вот как, – сказал он, – однако этот хакер, в отличие от вашего специалиста, сумел проделать свои штучки, не прося ни у кого разрешения. Поэтому вряд ли ваш специалист сумеет с ним справиться – даже если получит доступ.

Джин Миллер вновь успокоила взглядом своего собравшегося вспылить партнера.

– Мистер Тэкеле, – мягко возразила она, – специалист фирмы «Филев» не может, подобно хакеру, взламывать счета, он согласен действовать только законным способом с согласия президента правления вашего банка. Однако, думаю, выявить сотрудника, злоупотребившего своим положением, в ваших интересах.

– До того, как это сделает Интерпол, – добавил сероглазый таким тоном, что африканский бизнесмен слегка вздрогнул, но все же постарался сохранить невозмутимый вид.

– Все это выдумки, господа, я ни на грош не верю обвинениям в адрес моих сотрудников. Никто из моих клиентов ничего не потерял, репутация моего банка безупречна, и делить с вами убытки из-за всех этих надуманных обвинений я не намерен. Ваши потери – только ваши потери. Если же вы, паче чаяния, правы, то… Я уже стар, если Интерпол до всего этого когда-нибудь и доберется, меня уже не будет в живых.

Сероглазый понимающе кивнул.

– Хочу заверить вас, мистер Тэкеле, что даже в случае вины кого-то из ваших сотрудников, мы не станем требовать возмещения ущерба. Для нас главное – выйти на хакера, а со своими людьми разбирайтесь сами. Более того, мы прекрасно понимаем, что за доступ к информации следует платить. Мы готовы.

Тэкеле, понимавший, что ему, в конце концов, придется согласиться, удовлетворенно наклонил голову.

– Ваши условия?

Слова сероглазого падали тихо, но отчетливо:

– Нам известно, какое неудобство доставляет для вас… гм… скажем, существование вашей первой супруги, мадам Денизы Тэкеле и ее внука Энрике.

 Веки Лоренса дрогнули и опустились, чтобы скрыть блеск черных глаз.

 – И вы предлагаете устранить это неудобство в обмен на доступ в базу данных?

– В тот день, когда хакер будет в наших руках, мадам Дениза и ее внук перестанут вам докучать.

Голова старого малавийца опять какое-то время своей неподвижностью напоминала черный мрамор, потом он отрывисто бросил:

 – Хорошо, я отдам соответствующие распоряжения сыну. Один из сотрудников фирмы «Филев» может получить доступ в базу данных. Только один человек, господа, – Тэкеле выразительно поднял палец, – и этот человек будет работать в тесном контакте с начальником нашей службы информационной безопасности, сообщать ему о каждом своем шаге. Как только хакер окажется в ваших руках, я буду ждать, что вы выполните взятое вами обязательство.

Сероглазый кивнул.

 – Мистер Тэкеле, вам уже пришлось убедиться, что мы свои обязательства выполняем безукоризненно.

Ничего не ответив, Тэкеле поднялся, давая понять, что больше не располагает временем. Джин Миллер и ее спутник последовали его примеру. Проводив гостей, Лоренс дважды прошелся по кабинету, потом нажал кнопку вызова секретарши. Златокудрая Кристина появилась перед ним с неизменной улыбкой на хорошеньком личике и призывно вильнула попкой.

– Да, сеньор?

– Моя внучка Лиза у себя? – спросил он, делая ей знак приблизиться.

Она подошла и улыбнулась еще призывнее.

– Сеньор, сеньорита Лиза с утра уехала кататься верхом с сеньором Педро. Она обещала вернуться к обеду.

Тэкеле взглянул на часы – до обеда оставалось еще больше часа, особо срочных дел пока не намечалось, и после только что состоявшейся напряженной беседы ему захотелось расслабиться. Расстегнув брюки, он притянул к себе Кристину, задирая ей юбку, под которой, как обычно, ничего не было. Однако недавний разговор выбил его из колеи сильней, чем ему хотелось бы, эрекция никак не наступала. Безрезультатно поелозив по его обмякшей плоти, девушка соскользнула на пол и, встав на колени, умело приникла ртом к бессильно болтавшемуся мягкому отростку.

Когда Тэкеле вышел к обеду, он выглядел вполне удовлетворенным и не выказывал никакого раздражения из-за отсутствия Лизы, задержавшейся на прогулке со своим кавалером. Впрочем, ему пора было бы к этому привыкнуть – за месяц своего пребывания на вилле деда она опаздывала регулярно. Ни от кого другого старый малавиец не потерпел бы такого неуважения, но он питал слабость к этой девочке, которую выделял из многочисленного сонма своих потомков.

«Сын Теодора – не очень приятный мальчишка и бездельник, – думал Лоренс, – но эта девочка очаровательна! Пусть она и белая, но намного приятней, чем дети Эндрю, Альфреда и моих дочерей. Возможно, дети Родерика тоже будут приятными – он милый мальчик. Нужно отправить его учиться в Европу и подыскать хорошую жену. Пусть даже у нее будет светлая кожа. В конце концов, я начинаю верить тому, что говорили коммунисты, когда я учился в Москве – цвет кожи не имеет значения. Дети… дети Джона и Фредерика… Нет, из внуков Денизы все равно не вышло бы ничего путного, и все что я сделал, я сделал правильно – они должны были умереть»

Тем не менее, при мысли о погибших сыновьях и внуках он внезапно опять помрачнел и насупился. От тяжелых размышлений его отвлек голос служанки, доложившей:

– Сеньор, сеньорита Лиза и сеньор Педро приехали. Сеньор Педро в гостиной, а сеньорита Лиза пошла к себе переодеться. Она говорит, что не будет обедать – они перекусили.

– Гм.

Старик отложил салфетку и направился в гостиную. Внучка постоянно нарушала установленный им в доме на «английский» манер распорядок дня, и он всерьез рассердился бы, будь на месте Лизы кто-то другой, но теперь ему это и в голову не пришло.

В гостиной прохаживался, похлопывая себя хлыстиком по сапогу, стройный черноволосый юноша с ярко синими глазами. Тэкеле знал, что Педро Хуарес происходит из аристократической, но обедневшей семьи. Утверждали даже, что предки Хуаресов были в родстве с королем Альфонсом Первым Энрикишем, хотя точно доказать это было бы трудно – все-таки, прошло более восьми сотен лет с тех пор, как этот национальный герой Португалии разгромил мусульман в битве при Орики и присвоил себе титул короля. В рукопожатии хозяина и гостя со стороны первого можно было ощутить оттенок снисходительности, со стороны второго – подобострастия. Пожимая черную руку, Педро Хуарес по-английски осведомился о здоровье и передал наилучшие пожелания от своей матушки, Тэкеле небрежно кивнул и буркнул по-португальски нечто, трудно поддающееся расшифровке.

С молодым аристократом Лиза Трухина познакомилась в аэропорту в день своего прибытия в Лиссабон, и синеглазый красавец немедленно предложил очаровательной русской девушке стать ее гидом при осмотре достопримечательностей португальской столицы. Через два дня он уже называл себя ее верным рабом, и смешливая Лиза вертела им, как хотела. Они объяснялись по-английски – Педро в течение нескольких лет жил и учился в Англии и свободно говорил на этом языке, хотя никак не мог избавиться от акцента. Это его крайне огорчало – он преклонялся перед англичанами и американцами, открыто выказывая презрение ко всему португальскому. Тэкеле, мало интересовавшийся пристрастиями гостя, продолжил разговор по-португальски:

– Где моя внучка?

– Переодевается после прогулки, синьор. Велела мне ожидать ее здесь.

– Гм, вы с ней довольно быстро нашли общий язык, не так ли?

Лицо Педро выразило благоговейный восторг.

– Моя матушка донья Бланка была в восхищении, когда я на той неделе представил ей сеньориту Лизу – мы случайно встретились в оперном театре «Сан-Карлуш». Моя матушка, синьор, обожает оперную музыку и часто посещает театр со своей подругой, близкой родственницей премьер-министра. Вообще, наша семья во все времена принадлежала.… Хотя, извините, синьор, я отвлекся. Я хотел, раз уж представилась возможность, поговорить с вами наедине… Синьор, вы разрешите мне считаться женихом вашей внучки? Моя матушка полностью одобряет мои намерения.

Тэкеле вытащил из кармана жевательную резинку, сунул в рот, пожевал, но ничего не ответил, подумав про себя:

«Эге, видно ты и твой братец уже промотали отцовское наследство, раз твоя мать с такой энергией набивается в родственники к старому негру».

Он знал, что Рамон, старший брат Педро был гомосексуалистом и все оставшиеся от отца деньги тратил на своих многочисленных любовников, а сам Педро, два года проучившись в Оксфорде, бросил университет, попытался заняться бизнесом, но оказался никудышным бизнесменом и разорился в пух и прах. Внешне этот синеглазый аристократ выглядел желторотым юнцом, хотя имел за своей спиной богатое прошлое, да и лет ему было не так уж мало – где-то под тридцать.

Подростком Педро, как и его брат, выказывал склонность к однополой любви, но, вернувшись из Англии, поменял ориентацию. Когда бизнес не удался, он попытался создать рок группу на пару со своей подружкой и двумя студентами из Порту. В один прекрасный день эту подружку вместе со студентами нашли в его квартире мертвыми. Результаты экспертизы показали, что смерть наступила от передозировки наркотиков. Педро сумел доказать, что в тот день уезжал из столицы, поэтому ему не было предъявлено никаких обвинений, но слухи ходили самые разные.

Увидев, что старый малавиец молчит, Хуарес хотел добавить еще несколько аргументов в свою пользу, но в это время в гостиную впорхнула Лиза.

– Здравствуй, дедушка, я тебя сегодня утром видела или нет? Дай поцелую на всякий случай, – она чмокнула просиявшего Тэкеле в щеку и повернулась к потомку короля Альфонса: – Слушай, Петька, я немного устала, у меня от этой лошади вся задница ноет. Ой, прости! – она фыркнула и прикрыла рукой рот. – Ты меня во дворец Ла Эштрела потом свозишь, ладно? Я тебе позвоню.

Огорченный тем, что не получил ответа от Тэкеле, и вдвойне опечаленный решением Лизы отказаться от поездки во дворец Ла Эштрела, Педро все же был доволен возможностью перейти на английский. Он склонился перед Лизой так низко, как восемьсот лет назад португальцы кланялись его предку Энрикешу:

– Я готов отвезти вас туда в любой момент, моя королева.

На прощание молодому аристократу дозволено было благоговейно припасть к тоненьким пальчикам. Тэкеле, проследив взглядом за слугой, затворившим за Хуаресом дверь, повернулся к внучке.

– Этот Хуарес просил у меня твоей руки, – сказал он безо всякого выражения.

– Что, пардон? – она со смешком вытаращила глаза.

– У него недурная внешность для белого, – невозмутимо продолжал старик, – и, возможно, он наговорил тебе кучу вздора о своем королевском происхождении. Однако я наводил справки относительно состояния дел его семьи и…

– Дед, – весело перебила его Лиза, – ты меня за дуру считаешь, чтобы за него выйти? Петька, конечно, ничего парень, но все время крестится, надоело уже.

– Что ж, крест – символ их католической веры, – рассудительно заметил Тэкеле, – хотя сам я – правоверный мусульманин и предпочел бы, чтобы мои дети и внуки тоже исповедовали мою веру. Однако твой отец, когда я один раз поднял этот разговор, заявил, что он вообще неверующий. Это и неудивительно – помню, в то время, когда я учился в Москве, верить считалось не меньшим грехом, чем воровать.

– Это все ерунда, дед, история. Сейчас в России кто во что хочет, в то и верит. Я в Москве на Пасху два раза в церкви была, и в католических соборах мне тоже нравится, очень красиво. Только я за верующего замуж не выйду, нудно очень. Петька, например. Собор увидел – крестится, колокольный звон услышал – крестится. Даже перед тем, как меня трахнуть, крестится.

Тэкеле был шокирован. Он чопорно произнес:

– Ты имеешь в виду, что ты с ним…

Лиза слегка смутилась и очаровательно повела плечами.

– Да ладно тебе, дед, что за ерунда – все сейчас так делают. Вообще-то, конечно, нехорошо было мне тебе об этом говорить, извини. Так – сорвалось. Да мне уже этот Педро и надоел – я в опере с одним мальчиком из России познакомилась, его Дмитрием зовут. У него отец дипломат, Дима к нему на лето приехал. Я ему как раз сейчас звонила, когда переодевалась, мы с ним завтра в Романский собор хотели съездить. Так что Хуарес – вчерашний день.

– Гм, – Тэкеле подумал и решил с ней не спорить, – но ты, надеюсь, позаботилась, чтобы никаких последствий…

Лиза весело рассмеялась и махнула рукой.

– Ты что, дед, думаешь, я вчера родилась? Да я уже три года таблетки пью.

– Не только в этом дело. Видишь ли, этот Хуарес имел довольно сомнительные связи. Его прежняя подруга была наркоманкой, его брат – гомосексуалист.

– Голубой? Круто! А он мне даже не рассказал! Не волнуйся, дед, СПИД – это страшные сказки для плохих детей. Да ладно, не расстраивайся из-за этого Петьки – хочешь, я его завтра же пошлю подальше?

– Да, кстати, – вспомнил вдруг Тэкеле, – назавтра ничего не планируй, потому что завтра мы с тобой вылетаем в Германию к твоим родителям.

Лицо Лизы вытянулось.

– В Германию? Но почему? Я же еще неделю хотела здесь побыть! Это из-за того, что я тебе рассказала про Петьку, да? Так я всегда так. Мама говорит, я уже взрослая и сама знаю, что делаю. Дед, ну ладно тебе!

– Причем здесь твой Педро, у меня возникли проблемы – нужно срочно повидать Теодора и Полину. Хотя, мне кажется, ты должна была бы учиться в Германии и жить с родителями. Так что собирайся, – голос его неожиданно смягчился, – не огорчайся, Лиза, ты ко мне можешь приехать в любой момент, я всегда тебя жду.

– Ладно, – вздохнула она и поднялась, – тогда пойду и позвоню Димке – скажу, что завтра мы с ним никуда не поедем.

– Не огорчайся, не надо огорчаться, – с внезапно проснувшейся в душе нежностью повторил старый малавиец, – если хочешь, я сделаю тебе какой-нибудь подарок. Скажи, чего бы тебе хотелось?

Однако Лиза в настоящий момент была так огорчена, что абсолютно ничего не хотела. Махнув рукой, она вышла из гостиной и, запершись в своей комнате, хотела позвонить новому русскому приятелю по мобильному телефону, но обнаружила, что на нем закончились деньги. Пришлось воспользоваться стоявшим в углу на тумбочке стационарным.

– Дима, это опять я. Завтра мы с тобой никуда не поедем – дедушка попросил отвезти его к родителям в Германию. Нет, кроме меня о нем некому позаботиться – родители работают, а старик совсем одряхлел, нельзя его одного отпускать. Скукотища, конечно, мне с ним, но что делать – родной дед. Чао, целую, увидимся в Москве. Запиши мой домашний номер.

Закончив разговор, она немного успокоилась и начала собираться в Германию. Тэкеле тоже положил трубку параллельного телефона, по которому слушал беседу внучки с приятелем, и попытался вспомнить, что означают русские слова «одряхлел» и «скукотища». Остальное в разговоре он, как считал, понял и был по-настоящему тронут.

«Никто из моих внуков не сравнится с этой девочкой, – думал он, – как искренне она обо мне заботится! При этом не льстит и не выпрашивает подарков, как остальные. Решено: оставлю треть своего состояния Теодору, четверть Лизе. Ничего, что они белые. Родерик тоже получит четверть – он искренне меня любит. Остальное пусть рвут на части Альфредо и Эндрю»

Глава вторая

Работа над проектом умудской здравницы для представления на конкурс в основном была завершена во второй половине августа. Илья наотрез отказался принять участие в этой работе и в Швейцарию не поехал. Филев особо не настаивал – он знал, что зять выполняет срочный и высокооплачиваемый заказ банкира Конти. Лиля рвала и метала, в голове у нее сменяли друг друга идеи одна другой нелепей. В конце концов, она решила серьезно поговорить с законным супругом и ради этого даже вырвалась на пару дней в Москву.

 Родной дом встретил ее полным безмолвием, Ильи она, во всяком случае, там не нашла. Ночевать он тоже не пришел, его рабочий телефон не отвечал, мобильный был выключен. До самого рассвета Лиля в ярости металась по квартире – ей известно было, где ее муж, но по каким-то ей одной ведомым причинам она не хотела себе в этом признаться. Утром приходящей домработнице Зое был учинен допрос с пристрастием. В обязанность той входило поддерживать порядок в квартире, нюансами отношений хозяйки с супругом она не интересовалась – слава богу, своих забот достаточно! – поэтому на все расспросы равнодушно отвечала, что хозяин бывает дома очень редко, иногда лишь заходит взять какие-нибудь книги или документы. Ночевать? Нет, ночевать никогда не остается. В последних словах домработницы Лиле почудилась насмешка. Холодно взглянув на Зою, она заметила:

– Шторы в столовой, как я вижу, не менялись около месяца. Если вам так трудно выполнять свои обязанности, Зоя, то, я думаю, нам придется расстаться. Я плачу вам двести долларов в месяц, а вы практически ничего не делаете.

Домработница побледнела.

 – Я… я недавно меняла…

Лиля нетерпеливо махнула рукой.

– Сейчас мне некогда слушать ваш лепет, я ухожу. Считайте, что это последнее предупреждение, – она выпила кофе и отправилась на фирму.

Они с Ильей столкнулись в дверях у входа. Увидев законную супругу, он слегка вздрогнул, но тут же взял себя в руки и холодно кивнул.

 – Привет. Мне сейчас некогда, у меня срочная работа.

Лиля шла за ним следом, стараясь не отстать. Илья включил компьютер и ждал, пока тот загрузится, потом начал изучать появившуюся на экране монитора таблицу. Оба молчали, Лиля, присев на соседний стул, терпеливо изучала неподвижный профиль супруга, он не глядя ее в сторону, щелкал мышкой и стучал по клавишам. Наконец, не выдержав затянувшегося безмолвия, она сказала:

– Я хочу попросить тебя кое в чем помочь нам, Илюша. Мы уже почти закончили работу, но без твоей консультации нам не обойтись. Игнатий Ючкин – прекрасный экономист, но есть нюансы, в которых он не разбирается – он ведь не программист и не имеет технического образования.

– У вас есть программисты, – не поворачивая головы, ответил Илья, – а я именно сейчас очень и очень занят, твой отец в курсе. Так что перенесем беседу куда-нибудь на потом.

– Позволь, я прилетела в Москву на два дня – специально для разговора с тобой. Где нам разговаривать? Дома ты не появляешься, телефон у тебя выключен или не отвечает. Приехала сюда – ты недоволен. Словно это не моя фирма.

Он пожал плечами и поднялся.

– Нет проблем – приезжай. А я пошел – не хочу тебе мешать на твоей фирме.

Лилиана вцепилась в его руку.

– Илья, пожалуйста! Мне нужно поговорить.

– Лиля, тут работают люди, сюда каждый момент могут войти, – он осторожно отцепил ее пальцы.

– Тогда закрой дверь на замок!

 Подбежав к двери, она захлопнула ее и прижалась к ней спиной, всем своим видом давая понять, что ни под каким видом его не выпустит. Вздохнув, Илья вернулся на свое место за компьютером.

– Хорошо, говори, я слушаю.

Лиля придвинула стул вплотную к нему и села. Голос ее тут же приобрел начальнические нотки.

– Во-первых, я хочу знать, чем это ты так занят – что за срочная работа. Обо всех заказах нужно официально меня информировать, я возглавляю фирму.

– Заказ мне передал твой отец, ты была занята проектом.

Она раздраженно сдвинула брови.

– Наша фирма связана с папиной системой франчайзинга, мы работаем по системе контрактов, но, тем не менее, папа не может тебя загружать, не поставив меня в известность, запомни это на будущее. Так что, будь уж так добр, сообщи мне подробности.

 Илья саркастически усмехнулся.

– А, ну да, конечно! Ты же всему голова, а твой отец только так – с боку припеку. Итак, коротко: работаю над программой, позволяющей частично восстановить уничтоженную вирусом информацию, выслеживаю хакера, ворующего деньги с банковских счетов. Ставлю тебя также в известность, что мне, возможно, придется съездить в Германию. С подробностями моей работы можешь ознакомиться самостоятельно, ты специалист. Садись за мой компьютер и все досконально изучи. Будут вопросы – спрашивай. Жду от тебя полезных советов, ты у нас кладезь мудрости. Не стану мешать, ухожу на другой компьютер.

Он вывел на экран данные и, уступив ей свое место, пересел за соседний компьютер. Воцарившееся после этого молчание длилось минут десять, все это время Лиля с досадой кусала губы, потом не выдержала:

         – Ну и как твой сын? – она постаралась сделать голос, как можно более кротким.

         – Спасибо, хорошо, – не отрываясь от экрана, сухо буркнул он.

– Муромцев сказал, его уже выписали. Я рада, что ребенок в хорошем состоянии. В конце концов, это даже неплохо, что у тебя есть сын и дочь. Еще лучше было бы, если б они росли вместе.

Илья неопределенно хмыкнул, подавив острое желание покрутить пальцем у виска.

– Гм. Думаю, это… вряд ли возможно.

Развернувшись на стуле, Лиля уставилась на него сияющими любовью глазами.

– Почему же, дорогой? Если эта женщина согласится отдать нам мальчика, я приму его – ведь это твой сын! Я буду любить его не меньше, чем нашу Танечку.

Губы ее тронула нежная улыбка.

– Если у вас нет вопросов, госпожа официальная владелица фирмы, – холодно сказал Илья, – я хотел бы ненадолго отлучиться.

Не ответив, Лиля впилась взглядом в экран.

– Да, этот хакер – интересный господин, его идеи достойны восхищения, но ты его, конечно, раскрутишь. Я кое-что распечатаю, потом просмотрю на досуге. И когда ты едешь в Германию?

– В начале или середине сентября. Есть еще вопросы? Что-нибудь неясно?

– Пока все понятно, спасибо. И долго ты там пробудешь?

– Мне нужно поработать с их базой данных и установить мою программу. Я представлю тебе полный отчет о поездке – в письменном виде.

 – Конечно, представишь. Наверное, будешь беспокоиться о сыне во время поездки? Он ведь еще так мал!

 Тон ее стал столь теплым и ласковым, что Илья содрогнулся.

– Не переживай так сильно за меня, Лиля, а то заплачу. Долго я в Германии сидеть не собираюсь – постараюсь уложиться в неделю.

– Ну, за неделю тоже всякое может случиться.

– Думаю, обойдется. Карине поможет няня, и сестра ее пока в Москве. Ты ее помнишь, наверное?

 Лиля сделала равнодушное лицо и небрежно пожала плечами.

– Это та рыжая старуха?

– Что ты, Лиля, она твоя ровесница.

– Да? Мне показалось, ей лет пятьдесят, очень потасканно выглядит. Что ж, если у нее есть хоть капля соображения, пусть объяснит своей сестрице, что та не сможет одна вырастить ребенка. Разумнее будет отдать мальчика отцу. Хорошо или плохо, но мы с тобой – семья.

– О, как семья мы, конечно, производим впечатление! Особенно когда ты являешься передо мной с пистолетом в руке.

– Пойми, Илюша, я тоже человек и могу иногда потерять терпение, но ты должен знать: я всегда тебя пойму, но я очень открытый человек и обмана не переношу. Только из-за обмана я тогда в клинике рассердилась на Муромцева – он должен был немедленно поставить меня обо всем в известность. Конечно, я понимаю, что ты владелец клиники, и Муромцев обязан выполнять твои распоряжения, но за обман я решила его серьезно наказать.

– Ты очень суровая, Лиля, тебе дай волю – ты всех нас в угол поставишь.

– Не паясничай, – одернула она его матерински нежным тоном, – это у вас с Муромцевым манера, которой я не терплю. Он на тебя очень плохо влияет. Так вот, на чем я остановилась? Ах, да, я хотела наказать дорогого Антона, но папа уговорил меня его простить – напомнил, что именно Муромцев помог нашей дочери появиться на свет. Это, конечно, самое-самое в моей душе. Все, что связано с тобой, для меня свято – твоя дочь, твой сын. Милый, почему ты не спрашиваешь, как наша дочь?

Лицо Ильи окаменело.

– Сейчас я постоянно разговариваю по телефону с дядей Андреем и имею обо всем полную информацию.

– Ах, да, дядя Андрей ведь сейчас гостит у нас в Швейцарии. Знаешь, он такой работоспособный для своего возраста – просто удивляюсь. И так трезво мыслит, что я просто поражена – даже не подозревала, что у него такой широкий кругозор. И это при всем том, что он не специалист в области экономики. Кстати, как Виктория?

– Можешь съездить к ней на дачу и пообщаться с ее собаками.

– Вряд ли успею – я ведь вырвалась в Москву на день-два. Думала, ты все-таки сможешь нам помочь с деталями. Так ты наотрез отказываешься ехать в Лозанну?

– Лиля, ты же видишь, сколько у меня работы. Возьми распечатку и ознакомься на досуге, как ты того пожелала.

Взяв бумаги, Лиля криво усмехнулась:

– Ладно, – она лениво поднялась и неожиданно быстро – так, что он не успел увернуться, – повернулась и поцеловала его в губы, – до свидания, любимый, мне еще надо съездить в клинику и взглянуть, как поживает наш с тобой друг Антон.

– Ты только там потише, ладно? – вовремя удержав руку, поднявшуюся было утереть рот, кротко попросил Илья. – Вокруг больные люди, могут испугаться. И Антона не дергай, если можно, а?

– Ну, если ты просишь, – негромко засмеявшись, Лилиана направилась к выходу, – я буду строгой, но справедливой. Хотя, если хочешь знать честно, я держу Муромцева только из уважения к дяде Андрею. Это же надо – получать такие деньги за то, что целые дни просиживаешь в кабинете и попиваешь кофе!

Приехав в клинику, она сразу же поднялась в кабинет Антона и в дверях столкнулась с ним нос к носу. Он махнул рукой и торопливо сказал:

– Привет. Меня вызвали в гинекологию, посиди, отдохни. Или сходи к бухгалтерше – она на месте, зараз получишь все отчеты.

Уже ему в спину Лиля возразила:

– Нет уж, ты отложи, пожалуйста, все дела, раз я приехала, нам надо побеседовать.

Антон даже не замедлил шага, лишь бросил через плечо:

– Извини, сложный случай. Кофейку попей.

Поджав губы, она уселась в кресло. В кабинет заглянула секретарша.

– Лилиана Александровна, вам кофе сделать?

– Если не трудно, конечно, – холодно ответила Лиля, – а то смотрю, у вас все, начиная с главврача, безумно заняты.

– Антон Максимович очень заняты, – простодушно подтвердила девушка, – утром сложную больную с кровотечением привезли. Когда сложная больная, он и домой не едет – всегда у себя в кабинете ночует. Вам черный или с молоком сделать?

– Черный.

Лиля огляделась по сторонам и, когда секретарша внесла кофе, невинно спросила:

– А Антон Максимович как – один здесь ночует?

– Нет, что вы, у нас в каждом отделении всегда ночная бригада дежурит.

– Да-да, конечно, но я не о том. У нас в клинике ведь много симпатичных сотрудниц, а Антон Максимович – человек молодой, неженатый.

Девушка побагровела так, что на лбу у нее выступил пот.

– Не знаю. Нет, честно – не знаю.

– Да ладно, чего там, – Лиля достала из сумочки пятидесятидолларовую купюру и сунула секретарше в карман, – говорите, как есть.

– Да я ничего не знаю, – глаза секретарши уперлись в кончик выглядывающей из кармана зеленой купюры, – хотя… вот…

– Да ну же, смелей.

– Я вот, – девушка слабо икнула и прошептала, – один раз прихожу утром, а кабинет заперт. Антон Максимович обычно никогда не запирается, а тут… И потом еще несколько раз. Я просто пораньше в эти дни приходила – меня знакомый на машине подбрасывал.

– Ну и что – выходил кто-нибудь из кабинета?

– Да я ж… я ж под дверью не могу все время стоять – в девять у нас пятиминутка, каждый должен быть на своем месте, а мой кабинет на другом этаже.

– Да, неудобно, когда шеф и секретарша на разных этажах. Но неужели вам нелюбопытно было посмотреть, проследить? Да вы не стесняйтесь, мы, женщины, ведь по природе любопытны.

– Да я ведь не могу пятиминутку пропускать, у нас с этим строго. Антон Максимович знаете, как ругается, если что! Если кто-то в этот день выписывается, то я должна все отметить, чтобы подпись главврача на эпикризе не забыть поставить, документы оформить.

– М-да, неудобно. Неудобно, так – кабинет секретаря должен примыкать к кабинету главврача, я решу, что тут можно сделать. Так вы думаете, это кто-то из медсестер?

– Не знаю, – в который раз испуганно пискнула секретарша, – у Антона Максимовича трехкомнатная квартира, зачем ему кого-то сюда приводить?

Лиля смерила ее холодным взглядом.

– Ладно, идите. Если что-то узнаете, сообщите главному бухгалтеру – любая информация будет оплачена, я распоряжусь. А сейчас сварите мне еще кофе, у вас неплохо получается.

Она допивала уже пятую чашку, когда, наконец, появился Муромцев и, махнув ей рукой, чтобы не мешала, начал куда-то звонить. Закончив разговор, он повернулся к Лиле и резко сказал:

– Через два часа у нас операция, так что времени у меня мало, и если вы что-то хотите сказать, госпожа владелица клиники, то приступайте. Потом мне нужно еще отдохнуть.

– Успеешь отдохнуть, – она поднялась и, приблизившись к нему сзади, приникла грудью к его спине, – два часа-то у нас есть.

Антон мягко высвободился и отошел к окну.

– Сварить тебе кофе? – дружеским тоном спросил он.

– Твоя секретарша уже напоила меня. Кстати, это ее обязанность, ты не должен сам варить кофе у себя в кабинете.

– Да? А я люблю. У меня, кстати, это лучше, чем у нее получается. Хочешь сравнить?

– Раньше ты так не бегал от меня на другой конец кабинета!

– Кабинет, Лиля, это кабинет, – наставительно ответил Антон, – спальня – это спальня. Сейчас разгар рабочего дня.

– Да? – тон ее стал ироническим. – Ты, как я узнала, предпочитаешь приводить сюда баб по ночам.

На миг он смутился, но тут же весело хмыкнул.

– А почему бы мне и не приводить баб? Надо пожить в свое удовольствие, пока ты мне не отстрелила яйца. Отстрелишь – тогда уж, конечно.

– Ах, вот ты о чем! Обиделся? Да ладно, брось, – она взяла со стола фотографию в рамке и начала вертеть в руках. – Это твоя мама?

– Дай сюда.

Поспешно забрав у нее фотографию, Антон поставил ее на полку. Лиля, следившая за каждым его движением, неожиданно сказала:

– Я решила привезти Таню в Москву. В конце концов, девочка должна расти с родителями, как ты считаешь?

Встретив ее смеющийся взгляд, он вздрогнул и отвернулся.

– Что ж, это твоя дочь, тебе лучше знать.

– Раз Илья так держится за эту вшивую Россию, то и нам с дочкой придется здесь жить. Не дело это – они с Таней почти восемь лет не видели друг друга. Дико! Ведь это отец и дочь! – она ласково улыбнулась. – Что ты по этому поводу думаешь, Антон?

Он прошелся по кабинету и остановился перед ней, угрюмо глядя в ее блестящие темные глаза.

– Для чего ты это говоришь, почему тебе так приятно делать людям больно, Лиля?

Ее бровь с деланным недоумением взлетела кверху.

– Больно? Что ты, дорогой, я не хочу делать тебе больно – просто интересуюсь твоим мнением.

– Ты знаешь, что значит для меня эта девочка, откуда в тебе столько жестокости?

– Жестокости? Боже, дорогой, я ведь и забыла! Если честно, то я думала, что и ты забыл о столь малозначительном факте.

– О том, что Таня моя дочь? Конечно, это же такая мелочь! Обычная житейская мелочь.

– Но, дорогой, чего ты хочешь, зачем тебе вообще об этом думать? Кстати, папа и дядя Андрей хотели вызвать тебя в Швейцарию, чтобы выслушать твое мнение о сугубо медицинских деталях проекта, но я была категорически против – знала, что тебе неприятно будет видеть Таню, ты можешь расстроиться.

– Спасибо, Лиля, ценю твою доброту и твое благородство.

Отвернувшись к окну, Антон неподвижно смотрел на весело бьющий в саду фонтанчик. Голос Лили напоминал вкрадчивое кошачье мурлыканье:

– Разве я не добра и не благородна? Я постаралась помочь тебе, когда у тебя были проблемы с деньгами. Ведь это благодаря мне ты сейчас ведешь достойную жизнь, ни в чем не нуждаешься. Посмотри, как в России живут бюджетники, – свиньи в Европе и то живут лучше. А теперь, когда ты купил себе «форд», и у тебя поднялась самооценка, ты начал меня упрекать. Ты слушаешь меня, Антон?

Задумавшись, он вздрогнул, ощутив прикосновение к своему плечу, резко повернулся и сбросил ее руку. Они стояли почти вплотную друг к другу, глаза Лили туманились желанием. Антон поспешно отстранился.

– Не надо Лиля!

– Ты злишься из-за Тани? Смешно! Ты – мужчина, можешь завести себе кучу детей – с женами или с любовницами. Это для женщин дети – плоды девятимесячных страданий. Поэтому они с ними и носятся, но ты…

– Я не хочу с тобой об этом говорить, пусть та боль, которую ты причиняешь другим, отзовется в тебе самой

Он не ожидал, что слова его так подействуют. Лиля качнулась, как от удара, лицо ее исказила судорога.

– А мне не больно, нет? – закричала она, прижав к груди руку. – Ты кого-нибудь любил так, как я люблю Илью? Ты знаешь, как я мучаюсь и страдаю? Вы все говорите: оставь его, нужно его забыть! Это смешно, это ерунда, я не могу, не могу, мне больно, и боль эта все сильней! У меня разрывается сердце – всегда, понимаешь? Когда я веду совещание, когда даю интервью журналистам, когда испытываю оргазм с другими мужчинами. Можно разве столько страдать? Мне тогда было семнадцать – на первом курсе, когда он на лекции подсел рядом и попросил лишнюю ручку. С тех пор я не знаю покоя. Смешно, да? Я ходила к гипнотизеру, я крестилась и молилась – все бесполезно!

 Ее начало трясти, Антон испугался.

– Сядь и выпей воды. Успокойся, пожалуйста!

– Я не могу, понимаешь? – зубы ее стучали о стакан. – Бывает любовь от бога, а бывает – от дьявола. Так мне один католический священник сказал, – внезапно она успокоилась, губы ее тронула слабая улыбка, – я приняла католичество.

Антон не удержался и фыркнул.

– Тогда тебе прямая дорога в монастырь – одним махом решишь все проблемы. С твоей хваткой быть тебе аббатисой.

– Не зубоскаль, – тон ее стал строг, – вера – это святое. Ладно, я пошла, ты испортил мне все настроение. Счета клиники, надеюсь, в порядке?

– Это уж вы узнавайте в бухгалтерии, хозяйка, возможно, я между делом пару миллионов баксов и прикарманил.

– Не волнуйся, мне известно обо всем, что творится в клинике. Кстати, у нас есть строгое правило: персонал, включая главврача, не должен заниматься друг с другом интимом в клинике – это может повредить нашей репутации.

Распахнув перед ней дверь, Антон широко улыбнулся.

– Спи спокойно, аббатиса, твой персонал, на высоте.

Избавившись от Лилианы, он взглянул на часы и решил еще раз сходить в лабораторию. Кровотечение у женщины удалось остановить, она имела на руках заключение гистологов онкологического центра о том, что образование в матке – полип. Следовало готовить ее к операции, но Муромцева почему-то грызли сомнения. Он направил соскоб на дополнительное исследование и в ожидании результатов операцию отложил.

Гистологи занимались полученными образцами с самого утра. Это были молодые ребята – лет по двадцать восемь, – муж и жена. Муромцев сам пригласил их работать в клинике и был рад, что сумел настоять на своем, хотя Лилиана долго кричала и возмущалась:

– Ты что, не понимаешь? Для поддержания имиджа нам нужны в штате доктора или хотя бы кандидаты наук! Посмотри, доктор медицинских наук прислал свое резюме.

Антон равнодушно пожал плечами.

– Ну и что?  Ясно же – не поделил что-то с руководством своего института и разослал резюме в несколько частных клиник.

– Ну и что?

– То, что человек любит качать права и сеять смуту. У нас нужно работать в поте лица своего, здесь клиника, а не НИИ.

Лилиана тогда надулась, но ее отец оставил право решающего голоса за Антоном. И теперь, войдя в лабораторию, он еще раз мысленно поблагодарил Филева за право самому набрать штат сотрудников. И еще за то, что тот не поскупился приобрести для клиники самое высококачественное диагностическое оборудование.

– Я думаю, все так и есть, как вы подозревали, Антон Максимович, – сказал, оторвавшись от экрана монитора, мужчина-гистолог, – после обработки изображения по новой программе идентификации, получаем высокодифференцированную аденокарциному. Прежде диагноз был расплывчатый, потому что опухоль приближается к пограничному типу.

Его жена, напоминавшая худенькую, замученную уроками школьницу, подтвердила:

– Да, мы трижды проверили.

Муромцев подошел к компьютеру, потер подбородок и посмотрел на выданное программой заключение.

– М-да, печально. Я недавно звонил в онкологический центр, их гистолог с пеной у рта доказывал мне, что здесь аденоматозный полип. Значит, операция отменяется, отправляем ее к онкологам.

– Жалко – молодая, переживать будет, – вздохнула женщина.

– Да ладно тебе – высокодифференцированная же, – бодро возразил ей муж, – после химии и облучения девяносто пять процентов полного излечения. Тем более, что на ранней стадии захватили.

Она возмутилась:

– Да? А волосы полезут? Тебе бы как?  У нее же муж!

– Не спорьте, ребята, – Антон направился к выходу, – подготовьте заключение и сбросьте на мой компьютер, а я спущусь переговорить с пациенткой.

– Антончику бы медиумом работать, да? – заметила женщина, глядя ему вслед. – Слушай, Вася, а ведь это уже четвертый раз за то время, что мы тут работаем, он определяет раннюю онкологию, да? Просто так – посмотрит глазом и велит уточнить диагноз.

– Это уж от бога, – кивнул Вася, вновь прилипая к экрану, – и вообще он хороший мужик, порядочный. Другой бы сейчас назначил операцию, содрал с них бабки, и все взятки гладки – гистологи-то из центра дали доброкачественную.

– А я слышала, что наша хозяйка хочет его уволить – мне секретарша недавно говорила. Все придирается, все на него чего-то навесить хочет.

– Она что, вообще дура? – хмыкнул Вася и покрутил пальцем у виска. – Мужик умный, грамотный, работает, как вол. Где она еще такого найдет? К нам даже из Питера за консультацией приезжали и из Новосибирска, помнишь?

– Знаешь, что говорят? – жена из предосторожности оглянулась и, чуть наклонившись в его сторону, понизила голос. – Помнишь ту грузинку Чемия с пороком сердца – ту, из-за которой все на ушах стояли? Так это любовница мужа хозяйки, и ребенок – от него. Только ты смотри, чтобы никому, ладно?

– С ума сойти! И он ее с ребенком здесь в патологии больше двух месяцев держал? А хозяйка-то не знала что ли?

Жена, совсем близко приблизила губы к его уху и зашептала:

– Секретарша говорила: шум стоял – ужас! Даже стреляли, и кто-то кому-то что-то прострелил. Только ты никому, ладно?

– Ладно, болтуша, давай лучше, займись работой, – недовольно проворчал Вася, – языки у вас у всех больно длинные. Надо же – такого напридумывать!

Антон в это время сидел в палате рядом с больной, которая, всхлипывая, говорила:

– Так я надеялась – удалят этот полип, и кончатся мои мучения. Муж хотел ребенка.

– А почему и нет? – бодро возразил он. – Пройдете курс лечения, прооперируетесь, возможно, а потом организм восстановится, и придете к нам рожать. У вас никаких противопоказаний нет.

         – От химиотерапии и облучения волосы выпадают.

         – Выпадают, не спорю, но потом новые растут – еще гуще.

– Я боюсь, муж меня бросит, – откровенно сказала она и печально посмотрела на него заплаканными глазами, – он так обрадовался, когда в институте ему сказали, что у меня рака нет – у него и мать, и отец от рака умерли, он думает, что это заразно. Я с ним столько спорила, но его не переубедить.

– И не стоит переубеждать, – согласился Антон, – человека, который имеет фобию, переубеждать бесполезно.

– Тогда что делать? Ведь если я пойду к онкологу, он сразу узнает. Доктор, – она вдруг приподнялась на локте и бросила на него полубезумный  взгляд, – пусть меня прооперируют здесь, у вас, какая разница? Потом я буду потихоньку лечиться у онколога. Я вам все оплачу в двойном размере.

Он покачал головой и ласково коснулся ее руки.

– А вот этого нельзя, вас должен лечить специалист онколог, а у нас нет онкологического отделения. От мужа вы все равно не скроете, что лечитесь. Положитесь на судьбу – я сегодня разговаривал с вашим мужем, он очень вас любит.

Лицо женщины окаменело, она легла на спину и бессильно вытянула руки вдоль туловища.

– Это конец, и жить уж не знаю зачем – он меня все равно бросит. Он бизнесмен, вокруг него постоянно бабы вьются.

Антон внезапно разозлился – на нее, на ее мужа-бизнесмена и на себя за собственное бессилие.

– Да вы понимаете, что говорите? Вам сейчас за жизнь бороться надо, а не сопли распускать. Вы смертельно больны, понимаете? Смер-тель-но! Но если вы будете лечиться, то со стопроцентной гарантией поправитесь – об этом надо думать. Вы поправитесь, у вас будут дети, если вы захотите – от него или от другого, – а все остальное не имеет значения.

Пациентка испуганно дернулась, вскинула глаза – до нее начало, наконец, доходить. Еще раз потрепав ее по руке, он поднялся и уже когда был у двери услышал слабое:

– Спасибо, доктор.

Из-за этого разговора Антон чувствовал себя полностью выбитым из колеи. Поднимаясь к себе в кабинет по мраморной лестнице, он со злостью думал:

«Ведь сто раз себе говорил: нельзя расстраиваться из-за каждого пациента! Это меня надолго не хватит».

– Антон! Куда ты так бежишь?

Возле лестницы стояла Карина с ребенком на руках, а рядом Маргарита с сумкой, полной подгузников.

– Антон Максимович! – сверху, помахивая сумочкой, спускалась секретарша. – Я вам еще нужна? А то уже пять часов. Я подготовила для вас сводки, – она с интересом взглянула на Карину и поздоровалась: – Здравствуйте, как ваш малыш?

– Да видите, никак не хотим оставить вас в покое, – улыбнулась та, – педиатр прописала какие-то витамины, а моя сестра против них возражает – говорит, они плохо действуют на нервную систему. Мы вот приехали – можно мне посоветоваться с Любовь Павловной?

– Любовь Павловна еще здесь? – спросил Антон у секретарши, потрогав подбородок и вспомнив, что нынче не брился.

– Она сегодня до утра здесь будет – дежурит в ночную.

– Тогда проводи Карину, скажи Любовь Павловне, что я просил Георгию Ильичу и Карине Георгиевне сделать полное компьютерное обследование.

– Чего меня провожать, я тут все ходы и выходы… – начала было Карина, но Антон не дал ей договорить и, сняв у Маргариты с плеча сумку, повесил на плечо секретарши.

– Проводишь и можешь идти домой, а я пока должен кое о чем проконсультироваться с Маргаритой Георгиевной насчет этих проклятых витаминов.

– Какому Георгию Ильичу? – не поняв, спросила секретарша.

– А вот этому, – Антон кивнул на Жоржика, крепко взял Маргариту за локоть и увел ее к себе в кабинет.

Она молчала, и он вдруг вспомнил, что уже три дня не слышал ее голоса – с тех пор, как Карину выписали из клиники. Когда они оказались вдвоем, Антон, сжав между своими ладонями тонкие гибкие пальцы, дотронулся лбом до ее лба.

– Ну что это такое, – сказал он, – садись, я тоже немного посижу, а потом сварю кофе. Ты не велела мне приезжать, не велела звонить, и сама не звонишь. Почему?

– Не могу, поверь, любимый, – рука ее нежно коснулась его колючей щеки, – ты сегодня не брился.

– А я и вчера не брился.

– Ты чем-то расстроен?

– Есть немного. Как раз шел от больной – хотели оперировать, но мои гистологи выявили аденокарциному. В онкологическом центре дали результат, что опухоль доброкачественна.

– Высокодифференцированная?

– Да.

– Что за проблемы – в начальной-то стадии!

– Так ведь эта дурочка чего, главное, боится – не рака, а что ее муж бросит. Пришлось пугнуть, как следует, чтобы осознала. Кажется, дошло.

– И ты всегда так переживаешь за своих больных?

– А ты разве не переживаешь за своих?

– Я? – с ее губ сорвался странный смешок, но Антон не обратил на это внимания.

– Знаешь, – сказал он, – если б мой отец начал вовремя лечиться, то прожил бы довольно долго – даже сейчас, возможно, был бы еще жив.

Маргарита тяжело вздохнула и покачала головой.

– Не знаю. Помню, в каком он был отчаянии, когда всю нашу многолетнюю работу подсекли под корень. Он просто не хотел больше жить, и я, честно говоря, тоже.

– То-то и оно, что люди порой не видят главного. Скажи, Маргарита, почему ты не можешь выйти за меня замуж и жить, как живут все люди? Чего ты постоянно боишься?

Внезапно схватив его руку, Рита покрыла ее страстными поцелуями.

– Антон, любимый мой, ненаглядный! Я не хочу, чтобы кто-то знал о нас, потому что тогда ты станешь заложником. Моя сестра, а теперь и племянник уже заложники. Я не хочу, чтобы и ты…

– Ты должна мне все сказать, слышишь!

– Не могу, – она с горечью качнула головой, – не проси. Даже Карине. Потому что тогда она подвергнется смертельной опасности. Поверь только одному: это не плод больного воображения, это реальность.

Взяв ее лицо в ладони, он нежно дотронулся губами сначала до левой щеки, потом до правой.

– И как же мы теперь будем, Ритка? Я ведь ждал тебя всю мою жизнь и даже не подозревал, какая ты. Моя рыжая, зеленоглазая, ненаглядная моя! Хорошо, не говори мне, но просто уедем куда-нибудь – подальше от этих людей.

– Поздно! – из груди ее вырвалось рыдание. – Поздно, милый мой, любимый, от себя не убежишь, не спрячешься. Сегодня я пришла попрощаться.

– Как?!

– Уезжаю дней через десять, но увидеться мы больше не сможем – мне кажется, за мной следят. Пока Карина находилась в клинике, было естественно, что я провожу здесь все дни и ночи, но теперь… Сегодня я даже наговорила на совершенно безвредные витамины, чтобы Карина приехала проконсультироваться в клинику. Но больше мы встретиться не сможем.

Антон криво усмехнулся.

– Да, ты очень изобретательна. Однако вычислить нас ничего не стоит – мы даже дверь не всегда запирали. Сегодня Лилька была здесь и намекала, что я приятно провожу время с кем-то из медсестер.

– Видишь, она меня даже не подозревает. Вычислить можно кого угодно – если подозревать. Но ведь всех людей на земле не заподозришь. Пока никто за тобой не следит, но если они узнают, что ты мне дорог, если они узнают, что ты, – она вдруг запнулась и опустила глаза.

– Что? – он поднял ее голову за подбородок. – Что, Ритка?

Она с трудом разлепила губы:

– Что это ты – отец моего ребенка.

– Так ты… – внутри у Антона все сжалось, забыв обо всем, он стиснул ее плечи.

– Я жду ребенка, – жарко шепнула она ему на ухо, – и я хочу, чтобы ты меня сегодня обследовал и определил, все ли нормально. А дальше… дальше я уеду, и сама буду следить за своим здоровьем – ведь я врач.

– Хочешь, я встану перед тобой на колени и попрошу не делать этого? Не рискуй так нашим ребенком, Маргарита, тебе уже тридцать шесть, и это твоя первая беременность. Ты должна постоянно находиться под наблюдением.

– Я очень здоровая – даже гриппом никогда не болею. Могу оперировать часами и не чувствую усталости. Если все будет благополучно, я скрою от них беременность и весной приеду к тебе – рожать.

Он опустил голову и закрыл руками лицо.

– Да, такая, видно, у меня судьба, не суждено мне счастья.

Пытаясь оторвать его ладони от лица, она торопливо говорила:

– Родной мой, если б я могла что-то изменить! Это случилось в девяностом, когда я совершенно отчаялась. Они нашли меня, я подписала контракт. Эта работа помогла мне вновь почувствовать себя человеком, но… если б я встретила тебя раньше! Поверь мне, поверь мне – я что-нибудь придумаю. Я так люблю тебя, что у меня сердце переворачивается. Я прожила тридцать шесть лет и не знала, что можно так любить.

Антон усилием воли взял себя в руки и заглянул в искаженное страданием лицо странной рыжеволосой женщины.

– Хорошо, не надо нервничать. Давай по возможности сделаем все, чтобы наш ребенок родился крепким и здоровым. Пока Карина с малышом на диагностике, давай пройдем в процедурную, я тебя осмотрю и сделаю все анализы. Если у нас останется время, мы побудем вместе, – и он уже привычным движением ласково дотронулся лбом до ее лба.

Когда пробило девять, Маргарита внезапно очнулась и, высвободившись из объятий Антона, села, тревожно оглядываясь.

– Антон, мы уснули, уже темно, и Карина…

– Не волнуйся, они прошли диагностику и теперь отдыхают – я так распорядился.

Она смущенно натянула на себя простыню.

– Как ты думаешь, Карина… она догадывается? Илья рассказал ей что-нибудь? Ну… о нас с тобой.

Антон ласково засмеялся.

– Вряд ли он что-то сказал, да и зачем – твоя сестра очень умная девочка. Видишь, она не звонит мне, ничего о тебе не спрашивает. Если хочешь, можешь сама ей позвонить.

Пока Маргарита говорила по телефону, Антон просмотрел сброшенные ему на компьютер результаты обследования Карины и ребенка.

– Ладно, я еще побуду, – сказала Рита, кладя трубку, – Жоржик заснул, а Карина лежит и читает, их покормили. Вернее, ее. Она не торопится – сегодня Илья всю ночь будет на работе, у него какая-то срочная программа. Ты знаешь, что через неделю или две он должен съездить в Германию?

– Илья – золотой парень, – с чувством произнес он, обхватив ее за талию, – и сестра у тебя тоже золотая. Однако мне, наверное, следует их предупредить…

– О чем именно?

– Лилька хочет привезти дочь в Москву.

– Привезти в Москву? Зачем? – изумилась Маргарита, и тут же в ее зеленых глазах вспыхнул гнев. – Понятно – теперь, когда у Карины родился сын, она хочет девочкой давить на Илью. Стерва!

– Это моя дочь, – глухо проговорил Антон, – не знаю, как я все это выдержу.

Глава третья

О своем намерении увезти Таню в Москву Лилиана сообщила родителям после того, как работа над проектом была завершена. Однажды утром она проснулась раньше обычного – часов в пять – и, выскользнув из-под одеяла, бесцеремонно потрепала по плечу спавшего рядом с ней крепким сном Игнатия Ючкина.

– Игнатий, проснись!

– Что? А? – он сел, протирая глаза и недоуменно оглядываясь по сторонам. – Еще ведь рано, шести нет.

– Иди к себе, я сейчас спущусь вниз поработать, а горничная увидит, что я встала, и может в любой момент зайти убирать. Они у нас начинают работать с шести утра.

– И что ты собираешься делать в такую рань, неугомонная? – ему очень не хотелось подниматься, но Лилиана, не отвечая, торопила:

– Иди, Игнатий, иди, мне еще нужно принять душ.

Сердце его кольнула обида, он молча натянул трусы, накинул халат и направился к двери. Через полчаса Лиля уже сидела в столовой и, положив на колени папку, делала вид, что просматривает бумаги. Ровно в шесть за дверью послышались тихие шаги, и вошел Александр Филев. Он увидел в руках у дочери папку и забеспокоился – ему известно было, что она проводит ночи с Игнатием Ючкиным, и тот примерно в половине девятого покидает ее комнату, а в девять оба встречаются за столом с таким видом, словно сто лет не виделись.

– Лиля? Так рано? Что-нибудь не так?

– Мама скоро спустится? – вместо ответа спросила Лиля. – Вели, пожалуйста, служанке принести мне кофе, когда я прошу ее по-немецки, мне всегда подают не то. Раньше ты брал русскую прислугу, а теперь нанимаешь немок.

Филев нахмурился, но не стал объяснять, что после похищения Тани постепенно заменил всю русскую прислугу местными – теми, чьи резюме его служба безопасности могла проверить непосредственно, легко и быстро. Он сказал несколько слов по-немецки миловидной девушке в накрахмаленном переднике, потом вновь внимательно посмотрел на дочь.

– Так что тебя беспокоит?

– Я устала с этим проектом, папа, – она лениво потянулась и зевнула, изящно прикрыв рот рукой, – лежу по ночам и никак не могу заснуть – перед глазами мелькают какие-то точки. Конечно, если б Илья был здесь и мог мне помочь, я бы так не переутомилась. Почему ты именно сейчас загрузил его этим заказом? Разве мало на фирме других программистов?

Филев пожал плечами и ответил довольно сухо:

– Этот заказ мы получили еще весной – до того, как Капри объявил конкурс. Работа деликатная и сложная, никому, кроме Ильи я ее доверить не смогу.

 Повертев в руках салфетку, Лилиана сделала печальное лицо.

– Так хочется обычной человеческой жизни, нормальной семьи! Эти вечные совещания, заказы, поездки… Ребенок фактически растет без родителей – даже забывает, как мы выглядим. Пора с этим кончать, в этот раз я увезу Таню с собой.

Рука Филева замерла в воздухе, он поставил стакан на стол, даже не донеся его до рта.

– Увезешь Таню?

– Должна же я, в конце концов, заняться ребенком, ведь я – мать!

– Подожди, что же это так сразу? Ведь прежде ты ничего не говорила, – голос его дрожал.

– Я думала, папа, обдумывала, как будет лучше. Таня скучает по отцу, Илье тоже лучше быть с дочерью.

С губ ее отца сорвался зловещий смешок.

– Илье? Он столько лет не видел ее – мог бы приехать хоть однажды. Хотя бы раз в год – вместе с тобой. И ты говоришь, что ему нужен этот ребенок?

– Перестань, папа! У Ильи любая поездка заграницу ассоциируется с тяжелыми воспоминаниями. Даже сейчас – ему обязательно нужно на неделю съездить в Германию, и он уже из-за этого переживает. Ты, кстати, сам во всем виноват – тогда, в девяностом, помнишь? Нельзя было действовать так грубо – он очень тонкий и деликатный.

– Я видел, какой он деликатный, – глухо отозвался отец, – бросил тебя одну, в таком положении. Я пытался сохранить ваш брак, но, кажется, зря. Куда и зачем ты собираешься везти Таню?

– Не переживай, папочка, все будет нормально. Я уже позвонила своему поверенному в Москве и велела найти хорошую частную школу, а Викторию попросила подыскать гувернантку. В конце, концов, пусть она тоже примет какое-то участие в воспитании внучки. Просила ее подыскать дипломированного учителя русского языка – ведь это не дело, что ребенок не умеет читать по-русски, не общается с русскими сверстниками. В конце концов, я же не отнимаю у вас с мамой любимую внучку – вы всегда сможете приехать и ее навестить.

– Навестить Таню? – спросила Валентина Филева, стоя в дверях. – Что ты имеешь в виду, дочка? Что ты хочешь сделать?

Лиля легко поднялась, подошла к матери и, поцеловав ее в щеку, подвела к столу.

– Доброе утро, мамочка, садись, – она и сама села, расправив салфетку, весело улыбнулась, – раз уж ты слышала, то мне меньше объяснять. Я вот думаю: почему бы вам с папой не переехать в Москву? Имея деньги, там сейчас можно жить лучше, чем в Европе. И вы были бы рядом с внучкой.

Валентина выпрямилась и беспомощно посмотрела на мужа. Тот сдвинул брови.

– Мы не можем переехать в Россию, Лиля, и ты это прекрасно знаешь, – слишком много висит на мне еще с советских времен, слишком много тех, кто захочет потребовать свою долю. Не нужно ворошить волчье логово. Прошу тебя, оставь Таню здесь – так будет лучше для всех нас.

– Папа, это моя дочь, и она будет со мной. Я так решила.

Налив чай, Лиля поставила перед матерью чашку. Резко отодвинув ее, Валентина Филева сидела, гневно переводя взгляд с мужа на дочь.

– Я не позволю, – губы ее дрожали, – Таня выросла в любви, мы с твоим отцом всегда молились на нее, любили ее, она наше сокровище. Кто будет там так ее лелеять? Твой подлец-муж? Я к нему была всей душой, пока он был здесь, а он…

Филев попытался остановить жену:

– Валя, не нужно, у тебя давление.

Валентина скомкала салфетку и, отбросив ее в сторону, повернула к дочери покрасневшее лицо.

– Он даже не поглядит на ребенка! И вот, что я тебе скажу, доченька моя ненаглядная: ни ты, ни твой Илья любить мою внучку не будете. Я понимаю, зачем ты ее берешь!

– Валя! – муж стукнул ребром ладони по столу, но она, не владея собой, закричала:

– Ты думаешь, мы не знаем, что у твоего Ильи вторая семья? Что у них этим летом родился ребенок? А ты б…ством занимаешься – то с Муромцевым, то с этим Ючкиным. Ты надеешься, что твой Илья разомлеет и прибежит к дочке? Дура!

Щеки Лили заалели ярче, чем у матери.

– Так вы за мной шпионите, да? И за моим мужем? Тогда больше вы Таню в глаза не увидите, ясно? Она моя дочь, она гражданка России, и только попробуйте мне ее не отдать! Я устрою скандал!

– Ах, ты еще и угрожаешь, паршивка! Саша, – сверкнув глазами, Валентина повернулась к мужу, – распорядись, пусть ее заберут в психиатрическую клинику и освидетельствуют. Думаю, достаточно будет пистолета, с которым она ворвалась в клинику.

– Утихомирьтесь обе, – сердито проворчал Филев, – нам сейчас меньше всего нужен скандал. До презентации проекта всего месяц, у нас полно мощных конкурентов.

Наступило недолгое молчание. Багровый румянец сошел с лица Валентины, а Лиля с мрачным видом потянулась к сэндвичу, но, вместо того, чтобы надкусить, повертела его в руках и холодно поинтересовалась:

– Насчет пистолета Муромцев нажаловался? Зря я ему все же яйца не отстрелила.

Возмущенная Валентина поджала губы, а Филев укоризненно покачал головой.

– Насчет пистолета, дорогая моя, твой муж сообщил своему дяде, а Андрей поставил в известность меня. И крайне неприятно, что подобная информация о моей семье становится достоянием посторонних. Андрей очень умный и хитрый человек, сейчас мы с ним играем в одной команде, но в будущем он может воспользоваться этим в своих целях. Твой Илья, кстати, тоже – вы с ним уже давно совершенно чужие люди. К несчастью, мне так и не удалось навести справки об этой женщине – сестре его любовницы. Мы попытались хоть что-то выяснить, но наткнулись на черную дыру.

Хоть Лилиана и была зла, но во взгляде ее мелькнуло любопытство.

– Даже Гордеев не смог докопаться? Ничего себе! Или, может, он хочет содрать с тебя побольше. Кто эта рыжая, что информация о ней так засекречена?

– Гордеев сам лично посоветовал мне прекратить этим заниматься. Возможно, он и знает, кто она, а возможно, ему просто приказали в это не лезть.

– Ладно, – Лиля оттолкнула тарелку и с вызывающим видом поднялась, – сейчас я хочу поехать на виллу, где находится моя дочь. Надеюсь, вы мне не будете препятствовать?

Валентина бросила на мужа тревожный взгляд. Филев невозмутимо ответил:

– Мы с твоей мамой составим тебе компанию. Мне, кстати, нужно кое-что обсудить с Андреем – они с Ингой уехали на виллу еще вчера вечером.

– Повез свою обожаемую Ингу к ее ненаглядной Настеньке, – буркнула Лиля.

После умудских событий Инга Воскобейникова не могла больше трех дней выдержать разлуки с дочерью.  Муж твердил ей, что вилла Филевых надежно охраняется, что девочке хорошо, что она дышит свежим воздухом, катается на яхте по озеру Лаго-Маджоре, играет в теннис с Танечкой и – главное! – находится под постоянным и неусыпным надзором фрейлин Эрики. Инга и хотела бы верить, но мешала обида, засевшая в душе после недавнего обмана, когда от нее скрыли похищение дочери.

– Родная, это другой мир, здесь подобное невозможно, – уверял Андрей Пантелеймонович, – пусть Настенька развлекается, не будем ей мешать.

У него было много дел в Лозанне, но Инга рвалась к дочери, а расставаться с женой ему не хотелось.

– У нее такие глаза, Андрюша, что мне плакать хочется. И ты еще не разрешаешь ей никому писать или звонить.

– Это для ее же безопасности, милая, она может наболтать лишнего. К тому же, ей ведь разрешили один раз позвонить Илье и написать Антону. В данной ситуации это было крайне рискованно, я тебе все подробно объяснил. Но я пошел на этот риск.

Инга не понимала долгих и сложных объяснений мужа, в памяти ее стоял тоскливый взгляд дочери и засевшее в нем выражение безнадежной тоски. В конце концов, Андрей Пантелеймонович, скрипя сердцем, согласился, что жене теперь будет спокойней рядом с дочерью. Он думал отвезти ее на виллу и вернуться в Лозанну дня через два, но на следующее утро после их приезда на Лаго-Маджоре позвонил Филев.

– Андрей, не возвращайтесь, у нас изменились планы, мы сами к вам едем. При встрече все объясню.

Воскобейников был, разумеется, рад этому безмерно, но все же задумался:

«Интересно, что могло случиться? Неужели осложнения с конкурсом?»

От тревоги у него заломил затылок. Он спустился в сад и направился к обвитой плющом беседке с видом на озеро, однако в нескольких шагах от нее остановился, услышав голоса Инги и Насти.

– Я-то к тебе рвалась, – горестно говорила Инга, – а ты меня и не рада видеть. Спряталась здесь в беседке и сидишь.

– Почему не рада? – вяло возразила дочь. – Очень даже рада, мамочка. Просто мне нравится эта беседка, я каждый день здесь сижу. А что мне делать? К компьютеру не пускают, мобильник отобрали, книг здесь мало.   

– Не переживай, маленькая, папа говорит, что сейчас все уляжется и снова будет, как раньше. Скоро вернемся в Москву, школа начнется, наговоришься со своей Лизой. Погуляй пока, поиграй во что-нибудь с Танечкой.

– Сколько я могу играть с Танечкой? Мне шестнадцать, а ей девять! Я ее люблю, но о чем мне с ней говорить? И еще эта фрейлин Эрика над душой висит! Мне здесь надоело! На-до-е-ло! Понимаете вы все?

Настя повысила голос, и Андрей Пантелеймонович разозлился – негодяйка, расстраивает мать! Скучно ей, видите ли! И фрейлин Эрика тоже хороша, где она? В ее обязанность входит следить за каждым шагом этой несносной девчонки! И словно в ответ на его мысли на дорожке, ведущей от дома к беседке, показались фрейлин Эрика и Танечка с ракетками для бадминтона. Андрей Пантелеймонович хмуро кивнул гувернантке, та что-то приветливо сказала ему по-немецки, и Танечка перевела:

– Дядя Андрей, фрейлин спрашивает, как вам нравится на вилле.

– Скажи, что здесь прекрасно, – буркнул он.

– А мы идем за Настей, – радостно сообщила девочка, – в бадминтон играть. Она всегда после завтрака здесь сидит. Настя!

– Иду, – откликнулась Настя, выходя из беседки и торопясь навстречу Тане – так, словно хотела побыстрей избавиться от общества матери. Инга шла следом, мужественно пытаясь скрыть свое огорчение, и притворно весело говорила:

– Вот и хорошо, вот и поиграйте, чтобы ты не скучала. Андрюша, ты тоже вышел погулять? – она взяла мужа под руку и заметила его окаменевший взгляд. – У тебя опять болит голова? Почему ты так смотришь?

Воскобейников, похолодев, смотрел на Танечку, протягивавшую Насте ракетку.

«Господи, боже мой, надо же такому вдруг привидеться – Людмила. С чего вдруг?»

Взяв себя в руки, он тряхнул головой, отгоняя непонятно с какой стати возникшее воспоминание, и ласково ответил:

– Все в порядке, любимая, я думал о делах. Пойдем в дом, не будем мешать детям веселиться.

 «Веселиться! – шагая рядом с Танечкой, сердито думала Настя. – Ничего себе веселье! Лучше сдохнуть! Алеша… Позвонил ли он Антону? Ждет меня или забыл?»

 Если бы не похищение, ее не прятали бы на этой вилле, она была бы теперь в Москве. И шестнадцатилетие свое отмечала бы дома, а не в Швейцарии. Конечно, ей устроили веселый праздник, Филевы были очень милы, надарили кучу подарков, и приходилось притворяться довольной, ахать и восхищаться. В действительности же, в этот день ей хотелось только одного – видеть Алешу.

… Настя долго не решалась сознаться в своем обмане – в том, что ей еще нет шестнадцати. Боялась, Алеша рассердится. Получилось случайно – незадолго до ее отъезда в Сибирь.  Они лежали рядышком, глядя в потолок и отходя от только что испытанного невероятного счастья. Алеша обнимал ее за плечи, и Настя чувствовала, как волосы возле уха шевелятся от его дыхания. Именно тогда он и спросил:

– Когда у тебя день рождения?

– В июле, семнадцатого.

– Прекрасно, в этот день я смогу сделать тебе предложение руки и сердца. Что ты мне на него ответишь?

Настя растерялась.

– Я? Но мама и папа… они не разрешат.

– Что ж, старших следует слушаться.

В голосе его звучала горькая ирония. Неожиданно Насте припомнилась Лейла, которой он непрерывно названивал в первый день их знакомства. Они потом никогда больше об этой Лейле не говорили, но и ежику было понятно, что между ней и Алешей произошло что-то сильно его задевшее. Теперь тон у него был такой же, каким он в последнем разговоре с Лейлой по мобильному пожелал ей счастья. Испугавшись, что обидела его, Настя заторопилась:

– Причем здесь слушаться или нет? До восемнадцати без разрешения родителей в ЗАГСе не распишут, еще два года ждать придется.

Алеша, опершись на локоть, разглядывал ее чуть прищуренными глазами.

– Интересно, – протянул он, – кто-то меня уверял, что тебе семнадцать. Тогда по логике вещей в июле тебе должно исполниться восемнадцать.

– Я…ну…  ты же не стал бы… Ну, если бы я сказала, что мне пятнадцать. Я… – неожиданно Настя, приподнявшись, обхватила руками его шею, крепко прижала к себе, коротко и нежно целуя подбородок, щеки, глаза. – И что такого, что только шестнадцать? Раньше всегда в шестнадцать замуж выдавали. Ну, подождем два года, какая разница? Я ведь тебя люблю. Я люблю тебя!

Трудно сердиться, когда тебе клянутся в любви, Алеша рассмеялся и прижал ее к себе.

– Глупышка, это все сказки, любви не бывает.

– Нет, погоди, погоди, – шептала она, изгибаясь в его руках, – а что тогда бывает?

– Сейчас увидишь.

Когда они вновь смогли соображать, Настя легла на спину и с озабоченным видом прижала руку к солнечному сплетению.

– У меня душа болит. Разрывается от любви к тебе, а ты говоришь! А жениться в ЗАГСе вообще необязательно, я и без того твоя женя. Мастер и Маргарита в ЗАГСе не женились.

Алеша расхохотался так весело, что Настя надулась.

– Да нет, – успокоил он, – я не над тобой. Вспомнил, как сестре Маринке недавно трояк по литературе в четверти влепили – они тогда Булгакова проходили, а она все никак «Мастера и Маргариту» осилить не могла. Отец как раз уезжал в командировку на два дня, посадил ее за книгу – пока, говорит, не вернусь, гулять не пойдешь, а будешь читать. Вернусь – расскажешь, чем кончилось. Для Маринки хуже наказания нет, она читать не любит. Два дня в игры за компьютером играла и рэп свой слушала, потом, как отцу время приехать, начала ко мне приставать: «Леш, скажи, чем там кончилось, поженились Мастер с Маргаритой или нет?»

Настя тоже засмеялась.

– Сказал?

– И не подумал, пусть читает.

– И что же сделал твой отец, когда приехал?

– Отобрал у нее телевизор, компьютер и плеер. Все, теперь одни книги в комнате.

– Бедная! И мачеха твоя не заступилась?

– Тамара против отца никогда не пойдет, у нее железные принципы, чтение она уважает. Она в деревне росла, говорит, там с утра до ночи продохнуть некогда, телевизор работал еле-еле, в книгах одно утешение. Отец раньше тоже любил военные мемуары читать, – сказав это, Алеша неожиданно нахмурился и умолк.

– А сейчас?

– Не знаю, – неохотно ответил он, – сейчас он все время мрачный. Уезжает, приезжает, в последнее время иногда целыми днями молчит. Работа нервная.

– У моего тоже нервная, – вздохнув, Настя погладила его по щеке, – наверное, сейчас время такое. Скоро у папы встреча с избирателями – где-то в Сибири. Нас с мамой он берет с собой.

– Хочешь, я к тебе приеду?

– Хочу, но у тебя ведь сессия. Да мы недолго там будем, неделю, наверное, потом вернемся в Москву, а дальше не знаю. Лизы не будет, она после последнего экзамена уезжает к своему дедушке в Португалию. Может, мы тогда встретимся в той комнате? Ну, у мужика, которому ты заплатил, помнишь?

 – Нет, только не там, – Алеша криво усмехнулся, – я что-нибудь придумаю. Если не забудешь меня в своей Сибири, напиши, когда приедешь.

 – С ума сошел! Как это я тебя забуду? – ее ладони сжали его виски, голубые глаза сияли. – Алеша, Алешенька, ты же… Ты весь такой… Такой умный, хороший, красивый.

– Не останавливайся, я балдею, – он зажмурился, – хвали дальше, еще я какой?

– Храбрый, честный, сдобный, аппетитный, хорошо проваренный. Еще?

– Ах, ты!

Он обхватил ее, губы их слились, и опять вся завертелось, поплыло перед глазами, и мир перестал существовать. Потом они, наверное, уснули, и сон их нарушил осторожный стук в дверь.

– Настя, – шептала Лиза, приблизив губы к замочной скважине, – тебе тетя Инга звонит по городскому. У тебя мобильный выключен, она беспокоится. Я ей сказала, что ты в туалете. Положу трубку здесь у порога, руку высуни и возьми.

Пока Настя удрученно жаловалась матери на сложность задач, которые ей пришлось вместе с Лизой решить за последние три часа, Алеша одевался. Когда она, наконец, с облегчением дала отбой, он подмигнул ей и, присев на кровать, неожиданно серьезно сказал:

– Дай-ка мне какой-нибудь твой контактный телефон. Вдруг твой комп спечется, и ты не сможешь мне написать. Или вообще будешь там, где нет компьютеров.

– Ой, Лешенька, домашний телефон никак нельзя, сам понимаешь, – мама узнает и что-нибудь начнется. А мой мобильный на папино имя, он каждый месяц берет распечатку всех моих разговоров.

– Ну и что?

– Ой, нет, ты не знаешь моего папу. Давай я тебе дам телефон Антона Муромцева – он ведь нас видел вместе, наверное, обо всем догадался. Правда, я ему не говорила, что мы встречаемся, но на крайний случай. Записывай его домашний.

– Он кто, ваш родственник? – полюбопытствовал Алеша, введя номер Антона в записную книгу мобильника. – Хороший мужик, приятный.

– Антон мой друг и никогда меня не предаст. Если что, звони ему. Можешь даже все рассказать, он поймет…

Автоматически отбивая подаваемые Танечкой воланы, Настя думала:

«Звонил Алеша Антону или нет? Должен был позвонить, ведь он до сих пор ничего не получил от меня по электронной почте. Если бы я могла послать ему хоть два слова! Но мне не позволяют пользоваться компьютером с доступом в Интернет. Даже Антону, когда мне разрешили написать, я набрала текст письма, скинула на дискету и отдала папе. Мама говорит, папа велел его отправить. Наверное, отправил, но сначала прочел – нет ли там лишнего. А вдруг… вдруг Алеша устал меня ждать и давно уже с другой девчонкой? Он всем нравится, вот Лизку взять хотя бы – вовсю ведь ему глазки строит! Думает, Настя дура, Настя ничего не понимает. Вдруг Лизка вернулась из своей Португалии, Алеша приехал к ней узнать что-нибудь обо мне, а она… Она же красивая, за ней парни табунами ходят»

Настя накрутила себя этими мыслями до того, что у нее даже живот свело от ужаса и ревности. Когда же она вообразила, как Алеша обнимает Лизу, по щекам ее вдруг потекли слезы, и пришлось притвориться, что глаза запорошила пыль.

– Нужно промыть, – решительно сказала фрейлин Эрика и повела ее в дом, а сзади плелась Танечка с ракетками.

По дороге Настя сообразила, что сейчас мать увидит ее припухшие глаза и ударится в панику. Она поспешно вытерла слезы.

– Нет-нет, все уже в порядке. Давайте лучше погуляем.

Во второй половине дня приехали из Лозанны Филевы с Лилей. За обедом у Александра и Валентины Филевых были невеселые лица, зато Лиля казалась не в меру оживленной.

– Слава богу, основная работа закончена, и можно будет уделить время семейным делам. Наконец-то мы с Ильей и Танечкой сможем спокойно побыть вместе, и чтобы никто-никто нас не беспокоил.

За столом воцарилось неловкое молчание, Валентина Филева уставилась в свою тарелку, и рука ее держащая нож, мелко-мелко дрожала. Филев в упор смотрел на дочь, и на щеках его играли желваки, а Танечка перестала есть и широко открытыми глазами смотрела на мать.

– С папой? – восторженно выдохнула она.

– Неужели Илюша приезжает? – простодушно удивилась Инга.

Лиля смерила ее холодным взглядом.

– Илья не сможет выбрать времени, у него сейчас слишком много работы в Москве. Поэтому, я считаю, мы с Таней должны быть рядом с ним. А ты как думаешь, Танюша? – она с нежной улыбкой посмотрела на дочь.

– Да, мамочка, да! Поедем! – личико девочки просияло.

Искоса взглянув на Филева, потом на его жену, Андрей Пантелеймонович по угрюмому молчанию обоих сразу оценил ситуацию. Отведя глаза, он деликатно покашлял.

– Гм. Это, мне кажется, поспешное решение. Хватит ли у тебя сейчас времени и сил заниматься ребенком? До начала конкурса меньше трех месяцев.

Лилиана покачала головой, глаза ее светились любовью.

– Я буду не одна, дядя Андрей, – кротко возразила она, – рядом с Ильей и нашей дочерью я стану в десять раз работоспособней.

– Все же, мне кажется, ты выбрала неудачный момент, – он многозначительно поднял бровь, – и в любом случае тебе следует прежде поставить в известность Илью и прислушаться к тому, что он скажет. До того, как вы… гм, согласуете между собой этот вопрос, брать Таню тебе с собой нельзя, это может привести к непредсказуемым последствиям.

Они с Филевым встретились глазами, и тот кивнул.

– Вы правы, Андрей, я говорю Лилиане то же самое.

Танечка, не все понимавшая в разговоре взрослых, перевела взгляд с деда на Воскобейникова, и глаза ее наполнились слезами.

– Я хочу к папе, – прошептала она.

Сидевшая рядом с ней Настя погладила ее по голове.

– Ты и поедешь к папе, – ласково сказала она, – или он приедет к тебе. Сейчас или через три месяца – какая разница? Но теперь подумай о бабушке, посмотри, как она расстроена.

– Да, – скользнув по Насте ненавидящим взглядом, согласилась Лиля, – оставайся с бабушкой, пусть папа будет один. Бедный папа, он так ждет тебя! Постоянно спрашивает меня по телефону: когда же приедет моя дочка Танечка?

– Прекрати, Лилиана, что ты…

Андрей Пантелеймонович не закончил фразы, потому что Лиля бешено сверкнула на него глазами.

– Это наши с Ильей семейные дела, дядя Андрей. Мы хотим жить вместе с нашей дочерью. Вы же с Ингой живете со своей, и я не пытаюсь этому помешать.

«Со своей» она произнесла таким тоном, что лицо Воскобейникова слегка изменилось, но это заметила лишь Настя. И то только потому, что в последнее время она очень внимательно приглядывалась к тому, что происходит с отцом. Пожав плечами, он поспешно ответил:

– Я ни во что не вмешиваюсь, устраивай свои семейные дела, как хочешь.

Валентина Филева резко подняла голову и впервые с начала обеда разлепила губы:

– Я не позволю тебе творить глупости, Лиля. Таня никуда не поедет.

– Видишь, Танюша, – игнорируя мать, Лилиана повернулась к Тане, – бедный папа тоскует по тебе, а бабушка не разрешает тебе к нему ехать.

– Я хочу к папе! – закричала девочка, швыряя на пол свою тарелку и вскакивая.

Настя попыталась ее удержать.

– Танюша, подожди.

– Ты плохая, – Таня повернула к ней мокрое от слез лицо, – я тебя ненавижу! Я вас всех ненавижу, отпустите меня к моему папе! –  зайдясь криком, она затопала ногами. – К папе! К папе! К папе!

Желвак ходуном заходил по щеке Филева, но лицо его осталось неподвижным.

– Не плачь, – очень спокойно ответил он, – мы все обдумаем и сделаем так, как тебе будет лучше. Если ты хочешь увидеть папу, он приедет сюда.

Неожиданно смертельно бледная Валентина Филева поднялась и привычным изящным движением коснулась губ салфеткой.

– Нет, почему же, Саша, если наша внучка нас так ненавидит, то говорить не о чем – пусть едет к своему папе. Приятного аппетита всем, прошу извинить.

Ни на кого не глядя, она вышла из столовой.

Самолет, доставивший в Москву депутата Воскобейникова с семьей и госпожу Шумилову с дочерью, приземлился в Москве в полдень. Президента акционерной компании «Умудия Даймонд» Игнатия Ючкина с ними не было – из Швейцарии он вылетел в Турцию, где отдыхала его семья. Попрощавшись с Лилей и поцеловав на прощание Танечку, Инга с Настей сели в машину, за рулем которой важно восседал улыбавшийся дядя Петя.

– С приездом, с приездом, – сияя, говорил он, – а то я уж соскучился. Что, Настасья Андреевна, скоро в школу? Вот теперь у дяди Пети работа будет каждое утро. А где же Телемоныч, все никак с этой неугомонной Лилей договориться не может?

Действительно, Андрей Пантелеймонович все не мог закончить разговор с рассерженно оглядывающейся по сторонам Лилей.

– Где Илья? – возмущенно говорила она. – Почему твой племянник не приехал нас встретить? Ведь я звонила ему – и на работу, и на мобильный, – что приеду с ребенком! С его ребенком, между прочим! Он не понимает, что мне сейчас нужна поддержка, что для девочки нужно создать соответствующий эмоциональный климат!

– Не знаю, Лиля, – терпеливо объяснял Воскобейников. – Илья, возможно, сильно занят – через неделю ему лететь в Германию. Я позвонил Виктории – она ждет вас обеих у тебя дома. Ты с ней все и выяснишь, она объяснит. Сейчас извини, меня ждут Инга и Настя.

Потрепав ее по плечу, он легким шагом направился к ожидавшим его жене и дочери. Лиля тоже села в машину рядом с встревоженной Танечкой.

– Мама, а папа не пришел? – девочка робко тронула мать за рукав, но та ничего не ответила.

Пока шофер вел машину по влажной от недавнего дождя дороге, Лилиана сидела, напряженно выпрямившись, с неподвижным и злым лицом. Дома их встретила Виктория.

– Лиля, Танечка! Господи, какая же большая, а?

Она долго обнимала и целовала Таню – слишком долго, как показалось Лиле. В дверях встала солидная пожилая женщина и вежливо поздоровалась:

– Здравствуйте.

– Это Лидия Михайловна, гувернантка Тани, – оторвавшись от девочки, поспешно сказала Виктория. – Танечка, Лидия Михайловна поможет тебе овладеть русским языком, она учительница русского языка.

– Здравствуйте, – пискнула Таня, глядя на высокую дородную фигуру своей новой учительницы.

Лиля окинула женщину оценивающим взглядом и кивнула.

– Мы с вами позже все подробно обсудим, я объясню свои требования. Вы уже ознакомились с расположением комнат в доме? Тогда отведите девочку в ее комнату и займитесь ею, пожалуйста.

Лидия Михайловна невозмутимо продолжала стоять на месте.

– Что девочка будет есть с дороги? Вы сами позаботитесь, или мне ее накормить?

Лиля нетерпеливо отмахнулась.

– Поговорите с кухаркой, пусть приготовит то, что вы сочтете нужным.

Но Лидия Михайловна продолжала свой допрос:

         – Что Таня обычно ест? Ей все можно? Аллергии нет?

Лилиана почувствовала закипающее внутри раздражение.

   – Ей все можно, идите, пожалуйста! – почти выкрикнула она.

   – Мне нельзя апельсины и яички, – пискнула Таня, – у меня на них аллергия.

– Хорошо, обойдемся без апельсинов и яичек, – новая гувернантка спокойно взяла ее за руку и увела.

Лиля упала на стоявшую в холле изящную кушетку и, сбросив с гудевших ног туфли, сердито спросила у свекрови:

– Что за монумент ты взяла в гувернантки?

– Это очень хороший педагог, Лилечка, – заторопилась Виктория. – Мне ее рекомендовало агентство, а потом еще оказалось, что моей подруги сын у нее учился. Заслуженная учительница, сейчас на пенсии, муж умер. Хочет немного подработать, чтобы помочь дочери – та одна с ребенком.

– Дочь, надеюсь, не воровка и не алкоголичка, ты проверила?

– Нет, что ты! Она тоже учительница, преподает историю. Мать-одиночка, тридцать пять лет, ребеночку два года. Нормальная женщина, не гулящая. Просто – что делать! – не всем счастье в жизни улыбается. Я договорилась на триста долларов в месяц – при ее пенсии, думаю, она тебе за эти деньги ножки будет целовать и в лепешку расшибется.

– Хорошо, – устало кивнув, Лиля изящно вытянула ноги, разглядывая педикюр. – Когда приедет твой сын?

– Мой сын?

– Да, конечно, Илья. Или у тебя еще есть сын? Дядя Андрей сказал, что у него срочная работа. Так, когда он приедет? Он ведь знает, что я приехала с его дочерью – я звонила ему и не один раз.

– Да, конечно, – лицо Виктории пошло пятнами, и она слегка повертела шеей, будто ей жал воротник блузки, – конечно, конечно.

– Что «конечно»?! Говори! Когда он собирается прийти?

Голос у нее сорвался на крик, и Виктория совсем оробела.

– Дело в том, что… понимаешь…

– В чем дело, что я должна понимать?

– Когда ты позвонила…

– Что? Что, когда я позвонила?

Свекровь сделала глубокий вдох и единым духом выпалила:

– Когда ты позвонила и сообщила, что приедешь с Таней, Илья собрал свои вещи и сказал… сказал…

 Тут у нее закончился запас воздуха, и она умолкла, опасливо глядя на невестку. Та скрипнула зубами.

– И что же сказал твой сын?

Решившись, Виктория, вновь наполнила легкие

– Он сказал, что ноги его больше не будет в этом доме. Что он уходит отсюда. Навсегда уходит.

Глава четвертая

Маргарита уехала в начале сентября. Поцеловав на прощание сестру, она сказала Илье:

– Ладно, давай уж и тебя обниму, хоть ты и паразит, конечно.

Илья усмехнулся – с тех пор, как он случайно увидел ее в объятиях Антона Муромцева, отношение его к этой «зловредной рыжей стерве» как-то незаметно для него самого изменилось.

– Хороший ты человек, Ритка, – с чувством произнес он, – ведро б тебе только на голову, чтобы не слышать, что ты говоришь.

Рита улыбнулась и легонько тряхнула рыжими волосами.

– Я уезжаю, так что ты вряд ли скоро услышишь мой голос. Береги мою сестру, а то я тебя и с того света достану. Каринка, Жоржик проснулся? А то меня внизу ждет машина.

– Сейчас принесу тебе его попрощаться, – Карина выбежала из комнаты, а Илья, оглянувшись, крепко стиснул руку Маргариты.

– Послушай, я хотел тебе сказать…

– Не надо, – перебила она.

– Ты даже не представляешь, какой он! Он – чудо. И он страдает, я же вижу.

– Я знаю, Илья, не нужно.

– Но почему – ведь он тебя…

– Илья, все! Забудь о том, что ты видел, этого не было.

– Как хочешь, – он вздохнул и отступил, – прости, мне очень жаль.

– Мне тоже, но изменить ничего нельзя. Скажи, ты когда уезжаешь в Германию?

– Десятого, уже точно. Так боюсь оставлять Карину одну!

Карина вошла с Жоржиком на руках и, услышав последние слова Ильи, улыбнулась.

– Илюша, не надо за меня бояться. Ритуля, целуй племянника и скажи ему, что тетя скоро приедет. Пожалуйста, сестричка, больше не исчезай так надолго!

Маргарита коснулась губами нежного лобика ребенка и изменившимся голосом сказала:

– Смотри, а у Жоржа глазки голубые – как у этого твоего паникера, – она кивком указала на Илью. – Хорошо еще, что он за тебя волнуется – пусть попробует не волноваться!

Погрозив пальцем, она вернула сестре ребенка и почти выбежала, хлопнув дверью, чтобы они не увидели слез на ее глазах.

– Твоя сестра в своем амплуа, – вздохнул Илья и осторожно взял у Карины сынишку, – но я и вправду волнуюсь – так не хочется от вас уезжать!

В день отъезда тревога Ильи превратилась в панику – накануне в Москве взорвали дом на улице Гурьянова. Шагая по комнате большими шагами, он говорил:

– Боже мой, а если б это был наш дом? Если б я уехал, а ты с ребенком осталась дома… Нет, я никуда не поеду, пусть катятся к черту!

– Успокойся Илюша, ты слишком много работал в последнее время. Меня с гораздо большей вероятностью может пришибить этот стеллаж – ты его так и не закрепил, хоть обещал. Иди и укладывай вещи в дорогу, у тебя вечером поезд.

Илья помрачнел, но вместо того, чтобы укладывать вещи, отправился закреплять стеллаж. В тот момент, когда он дул на зашибленный молотком палец, Карина принесла ему телефонную трубку.

– Тебя. Твой дядя.

 Илья, продолжая вбивать гвоздь, прижал трубку к уху плечом и тут же выругался:

– Черт бы тебя побрал! Нет, дядя Андрей, это я не тебе, это я палец молотком пришиб.

– Ты что, взял в руки молоток? – изумился Воскобейников.

Он впервые звонил племяннику по домашнему телефону Карины и с самого начала, разговаривая с ней, испытывал неловкость. Однако известие о том, что Илья, не отличавший гвоздя от шурупа, решил поработать руками, повергло Андрея Пантелеймоновича в такой шок, что он на какое-то время умолк и даже забыл, что хотел сказать.

– Я решил стать мужчиной, – гордо объяснил Илья, – уже кран починил. Так что, если тебе что-то надо по дому, ты только скажи. Унитаз не надо поменять?

– Нет-нет, спасибо, я по другому вопросу. Ты куда пропал? Мобильник выключен, на работе телефон не отвечает. Ты ведь сегодня уезжаешь, почему не позвонишь? Прячешься?

Илья смутился – он действительно прятался от звонков Лили – и промямлил:

– Забыл, дядя Андрей, честно. Все эти дни сидел дома за компьютером, даже маме не позвонил. Позвони за меня, ладно?

– Гм, ладно. Я, собственно, так и сказал Лилиане – что ты очень занят. Она просила передать, что Таня очень хочет тебя видеть, и когда ты освободишься…

– Дядя Андрей, нет! Я ей передал: ноги моей там не будет, это конец. Мне очень жаль эту девочку, но видеть ее я не хочу – нет смысла. Не будем об этом больше.

Андрей Пантелеймонович вздохнул.

– Хорошо, не будем. Все здоровы? Сын здоров? – в голосе его слышалось смущение.

– Да, спасибо, все здоровы. Только я из-за этого взрыва как на иголках – страшно оставлять вас всех.

– Не говори ерунды, Илюша. Ты скоро рассчитываешь вернуться?

– Не позже, чем через семь-десять дней.

– И где тебя можно будет застать после возвращения?

Илья рассердился.

– Здесь – у меня дома, – раздраженно ответил он. – Еще есть вопросы?

– Только один, – усмехнулся Андрей Пантелеймонович, – ты действительно починил кран?

Его племянник расхохотался.

– Любишь ты скользкие вопросы задавать! Да, я его починил, но потом пришлось срочно вызывать слесаря, потому что я сорвал резьбу, и вода заливала соседей. Ладно, дядя Андрей я пошел – у меня еще стеллаж, а вечером поезд. Настю поцелуй, Инге привет.

Разговор с дядей немного развеял тяжелые мысли Ильи, но, уже оказавшись в поезде, он начал опять метаться, думая о Карине, взорванном доме и маленькой девочке, которую Лилиана неизвестно зачем привезла из Швейцарии.

«Я не желаю поддаваться на ее шантаж, я ведь точно знаю, что это не моя дочь. Чего она добивается – чтобы я перед всеми это заявил и попросил провести экспертизу? И чтобы потом послал ее к черту и потребовал развода? А ведь я так и сделаю, если она не перестанет меня доставать. Или я поговорю с Филевыми – все им объясню. Действительно, почему они должны считать меня бездушным зверем?»

В конце концов, так и не решив, что делать, Илья забылся сном.

На вокзале в Берлине его встретил пожилой мужчина с умными веселыми глазами.

– Разрешите представиться, – бодро сказал он по-русски, – Антонио Скуратти, возглавляю службу информационной безопасности нашего банка, вы будете работать в непосредственном контакте со мной. Садитесь, вот моя машина. Как доехали, как самочувствие?

– Как вас услышал, так получше, – улыбнулся Илья, забираясь в машину, – приятно слышать родную речь в центре Берлина. Нет ничего хуже, чем объясняться с немцами на дурном английском.

– О, у нас в банке многие знают русский, и много русских работает, – Скуратти помог ему пристегнуть ремень безопасности и тронул машину с места. – Лично я считаю Россию своей родиной – родился и вырос в Москве, окончил мехмат МГУ, был влюблен в русскую девушку и женился на русской женщине, – он подмигнул, – правда, потом развелся.

Скуратти привез Илью в отель, заказал завтрак, обещал вернуться за ним к двум и оказался очень точен – без одной минуты два позвонил из холла:

– Спускайтесь, господин Шумилов, я вас жду.

Был самый разгар рабочего дня, и они уже минут через пять застряли в пробке. Скуратти, невозмутимо положив руки на руль, выжидал, пока можно будет двигаться дальше, и Илья даже немного позавидовал его олимпийскому спокойствию.

– Я в пробках обычно сижу, как на иголках, – сказал он, – так и хочется вылететь на тротуар и объехать всю шеренгу. Пару раз у меня действительно сдавали нервы, я так и делал.

– В России нервная жизнь, а в Германии народ воспитанный, – Скуратти медленно тронулся за передней машиной и тут же остановился. – А знаете, – сказал он с подкупающей откровенностью, – я ведь специально поехал этой дорогой. Мне хотелось с вами поговорить, так сказать, на нейтральной территории. Вы, очевидно, знаете, что работа, которой вы будете заниматься, конфиденциальна. Даже директор нашего банка – мой родственник, кстати, – не в курсе всех нюансов.

Илья едва не вспылил – он чувствовал себя разбитым после поезда, и меньше всего ему теперь хотелось, стоя в пробке, обсуждать правила безопасности и конфиденциальности. Пусть занимаются этим в положенном месте и в положенное время, черт возьми!

– Я предупрежден с самого начала, – сухо ответил он, – в этом нет ничего удивительного – мне ведь придется работать с вашими базами данных и вашими внутренними программами.

Скуратти улыбнулся.

– Не нервничайте, дело не только в этом. Мы проанализировали кое-что из ваших результатов, теперь уже очевидно, что идет утечка информации. Однако шеф не хочет скандала. Видите ли, среди системных программистов, которые находятся под подозрением, невестка нашего главного учредителя господина Тэкеле. Поэтому вас просят держать в секрете любой полученный результат даже от сотрудников банка.

– Понял, – устало буркнул Илья, – буду делиться впечатлениями только с вами.

Скуратти неожиданно наморщил лоб и рассмеялся.

– Знаете, своей манерой говорить и внешностью вы мне очень напоминаете одного моего школьного товарища. Андрюшка Воскобейников, вам это имя ничего не говорит?

Илья бросил на собеседника быстрый взгляд – если честно, он перестал верить в случайные совпадения еще в студенческие годы, когда Лиля постоянно «случайно» оказывалась с ним в одних и тех же местах.

– Возможно, речь идет о моем дяде, – тон его был сдержан.

– Дяде? Тогда вашу матушку случайно не Викторией зовут?

– Случайно да.

– Батюшки, сколько лет прошло! Знаете ли вы, что я сидел с ней на одной парте, был безумно влюблен и на выпускном балу предложил ей руку и сердце? До сих пор не могу забыть, как тактично она меня отшила!

Илья улыбнулся шутке, подумав про себя:

«И ты, узнав, что именно я буду работать с вашим банком данных, не выяснил девичью фамилию моей матери! Так я и поверил»

Вслух же он сказал:

– Возможно, я даже видел вас на снимке у нее в альбоме – она хранит все свои школьные фотографии, и в детстве я часто в них копался.

– Возможно, хотя там я, конечно, немного моложе.

Вежливо посмеялись, потом Скуратти свернул налево и, проехав метров двести, остановился возле здания, немного напомнившего Илье своей архитектурой старинный замок.

– Вот и приехали. Для вас приготовлен отдельный кабинет, всю информацию, которую будете заносить в компьютер, шифруйте. Если захотите поговорить о чем-то важном – поговорим в моей машине. Думаю, дней за десять вы с работой управитесь.

В течение четырех дней Скуратти каждый вечер заходил в кабинет и с вежливо-равнодушным видом интересовался, как дела. В отель Илью отвозила машина, предоставленная банком, но в конце четвертого дня он спросил у Скуратти:

– Вы могли бы меня сегодня подкинуть до отеля?

Тот пристально посмотрел на него и кивнул.

– Буду ждать внизу.

Когда они отъехали от банка, Илья сказал:

– Программу я вам установил и провел предварительный поиск. Почти у всех ваших системных программистов полное алиби – они попросту не владеют той информацией, которой пользуется хакер, а он, в свою очередь, не владеет информацией, доступной им по характеру их работы.

– Гм. Почти?

– Кроме сотрудника номер два. 

– Номер два!

Судя по тону Скуратти, Илья понял, что сотрудник номер два и есть родственница главного соучредителя.

– Сотрудник номер два, – пояснил он, – задействован с вероятностью девяносто процентов, хотя, скорей всего, в хищениях неповинен.

– Что вы имеете в виду?

– По роду своей работы сотрудник номер два имеет доступ в базу данных, а хакер, судя по почерку, нет. Следовательно, информацию второй номер хакеру не предоставлял. К тому же хакер изначально опирался на данные, которые устарели года на два-три. Полагаю, злоумышленник каким-то образом получил доступ к жесткому диску, на котором сотрудник номер два хранил устаревшую информацию.

Скуратти нахмурился.

– Ваше предположение не снимает вины с номера второго, наши сотрудники несут ответственность за любой жесткий диск, на котором хранят рабочую информацию, вплоть до его уничтожения.

Илья пожал плечами.

– Это уже меня не касается, разбирайтесь сами.  Могу добавить лишь, что этот сукин сын хакер подает большие надежды. Он сумел вычислить, какие фрагменты устаревшей программы вошли в новую, а когда заметал следы во время последней кражи взломал и «сжег» вирусом три сервера – в Австралии, Бразилии и Китае. Чтобы найти украденные деньги, мне нужно восстановить все три уничтоженных сервера, но следует договориться с их хозяевами, чтобы они в официальном порядке предоставили вам допуск к информации.

Скуратти поморщился.

– Разве вы не можете просто взломать эти серверы, чтобы ускорить работу?

Илья насмешливо вскинул брови.

– Это незаконно, наша фирма этим не занимается.

– А в частном порядке за отдельное вознаграждение? Шеф наверняка захочет с вами переговорить по этому поводу. Он постоянно проживает в Лиссабоне, но завтра опять приезжает в Германию. Думаю, он не станет скупиться – информация нужна ему срочно, и похоже даже, что на него кто-то очень давит.

– Не имеет смысла, – сухо отказался Илья, – мы строго следуем нашим принципам.

Во взгляде его собеседника мелькнуло удивление.

– Ваш босс и отец вашей супруги господин Филев – человек весьма широких взглядов. Возможно, вы хотели бы получить от него дополнительные указания по этому поводу?

Илья разозлился – они что, считают его мальчиком на побегушках у Филева?

– Прошу простить, – ледяным голосом возразил он, – но господин Филев мне не может указывать, он лишь может предложить нам выполнить тот или иной заказ. Моя фирма работает независимо и, кроме того, дочь господина Филева давно уже не моя супруга – я женат вторым браком.

Скуратти растерялся.

– Простите, я этого не знал. Однако, что же вы предлагаете нам теперь делать?

– Я же сказал: пойти официальным путем. После того, как вы получите доступ к серверам и введете указанные хозяевами коды, включится режим уточняющего поиска. Одновременно с поиском денег будет вычислено местоположение хакера. Вы опытный программист, господин Скуратти, я в вашем присутствии устанавливал программу, вам известны все детали, не думаю, чтобы у вас возникли проблемы.

– Надеюсь с вашей помощью преодолеть все проблемы, – не поняв, вежливо улыбнулся Скуратти.

Илья покачал головой.

– Сегодня я улетаю в Москву, однако мы будем поддерживать связь.

– Сегодня? Но шеф непременно хочет с вами встретиться. Почему бы вам не подождать до завтра? Все время вашего пребывания здесь будет оплачено.

– Не могу, господин Скуратти, личные проблемы. В Москве взорван еще один дом, я не знаю, и никто не знает, чья очередь следующая, а у меня там жена – одна с грудным ребенком.

Взгляд Скуратти стал задумчивым, он слегка помедлил и кивнул.

– Что ж, мы все это понимаем, господин Шумилов, и очень сочувствуем русским. Поезжайте спокойно, я сам все объясню шефу. Передавайте привет вашей матушке. Кстати, как там Андрей? Женат? Дети, внуки?

– Одна дочка, – немного смягчившись, ответил Илья. – Похожа на него, а на меня, говорят, еще больше.

– Да-да, это очень и очень приятно слышать. Всем привет.

Он довез Илью до отеля и когда вернулся в банк, брови его были сдвинуты, словно какая-то засевшая в мозгу мысль не давала ему покоя.

По возвращении из Швейцарии Настя обнаружила, что компьютер ее отключен от Интернета. Помимо этого, ей не вернули ее мобильный телефон, остававшийся в Москве после их отъезда в Умудию.

– Все делается для твоей безопасности, – объяснил ей отец, – потерпи немного.

– Но, Андрюшенька, как же без мобильного? – возразила расстроенная Инга. – А вдруг мне нужно будет позвонить Настеньке?

Андрей Пантелеймонович ласково поцеловал жену.

– Куда тебе ей звонить? Сейчас для нее никаких подружек или вечеринок.

– Так ведь учебный год начинается.

– Петр отвезет ее в школу и привезет. Если потребуется помощь Антоши по химии, я с ним свяжусь, но будет лучше, если Настенька все же будет решать свои задачи самостоятельно. В крайнем случае, позвонит ему по стационарному телефону и решит свои проблемы.

Таким образом, Настя, как и в Швейцарии, оказалась отрезанной от внешнего мира. Они не могла ни написать Алеше, ни позвонить, одолжив мобильный у кого-нибудь из одноклассников. В одну из их встреч он собственноручно занес свой номер телефона в ее мобильник, по просьбе Насти его зашифровав – к каждой из последних четырех цифр прибавил по единице, – однако она никогда ему не звонила поэтому на запись ни разу даже не взглянула. Трижды Настя пыталась дозвониться до Антона, но домашний телефон его не отвечал, а в клинике трубку брала секретарша и каждый раз сообщала, что «Антона Максимовича нет на месте». Пробовала она как-то позвонить Кате, но к телефону подошел незнакомый мужчина и каким-то особо вкрадчивым голосом сообщил, что «Катенька сейчас принимает душ»

Оставалось надеяться на Лизу – та на неделю задержалась у родителей в Германии. Поначалу Настя ждала приезда подруги с нетерпением – хотела просить ее отправить Алеше послание со своего компьютера. Когда же Лиза появилась – веселая, отдохнувшая и невероятно хорошенькая, – Настя внезапно вспомнила одолевший ее в Швейцарии приступ ревности. И решила ни о чем не просить. К тому же Лиза была настолько занята воспоминаниями о своих летних похождениях, что о делах Насти совершенно позабыла.

– Меня этот Петька – дон Педро – просто достал, – в сотый раз рассказывала она на перемене в туалете у окна. – Нет, я думала, в Португалии мужики другие, честно. Покруче. Потом я в опере с одним парнишей познакомилась, Димка зовут, он в МГИМО на третьем курсе, представляешь? Мы с ним еще в Лиссабоне договорились встретиться, а тут деду приспичило в Германию к родителям лететь, пришлось его везти – дряхлый, куда ему одному. Такой, знаешь, старик, а все к секретаршам под юбки лезет. Одна по-английски ничего говорит, так она мне по секрету рассказала – она ему минет делает.

– Это тот дед, который негр? – спросила заинтересованная Настя, на время позабыв о своих невзгодах. – Ты же говорила, что у него гарем.

– Так это раньше, у него вообще жен было до черта. Поставит их ночью в ряд и трахает по очереди. Сейчас-то, конечно, уже не то, ему шестьдесят пять. Жен только для вида держит, а для секса ему профессионалки нужны, а то не встанет.

Настя подумала о своем отце, которому скоро шестьдесят.

– А до какого обычно… живут?

– Нормальный секс у мужиков только до тридцати, – объяснила Лиза, – а у некоторых вообще до двадцати пяти. Сорок, пятьдесят – уже «Виагра», а в шестьдесят и она не поможет, это критический возраст. Тут нужно будет, чтобы у него и настроение было, и чтобы печень с зубами не болели, и возбуждать его по-всякому. Короче, подружка, на нормальное траханье у мужиков лет десять, не больше. Выйдешь замуж, а через год-два начнет он тебе нудеть-зудеть. Поэтому замуж вообще не стоит выходить – себе дороже обойдется. Мы-то можем хоть до ста лет трахаться, а тут тебе сядет на голову какой-нибудь импотент и начнет жизнь отравлять.

Звонок на урок прервал их занимательную беседу. Настя со вздохом сползла с подоконника.

– Что у нас сейчас – история? Меня уже этот новый историк достал. На каждом уроке типа, – передразнивая историка, она скривила губы и сделала визгливый голос: – Воскобейникова, это ты должна знать. Воскобейникова, у тебя папа политик, как же ты таких вещей не знаешь!

– Да? А мне он нравится – ничего мальчик, – Лиза фыркнула и очаровательно вскинула черноволосую головку, – потрахаться бы с ним немножко.

– Дура что ли? – возмутилась Настя. – Уже на учителей начала кидаться.

– Ой, точно, – сразу же согласилась Лиза, – на кой он мне, сухарь сушеный, он же еще девственник, небось. Сегодня мы с Димкой в клуб едем, он мне браслет с бирюзой подарил и вообще весь такой деликатный! Некоторым бы только потрахаться – я таких сразу отшиваю.

Поскольку Лиза не выказала никакого намерения направиться на урок, Настя снова уселась на подоконник.

– Тебе хорошо, – мрачно заметила она, – а меня теперь вообще никуда не пускают – даже к тебе. Отобрали Интернет и мобильник.

– Почему?

Настя обещала отцу ни с кем не говорить о том, что случилось в Умудии, да ей и самой не хотелось об этом вспоминать. Поэтому она уклончиво ответила:

– Папа теперь депутат, он говорит, что нужно соблюдать осторожность.

– Вот невезуха, а? А как же твой Алеша – хочешь, я с ним свяжусь?

– Нет, спасибо, – поспешно отказалась Настя.

– Ну и зря – дай мне его электронный адрес, я напишу. Или ты боишься, что я у тебя его отобью? – увидев по покрасневшему лицу подруги, что попала в цель, Лиза засмеялась и горячо ее обняла. – Да что ты, Настюха, у меня же Димка есть, потом я с тем парнем иногда встречаюсь – помнишь, к тебе тогда на дне рождения пристал? Князь Даниил – его после того случая все князем стали называть. Я тебе не стану перебегать дорогу, вот мое слово! Чтоб мне лесбиянкой стать и в голубого влюбиться! Веришь моей клятве или мне еще землю съесть?

Настя уклонилась от прямого ответа.

– Верю, конечно, только ты мне все равно ничем не поможешь – меня к тебе не отпустят, даже если ты ему напишешь.

Пожав плечами, Лиза спрыгнула с подоконника и оправила свитерок.

– Ладно, пошли на урок, а то Алексей Александрович заждался.

Они остановились у кабинета истории, и Лиза, бодро постучав, открыла дверь. Молодой историк стоял у доски с мелом в руках и записывал какие-то даты. Увидев их, он строго произнес:

– Воскобейникова и Трухина, ваши дневники, пожалуйста. Мне это уже надоело – отправляйтесь к завучу и пишите объяснительные записки. На урок не допускаю.

– Алексей Александрович, – проникновенно проговорила Лиза, – у меня очень сильно живот болел – критические дни начались. А Воскобейникова мне помогла до класса дойти, мне так плохо было, что я даже разогнуться не могла. Можно нам в самый-самый последний раз зайти на урок?

Историк покраснел и сделал головой непонятное движение, которое при желании можно было принять за «да». Лиза, во всяком случае, так и его и поняла. Многозначительно взглянув на Настю, она пошла на свое место, и подруга поплелась за ней следом. Историк, сделав вид, что ничего не заметил, продолжал объяснять урок, а Настя автоматически рисовала что-то на столе и думала:

«Наверняка он меня забыл – ведь уже два месяца не виделись, а Лиза говорит, что парни вообще без секса не могут. Конечно же, у него уже другая девчонка. Скорей бы папа с мамой уезжали на этот свой дурацкий конкурс – может, удастся вырваться».

– Воскобейникова, ты можешь повторить то, что я сейчас сказал? – перед ней стоял историк и смотрел на изрисованную парту. – Стол, между прочим, совсем недавно покрасили и привели в порядок, ты могла бы на нем не рисовать?

– Нет, – Настя покраснела и, достав ластик, начала чистить стол. – То есть, стол я вытру, а повторить не смогу.

– Она не сможет повторить, она же не попугай, – звонко сказала Лиза, и класс загоготал.

Историк постарался под напускной строгостью скрыть смущение.

– А у тебя, Трухина, как с памятью? Ты повторить сможешь?

– Ставьте двойку, Алексей Александрович, – покорно вздохнула Лиза и, очаровательно улыбнувшись, добавила: – А у вас рукав в меле испачкан.

Настя слушала вполуха и продолжала думать:

«Если он меня забыл, я умру, а если нет, то… я убегу из дома. Пусть только они уедут – совсем мало осталось».

Однако взрывы домов в Москве нарушили все планы Насти, совершенно взвинтив ее мать. Начиная с тринадцатого сентября, когда взорвали второй дом, Инга постоянно плакала и твердила мужу:

– Не знаю, как мы уедем и оставим Настю одну, Андрей! Если вдруг что-то случится…

– Родная, поверь мне на слово: те люди, которые это делают, наш дом не выберут. Ты знаешь, что у меня всегда и обо всем есть информация.

– Я, наверное, уже с ума схожу, Андрюша, как кто в наш подъезд зайдет, так мне все время мерещится: то эти люди мешок со взрывчаткой несут, то тот человек в сумке гексоген тащит. Воображаю: приедем, а на месте дома – пустое место. И Настя, Настя…

За неделю до отъезда ей стало совсем плохо. Она две ночи рыдала навзрыд, и Андрей Пантелеймонович наконец не выдержал:

– Любимая, перестань так переживать, мы возьмем Настю с собой – только и всего.

Первой мыслью Насти, когда ей за ужином сообщили о решении отца, было изобразить внезапное буйное помешательство – тогда ее точно не повезут на этот чертов конкурс. С чего бы начать – сбросить на пол чашки из китайского сервиза? Или с размаху грохнуть о стену заварной чайник с матрешкой? Потом все же благоразумие возобладало – она решила испробовать более либеральные методы и с видом оскорбленной добропорядочности заявила:

– Нет, папа, я не могу поехать – нельзя пропускать школу. У нас ведь выпускной класс!

– Не страшно, – не глядя на дочь, отмахнулся Андрей Пантелеймонович, – я поговорю с учителями, и тебе дадут задание по основным предметам. Нужно учиться работать самостоятельно. В конце концов, что важнее – твоя школа или спокойствие мамы? – он встретился с ней взглядом, вздрогнул и неожиданно для самого себя сорвался на крик: – Что?! Что ты так на меня смотришь?! У меня на лице, кажется, ничего не написано!

Настя ощутила внезапный прилив желания расколошматить тарелкой оконное стекло, но потом взяла себя в руки и ответила нарочито спокойно:

– Почему же, папа, написано – написано, что у тебя критический возраст!

 Прежде, чем оторопевший отец успел сказать хоть слово, она выскочила из столовой и заперлась у себя в комнате. Встревоженная Инга несколько раз стучала в ее дверь, но Настя лишь коротко отвечала «да» – чтобы не решили вдруг, что она повесилась, и не начали ломать дверь. И продолжала лежать, уткнувшись носом в подушку, тихо шепча:

– Алеша! Алеша! Ты слышишь меня? Да услышь ты меня, черт побери, и что-нибудь сделай, лох недоделанный!

Возможно, призыв ее каким-то образом достиг цели, потому что как раз в этот момент Алеша, в очередной раз проверявший свою электронную почту, грустно подумал:

«Съездить что ли к этой ее подружке – Лизе? Хоть узнать бы, что там случилось. Хотя… нет, не поеду – больно уж назойливая девчонка. Привыкла, видно, что парни тают при виде ее смазливой мордочки, вообще без стыда – готова тут же на месте отбить парня у близкой подруги. Нет, с такими дела лучше не иметь – еще устроит какую-нибудь провокацию, а мне потом с Настей отношения выяснять. Но как же быть? Давай, Алексей Малеев, давай, шевели мозжечком дальше, думай!»

 Напротив Алеши за его письменным столом сидела Маринка и, поджав под себя ногу, с понурым видом решала задачу по физике.

– Леш, я уже устала, – проныла она, – у меня от этой рамки в магнитном поле мозги зачесались. Давай диск послушаем, а?

– Интересно, кому физику завтра отвечать – тебе или мне? Ладно, – смилостивился он, – устала, так сходи погуляй, а мне тут нужно обмозговать одно дело.

Маринка с удовольствием спустила затекшую ногу на пол и с готовностью поднялась.

– Ладно, меня завтра все равно не спросят – у меня тройка за тест стоит.

– С твоими знаниями единицы много. Списала, небось?

Маринка сердито сморщила нос, показывая, что считает подобный вопрос бестактным, и указала подбородком на компьютер.

– Не пишет?

Алеша смутился и с деланным безразличием пожал плечами.

– Кто не пишет?

– Ой, Лешка, мне-то лапшу не вешай! Я же вижу, что ты все время ждешь от нее письма. Она хоть ничего из себя?

– Ты что, сдурела? – рассердился он. – По затылку хочешь? Иди сама свою задачу решай, мне чертить надо!

– Ты с ней трахался, да? А потом она тебя бросила, да? А может быть, она кого-то другого нашла и «симку» сменила, чтобы ты ее не доставал своими звонками?

– Иди ты! Вот тебе три номера, чтобы через два часа все решила, я проверю.

Сказано это было не строго, а скорее печально. При виде несчастного лица брата Маринка от всей души его пожалела.

– Леш, послушай, а, может быть, что-то случилось? Так ведь не бывает, чтобы встречаться, встречаться и вдруг – бац! – пропала. У тебя ее телефона нет? А то я могу позвонить и своим голосом ее позвать.

Алеша покачал головой и вновь попытался ее отшить, хотя и довольно вяло:

– Иди, балда, а то сейчас еще по электростатике на закон Кулона задачу дам.

– Блин, да на кой мне эта физика сдалась, если я на переводчика идти собираюсь? Леш, слушай, а ты припомни – она тебе, может, дала какой-нибудь еще контактный телефон? Ладно, не злись, ухожу!

Оставшись один, Алеша хлопнул себя по лбу – молодец сестренка! – и быстро отыскал в органайзере номер Антона Максимовича Муромцева.

Телефон Антона не отвечал. Не ответил он и в девять, и в десять, и в полночь. В последний раз Алеша, решив наплевать на все приличия, позвонил в час ночи и долго держал около уха трубку, из которой шли тоскливые долгие гудки.

Глава пятая

Антон Муромцев двое суток безвылазно просидел в клинике. В первую ночь все суетились возле роженицы с инсулинозависимой формой сахарного диабета, у которой были затяжные роды. С утра к ней приехал консультант эндокринолог, и Антон только в три часа дня сумел спуститься в столовую.

В четыре явилась на прием сорокапятилетняя дама, желавшая сохранить беременность. У нее было двое взрослых детей, внук и миома матки. Однако, случайно забеременев, она вдруг страстно захотела третьего ребенка, и муж никак не мог ее отговорить. Супруги сидели в кабинете Муромцева и отчаянно спорили, взывая к его мнению. Он послал даму на диагностику и, скрепя сердцем, отправил в отделение патологии, потому что в споре с мужем женщина взяла вверх.

Ехать домой в эту ночь у Антона не было сил, полночи он не мог заснуть, ругая себя за то, что не убедил энергичную даму сделать аборт. Потом ему снились кошмары и Маргарита, которая звала его, а он никак не мог ее увидеть и метался, метался в тумане, и голос ее становился все жалобней и тише.

К счастью ночь и утро в клинике прошли довольно спокойно, но уже в полдень в патологию привезли двенадцатилетнюю девочку, которая ухитрилась доносить беременность чуть ли не до девятого месяца, а мать, деловая бизнесвумен, только сейчас это заметила.

– Что теперь можно сделать? – плача, кричала она в кабинете Антона, и на лице ее пылали багровые пятна. – Нет, вы мне скажите, что можно сделать, я вам за это деньги плачу!

– Начнем с того, что деньги вы платите не мне, а в бухгалтерию клиники, – жестко отвечал он. – Затем вы их платите за обслуживание, а не за ваш крик, поэтому успокойтесь.

Дама всхлипнула.

– Это мой единственный ребенок. Говорят, надо было за ней смотреть, но я ведь целые дни работаю! Отдала ее в частную школу с бассейном, все для нее. Домработница у меня. Хотела гувернантку взять, потом думаю: зачем, если она у меня в школе на «хорошо» и «отлично» учится, старается?

Антон терпеливо выслушал женщину, отметив про себя, что она не упомянула о муже.

– Что я могу вам сказать, – теперь в его голосе слышалось сочувствие, – такие случаи сейчас довольно часты. Аборт уже делать поздно, это однозначно. Конечно, необходимо постоянное наблюдение, она еще слишком мала, но пока состояние нормальное, и ребенок в порядке. Остальное будем решать по обстоятельствам. Отец ребенка известен?

– Мальчишка из восьмого класса, ему только-только четырнадцать исполнилось.

– Тогда и с юридической стороны ничего не поделаешь, постарайтесь договориться с его родителями. В любом случае у вас скоро будет внук, так что готовьтесь.

– Мальчик? – на ее заплаканном лице неожиданно проступил интерес.

– Да. Так что покупайте пеленки голубого цвета.

Женщина ушла немного успокоенная. Антон еще раз проверил все сброшенные на его компьютер результаты обследования девочки и пошел к ней в палату. Она рассматривала книжку с картинками и жевала жвачку.

– Дай-ка, я еще раз послушаю твоего пацана.

Девочка вздохнула и послушно задрала рубашонку.

– Меня сегодня уже сто человек слушали. А точно мальчик?

– Точно, УЗИ показало.

Засунув стетоскоп в карман, он поднялся, задумчиво глядя на круглое детское личико. Она взглянула исподлобья и неожиданно сказала:

– Ну и ругайте, а мне все по фигу!

– А что, много ругают? – удивился Муромцев.

    – Ну и что? – круглая мордашка презрительно скривилась. – Мать орет, а в школе у нас психолог – дура! Мне все равно все по барабану!

– И правильно, – легко согласился он, – ты уже взрослая, и нечего тебя ругать.

– Я? – пухлый рот удивленно открылся.

– Ты, конечно. Как сына-то назовешь?

     Она скорчила рожицу и фыркнула:

– Васька. У нас на втором этаже есть кот Васька. Васька-засраська. А меня в милицию заберут? Я тогда сразу отсюда убегу.

– С какой стати? Ты здесь, чтобы с тобой и с твоим Васькой все было нормально.

– Мать говорила. Только мне по барабану. А домой мне можно пойти?

– Только вместе с мамой. Хочешь, я позвоню ей, чтобы приехала за тобой?

Девочка подумала и покачала головой.

– Не, я лучше здесь. А у вас есть дети?

Антон вдруг почувствовал, как что-то больно кольнуло внутри.

– Есть. Помладше тебя девочка, – потрепав ее по плечу, он направился к дежурному врачу и сказал ему: – Поеду домой, вы сообщите, если что. И повнимательней смотрите, чтобы не сбежала, а то хлопот не оберемся.

Дежурный кивнул.

– Конечно, Антон Максимович, я сейчас и вахтера, и старшую сестру предупрежу. А вы езжайте, а то вообще дома никогда не бываете. У вас квартира хоть на сигнализации? А то ведь обворуют. Воры сейчас как – позвонят в дверь или по телефону, увидят, что хозяев нет, и здрас-с-сте вам!

Поднимаясь в лифте, Антон думал:

«Точно – обворуют. Катька больше не заходит, позвонишь, а она: «У меня все в порядке, спасибо, извини, Антоша, если время будет, я заскочу». Все со своим Стасом, небось. Обиделась, что я его без должных родственных чувств принял. Ладно, Катька, ты тоже уже взрослая».

Он услышал телефонный звонок еще на лестнице и с неожиданным злорадством подумал:

«Ага, воры – звонят, проверяют. А ну-ка я их сейчас огорчу!»

Схватив трубку, он рявкнул так страшно, как только мог:

– Муромцев слушает!

– Антон Максимович, – взволнованно произнес юношеский голос, – это Алеша – помните, я был с Настей? Вы мне ногу лечили.

– Конечно, я помню тебя, Алеша, – устало ответил Антон.

– Я хотел… можно мне с вами поговорить? Очень срочно!

– Что ж, записывай адрес.

Через час Алеша сидел напротив него и горячо объяснял:

– Говорила, что в июле приедет из Сибири, в августе уедут в Швейцарию. Я ждал письма – не написала. Оформил себе визу, думал, поеду туда, где она, и все ждал, ждал. Уже сентябрь, и ничего. У нее школа, у меня тоже занятия начались, а я все жду. Не хочет больше видеть? Так написала бы. Телефон мне свой домашний не дала, даже не знаю, где ее школа, а она ведь мне всякие слова говорила – про любовь. Понимаете? Только ваш домашний телефон мне дала. Я бы не стал, но… Вдруг что-то случилось?

Антон вздохнул и покачал головой.

– Ну, что я тебе могу сказать? Из Сибири они в Москву не приезжали, сразу отправились в Швейцарию. Вернулись недели две назад.

– Понятно, – Алеша поник головой, – она в Москве, но мне не написала. Значит… все. Кончено.

В голосе его звенела такая горечь, что Антон неожиданно вспомнил не очень ему понятные строки из письма Насти, на которые он не обратил внимания:

«Я все вспоминаю, как в мае ты мне помог с химией. Потом пришла Катя. И еще тогда ты делал операцию. Если сможешь, помоги мне еще раз»

В мае он не помогал Насте с химией. В ту страшную ночь, когда погибли Лада с Кристофом, она приехала в дом покойного Евгения Семеновича Баженова сказать ему, Антону, о гибели Кати. Потом пришла Катя. И операцию он делал Алеше. Настя, не имея возможности выразиться яснее, просила его о помощи, и это каким-то образом было связано с Алешей – оказывается, у этих паршивцев бурный роман.

– Погоди, Алеша, – возразил он, – что ты сразу «все кончено»? В Сибири у них что-то случилось, кажется, Настасью похитили, взяли в заложницы или что-то там еще. Поэтому ее сразу увезли в Швейцарию, и с тех пор она находится под строгим контролем. Из-за этого, скорей всего, у нее нет возможности с тобой связаться.

Алеша побледнел.

– Как… похитили?

 – Не знаю, я у них еще не был, а по телефону неудобно, сам понимаешь.

После разговора с Ревеккой, они с Воскобейниковым раза два беседовали по телефону – о делах. Но Антон не представлял себе, как сможет увидеть его, посмотреть ему в глаза.

– Когда вы у них будете?

 – Не знаю, – Антон развел руками, – скоро они опять уезжают и берут Настасью с собой. Так что не знаю даже, чем тебе помочь.

Алеша поднялся.

– Извините меня, я напрасно отнял у вас время.

– Ничего страшного, – Муромцев тоже поднялся.

    – Я бы не стал вас беспокоить, – Алеша резко сунул руки в карманы, – но Настя сказала, что вы самый верный ее друг, потому и просила позвонить вам – в крайнем случае.

   – Она так сказала? – голос Антона дрогнул. – Ладно, оставь мне номер своего мобильного, я что-нибудь придумаю.

Проводив Алешу, он лег спать с гудящей головой, имея твердое намерение хотя бы до семи утра никого больше не слышать и ни о чем не думать. Однако в половине шестого его разбудил звонок дежурного врача из патологии.

– Антон Максимович, малолетка удрать хотела! Вылезла на карниз и спрыгнула.

Антона затрясло – палата девочки находилась на втором этаже. С трудом разлепляя губы, он не своим голосом спросил:

– И что?

– Ничего пока. Уложили в постель – ревет, щеку оцарапала.

– Еду. До моего приезда мониторинг, УЗИ, и результаты мне на мобильник – сразу же.

Вопреки своим принципам Антон проскочил на красный свет, и, конечно же, на углу стояла машина ГИБДД, и, конечно же, он тут же был остановлен блюстителем порядка.

– Попрошу ваши документы, – вежливо откозырял паренек в милицейской форме.

Антон сунул руку в пиджак и к ужасу своему обнаружил, что оставил дома деньги. К счастью, права он всегда держал в машине.

– Я врач, спешу к больной, работаю в клинике.

Однако от волнения голос его звучал так неестественно, что гаишник не поверил.

– Все вы спешите к больным, – пробурчал он, искоса глянув на права.

– Бумажник дома оставил – спешил, понимаете.

Но гаишник не отреагировал, продолжая разглядывать права. Внезапно у Антона зазвонил мобильник, и он схватил трубку.

– Антон Максимович, – по голосу он понял, что дежурный врач нервничает, – нее воды отошли, но схваток нет. Состояние плода удовлетворительное. Кесарим?

– Когда отошли воды?

– Только что. Хирург здесь.

Антон взглянул на часы.

– Время есть, попробуем вызвать схватки по обычной схеме. Не позволяйте ей подниматься – у плода ягодичное предлежание. Меня тут ГАИ тормознуло, я еще нескоро буду, звоните.

Он клял себя за то, что уехал и оставил девочку с этим дежурным врачом – паренек старательный и квалифицированный, но в неординарной ситуации сразу впадает в панику и теряется. Никакой уверенности в себе – со страху все забывает и чуть ли не в штаны может наложить. Конечно, он только что пришел из интернатуры, но если не возьмет себя в руки, то придется уволить – врачу в сложный момент нужно иметь железные нервы. Это потом можно расслабиться и поканючить.

– Ладно, доктор, – сказал гаишник, возвращая ему права, – езжайте, но больше не нарушайте.

Девчонка была здорово напугана и ревела благим матом, но на ее рев никто не обращал внимания.

– Роды не идут, – тихо доложил Антону хирург.

У дежурного врача тряслась челюсть, и говорить он не мог.

– Попробую вызвать роды, жалко резать такую малышку, – вздохнул Антон и направился переодеваться.

«Мама учила использовать систему точек, я сто раз видел, как она вызывает роды и аборты на больших сроках. Сколько раз она показывала мне, но я относился скептически, хотя дважды в критических случаях пользовался этим методом, и получилось. Конечно, традиционная медицина надежней, но ведь бывают случаи, как сейчас».

Девчонка заорала от ужаса, когда у нее начались схватки.

– Обезболивающее? – тревожно спросила акушерка.

– Пока нет. Терпи, – сердито прикрикнул он на девчонку, – тебе не так уж и больно! Зачем в окно лезла?

– Не знаю! Ой, мамочка!

– А теперь тужься – вроде в туалет по большому.

Ребенок огласил помещение звонким криком. Девчонке сделали укол, чтобы заснула – нужно было зашить разрывы. Во сне лицо ее казалось неожиданно повзрослевшим и умиротворенным.

– Доктор! – всхлипывающая мамаша бросилась к Антону, едва он вышел в коридор. – Она будет жить?

– Сейчас ее перевезут в палату, можете с ней посидеть. Малыш два пятьсот – нормальный для своего срока. Пока мы отклонений не находим, завтра побеседуйте с детским врачом.

Он говорил с ней отрывисто, с трудом сдерживая злость, хотя и понимал, что она не виновата в том, что ее дочь в тридцать пять недель беременности вздумала прогуляться по карнизу.

– Антон Максимович, остановила его секретарша, – к вам на консультацию, они уже два часа ждут.

Элегантная пара расположилась в вестибюле. Они застенчиво поднялись ему навстречу.

– Что у вас? – он чувствовал себя совершенно разбитым. – Не обязательно обращаться именно к главврачу, у нас есть консультанты.

– Если можно, – заискивающе сказал мужчина с внешностью бизнесмена, – то мы хотели бы именно к вам – о вас ходят просто легенды.

Антон вздохнул, вспомнив крыловскую фразу «и в сердце льстец всегда отыщет уголок», а вслух сказал:

– Заходите.

У женщины было восемь недель беременности. В центре, где за ней наблюдали, УЗИ показало тройню. Антон направил ее на дополнительное диагностическое обследование, предупредив, что рожать придется через кесарево сечение.

– Если хотите наблюдаться у нас, то нужно пройти двухнедельное обследование в клинике, посмотреть, как развивается беременность.

Отпустив пару, он решил, что пора все же немного отдохнуть, но не успел сварить себе кофе и вытащить колбасу из холодильника, как на мобильный позвонила Катя.

– Антон, ты в клинике? Если не очень занят, то я зайду, ладушки?

Они не виделись почти три месяца, и Антон сразу заметил, как ввалились ее щеки.

– Ты не болеешь, Катька? – с тревогой спросил он, усаживая сестру. – Что случилось, ты не беременна часом?

– С тобой невозможно иметь дело, Антон, – хмыкнула она, плюхаясь на диван, – сразу насквозь видишь.

– Да неужто правда? – изумился он.

– Как день.

– Ты же вроде не собиралась.

– Я врала, – она вздохнула и покрутила перед глазами наманикюренные ногти, – просто сразу не получалось, стала вдруг бояться, что бесплодна, и мне стыдно было тебе признаться. Теперь вот получилось.

– Ну, ты и дура, оказывается! Это же надо такую чушь пороть – бесплодна, потому что с первого раза не получилось. Стыдно ей было, видите ли! А теперь что – забеременела и торжествуешь? Нос кому-то утерла, гордишься? Где твой хахаль?

– Не знаю, – беспечно сказала Катя, но тут же отвела глаза, – нет, честно – не знаю. Не смотри на меня так.

– Бросил, что ли?

– Вроде бы.

– А если поподробней?

– Если поподробней, то я его видела в последний раз три недели назад – как только сама уверилась, так сразу и его поставила в известность. Он очень озаботился, досконально выяснил, когда мне рожать, и с тех пор от него ни слуху, ни духу. Да я, собственно, особо бурной радости от него и не ожидала.

– Что ж, пока все в порядке вещей. Конечно, я тебя еще осмотрю, чтобы убедиться точно, но предположим, что все именно так. И что мы будем делать?

Катя вздохнула и, скинув туфли, уселась поудобней, поджав ноги.

– Понимаешь, Антоша, у меня выбора нет.

– Выбор всегда есть, – жестко возразил он, – ты можешь родить и всю жизнь посвятить этому ребенку. Можешь не рожать – ты еще совсем молода, через год, два или три встретишь хорошего человека, выйдешь за него замуж. Или просто займешься сексом для своего удовольствия, как все нормальные люди.

– Не выйду я замуж, – голос ее был полон печали, – секса мне никто особо не предлагает, а сама я гоняться за мужиками не могу. Но ребенка хочу до безумия.

– Тогда рожай, а там – как бог на душу положит. Если ты вбила себе в голову, что не выйдешь замуж и можешь обойтись без секса, то я ничего не могу поделать – это скорей в компетенции психоаналитика, а не гинеколога. Как твой бизнес?

– И так, и эдак. Стараюсь идти впереди своего времени. Купила оборудование, освоила программу «Фотошоп», написала на вывеске: «Цифровая фотостудия, фото на документы, фотомонтаж, коррекция фотографий, цветное фото» и так далее. Клиенты идут, но уже вижу, что всю прибыль съедят налоги и аренда помещения. Скоро, наверное, придется «крышу» кормить – там вокруг меня уже пара ребят вертится. Прежде, когда Стас был, он обещал, что ко мне никто близко подходить не будет, но теперь – не знаю. Пока существую за счет денег Клотильды. Недавно один деятель подкатывал – предлагал за хорошие деньги снимать порнуху. Я  отказалась – боюсь, вредно скажется на ребенке.

Антон тихо засмеялся и поставил перед ней бутерброды.

– Ничего страшного, снова влезешь в дерьмо – снова вытащим. Ешь, а завтра утром придешь натощак, я тебе сделаю все анализы и проконсультируюсь со специалистами.

– Боюсь, мне сейчас не по карману будет твоя клиника, – весело заметила она, разжевывая бутерброд.

– Это уже не твоя забота. Подожди, я тебе минералки налью, не тянись к кофе. Кстати, почему ты ни разу не навестила Карину, пока она лежала здесь?

– Не знаю, – Катя тяжело вздохнула и вдруг светло улыбнулась: – Наверное, завидовала – тогда еще боялась, что у меня самой детей не будет. Глупо, конечно, я знаю, что месяцами живут, пока забеременеют, но для себя самой какие-то нормы поставила. Решила даже, что я гермафродитка, и у меня вообще все ненормально внутри. Злилась на весь мир, никого не хотела видеть. Даже сестер и Юлека с Олеськой начала ненавидеть – почему это у них есть дети, а у меня нет! Как Карина и ребенок?

– Нормально, уже почти месяц, как их выписал. Приезжала ее сестра.

Он старался говорить равнодушно, но это ему не очень удалось. Катя, если и заметила что-то странное в его голосе, не придала значения. Она изумилась и обрадовалась услышанной новости – так сильно, что даже ноги спустила с дивана.

– Ритка?! Куда же это она пропала, чертовка такая? В последний раз я ее видела в день папиной смерти. Она пришла к нему, и они о чем-то долго спорили, а потом она вылетела сама не своя и убежала. Не знаю, о чем они говорили – папа умер буквально через несколько минут, а она, кажется, даже не была на его похоронах. Впрочем, я тогда была в таком состоянии, что… Как она?

– Нормально, – осторожно ответил Антон, – передавала тебе привет.

– Привет? – Катя улыбнулась. – Нет, серьезно? Значит, в ней что-то стронулось с места, прежде такие тонкости были не для нее. Когда их с папой институт развалили, у нее отобрали общагу, и она некоторое время жила у нас. Так помню, она «доброе утро» никогда не скажет. Олеська из-за этого всегда бесилась, а один раз решила Ритку повоспитывать и в ухо ей ка-а-ак гаркнет: «Доброе утро!», а Ритка на нее своими зеленющими глазами ка-а-ак зыркнет! Олеська чуть не присела от этого ее взгляда! Мне аж смешно стало – вроде дуэли. Нет, правда, ну что делать, если человек такой? Она талантливая, а талантливые все с приветом. Конечно, с таким характером от нее все разбегутся, но папа её очень любил, говорил, что такие таланты рождаются раз в столетие. Что она теперь делает?

– Не знаю, кажется, работает по специальности.

Катя печально вздохнула.

– Папа так надеялся, что она продолжит его работу! Он уже совсем плох был, а все просил: узнай, как Маргарита, спроси, чем занимается. Я, собственно, ради нее и попросила тебя тогда найти Карине квартиру.

– Точно! – он хлопнул себя по лбу. – А я все вспоминал и не мог вспомнить, с чего я тогда начал Карину опекать и искать ей квартиру. Что ж, видно, судьба.

– Какая судьба? – она удивленно взглянула на брата, но тот небрежно махнул рукой.

– Да нет, это я так, я подумал…

Он не успел договорить, потому что в дверях появилась секретарша с немного вытянутым и торжественным лицом.

– Антон Максимович, к вам депутат господин Воско… Воскобейчиков, кажется, – с супругой. Мне вахтер позвонил, а я сразу вам – предупредить. Они сейчас по мраморной лестнице поднимаются. А Лилиана Александровна звонила, что они сейчас тоже подъедут, и чтобы вы ее подождали – не уходили.

Катя поспешно поднялась, но Антон ее остановил.

– Спокойно, не суетись, я тебя провожу. Значит, ты поняла – завтра с утра натощак, – говорил он, открывая перед ней дверь, – часика за два пройдешь все обследование. И кофе больше не пей.

Катя шагнула через порог как раз в тот момент, когда к кабинету подошли Андрей Пантелеймонович и Инга. Она быстро взглянула на брата и заметила, что лицо его вдруг окаменело.

– Здравствуйте, – тон Кати был великосветски вежлив.

– Катя? – Андрей Пантелеймонович слегка вздёрнул брови. – А я тебя не узнал, богатой будешь. Сколько зим, сколько лет!

– Катюшенька, я рада тебя видеть, – Инга ласково поцеловала Катю, но было видно, что она сильно расстроена, – заходи как-нибудь к нам, обязательно.

В другом конце «аппендикса» показалась Лиля и, смерив Катю холодным взглядом, помахала рукой.

– Привет всем, я вас догоняю. Дядя Андрей, я приехала так быстро, как смогла.

– Я побежала, до свидания, – заторопилась Катя, но Антон крепко стиснул ее локоть и приветливо сказал Воскобейниковым и Лиле:

– Заходите, пожалуйста, располагайтесь, как дома. Я сейчас провожу Катю и вернусь к вам.

Все время, пока они спускались по мраморной лестнице, Катя пыталась отодрать пальцы брата от своего локтя и сердито говорила:

– Иди, ради бога, я сама найду дорогу! Ты что, меня раньше провожал когда-нибудь? С ума сошел – заставляешь ждать депутата и хозяйку клиники!

– Депутат и хозяйка клиники подождут, пока я провожу дочь профессора Баженова, внучку Евгения Семеновича Баженова и мою сестру, – невозмутимо отвечал Антон и только возле самого входа разжал пальцы. – Ладно, топай.

Помахав Кате рукой и подождав, пока за ней закроется дверь, он повернулся и нарочито медленно начал подниматься по мраморной лестнице, жалея, что его кабинет всего лишь на втором этаже, и идти туда совсем недолго. Навстречу по ступенькам бежала секретарша.

– Антон Максимович, подать им кофе в кабинет?

Он с прежней невозмутимостью ответил:

– Если госпожа Шумилова пожелает кофе, она тебе скажет. Ты ведь уже варила ей кофе и знаешь ее вкусы.

– А… да, – чуть покраснев, девушка отступила назад.

Антон бодрым шагом вошел в кабинет, где гости о чем-то взволнованно переговаривались. В глазах Инги стояли слезы, заметив это, он добродушно и весело произнес:

– Весь к вашим услугам, господа, простите, что заставил ждать. Инга, милая, что случилось?

– Антон! – она всхлипнула, но Андрей Пантелеймонович мягко ее остановил:

– Погоди, родная! Антон, мальчик мой, скажи, ты не знаешь, где Настя?

– Настя?! – от удивления он со всего размаху хлопнулся в кресло.

– Не валяй дурака, говори правду! – внезапно закричала Лиля и, зло прищурившись, повернулась к Воскобейникову: – Она ему, небось, всё сообщила, они всегда были друзья – не разлей вода! Сюда чуть ли не каждый день приезжала, пока ей разрешали, – секреты свои поверять. Как ни приеду – они тут шушукаются. Говори правду, Антон!

Антон и ухом не повел. Пристально глядя на Воскобейникова, он проговорил:

– Если ты мне толком объяснишь, я, может, и пойму. Только, если можно, без крику. У меня сегодня тяжелый день, я с половины шестого на ногах и достаточно наслушался женского крику в родильном отделении.

– Хам! – прошипела Лилиана. – Думаешь, что втер моему папе очки, и рад? Погоди, ты еще у меня из моей клиники вылетишь вверх тормашками!

– Только не с твоей подачи, – впервые повернув в ее сторону голову, бодро отозвался Антон и поднялся.

Налив в стакан воды, он подал его беззвучно плакавшей Инге и обнял ее за плечи.

– Антошенька! – она всхлипнула и подняла к нему заплаканное лицо.

– Инга, лапочка, давай лучше ты мне всё расскажи, а то меня в чем-то обвиняют, а я ни уха, ни рыла.

– Антошенька, я тебя ни в чем не обвиняю, просто мы с Настей поехали после школы в магазин – я хотела купить ей что-нибудь приличное перед поездкой. Ну и себе там тоже костюм присмотрела. Я пока мерила в кабинке, так она попросилась в туалет. Ей продавщица и показала, где, она пошла. А потом жду-жду, и всё нет. Нет и нет, и нигде её нет. А в том магазине вторая дверь есть – сзади, где товар привозят, знаешь? А потом мне секретарша Андрюши на мобильник звонит – Настенька ему на работу из автомата позвонила и просила мне перезвонить, чтобы я не волновалась. Не знаю, что и делать – у неё же ни денег, ни мобильника. Андрюша же велел все у нее отобрать. Лилечка сказала, что она, может быть, тебе тоже позвонила. Она же совсем одна!

Закрыв лицо руками, Инга зарыдала. Антон вздохнул и покачал головой.

– Допрыгались! Так я и знал, что это добром не кончится! Нельзя же умную и здоровую девочку в шестнадцать лет запирать, как умалишенную. Теперь ищите, – он взглянул на Воскобейникова. – И что же, твои люди до сих пор не могут ее найти? Куда смотрела твоя хваленая охрана?

Андрей Пантелеймонович беспомощно развел руками.

– Никто не ожидал от нее такого – охранник, что с ними был в магазине, и не думал даже. Если б мы хоть могли предположить, где ее искать! Мои люди уже опросили всех ее школьных друзей, а мы с Ингой лично съездили к этой ее хваленой подружке Лизе, но она, видно, и вправду ничего не знает.

– Лиза нас даже по всей квартире провела, показала, что Настя у них дома нигде не прячется, – всхлипнула Инга, – тетя у нее серьезная такая женщина, и брат двоюродный взрослый уже. Они бы сказали, если что, не стали бы покрывать. Лизонька сама испугалась даже, стала расспрашивать.

– Ясно, можешь не продолжать, – кивнул Антон, – а вы у Лизы спросили, денег она Насте не давала?

Супруги переглянулись, и Инга вытащила из сумочки свой сотовый. От волнения у нее тряслись руки, она щурилась и никак не могла найти номер Лизы.

– Дай сюда, – муж взял у нее трубку и, быстро найдя номер Лизы, покровительственно заметил: – Что ж ты так плохо у меня видишь? Я в своем возрасте и то без очков читаю.

– Ничего удивительного, – с невинным видом возразил Антон, – у тебя в молодости была легкая близорукость, вот ты теперь в старости, и читаешь без очков.

Он с удовольствием отметил на лице Андрея Пантелеймоновича легкий румянец досады, вызванный словом «старость».

Инга, дозвонившись, наконец, плотно прижала телефон к уху.

– Лизонька, прости, что я тебя опять беспокою, но ты случайно не одалживала Насте денег? Пятьсот рублей? О, боже! Нет, как это не волноваться – я сама тебе отдам. Как это не нужно, обязательно! До свидания, извини.

– Видите, как все просто, – заметил Антон, – а вы сразу на меня. На пятьсот рублей можно в кафе побалдеть или сесть в электричку и уехать в Тулу. Так что диапазон ваших поисков будет весьма широк.

Воскобейников виновато усмехнулся.

– Да нет, Антоша, я не думал тебя ни в чем обвинять – просто Лиля почему-то сразу решила… Ты пойми наше состояние – через несколько дней мы уезжаем в Швейцарию, а тут такое. И милицию привлекать не хочется, и неизвестно, что она еще выкинет.

– Да не верю я ни одному его слову, врет он все – она ему звонила, – начала было Лиля, но в дверь робко постучали и заглянула секретарша.

– Извините, кофе пожелаете?

– Да свари на всех большую кастрюлю, – раздраженно буркнул Муромцев, – а лучше расскажи этим господам, кто мне сегодня звонил, с кем я сегодня разговаривал и сколько раз ходил в туалет. Принеси свои записи.

– Сегодня? – испуганно пролепетала девушка.

– Да, – он вопросительно взглянул на Ингу. – В котором часу вы поехали в магазин?

Она смутилась и начала вспоминать:

– Ой, я точно даже не помню. В два у Насти школа закончилась, тогда, значит, часов в половине третьего.

Антон посмотрел на часы и вновь повернулся к секретарше.

– С половины третьего до настоящего момента – до половины шестого. Неси распечатку во всех подробностях.

– Да я и так помню, говорить?

– Говори.

– В три звонила подростковый психолог – насчет этой девочки. Вы с ней договорились на понедельник. В три сорок звонил муж той женщины Соколовой – у которой рак, и мы отправили в онкологию. Он хотел поговорить, и вы записали его на вторник. Потом еще звонили трое насчет консультации, но вы не стали разговаривать, велели направить их в регистратуру и на консультацию в порядке очереди. В пять десять еще одна дама звонила, госпожа Квадратная, но я не стала вас подзывать, потому что вы были заняты. Она еще ругалась, говорила, что ей срочно – у нее после процедур кровотечение началось.

– Гм. Она раньше у нас лечилась?

– Нет, в каком-то центре, я не запомнила. Просто, она говорит, что летом вам писала и просила помочь, вы должны ее помнить. Она скоро опять позвонит.

– Ладно, иди и готовь кофе. Напоишь гостей, переведешь телефон на мой кабинет и можешь идти домой.

– Я могу задержаться, если надо, – кокетливо сказала девушка.

– Да нет, можешь…

– Погоди, – перебила его Лиля и повернулась к секретарше, – вы пока не уходите, а спуститесь вниз и принесите из буфета печенье к кофе – скажете, что для моих гостей. А мы еще немного посидим и подождем – вдруг она сюда позвонит.

– Ой, не надо, зачем это, Лилечка? – робко возразила Инга. – Чего нам тут сидеть – у Антоши ведь дела, мы его отвлекаем. Если что, так он нам сразу скажет.

Лилиана ехидно прищурилась и покачала головой.

– Нет уж, мы посидим. Идите, вам что-то неясно? – резко спросила она у топтавшейся на месте девушки.

– Иди, делай, что хозяйка велит, – усмехнулся Антон, и секретарша пулей вылетела за дверь, а он сидел и напряженно размышлял:

«Летом писала, просила помочь. Что-то в этом есть. Может, и она»

Андрей Пантелеймонович в это время ласково говорил жене:

– Подождем, родная, возможно, Лиля права. Пусть Антон занимается своими делами. Антоша, ты не обращай на нас внимания, делай, что тебе надо.

Муромцев пожал плечами и, отойдя к компьютеру, начал просматривать последние сводки по больным. Секретарша вернулась с подносом, на котором стояли кофе и вазочки с печеньем. Только она начала расставлять угощение перед гостями, как зазвонил телефон в углу. Антон, махнул ей рукой:

– Подожди, я сам возьму трубку, а то ты сейчас всю посуду побьешь.

– Это говорит госпожа Квадратная, мне доктора Муромцева, пожалуйста, – произнес визгливый женский голос на другом конце провода.

– Госпожа Квадратная, как я рад вас слышать! – весело откликнулся он.

– Антоша, это я, – ответила Настя своим нормальным голосом, – ты уже знаешь?

– Госпожа Квадратная, бывают обстоятельства, когда возможности медицины ограничены.

– У тебя в кабинете папа что ли?

– Нет, вы правильно понимаете, но это ведь еще не все.

– И мама тоже у тебя?

– Госпожа Квадратная, что я могу вам сказать, вы правы – у меня в настоящее время столько работы, что я просто не могу уделить вам много внимания. Однако я совсем недавно разговаривал со специалистом, который заинтересовался вашим случаем. Летом мы с вами о нем говорили, разве вы не помните?

– Лешка тебе звонил, да? Звонил?

Голос ее вдруг оборвался, и в нем зазвенели слезы счастья. Антон, почувствовав, что у него перехватило горло, сурово ответил:

– Не далее, как вчера я с ним о вас разговаривал и упомянул ваш случай. Он вас примет, когда у него появится возможность, как с вами связаться? 

– Передай, что на том месте, где в самый первый раз – он поймет. Скажи, что Том Сойер. Я его жду.

– Все, обязательно. Только, если не трудно, потом перезвоните мне, чтобы я знал, как все устроилось, мне самому интересно. Лады?

– Лады.

Положив трубку, Антон вернулся к компьютеру и искоса глянул в сторону гостей. Лилиана и Андрей Пантелеймонович пили кофе, Инга сидела, опустив голову, и нервно ломала печенье тонкими пальцами. Телефонная беседа Антона их, очевидно, не заинтересовала. Поэтому минут через пять он, извинившись, поднялся и вышел, но у двери немного задержался и, взглянув на Лилю, ехидно спросил:

– У вас будут какие-то распоряжения, госпожа владелица? А то мне нужно отлучиться.

Она не удостоила его ответом. Быстро поднявшись на третий этаж, Муромцев зашел в ординаторскую, где в этот момент никого не было, и достал мобильник.

– Антон Максимович, это вы? – сразу же отозвался Алеша, узнав его по определителю номера.

– Где в первый раз, прямо сейчас, Том Сойер. Все ясно?

– Спасибо, – счастливым голосом отозвался Алеша, – уже бегу, мне все понятно.

– А мне вот пока нет. Так что немедленно поставьте оба меня в известность.

– Есть!

Алеша на радостях решил добраться до «Октябрьской» по более короткой дороге через Большой Краснохолмский мост, но уже при въезде на Таганскую площадь плотно засел в пробке. Тогда он припарковал свой БМВ на Верхней Радищевской и нырнул в метро.

Настя ждала его, прижавшись к стене и настороженно оглядывая каждого прохожего. Несколько раз у нее отчаянно замирало сердце: «Алеша!», но это оказывался не он. Потом вдруг мелькнула ужасная мысль, что они с Алешей могут не узнать друг друга.

– Настя!

Забыв обо всем на свете, она взвизгнула и бросилась ему на шею.

– Алеша! Алешенька!

Они целовались, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Алеша спиной заслонил плачущую Настю от всего мира.

– Как же я давно тебя не видел, Настя, счастье мое, любимая моя. Да ты плачь, не стесняйся, я тебя загораживаю. Иди вот сюда, – он распахнул курточку и, прижав к себе девушку, укутал ее с головой.

Всхлипывая у его плеча, Настя слышала стук сердца – то ли своего, то ли Алешиного. Внезапно она отстранилась и подняла на него заплаканные глаза.

– А ты других тоже называл так – своим счастьем и своими любимыми? Пока меня не было?

Он изумленно взглянул на нее и неожиданно расхохотался. Потом легонько провел рукой по влажной от слез девичьей щеке и, прижав губы к ее уху, жарко шепнул:

– Нет, как на духу. Это только раньше, когда мы еще не встретились…

– Что раньше – называл любимыми? Называл своим счастьем?

– Нет. Комплименты делал, целовал и всякое там разное. Ну, было, зачем скрывать. Но чтобы любимыми и счастьем – никогда и никого. Ты моя единственная.

– Я так хотела, чтобы ты мне это сказал, – уткнувшись ему в плечо, Настя снова заплакала.

– И что, для тебя так много значат мои слова? – Алеша взъерошил ее пушистые волосы и коснулся их губами.

– Очень! Очень много!

– Тогда я придумаю специально для тебя кучу всяких слов и запишу их на диск. Ты каждое утро будешь включать плеер и делать под них гимнастику. А теперь скажи, какие у тебя планы, потому что я соскучился.

Последние слова он выдохнул ей в самое ухо, и она даже вздрогнула, от внезапно поднявшегося чувства.

– Я тоже. Знаешь, я так соскучилась, что… что убежала из дома.

– Во, дает! Как это убежала?

– Ножками – топ-топ. Нет, я маме позвонила, чтобы не беспокоилась, но сказала, что вернусь, когда захочу сама. Свободна, как ветер.

– Тогда прямо ко мне, – Алеша поцеловал ее в уголок еще влажного глаза, – а там разберемся. Только мне надо Антону Максимовичу позвонить, что с тобой все нормально – он просил.

– Дай мне трубку, я сама, – она взяла у него телефон, но перед тем, как набрать номер, спросила: – А сколько ты хочешь, чтобы мы побыли вместе?

– Вечность.

– Тогда до воскресенья вечером, – решила Настя, – или лучше позвоню с автомата, а то у папы везде свои люди, еще засекут твою трубку.

– Великий конспиратор, – пока она набирала номер телефона клиники, он не выпускал ее из своих объятий, – но ведь твои родители все равно должны узнать о нас с тобой.

– Только чуть попозже, ладно? Антоша, это ты? Можешь выйти из подполья, у меня все нормально, мы встретились, и если мама с папой еще у тебя, скажи, что это я звоню. Только не давай им трубку, я не буду с ними сейчас говорить.

– Да, – ответил Антон, глядя на Ингу и делая ей успокаивающий знак глазами, – да твои папа и мама у меня в кабинете. Что им передать?

Все трое мгновенно оказались на ногах, Андрей Пантелеймонович, решительно шагнул к Антону и протянул руку к телефону:

– Дай-ка, я скажу ей пару слов.

Антон остановил его взглядом, спокойно выслушал все, что говорила Настя, но трубку Воскобейникову не отдал, а положил на рычаг.

– Значит так, – невозмутимо сказал он, оглядев присутствующих, – Настасья сейчас перевозбуждена и с вами говорить не хочет. Просила передать, что вернется в воскресенье вечером, чтобы не суетились и спокойно ждали. Она мне позвонит, и я сам ее привезу, не волнуйтесь. И еще она просила меня поцеловать Ингу.

Быстро подойдя к Инге, он чмокнул ее в щеку и ободряюще потрепал по плечу. Та жалобно всхлипнула.

– Не понимаю, Антошенька, ну почему она так?

– Ты ее избаловала, вот почему! – говоря это, Лиля со злостью смотрела на Антона.

Тот не стал возражать, а весело подтвердил:

– Да-да, отбилась от рук девчонка, совсем отбилась. Нехорошо!

Алеша решил не ехать через центр. На Ленинском проспекте и пока двигались в колонне машин по МКАД, Настя еще крепилась, но как только повернули на шоссе, не выдержала – расплакалась и начала рассказывать обо всем, что с ней произошло. Он съехал на обочину, остановил машину среди деревьев и молча слушал ее сбивчивый рассказ.

– … только я осталась жива, умуды сами сказали, что это чудо, а остальные все погибли – рабочие в яме, Рамазан, Тахир, и этот профессор Эли Умаров. И никто, наверное, даже не сообщил их родным – я говорила папе, но он и не слушал. Умаров говорил, что по чеченским адатам нужно передать весть родным, и я, наверное, должна это сделать. Но как я могу, если меня заперли – без телефона, без Интернета, на улицу не выпускают.

– Не плачь, – он прижал к себе ее голову, – если смогу, то разыщу их.

– А этот Керимов – настоящий зверь! Заживо гноит людей в яме, по его приказу у меня на глазах насиловали Ларису – чуть не разорвали ее на части. А она подписала заявление, что не имеет претензий, и уехала заграницу. Прокурор издевался надо мной, когда я ему все это рассказывала, никто мне не хотел верить. За то, что я позвонила в редакцию, папа запер меня, как идиотку, а потом отправил в Швейцарию. Этот Керимов теперь один из главных акционеров у Лильки в холдинге – даже в газете о нем написали: «…один из наших уважаемых акционеров господин Керимов». Папа же умный, он же все понимает, так почему, почему?

– Политика, наверное, – хмуро откликнулся Алеша. – Это только в детской книжке «что такое хорошо, и что такое плохо», а в реальности надо жить и ни о чем не думать – иначе свихнуться можно. Просто жить – это не так уж и плохо. Забудь обо всем, нельзя столько думать. Или думай о хорошем. Сейчас вот запремся вдвоем у меня дома – только ты и я, два дня и две ночи! Этого у нас уже никто не отнимет. Эх, если б мы могли сейчас пожениться! Я бы тебя тогда вообще никуда не выпустил!

Настя шмыгнула носом и прижалась щекой к его плечу.

– У меня нет с собой паспорта, – сказала она, – а на той неделе меня вообще хотят опять увезти в Швейцарию. Когда вернемся, уже, наверное, никуда не выпустят. Я бы вообще к ним не вернулась, но маму жалко. Если б ты мог меня спрятать до восемнадцати лет, я бы ей звонила. Но только у меня же школа, и потом, я следующим летом в университет поступать должна.

– Я бы тебя спрятал и не почесался, – говорил Алеша, целуя ее в нос, – хочешь, уедем заграницу? Отец нам поможет, ты уедешь по документам моей сестры Маринки. Подождем, пока тебе исполнится восемнадцать, и тогда нам сам черт не страшен! Я за это время получу диплом – у меня же пятый курс. Буду ездить – туда-сюда, туда-сюда, в Москву и обратно к тебе. Устроюсь на фирму программистом, заработаю денег и куплю дом, а потом устроим пышную свадьбу.

Настя подняла руку и ласково – каким-то материнским движением – провела ладонью по его по щеке.

– Ты мой мечтатель. Самый-самый любимый на свете мечтатель. Ничего не поделаешь, придется мне пока вернуться к ним, и мы еще совсем немного подождем, а там будет видно. Умудка Дара сказала мне: «Можно сойти с тропы, но, в конце концов, выйдешь на свою дорогу». Я встретилась с тобой, ты меня не забыл, и я больше ничего не боюсь. А теперь – едем к тебе!

Два дня спустя Настя позвонила Антону Муромцеву на мобильный:

– Антоша, ты где?

– Я у Кати, жду твоего звонка. Ты ведь наверняка у «Ботанического сада» мне встречу назначишь, нет? Или мне куда-нибудь в Люблино за тобой переться?

Она засмеялась:

– Ты, как всегда, прав – я тебя жду у «Ботанического».

Минут через двадцать, он затормозил у метро и вылез из машины, разыскивая взглядом Настю. Она подошла к нему твердым шагом, вся лучась счастьем, и поцеловала в щеку.

– Здравствуй.

– Здравствуй, ребенок, это твой Алеша там у стены жмется? Махни ему рукой и садись в машину – мне некогда.

– А я еще твою новую не видела, – Настя с восторгом оглядела его машину.

– Значит, так часто видимся. Я ее еще летом приобрел.

– Купил?

– Украл. У тебя все хорошо, ребенок?

– У меня все отлично.

Они некоторое время ехали молча, потом Антон вдруг спросил:

– И как там в Швейцарии? Как Филевы, как… как Таня?

– Хорошо, – осторожно ответила она, – а Таню привезли в Москву.

– Знаю, – он смотрел прямо на дорогу, – как она – ходит в школу?

Настя не ответила на его вопрос, она сидела, широко открыв глаза, и вдруг сказала:

– Вот в этом месте, посмотри. Дядя Петя обычно не ездит этой дорогой, он обычно на Лазоревый проезд сворачивает.

– Что на этом месте? – не понял Антон.

– Тут их убили – этого француза и Ладу. Как ее дети?

    – Кажется, отец увез мальчишек к себе заграницу, а девочка с бабушкой. Я-то их почти не знаю, мне Катя сказала.

Антон остановил машину у подъезда Воскобейниковых, Настя выбралась из нее и, поднявшись на крыльцо, с удивлением обернулась

– Ты почему не выходишь? Не зайдешь к нам?

– Нет, – он помахал ей рукой, – я поехал, некогда. Удачи тебе во всех твоих дальнейших мероприятиях, ребенок.

Проводив глазами его машину, Настя вошла в подъезд, захлопнула дверь и медленно направилась к лифту. Дверь квартиры распахнулась, едва ее палец коснулся кнопки звонка. Мать и отец стояли в оцепенении, не говоря ни слова и глядя на нее, как на невиданного зверя.

– Я вернулась, – сказала она, не отводя взгляда, – я вернулась сама, я поеду, куда вы захотите, но если вы еще будете запирать меня, я уйду и больше не вернусь – я сумею, не волнуйтесь. А теперь я пошла к себе заниматься – у меня завтра контрольная по физике. Есть я не хочу, я сыта.

Коротко поцеловав Ингу, Настя повернулась и шагнула в сторону своей комнаты. Андрей Пантелеймонович, случайно оказавшись у нее на пути, невольно отступил в сторону.

Глава шестая

После того, как Лилиана узнала от Виктории, что Илья навсегда покинул их дом, ей постоянно казалось, что взгляд домработницы Зои преисполнен злорадства. Через неделю после приезда, она случайно услышала обрывок разговора прислуги.

– На мужа-то, я не пойму, готовить теперь, чи нет? – спросила у Зои кухарка Лена. – А то наготовлю ему мяса полную кастрюлю, а он раз в месяц появится – и то хорошо.

– Чего ж ему теперь готовить, – протяжно ответила Зоя, – ему нынче другая наготовит.

Вечером следующего дня, придравшись к какому-то пустяку, Лиля заявила:

– Зоя, последнее предупреждение уже было. С завтрашнего дня вы у нас не работаете, зайдите прямо сейчас ко мне за расчетом.

Утром ее секретарша Тата позвонила на фирму по найму прислуги, и уже к полудню разложила перед своей шефиней несколько присланных по факсу анкет с приложенными к ним фотографиями. Госпожа Шумилова остановила свой выбор на шустрой сорокапятилетней бабенке Инне Котько, которая, как было указано в анкете, прежде работала поваром в одном из военных гарнизонов на Крайнем Севере. Муж ее был военным пенсионером, взрослые дети жили отдельно.

Инне велено было прийти на собеседование, и «вживую» она еще больше понравилась Лилиане своим открытым и умным лицом.

 «Похоже, интеллигентная, такая не станет судачить по кухням»

– Вас Инной зовут, да? – губы Лилианы сложились в приветливую улыбку. – А меня зовут Лилиана Александровна. Ваши обязанности: чистота и порядок в доме, подать к столу и следить за чистотой белья и одежды моей дочери. Моими вещами занимается моя горничная, это вас касаться не будет. Во время моих командировок вы должны ночевать здесь – я не могу оставить дочь одну. Это вас устроит? Я, например, в конце сентября уеду недели на две-три.

– Ничего страшного, – Инна скромно потупилась, – у меня мужик самостоятельный, сам без меня и сготовит и постирает себе.

– Прекрасно. Скажите, вы, как я читала в анкете, поваром работали, а могли бы вы за отдельную плату также и готовить?

– Ну, а почему б и нет? Я в гарнизоне каждый день на сто человек готовила, а на семью сготовить – ерунда. Тогда это сколько в месяц получается?

– Пятьсот пятьдесят долларов – домработнице я триста плачу, а кухарке двести пятьдесят.

– У меня знакомая кухаркой, так триста получает. Ну, ладно, только на фирму не сообщайте, что вы меня еще и кухаркой берете, а то я им с первой получки должна половину отдать за то, что они мне место нашли. Если будете мной довольны, вы мне тогда перед отъездом выплатите, что я у вас за сентябрь наработаю – чтобы мне с ними поскорей расплатиться.

Довольная Лиля согласилась и немедленно рассчитала кухарку Лену, последнего свидетеля позорного бегства Ильи. Три недели шустрая Инна сновала по дому, не оставляя за собой ни пылинки на столе, ни морщинки на ковре. Ее котлеты таяли во рту, аромат флотского борща пробуждал романтические мечты о пении морских сирен, салаты навевали мысль о райских кущах, и за два дня до отъезда хозяйки домработница, скромно потупившись, попросила выдать ей зарплату за сентябрь:

– Мне с фирмы звонят, торопят им деньги отдать. Мы ж договорились с вами, если будете мной довольны.

Лиля с легким сердцем отдала ей пятьсот пятьдесят долларов, и на следующий день Инна исчезла. Секретарша Тата с трудом дозвонилась до ее мужа и с первых же его слов поняла, что полковник в отставке сильно навеселе.

– Супруга нездорова, – бодро сообщил он под звуки доносившихся из другого конца комнаты взрывов хохота, – вирус сейчас ходит, вы не знали?

– Надо было позвонить и сообщить. Скоро она поправится? – Тата постаралась придать голосу должную суровость.

Полковник в отставке игриво рассмеялся:

– Да уж какой там скоро! У нас же радость – внук родился!

– Вообще-то, она работает.

– А я ее и не заставляю работать, это она уж по собственному почину. Человек свободный, хочет работать – работает. Не хочет – не работает. Да и какая теперь работа, у нас нынче одни праздники пойдут – племянника день рождения, потом Вера-Надежда на тридцатое. Нет, вы, девушка ничего такого не подумайте, Инка у меня не пьет, – он интимно понизил голос, – я ей пить не дозволяю, ей врач запретил. Сорвется, мол, говорит, опять полгода лечиться будет. Это уж праздник, так я дозволил – как не дозволить по такому случаю! А вы, девушка, может, зайдете к нам? Нет? Отметили бы с нами.

Выслушав сообщение Таты о вновь открывшихся обстоятельствах, Лиля позеленела. До отъезда оставалось полтора дня, у нее голова шла кругом от множества неоконченных дел, и найти приличную домработницу за такое короткое время было в принципе невозможно. Вернее, кого-нибудь найти было можно, но не оставлять же дом на совершенно незнакомого человека! Вздохнув и поразмыслив, она пошла в комнату Тани, откуда доносился низкий размеренный голос Лидии Михайловны:

– Вася поймал одного леща, а Сережа выловил большую щуку. Повторяю: Вася поймал…

Таня писала диктант, старательно выводя буквы и слегка наклонив голову влево.

– Лидия Михайловна, – сказала Лиля, заходя в комнату, – обстоятельства таковы, что я вынуждена просить вас во время моего отсутствия ночевать здесь с Таней. Это моя личная просьба, и, конечно, все будет вам оплачено.

Гувернантка опустила книгу, из которой диктовала, на колени и невозмутимо поглядела на свою работодательницу поверх очков.

– К сожалению, я не смогу. Мы ведь так не договаривались.

Лиля раздраженно пожала плечами.

– Я помню, о чем мы договаривались, но у меня сейчас безвыходное положение, и можно было бы, кажется, пойти навстречу. Все мои знакомые, например, платят гувернанткам не больше двухсот пятидесяти долларов в месяц, при этом считают отработанные часы, если не доработала – вычитают. Я же плачу вам триста долларов и ваших отработанных часов не считаю. Однако… хорошо, я готова оплатить вам ночное время в двойном размере.

– Вы, наверное, не поняли, – сдержанно ответила Лидия Михайловна, – я действительно не могу, у меня личные дела. Если вы считаете, что я не отрабатываю свои триста долларов в месяц, то, может, вам стоит подумать о другой гувернантке.

Все накопившееся в душе Лилианы раздражение мгновенно прорвалось наружу.

– Действительно, я думаю, мне стоит пригласить к моей дочери гувернантку, которая будет больше времени уделять ребенку и меньше своим личным делам.

– Что ж, желаю преуспеть, – сердито поджав губы и шевельнув седыми бровями, учительница поднялась и начала аккуратно укладывать свои книжки, но на одну минуту задержалась и указала на учебники: – Смотрите, я свои книги забираю, вашего ничего не беру.

Лилю до мозга костей прошиб озноб, и она попыталась сообразить, что делать дальше – просить Викторию, что бы та приехала побыть с девочкой? Но свекровь не оставит надолго своих собак, которых уже три, а значит, притащит их сюда. Ох, только собак в доме – грязных, линяющих, прыгающих по начищенной до блеска полированной мебели – только их не хватало госпоже Лилиане Шумиловой для полного счастья! На одну минуту мелькнула мысль увезти Таню обратно в Швейцарию – для чего ей торчать в Москве и создавать для матери столько проблем, если Илья ушел и не хочет видеть дочери? Потом внезапно Лиля подумала, что он может прийти в ее отсутствие. Конечно, придет повидаться с родной дочерью – это же так естественно! Возможно, он даже к ней привяжется – Таня милая девочка. Конечно, она с каждым годом все больше и больше походит на… Людмилу Муромцеву, но кому это придет в голову? Кстати, почему, интересно, в последнюю их встречу Антон Муромцев так странно себя вел – злился из-за Таньки? Или…неужели завел себе какую-то бабу? Лучше бы он был с этой Катькой – ни рыба, ни мясо.

Отогнав эти мысли, абсолютно лишние в данный момент, Лилиана усилием воли взяла себя в руки и постаралась дружелюбно улыбнуться.

– Вы меня неправильно поняли, Лидия Михайловна, я ведь не сказала, что увольняю вас.

– Да нет, я все правильно поняла, – гувернантка уложила, наконец, все книжки в пакет, погладила Таню по голове и шагнула было к двери, но потом вспомнила: – Вы посчитайте-то, сколько вы мне должны, заплатите за проработанные дни.

Лиле пришлось сделать еще большее усилие, чтобы сказать самым проникновенным голосом, какой только могло родить ее горло:

– Лидия Михайловна, я, возможно, что-то не так сказала, вы меня извините, ради бога, мы не можем прямо так вдруг с вами расстаться.

– Почему же, – стоя на пороге, сурово возразила учительница, – чего ждать? Домработница у вас два года проработала – так просто взяли и выгнали. Кухарку тоже – ни с того ни с сего рассчитали. И мне ждать, пока вы меня тоже коленом под зад? У меня, милая, сорок лет педагогического стажу, я правительственные награды имею, не вам меня пинать! Таню, конечно, жалко, но такого обращения с собой я не потерплю. Так что извольте – расчет. А не заплатите, так это уж как ваша совесть – нынче у некоторых денег много стало, а совести поубавилось.

– Что вы, Лидия Михайловна, пройдемте ко мне в кабинет. Да вы книжки здесь оставьте, потом за ними вернетесь.

– Да нет уж, чего мне возвращаться.

В кабинете у Лили она уселась на стул, крепко обхватив руками пакет. Лиля достала триста долларов и протянула ей.

– Пожалуйста, Лидия Михайловна, я с вами все равно собиралась расплатиться, потому что уезжаю.

– Я до конца месяца не доработала, вычтите с меня сколько нужно, – Лидия Михайловна не дотронулась до денег, и Лиля положила их перед ней на край стола.

– Боже, какие пустяки, – лицо Лили стало бесконечно грустным, – мне так жаль, что вы нас бросаете! Таня к вам привязалась, она такие успехи сделала за месяц – я даже не представляла, что она так быстро научится писать по-русски! Я вас только об одном-единственном попрошу: уделите мне пару минут, выслушайте меня. После этого, если сочтете нужным, сразу уйдете.

Учительница сурово сдвинула брови.

– Я вас слушаю.

– Понимаете, Лидия Михайловна, у меня сейчас просто безвыходное положение – послезавтра ехать, а Инна запила и сбежала. Я не знаю, почему вы сразу собрались уходить – я вас просто попросила переночевать, потому что ребенка страшно одного оставлять на ночь в пустой квартире. Не можете – я буду на ночь искать кого-то другого. Вы говорите: вот, богатые, такие-сякие! А ведь мне очень трудно. Родители в другой стране, близких родственников нет, у друзей своя собственная жизнь, моя горничная должна ехать со мной. И муж так внезапно ушел – я даже и подумать ни о чем таком не могла, – голос ее зазвенел, и она закрыла лицо руками.

– Ну, не стоит так переживать, – уже чуть мягче сказала Лидия Михайловна, – в жизни всякое случается, надо это пережить.

– Я просто не ждала, – Лиля отняла руки от лица, и из глаз ее покатились слезы, – мы приехали, ребенок скучал, ждал встречи, а он ушел к другой женщине. Как нож в спину. Ладно, я взрослый человек, но Танюшка ведь не понимает, почему папа ее так внезапно бросил. И я хожу, все время думаю об этом, мучаюсь, стала злая, как цепная собака. Теперь еще вам наговорила невесть чего, вы уходите и нас бросаете с таким ожесточением. Так со мной говорили, будто я изверг какой-то, а я всего лишь несчастная одинокая женщина с маленьким ребенком.

Лидия Михайловна была крайне смущена. Она с неуверенным видом поёрзала на стуле и поправила свои книги.

– Ну… не знаю уж. Если вы хотите просить по-человечески, то и говорить нужно по-человечески. Я и правда не могу остаться – у меня дочь ночью работает, а я должна сидеть с внуком.

Лиля сочувственно сморщила лоб и чуть качнула головой.

– Да? Ваша дочь работает по ночам? А где?

– Какая разница, – учительница отвела глаза.

    – Да нет, я к тому, что мы могли бы как-то найти выход. Она ведь у вас учительница, да? Наверное, где-то в интернате, раз по ночам работает?

– Сейчас она в декрете с ребенком.

– Но вы же говорите, она работает. Поверьте, Лидия Михайловна, я ведь не из любопытства спрашиваю, просто хочу как-то сообразить, что мне делать.

 – Ну… ее подруга заведующая в магазине напротив нас, они договорились, что Алина там ночью посторожит, и товар по полкам расставит. Когда и полы помоет. Ничего, никакая работа незазорна, а рублей триста-четыреста заплатят – для нас все деньги.

– Боже, какой ужас! Нет, я не в смысле работы, любой честный труд достоин уважения, но триста-четыреста рублей при нынешних ценах!

– Ничего, мы с голоду не умираем, – Лидия Михайловна с достоинством поджала губы.

– Лидия Михайловна, может быть, вы передадите вашей дочери мое предложение – поработать у меня.

– Где это у вас? Она ведь с ребенком сидит, отойти надолго не может.

– Здесь у меня поработать – прибрать, приготовить поесть. Дома же она все это делает. И пусть они с ребенком живут здесь – я им отведу комнату, у меня тут места много.

– Домработницей моя Алина вряд ли согласится, – осторожно заметила старая учительница, – и вам от нее тоже толку не особо будет, нерасторопная она.

– Да что тут особого делать? Неужели в магазине уборщицей работать лучше? А я буду ей платить… я буду платить ей, как Инне – пятьсот пятьдесят долларов в месяц. Кроме того, питание за мой счет. И вы тоже здесь можете с ней жить, если захотите – как вам удобнее.

– Даже не знаю…

– Прошу вас, Лидия Михайловна, не ставьте меня в безвыходное положение. Объясните все Алине, неужели она не поймет? Ведь она тоже мать, тоже одна воспитывает ребенка. Ей хоть вы помогаете, а я совершенно одинока.

– Ну… хорошо, я с ней поговорю. Может, пока вы не найдете кого-то другого, она действительно…

– Что вы, Лидия Михайловна, пусть она работает, пока у нее не кончится декрет. Не думайте, что я такая уж привередливая, мне просто хочется, чтобы в доме был культурный человек, а не всякое хамло. Мне самой неприятно, что человек с высшим образованием будет у меня в доме делать такую малоквалифицированную работу, но я хоть платить за это буду нормально, а не как ее подруга-заведующая. Вот, я и деньги вам оставлю – на продукты и зарплата вашей Алине за первый месяц работы.

Достав из сумочки пачку стодолларовых банкнот, Лиля отсчитала десять бумажек и положила на триста долларов, которые все еще лежали перед учительницей. Та испуганно покосилась на деньги и даже немного от них откачнулась назад.

– Что вы, зачем же так много? И вперед не надо, потом заплатите. Алина даже и не возьмет вперед, она такая щепетильная!

Лиля улыбнулась самой обаятельной и понимающей из своих улыбок.

– Возьмите тогда вы, отдадите ей сами, когда сочтете нужным. Поймите, Лидия Михайловна, для меня так мало сейчас значат деньги! Если б мой муж… – она всхлипнула. – Я бы, кажется, отдала все сокровища мира!

– Может, еще помиритесь.

– Я – что, я – взрослый человек. А вот на Таньку гляжу, и сердце разрывается. Пусть он не хочет меня видеть, но ребенок-то чем виноват? Иногда даже думаю, что мне лучше умереть – тогда он придет к ребенку, который так его ждет.

Слова Лили, сказанные проникновенно-горьким тоном растрогали и немного даже расстроили Лидию Михайловну.

– Что вы, девочка моя, – сказала она, – важней матери для ребенка никого нет! Потерпите, он, может, и одумается.

– Как вы думаете, Лидия Михайловна, – доверчиво спросила Лили, – вдруг он придет, когда меня не будет? Он знает, что я уезжаю, захочет проведать дочь.

– Может быть, может быть. Как такую хорошую девочку можно не любить! У внука моего отец женат, двое детей, и то заходил: хочу, мол, сына посмотреть. Алинка его, правда, не пустила, говорит: я сама хотела, это только мой ребенок. А я считаю, что она неправа – муж есть муж, а отец есть отец.

– Если мой муж зайдет без меня, Лидия Михайловна, я вас очень прошу: поговорите с ним. Объясните, как Танечка мучается – она же все ночи в подушку плачет. Вы, как педагог, наверное, умеете разговаривать с родителями.

– Я, как педагог, и вам посоветовала бы больше времени уделять Тане, – тон старой учительницы стал строгим. – Однако, если ваш супруг зайдет, то и с ним поговорю. В ваши отношения я, конечно, вмешиваться не могу, но что касается Тани, то я и сама вижу, как она подавлена, все время будто чего-то ждет.

– Спасибо большое, Лидия Михайловна, – Лилиана встала, – вы извините, мне сейчас нужно ехать на совещание, мой шофер вас отвезет домой на другой машине. Пусть Алина соберет вещи, и сегодня уже можете переехать сюда. Или завтра – сами скажите шоферу, когда вам будет удобней. Моя горничная приготовит комнату. Деньги возьмите, а то потеряете.

С таким чувством, словно совершает нечто чрезвычайно постыдное, Лидия Михайловна неловко сунула деньги в нагрудный карман. Лиля благожелательно заметила:

– Вы их сильно не складывайте, а то в обменном пункте могут не принять. Пойдемте, я отдам распоряжение шоферу.

Через полчаса она торопливым шагом вошла в свой офис, где пять минут назад должно было начаться совещание. Воскобейников взглянул на часы и выразительно постучал по ним пальцем.

– Лилиана, я занятой человек.

– Семейные проблемы, – ответила она, с размаху плюхаясь в кресло, – кухарка запила, гувернантка собралась уходить. Пришлось уговаривать – я просчитала, что это будет быстрей, чем искать новую.

– Ну и как, уговорила? – поинтересовался загоревший и посвежевший после Турции и отдыха в кругу семьи Игнатий Ючкин.

– Естественно, но пришлось всячески изощряться. Ничего не поделаешь, у нее менталитет старого советского интеллигента. С ними сложно – им мало заплатить, нужно еще затронуть их высокие чувства. Боже, меня до сих пор тошнит после разговора с этой старой мымрой!

– Давай без глупостей, Лиля, – Андрей Пантелеймонович недовольно нахмурился, – Виктории эту учительницу порекомендовали ее хорошие знакомые, она прекрасный педагог. Если ты не умеешь ладить с нормальными людьми, то нечего было заваривать кашу и тащить Таню в Москву.

Лилиана вспылила:

– Пусть Илья тоже примет участие в воспитании дочери, почему я одна должны решать все проблемы? Поговорите с ним перед отъездом, пусть хоть без меня зайдет и навестит дочь.

– Это беспредметный разговор, с ним мы уже беседовали на эту тему, с тобой я тоже говорил. Дальше решайте сами. А теперь нам лучше приступить к делу. Итак, сообщаю последние новости из официальных источников: из ста представленных жюри проектов комиссия отклонила пятьдесят восемь, как несоответствующие условиям конкурса. Наш проект допущен к презентации, представлять его будут президент «Умудия холдинг» госпожа Лилиана Шумилова, президент дочерней компании «Умудия Даймонд» господин Игнатий Ючкин и официальный представитель коренного населения края господин Андрей Воскобейников. Презентация проходит в одной из резиденций Капри – небольшом городке в окрестностях Давоса в кантоне Граубюнден, – тон его стал шутливым, – кто не знает, могу рекомендовать: первоклассные отели, пансионаты, чистый горный воздух. Поправим свое здоровье, господа.

– Ура, товарищи! – Лилиана дурашливо похлопала в ладоши. – Однако, что известно из неофициальных источников?

– Есть некоторые данные, что у комиссии, после рассмотрения проектов, сложилось определенное мнение. Господин Гордеев сейчас сообщит нам сугубо конфиденциальную информацию.

Гордеев, до сих пор молчавший и сидевший совершенно неподвижно, откашлялся и произнес каким-то неестественно тонким голосом:

– По нашим данным с первой и второй премией комиссия уже определилась. Первая – миллиард долларов – достанется канадцу из Торонто или сенегальцам. Все зависит от того, кто из них больше понравится старику Капри на презентации. Тот из них, кто не получит первую премию, получит вторую – семьсот миллионов. Так что борьба будет идти за третью премию в двести миллионов долларов.

– Двести миллионов долларов – тоже очень неплохо, – задумчиво заметил Ючкин. – У нас есть шанс?

Гордеев кивнул.

– Шансы есть и очень неплохие. Нам удалось наладить контакт кое с кем в комиссии, и наш проект вызвал одобрение специалистов. Так что много голосов будет в нашу пользу, если Бертрам Капри не заартачится.

– Почему он должен заартачиться? – удивилась Лиля.

– Капри терпеть не может русских. Именно по этой причине, как мне объяснили, нам бесполезно было бы ожидать первой или второй премии – старик никогда не вложит деньги в русский проект. Однако, двести миллионов для него – мелочь, он из-за них вряд ли особо будет спорить с комиссией. Скорее, наоборот, захочет подчеркнуть, что жюри выносит решение независимо от него. Поэтому, если не случится ничего неординарного, то мы можем надеяться.

– Благодарю вас, Феликс, – Воскобейников оглядел присутствующих и неожиданно улыбнулся своей открытой улыбкой, сделавшей его лицо удивительно юным и привлекательным. – Что ж, господа, в путь, и будем надеяться, что ничто неординарное не встанет на нашем пути.

Глава седьмая

Из окна фешенебельного отеля, в котором остановились Воскобейниковы, можно было видеть широкую долину, горы, покрытые хвойными лесами, и низко ползущие по ярко-голубому небу редкие облака. В другое время Настя, возможно, и оценила бы радующую глаз прекрасную панораму, но теперь у нее было не то настроение, чтобы в полной мере воспринимать красоту Ретийских Альп.

Перед отъездом из Москвы Инга лично съездила в школу, объяснила причины, по которым не может оставить дочь одну на три недели в Москве. Никто из преподавателей особо не возмущался – москвичи, потрясенные недавними взрывами жилых домов, вполне понимали тревогу матери.

– Думаю, Настя быстро догонит класс, – доброжелательно сказала Инге классный руководитель Светлана Сергеевна, – тем более, что наша школа с этого года переходит на обучение по триместрам, шесть недель отучимся, потом неделя каникул. Как раз у вас одна неделя придется на каникулы. Но, конечно, необходимо будет усиленно заниматься, поговорите с преподавателями.

Инга обошла всех учителей и каждого попросила дать Насте задание, чтобы девочка не сильно отстала из-за перерыва в занятиях. Настя уныло топталась рядом с матерью, пока ей в дневник записывали параграфы, которые следовало прочитать, и номера задач, которые следовало решить. Каждый исходил из принципа «чем больше, тем лучше», но, конечно, всех переплюнула математичка Ирина Владиславовна – на первой странице тетради по математике выписала пятьдесят номеров по алгебре и двадцать по геометрии.

– Я тебе, Настя, конечно, даю раза в три меньше того, что следовало бы, – ласково сказала она. – Материал новый, и тебе еще придется самостоятельно разобрать несколько теорем. Ничего не поделаешь, ты же знаешь, что класс у нас математический.

Инга радостно закивала:

– Ничего, ничего, она решит, Ирина Владиславовна. Ей там все равно делать нечего будет, пусть решает.

Большинство участников конкурса приехали с супругами, и Бертрам Капри, как радушный хозяин, распорядился организовать для своих гостей ряд увеселительных мероприятий. В первый же день собравшиеся в огромном конференц-зале конкурсанты выслушали его приветственное обращение на английском языке. Оно произнесено было с экранов многочисленных мониторов, размещенных по периметру конференц-зала, и каждый из присутствующих мог во всех подробностях разглядеть лицо всемогущего миллиардера.

Капри пожелал своим гостям приятно провести время. Пригласил осмотреть достопримечательности его резиденции – уникальную коллекцию драгоценностей, музей изобразительного искусства, где были собраны работы выдающихся живописцев и скульпторов, музей оружия и личную библиотеку семьи Капри, славившуюся своими редчайшими печатными изданиями и бесценными рукописями.

Все отели города, в которых разместились конкурсанты, принадлежали Капри, и там к услугам его гостей были бассейны, сауны, косметические салоны. Желающие могли совершить конные прогулки, покататься на яхте по искусственному озеру или посетить увеселительные аттракционы, расположенные в городском парке.

В день открытия конкурса супруга и дочь Капри устраивали большой прием, на который, кроме конкурсантов, были приглашены члены городского муниципалитета, несколько знаменитых артистов и два писателя. Насти все это не касалось, потому что на прием ее никто не приглашал. Обложившись привезенными из Москвы учебниками, она уныло сидела у себя в комнате, ожидая, когда родители закончат сборы и уйдут, рисовала в тетради чертиков и думала, за что ей взяться прежде – за физику, алгебру или геометрию. На ней была ее любимая застиранная футболка и старые джинсы – в этой одежде у нее почему-то лучше работала голова. Наконец нарядная Инга впорхнула в дверь и, поцеловав дочку, весело сказала:

– Мы поехали, Настенька, а ты занимайся, не теряй времени. Если захочешь есть, позвони и тебе принесут, я предупредила. Да, доченька, – она окинула недовольным взглядом одежду дочери, – если захочешь подышать свежим воздухом, в этом на веранду не выходи, переоденься, а то тут всё всем видно. И в холл не спускайся. И как же ты все-таки ухитрилась эти джинсы сюда привезти? Я их еще в Москве выкинуть хотела.

– Мне в них хорошо решается, ну и что такого? – мрачно буркнула Настя. – Я же все время буду сидеть в номере, мне по вашим увеселениям не ездить. А на веранду выходить я не собираюсь – мне свежий воздух на фиг не нужен.

Инга не стала задерживаться, потому что Андрей Пантелеймонович с нетерпением ожидал ее в гостиной. Он окинул жену восхищенным взглядом, не утерпев, легко коснулся губами ее волос и с нежностью прошептал:

– Ты сегодня просто невероятно красива.

Дождавшись ухода родителей, Настя с ненавистью взглянула на широкий альпийский луг за окном и с остервенением уткнулась в учебник по алгебре. Задания со степенями и логарифмами были несложными, а вот с радикалами пришлось повозиться, чтобы упростить длиннющую дробь. Наконец, отложив алгебру, она открыла задачник по геометрии и тут же чертыхнулась – в первой же задаче сфера, вписанная в усеченную пирамиду с прямоугольным основанием! Да еще ширина основания почему-то не дана – только длина. Придется, как учила Ирина Владиславовна, решать все в буквенных обозначениях, а потом, даст бог, ширина сократится.

«Думай, Настя, возьми голову в ноги. В вертикальном сечении равнобедренная трапеция, это и ежу понятно, а вот в горизонтальном… Ты, Настя, оказалась первой дурой, которая пыталась вписать окружность в прямоугольник! Конечно же, прямоугольник в основании – квадрат, следовательно, ширина не нужна!»

Все встало на свои места, задача решалась в одну строчку, и от избытка чувств Настя лихо подкинула кверху задачник, который, полетев по параболе, как и положено телу, брошенному под углом, сшиб великолепное бра, расколов его вдребезги.

Совершенно уничтоженная неожиданно свалившимся на ее голову несчастьем, Настя постояла над осколками и решила, что самое лучшее будет сейчас же спуститься к портье и мужественно ему во всем признаться.

Тщательно выговаривая французские слова, она сообщила элегантному молодому человеку в униформе служащего отеля:

– Месье, простите, я разбила плафон. Если вы скажете, сколько он стоит, мой отец…

 Портье, не дав ей договорить, всплеснул руками.

– О, мадемуазель, это наша вина – бра было повешено в неудобном для вас месте! Я немедленно пришлю электрика с новым светильником, и он установит его там, где вам будет удобно.

– Да не надо в другое место, это я книгой расколотила, случайно. Там осколки…

– Горничная немедленно все уберет, а наш служащий заменит светильник. Через пять минут все будет готово, мадемуазель.

Он отдал кому-то распоряжение по селектору, а Настя, потоптавшись на месте, решила ненадолго выйти из отеля – постоять у входа. С ее стороны это была небольшая уступка своим собственным принципам – перед отъездом из Москвы она заявила матери, что принципиально просидит три недели над учебниками, сгорбившись, портя глаза и не дыша свежим воздухом.

«Постою немного, и все – больше из комнаты ни ногой»

Однако под теплыми лучами яркого осеннего солнца ей стало так хорошо, что не было сил вернуться в номер, и ноги ее сами зашагали по улице. Прошло минут пятнадцать, прежде чем Настя спохватилась, что отеля уже не видно, и повернула назад, но вскоре уперлась в здание банка. Поняв, что дорогу ей самой не отыскать, она вежливо обратилась по-французски к старушке в изящном брючном костюме:

– Простите, мадам, как мне попасть в отель?

Та ничуть не удивилась – город существовал благодаря туристическому бизнесу, и все его коренные жители считали себя просто обязанными быть обходительными с заблудившимися туристами.

– Как называется ваш отель, мадмуазель?

– Я не помню, он принадлежит, какому-то миллиардеру.

– О, в городе все отели принадлежат Капри. Вы не помните адрес?

– Да отель тут где-то рядом.

– Тогда, – старушка на миг задумалась, – идите прямо и второй переулок налево. Желаю удачи, мадемуазель.

Поблагодарив, Настя двинулась в указанном направлении, но отель оказался не тем. Пожилой мужчина, читавший газету в холле, был еще более любезен, чем старушка. Он попросил описать отель, и, узнав, что из окна открывается вид на Альпы, радостно кивнул.

– Я знаю, о каком отеле идет речь, мадемуазель – это около парка. Если вы пожелаете, я могу вас проводить.

Настя смущенно отказалась:

– Нет-нет, что вы, я сама дойду. Вы мне только покажите, как пройти к парку.

Отель возле парка тоже оказался не тем. В глубине души Настя не особо печалилась – в конце концов, вокруг не пустыня, и отель рано или поздно найдется. Тем более, что солнце пригрело еще сильней, и вся натура ее потребовала плюнуть на электромагнитную индукцию. На минуту мелькнула мысль о застиранной футболке и старых джинсах, но мимо нее как раз проходила группа французских подростков с рюкзачками в еще более задрипанной одежде. Люди в парке отдыхали, веселились, и никому дела не было до ее одежды.

Настя прошлась по местному дендрарию, полюбовалась эдельвейсами, погуляла среди стройных сосен и вышла к сверкающему водной гладью искусственному озеру. Вдоль берега тянулся лес, потом неожиданно сверкнул ослепительной зеленью покрытый цветами луг. Туристы теперь попадались редко, но Настю это ничуть не обеспокоило – понятно, что здесь Швейцария, а не московский Центральный парк культуры и отдыха, где под каждым кустом можно встретить пьяную компанию. Она прошла еще немного по лугу и внезапно натолкнулась на табличку с надписями на английском, французском и немецком языках:

ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН

   «А если я не понимаю? Может, я туристка из России или Китая? И с чего вдруг отгородили общественный парк? Наверное, здесь ворочает какой-нибудь тип вроде Керимова. Пойду и посмотрю, я иностранка, они мне ничего не сделают. В крайнем случае, заставят уйти»

Обойдя табличку, движимая любопытством Настя продолжила свой путь по огибавшей озеро тропе, свернула налево и уперлась в крутой холм. Обогнув его, она внезапно оказалась перед трехэтажным коттеджем, своей архитектурой напоминавшим старинный замок, опоясанный верандой. Ей вдруг стало неловко – появилось чувство, что она нагло вторглась в чужой дом.

– Мадемуазель! – к ней торопливо шел подтянутый мужчина лет тридцати. – Как вы здесь оказались, мадемуазель? – спросил он по-французски. – Здесь нельзя находиться, это частное владение!

«Вот дура, написано же было! И что меня всегда не в ту степь заносит? Придется притвориться, что не понимаю»

Приняв идиотский вид, она недоуменно улыбнулась, развела руками и по-русски ответила:

– Не понимаю. Не знаю вашего языка.

Мужчина терпеливо повторил сказанное на английском и немецком языках, но Настя улыбалась так глупо, как только могла, показывая, что до нее не доходит. Мужчина, потеряв терпение, дотронулся до ее локтя и указал в ту сторону, откуда она пришла. 

– В чем дело, Леон? – спросил по-английски высокомерный юношеский голос.

Паренек лет семнадцати сбежал с веранды по причудливо изогнутой лестнице и остановился, холодно разглядывая Настю с ног до головы.

– Сэр, простите, это какая-то иностранка, – смущенно ответил Леон, – никак не могу объяснить, что ей нужно уйти. Сейчас вызову охрану – пусть ее вежливо проводят. Может она из этих папарацци.

Настя покосилась на высокомерного юношу – лицо его было неподвижно, но губы холодно усмехались.

– Да это совсем девчонка, – он резко обратился к ней: – Бразилиан? Потугиз?

Дальше ломать комедию было нельзя, и Настя, ткнув себя пальцем в грудь, пискнула:

– Рашен.

– Русская, конечно, – с прежней ледяной усмешкой бросил юнец и указал ей пальцем вверх по лестнице: – Гоу!

Не понять было трудно, и Настя медленно поплелась по ступенькам наверх, гадая про себя, чем теперь окончится это проклятое приключение. Эх, ну почему бы ей сейчас не сидеть в отеле и не заниматься физикой, как она с утра себе запланировала!

На веранде стоял включенный компьютер, за которым, очевидно, только что работали. Юноша поднялся за ней следом, а секьюрити, оставшийся внизу, нерешительно спросил:

– А мне, что делать, сэр? Вызвать охрану?

– Не надо, она просто заблудилась, – бросил тот через плечо. – Позвони – пусть найдут переводчика, и он поговорит с этой глупой русской обезьянкой.

– Сам ты глупая обезьянка, – разозлившись, буркнула Настя по-английски, – и нечего из себя воображать!

Юноша приподнял бровь и, повернувшись к перилам, негромко сказал охраннику, уже приложившему к уху трубку:

– Леон!

Тот немедленно оторвался от телефона.

– Да, сэр?

– Не надо переводчика, я обойдусь. Можешь идти, – он холодно взглянул на Настю и все тем же негромким голосом приказал: – Садись!

Она осторожно опустилась на стоявший рядом с компьютерным столом стул с резной спинкой и бросила взгляд на экран монитора.

– Так ты американка? – холодно спросил юноша. – Что тебе здесь надо, ты хочешь неприятностей? Это частное владение.

– Нет, я действительно русская. Просто гуляла и заблудилась, извини, пожалуйста. Ну, вы бы поставили ограду, если не хотите, чтобы ходили.

– Ограду? – парень снова приподнял бровь. – Не понимаю, зачем ставить ограду. Там есть надпись, и любой журналист прекрасно знает: если он сюда проникнет, то предстанет перед судом и заплатит огромный штраф.

Настя поежилась под его взглядом.

– А штраф… большой?

– До ста тысяч долларов, – сухо ответил он, отведя глаза в сторону и наблюдая за ней краешком глаза.

– Тогда мне вообще конец, – уныло ответила она.

Внезапно юноша широко улыбнулся, и лицо его стало необычайно милым и удивительно приветливым.

– Тебя это не касается, – произнес он совершенно другим тоном, – ты моя гостья.

Настя удивленно вскинула голову и встретилась с его ласковым внимательным взглядом. Пожав плечами, она возмущенно фыркнула:

– Гостья, а сам штрафами пугаешь!

Парень весело рассмеялся и протянул руку.

– Извини. Мир?

– Мир, – встряхнув его руку, Настя вновь взглянула на экран и поинтересовалась: – А у тебя «Мaple» стоит? Нормально работает? Мне мой брат двоюродный тоже «Maple» поставил, но я его еще не совсем освоила. Он сказал, что мне в будущем пригодится. А ты где учишься – в школе?

Взгляд паренька мгновенно стал высокомерным, в нем мелькнула настороженность.

– В школе? Нет, я не учусь в школе – профессора приходят ко мне, и я сам выбираю, чем мне заниматься. В следующем году поеду в Оксфорд.

– Правильно делаешь, – кивнула Настя, ничуть не удивившись, – у вас в Швейцарии школы вообще слабые. Моя племянница четыре года проучилась, а они только складывали и таблицу умножения учили. У нас в России уже в первом классе уравнения с одним неизвестным решают.

Лицо юноши вновь разгладилось.

– А что тогда старшие решают?

– У тебя ручка и бумага есть? Утром вроде решила, но неуверенна.

Записав в блокноте условие примера с радикалами, она с невинным удовольствием ожидала, что он удивится сложности задания. Парень внимательно прочитал, подумал и торопливо застучал по клавишам компьютера.

– Прости, я больше привык набирать на компьютере, чем писать, – сказал он, полуобернувшись к Насте. – Я бы тут решил вот так, видишь?

– Слушай, а я не сообразила! Конечно, тут же разность квадратов! Ой, что же я такая дура, а? – она даже немного расстроилась. – У меня сегодня с самого утра все не клеится – над ерундовой задачей сто лет просидела, плафон в отеле разбила, потом вообще заблудилась.

– Но теперь ты должна радоваться – твоя задача решена.

– Точно, ты гений! Смотри, у тебя ответ вообще без радикалов, все сократилось. Слушай, давай познакомимся, я Настя – Настя Воскобейникова.  А тебя как зовут?

Паренек изумленно взглянул на нее и в очередной раз вскинул брови.

– Как меня зовут? Ты не знаешь, как меня зовут, Настья?

– Нет, извини, – его удивление смутило Настю, она виновато сказала: – У меня на лица вообще плохая память, вот числа – другое дело. Мы раньше встречались?

– Нет, – он внезапно засмеялся, – конечно, мы не встречались, и ты меня не знаешь. Но мне нравится, какие задачи решают у вас в школе, я не думал, что русские такие умные.

– У нас математический класс, а в химическом классе некоторые «а» плюс «б» не могут прибавить. Зато я химию терпеть не могу, мне от нее плохо делается.

– Зачем учить то, что тебе не нравится?

– А как же? – удивилась Настя. – Без этого аттестат не получишь. Но как же тебя все-таки зовут?

– Дональд, – мягко ответил паренек, – тебе нравится мое имя?

– Дональд, – повторила она. – А можно Дон или Донни? Как тебя называет мама?

Дональд ответил очень спокойно, только щека его странно дернулась:

– У меня мачеха. Мама погибла у меня на глазах – взрыв на яхте.

Настя растерялась до слез: «Господи, погибла – совсем, как у Алеши, у него ведь тоже мать погибла», а вслух беспомощно произнесла:

– Прости, пожалуйста, Донни, я не хотела тебе напоминать, извини.

– Ничего страшного, это было давно. Отец до сих пор мне лжет, что она уехала и бросила меня. Он думает, что мне так будет легче, а я его не разуверяю – зачем? Он воображает, что мне неизвестно, кто подготовил взрыв – его первая жена, мать моей старшей сестры.

– Какой ужас! Ты уверен?

– На сто процентов. Но она уже умерла, поэтому лучше забыть, и я уже все забыл.

– Да разве такое можно забыть?

– Я забыл! – в голосе его послышались нотки гнева. – Пусть не думают, что я из-за этого стал ненормальным! Это мачеха постоянно подсылает ко мне врачей, чтобы они мне ставили свои диагнозы – «аутизм», «шизофрения»! Конечно, она не хочет, чтобы отец сделал меня своим основным наследником.

Настя смущенно почесала затылок и пожала плечами.

– Не знаю, Дон, это вы уж с ней сами разбирайтесь, я просто к тому, что гибель человека так просто не забудешь, и это совершенно нормально, тут никакой шизофрении нет. У меня в этом году на глазах погибли люди, так я теперь сама не своя хожу, в голове все время кошмары. Почему ты не поговоришь обо всем со своим отцом?

– Ему со мной неинтересно разговаривать, – со смешком ответил Дональд, – ему больше нравится разговаривать с врачами. Ты первая, с кем я вообще об этом заговорил. Ты вообще немного странная, ты сексом увлекаешься?

Лицо Насти под его насмешливым взглядом залилось краской до самых корней волос.

– Ты… ты, – залепетала она, чувствуя, что язык внезапно прилип к горлу.

Дональд чуть прищурился и неожиданно весело расхохотался:

– Чего ты так смутилась, думаешь, что я сейчас так сразу на тебя наброшусь, не надев презерватива?

Настя с достоинством ответила:

– Я так не думаю, но мы слишком мало знакомы, и я не стану говорить с тобой на подобную тему.

– Почему же? – искренне удивился он. – Сейчас все девчонки просто помешаны на сексе. Стоит только посмотреть в Интернете – какие мысли, какие позы они предлагают! Какая поза тебе больше нравится?

– Я же сказала, что не буду об этом с тобой говорить, – она вскинула голову и сердито пожала плечами, – объясни, пожалуйста, как мне отсюда выйти, мне пора.

Дональд протянул руку и легонько коснулся пальцем ее щеки.

– Извини, – мягко проговорил он, – я просто тебя немного дразнил. Я тоже не люблю говорить на эту тему. Я вообще не люблю много говорить, из-за этого считают, что я страдаю аутизмом. А с тобой вот сижу и говорю.

Настя смотрела фильм «Человек дождя» в записи раз десять и помнила, что однажды сказал Антон Муромцев о главном герое фильма:

– Классический случай аутизма – полное отсутствие аналитического мышления.

Поэтому слова Дональда крайне ее удивили.

– Аутизмом? Глупости! При аутизме отсутствует правильное аналитическое мышление, а ты умный, с тобой интересно.

– А вот отец верит этим чертовым врачам, – внезапно сорвавшись с места, Дональд в возбуждении забегал по веранде, – он хочет, чтобы они пичкали меня таблетками. Для чего мне пить таблетки? Из-за того, что меня утомляют идиоты, которые вокруг на каждом шагу, и я не желаю с ними разговаривать?

Настя осторожно согласилась:

– Я тоже не люблю говорить с идиотами, но иногда приходится. Но неужели из-за этого тебя заставляют принимать лекарства?

– Я не хочу ничего пить, и меня никто не заставит. Но врачи следят за каждым моим шагом,

– Следят? – поразилась Настя. – Они что, никуда тебя отсюда не выпускают?

Дональд высокомерно вскинул голову.

– С какой стати? Я не желаю никого видеть, но я свободный человек, хожу и езжу, куда захочу.

– Тебе хорошо, а меня родители вообще никуда одну не выпускают.

– Когда мне хочется, я еду на свою виллу в горы или в маленькое кафе на том берегу озера – сижу на веранде и слушаю музыку. Ты любишь Вивальди?

– Я… я больше Моцарта. Но вообще я редко слушаю классику, – честно призналась она, – у меня дома на дисках всякая попса.

– Я приглашаю тебя как-нибудь съездить со мной в мое кафе. Мы будем пить кофе, смотреть на горы, слушать Вивальди и Брамса. Это навевает безумные мысли, хочется взлететь и никогда не опускаться на эту землю.

– Ты так красиво говоришь, Донни, – восхищенно заметила Настя, – но я не смогу, к сожалению, папа и мама меня не отпустят.

Неожиданно он улыбнулся.

– Смотрю, у тебя тоже жизнь не сахар. Но, возможно, мы что-нибудь придумаем, чтобы тебе помочь.

– А ты не мог бы сначала помочь мне найти мой отель? Я ведь сказала, что заблудилась – не помню ни названия отеля, ни улицы.

Дональд весело вскинул брови.

– Обязательно помогу. Так вы приехали на этот идиотский конкурс? Как твоя фамилия, говоришь?

– Воскобейникова. Мой папа – Андрей Воскобейников.

Позвонив по телефону, Дональд назвал в трубку фамилию своей гостьи, сказал еще несколько слов, потом повернулся к Насте и, протянув ей руку, помог подняться.

– Все выяснили, сейчас я тебя отвезу.

– Ой, Донни, спасибо, ты меня просто спас.

Автомобиль остановился у лестницы, ведущей на веранду, шофер почтительно распахнул дверцу. Дональд, усадив Настю в машину, отстранил его и сказал тем вежливо-высокомерным тоном, каким обычно разговаривал с окружающими:

– Благодарю, Том, вы свободны, я сам отвезу леди.

– Да, сэр, – шофер послушно отступил.

Они доехали до отеля минут через десять. Затормозив, юноша легко выбрался и важно распахнул перед Настей дверцу машины. Она внезапно вспомнила о своих потрепанных джинсах и покраснела. Дональд, задержав ее руку, спросил:

– Так до завтра?

– Не могу, я же тебе сказала – родители меня вообще никуда не пускают. И потом, мне еще задачи решать.

Дональд тихо и нежно засмеялся.

– Не волнуйся, я выберу время, когда твоих родителей не будет в отеле. А задачи покажешь – мы их вместе решим.

– Нет, Донни, я не смогу, ты не знаешь мою маму. Может, мы потом когда-нибудь увидимся, или я оставлю свой электронный адрес, и ты напишешь – если мне включат Интернет, конечно. Спасибо за все, ты мне очень помог.

Внезапно Дональд побледнел, и глаза его вспыхнули.

– Ты не хочешь меня больше видеть, понимаю, – глухо произнес он, – тебе наговорили про меня, ты меня презираешь. Это все моя мачеха, ее рук дело – даже ты…

– Что ты, Дон, – испугалась Настя, – кто мог мне что-то наговорить, если мы впервые видимся?

– Вокруг меня столько людей, и никого, с кем бы я мог просто поговорить! Ты всего лишь раз меня увидела – неужели я уже стал тебе противен? Тогда, наверное, они правы – я действительно болен и внушаю людям отвращение.

Она растерялась.

– Нет, Донни, о чем ты говоришь! Я давно так приятно не общалась, как сегодня. Я тоже очень дикая, у меня мало друзей, с которыми я могла бы поговорить, я бы с радостью с тобой дружила, но… понимаешь, ты ведь говоришь…

Щеки ее вспыхнули. Дональд, стиснув ей руку, заглянул в глаза.

– Что я такого сказал?  – мягко, но требовательно спросил он.

– Ну… насчет секса, – смутившись, Настя отвела глаза в сторону, – понимаешь, у меня есть друг, я его люблю и…

– Только это тебя беспокоит? Не волнуйся, если мне будет нужен секс, я найду себе женщину. Я не хочу от тебя секса, мне просто нужен друг – друг, который бы меня понимал. Знаешь, я очень одинок.

– Только это?

– Конечно, а разве этого мало? Ты знаешь, что такое годами молчать, слыть больным, отверженным, прокаженным, изнывать от одиночества только потому, что тебе не с кем поговорить, хотя вокруг полно людей. Это как умирать от жажды в океане.

– Донни, ты так говоришь… ты говоришь, как будто тебе сто лет.

– Я очень много читаю, думаю, слушаю музыку – она тоже рождает мысли. Мне кажется, я все обдумал на сто лет вперед, но мне просто не с кем этим поделиться. Так что, скажи мне, что мы увидимся завтра. Пожалуйста! – лицо его оставалось очень бледным, но губы тронула слабая улыбка. – Никакого секса, и разговоров о сексе, клянусь!

Настя поежилась – ей было немного не по себе от его тона и от его слов. Но отказать в такой простой человеческой просьбе не хватило сил.

– Хорошо, Дон, я согласна быть твоим другом. Но только другом, договорились? Ладно, увидимся.

В конце концов, почему бы дружески не пообщаться пару дней с хорошим и интересным собеседником? Потом они смогут переписываться по сети – включат же ей Интернет когда-нибудь. Нужно сказать маме, что им в школе задали срочно скачать рефераты по астрономии, экологии и истории, пропади пропадом эта история вместе с историком! Мама поверит и не захочет, чтобы ее ненаглядная Настенька получила двойку, а когда они с Алешей спишутся, то вместе сообразят, что делать и как встретиться.

При мысли об Алеше Настю неожиданно охватило щемящее чувство радости. Дружески помахав Дональду рукой, она улыбнулась и впорхнула в отель, не заметив, устремленных на нее странных взглядов людей, находившихся в холле. Портье поспешно поклонился и почтительно – как ей показалось, слишком уж почтительно! – произнес:

– Мадемуазель, плафон в вашем номере заменили, вот ключ – вы, уходя, забыли запереть дверь, и мы взяли на себя труд это сделать, поскольку ваши родители еще отсутствуют.

– Большое спасибо, месье, – вежливо ответила Настя – именно так, как их учили в школе на уроках французского.

Сунув ключ в карман, она направилась к лифту, очень довольная тем, что отец с матерью до сих пор не вернулись и не заметили ее отсутствия.

Глава восьмая

Проведя две недели в Швейцарии, Лилиана решила позвонить в Москву, чтобы узнать, как дочь. Гувернантка Лидия Михайловна доложила:

– Таня здорова, я постоянно имею контакт с учительницей в школе, и Инна Владимировна Танечку очень хвалит. По математике, говорит, она программу догнала, но с русским, конечно, хуже. Ничего, мы каждый день пишем диктанты. Так что не волнуйтесь, работайте спокойно.

Танина школа и диктанты по русскому языку мало волновали госпожу Шумилову. Она осторожно поинтересовалась:

– Отец не заходил, не звонил?

– Нет, знаете, никто нам не звонит. Конечно, Танечка скучает без вас – сейчас я дам вам трубку, вы с ней поговорите.

– Нет-нет, спасибо, я уже все поняла, до свидания.

Повесив трубку, Лиля подумала и, набрав домашний номер свекрови, сразу же начала с упреков:

– Я не думала, что можно быть такими жестокими – ни ты, ни твой сын даже не вспоминаете о ребенке. Я уехала, Таня живет с абсолютно чужими людьми, а родной отец о ней даже не беспокоится.

Виктория сильно смутилась и начала оправдываться:

– Лилечка, я просто замоталась – у меня Лорд лапу поранил, и пришлось его в ветеринарную лечебницу возить, а там сказали, нужно оперировать.

Лапа любимого пса Виктории интересовала Лилиану еще меньше, чем школьные успехи дочери, поэтому она резко возразила:

– Да, но сыну-то ты могла позвонить и сказать? В конце концов, это его ребенок!

– Да-да, Лилечка, конечно, я все сделаю, ты не волнуйся.

Расстроенная звонком невестки Виктория решилась-таки оставить недавно прооперированного Лорда и поехала навестить Таню.

Девочка показалась ей еще более замкнутой и неразговорчивой, чем в день приезда – на все вопросы отвечала лишь «да», «нет» и «спасибо». Изредка бросала на бабушку странно выжидающий взгляд и тут же опускала глаза вниз. Виктория ласково погладила ее по голове и, оглянувшись по сторонам, спросила у Лидии Михайловны:

– Запустение у вас чувствуется, подушка диванная на полу валяется, ковер сбился. Зоя, наверное, совсем без Лили за домом не следит, безобразно работает!

– Зою рассчитали, – очень сухо произнесла гувернантка.

– Батюшки, столько проработала, в такой чистоте всегда дом держала! И кто ж теперь убирает у вас?

– Сейчас Алина убирает, – еще суше ответила Лидия Михайловна, – моя дочка. Лилиана Александровна с ней договорилась на время отъезда. Но ей, конечно, трудно – она и за кухарку, и за уборщицу, и ребенок маленький. Всюду бегает, они с Танечкой тут постоянно играют – подушки кидают, за ковром не уследишь. Да мы не навязывались со своими услугами, знаете ли, Лилиана Александровна сама настаивала.

Виктория смутилась и заерзала на стуле.

– Извините, я ничего плохого не хотела сказать, что вы! Так и кухарку Лилечка рассчитала?

– Всех рассчитала, одни мы тут с Таней, – она повернулась к девочке, которая сидела, неподвижно глядя в тетрадку, и вертела в руках ручку (перед приходом Виктории она писала диктант), и попросила: – Танюша, детка, сбегай к Алине, скажи, чтобы чаю бабушке Вике принесла и тортик.

Таня послушно поднялась и вышла.

– Мне тортиков-то как раз и не рекомендуется, я на диете, – улыбнулась Виктория и озабоченно похлопала себя по расплывшимся бедрам.

– Ничего страшного, от одного разу ничего не случится, попробуете, как моя Алина печет. А я хотела вам еще про Таню, – Лидия Михайловна чуть наклонилась вперед и многозначительно произнесла: – Ждет ведь она, я вижу.

– Чего ждет? – не поняла ее собеседница.

– Сейчас вот вы сидите здесь, а она ждет, что вы что-то скажете об отце. Из школы приезжает и сразу на меня глазенками – не приходил ли. Даже в школе вздрагивает, когда кто-то в класс стучит – мне Инна Владимировна рассказывает.

– Что же я могу сделать, Лидия Михайловна, дорогая, – расстроилась Виктория, – я вот даже приехала и не знала, что ей привезти – все, вроде, у нее есть, а отца как бы и нет. Не знаю, как быть, не знаю!

– Я сорок лет в школе с детьми проработала и всякое видела. Бывают, конечно, разные случаи, но в основном дети к отцам очень тянутся. Вы поговорите с сыном, объясните ему. Конечно, мы с вами в их с женой дела не можем влезать, но ребенок есть ребенок. Ребенок ни в чем не виноват, и сколько я семей видела – люди разводятся, и другую семью имеют, но к детям своим приходят, не забывают. Нельзя так!

Виктория с досадой посмотрела на седовласую учительницу, которая с достоинством проповедовала прописные истины.

– Лидия Михайловна, в каждом случае своя ситуация, – с некоторым раздражением в голосе ответила она, – моему сыну тридцать шесть лет, он взрослый человек и живет своей жизнью, так что я никак не могу ни на что повлиять. Вы вот на свою дочь очень много смогли повлиять?

Гувернантка с достоинством пожала могучими плечами.

– Я не вижу в поступках моей дочери ничего достойного осуждения.

– Нет, вы простите, – Виктория вдруг вспылила, – раз уж вы сказали, то и я тоже скажу: это нормально, что она родила ребенка неизвестно от кого?

Лидия Михайловна не успела ответить, потому что послышались шаги, и вошла Алина, неся поднос с чаем и нарезанным на куски тортиком.

– Здравствуйте, – она окинула гостью приветливым взглядом и начала расставлять перед ней угощение.

– Здравствуйте, – Виктория смутилась и уже и жалела о том, что только что сказала гувернантке.

– А где Таня? – спросила Лидия Михайловна.

– Она с Толиком на веранде в мячик играет.

Алина вышла, и Виктория извинилась:

– Простите меня, Лидия Михайловна, за то, что я сейчас вам сказала, я не должна была, как культурный человек, такого говорить.

– Ничего, переживем, – угрюмо ответила учительница, – не вы первая нам такое говорите.

– Но вы меня тоже поймите, я очень переживаю из-за этой ситуации с Таней. Ну, хорошо, скажите, что мне делать? Вы с вашим сорокалетним опытом – дайте мне совет.

– Это уж только вы, как мать можете решить. Подумайте, может быть, из друзей его кто-то на него может повлиять, с ними поговорите. Не знаю. Торта еще хотите?

Виктория взглянула на свою тарелку и обнаружила, что от волнения съела все три положенные перед ней кусочка торта. Она совсем расстроилась и, поднявшись, начала прощаться. Танечка, прибежавшая сказать бабушке «до свидания», подставила ей лобик и тут же убежала обратно – играть с Толиком.

– Вы мне позвоните, если вдруг что случится, Лидия Михайловна, – виновато говорила Виктория гувернантке, стоя в дверях, – в любое время.

У подъезда ее ждал в машине Петр – Андрей Пантелеймонович во время своего отсутствия всегда передавал личного шофера в распоряжение сестры.

– Что-то Виктория Телемонна невеселые? – заботливо спросил он. – А то б не заболели. Все-то собак своих лечите и лечите, а сами за собой не следите. Смотрите, Андрей Телемоныч мне говорил, что если вам без него что-то не так, то сразу Илюхе звонить, и чтоб он вас на диагноз к Антоше Муромцеву. Потому что вы с Антошей всегда не ладите и сами к нему не поедете.

– Точно, – Викторию вдруг осенила идея, – не надо, Петя, никуда звонить, вези меня домой, я сама Антону позвоню. 

Вернувшись на дачу, она прежде всего проверила, как Лорд, и не горячий ли у него нос, а потом позвонила Антону Муромцеву в клинику.

– Здравствуй, Антон, сто лет с тобой не говорила.

Про себя Антон подумал, что с удовольствием мог бы еще сто лет с ней не общаться, но вслух вежливо ответил:

– Здравствуйте, Виктория Пантелеймоновна, чем могу служить? Не заболели?

– Нет, Антон, я не заболела, но я очень и очень огорчена. Очень!

Он с легкой иронией заметил:

– А причина вашего огорчения, как всегда, во мне, разве не так?

– Не шути, Антон, я действительно даже поверить сразу не могла, когда узнала, что ты положил эту женщину, эту Карину, к себе в клинику! Бедная Лилечка, что она должна была пережить!

– Упрек не по адресу, Виктория Пантелеймоновна, я человек маленький. Илья – совладелец клиники, и он имеет право положить сюда, кого считает нужным.

– Не надо, Антон, я знаю, что ты всем всегда заправляешь, это мой Илья такой наивный и ничего в жизни не понимает. Ты мог отказать, сказать, что нет места. Неужели в Москве мало других родильных домов?

– Я прямо настоящий монстр, – хмыкнул Антон. – Ладно, теперь-то что – Карину уже больше месяца, как выписали. С вашим внуком, между прочим!

– Не надо, я очень тебя прошу! Я так расстраиваюсь из-за всего этого, и не нужно мне говорить, я все равно не поверю! Эта женщина такого сомнительного поведения, что… Знаешь, я вспоминаю твою бедную маму…

– Причем здесь моя мама? – резко спросил он.

– Притом, что это была святая женщина! Она ни во что не вмешивалась, никому ничего не навязывала, я всегда, когда бываю в церкви, ставлю свечку за упокой ее души. А эта… Нет, бывает же такая жестокость – не пускать Илью к родной дочери! Лили нет, Танечка совсем одна – можно ведь зайти, навестить хотя бы! Я была сегодня у них, видела ее – сидит тихая, как мышка, сердце разрывается смотреть на ребенка. Все папу своего ждет. Ты поговорил бы с Ильей, вы же дружите.

Антон прижал руку к гулко стучавшему сердцу и почувствовал, что кровь отливает от лица, а перед глазами начинают мелькать мушки – так всегда бывало, когда он испытывал сильное волнение. Собрав силы, ответил – резко, почти грубо:

– А вот вы сами к нему поезжайте и поговорите. У вас все, Виктория Пантелеймоновна? Тогда я занят, извините, всего хорошего.

Ошеломленная и возмущенная его тоном Виктория какое-то время сидела, держа в руке трубку, издающие короткие гудки, потом сердито потрясла головой и пробурчала:

– Нет, хам какой, а? Погоди, я вот поговорю с Андрюшей!

Лорд неожиданно заскулил, задев больную лапу, и она немедленно поспешила к нему, сразу забыв об Антоне Муромцеве.

Антон же все никак не мог выбросить из головы этот разговор. Уже проверив последние сводки и отпустив секретаршу, он долго сидел неподвижно, вспоминая слова Виктории: «…тихая, как мышка, сердце разрывается смотреть на ребенка». Про его мать Людмилу тоже говорили, что она тихая, как мышка. Уже не думая, что делает, Антон Муромцев поднял телефонную трубку и набрал домашний номер Лилианы Шумиловой.

– Я хотел бы узнать, как Таня, – сказал он, услышав незнакомый низкий женский голос.

Женщина на другом конце провода вдруг засуетилась и торопливо ответила:

– Конечно, конечно, Таня дома, и вы в любой момент можете приехать ее навестить.

– Я не могу приехать, – резко ответил Муромцев, – я просто хотел узнать, как она.

– А что Таня, – печально вздохнула говорившая, – Таня очень тоскует. Мать надолго уехала, дедушка с бабушкой не звонят – обиделись, что она от них уехала. Не понимаю только, как это можно на ребенка обижаться! Понимать же надо, что девочка очень хотела увидеть отца – это ведь естественно. Теперь вот она совсем одна сидит – мать один раз позвонила, так со мной поговорила, а ребенку ей даже некогда было пару слов сказать. Зайдите навестить нас, а? Хоть ненадолго. Дома никого нет, и никто вас не увидит, если вы так не хотите. Позвоните снизу в домофон, я открою, вы посидите с нами, чайку попьете. Сегодня можете зайти?

Антон был ошарашен столь настойчивым приглашением и растерянно промямлил:

– Я… я не знаю.

– Нет, вы все знаете, – проникновенно и твердо ответила женщина, – вы и сами хотите зайти, я по вашему голосу чувствую. Так через час мы вас ждем.

Он сам не понимал, зачем туда едет. Ну, увидит девочку, а что дальше? Скажет, что ничего не смог поделать, чтобы привести к ней ее папу? Нет, просто посидит с ней и что-нибудь расскажет – например, про то, как ее папа сейчас дрейфует на льдине возле Северного полюса или геройски сражается с чеченскими боевиками. Надо узнать, какую ересь нынче принято рассказывать детям матерей-одиночек об их папашах – прежде все такие отцы были погибшими летчиками-истребителями. Правда, его мама ему никогда ничего не рассказывала, но это, возможно, из-за того, что он и не спрашивал. Потому что… потому что у него, Антона, был дядя Андрей. Был!

У Антона горько защемило в груди, и эта боль сжимала сердце все время, пока он поднимался на лифте, и потом, когда уже стоял в нерешительности перед квартирой Лилианы.

Дверь неожиданно распахнулась, могучая седая женщина выросла на пороге, прижимая к груди полные руки.

– Идемте, идемте, – сердито и суетливо говорила она, – ну что вы так, я прямо не знаю, из мухи слона делаете. Что же вы стоите? Идемте, Таня дома. Я не уверена была, что вы придете, поэтому ничего ей не сказала, чтобы лишний раз не травмировать. Сейчас вы с ней поздороваетесь, чайку попьем, поговорим, и – бог даст! – все наладится, – повернув голову, седая женщина гулко прокричала куда-то вглубь квартиры: – Таня! Танюша, к нам пришли!

Растерявшийся Антон торопливо сделал шаг назад, в подъезд, и в этот момент появилась девочка. Она уже не так сильно напоминала Людмилу Муромцеву, как на той единственной фотографии, которую показала ему Лиля – это был взрослый самобытный человечек со своим собственным лицом и собственными широко раскрытыми глазенками, которыми она испуганно смотрела на гостя.

«Зачем я только сюда пришел, я вообще сошел с ума! Наверное, когда ее позвали, она решила, что пришел Илья. Господи, какой же я дурак – нужно было купить ей куклу или книжку и сказать, что это от отца».

– Папа! – пронзительный крик Тани разнесся, казалось, по всему дому, и она, сорвавшись с места, бросилась Антону на шею. – Папа, не уходи! Папочка!

Лидия Михайловна решительно потянула обоих в квартиру:

– Идите, идите, я дверь закрою, а то охранник крик услышит и снизу прибежит.

Антон не помнил, как получилось вдруг, что сидит он в кресле, а Таня, примостившись у него на коленях, всхлипывает, гладит по лицу и говорит, говорит.

– Ты такой красивый, папочка, в сто раз лучше, чем на фотографии! Почему ты так долго ко мне не шел? А я ждала, ждала.

Прижав ее к себе, Антон думал:

«Господи, что же я такое делаю? Надо объяснить, сказать ей, что я не ее отец»

– Ты знаешь, Танюша, ведь я…

– А почему у тебя лицо мокрое, папочка, ты плачешь? Тебе плохо?

– Мне? Нет, мне сейчас очень хорошо, маленькая.

– А я тебя видела во сне – ты ехал верхом и был рыцарь.

– Я знаю, ты написала об этом стихотворение.

– Тебе Настя сказала?

– Да, Настя.

– Только я написала по-немецки.

– Ничего, не страшно, что по-немецки, я пойму. Только, Танюша, ты знаешь, ведь я не…

«Но ведь это ложь, ведь именно я ее настоящий отец! Почему я должен ей лгать?»

– Я очень-очень счастливая, папочка. Я такая счастливая!

– Я тоже очень счастлив, – медленно проговорил Антон и на миг закрыл глаза, – я просто невероятно счастлив… доченька.

– Папочка, ты теперь всегда будешь приходить?

– Понимаешь, есть обстоятельства…

– Это из-за того, что ты поссорился с мамой? Папочка, а давай мы с тобой потихоньку будем встречаться, чтобы никто не знал, ладно? Я не скажу маме.

Антон крепко прижал к себе дочь и тихо покачал ее, как маленькую.

– Мы что-нибудь придумаем, не волнуйся. Я придумаю, а ты будешь спокойно ждать и больше не станешь грустить.

– Конечно, не стану, я ведь теперь знаю, что ты меня не бросил.

Уже сгустились сумерки, в комнате стало темно, а они все сидели и разговаривали. Лидия Михайловна за это время успела досконально обсудить с дочерью Алиной столь важное событие, как приход отца Тани.

– Суметь найти подход к родителям – одна из составляющих работы педагога, – поучительным тоном говорила она дочери. – Видишь, я сначала с бабушкой побеседовала, потом по телефону с папой потолковала – вот и результат.

– Ой, мама, лучше бы ты не вмешивалась в их дела! Ты не понимаешь, что сейчас другое время, другие люди, пусть эти новые русские сами между собой разбираются.

– Нельзя так рассуждать, дочка, ты педагог. Да что я говорю, сейчас молодые учителя все такие, как ты, пошли, потому и в школах невесть что творится. Ладно, они уже, наверное, всласть наговорились, пора ужинать.

Антону не хотелось есть, но у Тани стало такое лицо, что он просто не смог отказаться. Лидия Михайловна чинно восседала напротив него и говорила своим внушительным низким голосом:

– Илья Семенович, вы можете приезжать, когда вам будет угодно, и никто вам не будет препятствовать. Лилиана Александровна, наоборот, желает, чтобы вы чаще виделись с дочерью, она сама мне об этом говорила, и я тоже считаю, что здесь, прежде всего, нужно учитывать интересы ребенка. Поверьте мне, педагогу с сорокалетним стажем.

Танечка подняла глаза от тарелки, посмотрела на Антона сияющим взглядом и погладила его палец. Он кашлянул и смущенно крякнул:

– К-хе…Я боюсь, что тут могут возникнуть кое-какие сложности.

– Таня тянется к вам, если вам по каким-то причинам тяжело сюда приезжать, то вы всегда можете сходить с ней куда-нибудь – в зоопарк, в планетарий, в музей. Позвоните, и я ее привезу, куда вам будет угодно. Знаете, я очень часто в своей практике встречалась со случаями, когда мать препятствует встречам отца с ребенком, а вам Лилиана Александровна предоставляет полную возможность, и это, я считаю, просто прекрасно.

Антон на какое-то мгновение замешкался с ответом, потом решительно тряхнул головой, широко улыбнулся и погладил дочь по голове.

– Да, – сказал он, чувствуя, как девочка льнет, тянется к его руке, – да, мы обязательно сходим в планетарий и в музеи. Но, прежде всего, в зоопарк. Давайте в эту субботу с утра, да, Танюшка?

Поздно вечером, когда Таня уснула, Лидия Михайловна посмотрела по телевизору свой сериал и пошла помочь Алине утихомирить неожиданно проснувшегося и разыгравшегося внука. Она сердито ему выговаривала:

– Бессовестный ты у нас какой, Толик, – первый час, а мы, видите ли, разыгрались.

– Потому что днем долго спал, – сердито проворчала Алина, – я тебе говорила, что его разбудить надо. Теперь до утра будет прыгать.

Лидия Михайловна, не отвечая дочери, продолжала укорять внука:

– Это ты сейчас такой, а что дальше будет? Нет, скажи своей маме, что без папы такому парню нельзя. И пусть не запрещает твоему папе к тебе приходить. Так и скажи ей: «Мама, меня ваши взрослые дела не касаются, я хочу папу. И папа тоже хочет меня видеть».

– Да ничего он не хочет! – отвернувшись, буркнула Алина, – все я тебе врала!

Лидия Михайловна растерянно посмотрела на дочь.

– Ты же говорила, что он хотел видеть Толика, просил…

– Я тебе все врала, не нужен ему Толик, он и не знает, что у меня сын родился. Я врала, чтобы ты мне мозги не сушила своими нотациями, ясно? А то ты мне все уши прожужжала: «У Татьяны Анатольевны дочь замуж вышла, у Натальи Ивановны зять внука обожает!». Отстань от меня, я уже из школьного возраста давно вышла и за твой счет жить не собираюсь. Ты хотела, чтобы я тут домработницей работала – я работаю.

Взяв Толика на руки и встряхнув его так, что он от удивления затих и смолк, Алина легла вместе с ним на кровать и повернулась лицом к стене. Лидия Михайловна долго сидела в темноте и беззвучно плакала, потом вытерла слезы, поднялась и пошла к Тане. Спать ей не хотелось, а сердце вдруг сжала такая тоска, что просто необходимо стало с кем-то поговорить. Она вышла в гостиную и позвонила Виктории. Та уже спала, звонок гувернантки разбудил ее и напугал.

– Что? Что случилось? Это Лидия Михайловна? Что-то с Таней?

– Извините, я вас разбудила, Виктория Пантелеймоновна, даже не посмотрела на часы, что так поздно. Просто хотела порадовать – ваш сын сегодня приходил к дочери.

От этой новости у Виктории сон мгновенно испарился, и она села на кровати.

– Да что вы! Боже, сбылись мои молитвы! Спасибо, Лидия Михайловна, расскажите, как все прошло.

Через полчаса она звонила в Швейцарию брату и торопливо передавала ему последние новости.

– В общем, Андрюша, ты сам поговори с Лилей, скажи, что тут надо очень тактично все делать, пусть она ни во что не вмешивается – все пойдет своим чередом и наладится. А то ты ведь знаешь ее – будет шуметь, выступать.

– Да-да, – сонно ответил он. – Ты мне еще позже не могла позвонить? У меня завтра презентация проекта, я специально в девять лег, а ты меня будишь. Сама-то завтра до часу дня будешь дрыхнуть.

– Что ты, Андрюшенька, я же с собаками гуляю. Ладно, братик, извини, что разбудила, родной. Так ты ей скажи, чтоб не вмешивалась, ладно? Пусть даже делает вид, что ничего не знает.

– Ладно, все, я хочу спать.

Повесив трубку, он повернулся на бок и закрыл глаза, пытаясь силой воли прогнать из головы мешавшие заснуть мысли. Утром ему следовало быть в форме – в одиннадцать часов следующего дня жюри, возглавляемое Бертрамом Капри, должно было заслушать доклад представителей компании «Умудия холдинг» и рассмотреть представленный ими проект.

Глава девятая

Как сообщила пресса, «все проекты, представленные на рассмотрение жюри, получили высокую оценку специалистов». Участникам конкурса сообщили, что окончательные результаты будут объявлены через два дня после презентации последнего проекта.

В соответствии с графиком проект «Умудия холдинг» был представлен жюри в предпоследний день конкурса. Безукоризненно следуя регламенту, докладчики – депутат господин Воскобейников, глава «Умудия холдинг» госпожа Шумилова и президент дочерней компании «Умудия Даймонд» господин Ючкин – уложились ровно в два часа, с одиннадцати утра до часу дня.

К пяти часам все трое, усталые и возбужденные, собрались в кабинете номера Андрея Пантелеймоновича в ожидании первых сведений из сугубо конфиденциальных источников.

– Не стоит так волноваться, Лиля, – говорил Воскобейников метавшейся из угла в угол Лилиане, – Гордеев, думаю, приедет не раньше шести, и ты пока имеешь возможность выпить кофе и перекусить. Кстати, у меня для тебя есть приятная информация.

 Он не сообщил ей с утра о ночном звонке Виктории, чтобы не выбить из колеи перед докладом. В другое время Лилиану бы до крайности заинтриговали его слова, но теперь она была столь возбуждена, что никак не отреагировала – лишь равнодушно махнула рукой и бросилась в кресло.

– Ты прав, дядя Андрей, нужно поесть. Позвони, попроси чего-нибудь принести в номер.

– Я считаю, что по оригинальности замысла и по грамотности исполнения наш проект стоит намного выше, чем у этих парней из Торонто, – горячился Ючкин, – а уж если говорить о сенегальцах, то просто смешно! Так почему же такая необъективность, почему им две первых премии? Еще не объявлены результаты, а они уже чуть ли не поздравления принимают!

– Ты что, ребенок? Не соображаешь? Спустись с небес! – сердито стукнув по столу, прикрикнула на него Лиля, но, увидев обиженно поджатые губы своего сибирского партнера, тут же взяла себя в руки. – Извини, Игнатий, я сегодня переволновалась, совсем собой не владею. Так вот, относительно первых двух премий Капри решил априори, и не стоит эту тему раскручивать. Но сегодня мы были на высоте, поэтому у нас есть возможность склонить кое-кого из жюри в нашу пользу. Будем надеяться на третью премию – это тоже неплохо.

– Не стоит говорить лишнего, господа, – поспешно заметил Воскобейников, – электронный защитник – это хорошо, но в этом отеле могут быть также живые глаза и уши.

В кабинет, постучав, вошел его секретарь Белецкий и торопливо доложил:

– Андрей Пантелеймонович, приехал Гордеев.

– Да-да, пусть поскорее заходит.

Лицо вошедшего Феликса было непроницаемым. Подождав, пока за Белецким закроется дверь, он опустился в тяжело скрипнувшее кресло и, не говоря ни слова, положил на стол три экземпляра последнего выпуска вечерней газеты. К ним немедленно потянулись три пары рук, и Андрей Пантелеймонович оцепенел, увидев фотографии на первой странице – Настя возле отеля прощается за руку с неизвестным пареньком, Настя сидит с ним на веранде, Настя вылезает из машины, а все тот же паренек придерживает перед ней дверцу.

– Что… что это значит? – язык плохо ему повиновался.

Ючкин уронил газету на стол и с испугом посмотрел на Гордеева, Лилиана швырнула свой экземпляр на пол, лицо ее пошло красными пятнами, голос охрип:

– Эта дрянь… что она опять натворила?

Феликс слегка наклонился вперед и запыхтел сильнее обычного.

– Я вам объясню, – каждое его слово сопровождалось посвистыванием, – это значит, что наша девочка втянула нас в крупную дыру, которую мы даже со всеми нашими связями не сможем заткнуть. Ах, да, вы же не читаете по-французски. Но имя вы ведь можете разобрать и прочитать? Да-да, этот паренек – Дональд Капри, сын нашего предполагаемого спонсора Бертрама. Газета пишет, что сын миллиардера выказывает знаки внимания дочери одного из участников конкурса. В связи с этим репортер гадает, насколько данное обстоятельство может повлиять на объективность жюри.

Воскобейников отбросил газету в сторону.

– Я не понимаю, как вы до сих пор могли этого не знать, – гневно произнес он, – почему мне никто ни о чем не сообщил? Как вообще Настя могла встречаться с этим мальчишкой, если она целые дни сидит в номере и решает задачи? Вы уверены, что это не монтаж и не провокация?

Феликс тяжело вздохнул и развел руками.

– Мы проверили, все соответствует истине. Наша вина – мы не сочли нужным здесь, в Швейцарии, устанавливать за ней наблюдение, а у старика Капри, видно, хорошая внутренняя полиция. К тому же, он владеет ситуацией – ему, как я думаю, давно все было известно, но газетам разрешили опубликовать материал только сейчас, после презентации нашего проекта. Старик ярый русофоб и с удовольствием продемонстрирует объективность – не в нашу пользу, разумеется. Хотя еще час назад третья премия уже фактически была нашей. Я как раз сейчас получил об этом последнюю конфиденциальную информацию.

Игнатий Ючкин, с любопытством изучал фотографии.

– Не понимаю, – с недоумением заметил он, – если Капри знал об их дружбе, то давно мог положить ей конец – если ему это так сильно не нравилось. Это ведь обычные приятельские отношения между молодыми людьми, ничего компрометирующего Настю. Посмотрите, они лишь на одной фотографии приблизили головы и что-то рассматривают. Думаю, поцелуйся они хоть раз, репортеры бы немедленно это запечатлели.

   Гордеев печально покачал головой.

– Старик не любит, когда кто-то приближается к его сыну. Мне только полчаса назад, после моего запроса, передали сугубо конфиденциальную информацию по этому поводу: Дональд Капри страдает тяжелым психическим заболеванием, и отец всячески старается изолировать его от общества, чтобы избежать слухов. Возможно, Бертрам Капри полагает, что это знакомство – запланированная провокация с нашей стороны с целью шантажа, желание таким образом оказать давление на него и на жюри, а шантажа он органически не переваривает. Весной этого года его уже пытались шантажировать – каким-то образом произошла утечка информации о здоровье Дональда, и некто, грозя предать гласности эти данные, пытался выманить у старика крупную сумму денег. Однако Капри моментально овладел ситуацией и сумел прижать шантажистов к ногтю – газета, в которой находился материал для публикации, была закрыта, а редактора ее оштрафовали на крупную сумму. Все это было провернуто буквально в течение дня, а через неделю слухи стихли, и больше на эту тему никто и заикнуться не смел.

– Если провокация была устроена намерено, – тон Андрея Пантелеймоновича был холодным, как лед, – то это только ваша недоработка, Феликс. Ваша и ваших людей.

Перебив начавшего было оправдываться Гордеева, Лилиана пронзительно взвизгнула:

– Нет! – обратив к Воскобейникову разъяренное лицо, она кричала, тыкая пальцем куда-то в сторону: – Это все она! Без ее участия они бы ничего не устроили! Надо выяснить!

– Выясняйте, – угрюмо буркнул Феликс, – мы сделали все, что могли.

Кипя от ярости, Лилиана забегала по кабинету, потом остановилась и сжала пальцами виски.

– Надо дать опровержение в прессу. Дядя Андрей, ты должен дать интервью.

Воскобейников равнодушно пожал плечами.

– Думаю, теперь для нас это уже большого значения не имеет, – холодно ответил он, – но выяснить, конечно, в любом случае надо.

Пять минут спустя в кабинет, протирая глаза, поспешно вошла заспанная Настя. Нынче им с Дональдом увидеться не удалось, поскольку Инга весь день провела в отеле, и с самого обеда она корпела над задачами по физике. Когда Белецкий постучал в ее комнату, чтобы пригласить к отцу, она сладко дремала за столом, положив голову на задачник, – пять задач уже были решены, а перед тем, как приступать к шестой, ей захотелось дать себе небольшую передышку.

– Да, папа, что такое? – Настя растерялась, увидев устремленные на нее со всех сторон недобрые взгляды.

– Садись, – холодно ответил отец, и положил перед ней газету, – это что такое?

Никто больше не произнес ни единого слова. Настя присела на краешек стула и растерянно уставилась на статью.

– Дональд Капри? – пролепетала она. – Это какой Капри? Папа, я…

– Где ты с ним познакомилась? – стукнув рукой по столу, закричал Воскобейников.

Настя тряхнула спутавшимися светлыми волосами, и трансформаторы вместе с вектором магнитной индукции окончательно улетучились из ее головы.

– Что ты так кричишь, папа? – обиженно произнесла она. – Ну, я вышла немного прогуляться, ну и что? Не могу же я весь день сидеть, как пришитая. А это мой знакомый Дон, мы с ним тогда и познакомились.

– Нет, ты и вправду недоразвитая! – прошипела Лилиана.

– Стоп, Лиля, давайте все по порядку, – остановил ее Гордеев, сверля Настю заплывшими жиром глазками. – Расскажи нам, Настя, где и как ты встретилась с этим молодым человеком.

Девочка с достоинством вскинула голову.

– С какой стати я должна вам что-то рассказывать? Не собираюсь перед вами отчитываться – вы мне не отец.

– Так мне расскажи, я приказываю, – ледяным тоном сказал Андрей Пантелеймонович.

Настя пожала плечами и коротко изложила историю своего знакомства с Дональдом Капри. Воскобейников посмотрел на Гордеева, но тот лишь пожал плечами.

– Это ничего не меняет. Помимо прочего нас могут обвинить в преднамеренном вторжении на чужую территорию – скажут, что все было подстроено.

– Да что подстроено? – возмутилась Настя. – Я что, у них украла что-то?

– М-да, – Гордеев продолжал сверлить ее взглядом. – А скажи, Настя, тебе этот Дональд не показался… гм, несколько странным?

Вспыхнув, Настя смерила его взглядом и отвернулась.

– Извините, мне нужно заниматься, – она посмотрела на отца. – Можно мне идти, папа?

Поднявшись с места, Андрей Пантелеймонович подошел к ней и остановился, заложив руки за спину.

– Дрянь! – сквозь зубы процедил он. – Встать, когда я с тобой говорю!

Испуганная его взглядом Настя продолжала сидеть, поэтому отец внезапно схватил ее за локти и поставил на ноги прямо перед собой.

– Папа, ты что…

– Ты загубила результаты всей нашей работы, ты понимаешь это? Столько бед, сколько ты, не принес мне ни один человек на свете!

Андрей Пантелеймонович говорил очень тихо, но в голосе его звучала такая неприкрытая ненависть, что Настя содрогнулась.

– Зачем ты так, папа, ведь я люблю тебя, я твоя дочь!

– Дочь! – с отвращением произнес он и, оттолкнув ее с такой силой, что она чуть не упала, закричал: – Какая ты мне дочь, ты…

– Андрей Пантелеймонович! – предостерегающе воскликнул Феликс.

– Андрей! – на пороге кабинета стояла Инга. – Андрей, в чем дело, почему ты так кричишь на ребенка?

– Пусть тебе твоя любимая дочь сама расскажет, – ехидно заметила Лилиана.

Андрей Пантелеймонович бессильно упал в кресло. Настя, повернувшись, бросилась вон из кабинета, и Инга поспешила за ней, полыхнув в сторону мужа сердитым взглядом. Гордеев, посмотрев на часы, негромко заметил:

– Все же подождем немного – это были предварительные данные, через час мы будем знать точно.

Лиля криво усмехнулась.

– Чего уж теперь ждать? Ладно, если хотите, будем сидеть и ждать, как идиоты,

Все же никто из них не изъявил желания уйти, в полном молчании все продолжали сидеть на своих местах. Улыбающаяся девушка принесла кофе, печенье и вазочку с фруктами, но никто ни к чему не притронулся.

Настя в это время горько плакала у себя в комнате в объятиях Инги и рассказывала матери о своем знакомстве с Дональдом.

– Детка, ты не должна была тайком выходить из отеля, – расстроено сказала Инга.

– Мамочка, ну что я такого сделала? Сейчас я позвоню Дону, скажу, что больше не смогу с ним видеться.

– Да-да, детка, позвони и скажи ему, чтобы папа больше не сердился.

        Настя порылась в кармане и, вытащив визитную карточку с номером мобильного телефона Дональда Капри, подняла трубку.

– Донни, это я. Ты видел вечернюю газету? Извини, Дон, но мы завтра не сможем с тобой никуда поехать. И вообще больше никогда не сможем – папа мне не разрешает. Почему ты мне не сказал свою фамилию, Дон? Я же не знала, что ты сын того миллиардера.

– Настья, погоди, как это? Я хочу тебя видеть!

– Я потом напишу тебе по электронной почте, ладно? До свидания, Донни.

Она положила трубку и всхлипнула. Инга не поняла, о чем говорила дочь со своим новым приятелем, потому что разговор шел на английском языке.

– Этот мальчик – он не обидел тебя, Настенька? – осторожно спросила она. – Ты не должна так вдруг знакомиться неизвестно с кем.

– Мамочка, это очень хороший мальчик, мы просто разговаривали, слушали музыку, он мне помог решить две задачи и разобраться в новом материале.

Уткнувшись носом в подушку, Настя горько рыдала, а мать гладила ее по плечу.

– Деточка моя, папа правильно сердится – нельзя было выходить одной из отеля. Ведь с тобой могло произойти неизвестно что.

Инга совершенно искренне полагала, что причиной гнева ее мужа было беспокойство о дочери. Настя не стала возражать – какая разница, в конце концов.

«В конце концов, так, может, и лучше – Дон иногда так странно смотрел на меня. Он обещал, что мы будем просто друзьями, но ведь сердцу не прикажешь, и если я ему нравлюсь, то нам действительно лучше больше не встречаться – это было бы нечестно с моей стороны, ведь я люблю Алешу. Если бы только папа так не сердился из-за всего этого!»

После разговора с Настей Дональд Капри какое-то время неподвижно сидел с трубкой в руке, потом резким движением отшвырнул ее в сторону и вызвал по селектору своего секретаря.

– Принесите вечерние газеты, Мейсон. И узнайте, что сейчас делает мой отец.

Через минуту секретарь принес газеты и доложил:

– Сэр, мистер Капри в настоящий момент у себя и разговаривает с доктором Тиррелом.

– Подайте мою машину!

Отшвырнув ногой стул и не обращая внимания на оробевшего Мейсона, Дональд скомкал газету и направился к двери.

          Бертрам Капри в это время говорил доктору Тиррелу:

– Так вы считаете, что это знакомство оказало влияние на Дональда?

– Влияние очевидно, сэр, – подтвердил доктор. – Я ведь давно наблюдаю за Доном – у него никогда еще не было подобного взрыва эмоций. Возможно, потребность общения с этой девушкой так сильна, что он даже не стремится к сексуальным отношениям с ней. Я говорил вам, сэр, что ошибкой было позволять ему так отгораживаться от общества, от людей. Конечно, бывать в больших компаниях для него утомительно, но один единственный друг, с которым можно делиться мыслями, ему необходим. Друг его возраста и, скорей всего, противоположного пола. Сейчас, когда они расстанутся, нужно немедленно заполнить пустоту. Я уже просмотрел несколько кандидатур – это достаточно серьезные и интеллектуально развитые девушки. Одна из них – студентка психологического факультета.

– Вы представите мне их данные, Тиррел, я просмотрю сам. Вы предполагаете лишь дружеские отношения или также сексуальное общение?

– В дальнейшем – возможно, сэр. Во всяком случае, физического напряжения у него не возникнет – ведь мы подобрали ему двух девиц для занятий сексом, и он вызывает их в любое время, когда ему это необходимо.

Капри задумчиво прошелся по кабинету и постучал ногтем по отполированной поверхности стола.

– Вы беседовали с этими девицами?

– Да, сэр, они регулярно представляют мне отчет о мельчайших подробностях своих отношений с Дональдом. Однако ничего особенного – все сводится к элементарной физиологии. Он даже не разговаривает с ними – совершает половой акт и тут же их отправляет. Часто бывает с ними груб – даже как будто специально старается причинить им боль. Фрида недавно жаловалась, что у нее травмированы влагалище и прямая кишка. Я велел врачу осмотреть ее, но он не нашел особых повреждений – одна-две ссадины.

Капри равнодушно пожал плечами.

– За это они получают свое жалование. Заплатите ей премиальные за каждую ссадину в интимном месте.

– Сэр, они и так получают достаточно, а в последние две недели Дональд их к себе не вызывал.

– То есть все то время, что он провел с этой русской девочкой?

Доктор Тиррел не успел ответить, так как на пороге появился секретарь Капри.

– Сэр…

Отстранив его, Дональд шагнул через порог и остановился перед отцом.

– Папа, я должен с тобой поговорить наедине.

Капри повернулся к секретарю.

– Все в порядке, можете идти, – он ласково взглянул на сына. – Конечно, сынок, если тебя что-то беспокоит, мы с Тиррелом тебя немедленно выслушаем.

– Я сказал: наедине! – Дональд бросил ледяной взгляд на Тиррела, и тот, переглянувшись с Бертрамом, немедленно поднялся.

– Сэр, мне пора идти. До свидания, Дональд.

Пожав протянутую миллиардером руку, доктор вышел, ступая по ковру особой кошачьей походкой. Оставшись наедине с отцом, Дональд упал в кресло и бросил на стол газету.

– Папа, это ты распорядился опубликовать?

Бертрам слегка смутился. Чтобы скрыть это он прошелся по кабинету и сел напротив сына.

– Видишь ли, сынок, если быть более точным, я просто перестал сдерживать журналистов. Понимаешь, Донни, я с самого начала был уверен, что эта ваша встреча была заранее подстроена, но, поскольку ты получал от этого удовольствие, я не мешал тебе развлекаться. Однако дальше уже начинается политика – русские зарвались. Они подсылают девчонку, плетут свои интриги, чтобы получить премию на конкурсе, и, возможно, собираются прибегнуть к шантажу. Отец этой девочки – очень хитрый и пронырливый политик, а я не желаю, чтобы тебя использовали. Все равно, твоим встречам с ней скоро должен наступить конец, и пусть не думают, что они поймали нас на удочку. Своей премии они не получат.

Внезапно закрыв лицо руками, Дональд закачался из стороны в сторону и застонал.

– Папа! Папа, мне очень плохо, папа!

Миллиардер побледнел и трясущейся рукой потянулся к звонку:

– Боже мой, Донни, сынок, доктора…

Мгновенно сорвавшись с места, Дональд в бешенстве схватил отца за кисть руки и откинул ее в сторону.

– Перестань, папа! Хватит обращаться со мной, как с идиотом! Я уже давно выплевываю все эти чертовы таблетки, и Настья говорит, что я совершенно здоров.

Ошеломленный и испуганный этим внезапным порывом Капри потер кисть и растерянно посмотрел на сына.

– Донни, милый, я просто подумал… Конечно, ты здоров, но ты ведь сам сказал, что тебе плохо, и я…

Дональд успокоился также внезапно, как вспылил.

– Извини, папа, я не хотел тебя толкнуть. Мне плохо совершенно от другого – я не хочу расставаться с этой девушкой. Она сейчас позвонила мне и сказала, что из-за этой статьи больше не сможет со мной встречаться, а я хочу ее видеть!

– Донни, мальчик мой, это их интриги, она такая же интриганка, как все русские, неужели ты ей веришь? Их цель – получить эту премию и эти деньги.

– К дьяволу! – закричал Дональд. – Да заплати им столько, сколько они хотят – пусть заставят ее.

Капри, вспомнив, что говорил ему доктор Тиррел, решил, что понял сына.

– Заставят? Я понимаю, она ломается и не хочет с тобой спать. Хорошо, Донни, я постараюсь это устроить. С ней поговорят, и она сама назначит цену. Ты мог сделать это и сам, ты знаешь, что всё к твоим услугам. Только сначала она должна пройти проверку на СПИД – конечно, презервативы считаются достаточно надежными, но…

Негромкий смех сына прервал миллиардера. Устало откинувшись назад, Дональд прикрыл глаза и наморщил лоб. Старый Капри внимательно наблюдал за юношей, стараясь понять, что с ним происходит.

– Папа, – сказал Дональд очень мягко и вновь сел прямо, спокойно глядя на отца, – ты просто не хочешь меня понять. Я хочу, чтобы она всегда была со мной рядом, я хочу всегда слышать ее голос, ее смех, видеть ее глаза. Я хочу жениться на Настье, папа.

– Жениться?!

– Папа, ты видишь, сколько я говорю – я за всю жизнь не сказал столько слов. Я знаю, что ты меня считаешь больным, я даже знаю все свои диагнозы – аутизм, шизофрения и так далее. Но посмотри, сейчас я сижу напротив тебя и разговариваю. Я чувствую себя совершенно здоровым, и я говорю тебе: я хочу жениться на ней, папа. Если меня с ней разлучат… Клянусь тебе, я действительно сойду с ума и разобью себе голову о стену!

Бертрам Капри испугался и растерялся. Практически он никогда прежде по-настоящему не общался с сыном, в основном их разговоры сводились к одному: любящий отец спрашивал, как дела, а Дональд односложно отвечал что-нибудь, и на этом беседа заканчивалась. Всю информацию о сыне миллиардер имел от врача, который очень внимательно и скрупулезно следил за больным юношей, два раза в неделю представляя доклад. И теперь Бертрам Капри не смог придумать ничего лучше, чем ответить:

– Хорошо, Донни, но сначала давай спросим мнение доктора.

Молодой человек грустно покачал головой и усмехнулся.

– Хорошо, папа, спрашивай, а я подожду.

Тиррел вошел в кабинет через пять минут и вопросительно взглянул на Капри, потом на высокомерно смотревшего чуть в сторону Дональда.

– Доктор Тиррел, – невозмутимо произнес Бертрам Капри, – Дональд хочет жениться.

На лице Тиррела при этом сообщении не отразилось никаких чувств.

– Что ж, это надо обсудить, сэр, – кивнул он и повернулся к юноше. – Тут не стоит торопиться, Дональд.

– Позвольте мне самому это решить, доктор, – холодно ответил тот, – вы меня считаете больным, и это вас вполне устраивает – вы получаете хорошие деньги за мое лечение.

Тиррел слегка покраснел и принял независимый вид.

– Донни, – начал Бертрам, но сын, прервав его, вскочил на ноги и закричал:

– Папа, я не болен! Я хочу жить, хочу работать, хочу учиться, но только рядом с ней! Не мучай меня, папа, я не могу без нее!

Он бросился к отцу. Бертрам, нежно обняв сына, провел рукой по его напряженной спине.

– Сынок, Донни, мальчик, конечно же, я сделаю все, что ты хочешь! Тихо, тихо, только не волнуйся.

Дональд, внезапно почувствовав слабость, на миг по-детски прижался к отцу, потом слегка отстранился и заглянул ему в глаза.

– Так ты позволишь мне жениться не ней, папа? А ее родители?

– Конечно, сынок, все будет, как ты захочешь. Не думаю, чтобы ее родители стали возражать. Ни о чем не волнуйся, сынок, поверь мне, я тебя не обманываю.

– Спасибо, папа, я тебе верю, – неожиданно Дональд прижал руку отца к губам и, резко повернувшись, вышел из кабинета.

Бертрам смотрел ему вслед, и по щеке его медленно сползала слеза. Тиррел, прервав молчание, почтительно спросил:

– Что вы намеренны делать, сэр?

Бертрам холодно взглянул на него и пожал плечами.

– Поговорю с русскими. Вы уверяли меня, что он не способен нормально рассуждать, что он безнадежно замкнут в себе, лишен эмоций, что он шагу не может ступить без ваших таблеток. А он стоит перед вами и совершенно нормально рассуждает, он хочет жить живой жизнью, он хочет жениться. В самом деле – почему мой сын не может жениться? – голос миллиардера внезапно перешел в крик, доктор смущенно откашлялся.

– Сэр, это временное улучшение – ремиссия, вызванная всплеском эмоций. Она может продлиться месяц, полгода, год, а при благоприятных условиях и два. Но это, я повторяю, временно, и болезнь вернется.

– Два года, – угрюмо повторил Капри. – Два года он может прожить счастливо, работать, подарить мне внука.

– Сэр, болезнь Дональда может передаться по наследству.

– Вздор, это результат сильного потрясения, шока!

– Сэр, – настаивал доктор, – предрасположенность к болезни появилась у Дональда еще до гибели матери. У вас два здоровых внуков – дети вашей дочери, – и я не вижу смысла так рисковать. В любом случае, вы обязаны будете предупредить его будущую жену.

Мгновенно оказавшись рядом с Тиррелом, Бертрам схватил его за воротник и изо всех сил сдавил ему горло.

– Только попробуйте разинуть свой рот, Тиррел, только попробуйте! Вы знаете меня, я способен уничтожить вас, если так нужно будет для благополучия Дональда. Вы это поняли?

Тиррел даже не пытался сопротивляться, он спокойно стоял и ждал, хотя у него уже начала кружиться голова от удушья. Наконец Капри выпустил его и оттолкнул в сторону. Повертев головой, Тиррел ощупал шею и спокойно ответил:

– Я всё понял, сэр, не беспокойтесь.

– То-то же, – миллиардер нажал кнопку селектора и приказал секретарю:

– Срочно передайте Мартину Кейвору – пусть немедленно свяжется с этим русским депутатом Воскобейниковым. Я хочу поговорить лично с ним по делу чрезвычайной важности.

Через пятнадцать минут в номер отеля, где остановились Воскобейниковы, позвонили из резиденции Капри, и мягкий мужской голос спросил на правильном русском, но с приятным акцентом, напоминавшим восточный:

– Господин Воскобейников, в связи с известной вам публикацией в прессе члены комиссии хотят встретиться с вами и задать несколько вопросов, касающихся проекта. Могли бы вы уделить нам время? Это срочно.

Воскобейников готов был к любому повороту событий, и все же это приглашение на пару секунд выбило его из колеи. Впрочем, он быстро справился со своим замешательством и спокойно ответил:

– Сегодня я… вполне располагаю временем. Члены комиссии желают задать вопросы только мне или еще кому-то из авторов проекта?

– Мы желаем говорить лично с вами. Спасибо за согласие, к восьми вечера за вами пришлют машину.

У Андрея Пантелеймоновича хватило чувства собственного достоинства возразить:

– Благодарю, но я пользуюсь только своим личным автомобилем.

Он сообщил с нетерпением ожидавшим Лилиане, Ючкину и Гордееву о приглашении и о том, что отказался от машины Капри.

– Все совершенно верно, – кивнул Феликс, – с вами поедут мои люди и Белецкий – он ваш секретарь и выполняет функции переводчика.

Во взгляде Лилианы блеснула надежда.

– Возможно, дядя Андрей сможет объяснить им, что мы непричастны к этой глупой истории, – она вопросительно посмотрела на Феликса, но тот лишь пожал плечами.

– Думаю, не стоит питать особых надежд – скорей всего, это приглашение ничего приятного нам не сулит, и объяснения ничего не изменят. Возможно, кто-то из представителей службы безопасности Капри интересуется подробностями. В любом случае, мы будем ждать вашего возвращения, а если случится что-то непредвиденное, мне немедленно сообщат.

Охрана неотступно следовала за депутатом Воскобейниковым на протяжении всего пути, но у огромных тяжелых дверей кабинета Капри их остановили так тактично и вежливо, что никто не успел возразить. Дверь распахнулась и, пропустив Андрея Пантелеймоновича, бесшумно закрылась за его спиной. Навстречу ему шагнул невысокий мужчина со смуглым лицом и движениями молодого барса.

– Господин депутат, мистер Капри рад приветствовать вас у себя, прошу садиться.

За широким столом по-хозяйски расположился человек с массивной головой, он слегка приподнялся навстречу гостю и Воскобейников узнал Бертрама Капри, в течение последних двух недель ежедневно приветствовавшего участников конкурса с экранов мониторов. Встречи с миллиардером Андрей Пантелеймонович ожидал меньше всего, но растерялся всего лишь на долю секунды, а потом со спокойным достоинством опустился на стул и сказал:

– Я согласился на эту встречу, но желательно также присутствие на ней моего секретаря. Помимо всего прочего, я не владею английским и предпочел бы пользоваться услугами личного переводчика.

Он взглянул на смуглого мужчину с повадками барса, и тот, переговорив с Капри по-английски, чрезвычайно вежливо ответил:

– Господин Воскобейников, разговор, который нам предстоит, носит чисто конфиденциальный характер, а по нашим данным господин Белецкий, ваш личный секретарь, сотрудничает с российскими спецслужбами. Нам известно также, что вы, господин Воскобейников, всегда были честным политиком и не работали на спецслужбы. Мы это высоко ценим. Я готов перевести все, что вы и мистер Капри скажете друг другу, но если вы возражаете против моей кандидатуры, то мистер Капри найдет другого переводчика. Мое имя Мартин Кейвор, и вы можете задать мне любые вопросы, касающиеся меня лично.

Лицо Андрея Пантелеймоновича стало непроницаемым.

– Хорошо. В таком случае ответьте мне, мистер Мартин Кейвор, откуда вы так хорошо знаете русский язык?

Смуглый мягко улыбнулся.

– Я родился и вырос в СССР, в Ереване, мое имя – Мартирос Кеворкян. В восемьдесят первом меня в Союзе ждал арест за валютные операции. К счастью, я узнал об этом, находясь в туристической поездке за границей. В СССР я не вернулся, несколько лет жил в Бельгии, потом перебрался в Западную Германию. Мне в разное время предлагали сотрудничать и с КГБ, и с американскими спецслужбами, но я отказался. Однако, когда господин Капри обратил на меня свое внимание, я с радостью принял его предложение, и с тех пор, вот уже почти пятнадцать лет мы сотрудничаем. Вас интересует что-то еще?

Воскобойников отрицательно покачал головой.

– Больше ничего. Меня интересовал лишь ваш акцент, а в остальном я полагаюсь на мистера Капри, который счел возможным доверить именно вам переводить столь конфиденциальную беседу.

Прозвучало это чуть иронически. Кейвор вновь переговорил с Капри и кивнул.

– Тогда начнем. Господин Капри хочет знать, что вы думаете о газетной статье, – он положил на стол газету с фотографиями Насти и Дональда. – Вы ведь читали эту газету, не так ли?

Андрей Пантелеймонович лишь мельком скользнул взглядом по фотографиям и пожал плечами.

– Да, я с ней ознакомился и серьезно переговорил с дочерью. Она призналась, что во время прогулки случайно проникла в частное владение мистера Капри. Приношу вам свое глубочайшее извинение и готов заплатить положенный в данном случае штраф, если мистеру Капри будет угодно.

Капри выслушал перевод, повел бровями и усмехнулся, оценив юмор собеседника.

– Оставим разговор о штрафе тем, кто призван следить за порядком, – ответил он. – Меня больше интересует, что господин Воскобейников думает о сложившейся ситуации.

Андрей Пантелеймонович изумился совершенно искренне.

– Что же я могу думать? Ситуация совершенно ординарная. Молодые люди быстро знакомятся и находят общий язык, их мало интересуют дела родителей. Моей дочери только шестнадцать, и она, как я выяснил, даже не знала фамилии молодого человека, с которым у нее завязались чисто приятельские отношения.

– Вот как! – Капри вновь пошевелил бровями. – Так вы считаете эти отношения чисто приятельскими? Неужели вы всерьез верите, господин депутат, что в наше время такие отношения могут существовать между юношей и девушкой?

С выражением крайнего возмущения на лице Воскобейников вскинул голову.

– Мистер Капри! В вашей родной стране и в Европе уже несколько десятилетий властвует довольно легкомысленное отношение к сексу, и грань между дружескими и сексуальными отношениями давно стерлась. У нас же в России несколько иной менталитет.

Услышав подобное заявление, Кейвор слегка потупился, чтобы скрыть улыбку, и перевел это Капри. Тот тоже повеселел – настолько, что игриво заметил:

– Однако общепризнанно, что российские проститутки лидируют на мировом рынке сексуальных услуг. Ценители утверждают, что их квалификация выше всяких похвал.

Андрей Пантелеймонович в общих чертах понял, слова миллиардера, но подождал, пока Кейвор переведет, и тогда только принял оскорбленный вид. Тон его стал крайне сух:

– В России всегда существовала резкая грань между девицами… гм… легкого поведения и девушками из интеллигентных семей. В отличие от Запада, где на секс смотрят, как на своего рода гимнастику. Моя дочь получила строгое воспитание, она начитана, говорит на нескольких языках. Она может много чем и без секса заинтересовать своих знакомых и приятелей.

Оторопевший от столь горячей отповеди Кеворкян долго подбирал слова, чтобы в точности передать смысл сказанного. Миллиардер тоже выглядел слегка озадаченным.

– Я ни в коем случае не хотел задеть дочь господина депутата. Как я понял, отношения между молодыми людьми действительно носили совершенно невинный характер, хотя я современный человек и считаю, что заниматься сексом для молодых вполне естественно.

Андрей Пантелеймонович недоуменно пожал плечами.

– Тогда я вообще не понимаю, в чем причина предъявляемых ко мне претензий. Думаю, что о знакомстве молодых людей мистер Капри узнал еще до меня и, если б пожелал его прервать, то сделал бы это намного раньше, чем появилась статья в газете. Что касается меня, то я доверяю своей дочери и не слежу за каждым ее шагом.

Кейвор посовещался с миллиардером и вновь повернулся к Воскобейникову.

– Мистер Капри спрашивает: как вы представляете себе будущее своей дочери?

– Гм, – Андрей Пантелеймонович несколько удивился вопросу, но, в конце концов, решил, что ничего неделикатного в нем нет. – Моя дочь проявляет способности к математике. Думаю, она после школы будет изучать в университете точные науки и в дальнейшем работать в этой области. Что же касается ее будущей личной жизни, то решать это ей самой.

Неожиданно Капри оживился.

– Ваша дочь увлекается математикой? Мой сын тоже посвящает ей много времени, и это могло их сблизить, как вы полагаете?

Продолжая недоумевать, Воскобейников кивнул:

– Вполне возможно. Не понимаю только, почему это так волнует вас, мистер Капри? Лично меня больше встревожила статья в газете, чем сам факт их встреч, и я, во избежание скандала, запретил Анастасии встречаться с вашим сыном. Встреч больше не будет.

Капри слегка смутился.

– В какой мере эта нелепая статья могла вас задеть, господин депутат? Вы так давно занимаетесь политикой, что должны были привыкнуть к подобным нападкам.

В глазах Андрея Пантелеймоновича сверкнула молния.

– Не тогда, когда задеты мои честь и достоинство, мистер Капри! Автор статьи высказывает подозрение, что все это заранее мною подстроено с целью склонить ваши симпатии к проекту «Умудия холдинг».

Он откровенно усмехнулся, глядя прямо в глаза миллиардеру, и Кейвор перевел сказанное ничего не выражающим голосом.

– Мое личное мнение не может повлиять на решение жюри, – тон Капри стал ледяным, – решение выносит независимая комиссия квалифицированных специалистов, а она ориентируется лишь на объективные достоинства каждого проекта. Что касается меня, то я хотел бы поговорить о другом.

Гость вежливо наклонил голову.

– Я вас слушаю, мистер Капри.

Капри пристально смотрел на сидевшего перед ним красивого человека с пышными пепельными волосами и гордо посаженной головой, сердце у него сжималось, и голос стал глух:

– Мой сын влюблен в вашу дочь, он уполномочил меня просить у вас ее руки, поскольку Анастасия несовершеннолетняя.

Ударь молния у ног депутата Воскобейникова, он был бы поражен меньше. Однако лицо его за то время, что Кейвор переводил, оставалось непроницаемым. Всего лишь на мгновение взгляды двух отцов скрестились. Оба отличались острым умом и в совершенстве владели искусством интриги, но один из них глубоко страдал, другой же почувствовал лишь, что внезапно появилась возможность ввязаться в новую и очень интересную авантюру.

– Я не совсем понимаю, мистер Капри. Вы придаете желанию вашего сына такое большое значение? Они ведь дети, а дети постоянно готовы себе вообразить невесть что. На то мы и взрослые, чтобы управлять ими – иначе они женились бы и разводились с двенадцати лет.

Капри сердито насупился.

– Я не желаю в этом отношении управлять своим сыном, господин депутат. Дональду уже восемнадцать, он выразил желание жениться на Анастасии, и я готов выполнить его волю. Каков будет ваш ответ?

Воскобейников провел рукой по волосам и ответил очень спокойно:

– Мистер Капри, моя дочь не выражала подобного желания. У меня впечатление, что она рассматривает их знакомство, как обычную юношескую дружбу, – тут он к месту припомнил слова Ючкина, – думаю, они даже не целовались, иначе газеты не упустили бы возможность запечатлеть подобный факт. Хотя, возможно, она мне, не все сообщила – мы разговаривали недолго, и я был с ней довольно резок. В любом случае, моей Анастасии всего шестнадцать лет, и она не хочет выходить замуж, поэтому разговоры о подобном браке не имеют смысла.

Неожиданно миллиардер вспылил.

– Позвольте мне самому судить о том, что имеет смысл, а что нет! – глаза его яростно сверкнули. – Мой сын хочет жениться на вашей дочери, и я… я готов заплатить, если говорить просто и открыто.

– Мистер Капри! – голос Андрея Пантелеймоновича был полон благородного возмущения. – Всю свою жизнь я посвятил борьбе за то, что считаю правильным и справедливым! Если б я хотел разбогатеть, то занялся бы бизнесом, а не политикой!

Кейвор постарался перевести сказанное им, как можно более точно, но Капри все же не до конца понял, что хотел сказать русский депутат, и почему в его голосе вдруг зазвучали патетические нотки.

– Мне не совсем понятно – вас не интересуют деньги? Однако вы привезли проект на конкурс и привезли его, как я понимаю, чтобы выиграть в виде премии крупную сумму денег. Значит, деньги вас все же интересуют?

Смерив собеседника высокомерным взглядом, депутат пояснил:

– Мне нужны эти деньги не для себя, я действую в интересах своего электората, в интересах умудского народа, который мне доверил эти интересы защищать.

– Тогда понятно. И насколько велика ваша приверженность интересам вашего электората, господин депутат?

– Чтобы выполнить свой долг перед избирателями, я готов от многого отказаться и пожертвовать личными интересами.

– Если жюри постановит присудить вам третью премию, вы согласитесь повлиять на вашу дочь и склонить ее к этому браку?

При первых словах Кейвора Воскобейников напрягся, но дождался, пока тот переведет до конца, и тогда равнодушно пожал плечами.

– Мистер Капри, двести миллионов, конечно, неплохие деньги, но я всегда могу выбить эту сумму для Умудии из государственного бюджета. Я, однако, прекрасно понимаю, что вы шутите – вы сами только что утверждали, что не можете повлиять на решение жюри. Если же продолжить эту шутку, то я сказал бы, что даже вторая премия не сможет меня подвинуть на подобный разговор с Анастасией – с молодыми девицами, знаете ли, лучше не связываться.

После того, как Кейвор завершил перевод, наступило длительное молчание. Капри нервно постукивал ногтем по столу, но, наконец, поднял голову и коротко уронил:

– Хорошо, первая премия. Результаты будут объявлены через три дня. Завтра, господин депутат, я устраиваю прием для тесного круга своих близких друзей и хочу на нем видеть вас с супругой и дочерью.

На какой-то момент Андрей Пантелеймонович даже слегка испугался – на подобное он не рассчитывал, ему показалось, что он перегнул палку.

– Однако… Послушайте, мистер Капри, единственное, что я могу обещать, это то, что поговорю с дочерью и постараюсь изложить перед ней все преимущества этого брака. Но вы сами понимаете, что последнее слово за ней, и я даже при всем своем желании ничего не смогу поделать, если она начнет показывать свой характер.

– О, ее характер! Конечно, я предпочел бы, чтобы она сама пошла навстречу желанию моего сына, но, господин Воскобейников, для меня важнее иметь ваше принципиальное согласие, а потом мы решим, как справиться с упрямой девицей. Даете вы мне ваше согласие?

        – Даю, – не колеблясь ни минуты, ответил Воскобейников.

        Капри поднялся и протянул ему холеную руку.

– Мое приглашение на завтра остается в силе в любом случае, – сказал он, на минуту продлив рукопожатие, – как бы то ни было, мы на месте обдумаем, что делать и придем к обоюдовыгодному решению.

Андрей Пантелеймонович вежливо улыбнулся, показывая, что полностью согласен с миллиардером.

Глава десятая

И опять, ожидая возвращения Воскобейникова, Лилиана металась по кабинету от стенки к стенке, и каждый раз, когда у Гордеева звонил телефон, застывала на месте, глядя на него вопросительным взглядом.

– Пока ничего нового, – невозмутимо отвечал он на ее молчаливый вопрос, – окончательного решения пока нет.

– Если.… Нет, я, наверное, когда-нибудь убью эту девчонку! Если б только дядя Андрей не посмотрел на Ингу и выпорол ее, как следует!

Ючкин не выдержал и, опасливо взглянув на Лилю, поднялся.

– Не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, мне, наверное, лучше подождать у себя в номере. Лиля, ты позвони мне, если что-то станет известно.

Она хотела его задержать, но потом раздумала, вспомнив, что Андрей Пантелеймонович хотел сообщить ей какую-то новость.

– Хорошо, Игнатий, побудь у себя, я тебе позвоню.

Они поцеловались в губы откровенным долгим поцелуем, ничуть не стесняясь присутствия Феликса, а тот, наблюдая за ними заплывшими глазками, вспоминал, как много лет назад эта женщина покорно задирала перед ним юбку в маленькой затхлой комнатушке. Лилиана, очевидно, тоже об этом вспомнила, потому что, проводив Игнатия до двери, скользнула насмешливым взглядом по расплывшейся фигуре Гордеева и, упав в кресло, весело положила на стол ноги, демонстрируя голые ляжки.

– Возможно, решение примут только завтра, – глухо произнес он, отводя глаза, – ты тоже можешь пока пойти к себе.

Не изменив позы, она весело ответила:

– Ничего, я подожду дядю Андрея.

Андрей Пантелеймонович вернулся лишь через два с половиной часа, и новость, которую он привез, огорошила даже Гордеева. Немного подумав, он сказал:

– Ходят слухи, мальчишка болен. Возможно, настойчивость Капри связана именно с этим. Тем лучше, теперь он у нас в руках.

Воскобейников весело кивнул.

– Мне тоже так показалось. В любом случае, очко в нашу пользу.

– Настя должна согласиться без всяких разговоров, – продолжал Феликс, – хотя, думаю, она и сама не станет возражать против брака с сыном миллиардера – тем более, что они так подружились.

Лилиана недобро прищурилась.

– Ты плохо знаешь эту маленькую дрянь, она всегда готова устроить пакость! Увидите – выкинет какой-нибудь номер, заявит, например, что влюблена в другого и еще сбежит куда-нибудь, ей не впервой.

– После этой публикации мои люди за ней постоянно следят, – возразил Гордеев, – нельзя упускать такую возможность из-за глупых капризов девочки. Кстати, а может так статься, что она действительно в кого-то влюблена?

Андрей Пантелеймонович небрежно махнул рукой, словно напрочь отметая столь нелепое подозрение.

– Ерунда, за Настей постоянный надзор, Инга следит за каждым ее шагом, и если б что-то было, мы давно бы все знали.

– Это смешно, дядя Андрей! Да эта идиотка может быть влюблена в кого угодно – в соседа по парте, в Билла Клинтона, в Филиппа Киркорова. Хотя бы в того же Антона Муромцева – она к нему постоянно бегает задачки решать.

Андрей Пантелеймонович начал сердиться.

– Перестань, Лиля, перенеси выяснение своих отношений с Антоном в другое место и на другое время.

Лиля вытянула перед собой руку, полюбовалась отполированными ногтями и усмехнулась.

– Как угодно, можете мне не верить. А то ты, дядя Андрей, не знаешь, что Муромцев – законченный развратник. Он, небось, давным-давно развратил твою ненаглядную Настеньку. Где, ты думаешь, она те два дня скрывалась, пока бегала? Наверняка, у него. Вспомни, как нагло он себя вел, когда мы к нему приехали. Конечно же! Он наверняка знал, где она, как сейчас вспоминаю его гладкую рожу…

– Теперь это все не суть важно, – сухо прервал ее Гордеев, – нужно делать дело. Андрей Пантелеймонович, вы прямо сейчас с ней поговорите? Она, наверное, уже спит.

Воскобейников взглянул на часы и пожал плечами.

– Придется ее разбудить, у нас не остается больше времени. Хотя Инга, конечно, будет возмущаться, – смущенно добавил он.

Жена действительно возмутилась – этим вечером она долго утешала плачущую дочь, даже заставила ее выпить свою успокаивающую настойку. Когда у Насти начали закрываться глаза, Инга сама уложила ее в постель, поцеловала на ночь и дождалась, пока девочка уснет. Теперь она грудью встала на защиту сна дочери.

– Андрюша, я не могу позволить тебе ее разбудить!

– Родная, это просто необходимо, это очень срочно. Разбуди ее сама, если хочешь, – поцелуем или еще как-то. Но поговорить мне надо с ней сейчас. С тобой, кстати, тоже.

– Господи, да что ж такое!

Тем не менее, она вместе с мужем зашла к дочери, и им обоим пришлось основательно повозиться, чтобы ее разбудить – действие настойки оказалось довольно сильным. Наконец Настя села на кровати и, ничего не понимая, уставилась на родителей сонными глазами. Решив, что это ей снится, она уже собиралась бухнуться обратно, но Андрей Пантелеймонович удержал ее в вертикальном положении.

– Сиди! И послушай, что я тебе скажу.

– Что еще случилось, папа? – ее глаза отчаянно слипались.

Он придвинул стул к ее кровати и прочно уселся на него, упершись руками в колени. Испуганная Инга обняла дочь за плечи.

– Настенька, папа нам хочет что-то важное сказать.

– Я много говорить не собираюсь, – сухо проговорил Андрей Пантелеймонович, – дело в том, что твое легкомыслие скомпрометировало и тебя, и всю российскую делегацию.

От возмущения Настя окончательно проснулась.

– Я никого не компрометировала, папа! – в ее голосе слышался вызов. – Что я такого сделала, что ты мне даже ночью спать не даешь?

– Молчи и слушай! – прикрикнул он. – У меня сегодня был разговор с Бертрамом Капри, отцом твоего приятеля. Он тоже считает, что ситуация совершенно безобразная. К счастью, он предложил выход: немедленно заключить брак между тобой и Дональдом, чтобы заткнуть рты газетчикам.

От неожиданности Насти сначала широко открыла рот и только потом расхохоталась – настолько нелепыми показались ей слова отца.

– Ты шутишь, папа? Заключать брак из-за того, что мы пару раз вместе послушали Вивальди и решили пять задач по математике?

В гневе Воскобейников с силой стукнул кулаком по своей коленке и поморщился от боли.

– Ты и вправду недоразвитая! Кого интересует, что и как было на самом деле? Важна внешняя сторона! Я занимаю ответственный пост, Капри – известный всему миру человек. Наши имена должны быть незапятнанными. К счастью, твой приятель, в отличие от тебя, это понимает – он согласен на брак.

Разглядывая озабоченное лицо отца, словно диковинку, Настя поерзала на кровати, села поудобней, по-турецки сложила ноги и только тогда развязно ответила:

– С тобой что-то странное творится в последнее время, папа, у тебя, видно, шарики за ролики заехали. То тебя заносит, то ты выдумываешь что-то – какое замуж, когда я еще в школе учусь?

Непривыкший к наглости дочери Андрей Пантелеймонович растерялся от неожиданности, а Инга, до сих пор молчавшая, неуверенно заметила:

– Так нельзя разговаривать с папой, доченька, – она повернулась к мужу, – но, Андрюша, если Настенька не хочет, то нельзя же ее заставлять! Ей еще учиться надо, она сама не хочет замуж, а ты ее гонишь. Зачем?

Он посмотрел на жену страдальческим взглядом.

– Родная, ты не понимаешь, какое у нас теперь положение! Все, что мы делаем, на виду у людей. Она сама себя скомпрометировала, ее никто не гнал лезть к этому мальчишке. Теперь, когда нужно расплачиваться за свое легкомыслие, она встает в позу – грубит, оскорбляет меня, унижает нашу семью.

Настя разозлилась.

– Да ты… да ты вообще! Ты меня за дуру считаешь? Что я сделала? Никто не женится, даже если трахаются и беременеют, а ты хочешь, чтобы я в шестнадцать лет вышла замуж из-за пары задач по математике? Да я ни одному твоему слову больше не верю, или ты со своей политикой вообще с ума сошел!

– Правда, Андрюша, – поддержала ее мать, – у них же с этим мальчиком ничего не было, а ты, действительно, за это время очень дерганный стал – выборы эти, и Настеньку похитили. Ты успокойся, не надо так близко к сердцу все воспринимать, – она погладила мужа по голове. – Не надо было тебе вообще во все эти выборы лезть – здоровей был бы. Все молодого из себя строишь, а ведь в твоем возрасте люди столько не мечутся – полеты, перелеты, Сибирь, Швейцария.

Андрей Пантелеймонович сильно расстроился – впервые жена сказала ему о его возрасте. Он даже на время забыл, зачем пришел в комнату дочери, и горестно пожаловался:

– Я ведь для тебя стараюсь, Инга, я хочу, чтобы ты все повидала, чтобы пожила нормальной жизнью.

Инга со вздохом качнула головой и откинула прядь волос со своего прекрасного лица.

– Я ничего не говорю, я как из школы за тебя вышла, так ты меня всем обеспечил. Я чего только с тобой ни повидала – и рауты всякие, и путешествия, и самолет теперь персональный. У меня вот знакомая, Людка, есть – в детстве в одном дворе росли, – так она и в советское время с пяти утра бегала за колбасой да маслом в очередь, и сейчас от зарплаты до зарплаты. В отпуск на рынке подрабатывает – я на машине еду, а она мне навстречу по тротуару сумку на тележке тащит, надрывается. Нет, ты меня устроил, спасибо.

Настя, молча слушавшая мать, неожиданно спросила:

– А у нее муж есть – у этой твоей подруги?

– Муж пьет. Мальчишки у них были – двое. Старшего в девяносто третьем убили – когда Белый дом брали. Людка его, главное, не пускала, в дверях даже встала, а он вырвался – побежал. Шестнадцать лет было – как Настенька теперь. Гайдар тогда по телевизору выступил, всех взбаламутил на улицу выйти. Зачем ребят на улицу звали, если потом всех все равно танками подавили? Людке денег, конечно, за сына заплатили, так потом с тех денег и муж запил, и она сама выпивать начала. А младший у нее хороший был, он ей все тележки на рынок помогал катить. Сейчас из армии пришел, говорят, наркоманом стал.

Настя горячо обняла мать.

– Мамочка, почему ты мне раньше никогда ничего такого не рассказывала?

– Да я и рассказывать-то не умею – это так, к слову пришлось, – Инга грустно улыбнулась и погладила дочь по голове. – Отец у тебя знаменитый, так ты и то на него кричишь, а я что – я дура дурой. Ты же у нас умница, ты по телефону с подругами на иностранных языках разговариваешь, чтобы мать не поняла.

Настя вспыхнула.

– Что ты мама! Ты меня прости, мамочка, ты такая красивая, краше тебя нет никого на свете. Папа, – она повернулась к отцу, – ты меня тоже прости, я не хотела тебе нагрубить.

Он вздохнул и прижал к губам руку жены.

– Девочки мои родные! Я ведь все время стараюсь, чтобы вас ни пылинки не коснулось. Инга, любимая, ты только скажи, чем ты не довольна, почему у тебя такие грустные мысли появляются?

– Да всем я довольна, Андрюша, – однако из груди ее вновь вырвался тяжелый вздох, – мне бы, конечно, лучше, чтоб ты поменьше бегал по своим делам и побольше со мной был.

Андрей Пантелеймонович смутился, решив, будто жена намекает на то, что они теперь все реже бывают близки. Его и самого это тревожило, но боязно было принимать разрекламированные препараты для повышения потенции. К тому же он считал, что Инга относится к тем женщинам, для которых секс занимает не главное место в жизни. Она никогда сама не проявляла инициативы, никогда по-настоящему не испытывала оргазма, но совершенно этим не тяготилась и всегда утверждала, что ей «и так хорошо». Поэтому до сих пор Андрей Пантелеймонович чувствовал себя довольно спокойно, и теперь, растерявшись, начал оправдываться:

– Милая моя, скоро основное напряжение спадет, и я большую часть моего времени стану отдавать тебе. Главное, чтобы у нас в семье был мир. Понимаешь, Настя, – он серьезно посмотрел на дочь, – я не хочу, чтобы мы с тобой постоянно конфликтовали.

– Я тоже не хочу этого, папа, – хмуро ответила она.

– Ты сказала, что ты мне не веришь, и я решил быть с тобой полностью откровенным. Ты уже достаточно умная и взрослая, поэтому я скажу прямо: да, я настаиваю на твоем браке с Дональдом. А знаешь почему? Потому что он в тебя влюбился и хочет жениться, а его отец предлагает нам первую премию, если ты за него выйдешь. Миллиард долларов, ты это понимаешь?

Настя изумленно взглянула на отца.

– Папочка, – сказала она даже с некоторой жалостью в голосе, – ты извини еще раз за то, что я наговорила тебе, но с тобой действительно что-то странное. Мне выходить замуж, чтобы Лилькин холдинг получил миллиард?

– Действительно, Андрюша, – лицо Инги выразило бесхитростное недоумение, – если б еще он нам с тобой предлагал эти деньги.

Лицо Воскобейникова вспыхнуло от благородного негодования.

– Не говорите ерунды вы обе! – с достоинством произнес он. – Я не коррупционер, не взяточник, я работаю, чтобы оправдать доверие тех, кто меня избрал! Эти деньги для умудского народа!

Инга с испугом взглянула на мужа – в тех редких случаях, когда он сердился на нее, она сразу терялась, а умное слово «коррупционер» вообще выбило ее из колеи. Настя же насмешливо хмыкнула и пожала плечами.

– Ты, папа, серьезно думаешь, что от этого миллиарда умудам что-то достанется, если он пойдет через руки Лили?

– Конечно, она получит какую-то прибыль, и это законно, – подтвердил Андрей Пантелеймонович. – Это мы, честные политики, работаем ради наших идеалов и принципов, а бизнесмены, естественно, хотят иметь прибыль. К тому же, Лиля – жена твоего двоюродного брата, он тоже от этого выгадает.

– Да Илье по фигу, что она там выгадает, он с ней жить не собирается, и ты это прекрасно знаешь, папа! Он любит Карину, у них сын.

– Ну, это еще неизвестно – можно иметь несколько семей. Ты же сама говорила, что нравы нынче свободные. Тем не менее, законная жена – это законная жена. Если ты станешь законной женой миллиардера, то ты не прогадаешь. Подумай хотя бы о маме – ведь я не бизнесмен, я не оставлю ей после своей смерти никакого капитала, и когда меня не будет, то что вы с ней будете делать? Будете торговать на рынке, как ее подруга?

– Папа, не надо крайностей.

– Это не крайности, это реальность. Ты всегда всё в жизни имела и не представляешь, что такое нужда. Хотя ты-то, может, и устроишься, а мама?

– Андрюша, у тебя болит что-то, что ты вдруг о смерти-то заговорил? – встревожилась Инга. – Да откажись ты от этого депутатства, столько нервов – никакое здоровье не выдержит.

– Правда, папа, жили мы нормально и жили, а как все это началось, так кошмар какой-то! Убийства, меня похитили, теперь ты еще за Дональда заставляешь выходить. Ну, друзья мы с ним, да, хороший мальчик. Но я его не люблю, понимаешь? Я знаю, что такое любовь!

Взгляд Андрея Пантелеймоновича внезапно стал острым, как бритва.

– И кто же он? Я имею в виду – тот человек, которого ты любишь?

– Андрюша, кого она может любить? – возмутилась Инга. – Она только дома и в школе, больше нигде без меня и не бывает. Настенька у нас порядочная девочка.

Он добродушно засмеялся.

– Инга, родная моя, да девочки всегда влюбляются! В артистов, в соседей по парте, в знакомых своих родителей. Только надо понять, где игра, а где жизнь. Ну, Настенька, признайся своему папе, кто он – твой идеал, твой самый главный в жизни человек? Надеюсь, он достойный человек, вроде Антона Муромцева.

Лицо Андрея Пантелеймоновича сморщилось и стало таким по-стариковски ласковым, что Насте неловко даже стало за тот бред, который он нес.

– Папа, ну что ты, как маленький! Придумал себе какой-то мир, живешь в нем и сам в него веришь – идеалы, доверие избирателей. Да умудам на фиг эта клиника нужна, они сами себя лечат. С Доном мы просто друзья, я проживу и без его миллиардов. Я и фамилию его не знала, пока не появилась эта статья.

Взгляд Воскобейникова мгновенно окаменел.

– Хорошо, пусть так, и больше мы не будем об этом говорить. Завтра мы с мамой и с тобой поедем в дом Капри – нас пригласили на прием.

– Да с какой стати я поеду – мне после этой статьи вообще неловко видеться с Доном.

– Ты поедешь, потому что нас всех пригласил Бертрам Капри. Отказаться нельзя. Развлечешься с молодежью, посмотришь, как живут миллиардеры. Или ты боишься, что не выдержишь соблазна и примешь предложение Дональда? – тон его стал насмешливым.

– В самом деле, Настенька, поехать-то можно, чего бояться? – робко заметила Инга. – Отдохнешь там – не замуж же, действительно. Раз пригласили, то неудобно.

– Да ничего я не боюсь, – хмуро проворчала Настя. – Ладно, поеду, если вам так хочется. А сейчас мне это уже надоело, я спать хочу.

Она легла, повернулась к стене и натянула на голову одеяло. Андрей Пантелеймонович поднялся и, молча сделав знак жене, увел ее из комнаты.

– Подумай, что ей завтра надеть, – сказал он, когда они оказались в гостиной, – ходит постоянно в каком-то рванье, даже перед персоналом отеля стыдно – мы ведь не дома.

– Ой, Андрюшенька, даже не знаю. Конечно, одежда у нее приличная с собой есть, но мы ведь не думали брать ее на приемы.

– Посмотри проспекты местных магазинов, попроси Лилю, она договорится, и все доставят в отель.

С самого утра Воскобейниковым доставили образцы одежды, которые Насте предстояло примерить. Наряды ей не понравились, и из-за этого у нее окончательно испортилось и без того скверное настроение. Она влезла в обтягивающее шелковое платье и заявила, что в этом и пойдет к Капри, а больше ничего примерять не станет.

– Коротковато, – попробовала возразить Инга, – ноги выше колен голые, для приема неприлично.

– Чихать, – мрачно буркнула Настя. – Если тебе не нравится – могу вообще не ехать.

Инга испугалась.

– Нет-нет, ничего, пусть.

Улыбающиеся девушки унесли остальные платья, а вскоре явился мастер – уложить Насте волосы. После того, как ее слегка подстригли и причесали, она сама себе неожиданно понравилась и, покрутившись перед большим трюмо, заметила:

– А я очень даже ничего.

– Ты у меня красавица! – со счастливой улыбкой сказала мать, и даже Андрей Пантелеймонович неожиданно ласково взглянул на дочь, когда они садились в машину, чтобы ехать на прием.

Дом Капри стоял на холме, у подножия которого зеркальной гладью серебрилось озеро. Холл буквально ослепил Ингу своим великолепием. Хозяйка дома миссис Вирджиния Капри была необычайно приветлива с гостями. Она очаровательно улыбнулась Андрею Пантелеймоновичу и Насте, а Ингу и двух приехавших к ней подруг пригласила на свою половину – показать последние модели одежды, предложенные модельерами принадлежащего ей «Дома мод Капри». Элегантная молодая женщина, имя которой Инга сразу забыла, но постеснялась спрашивать, постоянно была с ней рядом – она свободно говорила по-русски и в любой момент готова была перевести русской гостье слова хозяйки.

Сам Капри на некоторое время уединился в своем кабинете с Воскобейниковым и Кейвором, а сияющий Дональд подал Насте руку и повел ее в картинную галерею. Она не возражала – ей интересно было посмотреть одну из тех знаменитых коллекций Капри, в которые он, как писали газеты, вкладывал огромные деньги. К тому же ей хотелось поговорить с Дональдом наедине – в гостиной, где толпился народ, разговаривать было неловко.

– Я рад, что мы снова встретились, – говорил он, стоя перед прекрасным полотном кисти Гейнсборо, – когда ты позвонила и сказала, что мы больше не сможем увидеться, мир показался мне чернее ночи.

– Дональд, – начала она, – я хотела тебе сказать…

– Ничего не говори, пожалуйста, потом, – умоляюще произнес он и легко коснулся ладонью ее губ. – Потом, ладно? Давай сначала походим по дому.

Они бродили среди картин около двух часов, и Настя, любившая хорошую живопись, увлеклась просмотром, на какое-то время забыв о своем желании поговорить. Однако, когда они по боковой лестнице спустились на веранду, она вновь сделала попытку.

– Донни, я все же хотела – это важно…

– Тс-с! Посмотри на озеро – какое оно гладкое и чистое. Где ты еще увидишь такую красоту? Давай помолчим и на пять минут обо всем забудем, а потом ты мне скажешь все, что захочешь.

Неожиданно он обнял ее за плечи и крепко их стиснул. Настя, вздрогнув, попыталась высвободиться.

– Дон, погоди, я же хотела…

Договорить ей помешала появившаяся на веранде улыбающаяся горничная.

– Простите, сэр. Мэм, – она повернулась к Насте, – мистер Капри просил вас на несколько минут подняться к нему в кабинет – он хочет с вами поговорить.

– Со мной? Вы, наверное, ошибаетесь.

Дональд немедленно опустил руку и посмотрел на Настю странным взглядом.

– Иди, – сказал он, – а потом мы с тобой поговорим обо всем, что ты хотела.

Растерянная Настя пошла следом за улыбающейся девушкой. По дороге она решила, что ее зовут по просьбе отца, который ждет в кабинете хозяина дома, но, едва переступив порог, увидела, что Бертрам Капри в кабинете один. Он стоял у окна и, когда Настя вошла, медленно и лениво повернул голову – словно ему не хотелось отрывать взгляда от серебряной озерной глади.

– Садись, – Капри указал ей на изящную софу у стены и сам опустился в кресло у стола, на котором находилась панель с разноцветными кнопками.

Настя, осторожно присела на диванчик и сложила руки на коленях, не зная, куда их деть. От устремленного на нее взгляда стальных серых глаз ей стало неловко, и она начала усиленно разглядывать синюю шелковую бахрому.

– Как тебе у нас понравилось, Анастасия? – спросил он.

– У вас великолепно, сэр, – вежливо ответила она, подавив желание накрутить на палец синие тонкие нити свисавших кисточек – дома мать постоянно журила ее за испорченные таким образом скатерти и обивки диванов.

Неожиданно миллиардер нажал какую-то кнопку, и на огромном экране стоявшего у противоположной стены телевизора возникло изображение – океанские волны, бьющиеся о скалистый берег. Потом появились высокие пальмы, уходящие в синее небо, и огромный дворец. Снова пальмы и теперь уже несколько дворцов, составляющих причудливую композицию. По широкому шоссе мчался автомобиль, а в синем небе, слегка покачивая крыльями, парил небольшой самолет. Потом по лесной просеке пронеслась кавалькада всадников, но внезапно на их пути встал огромный черный слон – Настя даже вскрикнула от восторга и ужаса. Слон, однако, повернулся и пошел своей дорогой, а всадники продолжили путь.

– Это заповедник, – объяснил Капри, смещая изображения и последовательно демонстрируя Насте то, о чем рассказывал. – Я собрал на этом острове редчайшие породы животных, которые у себя на родине обречены на вымирание. Взгляни, это тапиры, уссурийские тигры, черные слоны. Заповедник занимает лишь небольшую часть острова Сен-Капри. Смотри, а это восточный берег – ровный, песчаный, на многие километры тянутся пляжи, чистейший золотой песок. Параллельно им тянется линия отелей для отдыхающих – только очень богатые люди могут себе позволить отдых на острове Сен-Капри. Вот тут, в центре острова, находятся увеселительные заведения – клубы, казино, концертные залы, парки с аттракционами – и несколько банков. А это западная часть, где размещена резиденция моей семьи – здесь я и мои близкие останавливаемся, когда приезжаем отдохнуть. Я владею несколькими такими островами, и каждый из них приносит баснословный доход. Попасть туда – заветная мечта многих, которую они вынашивают всю жизнь, – он выключил телевизор и, повернувшись к Насте, раздельно произнес: – Один из таких островов будет принадлежать вам с Дональдом, когда вы поженитесь.

Миллиардер смотрел на нее в упор, Настя подняла глаза, и их взгляды встретились.

– Очень жаль, сэр, но разве мой папа не сказал вам? Я не могу выйти замуж за Дона.

– И какова причина?

Покраснев, она решительно выпалила:

– Причина в том, что я люблю другого человека.

Миллиардер с минуту молчал, буравя ее взглядом, потом пожал плечами.

        – Твои чувства меня мало интересуют, маленькая леди. Мой сын хочет на тебе жениться, и он тебя получит – я ему это обещал.

Вспыхнув от негодования, Настя поднялась.

– Я все сказала, сэр, и больше говорить не о чем. Пожалуйста, я хочу вернуться к родителям – нам, наверное, пора домой.

Капри продолжал смотреть на нее – все также холодно и невозмутимо.

– Сядь. Видишь ли, твой отец очень занятой человек. Час назад ему позвонили, и он вынужден был уехать. Твоя мать уехала вместе с ним, но они решили, что тебе будет приятно еще немного побыть в нашем доме – ты так интересно проводила время с моим сыном, что они не стали тебя отвлекать.

Настя почувствовала, что ноги у нее вдруг ослабли и подогнулись. Она упала обратно на софу, губы ее дрожали.

          – Мама… моя мама тоже уехала?

          Капри равнодушно кивнул.

– Разумеется. Она знает, что ничего плохого с тобой здесь не случится. Они с твоим отцом позволили мне действовать в отношении тебя так, как я считаю нужным. И я говорю: ты станешь женой моего сына или… не выйдешь из этого дома вообще.

Похолодев от ужаса, Настя уставилась на неподвижное лицо сидевшего перед ней человека. Однако уже спустя минуту она пришла в себя и презрительно вскинула голову.

– И что же вы обещали моему папе? Первую премию? За это он согласился оставить меня здесь, увезти маму и позволить вам давить на меня так, как вы захотите? За этот ваш дурацкий миллиард?

Капри иронически усмехнулся.

– Действительно, маленькая леди, что такое миллиард, когда речь идет о желании моего сына! Кстати, остров, которым ты будешь владеть вместе с Дональдом, приносит ежегодно от трех до четырех миллиардов дохода.

– Я не хочу вашего острова! – вне себя закричала она. – Я не хочу ваших миллиардов! Если б вы действительно любили вашего сына, вы стали бы ему другом! Вы не оставляли бы его в одиночестве с его мыслями и тоской. Вы слушали бы с ним музыку и разговаривали бы с ним, а не с его врачами! Они его лечат и от аутизма, и от шизофрении, но только не от одиночества! И зачем вы ему лжете, что его мать уехала и бросила его? Дональд прекрасно знает, что она погибла, он помнит взрыв и даже знает, кого вы покрывали, когда утверждали, что это несчастный случай!

Миллиардер поднялся, подойдя к окну, встал спиной к Насте и какое-то время молчал, глядя на озеро. Плечи его вздрагивали, и ей вдруг показалось, что он плачет. Это ее напугало.

– Простите меня, – с искренним раскаянием в голосе произнесла она, – я не должна была этого говорить – не имела права. Я…

Капри резко повернулся, искаженное лицо его напоминало страшную белую маску. Внутри у Насти все похолодело, она запнулась, прервав свои извинения.

– Так-так, – процедил он и внезапно рассмеялся коротким и страшным смехом, – вот, что он тебе, оказывается, рассказал!

– Так ведь мы друзья. Конечно, я не имела права…

– Очень интересно, – вытащив из портсигара сигарету, Капри щелкнул зажигалкой и, затянувшись, вернулся на свое место. – И кому ты еще об этом рассказывала?

Настя возмущенно вскинула голову.

– Я не выдаю секретов своих друзей, сэр. Я вам сказала потому, что вы и так все знаете, но и этого не следовало делать – просто я очень расстроилась, что меня здесь бросили, и мама уехала не попрощавшись.

– Понятно, – он затушил сигарету, оставив ее в пепельнице. – Тем не менее, маленькая леди, вы владеете информацией, которой вам не следовало бы владеть.

Неожиданно она повеселела и широко улыбнулась.

– Теперь вы меня, конечно, убьете, да?

– А ты этого очень хочешь? – его брови саркастически приподнялись, в холодном взгляде мелькнула насмешка.

– Да не то, чтобы очень, но это еще не самое страшное. Меня, знаете ли, сэр, в этом году столько раз пытались убить, что я уже привыкла.

Миллиардер с внезапным интересом поднял брови.

– А что же тогда самое страшное, по твоему мнению?

– Вы хотите выведать, чем можно напугать глупую маленькую девочку? Не пытайтесь, сэр, самое страшное в своей жизни я уже пережила, и больше ничего не боюсь.

– Похвально видеть столь мужественную юную леди, однако ты не знаешь, что может ждать тебя впереди, если будешь упрямиться.

Неожиданно Настя печально и светло улыбнулась, отчего лицо ее стало совсем взрослым и удивительно мудрым.

– Сэр, – сказала она с иронией, – вы имеете в виду, что придумаете для меня новую оригинальную пытку? Не пытайтесь, – ее голос зазвенел, – у меня на глазах терзали человека, я видела страдания и смерть людей, но не смогла им помочь – есть ли пытка страшнее? Теперь я железная, меня не проймешь.

Капри вновь открыл портсигар, но вдруг спохватился:

        – Прости, я забыл спросить: ты куришь?

        – Нет, сэр, благодарю.

        – Тебя так глубоко волнуют чужие страдания, – он глубоко затянулся, – так почему тогда ты не хочешь пожалеть моего сына? Ты ведь знаешь, как он страдает, и как страдаю я.

       – Сэр, – мягко, но твердо возразила Настя, – я не люблю, когда меня к чему-то принуждают, но понимаю ваши чувства. То, что вы сейчас делаете, вы делаете из любви к сыну, – она с горечью добавила: – Я счастлива была бы, если б мой отец хоть вполовину любил меня так.

Неожиданно миллиардер смутился.

      – Твои родители не хотят тебе ничего плохого. Твой отец полагает, что ты еще слишком молода и не понимаешь всех преимуществ, которые сулит этот брак.

     – А вы ему уже отдали этот идиотский миллиард?

      – Премия выплачивается постепенно, – объяснил он, – по мере строительства объекта. В акционерную компанию, которая руководит работой и использует эти деньги, назначается мой представитель – он следит за тем, чтобы средства расходовались по назначению, и чтобы не было злоупотреблений. Через два-три дня будет объявлен итог конкурса. Я обещал твоему отцу первую премию, и он ее получит.

       – И зря. Я вам не советую этого делать, потому что я не выйду за Дональда.

      – Это уже не подлежит обсуждению, – очень мягко произнес Капри. – Мой сын желает этого брака и, к тому же, он слишком многое тебе доверил. Ты выйдешь из этого дома, только став законной женой Дональда Капри. Я понимаю, что ты не терпишь принуждения, но другого выхода у тебя нет. Завтра нотариус составит брачный контракт, и в мэрии зарегистрируют ваш брак.

Настя в сердцах взвилась с места.

     – Не имеете права! Я кричать буду, да я… я у вас тут сейчас вообще все расколочу!

Схватив стоявшую на столе статуэтку, она размахнулась и изо всех сил запустила ею в окно. Стекло зазвенело, но выдержало. Капри виновато развел руками.

      – Можешь кинуть что-нибудь еще, но стекла у меня в доме имеют повышенную прочность, я заранее предупреждаю. Есть еще зеркало – пожалуйста, к твоим услугам.

       – Ну вас к дьяволу, – она устало опустилась на софу. – Ничего у вас не получится. Я – свободная гражданка России, а брак по принуждению вообще незаконен.

        – А ты докажи, что он совершен по принуждению. Ты несовершеннолетняя, а твои родители уже дали согласие на брак в письменном виде. Есть даже справка о том, что ты беременна – после газетной шумихи в мэрии не возникнет никаких сомнений.

       – Да вы с ума сошли, Швейцария – свободная страна, я подниму в мэрии такой шум, что все журналисты сбегутся!

            Капри удовлетворенно кивнул.

– Твой отец говорил, что ты любишь обращаться к папарацци. Поэтому сразу предупреждаю: бракосочетание совершится очень тихо – ни одного представителя прессы не будет. В мэрии тоже предупреждены на твой счет. Если каприз Дональда продлится, мы позже торжественно отпразднуем вашу свадьбу. Кстати, если ты завтра начнешь скандалить в мэрии, мы уже нашли похожую на тебя девушку, и она тебя заменит, а твои родители засвидетельствуют подпись.

Настя оторопела настолько, что даже не очень рассердилась.

– Да это идиотизм какой-то, вы ерунду какую-то делаете, и зачем? Донни – очень умный и тонкий человек, только он очень одинок и нуждается в друзьях. Я рада быть ему другом, но к чему этот брак?

Тон миллиардера стал высокомерным.

– Если б мой сын сказал, что нуждается в друзьях, у него были бы тысячи друзей. Но он не сказал, что ему нужны друзья, он сказал, что ему нужна ты. И он тебя получит.

– Я люблю другого!

– Повторяю: твои чувства меня не волнуют. Твой отец говорил о каких-то вздорных детских фантазиях, но они никому неинтересны. Сам он считает, что это связано с тем, что тебе дали слишком строгое воспитание. Современные девушки получают удовольствие от секса и мало думают о чувствах, а в браке ищут практическую выгоду.

– А я не стану заниматься сексом с человеком, которого не люблю, поймите вы это! – процедила она сквозь зубы.

Бертрам Капри засмеялся отрывистым лающим смехом.

– Это уж ваши с Дональдом проблемы, если он захочет тебя изнасиловать, я не стану возражать. Возможно, впрочем, ему в первое время достаточно будет просто дружеских бесед с тобой – для секса в его распоряжении всегда есть пара девиц. Если через какое-то время Дональд решит тебя оставить, ваш брак будет тихо расторгнут, и ты получишь солидную компенсацию – мы с твоими родителями обговорим ее размер в брачном контракте. А теперь ты можешь увидеть своего жениха – возможно, вам захочется обсудить завтрашнее бракосочетание, – он нажал кнопку и сказал: – Донни, сынок, зайди ко мне в кабинет, если ты хочешь побеседовать со своей невестой.

Настя сидела, исподлобья глядя на вошедшего и смущенно топтавшегося перед ней Дональда. Бертрам Капри отошел к окну и издали наблюдал за молодыми людьми.

– Настья, – с болью в голосе спросил Дональд, – ты сердишься?

– Я думала, мы друзья, Донни! Нам было так хорошо дружить, ты столько мне рассказывал, ты научил меня слушать Брамса и Вивальди. Я считала тебя таким умным – ты читаешь о линейных операторах, а ведь это проходят только в университете! Так неужели ты не видишь, что этот брак – нелепость? Я не хочу выходить за тебя замуж, я хочу вернуться домой в Москву!

     Лицо юноши выразило сильное смущение.

– Я не смогу без тебя жить, Настья, я просто умру! – печально ответил он. – Мы поженимся, а дальше пусть будет, как ты хочешь. Мы уедем в Москву – мне все равно, где жить. Я хочу только всегда быть рядом с тобой. Помнишь ту детскую сказку о льве и собачке, которую ты мне один раз рассказала? Ее написал ваш Толстой. Я как тот лев – мне никто не нужен, кроме тебя.

Против воли Настя была тронута, но не желала поддаваться чувству жалости.

– Извини Донни, но ведь я не собачка, а брак – это не только быть рядом. Брак – это семья, секс, а я еще только учусь в школе и совсем этого не хочу.

Дональд немедленно согласился:

– Хорошо, я куплю большой дом в Москве, и мы будем жить на разных этажах. Мы не будем заниматься сексом, пока ты этого сама не захочешь.

– Да что ж это такое, а если я не захочу? – разозлилась она. – Я не хочу за тебя замуж, я скандал устрою!

Бертрам Капри оторвался от окна.

– Донни, сынок, хочу тебя предупредить, что в Москве мне будет труднее контролировать все шаги твоей молодой жены. Если она захочет затеять скандал по поводу вашего брака, мне придется покупать многих, чтобы ее утихомирить. Впрочем, как хочешь, но я бы тебе посоветовал держать ее здесь – ее отец, кстати, советует то же самое.

Дональд взглянул на побледневшую Настю.

– Настья, если я выполню твое желание и отвезу тебя в Москву, ты обещаешь не поднимать скандала? Даешь слово?

– А что мне остается? – она угрюмо пожала плечами. – Даю слово. Но только я в этом твоем доме все стулья переломаю!

– Мне достаточно ее слова, – сказал Дональд отцу и вновь повернулся к Насте. – Мебель можешь ломать, сколько угодно. Я буду счастлив покупать тебе каждый день хоть сотню стульев.

Настя вновь вспылила.

– Вы от меня же еще потребовали слова! После того, как поступили со мной!

Бертрам Капри усмехнулся.

– Ты сама сказала, что тебе ничего больше не остается. Впрочем, твои родители и родственники вряд ли позволят тебе его нарушить – миллиард будет выплачиваться им постепенно, и в любой момент можно будет прервать поступления, заявив, что средства используются не по назначению. Думаю, Дональду полезно будет заняться делами, вот пусть он все и контролирует.

– Я, папа?

– Естественно, я дам тебе помощника, но ты лично будешь присутствовать на всех их собраниях акционеров и в любой момент сможешь потребовать у них полного отчета. Не волнуйся, там всегда будет к чему придраться – русские не могут не воровать.

Дональд понимающе кивнул.

– Хорошо, папа, я займусь делами. И еще я решил, что не буду поступать в Оксфорд. Этот год посвящу изучению русского языка, а в следующем поступлю в московский университет.

Старый Капри поморщился.

– Разве в России можно получить нормальное образование, сынок?

При этих его словах Настя, сидевшая сердито нахохлившись, вызывающе вскинула голову:

– Наша наука – лучшая в мире!

Дональд улыбнулся ей и мягко возразил отцу.

– В Интернете попадаются интересные работы русских, папа.

– Хорошо, делай, как хочешь, сынок, – согласился миллиардер и повернулся к Насте: – Надеюсь, ты поняла, что спорить нет смысла? Скажи сразу, ты будешь завтра вести себя тихо или мне стоит принять меры предосторожности?

– Я не думала, что здесь, в центре Европы, может твориться подобное беззаконие!

– Дорогая невестка, – старик наставительно поднял палец, – чиновника, полицейского, репортера и даже министра можно купить, где угодно. В Европе это чуть дороже – только и всего.

– Папа, – упрекнул Дональд, – Настья подумает, что ты преступник.

Его отец криво усмехнулся.

– Я благотворитель, сынок. Жертвую муниципалитету на строительство больниц и школ, детям полицейских и чиновников даю стипендии. За это меня все любят, но это, конечно, мелочь по сравнению с тем, что я даю русским за твою невесту.

– А вы не боитесь, что ваши денежки – тю-тю? – злорадно поинтересовалась Настя.

Бертрам Капри добродушно махнул рукой.

– Я никогда ничего не инвестирую в Россию, это совершенно бесполезно – черная дыра. Все разворуют, растащат и разбегутся в разные стороны. Эти деньги я плачу им за тебя, но если ты попробуешь что-то выкинуть, – голос его вдруг посуровел, – то я прекращу выплаты и взыщу все, что было выплачено – до последнего цента. От Бертрама Капри не скроешься, я расправлюсь с ними со всеми, а с твоим отцом – самым первым. Ты поняла?

– Не надо меня запугивать, – окрысилась Настя, – вы все сказали?

Миллиардер засмеялся и потрепал ее по плечу.

– Все, маленькая русская леди. До встречи завтра – в мэрии. Дональд проводит тебя в твою комнату, – неожиданно он нарочито мрачно взглянул на сына: – Донни, сынок, возможно, она завтра будет сговорчивей, если ты сегодня же ночью вступишь в свои супружеские права, как ты считаешь?

Дональд поспешил успокоить побледневшую Настю:

– Папа шутит, я никогда не сделаю ничего против твоей воли, Настья. Не пугай ее, папа, она сделает все, как надо.

– Ну-ну! Думаю, она достаточно умна и понимает, что следует быть послушной и зря не искушать судьбу.

– Спасибо за все, папа, я тебя очень люблю.

Дональд улыбнулся, и его отец, потянувшийся за портсигаром, вздрогнул, а рука его на миг замерла – он впервые видел такую ясную и светлую улыбку на лице сына. Настя молчала, чувствуя себя раздавленной и уничтоженной. Дональд взял ее руку и медленно поднес к губам, глядя на отца полным безмерного счастья взглядом.

В это время Андрей Пантелеймонович лежал у себя в номере и думал – думал о том, что хорошо было бы бросить все на свете и жить вдвоем с Ингой в маленькой двухкомнатной квартирке где-нибудь, например, в Бутово. Через год ему минет шестьдесят, можно уйти на пенсию. Только будет ли Инга любить его таким – старым, поникшим и… так страшно обманувшим ее много лет назад? Она ведь еще молода, она сможет родить ребенка… от любого другого мужчины. А Лилиана и Гордеев все знают, они держат его в руках. И он должен иметь против них оружие – этот миллиард. Нет, нельзя ему на пенсию!

Внезапно у него мучительно разболелась голова. Жутко ломило виски, ныл затылок, и где-то в отдаленном уголке сознания вертелась мысль, что все это зря – то, что он делал и делает в своей жизни.

Глава одиннадцатая

Пробежав по  взлетно-посадочной полосе положенные метры, самолет остановился. Сидя перед экраном монитора в своем кабинете, за происходящим внимательно наблюдал человек в закрывавших половину лица черных очках. Пассажиры начали спускаться по трапу, лицо и фигура каждого были отчетливо видны на экране. Их встречал приятной наружности юноша в костюме спортивного типа, с отменной любезностью он разместил пятерых прибывших в двух автомобилях, машины сразу же тронулись с места, увозя гостей в приготовленные для них отели. После этого человек в черных очках повернулся к сидевшему рядом с ним худощавому шатену лет сорока пяти.

 – Сколько времени займет поиск по внешним данным, Равви?

– Если информация уже имеется в нашей базе данных, то краткий поиск займет от нескольких минут, сэр. Для получения более полной информации нужно будет задействовать информационную службу.

– Пока краткий поиск.

На экране крупным планом возникло широкое веснушчатое лицо. Пальцы Равви пробежали по клавиатуре компьютера, спустя пару минут механический голос равнодушно произнес:

 «Арчибальд Кейн, американец, уроженец Чикаго, пятьдесят семь лет. С семидесятого года сотрудник ЦРУ, в течение десяти лет работал в странах Ближнего Востока. В девяносто пятом внезапно исчез из поля зрения американских спецслужб, до сих пор его местопребывание считается неизвестным. Имеет документы на имя Френсиса Лесли, британского подданного. Нет информации о семье и ближайших родственниках, следует ли передать запрос информационным службам?»

– Пока нет, следующий.

Лицо американца исчезло, теперь с экрана смотрели хитро прищуренные зеленоватые глаза. Золотистая бородка аккуратно обрамляла худое лицо с тонкими губами и крупным крючковатым носом. Компьютер с прежним безразличием сказал:

«Леван Орбелиани, уроженец Кутаиси, сорок девять лет. Учился и жил в Москве с семнадцати лет, окончил Московский университет, юрист по образованию. С семьдесят пятого года сотрудник КГБ. В девяносто втором после развала СССР перебрался в Тбилиси и опубликовал свои мемуары, дискредитирующие многих российских и грузинских политиков, в том числе Эдуарда Шеварднадзе. В девяносто третьем принимал участие в гражданской войне в Грузии, сторонник бывшего президента Гамсахурдиа. В девяносто четвертом, после убийства последнего, исчез из поля зрения российских и грузинских спецслужб. В левых газетах неоднократно высказывалось предположение, что Орбелиани был убит по приказу Эдуарда Шеварднадзе, однако пять лет спустя мелькнуло сообщение, что его видели в Лондоне в обществе одного из чеченских лидеров. Следует ли информационным службам провести более полный поиск?»

– Нет, следующий.

Рыжеватая бородка Орбелиани исчезла, его место на экране заняло тонкое лицо с красивыми голубыми глазами.

«Юнус Азизов, уроженец Баку, пятьдесят один год. При рождении записан Юрием Андреевым. Его мать, овдовев, вторично вышла замуж за азербайджанца Аслана Азизова, тот усыновил мальчика и дал ему свою фамилию, имя Юрий изменено на азербайджанский лад. По образованию филолог, специалист по арабским языкам, окончил университет в Баку в семьдесят третьем году и сразу был направлен переводчиком в Александрию. В девяносто первом самолет, на котором Азизов, его жена и сын летели в Москву из Каира, потерпел аварию. Сам Азизов и его семья официально считаются погибшими. Жена проживает в Тель-Авиве под именем Зинаиды Маркович, данные о сыне в базе отсутствуют. Следует ли провести поиск?»

–Нет, дольше.

О четвертом, молодом человеке с узким смуглым лицом и черными глазами навыкате, компьютер скрипуче сообщил:

«Марван Асад, уроженец Дамаска, тридцать лет, отец и дядя – совладельцы одной из крупнейших на Аравийском полуострове нефтяных компаний. По образованию химик, учился в Париже, позже работал в нефтяной компании. В девяносто седьмом примкнул к экстремистским группировкам. Холост. Следует ли запросить информацию о любовницах?»

– Нет. Следующий.

С экрана смотрел мужчина лет сорока пяти с очень смуглым лицом и глубоко посаженными темными глазами, нос загибался клювом, чуть вывернутые наружу полные губы блестели.

«Информация в базе данных отсутствует»

Черные очки пристально вглядывались в изображение на экране.

– Оказывается, Равви, нашим информационным службам, еще далеко до совершенства. Что ж, мы хотя бы имеем представление о наших будущих клиентах.

Равви почтительно наклонил голову и привычным движением пригладил волосы.

– Да, сэр. Кто с нашей стороны будет с ними разговаривать, вы уже решили?

Шеф кивнул.

– Переговоры поведете вы, как мой личный представитель. Продемонстрируйте им все наши возможности – они должны убедиться в нашей способности выполнить любую, поставленную клиентами задачу. Не бойтесь перегнуть палку – они должны понять, что у них нет выбора.

        Равви улыбнулся и вновь провел ладонью по волосам.

       – Думаю, сэр, у них не возникнет и тени сомнения.

Спустя два часа он встретился с гостями в специально предназначенном для проведения переговоров кабинете отеля. Арчибальд Кейн, называвший себя Фрэнком Лесли, пожал ему руку, как старому знакомому, – два месяца назад они встречались в Европе и уже тогда затронули интересующий обоих вопрос, хотя в то время ничего конкретного сказано не было.

– Я рад вновь вас видеть, мистер Равви, – Лесли-Кейн улыбнулся открытой дружеской улыбкой, – разрешите представить вам господ, уполномоченных вместе со мной обсудить вести переговоры.

Представляя своих спутников, Кейн назвал смуглолицего человека, информация о котором отсутствовала в базе данных, старшим братом Марвана Асада – Хусейном Асадом. Равви было доподлинно известно, что Марван – единственный сын нефтяного магната, поэтому, любезно поклонившись, он слегка усмехнулся, дав понять, что владеет иной информацией

– Я рад, господа, видеть вас здесь. Мне приятно, что вы, по достоинству оценили возможности нашей компании и решили прибегнуть к нашим услугам.

– Мистер Равви, – возразил «Хусейн Асад», – мы никогда не сомневались в ваших возможностях и вашем профессионализме. Мы опасались лишь, что наши крайние политические убеждения окажутся препятствием к нашему союзу.

Лицо Равви оставалось невозмутимым.

– Мистер… Асад, – ответил он, – политика нас интересует лишь в той мере, в какой она может повлиять на успех дела, взгляды наших клиентов нам безразличны. Главное для нас – выполнить заказ и соблюсти интересы клиента, остальное неважно. Если клиент пожелает, мы взорвем Пентагон или сравняем с землей Кремль – это в наших силах.

Во внезапно сузившихся глазах смуглолицего мелькнула молния.

– Серьезное заявление, господин Равви, хотя несколько абстрактное. Нам нужно иметь более конкретное представление о ваших возможностях.

Равви вежливо улыбнулся.

– Мы не посвящаем клиентов в подробности нашей работы, мистер Асад. Скажу лишь, что мы придаем все большее значение человеческому фактору, и это сводит вероятность неудачи практически к нулю.

«Хусейн Асад» переглянулся с Кейном, и тот чуть наклонился вперед, хищно шевельнув ноздрями.

– Что вы имеете в виду, говоря о человеческом факторе?

– Наверняка вы слышали о «смертниках», господа.

Равви развел руками, всем своим видом показывая, что воля клиента для него закон.

– Я готов пояснить, господа. Мы полагаем, что намного проще уничтожить объект, если воспользоваться услугами «смертников». Самый простой пример: «смертник», находясь рядом с президентом, в здании или в самолете, способен привести в действие спрятанное под одеждой взрывное устройство, и никто в целом мире не в силах его остановить. Сам самолет, управляемый «смертником» может стать грозным оружием, если направить его на определенную цель – это не раз доказывали пилоты во время войны. Они шли на смерть в состоянии аффекта, под влиянием захватившей их воображение великой идеи – что ж, такую идею можно вселить в разум любого человека.

Леван Орбелиани, представленный Кейном как «мистер Мартини», чуть сморщился, с досадой поджав и без того тонкие губы.

– Зомби? – в голосе его слышалось разочарование. – Это не ново, господин Равви. Способ ненадежен, даже у добровольцев, которые прошли длительную подготовку, может в последний момент сработать природный инстинкт самосохранения, нарушив все планы. Тех же, кто находится в состоянии гипноза или под воздействием психотропных средств, спецслужбам легко распознать.

Равви с добродушным видом кивнул.

– Вы правы, сэр, совершенно правы. Именно поэтому мы полностью отказались от дорогостоящих и ненадежных методов психологической обработки исполнителей, применения наркотиков или других сильнодействующих химических препаратов. Не вдаваясь в подробности, произнесу одно лишь слово: психохирургия. Это главный принцип нашей работы, и наши возможности практически неограниченны. Психохирургической операции может быть подвергнут любой – человек из охраны президента, пилот, на чьем самолете летит семья крупного бизнесмена, специалист-ученый, работающий на секретном объекте.

Смуглолицый «Асад» переглянулся с Лесли-Кейном и слегка наклонил голову. Во взгляде чуть прищуренных глаз мелькнула насмешка.

– Звучит достаточно оптимистично, мистер Равви, мне действительно приходилось слышать о ваших успехах в области психохирургии. Однако есть маленький нюанс: невозможно поверить, чтобы люди, занимающие столь высокое положение, могли быть похищены и подвергнуты операции.

Равви рассмеялся.

– Кто говорит о похищении? Человек может быть подвергнут операции и ориентирован на выполнение конкретного задания, даже просто проходя медицинский осмотр у специалиста. Методы наших психохирургов точны и хорошо отработаны, сама операция занимает считанные минуты и не требует трепанации черепа. Организовать подобный медосмотр – наше дело.

– И все же, простите, но нам нужны доказательства, – твердо проговорил Кейн.

Равви развел руками.

– Воля клиента для нас закон, – он нажал кнопку пульта,  и на экране стоявшего перед ним монитора возникло лицо мужчины с зачесанными назад темно-русыми волосами и скрывавшей глаза черной полосой, идущей поперек лица, – взгляните, это прекрасный семьянин, известный ученый. Он читает лекции в университете и работает в солидной компании, выполняя работу, требующую самой высокой квалификации. Ни жена, ни дети, ни коллеги не догадываются, что по первому нашему требованию он сообщит нам любую секретную информацию, взорвет свою лабораторию, а в случае необходимости пойдет на смерть. В отличие от ваших «зомби» его не остановят ни страхи, ни сомнения.

Молодой Марван Асад нетерпеливо воскликнул:

– Это пока только слова, мистер Равви, нам хотелось бы убедиться в реальных результатах!

Возможно, это прозвучало излишне резко, но Равви с прежней готовностью кивнул.

– Вы правы, мистер Асад, совершенно правы, – на экране появилось юное девичье лицо, обрамленное темными волосами, глаза девушки были открыты и смотрели на мир с выражением грусти и некоторого любопытства, – представляю вам реальный результат. Эта девушка уже выполнила свое назначение. Она была неплохой виолончелисткой, играла в оркестре и имела немало почитателей своего таланта. Одним из них был человек, который мешал нашим клиентам. Он был большим любителем классической музыки и не пропускал ни одного концерта. Однажды во время антракта, когда оркестранты настраивали инструменты, она зашла к нему в ложу, опоясанная поясом, начиненным взрывчаткой, и нажала кнопку. Возможно, господа, вы читали об этом в газетах?

Лесли-Кейн бросил быстрый взгляд на Хусейна Асада, лицо того стало непроницаемым.

– Продолжайте, господин Равви.

 – Этот человек, – Равви вывел на экран изображение мужского лица восточного типа, – работал в сверхсекретной лаборатории, создающей биологическое оружие. Бактерия, переваривающая нефть, вы, конечно же, слышали, господа. Таких генетически созданных агентов – гамасов – великое множество. Наш агент сумел передать их в наши руки, но при этом ему пришлось пожертвовать своей жизнью – вынести бактерии можно было только в собственном теле.

– Для чего оны вам? – быстро спросил Орбелиани. – Вы используете оружие массового уничтожения? Но это может представлять опасность также и для клиента.

Тревога, прозвучавшая в его голосе, заставила Равви улыбнулся.

– Нет-нет, наши методы строго избирательны, я же говорил вам: мы используем только человеческий фактор. Однако переданные нам нашим агентом гамасы вызвали локальную экологическую катастрофу – они способны за короткий срок разрушить любой материал и вывести из строя самую мощную систему защиты. В результате наш клиент обошел на выборах своего соперника – тот отвечал за систему безопасности. Так что вам лично бояться совершенно нечего, дорогой мистер Мартини.

Легкая ирония Равви задела Орбелиани.

– Наша задача во много раз глобальней чьей-то победы на выборах, – холодно сказал он, –  поэтому мы желаем знать все подробности предстоящей операции.

Тон Равви неожиданно стал жесток:

– Во все подробности мы никогда не посвящаем клиентов. Но если вы, господа, хотите еще более веских доказательств наших возможностей, я вам их представлю. Предлагаю немного прогуляться.

Два автомобиля, проехав по извилистой горной тропе, остановились на широком заасфальтированном плато. Отсюда, как на ладони, видно было летное поле, светлой лентой тянулась взлетная полоса. Равви выбрался из машины, предложив гостям последовать его примеру, стоя у края плато, он указал на казавшееся серебряной игрушкой воздушное судно:

– Господа, вы узнали самолет, который готовится к взлету?

Марван Асад вгляделся и ахнул:

– Мой самолет!

Выхватив из кармана сотовый телефон, он начал лихорадочно нажимать клавиши. Остальные гости молчали, лица их выражали тревогу и растерянность.

– Что все это значит, мистер Равви? – резко спросил Арчибальд Кейн.

Равви изобразил удивление.

– Не понимаю, вы недовольны, господа? Вам хотелось получить более весомое доказательство наших возможностей? Я его сейчас представлю. Оставьте ваш телефон в покое, господин Асад, в пределах нашего острова связь на используемых вами частотах невозможна.

«Хусейн Асад», сверля Равви острым взглядом, медленно проговорил:

– Наш пилот не имел права поднимать машину в воздух без моего приказа. Или без приказа моего брата.

– Понимаю. Но, повторяю, господа, это всего лишь демонстрация, – Равви повернулся к Марвану, – следите, господин Асад, ваш личный пилот Эдди О’Коннор, который сейчас возглавляет экипаж, вопреки полученному от вас приказу, поднял самолет в воздух – таково было мое распоряжение. В сентябре Эдди О’Коннор был подвергнут психохирургической операции.

– Как? – испуганно пролепетал Марван, но Равви лишь пожал плечами.

– Неважно как. Следите. Видите ту гору – на западе острова? Объясню, что произойдет дальше. Полчаса самолет будет кружить над островом, но ровно в шестнадцать часов Эдди О’Коннор направит воздушное судно к горе, и самолет врежется в ее вершину. Прошу вас, засеките время, господа.

Испуг Марвана перерос в ужас, тон его стал почти умоляющим:

– Мистер Равви! Прошу вас, отдайте Эдди приказ вернуться.

Равви покачал головой.

– Демонстрация будет доведена до конца. Вам следует радоваться, господин Асад, вы ведь сейчас могли бы оказаться не на земле, а на борту этого самолета.

Рванувшись вперед, Марван вцепился в воротник Равви.

– Прекратите, слышите?! Это мой самолет, а Эдди – мой близкий друг, мы вместе учились в колледже!

Смуглолицый «Хусейн Асад», шагнув вперед, властно положил руку на плечо Марвана.

– Спокойно, брат! Господин Равви прав – опасно было бы доверять пилоту, который уже не хозяин самому себе.

Руки Марвана бессильно упали вниз и повисли вдоль туловища. Равви спокойно поправил воротник и доброжелательно улыбнулся.

– Мы сожалеем, что приходится лишать вас вашей собственности, господин Асад, но после того, как вы окончательно уверитесь в наших возможностях, все самолеты острова будут предоставлены к вашим услугам.

Наступило молчание, все взгляды устремлены были в небо и неотрывно следили за кружившим в небе самолетом, приближавшимся к роковой вершине, лишь Марван, закатив глаза, бормотал молитву. Он, казалось, не видел вспышки, озарившей небо в тот момент, когда самолет врезался в гору, и продолжал бормотать. «Хусейн Асад» жадно наблюдал за происходящим, глаза его горели, толстые губы были плотно сжаты.. Кейн криво усмехнулся.

– Лучшего доказательства нельзя было и придумать – жестоко, но наглядно.

Орбелиани достал платок и вытер лицо.

– Как мы можем быть уверены, что пилоты ваших самолетов тоже не подверглись психохирургической операции? – с кривой усмешкой спросил он.

Лицо Равви стало серьезным.

– Мы – честные бизнесмены, мистер Мартини, никогда не совершаем бессмысленных поступков и, тем более, никогда не причиняем вреда своим клиентам. Вы сами потребовали доказательств, и я их вам представил. Скажу без лишней скромности: нашими услугами все чаще пользуются правительства и спецслужбы – в конце концов, все постепенно начинают понимать, что любую работу должны делать профи.

С губ Орбелиани неожиданно сорвался смешок.

– Если не секрет, мистер Равви, взрывы домов в Москве – ваша работа? – бесцеремонно поинтересовался он.

– Мартини! – остановил было его Кейн, но Равви, поморщившись, отмахнулся.

– Разумеется, нет, безобразная работа! Доверь подполковник провести акцию с взрывами нам, а не умственно ограниченному Патрушеву, сотрудники ФСБ не опозорились бы так в Рязани. Более того, им не пришлось бы безрезультатно искать пресловутый «чеченский след» – достижения психохирургии позволяют сделать исполнителями людей любой национальности. Позвольте мне пофантазировать, господа, представьте себе, например, вооруженный отряд чеченцев-исполнителей в центре Москвы – внезапное нападение захват зданий с заложниками. И русским нет более нужды искать предлога для бомбардировки Грозного.

– Очень надеюсь, подполковник прибегнет к вашим услугам и позволит реализовать ваши фантазии, когда станет президентом, – проворчал Орбелиани, – русские мне неприятны на генетическом уровне. Однако я думаю, с доказательствами покончено? Потому что мне стало здесь немного не по себе.

Их доставили обратно в отель, в тот же зал для совещаний, секретарша принесла кофе и чай. Марван сидел, опустив голову и ни к чему не притрагиваясь. Равви незаметно наблюдал за лицами своих гостей.

– Мы прервали наш разговор, господа, – сказал он, – поскольку вы потребовали от меня представить доказательства. Предлагаю его продолжить.

Кейн взглянул на «Хусейна Асада» и  еле заметно кивнул.

– Насколько мне помнится, мы что-то говорили о фантазиях, – нарочито равнодушным тоном заметил он.  

– Человеческая фантазия не знает границ, порой она способна принять самые причудливые и нелепые формы, – добавил «Хусейн Асад», – однако вряд ли можно представить себе отряд исламских пилотов-экстремистов, направляющих свои самолеты на здания Пентагона и Нью-Йорка.

Взгляд его встретился со взглядом Равви, последний спокойно улыбнулся.

– Смею уверить, мы способны воплотить в жизнь любую фантазию, даже если это вызовет шквал «цветных» революций и волнений в странах Востока – как я уже говорил, мы глубоко аполитичны.

Через час соглашение было скреплено подписями представителей обеих сторон. И тогда человек в черных очках, наблюдавший за происходящим из своего кабинета, выключил монитор и вызвал по селектору секретаршу.

– Чемия уже здесь?

– Они с Васнером прибыли на остров два часа назад, сэр.

– Я хочу ее видеть. Васнер мне пока не нужен.

Когда Маргарита подходила к кабинету шефа, лицо ее было желтовато-бледным.

– Сэр, мадам Чемия здесь, – доложила секретарша и, пропустив Маргариту в кабинет, удалилась, плотно прикрыв за собой дверь. Шеф поднялся навстречу гостье и сжал ее руку.

– Рад вновь видеть вас, мадам. Надеюсь, вы хорошо перенесли полет?

– Все в порядке, сэр.

Опустившись в указанное им кресло, она сидела с холодным и несколько отрешенным выражением лица, пытаясь ни о чем не думать. Мелькнула мысль, что вряд ли ее собеседник может заметить беременность – фигура пока не изменилась, и прямой строгий костюм сидит хорошо. Счастье, что в последнее время ее окружают одни мужчины – если правильно одеваться, они могут и до девятого месяца ничего не заметить.

– Рад слышать, что ваша сестра и ее сын хорошо себя чувствуют, – любезно сказал шеф, желая ее приободрить.

– Благодарю вас, сэр, – механически ответила она.

– Я имею подробную информацию о последних результатах вашей работы, мадам, они блестящи. Все пациенты после проведенных операций прошли курс реабилитации и вернулись к своим семьям. Все они находятся под скрытым контролем наших наблюдателей, у большинства из них ритм жизни практически не изменился.

– Да, сэр. По словам наблюдателей, близкие отмечают у прооперированных лишь более спокойное поведение и некоторую обидчивость при дружеском подшучивании.

– Насколько я знаю, в сентябре и октябре вы работали со специалистами высоких квалификаций – конструкторами, программистами, пилотами, профессорами университетов. Все они продолжают работать, не утратив своих профессиональных навыков. Я искренне восхищен вашей работой, мадам, но хотел бы знать, кто из ваших коллег способен оперировать на столь же высоком уровне?

Вопрос застал Маргариту врасплох. Она пожала плечами и слегка замялась.

– Агапов и Ривкович работают неплохо, сэр.

– Да, я слышал о них, – с улыбкой подтвердил он. – Однако я также слышал, что после проведенных ими операций у пациентов наблюдается амнезия на некоторые отдельные эпизоды в прошлом, а у высококвалифицированных специалистов частично утрачиваются профессиональные навыки. Поэтому ту работу, которая предстоит вашей группе в ближайшее время, должны будете выполнить лично вы. Перед операцией все будущие пациенты пройдут тестирование у психологов, и вы сами определите, кто из них больше всего подходит для наших целей. Эти люди после операции должны вести обычную жизнь, но всегда быть готовыми выполнить наше требование.

Маргарита подняла глаза и пристально посмотрела в непроницаемые черные стекла.

– Я хочу знать, с какой целью проводится эта работа и каковы в будущем будут ваши требования к этим людям.

Шеф ответил не сразу. Во время затянувшегося молчания черные очки пристально разглядывали сидевшую перед ним женщину, наконец он холодно произнес:

– Странно, мадам, до сих пор вы никогда не задавали подобных вопросов. Вы просто работали, как того требует ваш контракт.

Одно плечо ее судорожно дернулось.

– Эдди О’Коннор. Я оперировала его в конце сентября – он совершал кругосветное путешествие со своей невестой и попал в аварию где-то на Байкале. Его доставили к нам – ему и его невесте сказали, что необходима госпитализация. Мне дали указание провести операцию, и я… я выполнила указание – его мозг был запрограммирован на выполнение приказа, отданного голосом, образец которого мне предоставили. Мы говорили с его невестой Делией Кент, я подтвердила, что у Эдди всего лишь легкое сотрясение, нет необходимости кому-либо сообщать о случившемся – его могли послать на дополнительное обследование, на время отстранить от полетов. Делия и Эдди поверили мне, оба были довольны – отстранение от полетов всегда влечет за собой существенное уменьшение заработка. А сегодня… сегодня на моих глазах самолет внезапно потерял управление и врезался в горную вершину. Мне сообщили, что за штурвалом находился пилот Эдди О’Коннор. Поэтому сейчас я и спросила вас: для чего?  

– Не понимаю, мадам, – тон шефа стал ледяным, – два года назад вы с Костенко спокойно демонстрировали нам ваших пациентов, которые, подойдя к краю пропасти, продолжали двигаться вперед – в бездну. С чем связана ваша нынешняя чрезмерная чувствительность?

– Я устала, сэр, мне хотелось бы, по крайней мере, год провести с сестрой, забыв о работе. Думаю, Агапов и Ривкович справятся без меня, а через год я опять смогу работать.

Ее собеседник какое-то время молчал, потом спокойно ответил:

– Вы сами понимаете, что это ребячество, мадам. Специалист вашего уровня не может не работать целый год, вы утратите профессиональные навыки.

У нее невольно вырвалось:

– Еще лучше, значит, больше я не буду работать.

Лицо шефа мгновенно окаменело.

– Вы очень умны и рассудительны, мадам, и я это высоко ценю. Вы можете в любой момент повидать вашу сестру, если захотите. Вы можете проконсультироваться с любым из светил мировой медицины, если плохо себя чувствуете. Однако прервать наше сотрудничество невозможно, и вы это знаете. Мне жаль, что приходится это вам напоминать.

Маргарита устало откинулась назад и прикрыла глаза чуть припухшими веками.

– Звучит, как угроза, – процедила она сквозь зубы. – Да, я это знаю. Я знаю, что если откажусь работать, то меня вряд ли выпустят отсюда живой. Но, главное, в ваших руках такой козырь, как моя сестра и ее сын.

– Тогда я не понимаю, в чем дело, мадам, – уже мягче сказал он, поднявшись, прошелся по кабинету и вновь сел. – В последний раз я видел вас в моем кабинете полгода назад. Вы были настроены оптимистично, о прекращении нашего сотрудничества и речи не шло. Я всегда относился к вам с глубочайшим уважением, Маргарита, мне казалось, что мы – единомышленники. Что произошло?

– Всему когда-то наступает предел, – сдавленно прошептала она, поднеся руку к горлу.

Какое-то время он изучающе разглядывал ее, потом кивнул.

– Вы действительно устали. Однако пути назад у вас уже нет, не стоит омрачать свою жизнь излишними сомнениями и рассуждениями. Сейчас мне нужно, чтобы вы работали, и вы будете работать. Идите.

Маргарита поднялась и вышла, не произнеся более ни слова. Она понимала, что сорвалась и вела себя глупо – ясней ясного, что они никогда не выпустят ее из своих лап. Выхода нет – речь идет о жизни Карины, Жоржика, Антона и… ее собственного будущего ребенка.

У входа ждала машина. В отеле, едва дойдя до кровати, Маргарита упала лицом вниз и почувствовала, что проваливается в черную яму. С губ рвалось имя Антона, усилием воли она заставила себя очнуться и замолчать – здесь, где за каждым ее шагом велось наблюдение, это имя опасно было произнести даже шепотом.

«Какое счастье – им неизвестно о нем, о ребенке, нельзя давать им в руки еще один козырь»

 Резко зазвонил телефон, рука ее нащупала трубку.

– Маргарита, – сказал Васнер, – я только что говорил с шефом, мы вылетаем обратно завтра утром, нам предстоит много работы. Машина придет в семь, будьте готовы. Однако, если вы устали или плохо себя чувствуете, мы можем отложить вылет, как скажете.

Тон его был ласковым, почти отеческим, от этого стало вдвойне тошно.

– Нет, – угрюмо буркнула она. – Завтра, так завтра.

Васнер облегченно вздохнул – меньше всего ему хотелось лишний день торчать на острове. Он только что провел несколько малоприятных минут в кабинете шефа, и тот настойчиво допытывался, что явилось причиной угнетенного состояния Чемия.

– Вы должны следить за каждым ее шагом, знать малейшую причину ее недовольства. Именно вы отвечаете головой за ее душевное и физическое здоровье, вам это понятно?

Черные очки угрожающе блеснули, и Васнер с величайшим трудом нашел в себе силы пролепетать:

– Да, сэр.

– Идите, – резко ответил шеф, – но знайте, что сегодня я вами недоволен. Очень недоволен. В ваших интересах, чтобы этого не повторилось.

Васнер вышел из кабинета, пятясь задом.  Каждая его жилка тряслась мелкой дрожью – ему было прекрасно известно, что бывает с теми, кто вызывает недовольство шефа дважды. Как же он ненавидел эту высокомерную рыжую бабу, от которой зависела его жизнь! И которой он теперь говорил медовым, полным заботы голосом:

– Если вам сегодня в течение дня что-то потребуется, Маргарита, то скажите, и я немедленно распоряжусь.

– Идите к черту! – буркнула она. – Мне требуется лишь пореже видеть вашу физиономию, и вы это прекрасно знаете.

Васнер ответил ей почтительным смешком, но Маргарита его уже не услышала – она бросила трубку.

Глава двенадцатая

Перед отъездом из Швейцарии Лилиана позвонила отцу в Лозанну и кротким голосом послушной девочки сказала:

– Хотя тебе уже, конечно, известно о решении жюри, папа, но ты ведь всегда требовал, чтобы я лично докладывала тебе о том, что касается наших общих дел. Так что можешь меня поздравить – это намного больше того, на что мы все рассчитывали.

Филев неопределенно хмыкнул.

– М-да. Конечно, я в курсе – Андрей приезжал в Лозанну и лично поставил меня в известность. Я посоветовал ему – и тебе тоже советую – проявлять осторожность. Местные газеты пишут очень лаконично, но в одной французской газетенке проскользнула заметка пикантного содержания – относительно Насти и этого Дональда.

– Хорошо, папа, мы будем соблюдать осторожность. Как мама?

– Что я могу сказать? Жаль, что ты уже почти месяц в Швейцарии, а лишь в первый раз решила нам позвонить. Мама очень обижена.

– Можно мне с ней поговорить?

– Видишь ли…

– Понятно, я плохая девочка и со мной не хотят разговаривать. Но, папа, согласись, что я тоже имела право обидеться после всего, что вы мне наговорили. Кстати, хочу сообщить, что у Тани все хорошо, Илья в мое отсутствие заходил к ней, и они прекрасно поладили. Так что я была права – контакт отца с дочерью налаживается, и вы должны этому радоваться.

– Да, Андрей нам это тоже сообщил. И, тем не менее, мы с мамой советуем тебе проявить осторожность. Так просто ничего не бывает.

– Ладно тебе, папа! Причем тут осторожность, разве это не естественно, что отца тянет к дочери?

– Мы с мамой прожили на свете достаточно долго и знаем, что у мужчин любовь к своему ребенку не вспыхивает так сразу. Он не проявлял никакого внимания к Тане, пока жил здесь, он ни разу за все эти годы не пожелал ее увидеть, а теперь вдруг… Нет, этот тип себе на уме.

– А я теперь тоже понимаю, – вне себя закричала Лиля, – я теперь прекрасно понимаю, что все это было из-за вас! Вы с мамой всегда старались вмешаться в нашу жизнь и все испортить! Ты и теперь на каждом шагу меня выслеживаешь – делаешь вид, что заботишься о моей безопасности, постоянно вокруг меня твои люди. Илье это никогда не нравилось. Все, теперь я сама о себе позабочусь, и дайте мне жить без вашей опеки, а то я вас скоро возненавижу!

– Делай, как знаешь, – холодно ответил Филев, – больше я не скажу ни слова. Моих людей рядом с тобой тоже больше не будет, ты прекрасно можешь сама позаботиться о своей безопасности. Звони, когда возникнут проблемы по существу дела.

– До свидания, папа, – уже спокойней отозвалась она, – сегодня мы вылетаем в Москву, вам с мамой счастливо оставаться.

Их самолет прибыл в Москву довольно поздно, и домой Лилиана добралась около одиннадцати вечера. Она начала с того, что во всех подробностях расспросила Лидию Михайловну о встрече Тани с отцом. Старая учительница отчаянно хотела спать – в отсутствие хозяйки дома они обычно ложились в девять вечера – и изо всех сил подавляла желание зевнуть во весь рот. Тем не менее, она считала себя обязанной представить своей работодательнице подробный доклад, поэтому добросовестно изложила Лилиане все, что прежде сообщила Виктории Пантелеймоновне, и даже более того:

– Вчера Илья Семенович опять позвонил, – взгляд старой учительницы оживился, а тон стал немного заговорщическим, – очень, как я почувствовала, хотел увидеть Танечку, но сюда прийти наотрез отказался. Как я поняла, ему вообще не хотелось афишировать свой визит – он словно бы боится чего-то.

Лиля ласково улыбнулась и кивнула.

– Мой муж вообще несколько замкнут. Кроме того, вы ведь понимаете – он опасается той женщины, своей любовницы. Знаете, давайте делать вид, что я ничего не знаю о его визитах, как вы считаете? Сами входите с ним в контакт, раз он вам доверяет. Если он захочет встретиться с дочкой где-то в другом месте, я буду это только приветствовать.

Лидия Михайловна смутилась и слегка помялась.

– Я как-то не решилась вам сразу сказать, но раз вы сами… Дело в том, что мы вчера вечером ездили в зоопарк – я, моя Алина с ребенком и Таня, – там встретились с Ильей Семеновичем. Я… ну, я в разговоре упомянула, что мы там будем, и он нас ждал. Мы с Алинкой и Толиком побродили отдельно – зверей посмотрели, на колесе покатались, сфотографировались, – а Таня с отцом в это время вдвоем погуляли. Мы с ними часа через два встретились у входа. Не знаю уж, что они там обсуждали, но она вся сияла, ее не узнать было. Потом она мне, как бы мимоходом, сказала: «Я, наверное, скоро всегда буду с папой, он мне сам сказал». Не знаю, вы меня, может, и ругать будете, что я ее повела.

Лицо Лили вспыхнуло, потом побледнело. Наклонившись вперед, она схватила крупную руку старушки и стиснула ее ладонями.

– Лидия Михайловна, милая, я вам так благодарна за все, что вы делаете! Каждый раз, когда он пожелает ее увидеть, идите ему навстречу, каждый раз! Пусть сам решает, я не стану ему мешать, не стану на него давить – в конце концов, он поймет, что из себя представляет та женщина, и где его настоящая семья.

– Вам, конечно, лучше знать, сделаю, как скажете, – коротко ответила Лидия Михайловна, показывая всем своим видом, что не желает вмешиваться в личные дела родителей своей ученицы. – Да, Лилиана Александровна, я хотела поговорить с вами насчет своей Алины. Мне кажется, она плохо справляется с работой. Думаю, до конца месяца пусть отработает то, что вы нам уже оплатили, а там вам лучше подыскать настоящих работниц.

Лилиана изумилась до крайности.

– Почему вы так считаете? Лично у меня претензий к вашей дочери нет – квартира в порядке. Если ей трудно готовить и убирать, я подыщу кухарку.

– Да не в этом дело, – учительница слегка помялась, – она у меня просто не очень приспособлена к домашнему хозяйству, понимаете? В прошлый раз Виктория Пантелеймоновна заходила – сделала замечание, что не очень хорошо убрано. Сейчас вот тоже – Алинка спит, а надо бы было встать и подать вам ужин, вы ведь с дороги. В холодильнике-то все есть, все готово, я сама сейчас разогрею…

– Боже, какая ерунда, Лидия Михайловна, дорогая! – Лиля всплеснула руками. – Да моя горничная сейчас все сделает и подаст, сидите, пожалуйста! И на Викторию не обращайте внимания – видели бы вы, что у нее на даче творится, во что она дом превратила с этими своими собаками! Вы поймите, для меня важней всего, чтобы Таня находилась в доброжелательной семейной обстановке, это сейчас самое главное! Она сказала мне по телефону, что обожает вашего внука – это просто прекрасно!

Лидия Михайловна с сомнением покачала головой.

– Ну, не знаю, не знаю, – не удержавшись, она зевнула. – Ох, простите, пожалуйста.

Лиля поднялась и с милой улыбкой извинилась:

– Это вы меня простите – не даю вам спать. Ладно, пойду поцеловать Таню и тоже лягу. Она уже, наверное, десятый сон видит, но я очень уж соскучилась.

– Ничего, идите, не разбудите – она крепко спит, – Лидия Михайловна тоже поднялась.

Однако, Таня, знавшая, что мать должна нынче приехать, в этот вечер долго ворочалась, засыпала и просыпалась. Как раз тогда, когда сон окончательно смежил ей веки, Лилиана вошла в спальню и наклонилась над дочерью.

– Мамочка! – руки девочки поднялись, но глаза никак не хотели открываться, и она сонно прошептала: – Мамочка, ты знаешь, ко мне папа приходил! Он такой красивый – он красивее всех на свете!

Руки ее упали, и тут же окончательно нахлынул крепкий сон. Лиля, глядя на уснувшую дочь, нежно прошептала:

– Конечно, детка, твой папа лучше и красивее всех на свете. И он к нам вернется.

Давно уже госпоже Лилиане Шумиловой не было так хорошо и спокойно. Возможно, что никогда прежде ей не снились такие приятные сны, как в эту ночь. Утром следующего дня она поехала на фирму, пожимая руки встречавшимся ей сотрудникам, доброжелательно говорила:

– Здравствуйте, здравствуйте. Видите – приехала, и сразу куча вопросов, которые не разрешить в домашней обстановке. Пришлось заехать.

При виде Ильи глаза Лили вспыхнули от счастья. С ним она здороваться не стала. Действительно, для чего здороваться с мужем, с которым они счастливо провели всю нынешнюю ночь и расстались не больше часу назад? Так, во всяком случае, должны были думать окружающие – госпожа Шумилова не желала, чтобы ее считали брошенной женой. Илье было неловко от откровенно нежного взгляда законной супруги, он сдержанно сказал:

– Пойдем ко мне в кабинет, Лиля, я сообщу тебе все, что ты хочешь знать.

Как только они оказались наедине, Лилиана резко повернулась и прижалась к нему всем телом, ее руки по-кошачьи легли ему на плечи.

– Ты стал таким серьезным, Илюша!

Торопливо отстранившись, Илья подошел к своему столу и опустился на стул.

– Ты хотела узнать, как дела на твоей фирме? Садись, я введу тебя в курс дела.

Рассмеявшись, она упала в кресло.

– Ладно, вводи, я жду. Кстати, я еще не видела твоего доклада о поездке в Германию.

– Я уже переслал доклад о поездке твоему отцу, ты можешь прочитать его в любое время, а сейчас мы работаем над другими заказами. Хочешь ознакомиться?

 Лилиана чуть наклонилась вперед, и ноздри ее шевельнулись, а во взгляде мелькнуло странное, чуть хищное выражение.

– Пока нет, сейчас я хочу еще раз во всех подробностях услышать об этом деле с хакером, укравшем деньги. Мне интересно, на чем ты сумел его подловить. Видишь ли, у меня возникла идея – создать дочернюю фирму, которая займется исключительно хакерами. Как ты считаешь?

Илья слегка поморщился.

– Ну… в общем, идея хорошая, но игра не стоит свеч. Если говорить честно, то умных хакеров очень мало, в основном они занимаются мелким хулиганством – запускают вирусы на компьютеры пользователей или снимают деньги со счетов мобильных систем связи. Я тут разработал программу-ловушку, она сразу обнаружит такого хулигана.

То, что он вежливо отверг ее предложение, Лилю не обидело.

– Не буду с тобой спорить, ты у меня гений. Что ж, приведи в товарный вид твою программу-ловушку, там будет видно. Кстати, Илюша, я была так занята проектом, что не успела спросить: почему ты доверил немцам самим закончить работу, а не довел ее до конца? – она слегка прищурилась. – Что у тебя были за дела, что ты так спешил вернуться в Москву?

– Мне там уже нечего было делать, – холодно ответил он, – Антонио Скуратти – прекрасный специалист, мы постоянно держим связь. Кстати, где-то до Нового года он будет в Москве – ему нужна кое-какая консультация. Скоро мы этого крутого парнишку-хакера вычислим и займемся поиском денег.

– Интересно. Что ж, сделай специально для меня распечатку – хочу знать все нюансы работы этого, как ты говоришь, парнишки. Все до мелочей, на чем он прокололся, как на него вышли.

Хмыкнув, Илья пожал плечами.

– Как скажешь, хотя не понимаю, зачем тебе это. Собираешься воровать деньги с чужих счетов?

Лилиана рассмеялась, нежно и весело.

– Любимый, а если и так? Неужели ты мог бы меня разоблачить?

– Да нет, если тебе это доставит удовольствие и принесет душевный покой, я буду только рад – воруй.

– Понятно: воруй, но не мешай мне жить, как я хочу. Да, любимый? – ее смеющийся взгляд ласкал его лицо.

Он отвернулся и ответил ничего не выражающим голосом:

– Хорошо, я сегодня же перешлю тебе на компьютер всю информацию.

– Спасибо. Как твой сын?

Илья, продолжал смотреть в сторону.

– Спасибо, все хорошо.

Лиля все улыбалась, а глаза ее лучились нежностью и пониманием.

– Я рада. Что бы там ни было, но ведь они с нашей дочерью – брат и сестра. Я была бы счастлива, если б в будущем ты хотя бы изредка давал им возможность видеться.

– Давай, не будем к этому возвращаться, Лиля, – устало проговорил он.

– Как хочешь, любимый. Я это к тому, что, если ты когда-нибудь захочешь, я не стану препятствовать. Таня очень любит тебя, она была бы счастлива…

– Перестань, – Илья скрипнул зубами, – лучше никогда не говори об этом, Лиля!

– Нет, так нет, – легко согласилась она. – Наверное, через неделю мне нужно будет опять на какое-то время уехать – на этот раз в Сибирь. Ты ведь слышал, что наш проект выиграл первую премию, и мы начинаем строительство новой клиники?

– Да, дядя Андрей мне звонил.

– Кстати, он сказал тебе, что они с Ингой тоже едут в Умудск? Такое счастье, что им теперь не нужно ломать голову из-за Насти – девчонка пристроена, и отлично. Я всегда говорила, что она отстает в умственном развитии и опережает, в чем не надо. Так что, если ты хочешь увидеть нашего дорогого дядю до отъезда, то сегодня-завтра забеги к ним.

Он непонимающе на нее уставился.

– Подожди, о чем ты? Что значит Настя «пристроена»? Куда?

Лиля немедленно изобразила удивление.

– Как, любимый, тебе не сообщили? Не может быть! Хотя, наверное, дядя Андрей не хотел говорить по телефону – мы ведь решили этого не афишировать, пока она не окончит школу. Неудобно все-таки – дочь депутата, а ведет себя подобным образом. Ужас! Впрочем, я не люблю сплетничать, пусть дядя Андрей сам тебе все расскажет.

Она поднялась, делая вид, что собирается уйти, но Илья мгновенно оказался рядом и схватил ее за плечо.

– Говори, раз начала! Что с Настей?

На лице Лили вновь заиграла нежная улыбка, и она, быстро наклонив голову, коротко коснулась губами державших ее плечо пальцев мужа.

– Любимый!

Он отдернул руку и поспешно отступил.

– Говори!

– Скажу, конечно, ты только не волнуйся, – она села и с удовольствием откинулась на спинку кресла. – Как мягко, я так рада, что мы выписали из Италии эти кресла! Так вот, дело в том, что эта девчонка даже в Швейцарии ухитрилась натворить дел – удрала из гостиницы, спуталась с каким-то мальчишкой, и дело дошло до того, что пришлось в срочном порядке сочетать их браком.

Илья, ошеломленный новостью, тоже опустился на стоявший за его спиной стул-вертушку.

– Браком? Настя что… беременна?

Лилиана небрежно пожала плечами.

– Какая разница, дело не в этом – ее с этим мальчишкой застукали газетчики, и получилась очень некрасивая история. Видишь ли, отец мальчишки – известный человек, дядя Андрей, как ты понимаешь, тоже официальное лицо, депутат. К счастью, удалось все уладить, замять неловкие моменты.

– Я не совсем понял, какие моменты? Хотя, ладно, я сегодня же к ним заеду и все выясню. Настя сейчас в Швейцарии?

– Они с Дональдом приезжают сегодня вечером. Отец мальчишки купил для них особняк в Москве, но, думаю, в ближайшее время тебе не стоит делать им визит – в медовый месяц молодым хочется уединения, сам понимаешь. Учти, дядя Андрей пока не желает, чтобы об этом браке знали посторонние – Настя ведь еще учится в школе, и ему неловко. Господи, бывают же такие легкомысленные вертихвостки, – она выразительно закатила глаза и покачала головой, показывая, как ее шокировало поведение юной родственницы.

Илья не стал больше ни о чем спрашивать, с застывшим лицом глядя поверх головы Лили, он холодно кивнул.

– Хорошо, спасибо за информацию. Думаю, дядя Андрей объяснит мне все остальное.

Посмотрев на часы, Лиля поднялась.

– Мне пора, любимый, ты проводишь?

– Да, разумеется.

В вестибюле, обменявшись парой слов с несколькими сотрудниками, она уже возле самой двери неожиданно повернулась к Илье и поцеловала его в губы.

– До встречи, милый.

Он шарахнулся в сторону и пробормотал что-то невнятное. Изящно помахав рукой окружающим, Лилиана очаровательно улыбнулась и, выйдя из здания, села в свою машину. По дороге в офис, стоя в пробке, она вытащила мобильник и, отыскав в его памяти нужный номер, нажала клавишу. В ответившем ей после первого же гудка мужском голосе звучали нотки угодливости:

– Лилиана Александровна? Рад вас слышать.

Диалог их был краток, она спросила, не став ничего объяснять:

 – Когда вы можете подъехать ко мне в офис, Кордунов?

Он ответил, не задавая лишних вопросов:

– С учетом пробок, мне потребуется двадцать три минуты.

Через четверть часа Лилиана добралась до своего офиса, а спустя восемь минут секретарша Тата впустила в кабинет госпожи Шумиловой невысокого человека с неброской внешностью. Не тратя времени на лишние приветствия и объяснения, Лилиана указала ему на стул и положила на стол дискету. Он сел, всем своим видом выражая готовность слушать.

– Я хочу, Кордунов, чтобы двое ваших людей немедленно вылетели в Берлин и начали следить за человеком по имени Антонио Скуратти, вся информация о нем имеется на этой дискете. В ближайшее время Скуратти прибудет в Москву, и с этого момента я хочу с точностью до минуты знать о каждом его шаге.

Он кивнул.

– Будет сделано. Это все?

– Пока все, дополнительные распоряжения вы получите, когда Скуратти будет в Москве.

Положив дискету в карман, Кордунов вышел – также спокойно и неторопливо, как вошел. Проводив взглядом его спину, Лилиана взглянула на часы и удивилась тому, как быстро летит время – стрелки показывали четыре. Еще утром она запланировала к вечеру заехать в клинику, поэтому решила отложить все остальные дела на следующий день.

Антон Муромцев как раз заканчивал вечернюю пятиминутку, когда госпожа Шумилова, постучав, но, не дождавшись ответа, вошла в его кабинет. Продолжая говорить по селектору, он указал ей на кресло и был несколько удивлен тому, что на лице хозяйки клиники не мелькнуло обычного в таких случаях недовольства – наоборот, она дружелюбно кивнула и, удобно усевшись, небрежно махнула рукой:

– Не спеши, я подожду.

Давая указания дежурному врачу относительно больной, прооперированной по поводу кисты яичника, Антон поглядывал на вытянувшую ноги Лилю и не переставал изумляться почти ласковому выражению ее лица. Наконец он закончил и, отключив селектор, с непроницаемым лицом повернулся к ней.

– Весь к твоим услугам, госпожа владелица. Кстати, я велел бухгалтеру переслать тебе финансовый отчет за последний месяц. Ты его уже просмотрела?

Она небрежно пожала плечами и легонько постукала пяткой о пол.

– Я просмотрю позже, сегодня было очень некогда. Надеюсь, все в порядке?

К ее удивлению Антон смутился.

– Да как сказать… Короче, если ты решишь меня уволить, то не стесняйся – я нарушил одно из твоих главных распоряжений.

– Какое именно? Ты их всегда столько нарушал, что я уже со счета сбилась.

– Не предоставлять пациенткам услуги в кредит. Два дня назад в отделение патологии поступила новая пациентка – Екатерина Максимовна Баженова. Я сам оплачу ее пребывание в клинике, но не сразу. Ты можешь приписать эту сумму к той, что я тебе должен и начислять на нее те же проценты.

Лилиана изумленно вскинула брови.

– Катя Баженова? Она беременна? Так она вышла замуж?

– Нет-нет, она не замужем. Но я наблюдаю ее беременность. Два дня назад у нее обострился токсикоз, и я решил, что удобней, если она будет у меня на глазах. Твоей любимой бухгалтерше я сказал, что оплата произведена через банк, и деньги поступят в течение нескольких дней, но как раз сейчас ни у нее, ни у меня…

Он запнулся, а Лилиана неожиданно рассмеялась.

– Что с тобой, Антон? Ты так оправдываешься – я никогда не видела тебя таким смущенным! Это твой ребенок?

– Понимаешь, не знаю, как бы это тебе объяснить…

Лилиана насмешливо прищурила глаза.

– Хорошо, не объясняй и не красней – это ваши проблемы, и я не вмешиваюсь. Конечно, я понимаю, почему ты не хочешь оформить ваши отношения – Катя особо не блещет внешними данными, пресная, а ты избалован женщинами. Хотя, если с другой стороны, то она из хорошей семьи, скромная, воспитанная, будет прекрасной матерью твоему ребенку – ты ведь не станешь от него отказываться?

Ее благодушная болтовня разозлила Антона, и ответил он довольно резко:

– Когда мне нужен будет твой совет, Лиля, я пошлю запрос на трех страницах, а пока не морочь голову и скажи: ты даешь кредит или нет?

Она весело улыбнулась.

– Конечно, даю, неужели же я могу отказать моему любимому главному врачу? Ты ведь чего доброго уйдешь работать в другую клинику. Что я, бедная, стану тогда делать?

– Благодарю. Думаю, к лету полностью с тобой рассчитаюсь.

– Рассчитаешься, когда тебе будет угодно, дорогой, я тебя не тороплю, думаю, моя клиника не обеднеет. В конце концов, ты ведь, помимо всего, самый близкий друг моего мужа – он очень тебя любит, и я не могу с этим не считаться.

Антон неопределенно хмыкнул.

– Ну, если так. Благодарствую, госпожа владелица, ты возвращаешь мне веру в человечество. Или я просто попал под хорошее настроение, а завтра все изменится?

Закинув ногу за ногу, она хрустнула пальцами.

– У меня действительно хорошее настроение, Антон, и не пытайся мне его испортить.

– Ах, да, проект! Забыл поздравить тебя с первой премией, ты уж извини.

Выпрямившись, Лиля посмотрела ему в глаза.

– Спасибо, но дело не только в этом. Виктория, когда звонила в Швейцарию, рассказала дяде Андрею о вашем с ней разговоре. Он отругал ее за бестактность – она не имела никакого права разговаривать с тобой подобным образом, и я с ним полностью согласна. Так что извини.

Антон с философским видом пожал плечами.

– Мне кажется, из всего, что мне довелось услышать за последние месяцы, это были еще не самые бестактные речи.

– Я понимаю, дорогой, – голос ее зазвучал подозрительно нежно, – я тоже не всегда вела себя корректно. Тем не менее, ты все-таки поговорил с Ильей, разве не так? Ведь это после вашего разговора он решил навестить Таню? – она с сочувствием смотрела на внезапно побледневшего Антона. – Я знаю, для тебя это было нелегко, дорогой, это была большая жертва с твоей стороны, но ты верно рассудил: душевный покой девочки важнее всего. Не считай меня такой уж бессердечной, Антон, дорогой, я понимаю, как ты относишься к… моей дочери, но ведь очень скоро Катя родит тебе ребенка, ты отдашь ему всю свою любовь.

От тона, каким произнесены были эти слова, его прошиб холодный пот.

– Понимаешь, Лиля, я… я…

– Не объясняй, Антон, я все понимаю, и ты понимаешь: главное, чтобы Тане было хорошо. Ты не представляешь себе, до какой степени она сейчас счастлива – два дня назад он ходил с ней в зоопарк, и она теперь даже во сне говорит об отце!

– Лиля… Поверь, когда Виктория сказала… Я сам страдал, понимаешь? Поверь, я страдал и хотел лучше для девочки, я…

С его языка рвалось:

«Я только хотел увидеть свою дочь и утешить, не хотел, чтобы она тосковала в одиночестве, поэтому и зашел ее навестить. Разве мог я предположить, что Таня даже в лицо не знает того, кто считается ее законным отцом? И что я мог поделать, когда она бросилась ко мне на шею?»

 Потом он представил себе лицо Лили, искаженное страданием и яростью – таким оно стало бы после этих слов, – ее мучительно кривящиеся губы. Представил и, похолодев от ужаса, умолк, а она все говорила и говорила, светясь от радости:

– Гувернантка с ним в прекрасных отношениях, думаю, они с Таней будут часто встречаться. Хотя Илья, наверное, тебе все рассказал, да? Он ведь доверяет тебе и очень прислушивается к твоему мнению. Скажи мне честно, Антон, неужели для девочки не лучше будет расти в нормальной семье – с отцом и с матерью?

Антон, чувствуя, что уже не владеет собой, закрыл глаза, откинулся на спинку стула и судорожно проглотил вставший в горле ком.

– Перестань, Лиля, мне надоело слушать чепуху, которую ты несешь!

Прозвучало это грубо, но она ничуть не обиделась.

– Почему же, дорогой? Или ты против хорошей дружной семьи? О, я и забыла, что ты у нас убежденный холостяк! Хотя возможно, все изменится, когда Катя родит тебе ребенка. Честно, Антон, женись на ней, а? Она такая тихая, не думаю, что, если ты захочешь развлечься на стороне, она станет тебе особо мешать. К тому же, в твоем возрасте уже несолидно быть холостым – всегда будут слухи, сплетни. Представляешь, даже эта вертихвостка Настя Воскобейникова намекнула, что ты пытался ее соблазнить.

Антон даже подпрыгнул на месте.

– Что?! Ты что городишь?

– О, да ты ведь ничего не знаешь! – Лилиана насмешливо и изящно пошевелила в воздухе пальцами правой руки. – Хорошо, я тебе расскажу, но только строго конфиденциально, дядя Андрей просил с посторонними этого не обсуждать, но ты ведь не посторонний. Короче, несколько дней назад эта маленькая б… вышла замуж – в Швейцарии за сына Бертрама Капри. Это тот самый миллиардер, который объявил конкурс на лучший проект.

– Ты шутишь?

– Ничуть. История такова: журналисты сфотографировали их с этим мальчишкой, когда они трахались где-то на природе. Снимки были весьма пикантными, вышел страшный скандал. Пришлось срочно вести их в мэрию, но эта потаскушка вместо того, чтобы сказать «спасибо», еще и упиралась – вопила, что влюблена в тебя, несла какую-то ерунду. Дяде Андрею пришлось даже проявить строгость. Конечно, ни я, ни он ей не поверили, мы прекрасно знаем, что ты при всем своем легкомыслии не связываешься с нимфетками, но пришлось пережить не очень приятные моменты. Однако из-за ее криков, думаю, в ближайшем будущем тебе лучше не появляться около нее – ее муж Дональд невероятно ревнив, а эта идиотка столько напридумывала о своей любви к тебе, что даже неловко.

Лицо Антона застыло, ничего не выражающим голосом он заметил:

– Итак, Настю насильно выдали замуж, а независимое жюри присудило вам первый приз. Что ж, новости – лучше некуда.

Лилиана слегка смутилась.

– Не понимаю, причем тут приз? Жюри, состоявшее из высококвалифицированных специалистов, присудило нам приз за наш проект.

– Хорошо, где в настоящее время находится Настя? Я хотел бы с ней каким-то образом связаться.

Она взглянула на наручные часики.

– В настоящее время? Думаю, молодые уже в Москве. Но, повторяю, тебе не стоит там появляться, пока не уляжется впечатление от ее нелепых рассказов о ваших отношениях. Пусть пройдет время. Дядя Андрей, кстати, того же мнения.

– Но Настя ведь должна окончить школу, разве нет?

– Конечно, она будет учиться – дядя Андрей решил, что в школе никто не должен знать о ее браке. Ему самому все это крайне неприятно – общественность неодобрительно относится к бракам школьниц, хотя такое случается все чаще и чаще. Разумеется, никаких интервью, никаких репортеров. Капри купил молодым особняк недалеко от дома Воскобейниковых, и Инга сможет в любое время увидеть свое обожаемое чадо.

– Не понял. Так Настя не будет жить с родителями?

Лилиана с шумным вздохом закатила глаза.

– Ах, боже мой, дорогой, что за вопрос, сразу видно, что у тебя нет семьи! Конечно же, она будет жить со своим мужем, а как же иначе? Но особняк, я тебе скажу, прекрасный – какой-то князь еще при Екатерине Второй выстроил его для своей любовницы-цыганки. Во время революции, правда, там половину разрушили, но в тридцатые годы восстановили – даже устроили что-то вроде музея для школьников.

– И этот миллиардер сумел купить музей?

– Ну, музей – это уже из области современных преданий. Года два назад один провинциальный губернатор приезжал в столицу развлечься со своей дамой сердца, и для них в этом дворце префектура устроила банкет. За столом губернатор довольно много выпил, и внезапно ему пришла в голову идея перещеголять средневекового князя и превратить особняк в гнездышко для любимой женщины. Он тут же за столом договорился с официальными лицами, и через считанные дни княжеский дворец превратился в «строение под снос». Губернатор его выкупил на имя любовницы, обнес каменной оградой, переустроил на современный лад – сауна, парк, подземный гараж и прочее. Надолго расслабиться там они, правда, не успели – губернатора не так давно сняли и посадили, а его дама в срочном порядке решила продать особняк и отчалить за рубеж. Только ведь хоромы за двадцать миллионов баксов на рынке не продашь, а продешевить она тоже не хотела, и тут как раз совпало – Капри велел своему поверенному приобрести дом для любимого сыночка. Торговаться он, естественно, не стал, потому что для него двадцать миллионов – копейки. Короче, в момент оформили сделку, привели особняк в порядок, а сегодня молодых должны были прямо из аэропорта туда привезти. Как видишь, деньги в этом мире решают все.

Антон, у которого внезапно заныли виски, провел рукой по лбу.

– Вижу. Ладно, спасибо за интересный рассказ о князьях и дворцах, Лиля, советую приобрести такой же экзотический дом – ты будешь очень неплохо смотреться на его фоне.

– Можно было бы, конечно, но его хлопотно содержать. К тому же, я привыкла к своей квартире в экологически грязном районе, и она достаточно обширна. Если Илья захочет вернуться…

Ее голос дрогнул, и Антон поспешил вернуть ее на землю:

– Не будем об этом говорить. У тебя все?

– Нет, я хотела поговорить о закупках диагностического оборудования для сибирского филиала клиники – ты ведь лучший в стране специалист, как утверждает дядя Андрей.

– У меня очень болит голова, я сейчас не в состоянии что-то обсуждать, извини, – он опять потер лоб.

Внимательно взглянув на него, Лилиана поднялась.

– Да, ты неважно выглядишь, прими анальгин. Хорошо, приезжай ко мне в офис – завтра после обеда. Так, наверное, даже лучше – я приглашу Ючкина, мы вместе все обсудим. Лечись.

Как ни странно, но Антон решил последовать ее совету – проглотил две таблетки анальгина, улегся на диван и постарался ни о чем не думать. Однако в голове против воли вновь и вновь вспыхивало воспоминание о телефонном разговоре с Алешей – тот звонил два дня назад и был сильно подавлен.

«Антон Максимович, неужели Настя до сих пор не вернулась?»

«Они должны прилететь завтра или послезавтра, как мне говорили»

«У меня почему-то очень неспокойно на душе – какое-то предчувствие»

Его слова рассердили Антона, он даже прикрикнул:

«Предчувствие, наитие. Иди к гадалке со своими предчувствиями, что ты ко мне звонишь?»

«Извините, – немного обиженно, но очень вежливо ответил на это Алеша, – я понимаю, что вы заняты, не стану вас больше беспокоить. Сообщите мне, если вам не очень трудно, когда будут новости»

Тихий стук в дверь прервал его мысли, Катя осторожно заглянула в приоткрывшуюся щель.

– Можно, Антон? Ты не спишь?

– Не сплю, заходи, садись.

Сестра присела на стул, заботливо спросила:

– Ты не болен? Лилиана, наверное, подняла скандал из-за того, что ты положил меня сюда, да? Я же говорила, что мне лучше лечь в городской роддом.

– Нет, с этим порядок, – Антон спустил ноги с дивана, тряхнул головой, и боль вдруг ушла. – Фу, чуток полегчало. Нет, насчет тебя все нормально – она решила, что это мой ребенок, и даже сделала несколько пикантных намеков. Кстати, у меня с ее подачи родилась идея – наверное, будет лучше всего, если я запишу Женьку на свое имя.

Катя уже выбрала для ребенка имя – Евгений. Или Евгения, потому что пол ребенка она собиралась определить не раньше декабря – где-то вычитала, что УЗИ в первые месяцы вредно действует на плод. Неожиданное предложение Антона ее смутило.

– Не знаю, а если вдруг…

– Если вдруг твой Стас объявится, то советую гнать его в три шеи! Пойми, дурочка, он способен изгадить всю жизнь – и тебе, и ребенку. Если же в будущем ты встретишь хорошего человека, полюбишь его, и он захочет усыновить Женьку, то мы быстро уладим все формальности.

Отвернувшись, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы, она горестно сказала:

– Ты, Антоша, рассуждаешь, как… как старик – будто все знаешь наперед, все у тебя выходит так гладко. Только я… я никак не могу его забыть. Наверное, из-за того, что он у меня был первым и единственным. Еще недавно казалось, что забыла, а теперь опять… Нет! Ничего не говори, не ругай, что у меня нет гордости – таким, как я, которые без шарма, можно и без гордости.

– Ладно тебе, не расстраивайся, – он погладил ее по голове и решил сменить тему, – лучше послушай, что мне рассказала Лилька, и скажи, что делать.

Слушая брата, Катя от изумления открыла рот, потом спохватилась и захлопнула его, звонко щелкнув зубами.

– Не вздумай ничего говорить Алеше, – предупредила она, – ты же знаешь, что Лилька всегда половину врет. Когда он тебе позвонит?

– Вообще-то, он попросил меня самого позвонить, но думаю… Завтра, наверное, он не выдержит – снова позвонит. Так ты считаешь, что ничего не нужно говорить?

– Не нужно. Если позвонит, скажи, что ничего пока не знаешь.

Антон ощутил некоторое облегчение – словно он переложил на плечи сестры часть своих неприятных обязанностей.

– Ладно, что сейчас обсуждать, будет день – будет пища. Иди спать, Катюша, я тоже хочу лечь – домой сегодня не поеду, переночую в клинике.

– Ладно, – она поднялась, – так запомни: если Алеша завтра позвонит, ничего не говори.

Однако Алеша не позвонил – ни на следующий день, ни потом. Каждый день он подъезжал с утра к Настиной школе, номер которой узнал от Антона, и провожал глазами торопившихся на занятие старшеклассниц. В тот день, когда они с Настей вновь увиделись после долгой разлуки, ее привез белый мерседес, и за рулем был не дядя Петя, а высокий человек атлетического сложения. Он выскочил, почтительно распахнул дверцу, и Настя выбралась из автомобиля, тряхнув светлой головкой. Еще один парень оказался рядом с ней, а другой забежал вперед, открыв школьную калитку.

На Насте были черные вельветовые брючки и блестящая курточка, из-под которой выглядывал белый свитерок. Вела она себя как-то странно – двигалась, словно робот, неподвижно глядя прямо перед собой застывшими глазами. Алеша стремительно шагнул к калитке, и они почти столкнулись. Настя равнодушно скользнула в его сторону ничего не выражающим взглядом, поднялась на школьное крыльцо и скрылась за дверью. Провожавшие ее люди сели в белый мерседес и уехали, а Алеша, постояв еще немного у калитки, повернулся и побрел к своей машине. Сев за руль, он вспомнил ее безразличный взгляд, и сердце его внезапно резанула запоздалая боль, а потом нахлынула обида, сразу сменившаяся гневом.

«Какого черта? Поиграла в любовь, а теперь надоело что ли? Надо же – какие были признания, какие слезы! Дурак я, идиот, дебил – диплом на носу, а я бегаю за школьницей. Ладно, хорош дурью маяться – если захочет меня найти, то найдет. Чао какао!»

Рванув машину с места, Алеша переулками выехал на шоссе и был сразу же остановлен автоинспектором за превышение скорости. Отдав сто долларов, он немного успокоился и, уже следуя всем правилам дорожного движения, поехал к себе в университет.

Глава тринадцатая

Еще в начале октября, утром того дня, когда должен был состояться концерт посвященный Дню учителя, ученица одиннадцатого гуманитарного класса Рая Воропаева по дороге в школу подвернула ногу. Ответственная за проведение мероприятия учительница музыки Наталья Рафаиловна пришла в отчаяние – Рая училась в балетной школе, и на каждом ученическом концерте ее выступление пользовалось неизменным успехом. Теперь один из самых блестящих номеров срывался,  тому же, сразу после выступления Раи Воропаевой должен был торжественно поздравить учителей бывший ученик школы, а ныне бизнесмен и спонсор Зарубин, раньше приехать он не мог, и чем заполнить десять минут промежутка?

Когда стало точно известно, что Воропаева выступить не сможет, Наталья Рафаиловна бросилась в одиннадцатый математический, который обычно из-за занятости и сложной программы старались общественными делами не загружать.

– Ребята, вы же умные, какую-нибудь научную викторину сообразите минут на десять, а? Как в десятом классе делали. Очень вас прошу.

Лиза Трухина неожиданно обиделась:

– Мы что, сухари – одни викторины устраивать? Мы с Леркой Легостаевой, например, четыре года в музыкальную школу ходили, у Лерки знаете, какой голос? Эдит Пиаф!

Действительно, до пятого класса Лиза, Лера Легостаева и Артем Ярцев занимались в музыкальной школе по классу фортепиано. У Леры и вправду был очень сильный и красивый голос, всегда восхищавший их учительницу сольфеджио. Когда цены за обучение резко выросли, мать Леры не смогла оплачивать занятия, а Артем как раз в это время увлекся борьбой и заявил:

«Я музыкалку бросаю – у меня тренировки, на гаммы и этюды нет времени»

Из солидарности с ними Лиза тоже отказалась ходить в музыкальную школу.  Ей в то время только-только исполнилось двенадцать, но Теодор и Полина Трухины как всегда предоставили дочери полную свободу действий – не хочет ребенок больше учиться музыке, ну и не надо, хватит. Время от времени Лиза садилась за стоявший в гостиной старый рояль, подбирала мелодии и напевала своим несильным, но звонким и чистым голоском. Со временем рояль был забыт, но при случае она могла исполнить что-нибудь «попсовое» под аккомпанемент неплохо бренчавшего на гитаре Гоши или того же Артема Ярцева, который немедленно поддержал Лизу:

– А что, правильно! Мы с Гошей подыграем, а Лиза с Лерой споют. Викторину мы все равно провести не сможем – там  у нас специальные декорации были, и роли уже все забыли, а спеть-сыграть – запросто.

Наталья Рафаиловна очень опасалась всевозможных проказ Лизы, однако ей протянули руку помощи, отвергнуть ее с ходу было бы непедагогично.

– А что вы хотите спеть? Сейчас молодежь песни любит… м-м, ну… не очень, – она нерешительно повертела рукой, – ты, Лиза, иногда такое выкинешь, а могут ведь и из округа приехать.

Лиза, не обидевшись, добродушно рассмеялась и махнула рукой.

– Не волнуйтесь, Наталья Рафаиловна, мы ж понимаем, что учителя все старые… то есть… ну, пожилые. Короче, я хочу сказать, мы Шнурова или Гасилову изображать не будем.

– Кого?

– Ой, ну вы современную эстраду не знаете? Шнуров еще поет: «Я лично бухаю, а другие колются». Или, например, Гасилова: «Ну, здравствуй, ты попал. Что смотришь, не узнал?» Вы слышали?

Наталья Рафаиловна в ужасе закатила глаза, по лицу ее пошли пятна.

– Боже, какое варварство! Да, вкусы молодежи оставляют желать лучшего! Мы в наше время бегали в консерваторию слушать музыку Бетховена, Шопена, Чайковского. Помню, когда приезжал Ван Клиберн… Ах!

Воспоминание о великом пианисте исторгло из ее груди вздох блаженства, и Лиза воспользовавшись короткой паузой, немедленно затараторила:

– Да вы не волнуйтесь так, Наталья Рафаиловна, я сама во втором классе Чайковского играла и Бетховена «К Элизе», но только первую часть. Потом, я прекрасно понимаю, что Шнуров, например, не наш стиль, наш стиль – романс. Меня вообще многие иногда за цыганку принимают, потому что я смуглая, а у Лерки голос тягучий. Запишите нам русский романс, вы не пожалеете, мы вас точно не подведем, вот увидите!

Учительница заколебалась, потом сообразила, что выбора у нее все равно нет.

– Ладно, романс – это неплохо. Хорошо, ставлю вас вместо Воропаевой. Только, Лиза, очень тебя прошу…

– Что вы, Наталья Рафаиловна, я же понимаю, это раньше, когда я маленькая была…

Вновь испеченные артисты торопливо обсудили репертуар, потом мальчики помчались домой за гитарами, а Лиза с Лерой остались в пустом классе «спеваться».

Несмотря на опасения Натальи Рафаиловны, выступление их учителям понравилось, директриса слушала поначалу с опасливым удивлением, потом расцвела улыбкой, а приехавший раньше времени и заставший конец выступления бывший ученик-спонсор изо всех сил хлопал в ладоши.

– Удивительно, – говорила старенькая учительница биологии, тряся седой головой, – и кто бы подумал – Трухина! Такая озорница!

Молодой информатик погладил отпущенную для солидности бородку и с авторитетным видом знающего человека сказал сидевшей рядом с ним школьной секретарше:

 – У Легостаевой очень неплохое сопрано. У Трухиной голосок послабее, но очень пластично движется девочка, чувствуется в ней эдакий, – он выразительно щелкнул пальцами, – огонек. Хотя, конечно, на занятиях постоянно вертится, бесконечно у нее какие-то нелепые замечания. Правду говорят, что ее дед – негр? Чувствуется.

Тут он слегка покраснел, потому что секретарша, роскошная женщина лет тридцати пяти, улыбнулась и тесно прижалась к нему круглым аппетитным бедром. Полным страсти голосом она шепнула:

– Лешенька, после концерта спустишься ко мне? Напечатала приказ, а файл куда-то улетел, не найду. Помоги, ты ведь компьютеры лучше всех знаешь.

Чтобы скрыть смущение, информатик громко крикнул: «Молодцы!», присоединился к аплодирующим коллегам. Спустившись со сцены, сияющая Лиза заявила своим партнерам:

– Грандиозно! У нас есть будущее, и мы не должны хоронить его в дерьме.

После концерта у Лизы и Леры почти одновременно родилось горячее желание создать свою группу. Гоша и Артем отнеслись к этому немного скептически, но не им было противостоять бурному темпераменту Лизы!

Дима, студент МГИМО, с которым Лиза познакомилась в Лиссабоне, узнав об очередной фантазии своей прелестной подружки, поначалу посчитал это блажью и снисходительно заметил:

– Ты представляешь, что такое шоу-бизнес? Кто вас будет раскручивать? Думаешь, все эти звезды голосами берут? Их раскручивают – реклама, диски. «Фанеру» делают.

Лиза в ответ на вполне разумные слова приятеля презрительно сощурилась и сердито пожала плечами.

– Ладно тебе, Димка, ты что, типа самый умный? Мне в Лиссабоне один знакомый рассказывал, как они группу создавали. Спелись, пригласили представителя из компании звукозаписи – на Западе все так делают. Им организовали два концерта, записали диск на пробу – диск понравился. Потом они выступали и очень даже круто.

– Так то на диком Западе, Лизок, у нас тут все иначе.

– Иди ты к лешему! Не нравится – можешь мотать к себе домой

Дима, приехавший к ней вечером после занятий и рассчитывавший задержаться подольше, сильно расстроился.

– Да что ты, Лизанька, я же ничего не говорю! И как там у тех твоих знакомых – получилось что-нибудь с группой?

– Все нормально получилось, правда, потом у них типа там что-то случилось с солисткой, и из-за этого вся группа развалилась, но это уже неважно. Короче, Педро сказал, что все ерунда, главное, чтобы с тебя народ заводился.

Дмитрий неожиданно побледнел, даже голос у него задрожал:

– Какой… какой еще такой Педро?

Лиза небрежно фыркнула, полезла в шкаф за альбомом и вытащила фотографию, на которой они с Педро Хуаресом были сфотографированы на фоне Национального музея старинного искусства.

– Мой очень хороший знакомый, – она кокетливо двинула тонкими бровями, – кстати, в тот день, когда я дала тебе в опере в Лиссабоне свой телефон, мы были там вместе с ним.

– Мне показалось, ты была в ложе с какой-то дамой.

– Это была его мамаша – хотела со мной познакомиться. Мы с ним иногда болтаем в чате. Наверное, я попрошу его как-нибудь нам помочь.

Дима с нарочитым пренебрежением пожал плечами.

– Конечно, жди! Как он, интересно, вам поможет?

Очаровательно склонив головку, Лиза мягко улыбнулась.

– Конечно, поможет. Он ведь был в меня влюблен – к деду бегал, умолял, чтобы тот меня уговорил за него замуж выйти. Так что, если попрошу, сразу примчится. Недавно в Москву хотел приехать, но я не разрешила – на фиг он мне.

Она откинулась назад и звонко захохотала. Диме стало немного легче, тем не менее, он еще долго и пристально вглядывался в тонкое лицо португальца. На фотографии Лиза прижалась щекой к плечу Педро, и ветер слегка растрепал ее черные кудри. Подавив яростное желание немедленно смять, разорвать, растоптать фотографию, Дима небрежно сказал:

– Не знаю, мне кажется это все мура, но если хочешь побаловаться, я могу привести к вам специалиста – он вам поможет.

Лиза от восторга подпрыгнула и чмокнула его в нос.

– Димка, ты мой цыпка ненаглядный!

«Специалист» оказался сутулым мужчиной лет тридцати по имени Глеб. Поговорив с ребятами и попросив девочек спеть несколько шлягеров, он оценивающе их осмотрел и снисходительно покачал головой.

– Ладно, поработаю с вами, малявки, сделаем несколько шлягеров под романс, раз вам так хочется, а потом посмотрим – может, в кафе у нас споете, а может, спонсора найдем, и он вам небольшой дебют организует. Авторская песня тоже сейчас в цене. Музыку-то и аранжировку вмиг можно сделать, если бабки найдутся, у меня один мужик знакомый на компьютере делает, у него программы есть – и «Мьюзик мастер», и «Мьюзик Райт». Но дорого берет. Потом, слова нужны.

Лиза посмотрела на Артема и, улыбнувшись, погладила его рукав.

– У Артема стихов полно, да, Артемка? Можно из тех, что ты в девятом классе писал?

Артем побагровел, а Глеб сплюнул и равнодушно хмыкнул.

– Без разницы – слова-то, в общем, значения не имеют, ежели сможете создать себе имидж, то хоть какую ляпуху вешай. Короче, работаем, занимаемся.

Лера опасливо поинтересовалась:

– Ты сколько за это возьмешь – ну, за свои занятия?

Глеб внезапно ухмыльнулся, показав широко расставленные передние зубы.

– Я с вами, лапочка, за так – ради красивой идеи. Нравитесь вы мне, зеленые. Давайте, я сегодня побольше с девочками поработаю, а завтра с парнями. Где работать будем, тут? – он оглядел большую комнату без окон, в которой прежде жила баба Дося с двумя дочерьми и внуком, и которая теперь стала гостиной в квартире Трухиных. – Нормально, сойдет.

Они немного поработали, потом мальчиков Глеб отпустил, а Лизу и Леру еще долго учил, как нужно правильно держаться и двигаться во время выступления. При этом он беззастенчиво лапал их за ягодицы и грудь, а они деликатно ускользали от его рук. Дима заглянул в гостиную и сразу помрачнел – как раз в тот момент Глеб, обняв Лизу за талию, объяснял ей что-то из области сценического искусства. Отозвав на минуту не в меру увлекшегося маэстро, приятель Лизы хмуро ему сказал:

– Ты, типа того – не очень-то руки распускай, усек? Я тебе бабки не за то плачу, чтобы ты девочек тут лапал, а Лиза – моя невеста, ясно?

Глеб немедленно извинился:

– Прости, я ведь не знал – сказал бы с самого начала. А девочка твоя ничего и одета нормально. Другая-то – Лера эта – одевается, как бомжиха. Из бедных, что ли? Но голосок у нее балдежный.

Теперь каждый день после школы все четверо собирались у Лизы репетировать, а часам к четырем появлялся Глеб и начинал с ними работать, как он выражался «сурово». Лера безропотно выполняла все его указания, но Лиза начинала злиться.

– Вообще с ума сойти, – сердито проворчала она один раз, устало растянувшись на ковре и закрыв глаза, – это мы с одним шлягером столько конопатим, а сколько нам нужно для концерта?

Глеб ухмыльнулся и быстро задвигал челюстями, пережевывая свою неизменную жвачку, отчего лицо его приняло дебильное выражение.

– Три, не больше, лапочка, – ответил он. – Исполните еще пару русских романсов, чтобы показать свои возможности, но особо не извращайтесь. Короче, работать и не болтать – лишняя болтовня губит все гениальное в зародыше.

Настя видела, как изменилось лицо Алеши, когда их взгляды встретились, и еще сильней ощутила всю безысходность своего положения. Вокруг кипела жизнь, ее сверстники смеялись, болтали о своих делах, обращались к ней с шутливыми вопросами – она лишь кивала или односложно отвечала, и так просидела первые два урока математики. Потом класс перебрался в кабинет химии, и вновь Настя сорок минут сидела неподвижно с каменным и напряженным лицом. К счастью, преподаватели решили в первый день после долгого отсутствия ее не спрашивать. Лиза на первой же перемене попыталась растормошить подругу.

– Настюха, жалко, что тебя на Дне учителя не было – концерт был классный! Райка Воропаева подвернула ногу, так вместо нее мы с Гошкой, Лерой и Темкой Ярцевым такой ансамбль устроили!

– Какой еще ансамбль?

Голос Насти звучал равнодушно, но Лиза немедленно на высокой скорости начала излагать историю своей артистической карьеры – прошлой и будущей. Настя не все поняла, но ощутила легкую обиду из-за того, что Лиза так сблизилась с ее извечным врагом Лерой Легостаевой. Поскольку новостей у Лизы накопилось много, за первую перемену она не уложилась, и продолжила на второй, а на третьей, перед уроком физики, Настя попыталась от нее улизнуть – забежала в кабинет, по которому гулял сквозняк из-за открытого окна, и села за переднюю парту. Остальные ребята, не желая мерзнуть, толпились в коридоре, однако Лиза влетела в класс следом за Настей и уселась на стол, изящно закинув ножки на спинку стула. Поскольку они с Артемом, Гошей и Лерой теперь ходили неразлучно, сплоченные общей идеей, те вошли следом и тоже с удобствами разместились на столах.

– Главное для нас теперь – быть в форме, – тараторила Лиза. – Артемушка, будь другом, закрой фрамугу, а то задует нас с Леркой и высокие ноты будет трудно брать.

Шнур фрамуги давно уже кто-то оборвал, чтобы открыть или закрыть ее дежурный обычно вставал на стул или даже на подоконник, но Артему с его почти двухметровым ростом стул был не нужен – он лениво шагнул к окну, поднял руку и захлопнул фрамугу.

– Физичка ругать будет, что не проветрено, – опасливо заметила Лера.

– Плевать, голос важнее. Ладно, ребята, сейчас нам нужно всерьез подумать, где найти спонсора. У кого есть идея? Артем?

– У меня нет, – Артем улыбнулся широкой улыбкой, при этом взгляд его, устремленный на миниатюрную Лизу, светился нежностью – он был влюблен в нее с пятого класса, но никогда даже не заикался о своих чувствах, лишь в девятом классе посвятил ей стихотворение, в котором написал: «Я знаю, ты не для меня»

– Лерка?

Лера пожала плечами.

– У меня знакомых миллионеров нет, – хмуро буркнула она.

– Пойти с шапкой по электричкам, – предложил Гоша – подайте молодым талантам!

Вскочив с места, Лиза дала ему подзатыльник.

– Из-за таких, как ты, Гошка, Карфаген пал! Только дурью маяться и можешь!

– А я причем, – он со смехом втянул голову и закрылся руками. – Не бей, Лизок, больно! Ладно, сдаюсь!

В класс заглянул привлеченный их голосами Петя Соколов.

– Заседание акционеров, господа? Слушайте, а у вас тепло, чего я в коридоре томлюсь?

Лиза замахала рукой.

– Не ори, Петька! Дверь плотно прикрой, а то сейчас все увидят, что окно закрыли, и в кабинет полезут. Что за народ – спокойно посидеть не дадут!

Петя послушно закрыл дверь, и Лиза поманила его пальцем.

– Пойди сюда, Петька, есть выгодное дельце.

Он подошел поближе и присел на один из столов. Лера Легостаева демонстративно отвернулась – между ней Петей Соколовым издавна сложились неприязненные отношения. Больше года назад она нарочно неправильно подсказала ему, когда к ним на урок приезжала методист из окружного отдела образования. Петя тогда опозорился, ляпнув у доски несусветную чушь, и после этого в отместку начал называть Леру «бомжихой». И сейчас, сделав вид, что не замечает ее, он весело спросил:

– И что за дельце, Лизок? 

– Не хочешь сделать бабки на шоу-бизнесе? Это сейчас очень перспективно – станешь мультимиллионером.

– Не пудри мозги, что конкретно?

– Конкретно, попроси отца спонсировать нашу группу.

Петя ухмыльнулся и отечески погладил ее по кудрявой голове.

– Я бы с удовольствием спонсировал тебя, Лизок, – ответил он, – но только не разных там бомжей – для них мой отец скоро откроет при заводе бесплатную столовую.

Его насмешливый взгляд искоса прошелся по дешевой трикотажной кофточке Леры и спустился к ее потертым туфелькам с немодными широкими носами. Лиза возмущенно стукнула его по руке, а Лера вспыхнула и, поджав ноги, прошипела:

– Пусть твой папа тебе лучше мозги за свои деньги купит! Думаешь, в математический класс тебя устроили, так от этого ты умнее стал? Сам умственный бомж!

 Добродушный Артем Ярцев, не выносивший ссор и скандалов, попытался их утихомирить:

– Бросьте, ребята, чего это на вас нашло?

Однако Соколов был задет за живое и не мог спустить Лере «умственного бомжа».

– Ой-ой! – он спрыгнул со стола и нарочито попятился, зажимая нос. – Да я ничего, ребята, просто мое обоняние не выносит запаха помоек!

– Что ты сказал? – Гоша сорвался с места и устремился к нему. – Придурок новорусский!

 Быстро ориентирующаяся в ситуации Лиза моментально втиснулась между мальчиками, расталкивая их руками.

– Брейк, ребята, вам проблем не хватает?

Звонок возвестил о начале урока, в кабинет с шумом ввалились ребята, но Лера с трясущимися губами, расталкивая всех, бросилась прочь из класса. Гоша хотел последовать за ней, но столкнулся с входившей в класс учительницей физики и вернулся на место.

– Ты, козел, Соколов, я с тобой за Лерку еще поговорю, – громким шепотом пообещал Артем Ярцев.

Соколов с невинно-насмешливым взглядом поднял руки кверху, показывая, что сразу сдается – ему было прекрасно известно, что Ярцев с его богатырской силой и разрядом по каратэ никогда первым не затевает потасовок.

– Ребята, да что я такого сказал? Спокойно иду, никого не трогаю, а вы на меня наезжаете. Артем, хочешь, импортный презерватив подарю? – он говорил, делая вид, что не видит уже стоявшую у своего стола учительницу.

– Соколов, – не очень строго произнесла она, – урок уже начался, в чем дело?

– Ой, простите, Жанна Сергеевна, а я вас не заметил, – в преувеличенно вежливом голосе Соколова прозвучала легкая издевка. – Ярцев хотел меня бить за правду, а я пытался откупиться.

– Не понимаю, что за выяснение отношений на моем уроке!

– Да я просто сказал, что у нас в классе некоторые люди одеваются, как бомжи, и мне это неприятно. Ведь есть «секонд-хенд», там все достаточно дешево, вы со мной не согласны? Моей матери пятьдесят, а она и то за собой следит.

Жанна Сергеевна – пожилая расплывшаяся дама в сером костюме, в двух местах проеденном молью и тщательно заштопанном – обиженно вспыхнула, но решила не вступать в спор с наглым сынком директора хлебозавода, постоянно оказывающего школе спонсорскую помощь. Она поспешно сказала:

– Давайте прекратим разговор на посторонние темы и займемся физикой, – ее взгляд уперся в унылое лицо Насти. – А, Воскобейникова, вернулась? Занималась на своих каникулах?

– Да, – тихо ответила Настя, опуская голову.

– Иди к доске, я посмотрю, не разучилась ли ты решать задачи.

– Жанна Сергеевна, она ведь только пришла, в первый день нельзя вызывать, – бойко возразила Лиза.

Физичка невозмутимо окинула ее взглядом.

– А ты, Трухина, на другой половине доски напишешь мне закон Био-Савара-Лапласа. Остальные открыли задачник Рымкевича и решают указанные на доске номера, – она застучала мелом, а Лиза со вздохом поплелась к доске, где уже стояла ее подруга. Гоша поднял руку.

– Жанна Сергеевна, можно выйти?

– Ты не в первом классе, можешь потерпеть до конца урока.

– Пожалуйста, Жанна Сергеевна, мне, честно, невтерпеж!

Получив разрешение, Гоша направился к двери, незаметно подмигнув Артему. Это означало, что он, скорее всего, уже не вернется и просит приятеля после урока захватить его сумку. Артем кивнул и уткнулся в учебник.

Настя проводила Гошу взглядом и вдруг к своему удивлению поняла, что задача у нее довольно легкая. Быстро написав решение, она вернулась на место, но Лиза запуталась и проторчала у доски до самого звонка.

– Неважно, Трухина, неважно, – сурово заметила физичка, ставя против ее фамилии в журнале жирную тройку, – ты уж выбирай – в институт тебе поступать или романсы петь. Одиннадцатый класс, стыдно!

Она взяла журнал и выплыла из кабинета, а расстроенная Лиза показала ее спине язык.

– Достала, блин, со своей физикой! Да на фиг мне эта физика сдалась – решать ее тупые задачи! Я, может, петь хочу! – в сердцах она повернулась к Соколову. – Все из-за тебя, придурок, ты ей настроение с самого начала испортил.

– Ладно тебе, радость моя, – добродушно засмеялся тот, оглянулся и, увидев, что Артем Ярцев, захватив сумку Гоши, уже вышел из кабинета, добавил: – Хочешь, попоем вдвоем?

– Петухом будешь на зоне петь, – мрачно буркнула Лиза, запихивая книги в сумку.

– Ребята, постойте, – потрясая списком, жалобно крикнула староста Лена, – на охрану кто еще принес деньги? С меня же спрашивают! Воскобейникова, ты знаешь, что теперь после взрывов в школе охранник, и мы все сдаем деньги на охрану? Так что завтра принеси. А с Легостаевой даже не знаю, что делать – она вообще ни на что не сдает.

– И не сдаст, – весело заметил Соколов, закидывая сумку на плечо. – Усеки себе мудрость, Леночка: бомж денег не сдает, он лучше их пропьет.

– Нет, правда, – пожаловалась Лена, – на выпускной вечер все, кроме нее, сдали, на подарки учителям ее мать уже два года ни копейки не дает. Теперь на охрану. Что, мы вечно должны за нее деньги вносить? Если ей не нравится, пусть, типа, переходит в другую школу, почему мы, правда, должны здесь бомжей терпеть?

Лиза, порывшись в кармане, достала пятьдесят долларов и швырнула на стол.

– Возьми, Ленка, утрись и успокойся.

– Во, дает! – восхитился Соколов и похлопал себя по карману. – Не, я бы тоже подкинул, но сейчас сижу на мели.

– Что мне с твоими долларами делать, – сердито проворчала Лена, косясь на зеленую бумажку, – если так хочешь за Легостаеву заплатить, то разменяй и принеси.

– Сама разменяй, а на сдачу Соколову презервативов купишь, а то ему папа на презервативы не дает, и он, типа, нервный стал – хочется, а СПИДа боится, – съехидничала Лиза и, взяв Настю за руку, потащила за собой. – Пойдем в тубзик на третий этаж, хоть посидим на окошке. А то я уже устала от этих немытых рож.

Настя с покорным равнодушием поплелась за ней. В туалете никого не было, и девочки уселись на свое излюбленное место – на подоконник.

– Все надоело, Соколов осточертел, хочу на сцену, – говорила Лиза, сердито тыкая каблуком в стену. – Надоела мне вся эта математика, вся эта физика – сдохнуть! Отец вчера звонил: «Лиза, ты ходишь на подготовительные курсы?». Да чихать я хотела на этот его Баумановский – если уж пойду, то на мехмат МГУ, там физику не надо сдавать. А ты чего такая мрачная весь день? Тоже, типа, предки достали? Да ты плюнь!

И тут вдруг Настя не выдержала – уткнувшись в плечо подруги, она горько и надрывно зарыдала. Испуганная Лиза обняла ее, поцеловала в мокрый глаз.

– Да ты что? Ты что, Настюха? А ну, выкладывай! Нет, погоди, – вскочив с места, она на всякий случай заглянула в кабинки – две были пусты, а третья, в которой почему-то постоянно засорялся унитаз, заперта. – Нормально, никого нет, говори!

Прозвенел звонок, но им было не до урока истории – прижав к горячей мокрой щеке руку подруги, торопясь, сбиваясь и всхлипывая, Настя рассказывала о том, что с ней случилось в Швейцарии. Лиза слушала, открыв рот и вытаращив глаза от изумления.

– Что мне делать, Лиза, что мне делать? Капри сказал, что за свои деньги в России он еще быстрее всех купит, и в Москве тоже бесполезно куда-то обращаться. Тем более, что у папы могут быть крупные неприятности.

– Слушай, Настюха, а ты не гонишь? Этот сынок миллиардера действительно так в тебя втюрился? Нет, нормально, конечно, в тебя можно втюриться, но зачем насильно тащить в мэрию и коверкать человеку всю жизнь – честнее, наверное, затащить в кусты и изнасиловать. У этих миллиардеров, случайно, головка не бо-бо?

– Не знаю, – хмуро ответила Настя, начавшая понемногу успокаиваться, – мне Дональд сначала показался вполне приличным парнем – умный, вел себя очень прилично. Мы с ним несколько раз встречались – говорили о книгах, он мне две задачи помог решить и очень оригинальным способом. Музыку слушали, а потом вдруг какая-то идиотская статья в газете, и все закрутилось. Еще и этот конкурс с призами – такое впечатление, что Дональд захотел комнатную собачку, и ему ее купили за миллиард.

– Ну, а теперь что? – с любопытством спросила Лиза. – Как же вы теперь живете в этом своем особняке?

– Я с ним вообще почти не разговариваю – с того дня, как они меня притащили в мэрию. В Швейцарии я до отъезда жила в их доме, а вчера вечером мы прилетели в Москву, и нас сразу отвезли в этот идиотский коттедж. Мне отвели второй этаж, но я еще даже не огляделась. Знаю только, что столовая на первом этаже, и еще там типа спортзал есть, миллиардеры всегда за своим здоровьем следят. Утром ко мне зашла горничная и проводила к столу. Дональд уже спустился – сразу вскочил, как я вошла, отодвинул мне стул.

– Так он с тобой не спит? – бесцеремонно поинтересовалась Лиза. – У вас что, брак еще помимо всего прочего еще и платонический? Слушай, а может, у него не все в норме, а?

– Да нет, – Настя слегка смутилась, – я просто… я сказала ему, что не хочу, и все.

– И он так просто согласился? После того, как он со своим папой тебя запугал и силой потащил в мэрию?

– Потащить в мэрию – одно, а физическое насилие – совсем другое. Понимаешь, Дон сказал, что любит меня и согласен ждать. Он решил жить в Москве, потому что я так захотела, и вообще.… Не знаю, может, он и правда меня любит, но как же я этого не хочу! Да на фиг мне его любовь! Не знаю, можно ли будет сбежать из этого особняка – там кругом охрана, дом весь обнесен оградой. А как объяснить Леше? Сегодня он ждал меня возле школы, а мне стыдно было смотреть ему в глаза.

Лиза в задумчивости почесала затылок и вздохнула.

– Выход один, – авторитетно сказала она, – тебе нужно отдаться Дональду. Сейчас вы свой брак, так сказать, не скрепили, и все боятся, что ты что-нибудь выкинешь, поэтому за тобой будут следить – о-го-го! Конечно, ты сейчас начнешь со мной спорить, петь свое «ля-ля тополя», любовь, Алеша и прочее, но это все ерунда, поверь уж моему опыту. В конце концов, даже интересно, как твой законный супруг умеет трахаться. А Алеша от тебя никуда не уйдет – в наше время все нормальные женщины или по десять раз разводятся или кроме мужа имеют любовников. Не жить же всю вечность с одним мужиком – эдак с тоски зеленой можно сдохнуть.

– Я не хочу, – просто и твердо ответила Настя, – не хочу, и никто не заставит меня делать то, чего я не хочу.

Лиза внимательно посмотрела на нее и подивилась незнакомому ей прежде упрямому выражению, появившемуся на лице подруги.

– Ладно, бес с тобой, – вздохнула она, – не хочешь, так не надо. Посмотрим, может, я тогда просто отобью у тебя твоего миллиардера, – вскочив с подоконника, она изящно встала на цыпочки, покружилась на месте и вновь села. – Западет он на меня, как ты думаешь?

Внезапно лицо Насти исказилось, ее затрясло, она вцепилась в свитерок Лизы и отчаянно замотала головой.

– Лиза, Лизочка, отбей, пожалуйста! Пожалуйста!

Лиза испугалась.

– Настюха, а ну брось! Брось, дуреха, ты что? Ладно, я попробую, хотя мне твой миллиардер на фиг нужен. Перестань, я сказала! Не трясись!

Поискав в кармане платок и не найдя его, она утерла нос и глаза Насти рукавом, растерянно оглянулась. И тут вдруг запертая третья кабинка распахнулась, и оттуда вышла Лера Легостаева. Лицо ее было, как и у Насти, заплаканным, а обычно гладко зачесанные назад волосы взлохмачены, что придавало ей воинственный вид.

– Дебилизм полный! – уперев руки в бока, она стояла перед ними и с презрением взирала на Настю, которая от неожиданности притихла и теперь лишь иногда судорожно всхлипывала, вытирая кулаком слезы.

– Лерка, ты что, подслушивала? – беззлобно спросила Лиза.

– Блин, на толчке нельзя спокойно посидеть – сразу «подслушивала»! Она же, – ее подбородок уничтожающе указал на Настю, – воет так, что в мужском туалете слышно. Горе какое – за миллиардера ее выдали! Дура!

От злости Настя почти успокоилась.

– Сама дура! – гневно сказала она. – И вообще, это не твое дело, уходи отсюда!

– Как же! Ладно, пусть я быдло, бомжиха, а ты принцесса и миллиардерша, но тубзик для всех. Не нравится – пусть тебе твой папа-депутат личный туалет в школу привозит.

Лицо ее исказилось, по щекам вновь потекли слезы.

– Кончай, Лерка, – попыталась угомонить ее Лиза, – не расстраивайся ты из-за этого придурка Соколова, тебя, кстати, Гошка по всей школе ищет. А отец Насти тут вообще не причем. Забыла, как он тебе бесплатные поездки в Англию и в Париж через спонсоров пробивал?

– Спасибо, лучше бы он моей матери зарплату прибавил! – в голосе Леры звучала нескрываемая ненависть. – А то она на две ставки в больнице работает, дома денег ни хрена, а депутат этот в Думе сидит, жена и дочь на машинах разъезжают. На какие шиши, интересно? У нас же ворует, и мы же ему спасибо говорить должны? Воскобейникова, откуда у твоей матери такие бабки – по салонам ходить? Моя вкалывает, вкалывает, а как постричься, так мы бегаем – ищем, где подешевле обкорнают.

Настя молчала, опустив глаза. Лиза расстроено произнесла:

– Лерка, ну чего ты злишься? Тебе все девчонки завидуют из-за голоса, а ты дурью маешься. Соколов вообще всех достает, тебе очень надо из-за него психовать? На Настю неизвестно из-за чего наезжаешь. Ей ведь тоже хреново.

– Потому что бесит, – угрюмо буркнула Лера. – Миллиардера ей, видите ли, плохо! Зажралась.

– Слушай, бери его себе, а? – с досадой предложила Настя.

– Девки, идея! – Лиза стукнула себя по голове и подпрыгнула. – Слушай, Настюха, раз тебя твой Дональд так любит, уговори его спонсировать наш первый концерт. Вы с ним тоже придете – он ведь любит музыку.

– Не знаю, – хмуро возразила Настя, – он слушает только классику, и потом… я не хочу его ни о чем просить. Я с ним вообще не говорю, я же тебе сказала.

– Ерунда! – глаза Лизы возбужденно сверкали. – Все равно, тебе придется с ним когда-нибудь поговорить – лучше уж с пользой для дела. Объясни, что романс – тоже классика. И потом, это в твоих же интересах.

– С какой это радости в моих?

– А с такой! Мы с Леркой во время номера подойдем к вашему столику и начнем его кадрить – вдруг клюнет. Мы уж постараемся, да, Лер? Потом можно будет устроить танцы. А ты для контраста постарайся похуже выглядеть – оденься нестильно, причешись по-дурацки.

Настя растерянно посмотрела на нее и пожала плечами.

– Я подумаю.

– И думать нечего, это твой шанс. Волосы я тебе сама обкорнаю, рожу намалюю – будешь в худшем виде. Уродиной из уродин. Неприятно, конечно, но если ты хочешь освободиться от этого своего Дональда…

– Конечно, хочу.

– Тогда придется пойти на жертвы.

– Ну… ладно, давай. А кого ты хочешь позвать из знакомых?

– Да кого угодно! У меня парень из МГИМО – он приведет своих ребят. Я тоже знакомых позову. Можно твоих родителей. Кстати, если хочешь, то можно Алешу…

– Нет-нет, Алешу не надо!

– Как хочешь. Короче, народ будет, вход платный. Согласна, Лерка? Заработаем на пиво, и, к тому же, у тебя будет шанс подцепить миллиардера. Смотри только, никому ни слова. А то, как говорит Глеб, лишняя болтовня губит все гениальное в зародыше.

– Согласна, – Лера прищуренными глазами посмотрела на Настю и усмехнулась, – если только Воскобейникова не передумает. А то в последний момент ей жалко станет терять своего миллиардера.

Настя отвернулась, чтобы не видеть откровенную неприязнь, светившуюся в устремленном на нее взгляде. Лера, основательно пихнув ее бедром, уселась рядом на подоконник.

– Подвинься, миллиардерша, дай быдлу сесть.

Мгновение обе молчали, повернув друг к другу заплаканные мордашки, и вдруг, как по команде, расхохотались, но никто ничего не успел сказать, потому что в туалет заглянула завуч и принюхалась.

– Почему не на уроке? Курите?

Лиза, мгновенно вытянувшись по стойке «смирно», опустила руки по швам и превратилась в пай-девочку.

– Что вы, Марь Алексанна, курить вредно, от этого инфаркт, рак легкого, чума и дети больные рождаются. Не волнуйтесь, мы же все знаем – не пятиклассники какие-нибудь! Просто я сегодня в буфете пиццы объелась, и у меня диарея – жуть! Как у того мужика в рекламе по телевизору – помните? А иммодиума под рукой не оказалось! Девчонки с трудом до туалета дотащили.

Она выразительно согнулась, прижав руки к животу, и охнула.

– Если у тебя диарея, Трухина, спустись к медсестре, она сейчас в школе, – сурово заметила Мария Александровна.

– Нет, я пойду на урок, – Лиза, все еще держась за живот, с мучительной гримасой двинулась к двери, а Настя и Лера поплелись за ней, – нельзя пропускать уроки, Марь Лексанна, даже если очень плохо себя чувствуешь.

– Конечно, Трухина, – согласилась учительница, с трудом сдерживая смех.

В этот день за ужином Дональд внимательно вгляделся в лицо Насти и неожиданно сказал:

– Ты сегодня другая, Настья. Плакала? Или смеялась? Что-нибудь случилось?

Настя подняла голову и с вызовом посмотрела ему в глаза.

– Ты хочешь, чтобы я всю жизнь ходила, как пришибленная, из-за того, что меня насильно затащили в мэрию, и теперь мне нужно жить в этом чертовом дворце?

Дональд улыбнулся.

– Тебе не нравится этот дом? – мягко спросил он. – Я могу купить другой.

– Ага, купи мне Кремль вместе с президентом.

– О, мы, американцы, давно купили вашего президента Ельцина и многих других, – в его глазах блеснуло веселое высокомерие. – Я бы хотел приобрести для тебя что-нибудь более дорогостоящее.

Настя фыркнула и сморщила нос.

– Не надо трогать нашего президента – он старый и больной человек. Лучше окажи спонсорскую помощь моим подругам – я сегодня рассказала им о… тебе, и они попросили помочь, – она коротко рассказала о планах Лизы.

Дональд пристально смотрел на Настю, пока она говорила, потом на губах его мелькнула усмешка.

– Видишь, твои подруги – умные девушки и сразу поняли преимущества, которые дают деньги, только ты одна недовольна. Ты сердишься и обижена, хотя я готов на все, чтобы ты чаще улыбалась.

В голосе его появились странные нотки, и Настя поспешно поднялась из-за стола.

– Я должна идти, Дональд, у меня много уроков.

Он мгновенно оказался рядом с ней и, взяв за плечи, с силой притянул к себе.

– Чего ты так боишься, Настья, почему ты дрожишь? Разве я когда-нибудь обижал тебя? Ты сказала, что хочешь жить в Москве – я привез тебя сюда. Сказала, что не хочешь со мной спать, пока не окончишь школу – я жду. Никто не мог бы помешать мне взять тебя силой, но я жду! Ты это понимаешь?

Настя подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Что еще ты мне хочешь сказать, Дональд?

Дональд, не выдержав ее взгляда, вздохнул и отвернулся. Отстранив ее от себя, он сказал:

– Ладно, иди. Извини.

– Спокойной ночи, Дональд, – она пошла к двери, почему-то не чувствуя больше ни страха, ни обиды, ни волнения.

– Погоди, Настья.

– Да, Дональд? – ее голос звучал очень ровно.

– Почему ты не называешь меня Дон или Донни, как прежде? Я… я хотел сказать по поводу твоей просьбы – я отдам распоряжение своему управляющему, он выполнит все, что ты скажешь.

– Благодарю, – Настя кивнула и вышла, прикрыв дверь.

Дональд поднялся к себе и, нажав кнопку связи, отрывисто приказал сразу же ответившему секретарю:

– Я хочу видеть Фриду.

Через несколько минут Фрида с улыбкой вошла в его комнату.

– Донни, мой мальчик, я так соскучилась без тебя!

Продолжая нежно ворковать, она сбрасывала с себя одежду. Наблюдая за девушкой, Дональд не произнес ни слова. Когда последняя деталь туалета Фриды упала на пол, он расстегнул брюки, шагнул к ней, прижал к стене и тут же, стоя, грубо стискивая упругие ягодицы, стремительно овладел ею.

Фрида, продолжая улыбаться, сладострастно постанывала, умело извивалась, чтобы доставить ему удовольствие, но бисеринки пота возле губ показывали, что его грубость причиняет ей боль.

Закончив, Дональд оттолкнул женщину – так резко, что она чуть не упала.

– Убирайся, – равнодушно произнес он, поворачиваясь к ней спиной.

Торопливо схватив в охапку свою одежду, Фрида выбежала из комнаты. Дональд застегнул брюки, лег на спину, взял лежавший рядом с кроватью пульт и нажал кнопку. Комнату наполнили звуки музыки.

Глава четырнадцатая

В роскошно отделанном вестибюле офиса госпожи Шумиловой охранник внимательно проверил документы посетителя и вежливо попросил подождать.

– Сейчас я позвоню, и вас проводят, господин Муромцев.

Пожав плечами, Антон удобно расположился в мягком кожаном кресле, но долго сидеть ему не пришлось – Тата, секретарша Лилианы, вышла к нему почти сразу, и лицо ее сияло приветливой улыбкой.

– Здравствуйте, Антон Максимович, Лилиана Александровна вас ждет.

– У вас здесь теперь строгости, как в Кремле, – хмыкнул он, поднимаясь вслед за ней по отделанной мрамором лестнице.

– Мы расширяемся, – пояснила она, – теперь здесь центральный офис «Умудия холдинг», а кабинет Лилианы Александровны на втором этаже.

– Почему же нет лифта? Несолидно, господа! Заставляете старого человека топать пешком на второй этаж!

Тата кокетливо хихикнула.

– Ой, ну скажете тоже – старого! Лифт есть, но только на третий этаж, а на второй делают эскалатор, только он будет готов не раньше, чем через месяц. Вот и пришли, не очень устали? – она вновь хихикнула и сказала в небольшой пластмассовый квадратик, вделанный в украшенную роскошным орнаментом дверь: – Лилиана Александровна, господин Муромцев здесь.

Лилиана встретила Антона милой улыбкой.

– Здравствуй, дорогой, познакомься с господином Ючкиным. Игнатий, это Антон Муромцев, близкий друг моего мужа и всей нашей семьи.

Игнатий с застенчивой улыбкой поднялся навстречу Антону.

– Я много слышал о вас, господин Муромцев, – сказал он, протягивая руку, – господин Филев и господин Воскобейников очень высокого мнения о вас.

– Благодарю, – Антон пожал тонкие пальцы, подумав:

«Изысканные манеры интеллигента, этим схож с Ильей. Понятно, что ее в нем привлекает. Скорей всего, этот Игнатий очень податлив и не способен противостоять внешнему напору».

Он опустился в кресло, скользнув взглядом по разложенным на журнальном столе рекламным проспектам фирм, торгующих медицинским оборудованием. Лилиана очень мило произнесла:

– Господа, нам предстоит много работать вместе, поэтому я предлагаю, во-первых, сейчас выпить по чашечке кофе, а во-вторых, перейти всем присутствующим к неформальному обращению на «ты». Тем более, что оба вы – мои очень близкие друзья.

Тата внесла поднос, Игнатий, изящным жестом пригубив кофе, повернулся к Антону.

– Все в один голос утверждают, что вы… то есть, ты – лучший в стране специалист по диагностическому оборудованию, – начал он очевидно заранее заготовленную речь. – Теперь, благодаря премии, полученной за проект, наши возможности стали гораздо шире, и мы планируем открыть лечебно-оздоровительное учреждение в Умудске. Несколько западных фирм, прислали нам свои проспекты, и все они кажутся нам очень привлекательными, но ведь мы не специалисты в этой области. Именно вы… то есть ты, Антон, должен высказать свое решающее мнение.

– Решающим будет мнение господина Филева, как я полагаю, – с улыбкой ответил Антон.

Лилиана хрустнула пальцами.

– В прошлый раз, когда мы закупали оборудование для нашей клиники, наши мнения разошлись, и папа поддержал тебя, а не меня. Теперь он не будет вмешиваться, поскольку строительство сибирской клиники ведет «Умудия холдинг», президентом которой являюсь я.

Антон равнодушно пожал плечами – в конце концов, дела далекой сибирской клиники его не касались.

– Если ты хочешь взять реванш за прошлый раз и показать, что на этот раз поступишь по-своему, то на черта тебе мое мнение? Извини, я человек занятой, приезжать сюда только для того, чтобы доставить тебе моральное удовлетворение…

– Ты не понял, Антон, – она мягко коснулась его лежавшей на столе руки, – я хотела сказать, что очень тебя ценю, и в прошлый раз ты оказался прав – мы получили качественное оборудование и сэкономили кучу денег. Но теперь наши возможности, как сказал Игнатий, намного шире. Видишь ли, мы проектируем нечто, вроде санатория, расположенного вблизи уникальных природных источников, и рассчитываем на посещение его VIP-персонами, поэтому должны больше внимания уделить комфортности и внешнему дизайну. Взгляни, пожалуйста, скажи свое мнение.

Антон небрежно пролистал несколько проспектов и отбросил их в сторону.

– Я бы советовал обратиться к надежным фирмам, с которыми мы уже имели дело, но ты, как всегда, увлекаешься ярким дерьмом.

Лицо Лили выразило благородное возмущение, а Ючкин торопливо спросил:

– Вы… ты считаешь эти предложения несерьезными? Эти фирмы, насколько я знаю, неплохо себя зарекомендовали в Швейцарии.

– В Швейцарии – возможно, – согласился Антон, – но в Россию их менеджеры обычно сплавляют неявный брак. Он проявляется только после определенного периода эксплуатации, но за него любая европейская страна немедленно потащила бы их в арбитражный суд. Вот, например, франко-германский концерн «Вирджиния». Мне говорили, что комплекты оборудования, которые не прошли тестовых испытаний, они направляют в специальный торговый филиал. Российские посредники скупают их за бесценок, а потом продают на внутреннем рынке, при этом цену накручивают – дай бог. У нас еще с советских времен остались постоянные и очень надежные поставщики, зачем связываться с незнакомыми аферистами?

Ючкин нерешительно взглянул на Лилиану, но она сделала вид, что не замечает его взгляда.

– В прошлый раз я учла твое мнение, Антон. Конечно, сейчас ты во многом прав, я тоже об этом думала, но все же решила закупить оборудование у «Вирджинии».

Антон пожал плечами.

– Раз уж ты столь умна и все сама решила, то для чего тебе было отрывать меня на полдня от работы? Вы с господином Ючкиным… пардон, Игнатием, вполне могли заехать ко мне в клинику и выпить со мной кофе там.

Игнатий изумленно поднял бровь, взглянул на Антона, потом перевел взгляд на Лилю и, решив покончить с панибратством, холодно произнес:

– Прошу простить, господин Муромцев, но мы с госпожой Шумиловой сами решаем, когда нам приглашать наших подчиненных, а когда нет.

Антон не успел ответить, потому что вмешалась Лиля.

– Не удивляйся, Игнатий, я же говорила, что Антон – мой близкий друг, почти что друг детства, поэтому он может говорить мне то, что я никогда не позволю другим, – она улыбнулась несвойственной ей кроткой улыбкой и повернулась к Антону. – Друг мой, не нужно показывать свой характер. Все, что ты сказал, я знаю, потому и пригласила тебя – хочу, чтобы ты съездил в Париж, связался с менеджером «Вирджинии» и заказал комплект оборудования непосредственно у производителя, минуя посредников.

Ючкин сидел с каменным лицом, Антон насмешливо подумал:

«Мальчик пытается себя показать – как-никак, а президент алмазной компании, хоть и дочерней».

Вслух он сказал:

– Я – главный врач твоей московской клиники, а сибирское учреждение не в моем ведении, и какого лешего я должен этим заниматься?

– Я просто тебя прошу, Антон, – ее холеные пальчики нежно коснулись его руки, – прошу, потому что я тебе доверяю. Разумеется, я оплачу тебе эту работу, можешь даже взять с собой в Париж Катю – если, конечно, она будет хорошо себя чувствовать к тому времени. Ведь у нее, кажется, там родственники?

Антон встретился с ней взглядом и усмехнулся.

– Что ж, если ты так просишь, я поеду. И когда ты хочешь, меня отправить?

– Во второй половине декабря – можете провести там Рождество и Новый год все за счет фирмы.

– Очень великодушно. Что ж, теперь разрешите идти, хозяйка? А то у меня в клинике много работы.

Не дожидаясь ее ответа, он поднялся, и Лиля ласково кивнула.

– Конечно, Антон, конечно, иди. Тата тебя проводит, – она нажала кнопку вызова секретарши.

После ухода Антона, Ючкин сердито заметил:

– Этот всеми восхваляемый Муромцев кажется мне беспардонным наглецом. Однако в том, что он говорит, есть доля истины – для чего нам лишние проблемы?

Лилиана засмеялась.

– Милый, иногда тебе не хватает воображения. Пусть Муромцев закажет у «Вирджинии» комплект оборудования для сибирской клиники, мы представим фонду Капри накладные, они ни к чему не смогут придраться. Кстати, лондонское благотворительное общество, которое занимается беременными школьницами, намерено закупить аналогичное оборудование. Менеджер «Вирджинии», с которым у нас есть договоренность, отправит закупленное нами оборудование англичанам, а их деньги вернутся на счета холдинга. Ну, конечно, за исключением комиссионных, которые получит менеджер за эту посредническую операцию.

 – Позволь, но представители фонда Капри будут контролировать каждый наш шаг, как мы объясним им отсутствие товара при наличии накладных?

Она тонко улыбнулась.

– Почему же отсутствие, дорогой? У меня уже есть договоренность с «Вирджинией» о закупке у них отбракованного оборудования, не прошедшего испытания. Того самого, которое, как говорил Антон, можно приобрести за бесценок. Оно будет отправлено в Сибирь, и его предъявят фонду Капри по первому требованию. Это проверенная схема, по которой действовал мой папа еще в советское время, и она прекрасно работает.

– О твоем отце ходят легенды, – с уважением заметил Ючкин, – неужели он ни разу не прокололся?

– Один лишь раз, в восемьдесят третьем году. И то только потому, что расследованием занялся человек необычайного ума.

– И что же сделал господин Филев?  – спросил заинтересованный Ючкин. – Сумел купить этого человека?

 – Этого честного партийного функционера купить было невозможно. Однако у него имелась ахиллесова пята, и это спасло отцу жизнь. Ведь в те годы еще существовала расстрельная статья за хищение государственного имущества в особо крупных размерах.

– Потрясающая история, сюжет для романа. И что это была за ахиллесова пята?

– Возможно, ты когда-нибудь и узнаешь. Но не сейчас. Пока могу сказать тебе только имя того человека – Воскобейников Андрей Пантелеймонович.

– Воскобейников! Бог мой, никогда бы не подумал!

– А ты никогда не задумывался, почему он так самозабвенно играет с нами в одной команде? – Лиля рассмеялась. – Его крепко держат на поводке, очень крепко! Однако, скажи мне, как обстоят дела со строительством корпуса клиники?

Игнатий пожал плечами.

– Здесь проблем не предвидится. Холдинг уже начал закупку стройматериалов у офшорной компании-перекупщика B&B. По европейским ценам, разумеется. С этой же компанией у нас заключен контракт на строительные работы – они начнутся весной. К этому времени Керимов по своим каналам доставит из Средней Азии бригады таджиков, а стройматериалы мы закупим за наличные у местных производителей, так что, строительство силами таджиков в общей сложности обойдется нам в копейки.

– Что за компания B&B?

Он с готовностью объяснил:

– «Buy and build», «Покупай и строй», на ее счет фонд Капри перечислит деньги для строительства клиники. Кстати, B&B проводит и прочие коммерческие операции, поэтому чуть позже через ее посредничество будет произведена закупка крупной партии алмазов у «Умудия Даймонд». Таким образом, честно отмытые деньги Капри поступят на счета холдинга. Если же кто-то захочет особо пристально приглядеться к этим операциям и выяснить имя покупателя алмазов, то компания B&B просто прекратит существование. Холдинга это никак не коснется, де-юре мы никакого отношения к B&B не имеем.

Лилиана рассмеялась.

– Браво, господин Ючкин, я всегда была высокого мнения о ваших талантах!

– Брось, – он был доволен похвалой и не мог этого скрыть, – эта схема не мной выдумана, здесь главное, чтобы все было сработано юридически чисто.

– Думаю, пока Настя с Дональдом, никто особо пристально ни во что вглядываться не станет. Капри нам неопасен, меня беспокоит другое – что мы будем делать с его деньгами?

Умолкнув, Лиля задумалась. Ючкин ждал продолжения и, не дождавшись, спросил:

– Что именно тебя заботит?

– С самого начала, – заговорила она, наконец, – меня грызла странная мысль: идея строительства клиники в Умудии изначально исходит от кого-то другого, не от папы. Теперь я в этом уверена – срок аренды давно истек, а арендаторы не собираются открывать доступ к умудским источникам. Папа и дядя Андрей этим совершенно не обеспокоены, поэтому я и думаю, что они каким-то образом связаны с арендаторами. Или с людьми, которых арендаторы представляют.

– Ты пробовала спросить у Александра Иннокентьевича?

– Сейчас у нас с папой очень плохие отношения. Он и раньше не посвящал меня во все свои дела, а теперь и подавно не станет ничего говорить.

Лилиана прошлась по кабинету и вернулась на свое место. Ючкин вопросительно смотрел на ее хмуро сдвинутые брови.

– Какое это может иметь для нас значение? Эти люди помешают нам строить клинику?

– Помешают? О, нет, клиника им нужна для каких-то их целей. Я пока не могу понять, для каких. Однако, если они желают разделить с нами земли умудов, то, возможно, захотят и долю из денег Капри. И папа эту долю им отдаст – что-то его с ними связывает. Мы можем оставить в дураках фонд Капри, но папа в наших с тобой схемах разобраться сумеет, от него нам ничего не скрыть. Поэтому нужно спрятать деньги Капри прежде, чем он до них дотянется.

Игнатий вытаращил глаза.

– Ты… ты хочешь спрятать деньги от своего отца?

– Ты, как ребенок, Игнатий, – во взгляде Лилианы мелькнула досада, – твой отец для тебя последняя инстанция, его слово всегда решающее. У меня с моим отцом несколько иные отношения, я привыкла жить своим умом. Мы с тобой столько сил отдали этому проекту, что имеем право на награду и не обязаны ни с кем делиться. Деньги необходимо перевести на зарубежные счета подставных лиц, придумай, как это сделать.

Ючкин растерялся.

– Но… но необходимо согласие остальных акционеров холдинга.

– Конечно, дорогой, мы все обсудим с твоим отцом и Керимовым. Они нас поймут, им нравятся рискованные игры. А ты меня поддержишь.

– Я?

– Да, дорогой, – она поднялась, молниеносным движением расстегнула длинную молнию на юбке, и та соскользнула к ее ногам. – Иди сюда, я сама тебя раздену.

Игнатий ощутил смятение, какое всегда вызывала в нем эта женщина. Лилиана стояла перед ним в коротенькой футболке и чулках, загадочно улыбалась, а ее обнаженные бедра призывно вздрагивали. Он шагнул к ней, и руки ее проворно потянулись к его джинсам. В глазах у Игнатия потемнело от внезапно вспыхнувшего желания, из груди вырвался стон.

– Лиля, ты… ты что всегда со мной делаешь? Что ты положила мне в кофе?

– Милый, милый! – она резко потянула его на себя. Упав на пол, они сплелись, покатились по ковру.

Через час, сидя рядом с бессильно распластавшимся Игнатием, Лиля продолжала излагать детали своего плана по сокрытию денег. Игнатий покорно и бессильно кивал головой, со всем соглашаясь.

– Этот твой Муромцев, – хрипло сказал он вдруг, – у тебя с ним что-то было? В нем что-то такое есть, и ты так смотрела на него…

Лилиана расхохоталась.

– Неужели ты ревнуешь, дорогой? Это даже приятно! Но хочу тебя разочаровать – Антон мне и Илье, как брат, так что у нас с ним ничего не может быть. Кроме того, у него все запланировано, и я с точностью до минуты могу сказать, чем он в данный момент занимается, а меня такие мужчины всегда почему-то отталкивают.

Наклонившись над Игнатием, она начала ласкать рукой его вновь твердеющую плоть.

– Лилиана, я…я с тобой сойду с ума.

 Наблюдая, как его взгляд темнеет от желания, Лиля шептала:

– Я знаю, что ты непредсказуем! Ты можешь все бросить и любить меня, если я захочу, разве нет? Поэтому я от тебя без ума! И поэтому я опять тебя хочу, а Антон… Вот сейчас пять часов, и, я знаю, он заканчивает свою ежедневную планерку. Ничто на свете не сможет его от этого отвлечь – как это скучно!

Она не ошибалась – Антон действительно заканчивал проводить планерку, одновременно размышляя о предложении Лили. Он решил сразу же по окончании работы посоветоваться с Катей, но едва выключил селектор и поднялся с места, как зазвонил телефон. Секретарша сообщила:

– Антон Максимович, вам какая-то девушка звонит – она и в три звонила, пока вас не было. Соединить?

– Соедини, что поделаешь, – вздохнул он. – Переключи телефон на мой кабинет и можешь идти домой, если хочешь.

Она обрадовалась.

– Да? Ну, тогда я переключаю и побежала.

В трубке что-то слегка треснуло, и переливчатый девичий голосок сказал:

– Здравствуйте, Антон Максимович, это говорит Лиза Трухина, подруга Насти. Вы меня помните, да?

– Здравствуй, Лиза. Помню, конечно, неужто я так похож на старого склеротика?

– Ой, что вы, я это к тому, что вы же очень заняты. В общем, я хотела вас пригласить на вечер русского романса, который устраивает наша музыкальная группа. Настя посоветовала вас пригласить, потому что вы, она говорит, тонкий ценитель романса, и ваше мнение для нас особенно ценно. Билет стоит десять долларов.

Выпалив все это одним махом, Лиза умолкла, ожидая ответа и взволнованно дыша в трубку. 

Антон изумился:

– Ты прости, Лиза, я не совсем понял – это что, школьный вечер? Неужели и Настя поет? Я не знал за ней таких способностей.

– Нет, Настя не поет, она выполняет организационную часть работы, – уклончиво ответила она. – Так вы посетите наш вечер? Он состоится тринадцатого ноября, в субботу. Билет десять долларов.

– Про билет я уже слышал. А ты давно видела Настю?

– Сегодня – в школе. Она очень просила меня вас пригласить.

– Гм. А почему она сама не позвонила мне?

– Она… м-м-м… она сейчас пока не может. Но она очень хочет, чтобы вы пришли на вечер. Так вы пойдете? Это ведь суббота, – в голосе ее неожиданно прозвучали жалобные нотки.

– Я подумаю, – усмехнулся Антон, – твое предложение мне, как снег на голову, а я, как ты сама говоришь, человек занятой.

– Да что тут думать! – испугалась Лиза и, немного обнаглев, добавила: – Вы даже не знаете, сколько народу мечтает попасть на наш вечер! Но Настя очень просила вас обязательно пригласить, поэтому я сама готова привезти вам билет. Или даже два. Прямо сегодня.

– Гм, – он взглянул на часы. – Хорошо, сегодня уже поздно, но завтра часа в три можешь привезти свои билеты в клинику. Знаешь, где это? От метро…

– Да я знаю, не волнуйтесь, – весело перебила его она. – А сегодня никак нельзя привезти?

– В шесть я ухожу.

– Я успею, меня довезут на машине. Вы предупредите швейцара, чтобы пропустил меня.

Лиза повесила трубку, боясь, что Антон передумает, и весело сказала сидевшему за компьютером Дмитрию:

– Димка, съездим к Антону Максимовичу, а потом вернемся и еще несколько человек обзвоним, ладно? Ты не устал?

Дима послушно поднялся.

– Всю жизнь мечтал быть вашим импресарио, мадам. Поехали.

Без четверти шесть запыхавшаяся Лиза влетела в кабинет Муромцева. Он с улыбкой взглянул на нее и указал на стул.

– Успела? Раздевайся и садись, где твои билеты?

– Вот, – она, не садясь, положила на стол две бумажки. – Вы же просили два билета, да? Вы только извините, мне сидеть очень некогда – меня ждут.

– Ничего, сними куртку и немного посиди – я же еще должен отдать тебе двадцать долларов, разве нет? Кроме того, я хочу тебя кое о чем спросить.

Антон вдруг стал очень серьезен, и Лиза, не посмев ослушаться, присела на краешек стула. Он порылся в бумажнике и положил перед ней две бумажки.

– Это, чтоб нам потом не забыть. А теперь расскажи мне о Насте – все сначала до конца. И не говори, что ничего не знаешь – у вас было время, чтобы поделиться впечатлениями.

Лиза вспыхнула:

– Но… Антон Максимович!

– Говори, Лиза, это все очень серьезно, и я обеспокоен. Ты ведь знаешь, что мы с Настей всегда были друзьями, и она мне полностью доверят. Что тебе известно о ее браке с Капри?

– Так вы знаете? – она смущенно отвела глаза в сторону.

– Кое-что слышал, но подробностей, конечно, не знаю – я ведь ее не могу увидеть. Говори, Лиза, иначе может быть поздно. Только постарайся ничего не забыть и не выдумывать, ладно?

– Ну… ладно, – решившись, Лиза уселась поудобней, а потом подробно рассказала все, что узнала от Насти.

Лицо Антона постепенно каменело.

– То, что ты мне рассказала правда? Ты ничего не выдумала?

– Почему это я должна выдумывать? – вспыхнула она. – Я, кажется, уже не ребенок! Передаю то, что мне рассказала Настя, и, думаю, она тоже говорит правду.

Он слабо улыбнулся.

– Да, конечно, извини, шестнадцать лет – очень серьезный возраст.

– Мне семнадцать, я ведь старше Насти – она пошла в школу с шести лет, а я с семи, – с достоинством поправила его Лиза.

Антон развел руками.

– Виноват. Что ж, раз ты уже почти совершеннолетняя, Лиза… Или, может, мне обращаться к тебе на «вы» и по имени-отчеству?

Лиза, не удержавшись, фыркнула и повела прелестным носиком.

– Ладно, обойдемся без церемоний. Так что, если я почти совершеннолетняя?

– Тогда ты должна понимать, что и Капри, и отец Насти совершили серьезное преступление, и они должны за него ответить, – он вскочил и взволнованно заходил по кабинету, размахивая руками. – Я приму меры!

Она снисходительно вздохнула.

– Антон Максимович, а вам сколько лет? Если не секрет, конечно.

Он слегка опешил.

– Мне? А это тут причем? Ну, тридцать шесть.

– Видите вы тоже взрослый и даже немножечко старый. О каком преступлении вы говорите? Преступление – это когда сажают в тюрьму. Кто посадит в тюрьму Капри с его деньгами?

– Дорогая моя, есть закон, и богатых людей тоже сажают в тюрьму! Откуда у тебя вообще такие представления о законности?

Лиза сказала тоном, каким говорят с малым дитятей:

– Богатых сажают в тюрьму те, у кого еще больше денег, чем у них. Везде и все зависит только от денег и связей. Есть деньги и связи – тебя и в шоу раскрутят без таланта, и в депутаты выберут, хоть какой ты ни есть преступник, и от прокуроров запросто откупишься. Что вы им сделаете, куда пойдете? Тем более, что Настя и сама не станет против своих родителей заявлять. Она, даже если и захочет, то у нее просто язык не повернется – они ведь ее мать и отец. Разве вы забыли, сколько она всегда терпела? Я бы уже весь дом разнесла, если б меня так запирали.

Упав в кресло, Антон закрыл лицо руками.

– Родители, конечно, – с презрением бормотал он. – Родители! А я – скотина! Давно нужно было… Давно!

Немного удивленная его отчаянием она пожала плечами.

– Что вы, Антон Максимович, не нужно так переживать! Да я уже придумала, что делать, мы как раз хотим попробовать… Рассказать?

В сердцах оторвав от лица руки, Антон гневно закричал:

– Придумала она! И откуда только у вас всех такие представления о жизни – «деньги все купят»! Мы учились в школе – нам такое и подумать было бы стыдно! Молодежь!

Лиза обиделась:

– Да ладно вам! Нам на истории все это рассказывали. Вы в советскую школу ходили, вот вам и внушали – деньги не нужны, секса нет, да здравствует КПСС! Можно подумать, что вы денег не хотели и сексом не занимались. А мы – нормальные, мы с самого начала все видим и говорим, как есть. И не надо на меня кричать, я-то в чем виновата?

– Да, Лиза, да, извини, – взяв себя в руки, он виновато усмехнулся и потер лоб, – я не должен был на тебя кричать, не обижайся. Ты права – вокруг одно дерьмо. Ну и что ты придумала? Расскажи мне.

Лиза была отходчива – она тут же простила собеседнику грубость и немедленно принялась излагать свой план.

– Мы с Леркой приложим все усилия, не волнуйтесь, – закончила она, – а если не выгорит, то у меня есть еще план, но я Насте пока не говорю. Надо сделать так, чтобы ее опять начали отпускать ко мне – я уж приложу все усилия. И тогда, – на лице ее появилась заговорщическая ухмылка, – они с Лешкой смогут встречаться. А потом, может быть, мы устроим ей побег. Ловко, да?

Антон посмотрел на весело болтавшую девочку, и у него внезапно сжалось сердце от недоброго предчувствия.

– Нет, Лиза, – возразил он с неожиданной тревогой в голосе, – если с вашим планом обольщения ничего не выйдет, то обещай мне, что на этом вы пока и остановитесь. Дальше я буду действовать сам, а ты лучше не вмешивайся.

– С какой это стати не вмешиваться? Вы делайте по-своему, а я буду по-своему – у кого получится. Чего вы волнуетесь?

– Объясняю: в этом деле замешаны большие деньги, а там, где деньги, там всегда опасно. Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь нехорошее, ясно?

Закинув голову назад, Лиза звонко засмеялась.

– Ой, Антон Максимович, не смешите, что они мне могут сделать? Прямо тайны мадридского двора и д’Артаньян! – она поднялась и кокетливо посмотрела на него огромными черными глазами. – Я пойду, ладно? А то меня ждут в машине, а я и забыла. Кстати, уже половина седьмого, вы же хотели в шесть уходить?

Однако Антону расхотелось ехать домой. Проводив Лизу до выхода, он постоял на месте, подумал и отправился к Кате в отделение патологии беременности. Она удивилась:

– Антон, ты опять не поехал домой? Сколько уже ты у себя не был, у тебя, наверное, всю квартиру разворовали – ты ведь даже сигнализацию не установил.

– Лень обуяла, Катюша. Кстати, у меня для тебя две новости и, как всегда, одна хорошая, а другая – плохая. С какой начать?

– С хорошей.

– В декабре мы с тобой едем в Париж – проведем там Рождество и Новый год.

– Ой! – Катя прижала руку к животу. – Это с какой радости мы вдруг едем в Париж?

– Лилиана решила сделать нам с тобой подарок, а если конкретней, то мне нужно кое с кем переговорить о закупках оборудования. Едешь? Сейчас тебя не тошнит, моча и кровь в норме.

– Не знаю, как Женька будет, – серьезно ответила она, – для меня сейчас только это самое главное. Вдруг что-нибудь? И летать беременным, пишут, для ребенка вредно.

Антон развел руками.

– Что ж, решай сама. Хотел тебя порадовать – не получилось.

– Ладно, а какая плохая новость?

– Тринадцатого мы с тобой идем на вечер русского романса.

– Русского романса? – удивилась Катя. – А что тут плохого? Это тяжелый рок, говорят, для ребенка вредно, а романс – нормально. Или потому что тринадцатого?

– Катя, – сказал Антон, присаживаясь на кровать рядом с ней, – послушай, что мне сейчас рассказала подруга Насти.

К его удивлению Катя выслушала рассказ относительно спокойно и, погладив брата по плечу, умиротворяюще заметила:

– Антончик, не надо так расстраиваться. В конце концов, Настю не бьют, не пытают, не насилуют. Похоже, этот мальчик просто слишком избалован любящим отцом, и, возможно, скоро все уладится. Мы увидим ее на этом концерте, и сообразим, что делать дальше. Если же все будет так плохо, то… В конце концов, у Насти есть родители, и они должны будут вмешаться.

– Родители? – возмущенно вскричал он. – Да они фактически ее продали, а ты говоришь! Да, Катька, от тебя я такого не ожидал.

– Тихо, братик, не ерепенься, я говорю не о Воскобейниковых. Ты забыл, что у Насти есть настоящие родители? Если все будет очень плохо, то ты должен поговорить с Ильей – он имеет законное право вмешаться и помочь родной дочери. Если ты будешь в Париже, возможно, сумеешь поговорить с Ольгой. Конечно, если будет такая необходимость – она пока не пришла в себя.

Антон молчал, потирая лоб и чувствуя, что виски снова начинает ломить от боли, которая в последнее время появлялась все чаще и чаще. Как всегда после сильного нервного напряжения на него навалилась сильная усталость.

– Катя, я пойду к себе в кабинет, голова разболелась. Потом поговорим.

– Сейчас тебе нужно отвлечься и ни о чем таком не думать, – сочувственно посоветовала сестра, – поезжай лучше домой, по дороге развеешься.

– Если очередной мент по дороге не тормознет. Ладно, поеду, уговорила.

Выехав с территории клиники и свернув в переулок, Антон задел припаркованную чуть ли не посреди дороги иномарку, чертыхнулся и, остановившись, выглянул в окно. Вокруг никого не было, он вышел и, оглядев машину, не заметил на ней никаких видимых повреждений. Тонированные стекла не позволяли заглянуть в салон, но при столкновении ему послышался донесшийся изнутри стон. 

– Эй, в машине, есть кто живой?

Ответом было молчание. В конце концов, Антон решил, что стон ему померещился. Дав пару гудков, он от души обругал нерадивого водителя, припарковавшего иномарку в таком месте, сел за руль и, осторожно объехав иномарку по тротуару, покатил в сторону кольцевой дороги.

Лиза, наблюдавшая из-за тонированных стекол, как машина Антона скрылась за поворотом, с облегчением повернулась к Диме.

– Фу, пронесло! Надо было тебе подальше припарковаться.

– Ты же сама торопилась, а я с тобой всегда голову теряю. Совсем из-за тебя соображать разучился – встал черт знает где, – с нежным укором ответил он и вновь наклонился к девушке, чтобы продолжить прерванный столкновением поцелуй.

Лиза со стоном обхватила его голову обеими руками и, застыв на мгновение, закрыла глаза. Потом вдруг высвободилась и, тяжело дыша, прошептала:

– Скорее – откинь спинку.

– Не спеши так, радость моя, впереди вся жизнь – дай мне хоть поласкать тебя.

Лиза изо всех сил зажмурила глаза и капризно замотала головой.

– Нет!

– Какая ты горячая, ты меня с ума сведешь! Подожди, моя прелесть, я…

Однако жар ее желания и ему помутил разум, он нажал кнопку, и они вместе с Лизой упали на откинувшуюся назад мягкую спинку. Лиза торопливо стащила с себя футболку и джинсы. Дима полез было в карман рубашки, где лежали пакетики с презервативами, но ладошка Лизы хлопнула его по пальцам.

– Убери, ты же знаешь, что я не люблю эти резинки! – вытянув его руку из кармана, она прижала ее к самому низу своего живота – туда, где курчавились жесткие черные волоски, и вздрагивала нежная плоть. Он стиснул ее в объятиях и попытался уложить на спину, но Лиза вывернулась и уселась сверху. – Хочу так!

Наконец она, обессилев, упала ему на грудь и затихла. Дима гладил ее и молча улыбался. Ему было немного неловко – друзья и знакомые считали его в высшей степени утонченным молодым человеком, даже чуточку снобом, и подобный примитивный секс в машине был ему непривычен. Затемненный свет, легкое вино, ароматный дымок от медленно таявшей свечки, немного музыки и стихов – все это доставляло ему не меньше удовольствия, чем сама близость. И, конечно же, он всегда предохранялся – не только из-за СПИДа или сифилиса, но и для того, чтобы какая-нибудь из мимолетных подруг не вздумала ненароком объявить его папой. В конце концов, студент МГИМО и будущий дипломат – хорошая приманка для охотниц за богатыми женихами. С Лизой все было по-другому – она была так стремительна, что у него голова шла кругом. Забыв обо всем, Димитрий покорно выполнял все прихоти этой своевольной школьницы, ему льстило сознание того, что прелестная и удивительно красивая юная девочка так возбуждается и трепещет от его прикосновений. Вот и теперь, ласково прижавшись щекой к ее щеке, он шептал:

– Ты настоящая ведьма и сумасбродка, я на все для тебя готов. Лиза, Лизанька, любимая моя, ты выйдешь за меня замуж?

Лиза рассмеялась – гортанно и нежно. Не ответив на его вопрос, высвободилась, тряхнула волосами.

– Поехали скорее, Димка, нам еще нужно сделать кучу дел, – она взглянула на светившийся циферблат часов и ойкнула: – Ой, уже девятый час, после половины десятого неудобно будет звонить насчет билетов, скорее давай!

– Что ж, давай.

Не произнеся больше ни слова, Дима поднял сидение и, включив зажигание, тронул машину с места. Лиза сидела рядом и полными изящества движениями оправляла свою одежду. Закончив, она повернула к нему голову и, сверкнув черными глазами, мягко сказала:

– Димуль, ну, не обижайся, пожалуйста, ты очень хороший, но какой смысл сейчас говорить о замужестве? Мне только в мае будет восемнадцать, я даже еще школу не окончила.

– Ну и что? – голос его звучал угрюмо. – Если бы ты захотела… Ладно, не будем об этом говорить.

Лиза легко согласилась:

– Конечно, не будем! Да мы еще, может, и не доживем до этого, мне, например, в прошлом году цыганка предсказала, что я скоро умру.

– Что за идиотизм! – он так резко затормозил, что Лиза чуть не врезалась головой в стекло. – Ты почему ремень не пристегнула? Пристегнись немедленно!

– Да ладно, не злись, шучу, – она, смеясь, пристегнула ремень. – Просто ко мне один раз на улице прицепились две цыганки – погадать. Я их, конечно, отшила, так они потом за мной минут десять шли и предсказывали разные напасти.

– Не понимаю, почему ты одна шляешься, где попало. И вообще – куда смотрят твои родители? Как они только позволяют тебе жить одной и делать все, что тебе угодно!

Лиза зашлась смехом.

– Ой, ой! Да я всегда делаю, что захочу! Представляю, что за муж из тебя выйдет – шагу жене ступить не дашь, – увидев его обиженное лицо, она посерьезнела и сказала: – Не злись, Дим, ну что тут такого? И потом, я же не одна живу, а с тетей и двоюродным братом.

– Смотрю, тетя твоя не особенно строгая, – проворчал он.

– Да брось, тетя Тая нормальная – ни во что не вмешивается. Соображает, правда, туго, но что сделаешь? Мишка ей иногда хамит, но я ему не позволяю – старые люди ведь не виноваты, что до них все плохо доходит. Пенсионерка, какие у них интересы – сидит себе, сериалы целые дни смотрит и вспоминает свою комсомольскую молодость. Главное, что в девять часов спать ложится, вырубается и мне не мешает – не встречает и не допрашивает, как у некоторых предки. Сейчас, например, приедем – она уже дрыхнет, а я что хочу, то и делаю. Останешься у меня сегодня?

– Ну… если я тебе не очень надоел.

– Ой, Димка, ты прямо барышня-кокетка!

Однако, вопреки словам Лизы, в этот вечер Таисия Сергеевна встретила их в прихожей, и лицо ее было опухшим от слез.

– Лизанька, – покосившись в сторону Димы, она неловко ему кивнула, – беда, не знаю, что делать.

Из ее глаз опять потекли слезы, и Лиза встревожилась.

– Тетя Тая, что? Мама звонила? С дедушкой что-нибудь?

– Нет-нет, никто не звонил – Мишка сегодня не ночевал. Я сперва думала, что он опять в какой-нибудь клуб поехал, а сегодня утром мне девчонка из соседней квартиры рассказала: она вчера около половины первого ночи со своим парнем у подъезда под деревом целовалась, и Мишка как раз к подъезду подходил. Они затаились – пока он пройдет, – и тут как раз какая-то машина подкатила. Трое выскочили – то ли таджики, то ли дагестанцы, – Мишку в машину затолкали и умчались. Девочка эта и парень ее испугались сначала, но потом все же решили мне рассказать. Я побежала в соседний двор, а там и вправду машина Мишеньки стоит – он обычно на ночь ее там оставляет, и пешком домой идет.

– Так надо в милицию, тетя Тая, – испуганно сказала Лиза.

Тетка зарыдала в голос.

– Была я, была! Сначала только смеялись: «Вы, мамаша, больше девчонок слушайте, они вам еще и не того расскажут! Через три дня, если сынок не объявится, тогда и приходите. Он хоть с вами прописан-то?» А я с перепугу им и сказала, что у Мишеньки в Москве временная прописка, а я вообще в Воронеже прописана, тут и не регистрировалась – старуха, пенсионерка, кто меня проверять будет. Они тут же и прицепились: «Как это без регистрации! Сейчас такая обстановка, паспортный режим ужесточился, будем вас выселять!» Даже в приемник какой-то забрать пригрозили, адрес записали – грозили придти проверить. Теперь не знаю и что делать! И Мишенька…

Дима с досадой посмотрел на трясущуюся женщину и пожал плечами.

– Да не волнуйтесь вы так, Таисия Сергеевна, они вас просто пугали – чтобы вы со своим заявлением к ним не приставали. Потому что при таких обстоятельствах они обязаны немедленно начинать поиск – не дожидаясь трех дней.

– Дим, а что же делать? Мамы нет, а сама я просто не знаю, – обнимая тетку, Лиза смотрела на него растерянно и беспомощно, от этого он сразу же приосанился.

– Прежде всего, мы с тобой должны снова съездить в отделение – ты сама напишешь заявление, а я поговорю с дежурным, – его рука нащупала в кармане несколько стодолларовых купюр. – Таисия Сергеевна пусть остается дома.

Через полчаса они выходили из районного отделения милиции, и Лиза восхищенно говорила:

– Нет, Димка, ты натуральный гений! Как он, этот милиционер, а? И заявление принял, и насчет того мента посмеялся – ну, который тетю Таю напугал. Даже чай нам предлагал с ним выпить.

– У нас страна чудес, – усмехнулся Дима и похлопал себя по карману. – Ты-то сама что думаешь, куда твой кузен мог подеваться?

– Да я не думаю, что серьезно, просто тетку жалко. Мишка, он лох – в карты, наверное, продулся и теперь никак с долгами не рассчитается. Я сама один раз к нему в комнату заходила, видела – в десять тысяч долларов пачка лежала. Сказал, что в карты выиграл. Ничего страшного, расплатится – вернется.

Они сели в машину, и Лиза сразу же прильнула к нему, положив голову на его плечо. Дмитрий рассмеялся.

– Не заводи меня опять! Не здесь – не возле отделения милиции. Поедем к тебе.

Она закинула назад голову и звонко расхохоталась:

– Ой, не могу! Налетит на нас какой-нибудь мент своей машиной, как Антон Максимович налетел. Как ты думаешь, он догадался?

– С чего вдруг? Через стекла ничего не разглядеть. Ты, правда, охнула, когда он врезался, но до него вряд ли дошло – старики туго соображают.

Дима ошибался – Антон соображал неплохо. Уже выехав на шоссе, он опять с тревогой вспомнил о машине, в которую врезался. Ему не давал покоя услышанный им короткий крик – мало ли, что могло случиться с человеком внутри автомобиля. Голос был явно женский и показался знакомым. Уже подъезжая к своему дому, он вдруг вспомнил, когда и где его слышал, а также сопоставил происшедшее со словами Лизы – та ведь сказала, что ее ждут в машине. Тут Антону все стало понятно, и внезапно его разобрал смех.

 «Эх, молодежь, что же вы так торопитесь жить? Неужели и я когда-то был такой же нетерпеливый?».

Припарковав машину возле дома и все еще посмеиваясь, он пошел к своему подъезду, и в этот момент от дерева отделилась тень.

– Здравствуй, доктор, что-то ты редко стал домой приезжать, а в клинику к тебе мне ехать не хочется. Поговоришь со мной?

Антон узнал Стаса и, нахмурившись, пожал плечами.

– А есть о чем?

– Если б не было, то не просил бы. Слышал, что Катеньку в больницу положили, и хотел узнать, что и как.

– Зачем? С ней уже все в порядке, можешь не терзать себя тревогами.

Стас усмехнулся.

– Может, пригласишь к себе – неудобно как-то у подъезда торчать. Но если не хочешь, то, конечно, не надо.

Антон поколебался, но все же сказал:

– Ладно, заходи. Только у меня не прибрано, и сам я устал, как собака, поэтому развлечений и угощений не будет.

Стас рассмеялся с присущей ему легкостью и вслед за Антоном двинулся к лифту.

В квартире действительно был беспорядок, на книгах лежала пыль, и гость, оглядевшись, со смешком произнес:

– Жениться тебе нужно, доктор. Или Катеньку к себе перевезешь, когда она родит?

Антон, не отвечая, прошел на кухню, поставил на плиту чайник и, сев за стол, указал следовавшему за ним по пятам Стасу на железную табуретку.

– Садись. Выкладывай, что нужно, и освободи меня от твоего присутствия.

Печально вздохнув, Стас опустился на сидение и покачал головой.

– Не нужно сердиться, Антон. Хотя, не знаю – будь я на твоем месте, тоже бы злился.

– Я на тебя не злюсь, – холодно ответил Антон, – я рад, что ты наконец оставил мою сестру в покое – она прекрасно обойдется без твоих забот.

– Наверное, ты прав. Я знаю, что я Катеньке не пара, ты мне это с самого начала дал это понять. Хотя, если я когда и был счастлив, то только с ней.

– Интересно, а твоя жена? А твой сын?

– Нет у меня никакой жены – не с моей жизнью жениться и детей заводить. Да ты ведь умный, ты и сам догадался, чем я занимаюсь. Поэтому и ушел я от Кати, а главное, от ребенка – чтобы жизнь им не испортить. Ушел, а сердце ноет и ноет, хоть не такой я человек, чтобы нюни распускать, – он вдруг наклонился вперед и впился в Антона жадным взглядом. – Ты ультразвуком-то ей уже определил, кто будет?

– Перед Новым годом определю, раньше она не хочет.

– Ладно, какая разница! – лицо Стаса осветила ясная улыбка. – А имена она выбрала?

– Выбрала, – Антон старался говорить мягко, но у него плохо получалось. – Евгений. Подойдет и для сына, и для дочери. Мы решили, что я официально признаю себя отцом ребенка, чтобы он не считал себя сиротой. О тебе он и знать ничего не будет, так что ты можешь считать себя свободным. И очень хорошо сделаешь, если никогда больше ни с кем из нас в этой жизни не встретишься.

Стас со вздохом поднялся.

– Что ж, ты правильно все говоришь, и я твой должник, доктор, – он направился к выходу, но у самой двери остановился и, вновь повернулся к Антону. – А насчет тех хмырей, что к ней по поводу «крыши» наведывались, она пусть не волнуется и спокойно делает свой бизнес – я все уладил, они и близко к ней не подойдут.

Антон не пошевелился и не поднялся проводить гостя. В прихожей негромко хлопнула входная дверь, а он все сидел неподвижно, размышляя, стоит ли говорить Кате об этом неожиданном визите. В конце концов, решил, что сказать все-таки будет нужно, но только позже – когда она родит. После этого постоянное напряжение, броней сковывавшее его мозг и сердце, внезапно ослабло, и в открывшуюся брешь хлынули мысли о Маргарите.

Глава пятнадцатая

Миша сидел на стуле в маленькой комнате с ободранными обоями. Правая рука, пристегнутая наручником к трубе парового отопления, слегка затекла, отчего приходилось иногда шевелить пальцами, но других физических неудобств он не испытывал. Рядом на полу стояла большая алюминиевая кастрюля с крышкой. Как справедливо предположил Миша, она была предназначена служить парашей, и именно таким образом он ею и воспользовался, поскольку выбора не оставалось – он находился в этом помещении уже около суток.

Трое таджиков привезли его сюда, усадили на стул и тщательно обыскали. Выложили на стол все имевшиеся при нем деньги, сотовый телефон, документы и сразу же ушли. Поскольку они ничего не взяли себе, Миша заключил, что это не ограбление – скорей всего, похитители выполняли чей-то заказ.  Он вспомнил, как его везли сюда с места похищения – таджики, сами удобно разместившись на сидении, заставили пленника лечь на пол и набросили сверху какое-то грязное покрывало. Лампочка в салоне горела в полнакала, и при тусклом свете ее съежившегося человека можно было принять за мешок с вещами. Кричать Миша не собирался – ему достаточно было увидеть черное дуло пистолета, который один из похитителей поднес к его носу, чтобы покорно умолкнуть. Он мучительно перебирал в памяти всех своих недругов и пытался вычислить организатора похищения. Это ему так и не удалось – при зрелом размышлении недругов оказалось достаточно много, а из отдельных русских фраз, которыми таджики перебрасывались с водителем машины, понять что-либо было невозможно.

Пока ехали, у Миши теплилась слабая надежда, что по дороге их остановит какой-нибудь ретивый гаишник, но шофер – светловолосый мужчина лет пятидесяти – прекрасно знал город и ехал дворами, по возможности избегая крупных магистралей. Правда, один раз – на Варшавском шоссе при выезде из города – их тормознули на посту ГАИ. У водителя проверили права и сразу же, не заглядывая внутрь машины, пропустили. После потрясших Москву взрывов милиция тщательно осматривала крупные трейлеры, следовавшие в столицу, искали оружие, гексоген и другие взрывчатые вещества. Маленькие обшарпанные жигули, к тому же ехавшие из Москвы в сторону области, никого не заинтересовали. Миша, сжавшись в комок под вонючим покрывалом, в первый момент с надеждой внимал голосу автоинспектора, но вскоре почувствовал, что машина вновь тронулась с места.

Возле трехэтажного каменного дома дореволюционной постройки автомобиль остановился. Пленника выволокли из машины и тут же втолкнули в полутемный подъезд. Вокруг не было ни души – в подмосковных домах подобного типа обычно доживают свой век старички-пенсионеры, которые ложатся спать в девять вечера. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, Миша, видел чудовищно облезлые стены, исписанные хорошо знакомыми каждому россиянину словами, и чувствовал острый запах мочи, пропитавший затхлый воздух. В квартире, куда его привели, было, достаточно чисто, маленькая лампочка без абажура освещала аккуратно обклеенные зелеными обоями стены, дубовый стол без скатерти и стоявший у батареи стул. На него и усадили пленника, приковав к трубе.

После того, как таджики выключили свет и ушли, Миша еще раз пораскинул мозгами, перебрал в памяти всех своих врагов и решил, что только двое из них могли организовать его похищение. Наиболее вероятно, что это дело рук Ашота по прозвищу Везунчик. Месяц назад Миша проиграл Везунчику в карты пятьдесят тысяч рублей, но отдать не успел – того выдворили из Москвы из-за отсутствия регистрации. После этого Везунчик пару раз присылал своих приятелей – получить долг, – но Лиза и Таисия Сергеевна по просьбе Миши говорили, что он срочно уехал в Воронеж.

Кроме Везунчика была одна очень элегантная дамочка, имевшая основания питать к Мише неприязнь. Месяц назад Дима, бой-френд Лизы, привел с собой однокурсника и его подругу – ту самую дамочку. Лиза, добрая душа, никогда не возражала, если имелась возможность помочь любовникам, и вскоре однокурсник Димы со своей подругой уединились в комнате для гостей, а Миша, как обычно, сделал видеозапись всего, что там происходило. Дама голышом выглядела очень аппетитно – полная грудь, круглые ягодицы, сильные бедра. Камера запечатлела ее в самых разных позах, все особенности тела проглядывались, как на ладони, и позже Мише удалось смонтировать занятный видеофильм. Он уже собирался продать кассету знакомому грузину, обожавшему женщин подобного склада, но совершенно неожиданно столкнулся с героиней своего фильма в одном из клубов – дамочка, как ему сообщили, оказалась женой очень крупного бизнесмена. Она поняла Мишу с полуслова и без лишних рассуждений тут же согласилась купить видеокассету за десять тысяч баксов. Обе стороны остались удовлетворены и разошлись довольно мирно, но ведь дамочка могла заподозрить, что у шантажиста осталась копия, а так, собственно, и было.

В любом случае, похититель, кто бы он ни был, захочет побеседовать с пленником – не зря ж его везли сюда через всю Москву, прикончить можно было и на месте. Что ж, придется отдать Ашоту долг или вернуть дамочке копию кассеты – только и всего. Как говорится, из всех зол следует выбирать меньшее. Успокоившись, Миша стал ждать и незаметно для самого себя задремал, а затем и вовсе заснул, неудобно скорчившись на стуле.

Когда он очнулся, сквозь стекла, покрытые толстым слоем пыли и грязи, пробивались тусклые лучи осеннего солнца. В комнате ничего не изменилось, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять: пока пленник спал, сюда никто не заходил. От горячей батареи шел сильный жар, Миша, вспотев, стащил с себя куртку, и она повисла на прикованной к батарее руке. Воспользовавшись парашей, он почувствовал голод и теперь уже ждал своего похитителя с некоторым нетерпением – скорей бы со всем покончить и добраться до какого-нибудь ресторана.

Прошел час, два, три – никто не появлялся. Вновь начали сгущаться сумерки, а вокруг стояла прежняя тишина – в соседних квартирах, очевидно, никто не жил, и с улицы сквозь двойные рамы не доносилось ни звука. Когда совсем стемнело, у Миши мелькнуло страшное подозрение: его привели и оставили здесь, чтобы уморить голодом и жаждой. Он пытался кричать, но толстые стены с деревянными перекрытиями хорошо поглощали звук, рвущийся из охрипшего от жажды горла. Наступила ночь, и теперь уже пленника не столько мучили голод и жажда, сколько стоявшая вокруг тишина – она доводила до отчаяния и мутила рассудок.

Чтобы избавиться от этой гнетущей тишины Миша начал громко говорить вслух. Он отчаянно махал свободной рукой, что-то кому-то доказывая, и не услышал, как в прихожей щелкнул замок открываемой двери. Потом в комнате вспыхнул свет, и ослепленный пленник, сощурившись, испуганно умолк.

Придя в себя, он уставился на вошедшего. Это был человек лет шестидесяти, элегантно одетый, с тонким лицом и насмешливыми серо-голубыми глазами. В нем сразу можно признать иностранца, и одного взгляда Мише хватило, чтобы понять: этот человек не может иметь никакого отношения ни к Везунчику, ни к бизнесменше. Немедленно в мозгу вспыхнула надежда, что его привезли сюда просто по ошибке. Однако незнакомец подошел к столу, внимательно просмотрел лежавшие на нем документы и лишь после этого, повернувшись к Мише, сказал на абсолютно чистом русском языке:

– Здравствуйте, Михаил Кукуев, рад с вами увидеться. Извините, что заставил вас так долго ждать – мой самолет опоздал. Хотя, думаю, вы понимаете, почему вы здесь.

– Если вам что-то нужно, то я отдам, – уныло пролепетал Миша, – только не убивайте.

– Что вы отдадите? – изумился мужчина.

– Да что захотите, то и отдам.

– Так сразу и отдадите – более полумиллиона долларов? – в голосе незнакомца звучала насмешка, а у Миши от ужаса на лбу выступили капли холодного пота.

– Полумиллиона? – бессмысленно вытаращив глаза, переспросил он. – Но почему?

Мужчина вздохнул, поискал глазами еще один стул, но увидел лишь старенький деревянный табурет. Поставив его напротив пленника, он сел, упершись ладонями в колени, и мягко сказал:

– Я смотрю, наша встреча оказалась для вас немного неожиданной, не так ли? Только не нужно делать вид, что вы ничего не понимаете. Скажу больше: в ваших интересах быть со мной полностью откровенным.

– Откровенным? Я ничего не понимаю, – Миша принял невинный вид, решительно не собираясь сдаваться, потому что именно с этой стороны считал себя полностью защищенным от всех неожиданностей – засечь его никак не могли, старик, очевидно, просто брал «на пушку».

Незнакомец правильно понял ход его мыслей, потому что кивнул и спокойно начал:

– Хорошо, я буду предельно кратким. Вы, по-видимому, считаете себя неуязвимым. Однако хочу вас разочаровать: мне все известно. Вы – способный и ловкий хакер. Вы сумели использовать информацию, которую нашли в старом компьютере вашей тетушки Полины Трухиной, работающей в одном из немецких банков. После этого вы проследили за трансакцией, которую проводил этот банк, и сумели через итальянский банк-эквайер проникнуть на счета его клиентов в других банках и взломать их. Работа бесспорно талантливая, вы очень изящно похищали деньги с этих счетов, но то, как вы заметали следы, заслуживает наивысшей похвалы. Украденные деньги проделывали сложный путь через мелкие частные серверы, которые вы потом «сжигали», запустив на них вирус, и на короткое время оказывались на счетах клиентов того же немецкого банка, где работает ваша тетушка. После этого они словно в воздухе растворялись. За короткое время вами было таким образом похищено больше полумиллиона долларов.

– Почему я-то? – пробурчал Миша. – Вешаете неизвестно что. Я вообще в Воронеже живу, к матери в гости приехал.

Его собеседник улыбнулся, но сразу стал серьезным.

– Год назад вы крупно прокололись, Михаил. Люди, у которых вы увели деньги со счета, решили вас вычислить. Как я просчитал, все это в общей сложности стоило им более миллиона долларов – почти в два раза больше того, что вы украли. Из этого я заключаю, что волнуют их не деньги – вы, очевидно, попутно овладели коммерческой информацией, которой не следовало владеть посторонним, и у вас могут быть крупные неприятности. К счастью для вас программист фирмы «Филев», который этим занимался, по разным причинам не успел завершить работу и передал ее мне. Сейчас работа завершена, серверы восстановлены, я вышел на вас.

Что-то в мягком голосе незнакомца убеждало Мишу, что тот говорит правду. Тем не менее, он решил еще немного поартачиться.

– Это еще доказать надо.

– Молодой человек, вы меня плохо поняли? Те люди, что висят у вас на хвосте, не станут утруждать себя сбором официальных доказательств. Я вас вычислил, но пока информацию о вас им не передал. Хотите, чтобы я это сделал? Или предпочитаете все мне рассказать?

Пленник уныло молчал. Незнакомец терпеливо ждал и не торопил. Наконец, пораскинув мозгами, Миша решил признаться:

– Тетя Поля работала дома с этим компьютером несколько лет назад, потом всю информацию с него стерла, а я полез и…восстановил. Немного усовершенствовал программу, зашел на внутренний сайт их банка и стал следить за транзакциями. Одна из них была особенно крупная – в итальянский банк Конти. По ее следу я вошел и на внутренний сайт итальянцев, потом в другие банки. Но денег тогда еще не трогал – знал, что меня сразу отследят. Стал думать, потом сообразил: нужно перекинуть деньги через частные серверы и запустить программу-вирус, чтобы замести следы. Но и тогда я еще денег не трогал, а потом…

Он запнулся и умолк, незнакомец быстро спросил:

– Что потом?

– Однажды я обнаружил в Интернете объявление какого-то полковника Казарцева – он предлагал желающим недорого купить у него ракетно-зенитный комплекс. Мне вначале просто стало интересно – я и раньше слышал, что военные сейчас запросто распродают все, что осталось от советских времен. Потом те, кто хотел купить этот комплекс, связались с Казарцевым по электронной почте, а мне взломать его почту – делать нечего. Послания были шифрованные – они ему, видно, переслали ключ на мобильник. Но я еще в институте увлекался криптографией, у меня даже специальные программы есть, поэтому расшифровать – ерунда, код был простой. Так я все узнал – когда, на какой счет и сколько будет отправлено. У Казарцева был счет в польском банке, а перечислили на него деньги из банка Конти. Конечно, не прямо от Конти, а через банк-посредник, но я уже имел информацию, и решился. Перехватил деньги во время последней транзакции. Понял, что клиенты вряд ли обратятся в полицию – дело с ракетно-зенитным комплексом было явно нечистым. Так все и началось.

– Понятно. Но вы ведь не ограничились деньгами русского полковника.

Миша бросил на него нерешительный взгляд.

– Ну… вижу, никто меня не вычислил, и…начал. Снимал деньги в основном со счетов банка Конти, но выходил и на другие банки. Снимал, «сжигал» за собой серверы и на короткое время собирал все суммы на депозитах клиентов в банке тети Поли. Клиенты об этом ни уха, ни рыла, а уже с их счетов я знаю, как перевести деньги, чтобы никто не подкопался и ничего не нашел. Как только деньги поступают на один из моих счетов в России – сразу снимаю и счет закрываю. Но клиентов вашего банка я никогда не трогал, чтоб мне провалиться! Зачем мне у вас воровать и привлекать внимание, если ваш банк был мне нужен на последней стадии операции? Чего, вот, вы ко мне прицепились?

Усмехнувшись, Антонио Скуратти, а это был он, развел руками.

– Именно из-за того, что программисты фирмы «Филев» это выяснили – что, как вы это назвали, наш банк участвует в последней стадии операции. Фирма «Филев» работает на банк Конти, наших партнеров, поэтому мы с ними сотрудничаем. Что касается других банков, то мы с ними никак не связаны, их делами занимается Интерпол.

– Интерпол, скажете же! Я в других банках не так уж и много снял, только интересу ради, для них это копейки. Вот у Конти – да, их я пощипал. Но они-то в Интерпол не стали обращаться, потому что деньги у них «грязные». Чего им рыпаться? Сидели бы спокойно, я у них и десятой доли не снял того, что им перепадает.

– Поверьте, друг мой, люди не любят терять деньги, как бы мала ни была сумма. И почему вы решили, что деньги «грязные»?

– А то! Я даже решил сначала, что это счета крупного международного похоронного бюро.

– Похоронного бюро? – Скуратти изумленно поднял брови.

– Ага, похоронного. Я еще раньше сделал программу – так, для прикола, – заношу туда информацию о крупных техногенных катастрофах, гибели политиков и очень богатых людей, авиакатастрофах, автокатастрофах и прочее. С девяносто пятого года, даже принцесса Диана у меня есть. Так, когда я сравнил обе статистики, обалдел – как катастрофа, так на счета у Конти поступают деньги. Сначала думал – на похороны. Даже неловко стало, что деньги покойников снимаю. Потом вспомнил Казарцева, думаю: а какого черта похоронное бюро будет закупать ракетно-зенитный комплекс – покойникам могилу ракетами рыть, а? Вы знаете, что у свекра моей тетки прошлым летом сыновья с семьями в авиакатастрофе погибли?

– У господина Тэкеле? Разумеется, я слышал – ведь он один из главных соучредителей нашего банка. Мы принесли ему глубокие соболезнования.

– Так та транзакция, по следу которой я в первый раз в банк Конти проник, была совершена сразу после той авиакатастрофы. Потому я эти счета и…

Антонио Скуратти торопливо поднялся, лицо его стало бледным, как мел.

– Все, мне больше неинтересно ничего знать, молодой человек! Думаю, вам лучше уехать куда-нибудь в тайгу и сменить фамилию.

– Куда в тайгу? Вы же обещали! Вы сказали, что если я вам все расскажу, вы сделаете так, чтобы меня не посадили!

Скуратти криво усмехнулся и пожал плечами.

– Это-то я могу гарантировать, тюрьма вам однозначно не грозит. Вы знаете, с кем связались? Как только этим людям станет известно ваше имя, вы – труп.

Миша затрясся и уставился на собеседника широко распахнутыми глазами.

– Но… но вы можете им не сообщать, я… я вам заплачу. Пока ведь кроме вас никто…

Антонио Скуратти задумчиво смотрел на юношу, и чувствовалось, что он колеблется.

– Заплатите?

– Конечно! – Миша оживился. – У меня еще остались деньги, и еще разное есть – компромат всякий, кассеты. Да что угодно! Только помогите, умоляю!

Он соскользнул со стула и упал на колени, но рука его, прикованная к трубе, нелепо задралась вверх. Антонио, достав из кармана ключ, отомкнул замок и махнул рукой.

– Да встаньте вы, ради бога! Я не могу скрыть эту информацию – результаты получены, они в моем рабочем компьютере и в любом случае станут известны. Но… если у вас действительно есть деньги, то… два-три дня форы я вам дать могу.

Потирая руку, Миша вскочил, зацепив ногой парашу, глаза его лихорадочно блестели.

– Поехали, сами увидите!

– Куда? – Скуратти даже отступил немного. – Сейчас уже ночь, в каком банке вы теперь держите деньги?

– Банк? На кой черт мне банк – деньги в квартире тети, там, где я живу. Поехали.

Возле подъезда их ожидали те же жигули, что привезли Мишу сюда. Водитель молчал и был, казалось, ко всему безразличен. Скуратти сел рядом с Мишей, и за время пути никто в машине не произнес ни единого слова. Когда они, наконец, добрались до дома Трухиных, было пять часов утра. За десять минут до этого Дима, который провел ночь с Лизой, не без сожаления выскользнул из-под одеяла и, поцеловав любимую, торопливо натянул одежду – ему неловко было перед Таисией Сергеевной, и он хотел уехать прежде, чем она поднимется готовить завтрак. Его машина отъехала от подъезда за минуту до того, как подкатили жигули. Миша поднялся в квартиру через черный ход и тихо, чтобы не разбудить никого из домочадцев, прокрался к своей комнате. Он уже открывал дверь, когда за его спиной тихо ахнула Лиза, проводившая Диму и возвращавшаяся к себе:

– Мишка! Где ты был? Мы думали…

– Тс-с! – он приложил палец к губам, оглянувшись, втолкнул Лизу в свою комнату, протиснулся следом и плотно прикрыл за собой дверь. – Тихо, а то мама услышит.

– А мы тебя искали, вчера вечером даже в милицию заявление написали.

Миша даже крякнул от досады:

– Эк вас угораздило! Черт! Ладно, ты меня не видела.

– Но тетя Тая все время плачет – прибежала девчонка с четвертого этажа, сказала, что тебя увезли.

– Зараза, а? Лезет, куда не надо! Короче, матери скажешь, что я был, но мне нужно на время слинять, и пусть она никому ни сном, ни духом. И ты тоже.

– Опять долги, да?

– Что? Ах, да, типа того. Короче, кто бы ни спрашивал, ясно? И скажи матери, чтобы никуда больше не бегала. Если меня найдут, то мне капец, – он выразительно провел рукой по горлу.

– Но ведь мы уже заявление в милицию… Взять обратно?

Миша почесал затылок, подумал и махнул рукой.

– Ладно, хрен с ним – пусть лежит, даже лучше. Искать они все равно ни черта не будут, а для вас отговорка – пропал, и ничего не знаем. Так никому, ясно?

– Более или менее. А ты куда сейчас?

– Сейчас кое-что захвачу из белья и вниз – меня ждут. А ты иди и ложись спать. Ты меня не видела.

Чмокнув сестру в кончик носа, он вытолкал ее из своей комнаты и запер за ней дверь. Минут через пятнадцать он уже вновь сидел в машине рядом со Скуратти. Они были одни – водитель вышел прогуляться и исчез в темноте. Миша выложил несколько пачек долларов, три видеокассеты и, оглянувшись вокруг, прошептал:

– Вот – пятьдесят тысяч и компромат.

– Пятьдесят тысяч? – произнес Антонио Скуратти, делая ударение на каждом слове. – Вы украли с чужих счетов в общей сложности почти семьсот тысяч.

– Так ведь потратил – тачку себе купил, новый компьютер, видеотюнер, два монитора, оргтехнику. Потом, мне же развлечься надо. Клубы, фитнесс, девчонки сейчас дорогие пошли. По Европе с бабой покатался, там отели дорогие.

– В любом случае вы не могли истратить такую сумму.

– Один раз меня ограбили по-крупному. Ну и… играю, конечно.

– Вы проиграли в карты полмиллиона долларов?

– Проиграл, – Миша повесил голову, – я без игры не могу, меня теория вероятности как магнит тянет. В Монте-Карло в рулетку играл. Больше нет, хоть обыщите. Я, правда, себе тысяч пять взял, потому что без денег, сами понимаете, никуда. Но я вам за это компромат даю – толкнуть не успел, – он указал на видеокассеты.

Антонио Скуратти усмехнулся и брезгливо отодвинул кассеты двумя пальцами.

– Вы что, с ума сошли? Считаете, что я буду заниматься мелким шантажом?

Миша шмыгнул носом и вздохнул.

– Зря не берете – не используете, так хоть удовольствие получите, – на лице его вдруг появилась плотоядная ухмылка, – тут такие девочки есть! Одна вообще – всего шестнадцать, но супер! Ножки, попка, грудь! Депутатская дочка, – он указал на одну из кассет с приклеенной сверху бумажкой с надписью и заговорщически подмигнул.

Скуратти уже собирался осадить наглого мальчишку, который решил держаться с ним запанибрата, но взгляд его неожиданно упал на надпись – «Анастасия Воскобейникова»

– Это какая Воскобейникова? Не родственница депутата Воскобейникова?

– Да я же говорю, вы не слышите? Его дочка. Она с Лизой, моей сестрой, в одном классе учится. Родители строгие, так она со своим бой-френдом только у нас встречаться и может. Все в натуре снято, как они… Ясно? Это не порнуха какая-нибудь, где перед камерой специально ноги раздвигают, тут любовь в натуре, охи и крики – все натуральное. Вы, если порнуху видели, то разницу сразу поймете. Так берете?

Рука Скуратти сжала кассету.

– Давайте эту, другие мне не нужны. Копий у вас нет, надеюсь?

– Да мне еще возиться – копии делать! – с предельной искренностью в голосе заверил его Миша и соврал, потому что кассета была им скопирована на диск, а диск лежал во внутреннем кармане куртки.

– Ладно, – холодно кивнул Антонио, пряча кассету в карман, – сейчас я довезу вас туда, куда вы скажете, высажу, а дальше – дело ваше. Даю, как обещал, два дня форы, за это время постарайтесь скрыться, не оставляя следов. У вас уже есть план?

– Попробую сегодня же махнуть в Грецию.

– Не советую. Эти люди шутить не любят, и возможностей у них больше, чем вы думаете – заграницей вас засекут еще быстрее. Думаю, вам лучше всего вообще не «светиться» в авиа- или железнодорожных кассах – там нужно предъявлять документы, а это для них след. Постарайтесь пользоваться электропоездами, а когда окажетесь в какой-нибудь глубинке, отыщите себе другой паспорт – в Москве после всех этих взрывов пользоваться чужими документами рискованно. Так куда вас везти?

Немного подумав, Миша ответил:

– Довезите до Курского вокзала. Наверное, вы правильно рассуждаете – я поеду до Тулы, а оттуда электричками можно еще подальше добраться. Заберусь, отсижусь там, пока обо мне не забудут.

Антонио кивнул и, выглянув в окно, негромко сказал что-то в темноту. Через несколько секунд появился молчаливый шофер и без единого слова уселся за руль.

– Курский вокзал, – коротко бросил Антонио, и машина тронулась с места.

Оказавшись на вокзале, Миша сразу купил билет до Тулы, хотя до отправления электропоезда оставалось еще два часа. Потом он проверил имеющиеся в наличности деньги и решил разменять доллары в круглосуточно работавшем обменном пункте на противоположной стороне Земляного вала – там при обмене валюты не требовали паспорта, и всегда был хороший курс.

Слабо моросящий мелкий дождь рассеивал тусклый свет фонарей, и улица казалась подернутой серой дымкой. Прохожих вокруг было мало, и, спустившись в подземный переход, Миша не увидел вокруг ни единого человека. Шаги позади себя он услышал лишь тогда, когда достиг середины туннеля. По бокам неизвестно откуда возникли двое, и к затылку плотно прижалось холодное жесткое дуло.

– Шагай вперед и без фокусов, – приказал незнакомый голос. – Не вздумай пикнуть.

Миша, внезапно обессилевший, покорно поплелся за ними, сел в припаркованный рядом с переходом черный вольво, а когда машина легко сорвалась с места, с внезапным облегчением подумал:

«Ну и хорошо – если подыхать, то сразу. Только ведь старый хрыч, скотина, деньги взял, обещал два дня форы дать, а сам наколол – выдал. Сам же еще меня, главное, научил билет до Тулы взять – для чего я брал этот билет, зря тратился? Нет, надо было мне его пристукнуть, козла хренового!».

Как ни смешно, но из-за пропавшего билета в Тулу Миша почему-то злился на Антонио Скуратти сильней всего. И зря – тот ни сном, ни духом не ведал о том, что произошло с незадачливым хакером. После того, как они расстались, Скуратти поехал прямо в отель, где у него был забронирован номер. Очень любезная женщина-администратор помогла ему заполнить документы и выполнить остальные формальности, необходимые для вселения в гостиницу.

– Вы очень хорошо говорите по-русски, господин Скуратти, – приветливо улыбаясь, сказала она. – Будете завтракать в номере или спуститесь в ресторан? Я могу сделать для вас заказ или вы можете сами сделать из номера заказ по телефону.

– Благодарю, пока ничего не нужно – я хочу отоспаться, и прошу, чтобы до полудня меня никто не беспокоил.

Его действительно валила с ног усталость – сказывалась бессонная ночь и пережитое напряжение. Тем не менее, проснувшись ровно в полдень, он почувствовал себя довольно бодро, и уже собрался было спуститься в ресторан пообедать, когда раздался телефонный звонок, и приятный женский голос, вежливо произнес:

– Добрый день, господин Скуратти. С вами говорит личный секретарь госпожи Лилианы Шумиловой. Госпожа Шумилова хотела бы с вами встретиться и поговорить о деле, которое не терпит отлагательства.

Антонио вспомнил, что Лилиана Шумилова была дочерью хозяина фирмы «Филев» и женой симпатичного русского программиста Ильи – сына Вики Воскобейниковой. Или бывшей женой? Нужно напрячь память, чтобы не попасть впросак во время их будущей беседы.

Он взглянул на часы, прикинув, сколько времени у него уйдет на обед, и любезно ответил секретарше:

– Где-то через час я буду готов побеседовать с госпожой Шумиловой.

– Тогда через час за вами пришлют машину – госпожа Шумилова полагает, что вам было бы удобней побеседовать в ее офисе.

Лилиана встретила гостя столь пленительной улыбкой, что Скуратти был слегка удивлен – неужели Илья Шумилов действительно расстался с такой прелестной женщиной?

«Очаровательна, – думал он, пожимая трогательно тонкие пальцы Лилианы, – руки изящны, лицо тонкое, я бы даже сказал, изысканное! И какая деликатность манер! К тому же, сразу можно определить, что она чувственна – рисунок губ очень выразителен. Не понимаю, почему сын Вики с ней не поладил, просто не понимаю! Эти молодые мужчина сами не знают, чего хотят».

Лилиана слегка задержала его руку в своей.

– Простите, господин Скуратти, что мне пришлось вас побеспокоить, но дело не терпит отлагательств. К тому же, муж наговорил мне о вас столько всего лестного, что я просто из женского любопытства хотела увидеть вас как можно скорее. Чаю, кофе?

Антонио Скуратти опустился в роскошное мягкое кресло и почувствовал охватившую все тело блаженную истому. Расслабившись и нежась, он улыбнулся гостеприимной хозяйке, но от угощения отказался:

– Благодарю вас, мадам, я недавно обедал, а мой диетолог рекомендует мне соблюдать интервалы между приемами пищи.

– О, немецкие диетологи очень строги, я однажды пробовала следовать их советам, но тот режим, что они предлагают, никак не согласуется с режимом моей работы.

– В вашем возрасте, мадам, еще можно не столь строго придерживаться диеты.

Она вздохнула:

– Да мне это и не удалось бы при всем моем желании – вы знаете, наверное, что мне приходится контролировать российские филиалы наших фирм и компаний. Мы так быстро расширяемся, что отцу трудно за всем уследить, а Илья, – по губам ее пробежала нежная и трогательная улыбка, – он, как все талантливые люди, слишком погружен в себя, чтобы реально воспринимать жизнь. Вы, наверное, заметили, как он рассеян?

Антонио замялся.

– Гм, не знаю. Господин Шумилов – прекрасный специалист, и все, кто с ним работал, относились к нему с глубоким уважением.

«Не понимаю – так они расстались, или нет? Рассуждает, как преданная супруга»

Лилиана же с улыбкой говорила:

– Всю рутинную работу приходится выполнять мне. Но я не сетую, это обычный удел жены гения. Правда, иногда не хватает времени, но папа обычно выручает меня. Этим летом, например, я была невероятно загружена работой над проектом, и он сам взял на себя переговоры с вашим банком. Теперь я освободилась и возвращаюсь к работе – поэтому и попросила вас приехать. Видите ли, я просмотрела документы и обнаружила, что некоторые пункты нашего контракта с вашим банком пересмотрены. Как вы это объясните?

Скуратти был несказанно удивлен вопросом.

– Мадам, – ответил он, – я полагал, что ваш супруг поставил вас в известность – пункты контракта были пересмотрены по его инициативе. Дело в том, что получение конечного результата – процесс длительный, а господин Шумилов объяснил, что не может столь долгое время находиться в Германии, и руководство банка пошло ему навстречу. Это, кстати, совершенно незначительные пункты – основная работа по разработке и внедрению программы была им выполнена, программа установлена, но завершающую часть он делать отказался, и ее поручили мне.

– И вы ее довели до конца?

Антонио уклончиво ответил:

– Как только результаты будут уточнены, я немедленно представлю их руководству банка и ознакомлю с ними вашего супруга. Мы продолжаем работать в тесном контакте, и я чрезвычайно благодарен господину Шумилову за то, что он в любой момент готов меня проконсультировать по любому вопросу.

– Так результат еще не получен?

– Мадам, обещаю, что в первую очередь обо всем узнаете именно вы, – галантно склонив голову, ответил Антонио.

«Не так уж эта мадам Шумилова и мила – чуть ли не за горло берет. Наверное, сына Вики все же можно понять»

Лицо Лили внезапно окаменело, а сузившиеся глаза буквально буравили спокойно улыбавшегося собеседника.

– Господин Скуратти, – ледяным голосом сказала она, – я очень занята и не могу тратить время на лишние дискуссии. Результат вами получен, и мне это известно.

Скуратти шутливо развел руками.

– Если вы так утверждаете, мадам, то я не смею спорить, хотя лично мне об этом ничего неизвестно.

«Разумеется, ты догадываешься, что результаты я уже получил, не можешь не догадываться, если ты не дура, – думал он, – но передам я их тебе лишь тогда, когда сочту нужным. Сочувствую моему другу Илье – эта женщина имеет тенденцию брать нахрапом».

Короткий смешок прервал его мысли, Лилиана опять мило улыбалась.

– О, прошу простить, господин Скуратти, вам же неизвестно, что буквально два часа назад я имела беседу с одним молодым человеком. Это было как раз в то время, когда вы отдыхали в гостинице – бессонная ночь, я понимаю. Представьте, он раскрыл мне механизм, каким пользовался, чтобы похищать со счетов деньги. И сообщил также, что нынешней ночью имел с вами длительную и плодотворную беседу, после которой передал вам все украденные им деньги, превращенные в наличность.

Побледневший Скуратти какое-то время молчал, постукивая ногтем по подлокотнику кресла. Наконец, сумев взять себя в руки, он спокойно ответил:

– Думаю, наш разговор не имеет смысла, мадам, поэтому разрешите откланяться.

С лица Лилианы вмиг сошла маска благодушия, движением руки она пресекла его попытку подняться.

– Сидите, господин Скуратти, я сама решу, когда нам окончить наш разговор.

Пожав плечами, Антонио со вздохом вновь опустился в кресло.

– Как угодно, – с горькой иронией в голосе сказал он, – но не знаю для чего тратить время на разговоры. Вы так хорошо информированы, что ничего нового я вам сообщить не смогу.

– А разве я сказала, что мне нужна от вас информация? Мне известно не меньше, чем вам – даже больше, наверное. Итак, начнем сначала. Вы получили исчерпывающую информацию о хакере еще в начале этой недели, но не передали ее своему шефу, как обязаны были сделать. Вместо этого вы вылетели в Москву, где нанятые вами люди уже организовали похищение хакера Кукуева. На этот счет, кстати, в нашем уголовном кодексе имеется соответствующая статья. Мои люди постоянно следили за вами и привезли ко мне Михаила Кукуева, как только вы с ним расстались – он был так напуган, что немедленно все мне выложил. Между прочим, он заявил, что отдал вам все украденные им деньги, это правда?

– Ерунда, – угрюмо буркнул Скуратти, – если вы организовали слежку за мной из-за этих денег, то здорово прогадали, мадам. Кстати, ваши поступки с точки зрения законности тоже весьма сомнительны – раз вы сочли меня преступником, то обязаны были сообщить обо мне вашим органам, а не устраивать слежку за свободным немецким гражданином, каким я являюсь.

Лилиана кротко улыбнулась.

– Прошу простить, господин Скуратти, все это делается только ради вашей безопасности. Вы – друг детства моей дорогой свекрови. Она не так давно очень тепло о вас отзывалась и даже тревожилась – вы ведь вдовец, человек немолодой, одинокий. Хорошо еще, что Виктория не знает, как ваши сын и дочь от первого брака вас шантажируют – постоянно требуют денег. Она бы слегла от огорчения.

– Мои… сын и дочь, – Антонио запнулся, – вы что-то путаете, мадам.

– Понятно, что вы скрываете это родство – мало чести иметь дочерью профессиональную проститутку и сына-наркомана. Счастье еще, что у них фамилия матери, и они живут в Москве, а не рядом с вами в Германии – они могли бы серьезно повредить вашему имиджу и вашей карьере.

– Сомневаюсь, мадам. Многим выдающимся политикам и бизнесменам не повезло с детьми.

– Однако не все эти политики в прошлом сотрудничали с КГБ, поставляя информацию экономического характера. А если кто-то из них и сотрудничал, то не делился этим с женами. Вы слишком любили свою первую жену, господин Скуратти, а она вас предала – выдала ваши секреты детям. Бывший агент КГБ, отец проститутки и наркомана – мороз по коже!  Ваши дети хорошо усвоили, что папа готов платить за сохранение секрета.

Устало усмехнувшись, Скуратти на мгновение закрыл и вновь открыл глаза.

– Передайте Виктории мои наилучшие пожелания, – сказал он, – не стану скрывать, так как вижу, что это не имеет смысла – мальчишка Кукуев действительно передал мне пятьдесят тысяч долларов и утверждает, что остальное растранжирил или проиграл в карты. Вы, очевидно, затратили немало средств, собирая обо мне всю эту информацию, но не знаю только, насколько она для вас окупится. Пятьдесят тысяч, если желаете – больше у меня нет.

– Бог с вами, господин Скуратти, неужели вы и меня считаете шантажисткой? – ласково улыбнулась Лилиана. – Поверьте, я всего лишь беспокоюсь о вас.

– Благодарю за заботу. И что дальше?

– Я не собираюсь ни о чем докладывать руководству вашего банка, – продолжала она, – думаю, вы оцените мое доброе к вам отношение.

– Спасибо на добром слове, – Антонио наблюдал за ней чуть прищуренными глазами.

– Мне нужен был хакер. Зная о ваших… обстоятельствах, я подозревала, что вы захотите с ним встретиться и извлечь из этой встречи какую-то выгоду. Мои люди следили за вами и вышли на хакера. Кстати, мальчишка очень болтлив, и рассказал мне о вашей с ним интимной беседе, но не опасайтесь, что он кому-то разболтает и вас скомпрометирует – Кукуев мне нужен, и я постараюсь, чтобы Интерпол не напал на его след. По российским законам он преступлений не совершал – у нас ведь, кажется, нет никаких четких законов о хакерстве. Так что будьте спокойны.

Скуратти бросил на нее странный взгляд и, поколебавшись, сказал:

– Благодарю, мадам, но… советую быть осторожней, если вы хотите воспользоваться услугами Кукуева – мне думается, им интересуется не только Интерпол.

Во взгляде Лили мелькнуло искреннее недоумение, она пожала плечами.

– Естественно, господин Скуратти, я понимаю, что главное заинтересованное юридическое лицо – ваш банк. К чему вы мне это говорите?

        – Позвольте мне быть предельно откровенным. Наш банк в результате деятельности мальчишки не понес никаких убытков – кроме, разве как, в моральном плане, поскольку Кукуев использовал счета наших клиентов. Банк Конти, с которым мы сотрудничаем, потерял около полумиллиона. Так для чего платить вашей фирме за этого хакера миллион? Почему расследование ведется независимо от Интерпола? Я давно над этим думаю и вначале хотел всего лишь получить информацию, которая… понимаете ли…  

Лилиана понимающе кивнула.

– Вы уже дали понять, что хотели извлечь из встречи с мальчишкой какую-нибудь выгоду, и я ценю вашу откровенность. Не стесняйтесь произнести слово «шантаж», господин Скуратти, мы с вами свои люди. Так вы хотите сказать, что за заказом фирме «Филев» стоит некто неизвестный, чьи тайны могли стать известными мальчишке? Резонно. Однако почему вы так быстро отказались от идеи шантажа?

– Кукуев сказал мне об этом всего лишь несколько слов, но я сразу понял, что этот кусок мне не по зубам, и отказался слушать дальше. Эти люди заплатили за то, чтобы хакер оказался в их руках – лазая по их счетам, он получил информацию, которая должна держаться в строгой тайне. Мы же с вами, легкомысленно ввязавшись в это дело, оказались с ним в одной упряжке – если теперь они на него выйдут, то не поздоровится ни вам, ни мне. За всем этим стоит не частное лицо, а крупная преступная организация, которая может нас раздавить в лепешку.

 Лилиана пожала плечами.

– Возможно, вы несколько сгущаете краски. В любом случае благодарю за предупреждение – я запрячу мальчика так далеко, что его никто не найдет, и пусть спокойно занимается любимым делом.

– Любимым делом? – изумился Антонио. – Не понял.

– Что тут понимать, – усмехнулась она, – Кукуев будет работать на меня. Если честно, то я считаю, что мальчик талантлив, а талантливой молодежи надо создавать условия для творчества. Он выполнит свою часть работы, а другую ее часть выполните вы, господин Скуратти.

– Я?! – от неожиданности голова его дернулась. – Чего вы от меня хотите, мадам?

– Все довольно просто: мне необходимо перевести на свои секретные личные счета крупные суммы денег. Однако никто не должен напасть на их след. Михаил Кукуев учтет свои прежние ошибки, которые позволили нам его вычислить, и проведет деньги через ваш банк, а вы должны будете поработать с базой данных – так, чтобы мой муж уже не смог найти никакого следа. Один процент от суммы, которую вы таким образом «спрячете», ваш.

Наступило молчание. Антонио Скуратти провел рукой по лбу, осмысливая полученное предложение, потом глаза его вспыхнули. Лилиана не торопила, она пристально глядела на него и спокойно ожидала ответа.

– Мадам, поскольку мы с вами решили быть откровенными друг с другом, я скажу, что ваше предложение… гм… весьма заманчиво. Однако вы никогда не задумывались, почему дирекция любого банка доверяет своим сотрудникам, работающим с базами данных?

Лиля небрежно кивнула.

– Разумеется. Во-первых, зарплата таких сотрудников достаточно велика, они имеют соответствующий статус в обществе и не захотят мараться. Во-вторых, очень редко один человек имеет доступ ко всей информации – та часть, которой владеет каждый отдельный сотрудник, не поможет желающему ограбить банк. Другое дело вы – начальник службы информационной безопасности. Кроме того, ваша супруга (покойная, а не та, что осталась в России) была сестрой директора банка, вас уважают, вам доверяют. Но самое главное – вам нужны деньги. Так нужны, что вы даже решили ввязаться в эту авантюру с мальчишкой-хакером и шантажом. Поэтому вас не остановят нелепые соображения так называемого морального свойства.

– Разумно, мадам, разумно, – задумчиво проговорил Скуратти. – И какова сумма, которую вы в общей сложности хотите провести через наш банк?

– Пятьсот миллионов долларов, – отчетливо произнесла она, – и пять миллионов из них, согласно нашему уговору, будут вашими.

Лицо его осталось невозмутимым.

– Это не так много, мадам.

– А сколько вы собирались потребовать за информацию, полученную от мальчика-хакера?

Скуратти поморщился.

– Не стоит об этом больше вспоминать, я отказался от этой мысли – жизнь дороже.

– Что ж, у вас, стало быть, нет никакой альтернативы, господин Скуратти – никто, кроме меня, не предоставит вам столь блестящей возможности улучшить свое финансовое положение.

– Понимаю, вы чертовски правы, если не сказать большего, – он криво усмехнулся. – Итак, мадам, вы хотите нелегально провести через наш банк пятьсот миллионов. Это деньги ваших акционеров? Простите, но, приступая к операции, я должен знать все подробности.

– Это деньги, которые находятся на счетах холдинга. Но начну с самого начала. Вам ведь известно о миллиарде, который благотворительное общество, основанное Бертрамом Капри, предоставляет на реализацию нашего проекта? Разумеется, эти деньги могут быть израсходованы только на строительство лечебного комплекса и закупку оборудования, – Лилиана выразительно посмотрела на собеседника, и тот благодушно кивнул:

– Что ж, при правильной постановке вопроса и соответствующем оформлении документации это условие нетрудно обойти, мне приходилось иметь дело с подобными…гм…операциями. Вы хотите, чтобы я этим занялся?

– Что вы, господин Скуратти, – нос ее презрительно сморщился, – да неужели я стала бы вас беспокоить и разводить всю это бодягу из-за такой ерунды! Для меня законным образом облапошить Капри на пятьсот миллионов баксов тоже не представляет трудностей. Деньги Капри, уже отмытые, придут на счета нашего холдинга, но ведь мои партнеры по бизнесу сразу же захотят иметь свою долю.

– Да, проблема партнеров в нашей жизни стоит остро. Как должны распределяться деньги холдинга?

– По условиям слияния всех наших компаний в единую корпорацию, львиная доля любой прибыли должна идти на расширение дочерних фирм. Это меня не устраивает – я вложила в проект много сил и средств. Я никого не граблю, хочу лишь получить то, что причитается мне по справедливости.

Скуратти встал и, пройдясь по кабинету, остановился перед Лилианой. Заложив руки за спину, он невозмутимо смотрел на нее сверху вниз.

– Справедливость – понятие относительное, мадам. Почему вы хотите получить только полмиллиарда? Мне кажется, что в любой игре побеждает умнейший, а победитель должен получить все – это и есть истинная справедливость.

Впервые за время их разговора на лице госпожи Шумиловой мелькнула нерешительность, и ее колебание доставило Антонио некоторое удовольствие.

– Но…

– Скажите, мадам, как фонд Капри перечисляет вам деньги?

– Фонд оплачивает счета компаний, проводящих строительные работы, и медицинское оборудование. Часть суммы пойдет на возмещение расходов холдинга, на приглашение высококвалифицированных специалистов и обучения для медицинского персонала. Пока расходы незначительны, строительство начнется лишь весной. К лету, если все пойдет по плану, формально будет истрачена половина премии. Об этих деньгах я и веду речь.

– Гм. Пятьсот миллионов долларов. Ваш проект, мадам, я вижу, грандиозен.

На лице Скуратти появилось непередаваемое выражение, он встретился взглядом с Лилианой. Она улыбнулась и кивнула:

– Десять высотных корпусов клиники, оснащенных первоклассным оборудованием. Но, все равно, больше пятисот миллионов до лета вытянуть из фонда не удастся. Постоянная рента с оставшегося капитала будет использована в дальнейшем для расширения комплекса и повышения квалификации персонала.

– Почему бы вам теперь не использовать статью о возмещении расходов холдинга на повышение квалификации специалистов? Тогда можно было бы официально истратить и вторую половину премии.

– Пятьсот миллионов? Невозможно – фонд компенсирует нам расходы лишь в том случае, если происхождение потраченных денег официально подтверждено, а доход холдинга не составляет и десятой доли этой суммы. Мы не можем тратить больше того, что имеем.

– Невозможного не существует. Какова максимальная оценочная стоимость недвижимости вашего холдинга?

Лилиана сдвинула брови и задумалась.

– Основную долю составляет алмазный рудник, – сказала она, – с учетом запасов алмазного месторождения я оценила бы его в четыреста миллионов долларов. Однако фактически стоимость рудника много меньше, поскольку добыча ведется первобытным способом, сбыт почти не контролируется государством. Остальная недвижимость составляет не больше ста миллионов долларов, в основном это земля, дома отдыха, отели, супермаркеты и здания, сдаваемые в аренду.

– Стало быть, вы можете получить под залог недвижимости холдинга кредитов в общей сложности пятьсот миллионов долларов. Останется только формально открыть собственную медицинскую академию и послать обучаться в Сорбонну студентов двух медицинских факультетов.

Не отреагировав на насмешку Скуратти, Лиля кивнула.

– Идея недурна. Однако тут есть минусы – процентные ставки по кредитам в российских банках после недавнего кризиса довольно велики. Мои партнеры вряд ли на это пойдут.

– Ваше дело, мадам, убедить ваших партнеров – объясните, что миллиард на счетах лучше, чем пятьсот миллионов.

– Но что делать с кредитными обязательствами? – в недоумении спросила Лиля. – Банки не согласятся на досрочное погашение, а проценты на такую сумму сожрут половину доходов холдинга.

– Если вы согласитесь поэтапно следовать моим советам, мадам, то сумма, которую мы перекинем на ваши секретные счета со счетов холдинга, составит полтора миллиарда – деньги Капри плюс суммы, кредитованные банками. Однако мои советы стоят денег, поэтому я попрошу не один, а два процента. В случае успеха это составит тридцать миллионов.

Лилиана побледнела.

 – Но это невозможно, господин Скуратти! Будет скандал.

– Кто сможет связать скандал с вашим именем? Капри получит отчет о каждом центе со своего миллиарда, а остальное – не его дело. Расчет же с кредиторами будет внутренним делом акционеров холдинга. И вряд ли они станут официально заявлять об исчезновении денег с их счетов.

– Мой отец вряд ли одобрит это, – неуверенно заметила она, – к тому же скандал вокруг моего имени…

– Мне, старику, приятно видеть столь послушную дочь. Однако скандал вам совершенно ни к чему. Поэтому, еще до того, как мы начнем действовать, вам, мадам, лучше продать свои акции и сложить с себя обязанности президента компании. Объявите всем, например, что устали от бизнеса и решили заняться воспитанием ребенка – все вас поймут, и никто не осудит. Думают же о выплатах кредитов пусть те, кому вы уступите ваше место и ваш бизнес. Решайтесь, мадам, игра стоит свеч.

Скуратти с улыбкой разглядывал Лилиану, лицо которой отражало борьбу обуревавших ее чувств. Наконец она коротко бросила:

– Согласна.

– Прекрасно, – потирая ладони, воскликнул он, – мы с вами, оказывается, понимаем друг друга с полуслова. Сейчас главное – согласится ли Кукуев с нами сотрудничать? Без него…

Лилиана презрительно усмехнулась.

– Куда он денется? Вы его порядочно запугали, он знает, что за ним охотятся, и прекрасно понимает, что моя защита – его единственная надежда на спасение. Он будет работать, чтобы сохранить свою жизнь.

– Учтите, этот паренек нам необходим. Постарайтесь с самого начала быть с ним в добрых отношениях. 

– Я это учту, – Лилиана поднялась и протянула ему руку, – желаю вам всего доброго, господин Скуратти. После того, как я переговорю со своими сибирскими партнерами, я с вами свяжусь и сообщу, как обстоят дела. Кстати, когда вы свяжетесь с моим мужем?

Задержав на минуту ее тонкие пальцы, он с улыбкой ответил:

– Думаю, что завтра. Но, насколько я знаю моего приятеля Илью, о нашем с вами нынешнем разговоре мне вряд ли стоит ему рассказывать, как вы думаете, мадам?

 Холодное напряжение на лице Лилианы сменилось тонкой улыбкой.

 – Вы абсолютно правы, господин Скуратти, мой муж чертовски ревнив, он не любит, когда я долго обсуждаю что-то наедине с другими мужчинами.

Она скромно опустила ресницы, а в глазах Антонио Скуратти мелькнула веселая искорка.

Глава шестнадцатая

За неделю до начала ноябрьских каникул на второй перемене староста Лена сообщила новость:

– Ребята, методист из округа приехала – та, что в прошлом году к нам на урок математики приходила. Наверное, опять к нам сегодня на алгебру придет, а с ней тот доцент с мехмата – помните, который у нас олимпиаду проводил? Важный такой.

– Не может быть, чтобы на урок, – возразила Лиза. – Ирина Владиславовна с нами всегда заранее к открытому уроку готовится, ее предупреждают и директрису тоже.

Лера Легостаева ехидно добавила:

– И потом, Соколов сегодня в школе, а он обычно на открытые уроки не является.

– Знаешь, не смешно, – отрезала Лена, смерив ее сердитым взглядом.

Однако факт оставался фактом – методист приехала без всякого предупреждения и с улыбкой сообщила растерянной директрисе, что собирается посетить урок математики в одиннадцатом математическом классе.

– Мы с Михаилом Александровичем, – она кивнула на доцента, – хотим посмотреть, какой ваши ребятки сделали прогресс за это время.

Ирина Владиславовна, которую директор вызвала к себе в кабинет, вежливо поздоровалась с гостями, и лицо ее было безмятежно-спокойным, хотя неожиданное присутствие на уроке посторонних обычно заставляет напрягаться даже самого опытного преподавателя.

«Ирина знала об их приезде, – внезапно сообразила директриса, – не могла не знать – они с женой этого доцентика, который строит из себя неизвестно что, вместе учились, и ей точно сообщили. Знала и не подумала даже меня предупредить!»

– Что ж, посмотрите моих деток, – с улыбкой ответила математичка, – сейчас у нас алгебра, и вам повезло – сегодня как раз все присутствуют.

– Что у вас сегодня по плану? – методист, чуть наклонилась вперед, чтобы получше расслышать ответ – у этой полной энергичной дамы в последнее время появились проблемы со слухом, которые она тщательно скрывала.

– Продолжение нового материала по программе – решение задач с параметрами, – громко и отчетливо ответила математичка, избегая встречаться взглядом с директрисой, а та вдруг решила:

– Мне, наверное, тоже стоит сегодня посмотреть, как вы работаете.

Оживленно переговаривающиеся ребята, увидев входивших в кабинет посетителей, немедленно притихли и подтянулись. Соколов замялся было у двери, но Ирина Владиславовна смерила его холодным взглядом.

– Садись, Соколов, не заставляй нас ждать, – она повернулась к доске и, стуча мелом, записала систему уравнений. – Итак, какие у кого предложения? Открываем дискуссию.

В классе немедленно вырос лес рук. Артем Ярцев поднялся первым и своим важным баском заявил:

– Я бы возвел первое уравнение в квадрат и вычел второе.

Тут же вскинула руку староста Лена и возразила:

– А равносильность? При возведении в квадрат может появиться лишнее решение, это нужно учесть, – она обвела класс торжествующим взглядом.

Будучи «аккуратисткой», староста Лена никогда не теряла решений и не приобретала лишних. Лиза звонко крикнула с места:

– Да поставить условие для правой части больше нуля, а если не совпадет с полученным, то нет решений, что в первый раз, что ли!

– Трухина, подними руку, если хочешь сказать! – строго остановила ее Ирина Владиславовна и взглянула на Настю: – Воскобейникова, ты очень пассивна сегодня!

Лиза хотела вступиться за подругу, но, оглянувшись на сидевшую сзади директрису, прикусила язык. Настя подняла голову, прогоняя странное оцепенение, которое теперь всегда овладевало ею с утра, и взглянула на учительницу.

– Я просто думаю, Ирина Владиславовна, – она взглянула на систему уравнений, и заставила мысль работать, – тут мы запишем икс на игрек, как функцию от «а», и дальше…

Она вдруг замолчала и замерла на месте в прежней неподвижности. Учительница с недоумением пожала плечами и отвернулась.

– Ладно, думай. Легостаева, хотела сказать? Что дальше?

Лера с выражением превосходства взглянула на застывшую Настю и чуть вскинула голову.

– Дальше продифференцируем и найдем минимум.

         – Это если коэффициент при квадратном члене положительный, – звонко крикнула Лиза. – Нужно говорить экстремум, а не минимум!

– Трухина! Умерь свои эмоции, подними руку, если хочешь сказать.

– Никакой дисциплины на уроке, – сказала директриса, строго поглядев на Ирину Владиславовну.

– Ой, извините, больше не буду, – хмыкнула Лиза, заглянула в тетрадь к Насте, которая, наклонив голову, что-то писала, и тут же во всеуслышанье сообщила: – А у Насти Воскобейниковой идея, честно! Посмотрите, Ирина Владиславовна!

Математичка, поняв, что Лизу не угомонить, взглянула в тетрадь Насти и сказала:

– Хорошо, Воскобейникова, иди к доске и запиши, – она объяснила классу: – Идея неплоха: экстремум функции лежит между ее нулевыми значениями функции, а нули – при нулевых икс или игрек. Ярцев, запиши на другой доске свой вариант решения. Вы увидите, что в результате мы все равно придем к квадратному уравнению.

Настя писала, и писать ей было намного легче, чем говорить вслух.

«Что-то со мной странное, и я не могу понять, что это. Я знаю – это потому, что мне больше никогда не увидеть Алешу».

Артем трудился на другой половине доски, и когда оба они почти одновременно получили одно и то же квадратное уравнение, Ирина Владиславовна неожиданно сказала:

– Спасибо, садитесь оба, а Соколов дорешает на доске уравнение.

Соколов, побагровев, тяжело поднялся и поплелся к доске.

– Ирина Владиславовна, да мы и сами решим, чего ему на доске писать, тут уже ерунда осталась, – громко и тревожно произнесла Лиза, но учительница ее оборвала:

– Все должно быть доведено до конца, Трухина, и если я еще услышу от тебя хоть одно слово, то я тебя удалю из класса.

На лице директрисы выступили пятна, в спину понуро плетущемуся Соколову несся громкий шепот:

– Производную, Петька! Производную считай!

– Нужно посчитать производную, – уныло произнес он, тыкая мелом в неопределенное место на доске. – Вот.

– Объясни нам ход своих мыслей, Петя, – очень мягко сказала учительница, но в ее почти нежном тоне слышалось скрытое торжество, – расскажи, от какой функции ты будешь считать производную, и что будешь делать потом.

Соколов напряженно молчал, прислушиваясь к летевшим со всех сторон подсказкам и пытаясь уловить какое-нибудь внятное слово.

– Потом корни надо считать, – выдавил он из себя, покрываясь потом, – дискриминант.

– Да? Ну, посчитай дискриминант, – со смешинкой в глазах кивнула Ирина Владиславовна. – Как считается дискриминант квадратного уравнения? Запиши нам.

Петя мялся, писал и тут же торопливо стирал написанное. Директриса не выдержала:

– Ирина Владиславовна, может, Петя сядет и успокоится? Вы ведь знаете, он часто болеет и, возможно, не до конца усвоил материал.

– Дискриминант учатся считать в восьмом классе, – невозмутимо ответила математичка. – Петя учится в одиннадцатом. Математическом.

Директор смутилась и еще больше занервничала.

– Хорошо, но вы видите, он очень волнуется – возможно, наше присутствие…

Доцент заметил:

– Нужно уметь работать в любой обстановке, тебе в ВУЗ поступать. Не волнуйся, напиши мне просто формулу для дискриминанта.

– Мы продолжим урок, а Соколов пусть пишет, – с легким ехидством в голосе произнесла Ирина Владиславовна и встала так, что до Пети не могли долететь никакие записки или шпаргалки, – возможно, он к концу урока успокоится и что-нибудь нам выдаст.

Когда прозвенел звонок, Соколов все еще топтался возле чистой доски. Доцент, проходя мимо, бросил на него взгляд, полный сожаления, а методист постояла рядом, что-то спросила и со вздохом отошла.

Позже, когда все собрались в кабинете директора, где уже был накрыт стол, она с улыбкой сказала:

– Класс производит хорошее впечатление, очень хорошее. Конечно, этот мальчик Соколов… Знаете, такое впечатление, что программа математического класса ему не по силам.

– Соколов очень неглупый мальчик, но он много болел, – заторопилась директриса. – Вообще этот класс у нас с самого начала был экспериментальным – ребята с первого класса шли по Занкову, но из-за углубленного изучения языка мы с согласия родителей повели их не по программе «один-три», а по «один-четыре». Математический класс сформирован в основном на базе этого экспериментального.

– Разве вы не проводили отборочных экзаменов в девятом классе, когда формировали математический класс? Неужели этот мальчик прошел отборочные испытания? – продолжала недоумевать методист.

– Он болел, когда шли экзамены, – нервно ответила директор, – но вы же знаете, что у детей, которые идут по Занкову, формируется и остается своеобразный тип мышления, мы это учли.

Доцент покачал головой.

– Зря. Ему, как я понял, в этом классе нелегко. Он ведь «а» от «б» отличить не может. В то время как остальные ребята решают сложнейшие уравнения с параметрами.

– Конечно, он чувствует себя ущемленным, – поддакнула методист, – мне кажется, нужно в ближайшее время устроить зачет и определить, кто из детей может идти по усложненной программе. Через семь-восемь месяцев этим ребятам поступать в ВУЗ, и зачем ребенку тратить силы на математику, если ему нужна история или, скажем, иностранный язык?

– А это уж вы попробуйте объяснить его родителям, – съехидничала Ирина Владиславовна, бросив торжествующий взгляд на встревоженную директрису, – ведь так престижно – учиться в математическом классе!

– С родителями нужно провести беседу, объяснить, что это делается в интересах ребенка, прежде всего, – наставительно заметила методист, – это ведь не общеобразовательный класс, а математический, тут должен быть особый подход.

Проводив гостей, директриса попросила Ирину Владиславовну ненадолго вернуться к ней в кабинет, плотно прикрыла дверь и с горечью сказала:

– Вы ведь знали об их визите, разве не так?

Математичка спокойно кивнула.

– Разумеется, что в этом странного? Я же подала документы на высшую категорию и в любом случае должна была дать открытый урок.

– Знали, что они приедут именно сегодня, и не предупредили меня. Почему? Вы специально подстроили этот номер с Соколовым? Зачем вы его вызвали?

Ирина Владиславовна небрежно пожала и плечами усмехнулась.

– Не понимаю, причем тут Соколов. Хотя, конечно, хорошо, что все присутствовали, а то у Соколова, когда приезжают на урок, всегда или понос, или грипп, или свинка.

Директриса побагровела.

– Не надо, пожалуйста! Соколов никогда не пропускает без уважительной причины! И что вы хотели продемонстрировать сегодня, когда вызвали его к доске? Вашу несостоятельность, как педагога? Мне было стыдно за вас! Если вы не можете научить ребенка азам математики, то это не его, а ваша вина!

Ирина Владиславовна посмотрела на пожилую грузную директрису, у которой тряслись руки, и на лице ее появилось упрямое выражение.

– Соколову нечего делать в математическом классе, – возразила она, сдвинув брови, – он вообще ничего не понимает, на уроках постоянно отпускает нелепые реплики, мешает другим, отнимает время. В десятый математический вы тоже посадили трех таких же придурков. Зачем? Нужно думать о талантливых ребятах, которым они мешают, а не о таких вот.

– Боже мой, какие высокие слова! Да вы просто затеяли интригу. Мне ведь прекрасно известно, что этот доцент – ваш давнишний приятель. Подумать только, сколько энергии затрачено, чтобы выместить злобу на ребенке! Признайтесь, что вы не любите Соколова и хотите ему за что-то отомстить.

Математичка вспыхнула и вскинула подбородок, твердо решив не сдаваться.

– Да, я не люблю Соколова. И не скрываю этого! За что его любить – за хамство? За то, что он отвлекает тех, кто действительно умеет работать?

– Значит, если ребенок не имеет способностей к математике, то он не имеет и права на существование?

– Да пусть они все существуют, ради бога! Тем более, что у их родителей имеются средства. Есть прекрасные частные школы с бассейнами и углубленным изучением иностранного языка. Но зачем им всем вдруг понадобилось идти именно в математические классы? Нет, я буду всеми силами добиваться, чтобы их убрали. Я хочу уважать себя и свою работу!

Директриса посмотрела на упрямое лицо математички и, неожиданно успокоившись, устало вздохнула:

– Ладно, предположим, что я сделаю по-вашему и уберу из математических классов Соколова, Воронина и Елькину. Только отец Соколова нам купил десять компьютеров и помог оборудовать компьютерный класс. В то время как отдел образования обещал дать восемь компьютеров, а дал всего пять. Родители Воронина и Елькиной помогли полностью отремонтировать физический и химический кабинет, купили оборудование для лингафонного кабинета. Вам легко играть в принципиальность, а где мне взять средства на все это, если государство отпускает на обучение наших талантливых детей копейки?

– Не знаю, это не мои проблемы, – хмуро ответила Ирина Владиславовна, – ту зарплату, которую я получаю, я отрабатываю полностью, не понимаю, почему должна входить в ваше положение.

Лицо директрисы окаменело.

– Хорошо, что вы собираетесь делать? – ледяным тоном поинтересовалась она.

– Как рекомендовала методист, проведу зачет по алгебре, а в конце полугодия – по геометрии, – тон у математички был столь же ледяным, как и у директрисы, – а теперь извините, но у меня через пять минут урок.

Ребята при ее появлении в классе притихли, и лишь одна Лиза, не умевшая скрывать своих эмоций, звонко спросила:

– Ирина Владиславовна, мы им понравились? Что они про нас сказали?

Математичка с трудом сдержала улыбку.

– Сказали, что вы не сразу представляете себе ход решения, медленно схватываете новый материал.

Со всех сторон полетели реплики:

– Во, дают, да? Медленно!

– Нет, ну типа, конечно, можно было и быстрей решить.

– Поэтому, – продолжала Ирина Владиславовна, – нам предложили через неделю устроить зачет по алгебре, а перед Новым годом – по геометрии. Возможно, Михаил Александрович сам приедет на зачет – с вами побеседовать. Тех, кто не справится с зачетом или не придет на него, решили – увы! – перевести в другой класс. Так что, готовьтесь – решайте, учите формулы. Шпаргалки вам на зачете не помогут.

Она с сожалением развела руками, равнодушно скользнув взглядом по притихшему Соколову, на лице которого читался явный испуг. Впрочем, многие были встревожены мыслью о предстоящем зачете. На перемене Артем Ярцев нерешительно сказал Лизе:

– Слушай, Лизок, а может, нам пока отложить репетиции?

На что она философски возразила:

– Зачет зачетом, а дебют дебютом. Репетировать, репетировать и репетировать, как говорит Глеб. Да тебе-то чего бояться зачета, Артемка, ты же лучше всех все знаешь!

– Между прочим, Трухина, у тебя по истории двойка, – сурово сказала, подходя к ним, староста Лена, – пока в журнале карандашом стоит, но если ты до каникул не исправишь…

– Двойка? – изумилась Лиза. – Надо же, вот зараза! Я ведь вроде даже не отвечала в этой четверти, за что двойка?

– Наверное, за твои прогулы и длинный язык, – хмыкнула Лена. – Ладно, мое дело – предупредить. А то и в аттестат может тройка пойти, запросто. Тебе нужна тройка в аттестате? Смотри, ты историка достала – он запросто влепит.

– Да я исправлю, – беспечно возразила Лиза, знавшая за Леной привычку всех стращать и раздувать из мухи слона. – Сейчас нам некогда, я чуть попозже – на той неделе.

Им действительно было некогда – каждый день после уроков они по два-три часа репетировали под руководством Глеба Сорокина. Для репетиций и концерта поверенный Капри арендовал для них зал в небольшом ресторанчике, уже несколько лет функционирующем в одном из старых районов Москвы, и всю необходимую аппаратуру.

Само двухэтажное здание ресторана было построено еще в начале двадцатого века. После революции в нем разместилась заводская контора, а в начале пятидесятых его передали в совместное пользование нескольким ведомствам. Те никак не могли решить, кому из них следует проводить капитальный ремонт помещения, поэтому к концу восьмидесятых все коммуникации пришли в окончательную негодность. Согласно плану реконструкции здание приговорили к сносу, однако в чертежи вкралась какая-то ошибка, и дом остался стоять. Годы шли, в районе сносили и возводили новые строения, а дом все стоял и стоял, словно сторонний наблюдатель. Жизнь вокруг него бурлила, одна катавасия стремительно сменяла другую. Началось с того, что на дверях общественного туалета за углом появилась вывеска «Туалет платный. Вход пять рублей». Последнее способствовало тому, что в заброшенном здании стойко поселился не очень приятный запах – желающих сэкономить пять рублей оказалось предостаточно.

После этого пошло-поехало – в районе начало твориться нечто невообразимое. Туалетом дело не ограничилось – продолжая проводить демократические преобразования, районные власти сняли табличку с названием улицы, где стояло здание, и повесили новую, с новым названием. Вскоре после этого дотла сгорел Дворец культуры по соседству – пожарные приехали слишком поздно, так как никак не могли найти переименованную улицу. Не успели жители близ лежащих домов поахать и поохать над развалинами Дворца, как навалилась новая напасть – из соседнего сквера загадочным образом исчез обгаженный птицами памятник Ленину. Население возмущенно загудело, ибо для старожилов района вождь в бронзе олицетворял ориентир жизни – днем у его подножия гуляли мамаши с колясочками, вечером встречались влюбленные, а по праздникам митинговала оппозиция. Пока милиция вычисляла похитителя, районная библиотека лишилась стоявшего у входа бюста Пушкина – мальчишка-читатель, мстя за двойку по литературе, выстрелил из рогатки и начисто отколошматил великому русскому поэту нос. Ровно через месяц после этого ветеран труда врезался на москвиче в припаркованный у старого здания мерседес и смял его в лепешку – хозяин мерседеса всего лишь на минуту оставил машину и отлучился по надобности, не дотерпев до платного туалета.

Все беды микрорайона прекратились, словно по мановению руки, когда в девяносто пятом предприимчивый бизнесмен Ашот Маркосян выкупил у города пресловутый дом на снос, полностью его отремонтировал и превратил в уютный ресторанчик под названием «Мирандолина». Теперь внешний фасад здания напоминал средневековую таверну, внутренний дизайн был строг и изыскан – бело-голубые с искрой стены и приятное освещение. Столы обычно расставлялись полукругом, и любой посетитель мог видеть небольшую сцену. Завсегдатаями ресторана были средних лет солидные бизнесмены, приезжавшие сюда расслабиться или провести деловые переговоры. Ассортимент подаваемых блюд и вин поражал разнообразием, для особо почетных гостей столики стояли в уютных нишах, напоминавших волшебные домики – это создавало у клиентов ощущение уединенности.

Поверенный Дональда Капри выбрал «Мирандолину», поскольку господин Маркосян был известен, как солидный и уважаемый бизнесмен, не занимавшийся темными делами. Отношения его с органами правопорядка и санэпидстанцией были достаточно теплыми, а охрана в ресторане работала четко и слажено – во всяком случае, наркотиков и проституток посетителям не предлагали, и там никогда не бывало драк или – упаси боже! – перестрелок. Господин Маркосян всегда вел себя рассудительно и знал, где и как хранить деньги, поэтому дефолт девяносто восьмого года не сумел пошатнуть его бизнес. Ресторан и пристроенные к нему сауна с массажным кабинетом ежедневно приносили своему хозяину такой доход, что когда поверенный Капри предложил Маркосяну заключить договор аренды зала на неделю, тот возмутился и, иронизируя, назвал астрономическую сумму. Однако поверенный, не моргнув глазом, ответил согласием – таковы были данные ему инструкции. Контракт тут же подписали, деньги без всяких проволочек были перечислены на счет «Мирандолины», и уже на следующий день группа «Русский романс» приступила к репетициям в арендованном помещении.

В первые дни Глеб Сорокин с недоумением прохаживался по залу, словно к чему-то принюхиваясь – два года назад он пытался предложить Маркосяну свои услуги, но тот его даже не принял. Теперь, когда им для работы предоставили лучший зал ресторана, Глеб не переставал удивляться и однажды, как бы между делом, поинтересовался у Лизы:

– И кто же вас спонсирует, детвора? Димка что ли?

– А почему бы и нет? – кокетливо ответила она вопросом на вопрос.

Взгляд Сорокина стал недоверчивым – Дима был из обеспеченной семьи и, выполняя каприз своей хорошенькой подружки, неплохо платил ему за репетиции с Лизой и ее друзьями, но на мультимиллионера он явно не тянул.

– Не грузи меня, у Димки таких бабок нет, хоть он последние штаны продай.

– Зря ты так плохо о нем думаешь, – засмеялась Лиза и небрежно махнула рукой. – Ладно, успокойся, это нас один… наш знакомый миллиардер спонсирует.

Глеб посмотрел на нее странным взглядом, поцеловал кончики пальцев и промычал нечто невразумительное. Потом внезапно заторопился:

– Работать! Работать, господа, не теряем времени!

С тех пор он называл их не «детворой» или «зелеными», а «господами» и заставлял работать с таким энтузиазмом, словно опасался, что за ним кто-то незаметно наблюдает, и ему могут отказать от места. Естественно, что при столь интенсивном режиме труда Лиза начисто позабыла о двойке по истории и вспомнила о ней только перед самым зачетом по алгебре.

В тот день они с Настей, по утрам теперь всегда выглядевшей сонной и ко всему безразличной, сидели рядышком на подоконнике возле кабинета математики. Мимо проходила староста Лена с классным журналом под мышкой – ей полагалось перед каждым уроком брать его в учительской и отдавать педагогу. Остановившись возле Лизы и открыв журнал, Лена ткнула пальцем в цифру «два»:

– Трухина, сегодня в четыре педсовет по одиннадцатым классам, историк двойку ручкой обведет. Тогда уж у тебя за полугодие точно больше тройки не выйдет, раз есть текущая «двойка».

Она улыбнулась с удовлетворенным видом, хотя не была ни вредной, ни злой – ей просто нравилось, когда ее предвидения сбывались, а ведь она предсказывала Лизе Трухиной подобный исход! Встревоженная Лиза спрыгнула с окна и сначала хотела бежать в учительскую, потом махнула рукой.

– Ладно, сразу после зачета побегу исправлять. Ребята, пропустите меня первую сдавать, а? У меня аварийная ситуация. Я первая!

Стоявшие у кабинета одноклассники охотно расступились – никто из них особо вперед не рвался. Ирина Владиславовна, в этот момент приоткрывшая дверь, чтобы пригласить первую пятерку сдающих зачет, поразилась:

– Лиза, что ты так кричишь – так хочешь сдавать зачет? – она оглядела ребят. – Ну, кто еще из вас рвется на зачет с таким же энтузиазмом?

– Все рвутся, Ирина Владиславовна! Вот еще люди хотят, просто изнемогают от желания, – Лиза, цепко ухватив за руки Артема и Леру, потащила их за собой. – Пошли, ребята, первым оценки выше за храбрость. Да, Ирина Владиславовна?

– Это уж точно, – та не смогла сдержать улыбки. – Есть еще двое храбрых?

– Давайте, я пойду, – шагнула вперед Лена и выразительно посмотрела на Соколова, у которого из-под рубашки выглядывал краешек учебника. – Петя, идешь?

Тот торопливо поправил рубашку, кивнул головой и, придерживая локтем книгу, шагнул через порог кабинета математики. Ирина Владиславовна закрыла за ним дверь – больше пяти человек сразу она на экзамены и зачеты не допускала.

Закрыв глаза и повертев пальцем в воздухе, Артем крякнул и ткнул в кучку билетов.

– Эх, двум смертям не бывать! Ловись, ловись, удача! Беру. Жуть-то какая! – он стоял, разглядывал вытянутый билет, качая головой и преувеличенно тяжело вздыхая.

– Не валяй дурака, Ярцев, – строго заметила Ирина Владиславовна. – Взял, так садись!

Староста Лена села позади Лизы, а Соколов направился на свое любимое место у окна и немедленно начал переписывать на листочек бумаги условие своих заданий.

Лизе повезло – теоретический вопрос и система логарифмических неравенств оказались довольно легкими, а аналогичное тригонометрическое уравнение с кратным аргументом они месяц назад разбирали в классе. Она за минуту посчитала производную и сразу же подняла руку:

– Я уже готова, можно отвечать?

Пока она шла к столу, за которым сидели Ирина Владиславовна и учительница математики параллельного класса Надежда Михайловна, Петя Соколов за ее спиной перебросил старосте Лене скомканную бумажку с условиями. Лена невозмутимо разгладила ее и начала читать, сдвинув брови и делая вид, что сосредоточенно думает.

Лиза, усевшись перед двумя учительницами, начала тараторить так быстро, что Ирина Владиславовна с улыбкой поинтересовалась:

– Ты куда-то торопишься, Лиза?

– А что, разве у меня неправильно решено?

– Да нет, мне все ясно, – математичка пододвинула исписанные Лизой листки сидевшей рядом коллеге. – Посмотрите, Надежда Михайловна, есть ли у вас вопросы.

С этими словами Ирина Владиславовна поднялась и, пройдя между парт, встала рядом с хмуро уткнувшейся в свои бумаги старостой Леной. Надежда Михайловна, полная дама средних лет с красноватыми прожилками на щеках, улыбнулась Лизе и добродушно заметила:

– Да нет, вижу, что Лиза понимает материал, – она отложила листки. – Лиза, папа и мама все еще в Германии? Как они?

– Нормально, спасибо, – вежливо ответила Лиза.

 Она знала, что давным-давно ее родители и Надежда Михайловна работали в одном конструкторском бюро. Потом, когда производство и наука в стране начали разваливаться, супруги Трухины занялись бизнесом, а Надежда Михайловна пошла работать в школу.

– Передавай им от меня большой привет. Что ж, можешь идти.

Лиза вытянула шею, чтобы посмотреть, что ей поставят, потом торжествующе растопырила ладошку, показывая Артему «пятерку», и направилась к двери.

– Скажи, чтобы еще два человека заходили, – попросила ее Ирина Владиславовна.

– Хорошая девочка, – говорила про Лизу Надежда Михайловна. – Я еще брата ее, Генку, помню, хотя у него, конечно, голова была не та, и ленивый был. А Лиза в родителей пошла – я с ними когда-то работала, умницы оба.

Ирина Владиславовна не слушала коллегу, а смотрела на старосту Лену.

– Иди, Лена, отвечать, ты уже готова, я вижу.

Та слегка побледнела, судорожно сжав свои листки.

– Я еще не дописала, Ирина Владиславовна, можно мне еще минут пять?

– Иди, иди, ничего страшного – допишешь, когда будешь отвечать.

– Я… я не проверила еще.

– Да пусть она проверит, Ирина Владиславовна, – добродушно заметила Надежда Михайловна, но молодая математичка была неумолима.

– Ничего, вместе проверим.

Лена беспомощно взглянула на Соколова и поднялась, как бы случайно уронив на пол листок, на котором она уже написала ему решения трех заданий и начала четвертое. Ирина Владиславовна подождала, пока Лена подойдет к столу, подняла листок и подала ей. Краем глаза она видела, как у Пети Соколова вытянулось лицо.

– Ты черновик уронила, Лена, возьми, – в ласковом тоне учительницы слышались металлические нотки.

– Спасибо, – пролепетала Лена, сжимая бумажку потной рукой.

На душе у нее скребли кошки – накануне звонила мать Соколова и очень просила помочь сыну на зачете, пообещала подарить за это CD-плейер. Говорила она это без всякого смущения, открытым текстом, поскольку Лене было не впервой получать от мадам Соколовой дорогие подарки за помощь Пете на контрольных или зачетах – после прошлогодних переводных экзаменов по алгебре и геометрии у нее в комнате даже появились видеомагнитофон и портативный цветной телевизор. Уныло, хотя и правильно отвечая на вопросы двух учительниц, староста Лена думала, что ее СD-плейер скорей всего накрылся. К тому же мамаша Петьки такая психопатка, что еще чего доброго обидится – как же так, не смогла помочь ее сынку недоделанному! Нужно будет выйти и сразу же ей позвонить, объяснить.

– Что это ты, Лена, такая грустная? – улыбаясь, спросила Ирина Владиславовна преувеличено сочувственным тоном. – Все ведь правильно решила, молодец. Иди, пятерка. И скажи, чтобы следующий заходил. Артем Ярцев, вижу, готов. Иди отвечать, Артем.

Артем бодро направился к столу, а Лена на негнущихся ногах вышла в коридор и угрюмо буркнула:

– Следующий.

– Ленка, формулы тройных углов спрашивают? – умирающим голосом поинтересовался лопоухий паренек в круглых очках с открытым учебником в руках – отличник, который всегда искренне полагал, что он ничего не знает.

– Спрашивают, – автоматически ответила она, и побежала вниз по лестнице к висевшему у раздевалки телефону-автомату.

После ее слов ожидающие негромко загудели и сунулись в учебники повторять формулы тройных углов. Гоша, уже направившийся было в кабинет, замялся и повернулся к лопоухому пареньку:

– Дай-ка на минуту взглянуть.

Кто-то из ребят оглянулся на Настю, с безмятежным видом сидевшую на подоконнике.

– Настя, ты же все знаешь, ну и иди.

Настя пожала плечами и лениво поднялась на ноги.

– Ладно, иду, – она столкнулась в дверях с выходившим Артемом. – Сколько?

 Он весело подмигнул.

– Пять. Да не трясись, нормально спрашивают.

 Настя взяла билет и села, вертя в руках авторучку, но никак не могла заставить себя думать о задании, а вместо этого в голове роем кружились не относящиеся к зачету мысли, мешая сосредоточиться.

Накануне вечером родители заглянули в купленный Капри особняк, чтобы попрощаться с дочерью и зятем перед отъездом в Умудию. Андрей Пантелеймонович, словно невзначай, сообщил, что им вряд ли удастся вернуться раньше, чем через месяц. Инга отнеслась к этому совершенно спокойно, а ведь прежде она и подумать не могла бы о столь длительной разлуке с дочерью! Настя не могла избавиться от грызущей душу мысли – предали.

Мать поначалу встала на ее сторону – насильственный брак шестнадцатилетней дочери-школьницы с молодым Капри казался ей нелепостью. Да какие тут могли быть практические соображения?! Однако Андрей Пантелеймонович слишком хорошо умел убеждать, а долго противостоять мужу Инга не привыкла. Уже через день, уехав и бросив Настю в доме Капри, она искренне верила, что девочке действительно повезло. Постепенно муж дочери начал ей нравиться – симпатичный, воспитанный, безумно любит Настеньку, что еще? Конечно, из-за языкового барьера им с Дональдом трудно было по-родственному общаться, но иметь зятя-миллиардера – о таком все приятельницы и знакомые могли только мечтать! И чего может в жизни не хватать, если живешь в таком особняке? Постепенно под влиянием Андрея Пантелеймоновича у Инги зародилось и окрепло твердое убеждение: теперь ее дорогая девочка надежно пристроена, поскольку любящий муж о ней позаботится не хуже родной матери.

Ни в мэрии во время регистрации брака, ни позже Настя не просила мать о помощи – знала, что это бесполезно. Сейчас, вертя в руках билетик с заданиями, она пыталась сосредоточиться, а в ушах звучал голос Инги – нудно-восторженный, постоянно повторяющий одно и то же:

«Видишь, как хорошо, что ты послушалась совета папы и вышла замуж за Дональда. Конечно, тебе только шестнадцать, но так даже лучше – сейчас ведь такое время, что кругом сплошной разврат. Я тебя растила, как порядочную, чтобы ты со всякой этой гадостью даже и не встречалась, поэтому так очень прекрасно, что у тебя законный муж. И что деньги у него хорошо – сейчас и не уважают, кто без денег. Ты Майю Сергеевну помнишь? Помнишь, я как-то тебя с собой в фитнесс-клуб брала, и еще тебе говорила, что у них сын в Англии учатся? Она так всегда нос задирала – мы, мол, самые-пресамые, да что ни на есть. А как я ей рассказала, что ты у меня за миллиардера вышла, так у нее от зависти даже лицо подернулось»

Странное безразличие, владевшее Настей в последнее время, мешало спорить и возмущаться. Не хотелось ни о чем думать, но иногда случались минутные вспышки отчаяния, сердце разрывала мысль об Алеше.

Забывшись, она подняла голову и громко сказала:

– Я не знаю, что делать, не знаю!

– Что случилось, Настя, ты не знаешь, как решать? – подходя к ней, спросила Ирина Владиславовна. – Успокойся, возьми себя в руки. Что тебе неясно?

– Нет-нет, я сейчас…

Заставив себя думать о заданиях, Настя торопливо начала решать прямо в беловике – двойном листке со штампом школы. Зачеркнула случайную описку, равнодушно подумала:

«Ну и пусть будет грязно. Мне теперь все безразлично, и как же это хорошо, когда все безразлично!»

– Настя! – словно издалека донесся до нее умоляющий шепот Пети Соколова.

Лера, отвечавшая у стола, запуталась в вычислениях, получила «четыре», и с недовольным видом поднялась. Ирина Владиславовна спросила:

– Настя, ты готова? Иди. Лера, скажи, чтобы заходили.

Лера, открыв дверь, шепнула нерешительно топтавшемуся на пороге Гоше:

– Бери Лизкин билет, он легкий – они его справа сверху положили.

– Как там Петька? – встревожено спросила уже позвонившая и вернувшаяся староста Лена. – Что, помочь никто ему не мог, козлы дремучие?

Лера, прищурившись, вздернула голову.

– Только мне и дел, что этому придурку решать. Сама козлиха, – она уселась рядом с Артемом на подоконнике и, оглянувшись, спросила у него: – А Лизка где? Сейчас Гошка ответит, и нам нужно на репетицию ехать – нас Глеб в два ждет.

– Лиза все со своей историей бегает, – Артем выглянул в окно и присвистнул: – Концерт, ребята, смотрите – папа и мама Соколовы на джипе прикатили.

Все носы немедленно прилипли к стеклу. Лера презрительно фыркнула.

– Спонсоры приехали. Сейчас к директрисе пойдут – за своего бэби просить.

Ребята с интересом наблюдали, как отец Соколова, представительный широкоплечий мужчина, распахнул дверь школы, пропуская вперед жену, и оба скрылись внутри здания. Лена, издав короткий звук, напоминавший всхлипывание, сорвалась с места и побежала вниз, а Артем, махнув рукой, лениво заметил:

– Ну их к лешему, я есть хочу – подыхаю. Лера, в буфет пойдешь?

Лера потянулась и зевнула, потом отрицательно мотнула головой.

– Темушка, если что вкусное будет – принеси, а? Мне страсть, как посмотреть хочется, какой будет спектакль – сейчас, наверное, директриса начнет Ирину за уши тянуть, чтобы Петьке зачет поставить, а та будет брыкаться.

Действительно, не успел Артем спуститься в буфет, как откуда-то прибежала запыхавшаяся староста Лена и, заглянув в класс, где шел зачет, торжествующим голосом громко сказала:

– Ирина Владиславовна, вас директор просит немедленно подойти.

– У меня сейчас зачет, я подойду чуть позже, а ты пока выйди и не мешай, – холодно бросила учительница и повернулась к отвечавшей в этот момент Насте: – Хорошо, с системой мне понятно, расскажи, как ты считала первообразную.

Лена, пожав плечами, нерешительно потопталась на пороге кабинета и снова куда-то побежала. Надежда Михайловна с присущим ей добродушием заметила:

– Ладно, Ирина Владиславовна, хватит, наверное, мучить эту девочку – она знает, я вижу.

– Иди, Настя, – сухо кивнула учительница, – отвечала ты хорошо, но много пропускала, поэтому «пять» никак не могу поставить, ты уж извини.

Настя поднялась и, собрав свои листки, направилась к двери. Надежда Михайловна негромко – чтобы никто, кроме сидящей рядом коллеги, не мог слышать – заметила:

– Девочка, по-моему, неплохо знает, что ты так строго, Ириша?

Та холодно пожала плечами.

– Очень много пропускает. Отец – политик, так куда бы они ни ехали, обязательно нужно тащить ее с собой. Три самостоятельные и две контрольные у нее пропущены, как я могу поставить «пять»?

– Да-да, я вспоминаю – они и в пятом классе, когда она у меня училась, все ее таскали с собой. Говорят, у матери были какие-то проблемы, единственный ребенок, вот они и сходят с ума. Я почему говорю – она ведь лучше Легостаевой отвечала, а ты и той, и той «четыре» поставила.

Ирина Владиславовна поморщилась.

– Лера живет в тяжелых условиях – одна мать работает, девочка иногда даже недоедает. А эти…– взгляд ее стал неприязненным. – Мать Воскобейниковой постоянно по всем этим клубам ездит, строит из себя даму высшего света. Так хоть понять могла бы, что девочка должна учиться. А то в школу на белом «Мерседесе» привозят, а элементарных вещей не понимают. Видели, какая машина каждый день за углом стоит – поджидает ее?

Надежда Михайловна со вздохом кивнула.

– Прежде-то ее на другой машине возили, а теперь папа, говорят, депутатом стал.

– Могли бы и поскромней себя вести, к чему так все это демонстрировать?

– Ну, Ириночка, у них своя жизнь, свой менталитет, что поделаешь? Настенька-то не виновата. Я вела у них в средней школе, помню – она толковая.

– Да в этом классе все ребята толковые, – лицо Ирины Владиславовны подобрело, но взгляд ее скользнул по мрачному лицу Соколова, и она тотчас же неодобрительно добавила: – Кроме некоторых, конечно. Некоторые родители не хотят понять, что способности к математике в супермаркете не продаются. Нет, ну скажи, зачем этого мальчишку сунули в математический класс?

Надежда Михайловна развела руками.

– Престиж, ничего не поделаешь. Что ты так всегда из-за него кипятишься, Ирочка? Родители ведь, они и есть родители. В пятом классе, помню, мать его всегда бегала – всем учителям подарки дарила к праздникам, суетилась. Отец тоже старается – компьютеры школе купил. Ты не помнишь, ты тогда еще у нас не работала. Когда сама станешь матерью, поймешь, как за своего ребенка сердце болит. Меня вот сколько раз назад в институт звали, а я из-за дочки так и застряла в школе – если ребенок слабенький, то лучше, когда мать постоянно рядом.

Она собиралась в десятый раз рассказать историю о том, сколько раз ее дочка болела ангиной, и что советовал гомеопат, но в это время дверь опять приоткрылась, и в класс заглянула сама директриса. На лице ее горели красные пятна, голос слегка дрожал:

– Ирина Владиславовна, я вас очень прошу – она сделала многозначительное ударение на слове «очень» – прерваться на несколько минут и подняться ко мне.

Гоша, который как раз в этот момент поднялся, чтобы идти отвечать, вновь сел на место, но Ирина Владиславовна, невозмутимо ему кивнула:

– Иди отвечать, Гоша, – она чуть повернула лицо к директрисе: – Извините, Софья Петровна, я сейчас не могу оставить класс – провожу зачет по рекомендации окружного методиста.

Румянец директрисы из красного стал багровым, а Надежда Михайловна, переглянувшись с директрисой, торопливо сказала:

– Идите, Ирина Владиславовна, идите! Я прослежу, чтобы все было в порядке.

– Сейчас, – математичка нарочито долго просматривала листок Гоши, но потом ей все же стало неловко оттого, что пожилая директриса в ожидании топчется на месте, и она с нарочитым спокойствием произнесла: – Ладно, Гоша, иди, пять. Петя Соколов, ты уже давно сидишь, должен был все написать. Так что дай мне твои листки – пойдешь отвечать, когда я вернусь. Надежда Михайловна, вы пока спрашивайте остальных, а с Соколовым я хочу поговорить лично.

Забрав у Пети с парты все бумаги, Ирина Владиславовна с независимым видом направилась в кабинет директора. Ребята, стоявшие у двери, проводили ее взглядом, и Лера повернулась к Гоше.

– Сколько у тебя?

– Пять баллов, – ответил тот немного удивленным голосом – словно не верил самому себе. – Совсем ничего не спрашивала.

– А Петька чего? – нервно спросила его вновь подошедшая Лена. – Сидит? Как он?

– Сидит, а что ему делать? Лицо кающегося грешника, хоть икону с него пиши.

– Нет, вообще, и никто человеку помочь не может, – ярилась Лена. – Когда его отец компьютерный класс сделал, вы первые туда побежали!

Лера вспыхнула.

– Да я на этот компьютерный класс с высокого потолка плевать хотела, знаешь! Ходишь тут, ноешь со своим Соколовым.

– Не ссорьтесь, девочки, я пирожков принес, – сказал подошедший Артем и, подмигнув, поставил на подоконник увесистый пакет с пирожками. – Налетай, братва. Настя, ешь.

Лена, обиженно фыркнув, отошла в сторону, Лера с ленивым видом откусила кусочек и, пожевав, озабоченно спросила:

– Темочка, ты уверен, что мы не отравимся? Они не на машинном масле жарились?

Настя тоже взяла пирожок, и вдруг почувствовала, что страшно голодна. Артем, набив рот, весело приговаривал:

– Ладно, ребята, двум смертям не бывать. Нет, как я сдавал, а? Сначала вообще поехал – производную от константы стал считать. Ирина смотрит и окосела даже. Говорит: «Так чему же производная от трех равна?» Я стазу допер, врубился, говорю: «Конечно, ноль, это я просто пошутил». Хорошо, она у нас все-таки с юмором баба – снижать не стала, пятак поставила.

– А Насте ни за что «четыре» влепила, – сочувственно заметил Гоша. – Я вообще даже возмутиться хотел. Настя, ты чего ей ничего не сказала? Она всегда к тебе придирается.

Настя торопливо дожевала пирожок, взяла другой и равнодушно пожала плечами:

– Ладно, мне все равно.

– Ой, так-таки и все равно? – с привычной ехидцей пропела Лера. – Кстати, завтра концерт, ты не забыла? Кто-то хотел похуже выглядеть. Или твои планы изменились?

Настя почувствовала, что начинает раздражаться.

– Какое тебе вообще дело до моих планов? – спросила она.

– Понятно, – Лера весело выпятила нижнюю губу. – Ты больше для виду ноешь, а в действительности – себе на уме. Зря я только ножницы и машинку притащила.

– Ножницы?

– Конечно, – Лера с насмешливым видом вытащила из сумочки большие парикмахерские ножницы и выразительно щелкнула ими в воздухе. – Хотела твои пепельные кудри обкорнать – облегчить тебе жизнь. Но ты, видно, только болтаешь. Забыла, о чем мы договаривались?

Недоумение на лице Насти внезапно сменилось решительным выражением. Соскочив с подоконника, она направилась к лестнице, коротко бросив через плечо:

– Пошли. Только побыстрее.

– Куда это? – с веселым интересом спросила Лера, догоняя ее.

– В туалет на третий – будешь меня стричь. Ты же этого хотела? Чего встала? Идем!

Когда Лиза, исправив, наконец «двойку» по истории, вернулась к кабинету математики, в коридоре уже никого из ребят не было – лишь Артем с Гошей терпеливо ждали, сидя на подоконнике. В ушах у каждого из них было по наушнику, и они в такт музыке одновременно постукивали ногами.

– Явление Христа народу, – хмыкнул Гоша, вытаскивая наушник. – Ты где пропадала? Разобралась с историей? «Три»? Ладно, бери пирожок, утешься.

– «Три»– не «два» все-таки, я потом на «четыре» исправлю, – философски заметила Лиза и присела на подоконник. – А где остальные – все сдали?

– Один Соколов сидит, его Надежда Михайловна стережет, а Ирину директор вызвала. Петькины родители приехали.

Глаза Лизы даже вспыхнули от любопытства.

– Во, здорово! Нет, я досижу – посмотрю, чем кончится. Давно Ирина с ними дискутирует?

– Уже полчаса, наверное, или больше – они ее или покупают, или силой берут. Досматривай, если интересно, а мы с Гошкой спустимся в буфет попить – тут, наверное, еще долго.

Действительно, разговор Ирины Владиславовны с директором и родителями Пети Соколова затянулся. Родители молчали, решив пока не вступать в беседу, а директриса, все более нервничая, говорила:

– Мальчик очень неуравновешенный, состоит на учете у невропатолога, родители представили справки. Сегодня у него уже второй день сильно болит голова. Думаю, стоит успокоить родителей, Ирина Владиславовна – они полагают, что если Петя не сдаст зачет, то его могут перевести из математического класса.

Математичка упрямо наклонила голову вперед и пожала плечами.

– Таковы были указания методиста, Софья Петровна, вы сами их слышали, – она вызывающе выпятила подбородок.

Директриса взяла журнал одиннадцатого класса и полистала.

– Тут вот, я смотрю, у Пети стоят две тройки, потом три двойки. Но тройки, все же, стоят – он, значит, что-то делает, старается.

– Тройки, это там, где он смог списать, а я махнула рукой и не стала доказывать, что он ничего не знает, – устало объяснила Ирина Владиславовна. – Сейчас он сидит на зачете, засунул в брюки учебник и за два часа сумел переписать из него несколько формул, не решив ни одной задачи. Вот, полюбуйтесь, я специально забрала у него листки, – она протянула родителям Пети его писанину, – только это зачет, а не контрольная работа, если даже он с чьей-то помощью что-то и напишет, то потом ему придется объяснять написанное, а этого он никогда в жизни не сумеет. Никогда! – голос математички звучал очень ровно и спокойно, но под конец в нем проскользнули нотки торжества, и директриса, обиженно поджала губы.

– Не понимаю, почему вы так злорадствуете, Ирина Владиславовна. В конце концов, если ученик что-то недопонимает, то это в какой-то мере и вина преподавателя. Вы могли бы объяснить дополнительно, если он не все понял на уроке.

Ирина Владиславовна вспыхнула.

– Ему нельзя объяснить, почему я должна это повторять! Он не готов к уровню математического класса. В гуманитарном классе ему будет гораздо легче учиться.

– Но я ведь говорила, – теперь уже не только лицо, но и шея директрисы были в багровых пятнах, – я объясняла, что мы в выпускных классах не травмируем детей, переводя их из класса в класс.

– Обычно, конечно, но в этом случае были особые рекомендации методиста, вы сами слышали, – Ирина Владиславовна поджала губы, бросив быстрый взгляд на расстроенное лицо матери Соколова, и немного мягче сказала ей: – Класс идет по усложненной программе. Тем, кто не может освоить материал, это попросту ни к чему, а сидеть просто так, ничего не понимая… Это ведь хуже, прежде всего, для самого Пети – он только зря тратит время. Возможно, ему было бы лучше углубленно заняться географией, литературой, иностранным языком. Может, из него в будущем выйдет великий писатель.

Мать Пети, вспыхнув, затеребила свой надушенный дорогими духами платочек.

– Мы уж сами решим, кем быть нашему сыну, – высокомерно ответила она, – вы просто не любите Петю и хотите обязательно убрать его из этого класса.

– Прекрати, пожалуйста, – сердито одернул ее муж, но Ирина Владиславовна неожиданно весело улыбнулась.

– Вашего сына я не люблю, не скрываю. Ведет он себя по-хамски, но убрать я его хочу не из-за этого. Дело в том, что материал для него слишком сложен, ему скучно, он ничего не понимает и мешает другим.

– Потому что учить нужно нормально, – оскорблено воскликнула Соколова, отмахиваясь от мужа, – не умеете учить, потом говорите, что мой ребенок тупой! Вы не имеете права оскорблять детей! Я буду в округ писать заявление!

На лице математички не дрогнул ни один мускул, лишь в глазах мелькнуло победное выражение.

– Можете писать – методист из округа уже приезжала, она лично разговаривала с Петей, так что мне и объяснять ничего не придется. Если же я такой плохой педагог, как вы говорите, то Пете, думаю, будет гораздо лучше в параллельном классе – там математику ведет Надежда Михайловна, она сможет найти с ним общий язык. А в математическом пусть останутся те дети, которые меня понимают. Теперь же, извините, но мне нужно идти – у меня зачет.

Директриса с ненавистью подумала:

«Стерва наглая, так и норовит меня рассорить со спонсорами. Специально все это подстроила, чтобы убрать мальчишку из математического. И ведь сообразила – заранее заручилась поддержкой методиста и своих приятелей с мехмата, чтобы к ней никто не мог придраться, теперь ее и не напугаешь! Если попробовать ее прижать, то они шум поднимут, а мне потом со всем этим разбираться. И нога все ноет – опять ревматизм проклятый. Ладно, пусть Соколовы сами попробуют с ней договориться».

С непривычным для нее проворством она поднялась.

– Я пройду в ваш кабинет и посмотрю, чтобы все было нормально, а вы все же закончите разговор с родителями Пети, Ирина Владиславовна, убедительно вас прошу! – тон ее был строго-настойчивым, и привставшая Ирина Владиславовна вынуждена была опуститься обратно на стул.

Директриса, поспешно и тяжело ступая на ногу, ноющую от осеннего обострения болезни, вышла из кабинета, оставив на столе журнал одиннадцатого класса. Соколов старший бесстрастно посмотрел ей вслед.

– Так вы считаете, что у моего сына нет способностей к математике? – спокойно и негромко спросил он, постучав ногтем по столу. – В пятом классе его Надежда Михайловна всегда хвалила, не знаю. Я хотел после школы послать его учиться в Штаты, изучать менеджмент. Язык-то он знает, а вот с математикой… Конечно, нехорошо, что он мешает на уроках, и я с ним строго поговорю. Но если он отстал, то вы, может быть, с ним подзайметесь? За отдельную плату, конечно. Дополнительно, так сказать.

Ирина Владиславовна, чувствуя неловкость, отрицательно качнула головой.

– Поймите, у Пети нет способностей к математике, и ни за какую отдельную плату они не появятся. Точно так же, как я не смогу стать великим художником – ни за какие деньги, потому что талант рисовать дается от рождения. Почему вам так далась эта математика, разве мало других наук? Пушкину тоже не давалась математика.

Лицо Соколова оставалось невозмутимым.

– Ну, Пушкин Пушкиным, а мы хотим, чтобы он учился в математическом классе, – тон его внезапно стал жестким, вокруг рта пролегли тяжелые складки. – Пусть работает, ничего, пусть тянется. Так как – вы могли бы с ним позаниматься и подтянуть его до уровня, как вы говорите?

– Нет-нет, увольте! Я в десятом классе с ним несколько раз позанималась, если вы помните, но это ничего не дало. К тому же, он постоянно пропускал занятия, и я его, в общем-то, понимаю – ему неинтересно, скучно.

– Пропускал? – брови Соколова-старшего сердито шевельнулись, и он всем своим массивным телом повернулся к жене. – Почему ты меня не поставила в известность, что Петр пропускает дополнительные занятия?

– Так ведь… так ведь он болел, ты знаешь, – ее голос звучал растерянно.

– Болел. Понятно, – его ногти продолжали постукивать по столу. – Теперь, однако, он здоров и будет регулярно посещать занятия.

– Вряд ли, – сухо возразила Ирина Владиславовна.

– Будет, я сам лично за этим прослежу. Думаю, ему нужно заниматься не менее двух раз в неделю. И никаких пропусков! Не волнуйтесь насчет оплаты – я оплачу занятия вперед, и если он будет их пропускать, то это уж будет наша с ним проблема.

– Ради бога, я даже и слышать об этом не хочу!

Однако папа Соколов продолжал негромко рассуждать и считать вслух:

– Разумеется, я прекрасно понимаю, что занятия по углубленной программе стоят намного дороже обычных – не меньше пятидесяти долларов в час, и заниматься он будет не менее двух часов за раз и два раза в неделю. В неделю, стало быть, двести долларов, за месяц – восемьсот. Ноябрь, декабрь, январь…

– Но на Рождество мы собирались отдохнуть, – робко пискнула его жена, – слетать на Канары, поэтому Пети три недели…

– Никакого отдыха! – сурово отрезал ее муж. – Отдых ему, видите ли, лоботрясу! Без праздников и каникул! Значит, январь, февраль, март, апрель, май. И в июне вы с ним еще позанимаетесь до половины. Итак, всего мы должны вам шесть тысяч долларов.

Он открыл свой кейс, достал пачку стодолларовых купюр, полистал оставленный директрисой журнал и аккуратно вложил деньги меж страниц. Потом захлопнул журнал и положил его перед Ириной Владиславовной. Она сидела неподвижно и, устремив взгляд на синюю обложку, думала:

«Шесть тысяч баксов. За триста долларов можно купить хорошую дубленку вместо моего задрипанного пальто. За сто долларов – костюм. Сто долларов – моя месячная зарплата, я больше четырех лет могла бы не работать. Или поехать летом куда-нибудь путешествовать. И еще я могу… Или нет, я не могу! Потому что взять у таких хамов… Ведь эта наглая мамаша будет считать, что она меня купила!»

И, словно угадав ее мысли, Соколов дружелюбно произнес:

– Вы уж мою супругу извините за резкость, но сами понимаете – мать.

Его плотно сжатые губы неожиданно дрогнули, растянувшись в улыбку, и Ирина Владиславовна невольно улыбнулась в ответ.

«В конце концов, что страшного случится, если один придурок, не умеющий решить даже элементарное квадратное уравнение, будет сидеть в математическом классе? Да ради бога, если его родители готовы платить такие деньги. Во имя чего – престижа?»

– Хорошо, – равнодушно произнесла она и, взяв журнал, распухший от вложенных денег, встала, – я попробую позаниматься с вашим сыном – посмотрим, что из этого получится.

Когда Ирина Владиславовна вошла в класс, Петя Соколов с понурым видом сидел все там же – у окна. Надежда Михайловна мельком взглянула на коллегу и поднялась.

– Я уж вас заждалась, Ирина Владиславовна, пойду, не возражаете? Все ваши ответили и достаточно прилично – я выставила оценки тут на листке. Один Петя сидит – ждет вас. Хотя мы с ним тоже немножко побеседовали – он, вроде бы, понимает материал. Он тут еще решал сидел – я дала ему задание.

Она вышла, а Ирина Владиславовна, положив перед собой журнал, негромко спросила:

– Готов отвечать, Соколов?

– Я? Д-да…

– Хорошо. Иди, потолкуем. Ты тут еще что-то решил, я вижу?

Он поднялся и с опущенной головой обреченно шагнул к столу. Математичка небрежно взглянула на протянутые им листки, измятые потной рукой, и отложила их в сторону.

– Ладно, вижу, ты готовился к зачету. Иди, «четыре».

Не веря своим ушам, Петя на негнущихся ногах двинулся к двери.

– Сдал? – бросилась к нему любопытная Лиза.

– Сдал, «четыре», – в горле у него вдруг пересохло, и начала кружиться голова.

– Круто, поздравляю, – Лиза ободряюще шлепнула его ладошкой по плечу и побежала в буфет искать ребят.

– Парни, хотите новость? Петька на «четыре» сдал!

– Обалдеть! – восхитился Гоша. – Значит, они с Ириной договорились.

– Сдал и сдал, нам-то что? – поморщился Артем. – Лизок, ты лучше скажи, где Лерка, нам ведь скоро на репетицию. Куда-то они с Настей ушли и пропали.

– С Настей? – изумилась Лиза. – Ладно, допивайте свою колу, и ни шагу отсюда, а я поскачу искать, далеко они уйти не могли.

Лиза торопливо заглянула в актовый зал, где уборщица подметала пол после концерта для малышей, потом побежала в туалет на третий этаж.

– Лерка, Настя, вы здесь? – крикнула она, заглянув внутрь.

– Заходи, будь, как дома, – раздался веселый голос Леры из-за дверцы вечно засорявшейся кабинки. – Мы тут важным делом занимаемся.

Лиза дернула дверцу и ахнула – Настя сидела верхом на покрытом досками унитазе лицом к стене, и весь пол был усеян ее пушистыми пепельными кудряшками. Лера, уже состригшая основную массу волос, работала машинкой, от усердия чуть высунув кончик языка.

– Вот и все, – она слегка подалась назад, любуясь своей работой, – как в лучших салонах Парижа!

– Лерка, балда, что ты наделала! – в отчаянии закричала Лиза, с ужасом глядя на полностью лишенную растительности голову подруги.

Убрав машинку и ножницы в висевшую на плече сумку, Лера начала застегивать молнию.

– Опять заело, черт! Чего ты кричишь, Лизочка, это же твоя идея была, ты забыла?

Поднявшись с унитаза, Настя холодно возразила:

– Я сама так захотела.

Лиза всплеснула руками:

– Ты дура? Я ведь не это имела в виду! Как ты теперь по школе пойдешь с такой башкой?

– Сейчас я ей шапку какую-нибудь найду, – деловито сказала Лера, справившаяся, наконец, с молнией, – подожди, Настя, не выходи никуда, я сейчас.

Она побежала в раздевалку, а Лиза, обняв Настю, горестно всхлипнула:

– Это я виновата, дура я несчастная! Я же видела, что ты все это время была не в себе, и забегалась со своими репетициями. Господи, а что тетя Инга скажет?

– Они с папой вчера уехали, – равнодушно ответила Настя, – раньше, чем через месяц не вернутся. Да ладно тебе, что ты стонешь, мне вообще до лампочки. Пусти, я выйду.

Она попыталась высвободиться из объятий Лизы, но та в ужасе запихала ее обратно в кабинку.

– Сиди здесь, глупая, пока Лерка шапку принесет! Не дай бог, кто зайдет и тебя увидит!

– Да мне до фени, пусть видят.

Все же Настя уселась обратно на унитаз, а Лиза, положив руки на плечи подруги, стояла рядом, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– А знаешь, тебе так очень даже неплохо, – с некоторым удивлением заметила она. – Ты знаешь, на кого похожа? На Патрисию Каас.

– Плевать, на кого я похожа, если я никогда больше… если я никогда больше его не увижу, – впервые за все время голос Насти дрогнул, а голова горестно поникла.

Лиза энергично встряхнула ее за плечи.

– Да ты что, дурочка, как это не увидишь? Очнись! Увидишь ты его, чтоб мне сдохнуть, и я буду не я! Только очнись!

– Чего вы тут орете? – спросила Лера, заходя в туалет и потряхивая красной вязаной шапкой. – В коридоре слышно, сейчас народ сбежится. На, надень.

Настя поспешно натянула шапку и с облегчением поднялась с унитаза.

– Все, пусти, Лиза. Пойдем в буфет, пить хочется.

– Точно, – весело подтвердила Лера, – я только надкусила этот пирожок, и до сих пор рот горит, а ты целых два слопала.

Жажда мучила Настю так сильно, что в буфете она выпила две бутылки колы, и живот у нее так надулся, что когда ее привезли домой, обедать совершенно не хотелось. Ее немного знобило, голове было зябко, и совершенно не было никакого желания спускаться к обеду, но Дональд позвонил по селектору.

– Настья, я тебя жду в столовой.

«Ну и жди! – хотелось ей ответить. – Жди, я вообще не желаю тебя видеть!»

Однако Настя тут же вспомнила о своем намерении предстать перед Дональдом с остриженной наголо головой – не зря же ей пришлось отказаться от пушистых кудряшек. Она полюбовалась на свое отражение в зеркале, натянула старые джинсы, нацепила широкую пеструю рубашку и в таком виде спустилась в столовую.

Дональд, увидев ее, привычно поднялся, какое-то время пристально разглядывал, потом улыбнулся.

– Добрый день, Настья, как твой зачет?

Он пожирал ее глазами. Настя оттолкнула тарелку, потому что после школьных пирожков один вид еды и фруктового сока вызывал у нее отвращение.

– Зачет, как зачет. Мне долго еще нужно будет тут сидеть перед тобой? А то я поела в школе и сыта.

Дональд с легкой улыбкой наклонился вперед и ласково спросил:

– Ты решила изменить прическу?

– Это? – она небрежно ткнула пальцем в свою лысину. – Это меня остригли. Была медицинская комиссия, у меня нашли педикулез.

– Это болезнь? Тогда я немедленно попрошу врача…

– Да ладно тебе, какого врача – обычные вши. Вши, понимаешь? Бегают, прыгают, очень опасное заболевание, поэтому ты старайся ко мне не подходить – заразишься. Так что я пойду, л