Полет Птицы

Пролог

Митанни и Египет

При царе Шаушшатаре царство хурритов Митанни превратилось в могущественную державу. Война между двумя его главными противниками – Египтом и Хатти, царством хеттов, – позволила Шаушшатару значительно расширить границы и разделить сферы влияния с Египтом и Вавилоном. Египту отходила центральная часть Сирии, Вавилону – сирийско-месопотамские степи, Митанни – северная Сирия.

И настолько могуществен стал царь Шаушшатар, что потребовал от Египта неслыханного – в знак дружбы прислать в жены его сыну Артатаме египетскую царевну. Фараон Аменхотеп Второй в гневе пригрозил было разорвать договор и объявить войну «царственному брату» Шаушшатаре, но потом одумался и решил внять словам мудрого советника Юаа:

– Если твое величество объявит войну Митанни, Шаушшатар может заключить союз с хеттами, – сказал Юаа, – и неизвестно еще, как поведет себя вавилонский царь Караиндаш. Сейчас он склоняется перед могуществом Египта, но его хитрость всем известна.

– Что ты предлагаешь, советник Юаа? – проворчал Аменхотеп Второй, понимая, что Юаа прав. – Никогда еще египетские царевны не были выданы замуж в чужие земли.

– Дочь отца твоего величества царевна Менви…

– Ты прав, как всегда, советник, она была воспитана в Сирии, как сирийская царевна. Отправь ее семье мой приказ: пусть готовят Менви к поездке в Митанни.

С согласия фараона брак царевны Менви с митаннийским царевичем Артатамой был заключен. Спустя несколько лет внезапная смерть царя Шаушшатара возвела Артатаму на престол и сделала Менви царицей, а их маленького сына царевича Шуттарну – наследником престола.

***

Война Египта с хеттами длилась десятилетиями, поэтому фараон Аменхотеп Второй решил еще больше упрочить союз с Митанни, заключив брак между египетским престолонаследником Аменхотепом и маленькой митаннийской царевной Мутемвией – дочерью царя Артатамы и царицы Менви. К удивлению его царь Артатама не сразу дал согласие. Шесть раз ездили послы фараона из столицы Египта Уасет-нет-Амон (древнеегипетское название города Фивы) в Вашуканни, столицу Митанни, и каждый раз получали от Артатамы уклончивые ответы.

– Для Митанни предложение его величества великая честь, – говорил он, – но царевна еще слишком мала, чтобы делить ложе с супругом.

– Царевне следует получить воспитание в Египте, как подобает будущей жене фараона, – возражали послы.

– Ее мать Менви, дочь царя, сестра царя и жена царя, поклялась на семь лет посвятить Мутемвию служению богине Шаушканни, сестре Тешуба, грозного бога хурритов. Нельзя навлекать на себя гнев богов, нарушив обет, – отвечал Артатама.

Это был веский довод, всем известно, что с богами лучше не ссориться. Пока длились переговоры, скоропостижно скончался предполагаемый жених Мутемвии царевич Аменхотеп – поехал на охоту с братом Аменемхетом, внезапно почувствовал дурноту и умер на руках у брата. Шептались о том, что не обошлось без яда, но вслух сказать, разумеется, не смели.

У царевича, ушедшего в Долину Царей (долина, где находились гробницы фараонов и их семей), было несколько сыновей, да и по старшинству за ним следовал его брат Аменемхет, но под давлением младшей жены Тиаа фараон назначил наследником ее сына Менхепераре. Аменемхету в утешение был дан титул Верховного жреца Амона, но это не уменьшило его неприязни к младшему брату отобравшему у него корону Египта. И пытаться изменить что-либо было невозможно, ибо сам Менхепераре объяснял свое восхождение на трон волей богов:

– Однажды, – рассказывал он, – после охоты я прилег отдохнуть в тени головы засыпанного песком Хармахиса (Хор-эм-ахет, буквально «бог Гор на горизонте», египетское название Великого Сфинкса) в Гизе и уснул. Во сне я услышал громовой голос: «Это я, Хармахис-Хепри-Ра-Атум, твой отец, говорю с тобой! Песок пустыни, на котором я лежу, покрыл меня. Освободи меня, и я дарую тебе власть над живыми» Я выполнил приказ великого бога, отца моего, и очистил статую от песков пустынь.   

Царевич Менхепераре не единожды пересказывал этот сон, чтобы подтвердить свое божественное право на корону Египта. К вещим снам египтяне относились с почтением, фараон Аменхотеп Второй в знак признания божественной воли воздвиг в Гизе храм, посвященный Хармахису, и мог быть спокоен – после его кончины воцарение Менхепераре не вызовет в стране смут и междоусобиц.

Глава первая

Египет

Природа наделила Аменхотепа Второго могучим сложением и отменным здоровьем. Так рана в живот, полученная им во время похода в Сирию, зажила спустя три недели, хотя лечивший фараона врач поначалу счел ее смертельной. Тем не менее, иногда она давала о себе знать приступами мучительных болей.

В один из таких дней, когда боль вновь стала невыносимой, и страдающего Аменхотепа посетили мысли о гробнице в Долине Царей, его будущем пристанище, он вызвал писца и приказывал внести дополнения в список предметов, предназначенных обеспечивать ему удобства в будущей загробной жизни.

 Царица Тиаа, как всегда во время приступов сидевшая рядом с мужем, заботливо отерла ему лоб и помогла припомнить, кое-какие еще мелочи, которые могли понадобиться ее повелителю в ином мире. И, как всегда, от ее скрупулезности фараону стало легче.

– Алебастровый сосуд для благовоний следует инкрустировать жемчугом, внеси в список, чтобы не забыть, – велела она писцу, и Аменхотеп почувствовал, что боль постепенно отпускает.

Глубоко вдохнув и выдохнув, он окончательно пришел в себя, взглянул на почтительно склонившегося писца и махнул рукой:

– Уходи.

Лицо Тиаа выразило облегчение, и она даже осмелилась застенчиво предложить:

– Господин мой, не прикажешь ли готовиться к празднованию хеб-седа?

Древний праздник хеб-сед отмечался в Египте с незапамятных времен и представлял собой сложнейший ритуал, целью которого было восстановить угасшую силу одряхлевшего повелителя – фараон символически умирал, его статую помещали в специально выстроенную для хеб-седа гробницу – кенотаф, – и проводили все необходимые обряды.  После этого мнимо умерший фараон воскресал обновленным, полным сил и здоровья, заново короновался и объезжал столицу, дабы показать подданным, что он вновь вступает в царские права.

Как правило, первый хеб-сед праздновали в тридцатый год правления фараона, однако при необходимости не возбранялось провести его и раньше. До тридцатилетия правления Аменхотепа Второго оставалось еще два года, но, все чаще мучимый болями, фараон временами и сам подумывал о хеб-седе. Однако от своего отца Тутмоса Третьего, чья власть в течение долгих лет была узурпирована теткой-мачехой Хатшепсут, он унаследовал неприязнь к вмешательству женщин в свои дела, поэтому в ответ на предложение жены немедленно огрызнулся:

– Ты забываешься, женщина! Знаешь ли ты, сколько жен и наложниц моего дома мечтают занять твое место?!

Тиаа лишь вздохнула – у ее супруга, кроме нее, было около шестисот жен и наложниц, но ни одна из них не умела, как она, Тиаа, облегчать его страдания во время приступов. Поэтому она ничуть не испугалась и даже посмела настаивать:

– Все в воле твоего величества, я готова занять место последней из твоих рабынь. Прямо сейчас и отошли меня от себя, если желаешь. Однако прежде выслушай мои слова: не стоит твоему величеству терзать себя, ожидая два года. Хатшепсут провела хеб-сед всего лишь на шестнадцатый год правления.

Кроткий тон царицы и ее покорность смягчили фараона, поэтому даже упоминание о Хатшепсут не заставило его вновь вспылить. Если честно, в последние годы своего царствования он начал признавать, что правила Хатшепсут неплохо, одна только экспедиция к Зеленому морю (так египтяне называли Красное море) и в сказочную страну Пунт принесла Египту несметные богатства. Конечно, прежний фараон Тутмос Третий имел причины на нее обижаться, потому и стремился уничтожить память о правлении Хатшепсут, стирая ее имя с памятников и стел. Однако его сыну она ничего дурного не сделала – Аменхотеп Второй был ребенком, когда она умерла, в памяти его великая женщина-фараон осталась неопрятной толстухой, у которой постоянно раздувалась то одна, то другая щека. И, внезапно вспомнив, как она кряхтела, держась за щеку, он проворчал:

– У нее постоянно болели зубы. Но разве поможет хеб-сед тому, кто с утра до ночи поедает сладости? В один прекрасный день опухоль с лица перекинулась на ее мозг, и она отправилась в Долину Царей. Однако хватит утомлять меня своими глупостями, вели позвать советника Юаа. Неужели он до сих пор не получил известие от своего сына канцлера Анена?

Канцлер Анен был в седьмой раз отправлен в Митанни с предложением о браке царевны Мутемвии – теперь уже с новым наследником престола Менхепераре, поскольку прежний жених царевич Аменхотеп скончался.

– Если царь Артатама откажется отдать свою дочь за нашего сына, напомни ему о тех днях, когда твои воины топтали его землю! – возмущенно вскричала царица.

Аменхотеп поморщился, но сильно сердиться и на этот раз не стал – обиду матери за сына он понять мог, – лишь вяло бросил:

– Что ты понимаешь, женщина!

Фараон любил Тиаа, он давно понял, что именно такая жена нужна мужчине, когда его одолевают болезни, будь он царь или простой смертный. Когда плохо, шестьсот с лишним красоток ни к чему. Но что она может сказать, кроме глупости? Разве можно сейчас, когда хетты опять подняли головы, воевать с Митанни? Да еще, помимо прочего, митаннийцы в последние годы намного опередили египтян в технике изготовления колесниц.

Забыв о жене, фараон закрыл глаза и в который раз мысленно представил себе колесо найденной на поле боя сломанной митаннийской колесницы – оно насаживается на ось с помощью какого-то приспособления с отверстием. И для чего нужны были валяющиеся вокруг обломков деревянные шарики?

«Я увидел сломанную колесницу и повелел мастерам соорудить такую же, – думал фараон, – но мастера так и не поняли, как они устроены.  А ведь колесницы Митанни движутся гораздо быстрей наших, и их колеса не ломаются, наехав на преграду или на поворотах. Скорей бы возвращался из Митанни канцлер Анен, надеюсь, он сумел исполнить мое поручение»

Да, канцлера Анена отправили в Митанни не только для сватовства царевны Мутемвии, ему следовало найти возможность проникнуть в тайны мастеров Митанни.

Об этом фараон жене говорить, конечно, не стал – не ее ума это дело. Тиаа же продолжала ворковать над мужем, стараясь его успокоить:

– Ты зря тревожишься, повелитель. Туя, новая жена Юаа сказала мне: на этот раз царь Артатама отдаст свою дочь в жены нашему сыну Менхепераре. Мутемвия выполнила обет, данный ее матерью, служа богине Шаушканни весь обещанный срок, к тому же, она уже взрослая, ей двенадцать лет, и где ей найдут мужа, более достойного, чем наследник фараона Египта?

Аменхотеп готов был опять на нее накричать – до чего глупая женщина! Надо запретить ей дружбу с Туей, женой советника Юаа. Пусть Юаа беззаветно верен династии, но вера в его ум у фараона в последнее время сильно пошатнулась – виданное ли дело на старости лет потерять голову из-за девчонки, которую явно с нечистыми целями подсунули ему родственники, да еще обсуждать с ней политические вопросы! Эта Туя не в меру болтлива и самоуверенна, следовало бы запретить ей появляться во дворце, но не хочется обижать верного слугу – ведь Юаа служил его деду и отцу. Тем не менее, фараон уже собрался было сделать жене выговор, но не успел – вошел раб и распластался перед ним на полу.

– Говори! – велел фараон.

– Советник Юаа явился по повелению твоего величества.

– Пусть войдет.

Вошедший советник склонился в низком поклоне.

– Да будет твое величество жив здоров и могуч! Канцлер Анен, мой сын от первой жены, прислал из Митанни радостную новость: царь Артатама благодарит владыку Египта за предложенную честь и готов отдать царевну Мутемвию за наследника престола.

Лицо Тиаа выразило радость и облегчение, фараон смотрел на советника спокойно и с достоинством – ему, сыну бога Амона, не полагалось откровенно показывать свои чувства.

– Что еще сообщает твой сын Анен?

– Царь Артатама дает за царевной приданое – наряды и драгоценности, конное седло с золотыми орлами и две пары коней новой породы. Тебя же он просит прислать золотые статуи богов и дать обещание от лица наследника, что Мутемвия станет его первой великой женой.

Сказав это, Юаа застыл в неподвижности. Фараон повернул голову к жене:

– Ты слышала, что сказал мой советник. Иди и позаботься, чтобы наш сын Менхепераре подготовился к встрече с царевной, – он подождал, пока Тиаа покинет его покои и вновь посмотрел на Юаа, – теперь, когда мы одни, говори остальное.

Юаа мысленно улыбнулся – они с фараоном давно уже научились понимать друг друга без слов.

– Несмотря на настойчивые намеки Анена, царь Митанни не включил в приданое царевны колесницы. Однако все люди, тайно сопровождавшие моего сына в Митанни, сумели получить работу в мастерских, где изготовляют колесницы. Они говорят по-хурритски и по-акадски, выдают себя за местных мастеров. Думаю, скоро для нас не останется никаких тайн.

Лицо фараона просветлело.

– Ты принес прекрасную новость, советник.

Митанни

– Я дал согласие на брак Мутемвии с сыном фараона, – сообщил царь Артатама Первый царице Менви.

Лицо ее выразило испуг.

– Но, господин мой, разве это возможно?

– Я долго тянул время, – резко возразил царь, – дольше фараон Аменхотеп терпеть не станет, а ссориться с ним я не намерен. Приготовь нашу дочь к отъезду в Египет.

Менви опустила голову, губы ее дрожали. За десять лет до того в Вашуканни, столицу Митанни, и окрестности пришла болезнь, поражавшая маленьких детей – ребенок метался в жару, потом начинались судороги, мало кто выживал.  Придворный врач из финикийцев, обучавшийся в медицине в Египте, говорил, что от плохой воды у заболевших воспаляется мозг, и только боги могут решить, кто поправится, а кто покинет этот мир. Царевне Мутемвии в то время было два года, она тоже не избежала болезни, но выжила.

Как считала царица Менви, девочке помогла богиня Шаушканни (согласно мифологии, сестра хурритского бога грозы Тешуба), в храм которой царская семья отправила караван верблюдов, груженых золотом. Маленькая царевна оправилась, однако здоровье ее полностью не восстановилось. Говорила она с трудом, часто болела, и от малейшего недомогания вновь начинались судороги.

Несколько лет девочка провела в храме Шаушканни, но к двенадцати годам здоровье ее лучше не стало. Две верные рабыни следили за каждым ее шагом. Простуда, жаркое солнце или переутомление – все могло привести к обострению болезни. Поэтому слова мужа о том, что дочь обещана Египту, привели царицу в ужас.

– Мой господин, разве сможет Мутемвия стать женой фараона? Она слаба здоровьем. Да и дороги в Египет ей не вынести.

– Разве жрицы и не излечили ее? – удивился царь, показывая тем самым, как мало он прежде интересовался дочерью. – Возможно, дары наши Шаушканни были недостаточно богаты, и богиня не вняла нашим мольбам. Я отправлю в храм караван с драгоценными приправами, которые наши купцы привозят с Востока, Шаушканни оценит мой дар и защитит нашу дочь. Пусть едет.

– Но она плохо разговаривает.

Артатама отмахнулся:

 – Женщине и не следует много говорить. Царские дочери рождаются, чтобы скреплять договора и союзы брачными узами, и царевна должна выполнить то, что ей предназначено. Все в воле богов, жена, – добавил он уже мягче.

Угарит

В период своего расцвета царство Митанни граничило с подвластными Египту землями средиземноморского побережья, населенного амореями, финикийцами и ханаанцами, а на стыке дорог лежал город-царство хурритов Угарит.

Его население было смешанным, в Угарите свободно говорили по-хурритски, по-аккадски и по-египетски, а в его небе мирно сосуществовали божества разных народов. В центре города располагались храмы верховного угаритского бога Илу и его супруги богини Ашеры, неподалеку – храмы хеттских божеств Тешуба и Хепат (супруга Тешуба). Севернее высились башни храмов финикийских божеств Ваала и Дагона, чуть дальше находился дом верховного жреца и стояло здание библиотеки – хранилища мудрости многочисленных народов, населявших долины Тигра и Евфрата.

Царская семья имела две резиденции. В огромном дворце в центре города с тронным залом, приемной и прочими административными помещениями с утра до ночи суетился чиновный люд, подсчитывая расходы и прибыль, здесь принимали послов и короновали взошедших на трон владык. На женской половине царило не меньшее оживление – под надзором царицы трудилось не менее трехсот женщин, занятых обустройством помещений. Второй дворец, предназначенный для семейного отдыха от городской суеты, был возведен на побережье в Мина-эль-Бейда (белая гавань).

Красивые двухэтажные дома, широкие улицы, роскошно убранные храмы – все в городе свидетельствовало о царящем в Угарите изобилии. Вокруг города раскинулись луга, где паслись лошади ценных пород, в садах росли оливковые деревья, на полях выращивали ячмень и пшеницу.

Ремесленники в Угарите пользовались не меньшим почетом, чем купечество и жрецы, поскольку оружие и упряжь, ими изготавливаемые, ценились от Вавилона до страны Хатти. При этом сам Угарит сильного войска не имел, и процветание города зиждилось на мощи его суверенов – Египта и Митанни. Ибо не оказывай они военной поддержки, Угарит немедленно был бы разграблен средиземноморскими пиратами или захвачен хеттами. Поэтому царь Угарита Архальбу Первый счел своим долгом выказать митаннийской царевне Мутемвии, сделавшей остановку в его городе, максимум внимания.

Кортеж царевны торжественно проследовал по улицам Угарита, и толпившиеся люди приветствовали Мутемвию радостными криками. Процессия направилась в Мина-эль-Бейда, где беременная царица Нинатти и две маленькие царевны встретили гостью на ступеньках дворца.

Мутемвия через силу кивала в ответ на приветствия, преданные рабыни почти донесли свою госпожу до отведенных ей покоев – царевне стало нехорошо. Она устала, от непривычного морского ветра ее бил озноб. Ночью у нее начался жар, тело сводили судороги.

К явившемуся утром посланцу царицы Нинатти вышла старшая рабыня и вежливо поклонилась, лицо ее было неподвижно, голос невыразителен:

– Царевна не может тебя принять, господин, она больна.

– Я принес царевне подарки от царицы Нинатти, – он показал рабыне шкатулку, инкрустированную драгоценными камнями, и, открыв ее, с гордостью добавил: – Изделия угаритских мастеров.

Рабыня равнодушно скользнула глазами по серебряным браслетам тончайшей работы и тем же невыразительным голосом повторила:

– Царевна больна, господин, она не может тебя принять.

Потом повернулась и ушла, оставив растерянного посланника царицы стоять со шкатулкой в руках и открытым от удивления ртом. Царица Нинатти, когда он доложил ей о своей неудаче, вздохнула и сказала дочерям:

– Наверное, дочь царя Митанни сильно устала. Я хотела, чтобы вы с ней подружились, думала, вечером мы нанесем ей визит, но пусть отдохнет.

Поколебавшись, она все же решила послать за Кулитой, жрицей храма Ашеры.

Жрица Кулита

Кулита и ее муж, уроженцы Угарита, долгое время обучались в медицинской школе в Саисе, а после этого несколько лет практиковали в Нижнем Египте под руководством опытных врачей. Они готовились к отъезду на родину в Угарит, когда муж Кулиты погиб в результате несчастного случая – лодка, в которой он плыл по реке, столкнулась с другой и перевернулась. Погоревав, Кулита решила вернуться в Угарит. Сына Кирту она оставила в Саисе, чтобы он обучался искусству врача – мальчику едва исполнилось пять, а он уже начал интересоваться медициной, – и с дочкой Айне вернулась в Угарит, где посвятила себя служению богине Ашере.

Вскоре слава об ее искусстве врача разошлась по всему побережью. Из дальних мест к ней приходили страдавшие язвами или болями в животе, приносили раненых, звали помочь роженицам. Сама царица Нинатти, у которой Кулита трижды принимала трудные роды, относилась к ней с почтением. Как раз тогда, когда царица отправила к ней слугу с просьбой осмотреть царевну Мутемвию, Кулита осматривала ногу юного Шоши, сына капитана Саргона, чей корабль уже больше месяца стоял в гавани Угарита.

Судно Саргона отплыло с острова Аласия (Кипр), нагруженное медными слитками и оружием из бронзы – основной товар, который экспортировал «Медный остров», как называли Аласию на средиземноморском побережье. Торговля шла успешно, за драгоценную медь египтяне, финикийцы и амореи расплачивались слоновой костью, драгоценностями, золотом и серебром. Возле Библа судно подверглось нападению морских разбойников – очевидно, его поджидавшими. Хорошо вооруженной команде нападение удалось отбить, но в стычке Шоши сломал ногу – один из разбойников ударил его каменным топором. Перелом был открытый, в Библе местный врач положил ногу в лубок, но кости как следует не вправил и рану очистил плохо. Нога у юноши распухла, началось заражение, боль стала невыносимой.

По совету знакомых капитан Саргон поспешил в Угарит и обратился к жрице Кулите. Ей пришлось срочно оперировать ногу – очищать рану, вправлять кость и заново накладывать лубок. Три дня Шоши находился между жизнью и смертью, но, к счастью, молодой организм справился. Теперь, спустя месяц, Кулита осматривала своего пациента в последний раз.

– Ну-ка, пройди по комнате, – велела она, – нет, иди ровно, не хромай.

– Больно, – Шоши скорчил забавную гримасу, но послушно выпрямился и, осторожно ступая, постарался шагать ровно.

– Еще долго будет больно, но ты должен больше ходить. Ничего, через год и следа не останется, будешь прыгать, как раньше.

Капитан Саргон, присутствовавший при осмотре и до сих пор молчавший, подошел к Кулите и опустился перед ней на колени.

– Госпожа, я твой раб до скончания веков. Помни: прикажешь, и я исполню любое твое приказание. Клянусь тебе в этом богом Митрой!

– Я буду это помнить, капитан Саргон, – с улыбкой ответила она, – когда ты отплываешь из Угарита?

– Завтра утром, госпожа. Пока ты лечила Шоши, я отвез в Алалах оставшиеся слитки и погрузил на борт товары, которые повезу на Аласию. Если ты говоришь, что Шоши больше не нуждается в лечении, то на заре мы и отплывем.

– Больше я ему не нужна, – подтвердила Кулита, – я приготовлю мазь, чтобы он растирал ногу, если будет болеть, и пришлю тебе на корабль с моим слугой. Удачи тебе, капитан Саргон.

Едва она распрощалась с Шоши и его отцом, как явился посланный царицы и повел ее к Мутемвии. Осмотрев больную, расспросив ухаживающих за девочкой рабынь, Кулита дала ей микстуру и поспешила к царице Нинатти.

Когда царице доложили о приходе Кулиты, она распорядилась немедленно ввести ее в свои покои.

– Ты так встревожена, Кулита, – озабоченно проговорила она, – садись и расскажи мне, что случилось?

Опустившись на деревянную скамью, Кулита со вздохом сказала:

– Высокая царица, я осмотрела митаннийскую царевну, к которой ты меня послала, и хочу тебя огорчить: помочь ей я бессильна.

Царица изменилась в лице.

– Ты хочешь сказать, что болезнь ее столь серьезна?

– Увы, высокая царица! Я внимательно расспросила ухаживающих за царевной рабынь. В раннем детстве девочка перенесла тяжелую болезнь, причиной которой египетские и ассирийские врачи считают воспаление мозга. Последствия этой болезни – слабое здоровье, невнятная речь и судорожные припадки. Все эти годы за ней заботливо ухаживали, она вела спокойную и размеренную жизнь, но многодневная поездка оказалась для нее непосильной. Поднявшийся вчера ветер с моря вызвал сильную простуду. Царевна мечется в жару, дышит с трудом, грудь у нее забита хрипами, но хуже всего судорожные припадки – они следуют один за другим и, в конце концов, ее убьют.

– Никому ни слова! – испуганно воскликнула Нинатти и немедленно послала за царем и верховным жрецом Ибирану.

Кулита почти слово в слово повторила им то, что сказала царице, добавив:

– Я дала ей спен (египетская успокаивающая настойка для детей на основе опия), он обычно снимает припадки, но царевне не помог. Жар не спадает, хотя я сделала все возможное. Все мое умение бессильно что-либо изменить, царевна умирает.

– Замолчи! – закричал царь. – Думай, что говоришь, женщина! Если дочь митаннийского царя, невеста сына фараона, умрет на нашей земле, Угариту беды не миновать. Все решат, что от нас отвернулись боги, ни Митанни, ни Египет не протянут нам руку помощи, когда нас атакуют полчища хеттов или начнут грабить разбойники с моря. Тебя почитают за твое умение, а ты не можешь вылечить больную девчонку!

Архальбу Первый кричал много и часто, криков его никто не боялся, но последние слова царя задели Кулиту за живое.

– Великий царь, – сдержанно и без всякого почтения в голосе возразила она, – об умении своем я говорить не буду, пусть о нем судят те, кому я по воле богов смогла помочь. Но не всякую болезнь можно вылечить, иначе люди не умирали бы. Боги решают, кому жить, кому умереть, но, все равно, любому врачу горько, когда больной умирает. Царевна так юна, ей столько же лет, сколько моей Айне, они даже лицом похожи – я вздрогнула, когда увидела ее. Мне больно от своего бессилия, так неужели я еще заслуживаю упреков?

Архальбу пробурчал что-то невнятное, царица вытерла глаза, наступило молчание. Верховный жрец Ибирану задумчиво смотрел в пространство между царем и царицей и, казалось, размышлял. Наконец он заговорил, и взоры всех присутствующих немедленно с надеждой обратились в его сторону. Ибирану держал в руках нити всех интриг Угаритского царства – и при царе Аммурапи Втором, отце Архальбу, и при царе Никмепе Четвертом, его деде. Если кто-то и мог теперь найти выход, так только он.

– Великий царь, – сказал Ибирану (без всякого, впрочем, почтения в голосе), – если ты разрешишь мне, смиреннейшему из твоих слуг, дать совет…

– Говори же! – нетерпеливо завопил Архальбу.

– Если ты разрешишь дать тебе совет, – спокойно повторил жрец, – то посоветую немедленно послать стражу в Мина-эль-Бейда и оцепить дворец. Никто не должен войти туда или выйти, кроме жрицы Кулиты и меня. Что бы ни случилось с царевной, никто не должен об этом знать.

– Что ты хочешь сказать? Разве мы сможем скрыть смерть царевны?

– Царь, – жрец слегка склонил голову, – ты просил совета, я его тебе дал.

– Сделаю так, как ты говоришь. Но что будет потом?

– Потом я буду просить бога Илу защитить Угарит. Пусть Кулита последует моему примеру и молит великую Ашеру, супругу Илу, помочь там, где врачебное искусство бессильно. Времени мало, великий царь, с твоего разрешения я покидаю тебя и иду в храм, разреши и Кулите следовать за мной.

– Хорошо, ступайте, – ответил сбитый с толку Архальбу.

Выходя, Ибирану обменялся взглядами с царицей, напоминая о том, что по его совету следует предпринять царю. Ибо без напоминаний своей царственной супруги царь Архальбу постоянно все забывал и путал. Поклонившись, Кулита последовала за верховным жрецом Ибирану.

Хранитель библиотеки жрец Энх и его внук Луби

Жрец Энх неподвижно смотрел на стоявшего перед ним внука. Луби молчал, ожидая, пока заговорит дед, – начинать разговор первым младшему не подобало. А Энх размышлял о том, сколько неприятностей доставил ему этот мальчишка. Покойный сын Штуни и его дети были отрадой сердца Энха, и надо же было Штуни отправиться в Алалах с дарами от царя Архальбу правителю Алалаха Никмепе как раз в тот год, когда там вспыхнула эпидемия чумы! Штуни взял с собой всю семью, кроме старшего Луби – того уже отдали учиться в жреческую школу. Все погибли, кроме этого мальчика, и в первые годы после случившейся трагедии Энх полагал, что боги оказали ему милость, сохранив старшего внука. Как же он ошибался!

Поначалу успехи Луби радовали деда – мальчик в короткий срок освоил угаритскую и аккадскую клинописи, Энх с гордостью смотрел, как внук выводит палочкой надписи на глиняных табличках, и был полон надежды, что со временем Луби сменит его на посту хранителя библиотеки. Как раз в эти годы Энх, уверенный в будущем внука, договорился со жрицей Кулитой о помолвке Луби с маленькой Айне – дети вместе росли, были привязаны друг к другу, что мешало бы им в будущем соединить свои жизни?

 Благодаря деду Луби с ранних лет имел свободный доступ к хранившимся в библиотеке свиткам, лет в двенадцать-тринадцать он увлекся чтением шумерских и египетских текстов, а потом заявил, что хочет изучать математику. Подумав, Энх определил его к жрецу-астроному – ничего плохого, если внук научится определять будущее по ходу небесных светил. Провидцы всегда и везде занимали высокую ступень в жреческой иерархии.

Луби взялся за учение с живым интересом, но спустя два года заскучал и внезапно заявил, что хочет стать… каменщиком. Этого, конечно, старый Энх позволить ему не мог. И тогда упрямый мальчишка просто-напросто… сбежал. Энх разыскивал его полгода и отыскал благодаря проболтавшейся маленькой Айне – Луби, удрав из дома, работал на строительстве дворца в гавани, но время от времени прибегал повидать свою маленькую невесту.

Разумеется, о том, чтобы позволить внуку жреца работать простым каменщиком, не могло и речи идти, мальчишку дома ждала бы жестокая порка, не заступись за него начальник отряда строителей Бату:

«Господин, – почтительно сказал он Энху, – твой внук совершил непростительный поступок, убежав из дома и обманув нас, сказав, что он из людей Угарита («людьми Угарита» называли в Угарите крестьян – в отличие от горожан, называвшихся «царскими людьми»), но будь к нему снисходителен, он немало помог нам, сумев исправить сломавшийся подъемник»

После этого Луби в течение года вел себя исправно, много времени проводил в библиотеке, и даже по собственному почину переписал несколько свитков, приятно удивив деда своим усердием, а потом внезапно вновь исчез.

На этот раз Энх до того разгневался, что решил внука не искать. Мальчишке уже семнадцать, пусть сам решает свою судьбу. Он даже предложил Кулите расторгнуть помолвку с маленькой Айне, но она успокоила старика:

«Подождем немного, господин, мальчик вернется и все объяснит»

Луби действительно вернулся – спустя полтора года. Низко поклонившись деду, он поставил перед ним деревянную шкатулку тонкой работы. Столь изящного изделия из дерева Энху еще не приходилось видеть, другое дело серебро. Поэтому он невольно дотронулся до тонкой стенки и удивился ее прочности. От этого, возможно, вопрос его прозвучал не столь сурово:

«Ну, и что ты мне скажешь на этот раз?»

«Прости меня, господин, я виноват, и ты можешь наказать меня, как угодно сурово. Все это время я был учеником у столяра Халада в селении Мардих, изучал его искусство и, как видишь, кое-чего достиг. Посмотри, эта шкатулка сделана моими руками, я познал секреты обработки дерева, могу превратить грубую древесину в вещь тонкую и прекрасную, знаю, чем потом пропитать ее, чтобы сделать прочнее бронзы. Разве боги не желают видеть вокруг себя прекрасные творения рук человеческих? Я хочу работать для храма»

Горячая речь Луби сбила старого Энха с толку – он даже забыл, что для острастки мальчишку следует проучить. Имя столяра Халада в Угарите было хорошо известно, самая прекрасная мебель в царских дворцах и храмовых помещениях изготовлялась его руками, его давно приглашали переселиться в царский дворец, но он предпочитал жить и работать в одной из крохотных деревушек, за пару веков до того образовавшихся на месте когда-то могущественного царства Эбла.  

«Ты хочешь работать для храма? Но почему ты ни слова мне не сказал, а тайно скрылся, оставив порученную тебе работу? Оставив меня, оставив свою нареченную невесту?»

Луби пал к ногам деда и молил о прощении.

«Я виноват, позволь мне исправить мою вину. Я буду работать в библиотеке день и ночь, чтобы заслужить твое прощение. Прикажи отвести мне помещение для мастерской и вели изготовить любой дар, который смертному не стыдно преподнести Ваалу, я сделаю все, что ты прикажешь. Одна только просьба у меня: в Мадрихе я нашел выпавшего из гнезда птенца грифона, выкормил его и хотел выпустить, но он никак не хочет меня оставить. Разреши ему жить подле меня. Еду он сам себе добывает, кормить его не нужно»

Подумав, Энх решил, что, в конце концов, все оказалось не так уж плохо – если мальчишка хочет трудиться для храма, то пусть работает, а птица никому мешать не будет, раз кормить ее не нужно.

Луби вновь стал работать в библиотеке. Энх давно собирался составить каталог доставленных много лет назад из завоеванной Сирии шумерских свитков – подарок вавилонского царя, – но все откладывал за неимением времени, а теперь стал плохо видеть и с радостью поручил эту работу внуку. Луби от работы не отлынивал и не считал ее нудной, как поначалу боялся дед, он нумеровал и систематизировал свитки, делал записи на глиняных дощечках, а потом с помощью младшего жреца раскладывал свитки на каменных полках.

Помимо работы в библиотеке, Луби постоянно что-то делал у себя в мастерской – вырезал из древесины изящные статуэтки богов и фигурки животных, делал маски и украшения для праздничных ритуалов. Его работы охотно приобретали приезжие купцы в обмен на специи, даже верховный жрец Ибирану как-то прислал Луби заказ, и Энх совершенно успокоился. И зря, как оказалось.

Накануне к нему явился слуга астронома – тот узнал от младшего жреца, что среди новых шумерских свитков есть трактаты с описанием законов движения, и просил их ему прислать. Энх сверился с составленным внуком каталогом и пошел за свитками, но тех на месте не оказалось. Он велел слуге передать астроному, что все найдет и пришлет позже, послал за Луби, но и тот куда-то исчез.

Старик еще раз проверил каталог, обошел хранилище и обнаружил отсутствие еще двух из указанных в списке свитков. Он решил, что, возможно, они случайно попали в складское помещение, где хранился чистый папирус. Увы – не только шумерских свитков не было в кладовой, но и не хватало трех чистых.

Старого Энха чуть не хватил удар – папирус изготовлялся лишь в Дельте (Дельта Нила) и ценился дороже серебра. Каждый свиток состоял из двадцати склеенных между собой листов длиной примерно в девять ладоней и шириной в две. В Угарите все чистые папирусные свитки находились на учете и хранились в кладовой библиотеки, жрец Энх лично отвечал за их сохранность.

Разосланные в разные концы слуги отыскали наконец Луби и теперь внук стоял перед Энхом, с рассеянным видом, словно не понимал всей тяжести того, что натворил.

– Где ты был? – угрюмо спросил дед.

– Прогуливался по городу, – беспечно ответил юноша, – нужно было подумать. Мне лучше думается, когда я хожу.

– Так. Ты прогуливался, значит. А куда делись три шумерских свитка, указанных в каталоге? Они потребовались астроному, он узнал о них от младшего жреца и потребовал ему прислать, а я не знал, что ответить, – поначалу дед говорил медленно, чеканя слова, а потом неожиданно возвысил голос, – и куда девались три чистых свитка из кладовой?!

Луби в недоумении пожал плечами – он не чувствовал за собой никакой вины.

– Я их взял, чтобы переписать шумерские свитки. В них описаны законы движения в воздухе при больших скоростях тел различной формы, поэтому они меня сильно заинтересовали.

Энх побагровел.

– Заинтересовали тебя? Да кто ты такой, чтобы рассуждать? Знаешь ли ты, что чистый папирус можно использовать лишь по особому разрешению? Я должен согласовать с верховным жрецом Ибирану число копий, которые необходимо сделать для библиотеки, после этого получить подписи десяти чиновников царской канцелярии только тогда… А ты… ты просто так взял папирус из хранилища! Вор!

Луби вспыхнул и от возмущения даже посмел возразить:

– Я не вор! Перепишу шумерские свитки и положу их на место. И что случилось оттого, что я взял три чистых свитка папируса? Их на складе полно.

В голосе его звучал вызов, и Энх был столь ошеломлен дерзостью внука – наверное, даже больше, чем самим проступком, – что на миг утратил дар речи.

– Ты… ты… Утром я сообщу обо всем верховному жрецу Ибирану, пусть будет так, как он решит. Ступай!

Пожав плечами, Луби поклонился – не так низко, как обычно, впрочем, – и вышел. Жрец Энх не спал всю ночь, а рано утром велел слугам приготовить носилки и нести его к дому верховного жреца. Однако там к нему вышел слуга и сообщил, что Ибирану ушел в царский дворец. Луби же с утра, подождав и не дождавшись, когда его призовут к ответу, съел лепешку и, выпив воды, отправился к себе в мастерскую.

Жрец Ибирану находит выход

По коридорам огромного дворца непрерывно сновали чиновники и прислуга, при виде верховного жреца и Кулиты люди останавливались и почтительно кланялись. Ибирану с Кулитой пересекли внутренний двор, миновали огромные залы и узкие коридоры, вдоль которых располагались комнаты прислуги и чиновников, и свернули налево. Здесь коридор упирался в слившуюся со стеной дверь. Ибирану достал ключ, вставил его в почти невидимую замочную скважину, повернул и потянул на себя. Судя по тому, как легко открылась дверь, комнатой, представшей перед взором Кулиты, пользовались довольно часто.

– Здесь мы сможем поговорить, не опасаясь, что нас подслушают, – сказал жрец, – садись на эту скамью, жрица Кулита, ибо разговор нам предстоит долгий.

С любопытством оглядевшись, жрица опустилась на скамью, Ибирану плотно прикрыл за собой дверь и сел рядом с ней.

– Мне казалось, мы спешим принести наши мольбы богам, верховный жрец, – с легкой иронией в голосе заметила Кулита.

– Иногда боги подсказывают нам, что делать, не дожидаясь нашей мольбы, – серьезно возразил Ибирану, – так ты считаешь, что царевну не спасти, жрица Кулита?

Она тяжело вздохнула.

– Никакой надежды. Мозг у нее был поврежден еще в детстве и нормально не развивался, ее давно могло убить любое потрясение. Но случилось так, что царевна умирает здесь, в Угарите.

– Я видел однажды твою дочь Айне рядом с тобой на празднике в честь Озириса, – задумчиво проговорил верховный жрец, – она действительно походит на царевну, кажется, они даже одного роста. Боги порой создают двух людей похожими, чтобы один, если придется, мог заменить в этом мире другого.

Лицо Кулиты застыло.

– Разве может простой смертный заменить того, в ком течет божественная кровь?

 Неожиданно жрец улыбнулся – весело и добродушно.

– Я всегда считал тебя умной женщиной, Кулита. Ты врачевала и царей, и крестьян, и жрецов, поэтому знаешь, что все люди рождаются одинаковыми.

Пристально глядя на него, Кулита покачала головой.

– Они рождаются одинаковыми, но идут по жизни разными путями. Царям предназначено царствовать, крестьянам – пахать землю, купцам – торговать, а тебе, о верховный жрец, говорить с богами и передавать людям божественную волю. Разве не боги установили такой порядок?    

Ибирану равнодушно пожал плечами.

– Порядок служит благоденствию, это путь, проложенный в мире хаоса, какая разница, кем он установлен? А вот хаос – это конец благоденствию Угарита. Он воцарится, если невеста фараона умрет на нашей земле.  Но боги указали нам выход: царевну следует заменить твоей дочерью. Пусть в Египте и Митанни знают, что царевна живой и здоровой покинула Угарит. Иди и приготовь свою дочь.

Сдерживая дрожь, Кулита постаралась ответить, как можно спокойней:

– Я знаю, что мысли твои мудры, верховный жрец Ибирану, но то, что ты предлагаешь, невозможно. Девочки действительно похожи, но не настолько, чтобы растившие царевну рабыни и постоянно охранявшие ее стражники могли не заметить подмены.

Ибирану возвел глаза к небу.

– Бог Илу сообщил мне, что один из приближенных к царевне людей навлек на себя гнев великой богини Хепат, жены Тешуба, но не назвал имя. Мы даже не знаем, мужчина это, или женщина. Илу сказал: пока тот, кто разгневал Хепат, будет рядом с царевной, она будет болеть. Ради блага царевны мы удалим от нее всех рабынь и стражников, пришлем новых слуг, видевших ее только мельком. После того, как на лицо твоей дочери наложат краску, никто не отличит ее от царевны. Иди и приготовь свою дочь, объясни ей, что делать.

– А что будет с моей дочерью потом? – в отчаянии воскликнула Кулита. – Что с ней станет, если обман раскроется?

– Боги защитят Айне, – голос жреца внезапно стал ледяным, и он в третий раз повторил: – Ступай, Кулита, жрица Ашеры, приготовь свою дочь. Потом иди к царевне. Когда она покинет этот мир, никого, кроме тебя не должно быть рядом с ней.

Ослушаться верховного жреца было невозможно. Низко склонившись перед Ибирану, Кулита нетвердым шагом направилась к выходу.

Луби и Айне

Дома Кулита дочь не застала. На ее вопрос старуха Пхари, присматривавшая за домом и девочкой, добродушно махнула рукой:

– Сказала, сбегает в мастерскую к Луби и сразу же вернется, но, конечно, все позабыла. Ничего, оба к полудню проголодаются и прибегут к своей старой Пхари.

– Мне нужно уйти, пусть ждут меня и никуда не уходят.

– Никуда не выпущу, – пообещала Пхари.

В примыкающем к храму небольшом дворе на земле на плетеной подстилке сидела девочка лет одиннадцати-двенадцати и ласкала крупного грифона серебристого окраса. Грифон не протестовал, лишь блаженно ворочал головой видно было, что он хорошо выдрессирован.

Половину комнаты занимала огромная скамья, на ней лежали глиняные дощечки, испещренные чертежами и значками, на свободной половине был расстелен папирус. Луби стоял перед скамьей на коленях и, макая калам (расщепленная тростниковая палочка) в краску, аккуратно переписывал формулы и копировал чертежи из шумерского свитка на чистый папирус.

– Через два месяца мне исполнится двенадцать, а еще через год тринадцать, – мечтательно говорила девочка, – и тогда мы сможем пожениться. Луби, ты меня слышишь? Или забыл?

– Нет-нет, Айне, – рассеяно пробормотал Луби, задумчиво разглядывая чертеж.

– Что «нет»? Ты так занят своей работой, что даже не слушаешь. Ты не хочешь на мне жениться?

В ее голосе звучала обида, и Луби с виноватым видом оторвался от своих мыслей.

– Ну что ты, малышка, конечно, я хочу на тебе жениться!

– Тогда, давай, поженимся прямо сейчас, и ты подаришь мне виссон из сундуков твоей матери.

– Нельзя, малышка, твоя мать госпожа Кулита говорит, что пока ты слишком молода для того, чтобы войти в мой дом женой и выносить моего ребенка, – возразил Луби, – нужно подождать, пока ты созреешь.

Айне надулась, но, взглянув на песочные часы во дворе, мгновенно забыла о своей обиде (наполовину притворной) и ужаснулась:

– Ой, Луби, скоро полдень! Если мы опоздаем, старая Пхари будет сердиться.

– Я уже почти закончил, немного подожди, хорошо? – попросил он. – Мне нужно вернуть шумерские свитки в библиотеку, а тот дед сердится. Я уже почти все переписал. 

– Хорошо, подожду. И потом ты больше не будешь целые дни чертить и считать?

– Не знаю. Наверное, буду, – в голосе Луби слышалось смущение – он знал, какой ответ хотелось бы услышать его маленькой невесте, но не мог солгать.

Продолжая ласкать разомлевшего от жары грифона, Айне тяжело вздохнула.

– Не понимаю, зачем ты это делаешь? Что-то все время чертишь, мастеришь, вырезаешь? Разве нельзя жить, как живут другие люди?

От ее рассудительного тона Луби смутился еще больше, поскольку не знал ответа. И неожиданно признался:

– Я… хочу летать.

Глаза Айне расширились, на миг ей показалось, что он шутит, потом она весело засмеялась.

– Ой, Луби, ты прямо, как ученик жреца Шайхи! Помнишь, как он сделал себе крылья и во время праздника Озириса спрыгнул с крыши? Уверял всех, что богиня Иштар поможет ему взлететь, а сам упал и сломал себе ногу! Моей матери пришлось его лечить.

Луби с досадой дернул плечом.

– Шайхи глупец, разве боги помогают глупцам?

– Только сам человек может себе помочь, – рассудительно заметила Айне, – боги окрыляют нас надеждой, но смеются над нами, когда мы переоцениваем свои силы. Так моя мать сказала Шайхи, когда вправляла ему кости. Ты уж лучше не летай, Луби, а то тоже станешь посмешищем богов.

– Я говорю тебе, что Шайхи дурак! – вскричал Луби, раздраженный звучавшей в голосе девочки насмешкой. – Прицепил к рукам крылья и решил, что стал от этого птицей! Разве на таких крыльях улетишь? Посмотри на крылья Зу.

Дремавший грифон, услышав свое имя, встрепенулся, поднял голову и умными глазами уставился на Луби, ожидая команды.

– Ты его разбудил, – сердито сказала Айне.

– Хотел, чтобы ты взглянула на его крылья. Я давно наблюдаю, как они движутся. Когда, он взлетает и во время полета. Знаешь, почему летит птица? Крылья отталкиваются от воздуха.

– Как можно оттолкнуться от воздуха? – удивилась Айне. – Воздух же… он мягкий.

– Не такой уж и мягкий. Ветер может сбить тебя с ног. Но человек не может оттолкнуться от воздуха привязанными к рукам крыльями, как птица, он слишком тяжел, а его руки слишком слабы.

– Значит, летать нельзя, – заключила девочка.

– Можно, – запальчиво воскликнул он, – но от воздуха нужно оттолкнуться иначе. Я уже все рассчитал, в шумерских свитках есть много полезных формул. И я… я уже взлетал!

Айне ахнула.

– Покажи!

Луби заколебался, потом кивнул.

– Ну… хорошо. Только помни, я еще никому этого не показывал. Ты первая. И не говори пока никому. Пойдем к скалам.

Они шли по ведущей от двора тропинке, Зу кружил над их головами. Наконец тропинка уперлась в скалу. Откинув тяжелый камень, Луби открыл вход в пещеру и, пригнувшись под нависшей скалой, шагнул внутрь. Айне последовала за ним, и здесь, в полумраке, перед ее глазами предстало странное сооружение, похожее на огромную стрекозу.

– Здесь так темно, – в недоумении заметила она, – что это? Похоже на птицу с крыльями.

– Это и есть моя Птица, – в голосе Луби звучала гордость

Айне осторожно дотронулась до тонких деревянных пластинок.

– Похоже на цветок, мне нравится. Почему у него лепестки так косо стоят?

– Не косо, а под углом. Нужно заставить их быстро-быстро вращаться, они… ну как тебе объяснить… они оттолкнутся от воздуха, Птица оторвется от земли, крылья развернутся под углом и….

– Как же ты заставишь их вращаться? – перебила его Айне.

– Смотри, видишь?

– Что за колеса? Почему они с зубьями по краям и такие маленькие? У тележки, что у каменщиков, гораздо больше.

Улыбнувшись, Луби терпеливо пояснил:

– У тележки колеса тяжелые, их не поднять, тут важен не размер, а точный расчет. Видишь, зубья одного колеса входят в пустоты другого, они передают друг другу вращение. Меньшие колеса разгоняют большие. Смотри, чтобы тебе было проще понять: вращение начинается отсюда и передается дальше, поняла? Видишь, как я здесь устроил? Чтобы человек, который летит, мог разогнать всю систему, двигая ногами. Ведь ноги намного сильней рук. Когда я рассчитывал…

Луби, увлекся, забыв, что его маленькая слушательница не понимает и десятой доли того, что он рассказывает. Увлекся, потому что никогда и ни с кем прежде не говорил о своей мечте – летать. Айне же, глаза которой уже привыкли к темноте, осторожно дотронулась до белеющей в сумраке ткани.

– Крыло…

– Да, конечно, крыло. Я рассчитал угол, под которым оно должно быть наклонено, и при ускорении…

– Это же виссон! – возмущенно перебила его Айне. – Ты сделал свое крыло из виссона, который должен был подарить мне на свадьбу.

Луби смутился. От Египта до далеких стран Востока виссон ценился дороже золота, серебра и даже меди, без которой не получить бронзы для оружия воинов. Нить виссона не прядут, а добывают из моря в виде пучков – застывших выделений двустворчатого моллюска. Немногие могли себе позволить одеяние из виссона, но Айне знала, что эта ткань хранилась в сундуках покойных родителей Луби, и привыкла считать ее свадебным подарком от будущего мужа.

– С тканью ведь ничего не случится, – неуверенно проговорил он, – виссон хорош тем, что он легок и прочен. Потом я сниму его с крыла отдам его тебе.

– Когда потом?

– Мне нужно еще раз взлететь, чтобы проверить…

– Взлетай! – перебила его возмущенная девочка. – Взлети прямо сейчас, а потом сними и отдай мне.

Губы ее обиженно дрожали, голос звенел слезами.

– Только не плачь, Айне. Хорошо, пойдем.

Осторожно вынеся свое детище из пещеры, Луби поставил Птицу на землю у входа. Следовавшая за ним Айне, щурясь от яркого света потрогала крыло.

– Ничего, ты не очень испортил ткань. Ну, лети.

Луби занял необходимое для взлета положение, забыв обо всем, поднял глаза к небу и взмолился:

– О великий Илу, о Ваал, о Иштар, помогите мне оторваться от земли!

Задвигались его ноги, завертелись колеса, вращаясь все быстрей и быстрей, и Птица взмыла в воздух. Однако внезапно она перевернулась и рухнула вниз, зацепившись крылом за скалу. Луби упал на траву. Айне в испуге ахнула, но, увидев, что ее друг жив, обратила внимание на крылья.

– Виссон! Посмотри, что с ним стало!

Ткань была разодрана, вся сложная конструкция, о которой Луби совсем недавно с такой гордостью рассказывал своей маленькой невесте, разлетелась на мелкие детали. Встревоженный Зу с криком носился над своим хозяином. Сидя на земле и потирая ушибленную спину, Луби хмуро разглядывал треснувшую деталь.

– Нельзя было отклоняться от вертикали, – морщась, бормотал он, – в прошлый раз я поднялся не так высоко, поэтому сумел сохранить положение тела. Однако система должна была быть более устойчива. Где-то я ошибся в расчете.

– Луби! – тормошила его Айне. – У тебя в сундуке ведь остался еще виссон? Остался? Ты ведь обещал!

Луби со смущенным видом погладил ее по голове.

– Понимаешь… мне ведь нужно было чем-то вырезать все это. Бронзовые ножи для такой работы не подойдут, нужны ножи из черного ногтя (черный обсидиан), я отдал за них финикийскому купцу несколько локтей виссона. А остальное… за остальное он дал мне два ножа из металла, который прочней и тверже бронзы. Купец сказал, на одном острове, куда заходил их корабль, боги сбросили с неба камень, и местные наделали из него разных вещей. И ножи тоже. Они очень прочные и острые, без них я не смогу…

Айне резким движением головы отбросила его руку.

– Ты… ты отдал и испортил весь мой виссон! Знать тебя больше не хочу!

Вскочив, она бросилась бежать. Луби вздохнул. Собрав то, что осталось от его летательного сооружения, он отнес все в пещеру, завалил вход камнем, и помчался вслед за девочкой.

В доме Кулиты Пхари отругала обоих за опоздание, но накормила досыта и велела дождаться госпожу, а сама отправилась к соседке поболтать. Айне сидела в углу комнаты, надувшись, и на Луби не смотрела. Чтобы умилостивить ее, Луби добродушно заметил:

– Наверное, госпожа Кулита хочет обсудить наш с тобой брак, как ты думаешь?

– Не знаю, – буркнула девочка и отвернулась.

Ждать пришлось долго, Кулита вернулась измученная и сразу же увела обоих в комнату, где обычно осматривала приходивших к ней за советом больных.

– Садитесь, – сказала она, – времени у нас почти нет. Я вернулась из дворца в Мина-эль-Бейда, царевна Мутемвия умерла.

Айне и Луби в ужасе ахнули.

– Боги гневаются на наш город, – сдавленно проговорил Луби, – в чем мы повинны, за что Илу и Хепат наслали на нас такую беду?

Кулита криво усмехнулась.

– Девочка давно и тяжело болела, ее не следовало подвергать тяготам столь долгого пути. Она могла умереть раньше или позже, но случилось так, что она умерла в Угарите. Верховный жрец Ибирану велел, как только стемнеет, привести к нему тебя, дочка.

– Меня? – испуганно воскликнула Айне. – Почему? Что я сделала?

– Я могла бы говорить долго, но нет времени. Смерть царевны на нашей земле может доставить немало бед Угариту. Ты внешне похожа на царевну, Ибирану уверяет, что бог Илу подсказал ему, как защитить наш город: скрыть смерть царевны и заменить ее тобой.

С минуту все молчали, потом Луби недоверчиво покачал головой.

– Госпожа Кулита, однажды, когда мой отец еще был жив, мой дед сказал ему, что иногда верховный жрец Ибирану говорит то, чего желает сам, но выдает это за повеления бога Илу. Я тогда был мал и потом забыл эти слова, но сейчас вдруг вспомнил. Как мог Илу дать жрецу такой совет? Разве можно заменить одного человека другим? У нашего соседа были сыновья-близнецы на одно лицо, и то мы их различали. Обман тотчас же раскроется.

Горькая усмешка искривила губы Кулиты.

– Еще утром Ибирану велел заключить под стражу всю прислугу царевны – всех, кто близко ее знал. Ее верных рабынь он заменил глухонемыми прислужницами. Но ты прав, Ибирану первому нужно, чтобы царевна покинула Угарит живой, а не мертвой. Ибо иначе пошатнется вера в его способность умилостивить Илу. Когда же Айне, которой он хочет заменить царевну, уедет, ее судьба перестанет его интересовать. Но я не желаю, чтобы моя дочь стала жертвой интриг верховного жреца, поэтому до наступления темноты вы с Айне должны скрыться. Я доверяю тебе свою дочь, твою будущую жену, Луби.

– Скрыться, – растерянно повторил юноша, – но куда, госпожа Кулита?

– Капитан Саргон, отец юноши Шоши, которого я вылечила, богом Митрой поклялся мне в вечной преданности. После разговора с Ибирану я со слугой отправила ему мазь для ноги Шоши и просила передать, что он докажет свою преданность, если нынче вечером примет на борт своего судна, отвезет на Аласию и на время приютит у себя пришедших от моего имени. Яснее выразиться я не могла, потому что не уверена была в посланнике. Корабль Саргона стоит в порту Мина-эль-Бейда и на заре должен выйти в море. На Аласии Саргон пользуется уважением, там вы будете под его защитой.

– Аласия, – задумчиво проговорил Луби, – я слышал от мастера об этом острове. Они торгуют медью, их оружие из бронзы славится на всем побережье. Там, наверное, нам будет неплохо, госпожа Кулита, но что скажет мой дед? Вчера он сильно ругал меня и обещал пожаловаться верховному жрецу Ибирану за то, что я самовольно взял из библиотеки свитки и папирус.

Кулита устало отмахнулась.

– Ибирану сейчас не до тебя. Твоему деду, Луби, я все объясню позже. Пусть говорит всем, что отправил тебя в Египет учиться медицине – там, где обучается мой сын, брат Айне. Учение длится несколько лет, поэтому Айне уехала с тобой – по нашему закону вы сможете пожениться, когда ей исполнится тринадцать. Если ты согласен, беги к себе, собери то, что возьмешь в дорогу, а я тем временем уложу вещи Айне. Поторопись, скоро начнет темнеть.

Луби поднялся, но тут же остановился в нерешительности

– А как же ты останешься одна, госпожа Кулита? Ведь жрец Ибирану…

– Царица Нинатти не позволит ему причинить мне вред, она слишком ценит мое искусство. К тому же, она хочет, чтобы мой сын, когда закончит изучать медицину в Саисе, вернулся в Угарит и вместе со мной открыл здесь медицинскую школу. Не волнуйся за меня.

– Но ведь твой сын, наверное, еще слишком мал, – удивился Луби.

Кулита устало улыбнулась.

– Кирту столько же лет, сколько Айне, они близнецы. Недавно с купеческим караваном мне передали из Саиса, что он усердно учится, жадно поглощает знания и мечтает однажды увидеть мать и сестру. Может, и вы с Айне, когда минует опасность, вернетесь в Угарит. Однако время течет быстро, иди же Луби, поторопись.

– Край солнца не успеет коснуться горизонта, как я вернусь, госпожа Кулита.

– Нет, не возвращайся, – возразила Кулита, – у нас мало времени. Иди прямо на корабль и жди нас – я приведу туда Айне.

Луби выбежал из комнаты, Кулита повернулась к дочери, но та сидела неподвижно.

– Я никуда не пойду, – исподлобья глядя на мать, сказала она.

– Не бойся, дитя мое, – ласково проговорила Кулита, – Луби сумеет о тебе позаботится. Пойдем скорее, нужно собрать кое-что из твоих вещей и приготовить немного еды на дорогу.

– Не пойду, – Айне упрямо вскинула голову, – не хочу уезжать на чужом корабле. Пусть Ибирану сделает меня царевной.

– Ты сошла с ума, – вскипела мать, – ты никогда не станешь царевной. Если обман откроется, тебя просто убьют.

– Почему обман должен открыться? Ты сама сказала: всех, кто хорошо знал царевну, удалили прочь. Жрец Ибирану научит меня, что делать, и никто ничего не узнает.

– Обман откроется, потому что боги не любят лжецов. Перестань говорить глупости, вставай, времени мало, уже темно. Луби будет ждать тебя на судне.

Айне презрительно хмыкнула.

– Боги? Ты же сама всегда говоришь, что нужно самим обо всем заботиться и не ждать вмешательства богов. Вот я о себе и забочусь – не хочу выходить замуж за Луби, хочу стать царицей, чтобы у меня было много драгоценностей и много-много платьев из виссона.  Веди меня к жрецу, мама. Если ты этого не сделаешь, я пойду к нему одна, а если ты захочешь насильно отправить меня с Луби, я убегу.

С минуту ошеломленная Кулита смотрела на дочь, ощущая свое бессилие и не зная, что делать. Потом со вздохом кивнула.

– Хорошо, идем. Но потом не вини меня в том, что с тобой случится.

В ответ Айне лишь презрительно поджала губы и высоко вскинула голову.

***

Жрец Ибирану с удовлетворением оглядел стоящих перед ним Кулиту с дочерью.

– Ты объяснила дочери, как она должна себя вести, жрица Кулита? – спросил он.

– Нет, верховный жрец Ибирану, – холодно ответила Кулита, – я надеялась, ты сумеешь сделать это лучше меня.

Жрец повернулся к Айне.

– Не бойся, тебе не будет трудно, девочка, главное, держись с достоинством.  Прислужницы раскрасят тебе лицо, и никто не отличит тебя от царевны.

Неожиданно Айне выпрямилась, и весь облик ее преисполнился царственной важности.

– Я и не боюсь, – без поклона, положенного в разговоре с могущественным жрецом, ответила она, – чего должна бояться дочь царя?

– Гм, – верховный жрец был явно ошарашен, как, впрочем, и стоящая рядом с дочерью Кулита, – тебе следует меньше разговаривать.

Айне смерила его высокомерным взглядом.

– Кто может указывать царевне, как ей себя вести?

Лицо Ибирану побагровело, и Кулита сжала плечо дочери, удерживая ту от новой дерзости.

– Веди нас во дворец Мина-эль-Бейда, о Ибирану, если ты не передумал, – поспешно сказала она, – ибо путь туда не близок, а время идет, и о смерти царевны может скоро стать известно.

– Не волнуйся, – с досадой проворчал он, – покои царевны охраняют верные люди, а идти туда недолго. Как только наступит ночь, мы пройдем тайным ходом.

В покоях царевны на полу дремали три немые прислужницы. Едва Айне, Ибирану и Кулита вошли, как они вскочили и склонились до земли. Айне с торжествующим видом перевела взгляд с матери на Ибирану.

– Поднимитесь, – приказала она рабыням, – оденьте меня в платье из виссона и раскрасьте мне лицо.

– Они не слышат, – с кривой усмешкой проговорил Ибирану, – утром я пришлю тебе других рабынь, пока объясняйся с этими знаками. Пойдем, Кулита, я вижу, твоя дочь обойдется без нас.

– Что ты собираешься сделать с телом царевны, жрец Ибирану? – дрогнувшим голосом спросила Кулита, когда они вышли из покоев царевны.

– Следуй за мной.

Жрец привел ее в маленькую комнату, где при тусклом свете свечи на узком глиняном ложе лежала царевна Мутемвия. Еще не так давно метавшееся в жару худенькое тело было теперь холодным, судороги больше не сводили вытянутые конечности. Сердце Кулиты дрогнуло от жалости.

– Неужели после смерти ей не окажут уважения, как царской дочери?

Жрец нахмурился.

– Ее похоронят в склепе под дворцом. Ты слишком умна, Кулита, я не верю, что ты думаешь, будто после смерти человеческое тело нуждается в большем. Я тоже так не думаю. Видишь, я с тобой откровенен.

С трудом отведя взгляд от осунувшегося мертвого личика, Кулита сказала:

– Хорошо, если ты так хочешь, будем откровенными друг с другом, Ибирану. После того, как моя дочь под видом царевны покинет Угарит, она станет тебе мешать. Ибо ты начнешь мучиться страхом, что она по легкомыслию все разболтает. Поэтому для тебя легче будет, если ее не станет. Яд – вернейшее средство для этого. Однако, учти: если с моей дочерью что-то случится, я сама раскрою тайну выздоровления царевны фараону Египта и царю Митанни. Поэтому тебе лучше просить богов послать моей дочери крепкое здоровье и долгую жизнь. Ты понял меня, верховный жрец Ибирану?

Лицо жреца перекосилось.

– Ты не боишься мне угрожать, жрица Кулита?

– Нет, не боюсь. Ты не посмеешь причинить мне зла. Ибо, когда ты вновь станешь мучиться от болей в желудке, или суставы на твоих ногах распухнут, ты не богов будешь молить о помощи, ты обратишься ко мне. К тому же, царица вновь ждет ребенка и желает постоянно видеть меня рядом с собой. Она неважно себя чувствует, но надеется на этот раз родить сына, залог процветания и могущества Угарита. Поэтому никто из жителей Угарита не посмеет принести вред мне – той, кого сама богиня Ашера послала в помощь нашей повелительнице. 

Ибирану взглянул на стоявшую перед ним женщину, лицо Кулиты было непроницаемо, взгляд спокоен. Ему пришлось признать свое поражение.

– Клянусь Илу я не причиню твоей дочери никакого зла. Ты довольна?

Возвращаясь домой, Кулита с усмешкой думала:

«Легко клясться богами, в чью мощь не веришь, гораздо больше я рассчитываю на страх Ибирану перед земными владыками»

Она вдруг вспомнила, что Луби должен был ждать их с Айне на корабле, и ахнула – его никто не предупредил, что они не придут, а теперь уже занимался рассвет, и корабль должен был выйти в море.

***

Рано утром следующего дня царь Архальбу, почти не спавший всю ночь, вызвал к себе верховного жреца Ибирану.

– Я жду от тебя новостей, верховный жрец Ибирану. Что нас ожидает?

Ибирану почтительно склонил голову.

– Великий царь, сегодня ночью я обращался к великому богу Илу, моля защитить Угарит. Илу внял моим мольбам – открыл причину болезни царевны и сообщил, что именно я должен эту причину устранить. Я выполнил его приказ, сейчас царевна почти здорова, хотя потребуется еще некоторое время, чтобы она окончательно оправилась. Думаю, следует отправить послание царю Митанни – он может встревожиться, когда до него долетят слухи о болезни его любимой дочери.

Царь с облегчением вздохнул.

– Ты несказанно обрадовал меня, о Ибирану, сегодня же я отправлю храму Илу богатые дары. Напиши царю Артатаме, что милостью богов его дочь жива и здорова, я немедленно отправлю гонца.

Из послания верховного жреца Ибирану царю Митанни Артатаме Первому:

«Припадаю к твоим стопам, великий царь, и спешу сообщить, что дочь твоя болела, но, благодаря милости великого Илу и могущественной Хепат, уже совсем оправилась и продолжает свой путь в страну великого фараона, да будет он жив, здоров и могуч. Бог Илу, кому я служу, сообщил мне причину, по которой царевна издавна мучилась недугом: на одного из прислуживавших ей людей пал гнев Хепат. Имя прогневавшего богиню не было названо, поэтому все прислужники царевны удалены от нее и заменены новыми. Прежних я отправил к тебе, реши сам их судьбу. Великий Илу, покровитель Угарита, да хранит царевну от всех бед…»

На корабле

После разговора с Кулитой Луби помчался в мастерскую, отыскал в углу среди набросанного хлама кожаный мешок, уложил в него инструменты и несколько глиняных дощечек с чертежами. Туда же сунул сделанные им копии шумерских рукописей. Сами рукописи оставил на столе – утром слуга найдет и отдаст деду.  Сбегав к скале, собрал уцелевшие при падении части Птицы, тоже сунул в мешок, прикинул в руке тяжесть поклажи и решил, что из одежды ему ничего не понадобится, да и домой забегать опасно – вдруг дед задержит.

С мешком на спине он помчался в гавань, где у причала покачивался на прибрежной волне корабль из Аласии – двухъярусное, добротно сколоченное судно. При попутном ветре оно шло под парусом, в безветрие управлялось гребцами, сидящими на нижней палубе.

Судно казалось безлюдным, лишь на корме можно было разглядеть неподвижную фигуру человека, в сгустившихся сумерках Луби узнал в нем капитана Саргона, тот тоже его заметил и негромко окликнул:

– Луби, так это ты? Поднимайся на палубу.

– Да, господин.

Капитан не раз видел юношу в доме Кулиты, пока та лечила Шоши. Его удивило, что жрица так внезапно попросила отвезти мальчишку на Аласию, и он решил, что Луби, возможно, что-то натворил в Угарите. Но спрашивать ни о чем не стал – какое его дело, в любом случае он должен выполнить данное Кулите обещание, – лишь отрывисто бросил:

– Иди пока в трюм и сиди там тихо.

Луби поспешно взбежал по сходням и хотел спросить об Айне, но капитан не стал с ним разговаривать, а указал рукой в сторону трюма, и Луби решил, что девочка там. В темноте он пару раз стукнулся обо что-то твердое и понял, что находится среди ящиков и тюков с товарами. На тихий зов его Айне не откликнулась, немного привыкнув к царящему вокруг мраку, Луби огляделся и понял, что ее здесь нет. Подумав, он решил, что до выхода корабля в море ее где-то прячут, и, пристроившись меж двух тюков и стал ждать.

 Легкое покачивание убаюкивало. Луби заснул, а когда очнулся, не сразу вспомнил, где находится. Приоткрыв дверцу трюма, он выглянул наружу и был ошеломлен: в тусклом свете зарождавшегося дня корабль несся по водной глади – ветер дул попутный, и парус был поднят. Выбравшись на палубу, Луби огляделся и увидел капитана Саргона, отдававшего распоряжения матросам. Он направился к нему и нерешительно остановился, ожидая, пока капитан закончит говорить, но под конец не выдержал:

– Господин…

Капитан обернулся.

– А, это ты, Луби. Можешь есть и пить вместе с матросами, я уже распорядился. Спать, если хочешь, можешь в трюме или на верхней палубе.

– Я хотел спросить, господин Саргон, где Айне? Госпожа Кулита поручила мне заботиться о ней, я должен ее видеть.

Лицо капитана выразило недоумение.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Госпожа Кулита передала со слугой, чтобы я взял на судно тех, кто ко мне придет. Кроме тебя никто не приходил.

***

Первые два дня на корабле Луби мучился мыслью – что же случилось, почему Кулита не привела на корабль дочь? Неужели их схватили люди верховного жреца? Или что-то стряслось по дороге на пристань? Спал он на верхней палубе, и на заре третьего дня его разбудили крики гребцов – они шумели, указывая на вершину мачты. Там, гордо восседал грифон серебристого окраса.

– Зу! – закричал Луби. – Зу, дорогой!

Спустившись, гриф опустился на палубу у его ног. Присев на корточки, Луби гладил его голову, ласкал перышки. Прихрамывая, к нему подошел Шоши.

– Это твоя птица?

– Он, наверное, всю дорогу летел за мной, когда я бежал на корабль, – со вздохом ответил Луби, – а я и забыл про него. Прости, Зу.

Шоши, забывшись, хотел присесть на корточки, как Луби, но вскрикнул от боли, и лицо его искривила болезненная гримаса.

– Еще болит, – пояснил он, – госпожа Кулита сказала, что окончательно я поправлюсь не раньше, чем через год.

***

В доме Кулиты Луби и Шоши видели друг друга лишь мельком, но за время пути подружились. В первые десять дней, когда дул попутный ветер, и у гребцов работы было мало, они проводили время в разговорах. Шоши описал стычку с пиратами, в которой чуть не потерял ногу, Луби рассказал о себе и о своем заветном желании летать. Показал даже чертежи и уцелевшую часть летательного сооружения. Шоши пришел в восторг.

– Главное, ты сумел взлететь. Теперь уже дело за малым, сделаешь все заново. Только я посоветовал бы тебе использовать не эбеновое дерево, а кедр. Он прочней и легче, мы на Аласии только из него и строим суда. Мне нравится это приспособление для ног, которое ты придумал.

Луби задумчиво следил за парящим в небе Зу – грифон следовал за судном, время от времени садясь на мачту. Матросы уже привыкли к нему и не боялись, пытались даже подманить птицу каким-нибудь лакомством, но Зу привык сам находить себе пищу – уж рыбы и морских птиц вокруг было достаточно. И каждый раз, глядя на него, Луби чувствовал, что в голове его зреет, не дает покоя какая-то мысль. Но однажды ночью во сне к нему пришло решение.

– Я с самого начала допустил ошибку в расчетах, – сказал он Шоши, – поэтому моя Птица оказалась столь неустойчива при малейшей смене положения. В отличие от Зу – посмотри, как легко он кружит в воздухе.

Потом наступил штиль. Капитан не заставлял, но Луби сам попросил посадить его за весла – даже Шоши с его больной ногой греб. За несколько дней до конца их путешествия разразился ураган, и корабль вынужден был бросить якорь в бухте у мыса на востоке Аласии. Три дня, что они простояли там на якоре, Шоши только и говорил о предстоящей встрече с матерью и сестрами, а Луби вновь начал думать об Айне и Кулите. Что же все-таки с ними случилось? Почему они не пришли? Наконец ветер стих, и корабль продолжил свой путь, двигаясь вдоль побережья к портовому городу Энкоми – столице Аласии.

Глава вторая

Энкоми, столица Аласии

В Энкоми капитан Саргон провел несколько дней, пока из трюмов корабля выгружали и размещали привезенный из Угарита груз – папирус, инкрустированную драгоценностями мебель для дворца царицы, изделия домашнего обихода, слоновую кость, украшения, лазурит, оливковое масло.

– Отца на Аласии уважают, – с гордостью говорил другу Шоши, – конечно, многие корабли везут с Аласии медь и бронзу, но они часто теряют грузы во время штормов или после нападения морских разбойников. Наш же корабль еще никогда не возвращался порожним. Поэтому Фест доверяет только нам. Мы с отцом проведем дома, наверное, полгода или больше, хотим побыть с семьей, но Фест не отправит свой груз с другим кораблем, будет ждать нас.

– Кто такой Фест?

– Старшина оружейников с Кафтора (Крит). Оружие, которое они изготовляют, охотно покупают в Египте и Финикии. В Угарите купцы перекупают мечи из Аласии и везут дальше – в Митанни, Вавилон, Ассирию.

– Разве не проще закупить медь и олово, а потом самим получить бронзу и изготовить оружие? – удивился Луби.

Шоши покачал головой.

– Нет. Мечи, сделанные на Аласии, острей, а кольчуги прочней даже тех, что изготовляют лучшие мастера Египта. За один меч с Аласии можно получить свиток папируса, трех быков и десять с половиной мешков зерна. Все дело в бронзе, ее умеют изготовлять только потомки бежавших с Кафтора.

– Бежавших? Почему они бежали?

– Когда-то остров их был одним из самых богатых в здешних морях, а их царь считал себя равным фараону. Но потом боги разгневались на них, затрясли землю, разрушили все дома на острове, и высокая гора выплюнула на них огонь, а следом пришла высокая волна и смыла все посевы (Минойское извержение вулкана Санторин). Оставшиеся в живых еще пытались какое-то время выжить, но с севера пришли чужеземцы, захватили их землю. Те, кто не захотел жить в рабстве, построили корабли и добрались до Аласии. С собой они привезли секрет изготовления особой бронзы. Даже нам, жителям Аласии, он неизвестен. Эти ремесленники живут на центральной улице, там их мастерские. Хетты, финикийцы и египтяне не раз подсылали к ним шпионов, чтобы выведать секрет бронзы, но они никого из посторонних к мастерским даже близко не подпускают. Фест у них главный, и даже царица Хатби разговаривает с ним почтительно.

Рассказ Шоши пробудил у Луби сильнейшее любопытство, и на следующий день после приезда он решил осмотреть город и увидеть улицу оружейников. Энкоми оказался намного меньше Угарита – Луби прикинул и решил, что город по площади меньше даже главного царского дворца в Угарите. Улицы здесь, как и в Угарите, были прямые, мощеные камнем, но гораздо уже. Самая широкая – та, где находились богатые жилища и мастерские оружейников, – упиралась в царский дворец. На боковых улочках прилегали друг к другу вплотную дома поменьше.

Луби двинулся вдоль главной улицы и уже миновал три дома, когда дорогу ему неожиданно заступили два широкоплечих парня.

– Ты что тут делаешь? – по-аккадски, но с местным акцентом спросил один из них.

Растерявшись, Луби замешкался с ответом, и второй парень с угрожающим видом придвинулся к нему вплотную.

– Ты кто такой?

– Я… осматриваю город, – придя в себя, ответил наконец Луби, – разве это здесь запрещено?

– Чужеземцам из-за моря нечего делать на нашей улице, – возразил первый, догадавшись по говору, что перед ним житель заморских земель, – иди гулять в другое место.

– Если нет закона, который запрещает мне здесь ходить, я буду гулять здесь.

Возможно, дело дошло бы до драки, поскольку второй парень придвинулся еще ближе, и Луби уже собирался его отпихнуть, но тут прозвучал властный голос:

– В чем дело, что за шум? Кто этот юноша?

Говорившему было лет пятьдесят, он был высок, худощав, на висках его серебрилась седина.

– Господин, это чужеземец, явившийся сюда, чтобы шпионить, – сказал первый парень, – мы всего лишь хотели объяснить ему, что на нашей улице чужеземцам не место.

Мужчина внимательно оглядел Луби.

– Кто ты и откуда, юноша?

– Я Луби из Угарита.

Взгляд мужчины мгновенно смягчился.

– Из Угарита! Так ты прибыл на корабле капитана Саргона?

– Капитан пригласил меня погостить, господин, я дружен с его сыном, – вежливо ответил Луби, радуясь, что в словах его нет ни капли лжи, – пока разгружают товар, он разрешил мне осмотреть город.

– Чем занимается твой отец?

– Мои родители погибли от чумы, когда я был еще совсем мал. Мой дед – жрец в храме бога Ваала в Угарите.

– Что ж, осмотри наш город, – мужчина благожелательно кивнул, – передай капитану Саргону, что я приглашаю его с сыном завтра к ужину. Ты тоже приходи, расскажешь нам об Угарите.

Сказав это, он слегка кивнул и направился вдоль улицы, парни, помешавшие Луби гулять, последовали за ним. Луби растерянно смотрел им вслед – он не знал имени говорившего с ним человека, от кого ему передавать приглашение капитану? Впрочем, Шоши которому он рассказал о встрече и описал собеседника, рассмеялся:

– Это Фест, глава оружейников. Те парни, что к тебе пристали, из оружейников. Я же говорил тебе: оружейники не любят, когда чужие ходят по их улице. Они всегда держатся особняком, даже во время праздника весны. Не ходят в гости к другим горожанам и к себе тоже никого не приглашают.

– Но Фест же пригласил нас на ужин.

Шоши пожал плечами.

– Наверное, хочет обсудить с отцом дела, мы привезли много ценного товара.

***

Скорей всего, Фест действительно собирался во время ужина обговорить с капитаном Саргоном торговые вопросы, но не успел – едва гости расселись, и слуги наполнили вином кубки из зеленого фаянса, как снаружи послышался шум и громкие голоса. Вошедший раб объявил:

– Прибыла царица из цариц Хатби.

Все поднялись. Фест поспешил навстречу гостье, поклонился вежливо, хотя и не очень низко.

– Счастлив приветствовать тебя, царица из цариц.

– Надеюсь, в твоем доме найдется для меня место за столом и чарка вина, оружейник Фест, – звучно и весело говорила царица, – нет-нет, не вели накрывать для меня отдельный стол, я хочу послушать рассказ капитана Саргона о его путешествиях.

Ей принесли кресло, подали вина, и все вновь расселись по своим местам. Луби, пораженный простотой, с какой жители Аласии общались со своей повелительницей, старался не поднимать глаз, но все же поглядывал иногда на царицу из-под ресниц. Ей было лет двадцать пять, худенькая, лицо красотой не отличалось, но живые умные глаза делали ее привлекательной. Повествование капитана она слушала с живым интересом, рассеяно отпивала вино маленькими глотками, и почему-то напомнила Луби жрицу Кулиту. Размышляя – в который раз! – о том, что могло случиться с Айне и Кулитой, он отвлекся от рассказа капитана (который, впрочем, во время плавания слышал неоднократно).

– … обменяв в Дельте оружие на папирус и лазурит, мы двинулись на восток. Заходили в Тир, Газу, Сидон и Симиру, амореи и ханаанеи за зерно и медь отдавали нам пурпурные ткани, шерсть, и золото. Возле Библа корабль наш попытались захватить морские разбойники, но мои матросы неплохо владеют оружием. Тех, кто успел прыгнуть на наш корабль, сбросили в море, но один из разбойников успел раздробить топором ногу моему сыну Шоши. Нога распухла, и я уже в отчаянии думал, что сын мой нежилец на этом свете, но в Угарите его вылечила женщина врач Кулита, жрица богини Ашеры. Пока мой Шоши поправлялся, я закончил все торговые дела, загрузил в трюмы специи из восточных стран. Накануне отплытия жрица Кулита, которой я поклялся в преданности за спасение сына, попросила меня взять на судно юношу Луби и позаботиться о нем. Прошу тебя, великая царица, оказать ему милостивый прием в твоих владениях.

Царица Хатби доброжелательно оглядела Луби.

– Ты желанный гость на Аласии, юноша, – ласково сказала она, – так ты родился в Угарите, этом славном городе, знаменитом своими мастерами?

– Да, великая царица, – отчаянно покраснев, пролепетал он, – я родился и вырос в этом городе.

– Угарит больше Энкоми или меньше?

Луби смутился, но врожденная честность не позволила ему солгать.

– Угарит намного больше, великая царица, потому что строят там быстрей.

– Вот как, – ничуть не обидевшись, она сверлила его веселым умным взглядом, – значит, в Угарите каменщики лучше?

Неожиданно Луби оживился и совсем позабыл о своем смущении.

– Нет, великая царица, вчера я гулял по Энкоми и видел, как работают здесь строители. Они усердны, как и мастера в Угарите. Но у них нет тех подъемников, которые давно у нас используют. Один мастер, который много путешествовал, рассказал мне, что подъемники есть и в Египте. С ними легче поднимать тяжелые камни, бревна и прочие грузы. К тому же, можно использовать быков.

Заметив, что наступило молчание, он осекся и умолк. Неожиданно Фест расхохотался.

– Прости, царица, фантазия этого юноши меня развеселила. Быков! Втаскивать быков на крышу, чтобы они тащили бревна! Надо же придумать такое!

– Я не придумываю! – возмущенно вскричал Луби. – Зачем втаскивать быков на крышу, если благодаря подъемнику они могут работать на земле. Если царица цариц велит дать мне глиняную дощечку и палочку, я начерчу и покажу схему.

Хатби подняла руку, и смех Феста сразу умолк.

– Дать юноше то, что он просит, – негромко, но твердо велела она.

Спустя несколько минут Луби чертил, потом подал царице табличку.

– Если великая царица пожелает, я объясню. Я работал с таким подъемником, и мне даже приходилось его чинить.

– Сейчас отправишься со мной к мастеру Уго, – с интересом разглядывая схему того, что спустя два тысячелетия в механике будут называть системой блоков или полиспатом, сказала она, – расскажешь ему.

***

Луби удивлялся все больше и больше – он полагал, что царица прибыла к дому Феста на носилках, окруженная свитой и вооруженными воинами, как обычно перемещались знатные особы в Угарите, однако, оказалось, что Хатби явилась пешком в сопровождении двух стражников, у которых и оружия-то было всего два маленьких топорика по бокам. Правда, идти им было не более двух кварталов – мастер Уго находился у возводившейся в восточной части города стены и покрикивал на рабов, тащивших огромное бревно.

Ему было лет тридцать пять, но, возможно, морщины на худом обветренном лице делали его старше. Приход царицы его не удивил – похоже, она бывала здесь часто. Отдав приказание рабам, он подошел к ним, вытирая испачканные глиной руки о не менее грязный фартук. Поклон его царице был поклоном усталого человека, который занят делом и не собирается тратить время на светские условности. Впрочем, Хатби, похоже, к этому привыкла.

– Что угодно царице цариц? – поинтересовался мастер.

– Помнишь, Уго, ты говорил мне о египтянине Паири, которого штормом занесло на Аласию? Будто бы он рассказывал тебе, что египтяне используют подъемники для поднятия тяжестей, когда строят? Ты пытался его расспросить, но он толком ничего рассказать не может. Так вот, этот юноша, нарисовал такой подъемник, взгляни и подумай, можно ли тут извлечь пользу. Потом придешь ко мне и скажешь, что думаешь. Дай Уго свою дощечку, юноша, и поговори с ним.

Повернувшись, она сделала знак стражникам следовать за ней и отправилась дальше по своим делам, оставив ошеломленного Луби подле мастера. Очевидно, простота, с какой царица общалась с поданными, возмещалась тем послушанием, с каким они выполняли все ее распоряжения, поскольку Уго немедленно взял у Луби табличку, присел на толстое бревно, указал юноше на место возле себя и, тыкая пальцем в табличку, начал задавать вопросы.

– Так-так, здесь понятно, а вот здесь что? Для чего эти шарики?

– Иначе при вращении колесо будет сильно тереться об ось, – пояснил Луби, – однажды, когда я работал на стройке, у меня на глазах сломался подъемник. Треснула ось, к которой крепилась неподвижная часть, и по земле рассыпались мелкие деревянные цилиндры. Я спросил у мастера, для чего они нужны, но он был зол и накричал на меня, а потом я сам сообразил. Мне стало интересно, я даже смастерил для себя маленький подъемник и рассчитал, сколько груза он сможет поднять. Потом, когда у строителей сломался другой подъемник, я смог его починить, но цилиндры заменил шариками. Получилось еще лучше.

Уго добродушно усмехнулся.

– Значит, мы с тобой одной породы, мне тоже захотелось смастерить такое сооружение. А теперь пойдем во дворец.

Царский дворец в Аласии показался Луби невзрачным по сравнению с роскошным жилищем царей в Угарите, к тому же, у входа не стояло никакой стражи. Они спокойно миновали несколько комнат, где слуги занимались своими делами и не обращали на них никакого внимания, и лишь в последней комнате Уго велел вязавшей что-то старой служанке доложить о них царице.

Их впустили в большой зал и оставили ждать царицу. Луби незаметно огляделся. Убранство помещения выглядело достаточно богатым – мебель и чаши, инкрустированные драгоценными каменьями, вазы из стекла, какое могли делать только в Вавилоне, серебряные статуэтки. Вошедшая Хатби одета была достаточно просто и, очевидно, торопилась, поскольку не стала тратить время на разговоры, а лишь вопросительно взглянула на Уго:

– Что скажешь, мастер Уго?

– Если нам дадут в помощь опытных столяров, то с помощью юноши Луби из Угарита мы за месяц соорудим несколько подъемников. Работа по строительству крепости значительно ускорится.

– Хорошо, – она повернулась к Луби, – ты будешь работать в Энкоми. За свой труд получишь дом, участок плодородной земли рядом с городом и двух рабов для ее обработки.

– Нет, великая царица, – простодушно возразил Луби, – земля и рабы мне не нужны. За свой труд я хочу получить сто пятьдесят дебенов (один дебен – 13, 6 г) древесины растущего в Аласии кедра и сто локтей виссона.

Хатби возмущенно уставилась на Луби.

– Сто локтей виссона! Да знаешь ли ты, юноша из Угарита, что десять локтей виссона стоят одного меча из бронзы Аласии!

– Я этого не знал, царица из цариц, мечи мне не нужны. Мне нужно сто пятьдесят дебенов древесины и сто локтей виссона. Но если это может тебя разорить, я буду работать даром.

Наступило молчание. Забыв о том, что пришла, прервав важное совещание с первым министром, и тот ждет ее возвращения, царица взглянула на Уго, но мастер молчал, опустив глаза, и с интересом ждал, чем кончится торг царицы с Луби.

– Но скажи, зачем тебе сто локтей виссона? – неожиданно мягко спросила она. – Двух локтей с лихвой хватит на самый дорогой наряд. И почему непременно виссон?

Луби отчаянно покраснел и опустил голову.

– Виссон мне нужен не для одежды, царица. Я хочу… я кое-что сооружаю. Виссон легок и прочен, другая ткань не подойдет.

И неожиданно для самой себя царица Хатби согласилась.

– Хорошо, начинай работать. Ты получишь то, что просишь, когда я увижу, как работает твой подъемник.

***

Утром Луби распрощался с капитаном Саргоном и Шоши – они уезжали в Асу, где жила их семья. Корабль оставался в порту под надзором помощника капитана – нужно было провести небольшой ремонт и просмолить древесину, чтобы подготовить судно к следующему плаванию.

– Я думал, ты отправишься с нами и до нашего отъезда погостишь у нас в Асе, – сказал капитан, – но ничего, приедешь позже, мы отплывем не раньше, чем через полгода. Ты понравился царице, она о тебе позаботится, не грусти, – потрепав юношу по плечу, добродушно добавил он и ушел на корабль отдать последние распоряжения.

– Я так хотел, чтобы ты пожил с нами, познакомился с матерью и сестрами, – горевал Шоши, – я бы остался с тобой в Энкоми, но очень уж соскучился по родным. Мы итак провели в Энкоми четыре дня, пока разгружали товар. Ничего, если нога не будет болеть, я к тебе приеду.

– Обязательно приезжай! – обрадованно воскликнул Луби. – Мне тоже жаль с тобой расставаться у меня никогда прежде не было настоящего друга. Начну сейчас вместе с мастером Уго делать подъемник, царица даст нам помощников. Когда первый подъемник будет готов, она обещала мне заплатить – сто пятьдесят дебенов древесины и сто локтей виссона. И тогда я начну делать свою Птицу по-новому. Только не знаю, заплатит ли.

Шоши рассмеялся.

–Запросил ты, конечно, немало, но, раз обещала, заплатит. Хатби не такова, чтобы брать свое слово обратно.

Луби вздохнул с облегчением.

– Ты меня успокоил. Она мне тоже понравилась, но ведь цари не всегда могут сдержать обещание, даже если хотят.

– Хатби не дает обещаний, если не может их сдержать, и не терпит лжи от других. Поэтому у нас на Аласии мало кто заключает письменные сделки, как у вас в Угарите или на побережье. Здесь достаточно устного соглашения, ибо обманутый всегда может обратиться к царице, а уж она распознает лжеца за десять шагов, и тогда ему не миновать позорного наказания. Ты не смотри, что она так просто со всеми держится, характер у нее твердый, и рука железная.

– Гм. Хорошо, что ты меня предупредил. Царица спрашивала, зачем мне виссон, и я сначала хотел что-нибудь придумать, потом застыдился. Но она не стала допытываться. Кажется, она очень умна. Хатби стала царствовать после смерти отца или мужа?

– У ее отца царя Кушме-шуша сыновей не было. Он выдал Хатби за сына министра Горхи, когда ей было тринадцать лет, через год она родила сына Кушме – все царевичи в Аласии носят имя Кушме, а сев на трон, начинают зваться Кушме-шуша. Спустя полгода муж Хатби неожиданно умер – проснулся утром здоровым, днем ему внезапно стало плохо, а к вечеру его не стало. Говорили о яде, но кто может что сказать? Царь Кушме-шуша вскоре тоже умер – его уже много лет иссушала непонятная болезнь. Умирая, он передал всю власть Хатби, хотя многие убеждали его, что следует назначить преемником маленького внука. Но ведь это нелепо, посуди сам – как может править годовалый ребенок!

– Конечно, нелепо, – согласился Луби, – между министрами начались бы раздоры, наверняка многие захотели бы править от имени маленького царя. Царь мудро поступил, передав власть взрослой дочери, а не ребенку.

– Ты прав. Хотя и без того поначалу не утихали споры – многим хотелось взять овдовевшую царицу в жены. Но Хатби, умница, быстро всех успокоила – заявила, что наследник у нее уже есть, поэтому вновь сочетаться браком она по закону не обязана. Конечно, некоторые еще надеются – если с царевичем Кушме что-нибудь случится, Хатби придется выбрать себе мужа, чтобы родить наследника. Однако она не забыла загадочную смерть своего мужа, поэтому ребенок живет не с ней, а в доме своего деда министра Горхи – там с него глаз не спускают, следят за каждым шагом, рабы пробуют пищу перед тем, как ее дадут мальчику. Во дворце же ему не безопасно – Хатби считает, что к ней всегда должны иметь возможность войти ее поданные, но ведь среди них может оказаться и злоумышленник.

– Правда, я очень удивился, как свободно мы с мастером Уго прошли во дворец. В Угарите царский дворец всегда окружен стражей, только министры, верховный жрец Ибирану и жрица Кулита, когда ее вызывают лечить царскую семью, имеют туда свободный доступ, остальные должны испрашивать специального дозволения. Царица Хатби должна будет передать власть сыну, когда он вырастет?

Шоши отрицательно покачал головой.

– Нет, только, если сама того пожелает. Или, если начнутся волнения, и народ захочет другого правителя. Но не думаю, что так случится. Царевичу Кушме пока только десять лет, а царица Хатби за годы своего правления показала себя мудрой и справедливой правительницей, народ ее любит.

Луби хотел еще расспросить друга о царице Хатби, но вернулся капитан Саргон и велел сыну готовиться к отъезду. Прощаясь, Шоши еще раз пообещал в ближайшее время навестить друга в Энкоми.

Египет. Фараон Аменхотеп Второй

На тридцатом году своего царствования фараон Аменхотеп Второй пышно отметил праздник хеб-сед. Он умер и воскрес обновленным, вернув себе здоровье и силу. И весь Египет радовался, ибо от силы фараона зависело благоденствие его подданных. Острая боль, которую прежде временами испытывал фараон, перестала его мучить, и так беззаветно верил он в чудодейственное обновление, что долго не обращал внимания на тупую, ноющую тяжесть, засевшую глубоко внутри.

Но время шло, и самочувствие Аменхотепа Второго ухудшалось. Все больше времени проводил он на своем ложе, мучимый подозрением – неужели его сын, верховный жрец Аменемхет, намеренно исказил ритуал хеб-седа и неверно прочел речения, чтобы помешать восстановлению сил отца-фараона? Или, может, он произнес вслух тайное имя фараона? (все египтяне, включая фараонов, имели несколько имен, среди них было тайное, которое никогда не произносилось)

Временами фараону бывало так плохо, что нет-нет, да приходила на ум мысль о Долине Царей.  Теперь царица Тиаа проводила у изголовья больного супруга почти все время, покорно перенося его капризы. Для нее благодатью стало время, когда фараон, обсуждая государственные дела с министрами или жрецами, отсылал ее прочь. Поэтому, когда вошедший прислужник доложил о прибытии из Нижнего Египта советника Юаа, она мысленно вздохнула с облегчением и по знаку повелителя с поклоном покинула свой пост у его ложа.

Острый глаз Юаа сразу отметил, как сильно изменился Аменхотеп с момента их последней встречи – еще недавно это был могучий и крепкий мужчина, теперь же фараон исхудал так, что, казалось, плоть иссохла до кости, и отекшее лицо его отливало нездоровой желтизной. С глубокой печалью Юаа думал:

«Совсем скоро, если боги не распорядятся иначе, владыка Египта покинет нас и отправится в Долину Царей. Конечно, он далеко не молод, но все же моложе меня, я всегда думал, что уйду первым»

Чтобы скрыть горестную мысль, невольно исказившую его черты, Юаа постарался продлить свой поклон дольше, чем предписывал этикет, и когда он выпрямился, выражение лица его было спокойным и умиротворенным.

– Рассказывай! – велел фараон.

 Юаа послан был им в Хекапт (древнеегипетское название Мемфиса) к советнику Мериптаху, отвечающему за правопорядок в Египте и носящему титул Жрец Маат (богиня гармонии, справедливости и истины), чтоб получить отчет о расследовании поступившей жалобы на писцов, которые взимали налоги с невозделанной части поля.

– По приказанию твоего величества, – начал Юаа, – я ознакомился с делом и, как всегда, был восхищен остротой ума Жреца Маат Мериптаха. Недаром ему дали прозвище «глаза царя в Верхнем Египте и уши царя в Нижнем Египте». Как я узнал из отчета Мериптаха, группа писцов, сговорившись, собирала с крестьян годовой налог, превышающий норму семьдесят тысяч мешков зерна с возделанной части поля. Однако излишки при учете налоговых поступлений не указывались и в казну не поступали, а тайно передавались приезжим купцам в обмен на медные слитки, дорогие ткани и драгоценности. К счастью, нашелся человек, умеющий писать, который от имени крестьян составил жалобу и отправил твоему величеству. Жрец Маат Мериптах сумел выявить главных воров, они арестованы и скоро укажут всех своих сообщников.

Фараон нахмурился.

– Дело серьезное, советник Юаа, не годится, чтобы писцы распоряжались тем, что должно поступать в казну фараона. Я решил издать закон, запрещающий купцам, пивоварам и прочему люду принимать у писцов зерно в обмен на ценности. Неповиновение карается отсечением правой руки и лишением всего имущества. Вели записать мои слова и пошли приказ Мериптаху в Хекапт (Город Белых стен, так египтяне называли Мемфис).

Юаа поклонился.

– Я немедленно отошлю приказ твоего величества Жрецу Маат Мериптаху. Еще хочу сообщить твоему величеству, что в Хекапт из Митанни прибыли мастера, изучавшие искусство изготовления колесниц. По их словам, они овладели мастерством достаточно, а оставаться в Вашуканни далее было небезопасно, так как в среде ремесленников начались волнения.

Аменхотеп Второй поморщился – он не любил, когда где-либо народ оказывал неповиновение своим правителям. Дворцовые интриги, перевороты, бунты и восстания под предводительством претендентов на престол, даже убийства царствующих особ – это он понимал. Порой даже одобрял – если, исходя из политических интересов, его агенты сами принимали тайное участие в заговорах. Но ни в одной стране простонародье не должно было поднимать голову, оно не управляемо, а дурные примеры заразительны.

– Волнения! – недовольно проговорил фараон. – Что же послужило причиной?

– Как известно твоему величеству, за лошадей, которых вывели митаннийцы, мы платим Митанни золотом, и оно скопилось у митаннийцев в избытке. Так вот, царь Артатама издал указ оплачивать труд ремесленников золотом вместо серебра и меди, как это было прежде. Это и вызвало волнения.

По губам фараона пробежала презрительная улыбка.

– И царь Артатама еще считает себя мудрым правителем! Кто же захочет вместо серебра и драгоценной меди, незаменимой при изготовлении бронзы, получать золото, которое годится лишь для украшений? Удалось ли совладать с простонародьем?

– Артатама – как говорят, под давлением царицы Менви – назначил сына своего Шуттарну соправителем, и тот сумел договориться с ремесленниками. Теперь митаннийцы везут излишки золота в Угарит. Финикийцы привозят туда же серебро, и там происходит обмен, выгодный для тех и других. Как видит твое величество, молодой Шуттарна оказался прозорливей своего отца.

Подумав, фараон кивнул.

– Что ж, полагаю, в будущем он будет достаточно рассудителен, чтобы соблюдать договор, заключенный его отцом с Египтом, и не искать союза с хеттами, нашим извечным врагом. Однако при моих словах ты нахмурился, советник Юаа. Что еще вызывает твою тревогу?

– Слова твоего величества напомнили мне тревожное донесение, поступившее от финикийских купцов: ходят слухи, что царь хеттов Тудхалия отправил в Митанни посольство с просьбой отдать в жены его сыну митаннийскую царевну Тадухебу. Тадухеба – дочь Артатамы от наложницы, сводная сестра Шуттарны. Причем, посольство направлено не к царю Артатаме, а к его сыну, Шуттарне. Очевидно, Тудхалия тоже понял, что власть в Митанни уже почти перешла к молодому правителю, и он всячески ищет с ним дружбы.

По губам фараона скользнула недобрая усмешка, а в душе вновь вспыхнула ненависть, которую он испытывал к коварному царю хеттов Тудхалии. Ибо мучительная рана в живот была получена им в Сирии по вине предателей, засланных в его армию Тудхалией под видом союзников хурритов. Но Тудхалия так и не сумел выиграть ту битву, а после того, как Египет вступил в союз с Митанни, мощь хеттской армии значительно ослабла, и медные рудники в Аргане (сейчас Эргани-Маден, в древности приграничная область между Митанни и Хатти) полностью отошли Митанни. Это была расплата за предательство. Ибо, не имея драгоценной меди, невозможно изготовить оружие для армии.

– Тудхалия надеется путем этого брака вернуть себе рудники, – сказал фараон, – напиши от моего имени молодому правителю Шуттарне, что Египет не желает такого союза, Шуттарна не решится нарушить мою волю. Как жаль, что брак моего сына с сестрой Шуттарны царевной Мутемвией так и не дал Египту наследника престола! Это еще сильней скрепило бы союз между нашими странами.

Юаа попытался утешить своего повелителя:

– Богини Мут, Исида и Хатор скоро пошлют сына дочери митаннийского царя. Царевна прибыла в Египет слишком молодой. Но сейчас ей уже пятнадцать, возраст, подходящий для зачатия.

Аменхотеп печально покачал головой.

– Нет, мой верный Юаа, надежда давно покинула меня. Ни одна из жен или наложниц царевича Менхепераре до сих пор не родила. День и ночь меня снедает тревога о том, что станет с Египтом, когда и моему сыну придет пора пройти врата Дуата (подземное царство, имеющее двенадцать врат, которые должен пройти умерший фараон, чтобы воскреснуть в загробном мире и занять свое место в золотой ладье бога Ра).  

– Пусть боги пошлют твоему величеству здоровья и долгих лет царствования, – мягко возразил Юаа, – не тревожь себя. Если царевичу Менхепераре боги не пошлют дитя, то править Египтом после него будет твой внук царевич Сиатум, сын безвременно ушедшего в Долину Царей царевича Аменхотепа.

– Вот это-то меня печалит. Сиатум целиком находится под влиянием верховного жреца Аменемхета, своего дяди и моего второго сына. А Аменемхет более обеспокоен обогащением храма Амона, чем интересами Египта.

Фараон хотел упомянуть о том, что подозревает Аменемхета в недобросовестном проведении ритуала хеб-сед, но воздержался. А Юаа продолжал его успокаивать:

– Вся вина лежит на Нефертари, главной жене царевича. Она не может родить, но приобрела на царевича столь сильное влияние, что он перестал даже смотреть на других женщин. Заходит лишь к своей сестре царевне Ярет, к которой испытывает братскую нежность. Но она еще слишком мала, чтобы возлечь на его ложе, он только играет с ней и дарит ей сладости. Только твое величество может приказать царевичу возлечь на ложе другой жены или наложницы.

Внезапно фараон ощутил сильную слабость.

– Я уже ничего не могу, – устало прошептал он, – иди, мой верный Юаа, запиши и сделай все, что я сегодня тебе повелел. Наверное, в этой жизни отдать других приказов я уже не успею.

Советник Юаа склонился до земли, чтобы скрыть текущие по его щекам слезы.

***

И вот настало время, когда Ка (жизненная энергия) фараона покинула тело. Спустя семьдесят дней его Хат (бренная оболочка) превращена была в Сат (мумия, священное вечное тело), чтобы Ба (душа) могла вернуться и воскресить тело для вечной жизни. Погребальная процессия сопроводила усопшего в Долину Царей, где жрецы, совершив многочисленные обряды, завершили их отверзанием уст священным ножом хепех (ритуальный инструмент, имеющий форму созвездия Большой Медведицы) под чтение заклинаний.

…отверзаю я тебе уста твои посредством хепех…

По совершении ритуала саркофаг с мумией поместили в гробницу и Анубису (древнеегипетский бог погребальных ритуалов) пришла пора приступить к своей работе – переправить фараона в Дуат.

И прошел воскресший фараон в сопровождении Ба все врата Дуата, и занял он свое место в золотой ладье Амона, и стал он Аху (дух), воссияв в небе звездой.

Согласно древнему закону, в начале нового египетского года в колонном зале храма Амона был коронован царевич Менхепераре. Он вознесся на небо, ибо коронация совершается на небе, а не на земле, и родился заново, получив новое имя Тутмос.

…Сам Ра поставляет меня. Я возвеличен венцами, которые пребывали на Его главе…

И, едва взойдя на трон Египта, фараон Тутмос Четвертый присвоил любимой жене своей Нефертари титулы Великой супруги царской и Великой царицы Египта.

Великая царица Нефертари

Оглядев себя в зеркале, Нефертари довольно улыбнулась – она все также прекрасна, как и десять лет назад, когда во время Праздника Долины ее впервые увидел юный царевич Менхепераре – увидел и, потеряв голову, стал молить отца дать согласие на их брак.

Фараон не возражал – наследник престола царевич Аменхотеп был в то время жив, а великий Хармахис еще не являлся Менхепераре в его вещем сне. Кем он тогда был? Всего лишь третьим царским сыном от незнатной женщины, поэтому добродушный отец-фараон и позволил ему выбрать жену самостоятельно. Тем более, что отец Нефертари советник Сеннефер, хоть и не принадлежал к знатному роду, но был столь высоко вознесен Аменхотепом Вторым за свои заслуги и удостоен такого доверия, что, отсутствуя в столице, фараон вручал ему жезл власти.

Самое забавное, что Нефертари юный царевич не нравился. Им обоим едва исполнилось тринадцать, но она уже превратилась в одну из прекраснейших девушек Египта, а Менхепераре все еще оставался подростком с прыщами на лице и сильно сутулой от природы спиной. Однако советник Сеннефер не интересовался чувствами дочери, он счел великой честью для себя ее брак с сыном фараона, и Нефертари пришлось смириться. Немного утешило, что Менхепераре, прежде никогда не дотрагивающийся до женщины, во всем ей подчинялся и смотрел на нее с обожанием.

Переменчивая судьба вознесла их обоих так высоко, как им и не снилось, но боги не дали им ребенка, несмотря на все пожертвования, которые Нефертари в течение долгих лет делала в храм Хатор. Утешало лишь то, что муж не желал никого, кроме нее. Бесстрашный в битвах с врагом, царевич Менхепераре испытывал ужас и отвращение при мысли о необходимости возлечь с другой женщиной. Дважды фараон чуть ли не силой посылал его на ложе Мутемвии, дочери митаннийского царя. Менхепераре не рассказывал Нефертари, как все тогда произошло – чувствовалось, что ему просто невыносимо было об этом вспоминать. Да и девчонке Мутемвии это, как поняла Нефертари, радости не доставило.

Теперь фараон Тутмос Четвертый был свободен в своих желаниях, никто не мог заставить его сделать что-либо против воли. И он по-прежнему смотрел на свою жену, теперь Великую супругу царскую Нефертари, с восторгом и любовью. Если кто-то и тревожил ее, так это Ярет, третья жена Тутмоса Четвертого и его сестра. Фараон и любил ее, как сестру, поскольку для плотских утех девочка была слишком мала. Но Нефертари постоянно мучилась мыслью: что будет, когда малышка вырастет? Что будет, если фараон захочет ее, и она понесет дитя? Не отвернется ли он от своей возлюбленной супруги Нефертари? Не отошлет ли ее в дом состарившихся и надоевших жен? Только бы суметь родить!

Размышляя об этом, Нефертари обычно поглядывала в зеркало, необычайная красота смотревшего на нее оттуда прекрасного лица успокаивала, разгоняла тревожные мысли. Вот и теперь, наглядевшись и ощутив некоторое облегчение, она уже собиралась отложить зеркало, когда вошла служанка Сентней и, низко поклонившись, сказала:

– Великая царица, прибыла твоя сестра и хочет тебя видеть.

– Сестра! – лицо царицы вспыхнуло от радости. – Скорее, веди ее сюда.

Нефертари и Мутнофрет обнялись. Они с детства были привязаны друг к другу, но в последние годы виделись нечасто – Мутнофрет и ее муж Ами Уннут (астроном-толкователь движения звезд) были жрецами в храме богини Сехмет в Иуну (Гелиополь).

– Какая радость для меня видеть тебя! – чуть отстранившись, чтобы оглядеть сестру, говорила Нефертари, – материнство пошло тебе на пользу.

Из груди ее вырвался тяжелый вздох. Мутнофрет, оглянувшись и убедившись, что служанка ушла, тихо сказала:

– Я привезла из Иуну (Гелиополь) жрицу-целительницу, она уже много лет служит Сехмет и немало женщин излечила от бесплодия. Я привела ее во дворец, сказав, что хочу помочь жене моего двоюродного брата, которая никак не может зачать. Она не знает, что речь идет о тебе. Пойдем к ней, но надень маску, твое лицо известно всему Египту.

Целительница ждала их в покоях, где остановилась Мутнофрет. Щуплая и маленькая, издали она казалась ребенком, но испещрявшие лицо глубокие морщины говорили, что ей пришлось пережить немало сезонов разлива (ежегодный разлив Нила). Однако голос у нее оказался неожиданно низким и звучным:

– Пусть мне принесут уксус и горячую воду омыть руки, а ты, госпожа, разденься и ложись на диван, чтобы я могла тебя осмотреть. Прежде ты обращалась к врачам?

Нефертари отрицательно покачала головой.

– Нет. Но я постоянно делаю пожертвования богине Хатор, пью растворы канифоли и полыни и ношу амулеты с изображениями бегемотихи Таурт. Мне ничего не помогает.

Целительница лишь тяжело вздохнула и начала осмотр. А когда закончила, сказала:

– Ты здорова, госпожа, вполне можешь зачать и родить. Чем болен твой муж?

– Мой муж? – забывшись на минуту, в гневе вскричала Нефертари. – Причем тут мой муж?!

– В бесплодии обычно принято винить женщину, – терпеливо объяснила жрица, – но мужчины не реже, а даже чаще бывают виновны в том, что брак остается бездетным. Расскажи мне о своем муже – чем он страдает. Припомни все, это важно.

– Ну… – Нефертари судорожно вздохнула и стала припоминать, – у него часто появляется сыпь, он сильно потеет, иногда ноет живот…

Жрица внимательно слушала и кивала.

– Твой муж страдает серьезным заболеванием, – сказала она, когда Нефертари перечислила все симптомы одолевавших фараона недомоганий, – полагаю, именно это мешает ему стать отцом. Большего я сказать не могу, не осмотрев его и не проверив его мочу.

Поблагодарив целительницу, Мутнофрет попросила подождать ее и отправилась поводить расстроенную сестру. Оказавшись у себя, Нефертари рухнула на стул и разразилась слезами.

– Этого не может быть, – говорила она, – разве возможно, чтобы бог Амон обделил своего сына здоровьем?

– Сыновья Амона болеют и уходят в Дуат, – мягко напомнила Мутнофрет, – иначе фараоны не сменяли бы друг друга на троне Египта.

– А я? Что будет со мной? – отняв от лица руки, Нефертари посмотрела на сестру, – твой муж Ами Уннут исполнил то, о чем я говорила?

Слегка помедлив, Мутнофрет кивнула.

– Да, но пока известно немного. Придется ждать, пока звезды встанут в нужное положение. Однако они точно указывают, что ты до смерти останешься великой царицей.

Слезы Нефертари мгновенно высохли, взгляд сверкнул.

– Где и когда я покину этот мир, чтобы отправиться в странствие в Дуате? – резко спросила она. – Говори, сестра, не бойся.

– Местом твоего последнего вздоха будет Уасет-нет-Амон (Фивы, город Амона). Ты покинешь этот мир, когда в него войдет тот, кому суждено сесть на трон Египта после твоего супруга. Большего звезды не сказали.

Прижав к вискам указательные пальцы, Нефертари задумалась и думала долго.

– Что ты мне посоветуешь, сестра? – спросила она наконец.

– Если предначертано, что Уасет-нет-Амон должен стать местом твоего последнего вздоха, – осторожно проговорила Мутнофрет, – не разумней ли для тебя будет покинуть его? Жрецы Иуну (Гелиополь) и Хекапта (Мемфис) давно желают, чтобы Хекапт, а не Уасет стал главным городом Египта. Так было в древности. Вершитель правосудия Жрец Маат тоже на их стороне.

– Ты думаешь, возможно будет убедить в этом фараона?

Мутнофрет пожала плечами.

– Все зависит от тебя, сестра, твой супруг ценит твои советы. Напомни ему, что его отец, дед и прадед и еще до того, как взошли на трон, были избраны для царствования Амоном – когда они явились в храм с пожертвованиями, великий бог спустился с неба и отметил их своим перстом. Во славу его они возвеличили Уасет. Но фараону, твоему супругу, да будет он жив, здоров и могуч, восшествие на престол предрек не Амон, а Великий Хармахис Гизы, он до сих пор продолжает являться к нему во снах и говорить с ним.  Так не лучше ли ему быть в Хекапте рядом со своим покровителем?

– Ты права, ах, как ты права, сестра! Иногда мне кажется, мой супруг фараон и сам так думает, когда к нему приходят вещие сны. Но кто тот, чье рождение ознаменует мою смерть? Кто сядет на трон Египта, когда фараон, да будет он жив, здоров и могуч, отправится в Дуат, чтобы достичь золотой ладьи Амона?

Мутнофрет развела руками.

– На этот вопрос у меня нет ответа, сестра. Если этот человек еще не вышел из Нун (первозданный океан, где пребывают до рождения), то пусть он остается там, как можно дольше.

Аменемхет, Верховный жрец Амона-Ра

 Верховный жрец Аменемхет с неподвижным лицом слушал доклад худощавого низкорослого человека средних лет. Хем Анкхиу (жрец живущих) решал в храме все дела, связанные с заключениями договоров и ведением тяжб, с которыми к нему могли обратиться все приносившие в храм пожертвования. Помимо этого, он выполнял тайную работу, о которой знал лишь ограниченный круг жрецов, имевших высший титул Ур (возвышенный), а именно – собирал сведения обо всех и обо всем.

– Ты уверен, что эта женщина, Сентней, говорит искренне? – спросил Аменемхет, когда Хем Анкхиу закончил.

– Да, Открыватель небесных врат. Сентней служила Великой царице много лет, была наперсницей ее тайн и очень этим гордилась перед остальной прислугой. Но в прошлый праздник Опет царица захотела надеть свои серебряные браслеты с лазуритом, а они пропали. Она заподозрила Сентней в краже и велела ее высечь. Потом браслеты нашлись, царица в знак примирения подарила служанке пару безделушек, и вроде все пошло, как прежде, но Сентней затаила обиду. Ко мне она пришла с жалобой на палача – она дала ему свои серьги, чтобы он бил ее несильно, но он поработал добросовестно – высек ее так, что до сих пор вся спина в шрамах. Поговорив с ней, я очень быстро понял, что в душе она пылает злобой к своей госпоже, и предложил рассказывать обо всем, что происходит у Великой царицы.  Сентней согласилась.

– Не стоит ссориться с теми, кто владеет твоими тайнами, – с усмешкой заметил верховный жрец.

Хем Анкхиу тоже усмехнулся.

– Твои слова, как всегда, мудры, Открыватель небесных врат. У Сентней прекрасная память, разговор царицы со своей сестрой она подслушала и передала мне слово в слово. Вряд ли у нее хватило бы ума самой все это выдумать.

– Я тоже так думаю, – медленно проговорил Аменемхет, – а это значит, что на нас надвигается беда. Если Великой царице удастся убедить фараона, и главный город будет перенесен из Уасет-нет-Амон в Хекапт, мы погибли. Храмы Амона придут в упадок, мы утратим наше могущество, боги Иуну и Хекапта возьмут верх над Амоном. Скажи, Хем Анкхиу, насколько сильно Сентней ненавидит свою госпожу?

– Так сильно, что готова на все, чтобы ей отплатить.

Их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

– Медлить нельзя, – верховный жрец слегка наклонил голову вперед.

– Но и торопиться невозможно, – возразил Хем Анкхиу. – Гнев фараона будет ужасен. Другое дело, долгая болезнь и постепенное угасание.

– Как это действует?

– Поначалу происходит размягчение костей. Человек начинает испытывать боли то в одном, то в другом месте. Потом отказывают почки и печень. Под конец перестают работать легкие и сердце. Но на все это потребуется года два или три.

– Долго, очень долго. Не знаю, успеем ли мы, – верховный жрец хлопнул в ладоши и велел представшему перед ним уабу (жрец низшего ранга):

– Позови провидца Маа.

Уаб вышел. Вскоре дверь вновь распахнулась, и в комнату вошел человек в накинутой на плечи шкуре леопарда и склонился перед верховным жрецом.

– Ты звал меня, Открыватель небесных врат. Я здесь.

– Я нуждаюсь в твоем великом даре, Маа. Скажи мне, вечным ли будет в Египте владычество Амона?

Лицо Маа стало отрешенным, и голос его теперь звучал глухо и ровно:

– Настанет время, когда могущество Амона пошатнется. Это произойдет сейчас или позже. От тебя зависит лишь отсрочить надвигающуюся беду, Открыватель небесных врат.

– Что я должен делать?

– Убедить всех в непреодолимом могуществе Амона.

– Как это сделать?

Маа напряженно смотрел прямо перед собой, словно пытался разглядеть невидимое.

– Сейчас в пути из Хекапта в Уасет-нет-Амон находится человек, который хочет искать в храме Амона защиты. Окажи ему помощь и подробно обо всем расспроси. И когда он окончит свою речь, ты поймешь, что делать.

Сказав это, Маа тряхнул головой, словно очнулся от сна, неподвижность оставила его лицо, взгляд оживился, но выглядел он измученным. Верховный жрец задумчиво на него смотрел – пророчества жреца-провидца, сделанные в экстазе под воздействием неведомых сил, чаще всего сбывались. Повернувшись к Хем Анкхиу, Аменемхет сказал:

– Иди. Прими того, кто придет к тебе за защитой, и окажи ему помощь. Ты, жрец Маа, тоже иди и отдохни, ты потратил много сил.

Низко поклонившись, Хем Анкхиу вышел, жрец Маа последовал его примеру. Верховный жрец, оставшись один, хотел немного подумать, но не успел – уаб доложил о приходе царевича Сиатума. Тот, забыв о приличиях, ворвался к Аменемхету, не дожидаясь, пока ему разрешат войти. Голос его дрожал от возмущения:

– Дядя, скажи, что мне делать? Эта женщина…

Догадываясь, о какой женщине идет речь, Аменемхет резко оборвал племянника:

– Замолчи! – сделав уабу знак выйти и подождав, пока тот закроет за собой дверь, он вновь посмотрел на племянника. – Нужно говорить не «эта женщина», а «Великая царица». Если ты меня понял, то продолжай.

– Тетя прислала мне в подарок пятерых наложниц, – Сиатум чуть не плакал, – а эта… Великая царица… она узнала и прислала им пилюли из смеси меда с грязью и навозом крокодила (египетское противозачаточное средство). И передала, что любая, кто понесет от меня ребенка, навлечет на себя ее гнев. Теперь мои женщины трясутся от страха, когда я призываю их на свое ложе.

Аменемхет мысленно усмехнулся – слова служанки Сентней, начали подтверждаться: царица Нефертари явно не желала, чтобы из Нун явился возможный наследник трона, – но лицо его осталось невозмутимым.

– Ничего не поделаешь, – сухо сказал он племяннику, – нужно терпеть и ждать.

***

Невысокий человек с хитрыми глазами и напоминавшим клюв носом растерянно огляделся, когда Хем Анкхиу ввел его в покои верховного жреца, но, увидев Аменемхета, немедленно пал ниц. Несколько минут царило молчание, потом верховный жрец заговорил:

– Встань, купец Паири. Знаешь ли ты, кто я?

– О великий Открыватель небесных врат, даже в землях Сирии и Вавилона твое имя славится, как и имя великого фараона, да будет он жив, здоров и могуч!

Аменемхет усмехнулся, услышав льстивое сравнение с фараоном.

– Тогда прямо сейчас честно и без прикрас поведай мне обо всем, что с тобой произошло.

Купец послушно приступил к рассказу.

– Корабль мой следовал из Хекапта в Алалах, уже много лет я вожу в Библ, Тир и Угарит слоновую кость, ткани, посуду и золотые слитки, чтобы взамен получить древесину и медь. Но неожиданно поднялась буря, ветер был так силен, волны столь высоки, что нам ничего не оставалось, как отдаться на милость богов. Когда шторм утих, мы обнаружили, что находимся у побережья Аласии недалеко от города-порта Энкоми. Из всех моих людей в живых осталось трое – я, мой помощник Нахтмин и мой племянник Хеви, – остальную команду волнами смыло в море. Почти все весла были сломаны, мы с трудом добрались до берега и возблагодарили богов за спасение.

Мы потеряли весь груз и провели на Аласии почти четыре года, терпеливо ожидая возможности вернуться на родину – аласийские купцы везут товар лишь в Арвад, Угарит и Алалах, а оттуда добраться до Дельты по суше, не имея средств нанять охрану, невозможно, дороги кишат разбойниками. Наконец пришел корабль из Египта и привез письмо от фараона, да будет он жив здоров и могуч, аласийскому царю Кушме-шуша. Только царь к тому времени уже давно умер, на острове правила его дочь царица Хатби. Вот с этим кораблем я и вернулся в Хекапт.

Впервые я приехал домой с пустыми руками. Что делать? Приходилось начинать все сначала. В доме моем в потайном месте было спрятано несколько медных и золотых слитков, я решил обменять их на зерно, чтобы отвезти в Саис и продать. Знакомый писец предложил мне зерно на выгодных условиях, и мы совершили сделку. Откуда мне было знать, что вышел закон, запрещающий покупать зерно у писцов! Меня схватили и, не слушая моих объяснений, присудили прилюдно бить палками и отсечь правую руку. Ночью накануне казни мой верный помощник Нахтмин сумел подкупить охрану моей темницы и устроить мне побег. И мы направились в Уасет-нет-Амон искать защиты в храме Амона. Иногда добрые люди подвозили нас на лодке, но в основном мы шли пешком. И, хотя у нас ничего не осталось, чтобы сделать пожертвование, благородный Хем Анкхиу принял нас, выслушал и обещал во всем разобраться.

– Хорошо, – кивнул Аменемхет, терпеливо дослушав до конца эту печальную повесть, – но ты не рассказал мне о том, что происходило на Аласии, как ты жил, что видел и слышал. Расскажи все подробно и честно. Ни слова лжи, иначе от храма ты не получишь ни помощи, ни защиты.

– Великий Открыватель небесных врат! – в ужасе вскричал Паири. – Клянусь великим Амоном, я не произнесу ни слова лжи, но то, что я видел и слышал на Аласии, столь невероятно, что ты не поверишь той правде, которую я скажу.

– Говори, я сумею отличить правду от лжи.

– Я уже говорил, что ко времени нашего прибытия на Аласию царь Кушме-шуша уже умер, царствовала его дочь царица Хатби. Она велела обнести город каменной стеной, чтобы защитить его в случае нашествия ахейцев или хеттов. Строительство началось до нашего прибытия и тянулось бы еще долго, но в Энкоми из Угарита прибыл на своем торговом корабле капитан Саргон, а с ним юноша по имени Луби, умевший мастерить подъемные машины, какие используют строители у нас в Египте. О нем я и хочу поведать, ибо даже сейчас не могу поверить в то, что видел.

Глава третья

Царица Хатби

Каменоломни находились неподалеку от Энкоми, и каменные глыбы, доставляемые рабами для строительства крепостной стены, беспорядочно сваливались в восточных окрестностях города. Зу, вместе со своим хозяином благополучно добравшийся до Аласии, поначалу беспокойно метался над грудами камней, пытаясь устроить себе гнездо, но потом нашел себе более спокойное место – вершину одной из башен царского замка.

Еще до прибытия Луби на остров восточная часть Энкоми стала недоступна для телег и пешеходов, поскольку вся была завалена камнями – работа шла медленно, и строители просто не успевали их укладывать. Обливаясь потом, они втаскивали глыбы наверх по приставным лестницам, надрывались и бранились, тем не менее, преимущества предложенных Луби подъемников осознали не сразу.

Поначалу были и неудачи – однажды из-за обрыва веревки с высоты упало бревно и сломало ногу молодому рабу Инду. Расстроенный Луби, вспомнив уроки жрицы Кулиты, сам наложил бедняге на ногу лубок. Чувствуя угрызения совести, он попросил отдать покалеченного Инду ему и удобно устроил его в своем доме. И все же с появлением подъемников работа пошла быстрее – особенно, когда пришлось втаскивать камни на высоту в два человеческих роста.

За полгода город был обнесен широкой крепостной стеной. Восточную часть расчистили, с четырех сторон поставили массивные ворота. Северные, западные и южные на ночь запирались надежными запорами, восточные, выходящие к морю, оставались открытыми, чтобы рыбаки сразу после ночной ловли везли в город свежую рыбу.

Царица Хатби, очень довольная, обошла стену вместе с мастером Уго и Луби, тыкая во все пальцами и задавая вопросы.

– Для чего сделали эти ниши?

– Это Луби придумал, в нишах будут стоять сосуды с маслом и лежать прочий инструмент, – пояснил мастер Уго, – у Луби голова соображает.

Он добродушно похлопал Луби по плечу, и тот, смущенный похвалой, вспыхнул.

– Если ворота не будут быстро закрываться, то сооружать их, да и возводить стену нет смысла, – сказал он, – петли нужно постоянно смазывать, чтобы в случае набега закрыть без проволочек, и масло должно всегда находиться под рукой. Царица цариц, я предлагаю на каждые ворота поставить людей, которые будут за ними следить и быстро затворят их в случае необходимости.

Она засмеялась.

– Хорошо, я послушаюсь твоего совета. Кстати, это твой грифон свил гнездо на вершине башни моего замка?

– Царица цариц, – растерянно пробормотал он, не зная, что ответить.

– Я это к тому говорю, чтобы ты не тревожился, его никто не тронет. Кстати, он уже обзавелся подругой, скоро появятся птенцы. Теперь я должна с тобой расплатиться за работу, как договорились.

 Она расплатилась честно, как и обещала. И Луби немедленно начал мастерить новую Птицу – за время строительства стены он еще раз все обдумал и обнаружил несколько ошибок в своих расчетах.

Неожиданно у него оказалось много помощников. Шоши, который собирался плыть с отцом, чтобы доставить медь в финикийский Гебал, за день до отплытия упал с мачты и ушиб недавно зажившую ногу, поэтому капитан Саргон отказался брать его с собой. Шоши поначалу огорчился, потом утешился тем, что сможет помочь другу.

Вторым помощником оказался Хеви, юный племянник застрявшего на острове египетского купца Паири, а третьим – молодой раб Инду со сломанной ногой, которого Луби поселил у себя. Нога у него срослась довольно быстро, и он больше всего боялся, что его вновь отправят на стройку, поэтому однажды приковылял в мастерскую, которую Луби устроил в пристройке к дому, и попросил:

– Господин, не отправляй меня обратно на стройку.

Луби оторвался от чертежа, в соответствии с которым мастерил очередную деталь Птицы, и успокоил юношу:

– Я не собираюсь отправлять тебя на стройку. Когда ты совсем оправишься, я освобожу тебя, и ты сможешь уехать к своим родным.

Молодой раб неожиданно расстроился:

– Не нужно, господин, мой отец опять продаст меня. Лучше я буду помогать тебе здесь. Доверь мне какую-нибудь работу, я умею вырезать из дерева.

Он оказался на редкость сообразителен, быстро понял, что от него требуется, и вскоре Луби мог доверить ему самую тонкую работу.

В один из дней, когда под руководством Луби каждый из его помощников старательно занимался своим делом, в мастерской появилась неожиданная гостья – царица Хатби. Вскочив на ноги и низко склонившись, все застыли. Она оглядела тесное помещение, пол которого был завален стружками и опилками, задержала взгляд на широком столе, где Луби, как всегда, разложил глиняные таблички, исписанный формулами и испещренные чертежами, задержала взгляд на развернутом листе папируса – копии одного из шумерских свитков.

– Ну, Луби, я долго ждала, пока ты расскажешь мне о том, что здесь происходит, но теперь меня вконец одолело любопытство, и мое терпение иссякло. Говори, я хочу знать, для чего тебе понадобился бесценный виссон из моих сундуков!

Подняв голову, Луби взглянул на нее – повседневный наряд, в котором Хатби часто расхаживала по городу, облегал тонкую фигурку, густые волосы, зачесанные кверху и уложенные в высокую прическу, придавали царственную важность ее облику, но глаза смеялись весело и по-девичьи.

– Царица цариц, – медленно произнес Луби, – я давно рассказал бы тебе все, но мне казалось, тебя не могут интересовать дела простого мастера.

– Рассказывай! – нетерпеливо велела она.

– Когда-то давно мною овладела мечта оторваться от земли и взлететь. Я изучал устройства подъемников и колесниц, читал шумерские свитки, где описаны законы всего, что движется и взаимодействует друг с другом, постоянно наблюдал за полетом прирученной мной птицы. Однажды мне даже удалось соорудить искусственную птицу, управляемую ногами. Я вознес мольбу богам, и сделанная мною птица подняла меня в воздух, а потом медленно опустила на землю. Во второй раз я в самонадеянности своей попытался подняться выше, но птица моя потеряла равновесие, я вместе с ней рухнул на землю, и она сломалась. Позже я обнаружил ошибку в своих расчетах, начал работу сначала и сейчас с помощью моих друзей надеюсь вскоре закончить. Виссон же мне нужен, чтобы сделать крылья, ибо для этого годится лишь очень легкий и прочный материал.

С минуту Хатби смотрела на него с недоверием, но вскоре оно исчезло.

– Возможно, ты действительно отмечен богами, и они помогут тебе сделать то, что неподвластно другим, – медленно проговорила она, – я не поверила бы тебе, Луби из Угарита, но видела сооруженные тобой подъемники и знаю, на что ты способен. Однако для того дела, что ты замыслил, здесь тесно. Отныне ты будешь работать в моем дворце, я отведу для твоей мастерской западное крыло. Продолжай делать то, что начал, обращайся ко мне, если будешь в чем-то нуждаться.

Хатти, царство хеттов

– Матушка! – с багровым от ярости лицом царь Тудхалия Второй ворвался в покои матери. – Видно, цари Митанни забыли, как воины моего могущественного деда сожгли их столицу!

 Царица Ашму-Никал и бровью не повела – она уже знала причину гнева ее царственного сына, поскольку еще утром, когда Тудхалия был на охоте, ей доложили о приезде посланца Митанни.

– Сядь, царь царей, и успокойся, – голос царицы был строг, – как я понимаю, царь Артатама отверг предложение сочетать браком твоего старшего сына с царевной Тадухебой. Вернее, отверг его молодой царевич Шуттарна, который уже почти отстранил своего отца Артатаму от власти.

– Этот молокосос слишком много о себе мнит! – Тудхалия рухнул на диван и немного расслабился. – Придется его проучить.

Ашму-Никал с досадой поморщилась. Она была дочерью Тудхалии Первого, которого считала великим царем, – при нем страна Хатти находилась на вершине могущества. Но ее покойный муж Арнуванда Первый, занявший трон по праву царского зятя, и их старший сын Тудхалия Второй оказались никчемными правителями, они потеряли все – Северную Сирию, Киццуватну, медные рудники Арганы. С хеттами теперь не считаются более ни народы Каска на севере, ни Ацци на северо-востоке, даже ничтожная Арцава смеет двигать свои войска к Киликийским воротам, не испросив разрешения хеттского царя! И этот жалкий царь хочет кого-то проучить?!

– Надо думать, что делать, – сдержанно проговорила она.

– Этот жалкий правитель! Тот, чей дед валялся в ногах моего деда, моля сохранить ему жизнь и вернуть царство! В своем послании я назвал его своим братом. Знаешь, что он мне ответил? «Разве нас с тобой родила одна мать, что ты называешь меня братом?» Нет, я не стерплю такого оскорбления, – Тудхалия взвился с дивана и затопал ногами, – нынче же я иду войной на Митанни.

– Хорошо, – хладнокровно согласилась его мать, – только посоветуйся с сыновьями и с главным полководцем Киснапили.

– Ты права, матушка, – хлопнув в ладоши, царь повернулся к вошедшему слуге, – позвать сюда царевичей Тудхалию и Суппелулиому и полководца Киснапили!

Первым на зов явился царевич Тудхалия.

Взгляд царицы равнодушно скользнул по его лицу – старшего внука, которому предстояло стать царем Тудхалией Третьим, она не жаловала и была бы счастлива, унаследуй трон младший внук царевич Суппелулиома. Втайне она полагала, что если бы, как в старые времена, вопрос престолонаследования решала тулия (совет знати), то наверняка мудрые старейшины утвердили бы наследником Суппелулиому. Увы, нынче все единолично решал Тудхалия Второй. Чтобы после его смерти сильный и энергичный Суппелулиома не мог претендовать на престол, он во всеуслышание объявил наследником своего любимца Тудхалию.

«Мой сын глуп, – с досадой глядя на безвольно очерченный и слегка вздрагивающий подбородок старшего внука, думала царица, – неужели он думает, что Суппелулиому остановит отцовское завещание, если он пожелает захватить власть?»

Следом за царевичем Тудхалией вошел и низко поклонился старший полководец Киснапили, а сразу за ним явился любимец бабушки царевич Суппелулиома. Все трое слушали захлебывавшегося от возмущения царя с некоторым недоумением. Под конец своей полной негодования речи Тудхалия Второй выдохся и, плюхнувшись на диван, умолк, не закончив фразы. Чтобы соблюсти этикет, царица поспешно договорила за царственного сына:

– Царь царей желал бы знать ваше мнение: возможен ли сейчас поход на Митанни?

Царевич Суппелулиома переглянулся с полководцем и опустил глаза, чтобы скрыть мелькнувшую в них усмешку. Однако тон, каким он обратился к отцу был полон почтения:

– Позволь, царь царей, мне, ничтожному, высказать свое мнение.

– Говори, – буркнул царь.

– Сегодня ночью я должен отбыть с моими отрядами на север, где границы наши постоянно нарушают с каждым днем наглеющие Каска. Полководец Киснапили со своим отрядом едет на восток, чтобы проучить Ацци. Если мы сейчас их не остановим, очень скоро они ворвутся в твою столицу Хаттусу и сожгут ее дотла. Но мой отважный старший брат, – он вежливо поклонился наследнику престола царевичу Тудхалии, которого от души презирал, – может сопровождать тебя в походе на Митанни. 

Царица опустила глаза, чтобы не видеть побагровевшее лицо царя – меньше всего в военных делах Тудхалия Второй мог положиться на старшего сына. Лицо наследника престола покрылось пятнами, и он с ненавистью взглянул на младшего брата, а царь, видно, окончательно успокоившись, решил оставить пока вопрос о походе открытым.

– И что же нам делать? – почти жалобно спросил он. – Митанни не дает нам доступа к медным рудникам, Египет сделал все, чтобы Угарит и Аласия отказались вести с нами торговлю.

Полководец Киснапили вежливо склонил голову.

– Разреши мне сказать, царь царей.

– Говори.

– Если вместо митаннийской царевны царевич Тудхалия возьмет в жены царицу Хатби и будет царствовать на Аласии, мы не будем знать нужды в меди.

Царица Ашму-Никал благожелательно на него взглянула, царевич Тудхалия позеленел от злости.

– Видно, боги отняли у полководца Киснапили разум, – процедил он сквозь зубы, – он забыл, что царь царей утвердил меня своим наследником, мне предстоит царствовать в Хатти. Но почему бы моему младшему брату, – ненавидящий взгляд в сторону царевича Суппелулиомы, – не воспользоваться столь щедрым предложением? Он давно мечтает о царской короне, так пусть царствует на Аласии.

– Боги решат, кому царствовать и где, – с вызовом возразил Суппелулиома.

– Хватит споров, – прикрикнул на них отец, – ты рассуждаешь здраво, полководец Киснапили, но согласится ли царица Хатби?

– Зачем ее спрашивать?

– Гм, – Тудхалия Второй, в замешательстве почесал затылок, – разве у нас сейчас достаточно войск, чтобы захватить Аласию? Ты забыл, что после того, как разбойник Пиямараду начал совершать набеги на остров, царь Кушме-шуша велел вооруженным отрядам охранять побережье?

Действительно, когда-то Аласия не имела своего войска, полагая, что море служит достаточной защитой для острова. Но случилось так, что отец нынешнего царя Арнуванда Первый повелел казнить непокорного военачальника Пиямараду, а тот сбежал, собрал отряд из ахейцев и лувийцев и занялся грабежами. От нападений Пиямараду стонало все приграничье, и даже до того дошло, что повелители недружественных хеттам Ахиявы, Арцавы и Лукки обратились к царю Арнуванде с просьбой ввести войска и обуздать «его» подданного. Однако Пиямараду и его разбойники сумели ускользнуть от войск хеттов, захватив три торговых судна.

Добравшись до северных берегов Аласии, они довольно долго там бесчинствовали, грабя местных крестьян, пока молодой еще тогда царь Кушме-шуша не сумел собрать вооруженные отряды и двинуться на север. Покончив с бандитами, он издал указ о создании вооруженных отрядов. Каждый отряд охранял свою часть побережья и состоял из местных мужчин, которые, отдав несколько месяцев воинской службе, возвращались к повседневным делам, а на смену им приходили другие, причем, каждый имел собственное оружие.

Как полагал царь Кушме-шуша, в случае нападения, аласийцы быстро соберут большую армию. Прав он был, или нет сказать трудно, поскольку после Пиямараду на Аласию никто больше не нападал. В другое время, возможно, полководец Киснапили и предложил бы проверить боеспособность аласийской армии, но не теперь, когда большая часть хеттских отрядов должна была противостоять Каски и Ацци. Поэтому он согласился с царем:

– Царь царей прав, сталкиваться с вооруженными аласийцами нет смысла, все нужно сделать очень быстро. С этим легко справится начальник отряда Телепину.

– Каков твой план?

– Корабли обогнут остров с востока. Отряды Телепину высадятся ночью, окружат Энкоми и царский дворец. Утром царица по доброй воле или нет станет женой царевича, а уже днем глашатаи разъедутся, чтобы донести до жителей острова, что царица Хатби сочеталась браком с хеттским царевичем, который стал повелителем их острова.

– Каким царевичем?

Все растерянно переглянулись – об этом полководец как-то не подумал. Понятно было, что ни Тудхалия, ни Суппелулиома на роль мужа царицы Хатби не претендовали.  Какое-то время царило неловкое молчание, потом лицо царицы Ашму-Никал озарилось радостью.

– Мы не подумали о твоем брате, царь царей.

– Верно! – в восторге воскликнул Тудхалия Второй, хлопнул в ладоши и велел вбежавшему рабу: – Позвать сюда моего брата царевича Ашми-Шаруму!

Его младший брат царевич Ашми-Шарума был человеком столь тихим и безгласным, что о его существовании порой забывала даже родная мать. И теперь он в растерянности топтался перед родственниками, чуть не плача и не совсем понимая, чего от него хотят.

– Жениться на царице? Царь царей, но у меня есть жена.

– Ничего, теперь будет другая, а ты станешь царем.

– Поверь мне, царь царей, я никогда не хотел…

 – Иди и собирайся в поход на Аласию, – резко прервал его Тудхалия Второй.

Осада

Царица Хатби не менее своего отца была озабочена защитой острова от нападения с моря. Опальные изгои вроде разбойника Пиямараду особой угрозы не представляли, поскольку корабли, которые им удавалось украсть у торговцев, большое количество вооруженных людей вместить не могли. Гораздо большую опасность представлял флот воинственных мореходов-ахейцев. Хатби даже предполагала заключить союз с царем Арцавы для совместной защиты западных побережий обоих государств, но потом отказалась от этой мысли, поскольку арцавский властитель непременно желал скрепить договор браком.

Тем не менее, она поручила защиту побережий опытным военачальникам Тахебу и Урашу. К сожалению, из-за постоянных землетрясений в северной и западной частях Аласии пришлось отказаться от мысли возвести там защитные сооружения. Однако в южной части острова построили несколько небольших крепостей, а после того, как и Энкоми, самая лакомая добыча для морских разбойников, был окружен мощной крепостной стеной, нападения с юга прекратились. Поэтому военный совет решил, что для защиты города хватит и маленького отряда вооруженных горожан, остальные же силы лучше сосредоточить на севере и на западе.

В задачу городского отряда входила охрана порядка в городе, в порту и в рыбацких поселках. С вечера, обойдя все улицы и убедившись, что везде царят тишина и порядок, стражники выходили из города, начинали обход крепостных стен и примыкающей к городу части побережья. Поскольку нападения никто из них не ожидал, обезоружить и пленить их высадившимся под началом Телепину хеттам не составило особого труда.

К счастью, нападение на отряд увидел вышедший на ночной промысел рыбак. Бросившись в город, он криком своим предупредил об опасности привратников восточных ворот, и те успели сомкнуть тяжелые створки, возблагодарив богов за то, что всегда держали петли хорошо смазанными. Правда, им не сразу удалось отыскать тяжелое бревно, которое вставили в петли, чтобы запереть ворота, но помогло то, что Телепину слегка растерялся при виде крепости – хетты еще не знали, что город успели обнести стеной. Ему оставалось лишь начать осаду, и утром жители Энкоми обнаружили, что они обложены со всех сторон.

Захваченных стражников и ничего не подозревавших крестьян, с утра привезших в город продовольствие, скрутили и привязали к кольям напротив башни царского дворца. Телепину, придерживая царевича Ашми-Шаруму, который в ужасе от происходящего готов был лишиться чувств, громоподобным голосом крикнул:

– Царица Хатби! Выслушай слова могущественного повелителя хеттов царя Тудхалии, которые я должен тебе передать! Не бойся, тебе не причинят вреда.

Велев собравшимся вокруг нее министрам оставаться на месте, Хатби вышла на открытую площадку дворцовой башни и остановилась.

– Кто ты такой, посланник царя хеттов? Почему ты явился сюда с воинами и схватил моих людей? Аласия не воюет с Хатти, между нами всегда были добрые отношения.

Боясь сорвать голос, Телепину откашлялся и крикнул уже не столь мощно:

– Я, военачальник Телепину, клянусь всеми богами, ты лжешь, царица! Ты говоришь, что между Аласией и Хатти всегда были добрые отношения. Однако ты торгуешь с Египтом, Финикией и Угаритом, но Хатти ты, повинуясь воле фараона Египта, отказалась продавать медь, олово и оружие.

– Я повинуюсь лишь воле богов, а не земных владык, – с достоинством возразила царица, – и если не желаю торговать с хеттами, то только потому, что они не могут предложить мне ничего равноценного меди, олову и оружию.

– Могущественный царь Тудхалия решил дать тебе нечто более драгоценное, чем вся медь и все олово твоего острова – он дает тебе в мужья и в цари твоему острову своего родного брата царевича Ашми-Шаруму! Вели открыть ворота твоей крепости, царица, впусти нас и окажи достойный прием своему будущему мужу.

С этими словами Телепину вытолкнул вперед дрожащего царевича. От резкого толчка бедняга споткнулся и упал бы, не держи его крепкой хваткой могучая рука полководца. Это несколько испортило торжественность момента, и царица Хатби с трудом удержалась от смеха.

– Передай своему царю, – миролюбиво ответила она, – что я благодарна за оказанную честь, но Аласия не нуждается в царе, а я в муже. Отпусти моих людей, военачальник Телепину, уведи своих воинов от моего города, вернись в Хатти и передай царю Тудхалии мой ответ.

– Мои воины останутся там, где они стоят, – прорычал Телепину, – в твой город не попадет ни капли воды, ни одного дебена зерна, пока ты не дашь своего согласия на брак с царевичем. Даю тебе срок до вечера, – губы его растянулись в хищной усмешке, – если же к заходу солнца ты не откроешь ворот и не примешь царевича Ашми-Шаруму, как своего супруга, трупы людей твоих станут украшением здешних деревьев. И не надейся, что смерть их будет легкой.

В ответ на эти жестокие слова со стен крепости донесся дружный вопль – среди захваченных находились сыновья, братья и мужья горожан.

– Дай мне больше времени, военачальник Телепину, – Хатби постаралась, чтобы голос ее не дрожал, – мне нужно собрать совет старейшин. По закону Аласии, если царица вступает в брак без разрешения совета, то она должна отречься от престола. Это значит, что, если я не получу разрешения совета на брак, царевич Ашми-Шарума, женившись на мне, не станет царем, и не в его власти будет вести с Хатти торговлю медью и оловом.

Военачальник Телепину был отважен и решителен, но умение рассуждать не являлось главным его достоинством. Речь царицы несколько сбила его с толку, однако он тут же вспомнил, что все женщины хитры и изворотливы, поэтому сердито проворчал:

– Не знаю я ни про какие законы. Того, кто не захочет повиноваться новому царю, хетты усмирят огнем и мечом.

Царица печально покачала головой.

– Поверь, Телепину, я и сама была бы рада положиться на мощь хеттов, поскольку очень многие на Аласии хотели бы видеть на троне не меня, а моего сына, – она тяжело вздохнула, – мне постоянно приходится опасаться волнений. Однако до меня дошел слух, что страна Хатти сейчас не столь могущественна, как в прежние времена, иначе царь Тудхалия прислал бы с тобой больше воинов.

– Не волнуйся об этом, – раздраженно вскричал Телепину, – у меня достаточно воинов, чтобы усмирить непокорных, а если нужно будет, царь царей пришлет еще. Прикажи открыть ворота и впустить в город твоего будущего супруга царевича Ашми-Шаруму.

По недовольству, звучавшему в тоне хеттского военачальника, царице стало понятно, что число осаждавших недостаточно велико для захвата Аласии силой. Скорей всего, изначально их целью было пленить царицу и принудить ее к браку, чтобы без особых усилий завладеть рудниками. Препятствие в виде окружавшей город крепости явилось для них неприятной неожиданностью. Однако, как бы то ни было, но город находился в осаде, а жизнь несчастных пленников под угрозой. И Хатби, лихорадочно размышляя, что делать, продолжала убеждать Телепину:

– Если я прикажу впустить в город супруга, которого не одобрил совет, мне откажутся повиноваться. Ибо в совет входят служители Кератэаса (рогатый бог народов Средиземноморья), покровителя нашего и твоего народов. Они имеют большую власть, чем я. Поверь, военачальник Телепину, мне не хочется терять власть. И какой смысл будет царевичу брать меня в жены, если он станет всего лишь не имеющим власти мужем бывшей царицы? К чему тогда царю Тудхалии нужен будет этот брак, для этого ли он послал тебя сюда? Подумай, военачальник Телепину, не лучше ли немного подождать, пока я соберу совет, и старейшины дадут разрешение на брак?

От ее ровного мягкого голоса у Телепину голова пошла кругом. Выпустив царевича, который немедленно юркнул за его спину, он принял важный вид.

– Хорошо, царица Хатби, собирай совет старейшин и говори с ними. Сколько времени тебе для этого нужно?

Хатби задумалась. Вооруженные отряды военачальника Ураша находились от Энкоми на расстоянии одного дня пути. Если суметь связаться с ним, он будет здесь уже к вечеру следующего дня и снимет осаду, людей у хеттов не так много.

– Дай мне три дня, военачальник Телепину.

– Два дня! – крикнул он. – Два дня тебе будет достаточно, царица Хатби! И не вздумай меня обмануть. Если совет старейшин не даст тебе разрешения на брак, я прикажу поджечь ворота твоей крепости и войду в город без чьего-либо разрешения!

– Хорошо, два дня, – кротко согласилась она, – но ты не должен причинять вреда пленникам, иначе гнев Кератэаса падет на твою голову.

– Пленники будут жить пока я не начну штурм крепости. И не вздумай меня обмануть, царица Хатби.

Вернувшись к ожидавшим ее советникам, Хатби с измученным видом опустилась на широкий диван. Вошедшие мастер Уго и оружейник Фест сообщили, что все мужчины, даже мальчики и старики, включая живущих в городе египтян и финикийцев, уже собрались в отряды и готовы защищать город.

– Мне удалось уговорить его подождать два дня, теперь нужно придумать, как отправить посланца к Урашу, – устало проговорила Хатби, – нужно сделать это как можно быстрей, иначе помощь к нам подойти не успеет.

За окнами дворца гудела собравшаяся толпа женщин, в воздухе висели рыдания.

– Город окружен, – возразил Уго, – они расставили дозорных вдоль крепости и не выпустят даже птицу. Не лучше ли открыть ворота и самим ошеломить их нападением?

Хатби покачала головой.

– Их намного больше, чем нас, и хетты опытные воины, городскому отряду с ними не справиться. Они перебьют пленников, ворвутся в город, а здесь женщины и дети. Чтобы спасти их, мне, возможно, придется принять…

Она не договорила, поскольку дверь зала отворилась, и вошедший Луби опустился перед ней на колени.

– Разреши мне сказать, царица цариц.

На него смотрели в изумлении, в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь воплями за окном. По губам Хатби скользнула слабая улыбка.

– Говори, Луби из Угарита.

– Моя Птица почти готова, царица из цариц, я думаю, что сумею пролететь над осаждающими, опущусь за рекой, а оттуда изо всех сил помчусь за помощью.

Его слушали с изумлением и недоверием. О том, что молодой мастер из Угарита делает летающую птицу, поговорили и забыли – и прежде в Аласии, как, наверное, в любом месте мира, появлялись мечтатели, желавшие приделать себе крылья и полетать. До сих пор никому этого не удавалось, поэтому всерьез Птицу Луби никто не воспринимал. И царица Хатби в ответ на его слова лишь покачала головой.

– Нет, Луби, иди и занимайся своим делом.

Ничего не ответив, юноша поднялся и направился в крыло замка, которое было ему отведено под мастерскую. Ожидавшие его там Хеви, Шоши и молодой раб Инду ждали с нетерпением.

– Ну что? – поспешно спросил Шоши. – Ты сказал царице?

– Сказал.

– И полетишь?

Луби пожал плечами.

– Полечу, готовьте Птицу.

Птицу вытащили на широкую площадку башни. Проверили все в последний раз. Друзья смотрели на Луби, как на смертника. За окном носился Зу. Словно чувствуя волнение хозяина и предвкушая нечто необыкновенное, он с криком метался взад и вперед.

– Мы должны были сегодня в первый раз испробовать ее в долгом полете, – осторожно заметил Шоши, – ты ведь пока только поднимался в воздух и опускался.

– Господин, – голос Инду дрожал, – а вдруг…

– Не болтай! – прикрикнул Луби. – Проверь угол наклона крыльев.

Вновь мысленно проверив свои расчеты, он взялся за тонкие прочные веревки, сплетенные из нитей виссона, и начал двигать ногами – все быстрей и быстрей.

…Спустя почти два с половиной тысячелетия, в начале двадцатого века, человек впервые поднялся в воздух на мускулолете – аппарате, летевшем без двигателя, благодаря движению ног. Имена воздухоплавателей известны – Райт, Смирнов, Аллен и множество других. Названия их детищ тоже знают все знакомые с авиацией – Госсамер Альбатрос, Кристаллис, Пелагрос, Лайт Игл, Дедалус, СкайСакл, Ямагата. В их распоряжении были все известные человечеству легкие металлы и полимерные материалы. Луби из Угарита, юноша бронзового века, построил свою Птицу, имея в распоряжении лишь древесину аласийского кедра и виссон, ныне забытую человечеством ткань древности. Конструкция его мускулолета до сих пор не разгадана, можно лишь предположить, что в нем были грамотно расположены два винта с деревянными лопастями – тянущий и толкающий, – приводимые в движение с помощью ножного привода…

Оторвавшись от края крепостной стены, Птица набирала высоту, лучи стоявшего в зените солнца легко проникали сквозь тонкий виссон крыльев, создавая вокруг усердно двигавшего ногами Луби нечто подобное свечению. И постепенно стоявшие на земле люди притихли, замерли, взгляды их устремились в небо.

– Великий Кератэас, помоги моему другу! – шептал Шоши.

– О, могучий Амон, дай силы Луби из Угарита выполнить то, что он задумал, – глядя на двигавшегося в небе человека, молил египтянин Хеви.

Однако юный раб Инду заметил, что с набравшей высоту Птицей, вначале уверенно двигавшейся по прямой линии, начало твориться неладное – изменился угол наклона крыльев, причем, по-разному для каждого крыла.

Луби тоже почувствовал, что направление движения изменилось, Птицу начала сотрясать мелкая дрожь. Взглянув вниз, он похолодел – упасть с такой высоты было все равно, что рухнуть с высокой скалы в бездонную пропасть. Ему оставалось лишь одно – натянуть виссоновые веревки, чтобы повернуть оба крыла в горизонтальное положение и начать обратное движение ногами, гася скорость. К счастью, ему это удалось. Птица еще продолжала лететь вперед, но при этом медленно и плавно опускалась вниз. Когда же опытный глаз Луби прикинул, где ему предстоит приземлиться, сердце его вновь захолонуло от ужаса – Птицу несло прямо в центр вражеского лагеря.

Коснувшись земли, Луби приготовился к смерти. В ожидании удара он закрыл глаза, а когда открыл их, увидел павших ниц хеттских воинов и в недоумении уставился на распростертые на земле тела. В крепости тоже все стихло, на ошеломленных увиденным жителей Энкоми словно нашла оторопь. Первой очнулась и поняла суть случившегося царица Хатби, выйдя на балкон, она звучным голосом произнесла:

– Хеттские воины, если хотите спастись от гнева великого бога Кератэаса, возвращайтесь на свои корабли и немедленно покиньте Аласию!

В одно мгновение все пространство вокруг крепости опустело. Хетты бежали, позабыв о брошенном ими оружии и безжалостно затоптав ногами нескольких споткнувшихся и упавших товарищей. Царица Хатби из выходящих на море окон башни своего дворца наблюдала за тем, как от берега отчалили корабли противника. Погода стояла безветренная, поэтому паруса не поднимали, и гребцы, подгоняемые ужасом, изо всех сил налегали на весла. Лишь когда из виду скрылось последнее судно, царица приказала открыть ворота.

Шоши, Хеви и Инду первыми оказались рядом с Луби, еще не пришедшим в себя после случившегося. Бережно подняв стоявшую посреди поляны Птицу, они унесли ее в крепость. Вышла в сопровождении стражников и Хатби. Она приказала, собрать брошенное хеттами оружие, заботливо оглядела освобожденных пленников и велела перенести их в крепость. Потом направилась к лежавшим на земле телам хеттов, изувеченных ногами своих бегущих товарищей, и грустно покачала головой – два или три воина еще дышали, но смерть уже туманила их взоры. Среди них Хатби узнала несчастного царевича Ашми-Шаруму. Грудная клетка его была раздавлена, но жизнь еще теплилась в хилом теле. Он взглянул на Хатби мутным взглядом и узнал ее.

– Царица, я…

Глаза его остекленели, фраза осталась неоконченной. Хатби тяжело вздохнула:

– Похоронить беднягу в царском склепе под замком, оказать ему положенные его титулу почести.

В это самое время Луби и его друзья в отведенной им мастерской замка осматривали Птицу, пытаясь понять, что нарушило ее полет.

– Господин, взгляни, как местами сморщилось, – наблюдательный Инду осторожно потрогал пальцем ткань крыла виссона.

Материя и впрямь уже не была равномерно натянута на каркас, а кое-где собралась мелкими складками.

– Действительно, – Луби оглядел и ощупал ткань с обеих сторон, – когда я в прошлый раз поднимался и опускался такого не случалось.

– Словно что-то ее покорежило, – согласился Шоши, – однажды сестрица по неосторожности поставила кожаные сандалии слишком близко к очагу, и от жара кожа также покорежилась.

С минуту Луби неподвижно на него смотрел, потом хлопнул себя по лбу.

– Так вот в чем дело! Солнце было в зените, и виссон нагрелся слишком сильно.

– Что ты говоришь, Луби, – возразил египтянин Хеви, – сколько тканей из Египта мы с дядей возили на нашем корабле, я знаю каждую. Они могли выцвести от яркого света, огонь мог их сжечь, но они никогда не корежились на солнце.

– Проверим. Инду, отрежь небольшой лоскут оставшегося виссона и зажги факел.

Инду бросился выполнять приказ хозяина. Шоши и Хеви наблюдали, как Луби, растянув пальцами материю, осторожно подносит ее к горящему факелу – медленно, постоянно задерживая движение, чтобы дать время ткани прогреться. На расстоянии примерно полутора джебов (джеб равен 2.18 см) от огня он замер, поднял лоскут и начал его разглядывать на просвет.

– Что? – хором спросили Шоши и Хеви.

– Вот. Смотрите, ткань прозрачна, но при нагреве на ней появляются мутные пятна. Хорошо, подождем и посмотрим, исчезнут ли они завтра. Уже стемнело, отдыхайте, сегодня у всех был тяжелый день. Иди и ты, Инду, а мне нужно подумать.

Оставшись один, Луби вновь начал размышлять.

 «Что происходит с виссоном? Он не горит, не плавится – просто теряет свою упругость. Значит, я смогу летать лишь тогда, когда солнце низко стоит над горизонтом»

Задумавшись, он не услышал шагов и вздрогнул, когда позади него раздался голос царицы Хатби:

– Почему ты здесь один, Луби из Угарита?

Растерянно проведя рукой по лбу, юноша виновато улыбнулся.

– Я думал, царица цариц.

– О чем же?

– О том, почему богами в этом мире создано столько тайн.

Подойдя вплотную и обдав его сладким ароматом египетских благовоний, она положила руки ему на плечи.

– А обо мне ты когда-нибудь думаешь, Луби из Угарита?

У него закружилась голова, мелькнула мысль:

«Я не помню, чтобы раньше от нее исходил такой дурманящий запах. Она распустила волосы. Как хороша она с распущенными волосами, как высока и полна ее грудь!»

Наверное, ему следовало пасть на колени и молить о прощении за дерзкие мысли, вместо этого он застыл на месте и глухо произнес:

– Я думаю о том, что ты царица, а я всего лишь простой мастер из Угарита.

– Я царица, а ты сегодня был богом, – прошептала она и, взяв его за руку, увлекла за собой, – иди ко мне, Луби из Угарита.

Верховный жрец Аменемхет и купец Паири

– Это все, что я могу рассказать, Открыватель небесных врат, – закончив рассказ, Паири старался не поднимать глаз, но ощущал скользящий по нему ледяной взгляд верховного жреца.

– Ты рассказал мне правду, купец? – спросил Аменемхет.

– Зачем мне лгать? Я сам видел, как в сиянии лучей солнца по небу летел бог, а когда он опустился на землю, хеттские воины пали ниц, а потом бежали. Но мой племянник Хеви потом объяснил мне, что это был не бог, а юноша Луби из Угарита, который смастерил летающую Птицу. Мой Хеви даже помогал ему ее делать. Он сказал, там нет никакого волшебства. Он сказал, что Луби о многом узнал в свитках Шумера, которые хранились в библиотеке Угарита, а потом все сам рассчитал.

– Где твой племянник?

– Он не захотел сейчас возвращаться, господин. Остался на Аласии. Там у него друзья, а здесь никого. Его мать, моя сестра, давно умерла, отец живет в Хекапте с другой женой. Я же вернулся, надеясь вновь начать торговлю. Но вышло так, что мне пришлось спасаться бегством из родного города. Если великий Амон не защитит меня, не знаю, что делать.

Верховный жрец задумался и размышлял очень долго.

– По воле великого Амона ты получишь другой корабль, – сказал он наконец, – повезешь товар на Аласию, а оттуда вернешься с юношей из Угарита. Скажи ему, что в могущественном Египте его ждут богатство и почести, несравнимые с теми, какие он имеет на Аласии.

Паири растерялся.

– Открыватель небесных врат, я готов сделать все, что в моих силах, но не уверен…

Он запнулся, верховный жрец ободряюще кивнул.

– Говори, не бойся. Что может помешать тебе прельстить столь молодого человека роскошью, которая ждет его в Египте?

Купец Паири смутился еще сильней и слегка понизил голос:

– Когда я покидал остров, ходили слухи, будто после изгнания хеттов царица Хатби осчастливила юношу из Угарита своей любовью. Народ Аласии любит свою царицу и не видит в этом ничего дурного, поскольку полагают, что Луби из Угарита послан на их остров богами. Однако некоторым министрам связь царицы с Луби не нравится.

Верховный жрец внимательно слушал.

– Ты повезешь с собой дорогие ткани, посуду, украшения, сделанные руками лучших фиванских ювелиров, – сказал он, – не скупись на подарки, заводи друзей, внимательно прислушивайся к тому, что говорят. Сделай все, чтобы доставить сюда юношу из Угарита.

Глава четвертая

Землетрясение

Сознание возвращалось к Луби вспышками воспоминаний.

…Хатби. Ее объятия, нежность, тихий шепот:

«Ты для меня все. Жизнь моя – твоя. Царство мое – твое. Богатства мои – твои»

…Его рука в ее руке, они спускаются в подземелье по каменной лестнице. Огромные сундуки. Она подает ему ключи, по ее приказу он одну за другой откидывает тяжелые крышки, скользит глазами по накопленному за годы нескольких царств богатству. Лазурит, золотые и серебряные украшения, инкрустированные чаши из слоновой кости и стекла, медные слитки. Сундук с тканями. Из груди его вырывается восторженный крик:

«Виссон!»

Она смеется:

«Я знаю, что виссон ты ценишь дороже всех богатств. Смотри: здесь не только белый, но и золотой, пурпурный, голубой. Все твое, бери, сколько тебе нужно»

«Нет-нет, моя царица цариц, только белый. В прошлый раз я допустил ошибку, взяв цветной. Белый меньше нагревается от солнечного света»

…Инду по его приказу раскладывает кусочки ткани виссона разного цвета под солнцем в разное время дня и на разные промежутки времени. Потом с восторгом сообщает:

«Хозяин, белый виссон мутнеет только, когда солнце в зените. И то не сразу»

У обновленной Птицы размах крыльев больше.

…В безмолвном молчании перед царицей Хатби стоят ее министры. Вперед выступает министр Горхи, ведя за руку кудрявого мальчика.

«Царица цариц! Если ты желаешь выйти замуж за простого мастера, то должна отречься от трона в пользу сына»

На площади перед дворцом бушует толпа, люди за окном кричат:

«Царица Хатби! Наша царица Хатби!»

Выпрямившись, Хатби окидывает министров гордым взглядом.

«Вы видите, министры, мой народ меня любит и не хочет другого повелителя. Покиньте мой дворец и ступайте заниматься своими делами. Министр Горхи, мой сын с тобой не пойдет, отныне он будет жить со мной во дворце»

Взяв за руки Луби и маленького царевича Кушме, она выходит с ними на балкон. Толпа внизу разражается приветственными криками.

…Хеви в восторге врывается в их мастерскую:

«Вернулся из Египта дядя Паири, привез несметное количество товаров, просит нас сегодня быть гостями в его доме!»

Купец Паири рассказывает о величии Египта, о царящих там роскоши и благоденствии, о величии фараона, сына бога Амона-Ра, о несметных сокровищах храмов.

«Ты должен приехать в Египет, ибо нигде больше не увидишь такого богатства. Приглашаю тебя погостить у меня в Хекапте, городе Белых стен, надеюсь, ты не обидишь меня отказом»

…Земля обезумела среди ночи. Нескончаемые толчки, сильные и слабые, грохот рушащихся домов, мечущиеся в ужасе толпы людей. Крики из толпы:

«Гнев богов! Царица Хатби, твой муж вызвал гнев великого Кератэаса, боги требуют жертвы! Выдай нам своего мужа!»

Схватив за руки сына и Луби, Хатби тянет их за собой вверх по лестнице, в западную башню.

«Это все министр Горхи, – посиневшие губы ее едва шевелятся, – он давно настраивает против нас горожан, а теперь люди потеряли рассудок от страха»

 Башню сотрясают внутренние толчки, хотя она пока еще стоит. Луби останавливает царицу:

«Наверх нельзя! Надо бежать из дворца, башня может не устоять»

Однако дворец окружила обезумевшая толпа. Издали доносится грохот – рухнула западная стена крепости. Хатби отчаянно трясет головой.

«Нет! Если мы выйдем, они тебя разорвут на части»

Новый удар сотрясает дворец рушится восточная башня, завалив лестницу и перекрыв им путь к выходу. Осененный неожиданной мыслью, Луби тянет царицу с царевичем в свою мастерскую. Здесь стены пока держатся, у окна стоит его Птица, целая и невредимая. Луби толкает к ней царицу:

«Я покажу тебе, как нужно двигать ногами и управлять. Я изменил размер крыла, Птица вынесет тебя и царевича»

Хатби в ужасе трясет головой:

«Я не смогу! Мы оба упадем!»

Луби понимает, что она права, да и медлить нельзя – толчки продолжаются, стена угрожающе накренилась.

«Я вынесу царевича и вернусь за тобой. Жди меня»

«Спаси моего сына и возвращайся, я буду ждать»

Луби кричит царевичу:

«Держись руками за мои плечи, коленями сожми бока, но не мешай моим ногам двигаться!»

От страха маленький Кушме цепляется за него так крепко, что можно не бояться, что он сорвется. Они поднимаются в воздух, ветер несет Птицу к морю. Луби видит бегущих по берегу людей и, замедляя движения ног, начинает опускаться. Земля уже близко. Луби кричит мальчику:

«Прыгай вниз, тут невысоко. Не разобьешься»

«Мне страшно!»

«Прыгай, я должен спасти царицу!»

Разжав руки, Кушме летит вниз, его подхватывают и ставят на ноги, задрав голову смотрят вверх – на Птицу. Вздохнув с облегчением, Луби вновь набирает высоту. Он видит тоненькую фигурку Хатби на вершине башни. Над ней мечется и кричит Зу – на вершине башни его гнездо, в нем его подруга с недавно вылупившимися птенцами. Он зовет ее, но она не может бросить своих детей. Мешает ветер. Луби взывает к богам:

«О, великий Илу! О, Ваал! О, Кератэас! О, Амон, бог египтян! Придайте скорости моей Птице, пусть ветер стихнет!»

Хатби тянет к нему руки, но новый подземный толчок раскалывает башню, Хатби исчезает в поднявшемся столбе пыли. Сложив крылья, Зу камнем падает вниз. Ветер усиливается и несет Луби к морю. Под ним груда развалин, еще накануне бывших цветущим городом Энкоми, а над ним, в небе, солнце приближается к зениту. Припекает все сильней и сильней, внезапно Луби чувствует, что Птица перестает ему повиноваться. Ему удается повернуть крылья параллельно земле и замедлить падение, но новый порыв ветра внезапно переворачивает его в воздухе. Удар. Все погружается во тьму…

Над ним склонились Хеви и Инду, лица их маячили перед Луби, словно в тумане.

– Господин, ты жив!

Луби окончательно пришел в себя, очертания предметов стали более четкими.

– Где я?

– На корабле моего дяди Паири, – ответил Хеви.

– Почему? Как?

Обрадованный, что друг пришел в себя, Хеви начал пространно рассказывать:

– Мы с Инду были у дворца. Там собралась толпа. Бегали какие-то люди, кричали, что во всем виноват ты со своей Птицей, и все вокруг стали повторять, как безумные. А потом мы увидели, что Птица вылетела из окна и бежали за ней. Видели, как спрыгнул царевич, как ты вновь поднялся, но тебя отнесло ветром. И мы опять бежали, а потом Птица стала падать. И когда ты упал на берег, мы подняли тебя и унесли на корабль дяди, чтобы безумцы тебя не убили. Птицу мы тоже унесли, она почти цела.

– Что стало с царицей? – прервал его Луби.

– С царицей… я…

Запнувшись, молодой египтянин отвел глаза и умолк. Луби перевел взгляд на Инду.

– Говори! – велел он.

Инду разрыдался.

– Царица… погибла.

Луби закрыл глаза. Значит, это действительно произошло, ему не привиделось в бреду. Он не успел.

– Господин, – плача, говорил Инду, – свитки папируса, в которые ты всегда заглядывал, целы, они у меня. Мы искали их и нашли. Мы с Хеви выбежали, а Шоши… он собирал черепки с твоими расчетами и чертежами и… не успел. Дом рухнул, его завалило на самом пороге. Мы с Хеви пытались его вытащить из-под завала, но он… он умер.

Друг, любимая. Они погибли из-за него. А верный Зу не захотел жить без своей подруги. Не обращая внимания на боль в ушибленном теле, Луби сел и воздел руки к небу.

– Проклинаю вас, боги! Если вы действительно существуете и столь могущественны, докажите это – поразите меня громом здесь и сейчас.

Хеви и Инду в ужасе упали лицом вниз и замерли. Луби разразился громким смехом и смеялся так долго, что его друзья успели прийти в себя. Они приподняли головы и огляделись – все вокруг было спокойно. Небо над кораблем оставалось синим, а сам корабль, подняв парус, мирно скользил по водной глади – сообразуясь с попутным ветром, капитан направлялся в финикийский порт Библ.

***

Хеви и Инду отделили от Птицы крылья, и по приказу купца Паири матросы поместили их вместе с корпусом в трюм. Об этом Инду сообщил Луби, но тот лишь отмахнулся – испытанные потрясения сделали его ко всему равнодушным. В первые дни плавания сильная головная боль и ноющие ушибы во всем теле, полученные при падении, немного отвлекали от тяжелых мыслей, но молодой организм быстро восстанавливался, а разъедающая душу тоска становилась все сильней.

Преданный Инду, виня себя за то, что так неосторожно сообщил едва очнувшемуся хозяину трагическую новость о гибели царицы Хатби и Шоши, не отходил от Луби и лишь мольбами и слезами мог уговорить его немного поесть.

Обеспокоенный состоянием юноши, за которым верховный жрец отправил его на Аласию, Паири не стал задерживаться в Библе, пополнив запасы продовольствия, корабль продолжил путь к Дельте, держась вдоль побережья. Он сделал всего лишь одну короткую остановку в Тире и, благодаря попутному ветру, уже через несколько дней достиг египетского порта Хито (Розетта).

В порту Паири расплатился с моряками медными слитками и велел перенести груз с корабля на галеру с многочисленными гребцами. Туда же перешли и пассажиры. Впервые Луби заговорил – спросил, для чего это делается. Скорее, от досады, что его вынуждают сменить ставшую уже привычной обстановку. Однако, обрадованный тем, что друг проявил хоть какие-то признаки жизни, Хеви с готовностью объяснил:

– Морское судно по каналу не пройдет. К Хекапту нам подниматься против течения, гребцам придется налечь на весла. Если ветер с севера, можно поднять парус, но ветра здесь обычно дуют нечасто.

Луби ничего не ответил, вновь помрачнел и отвернулся. Но оживился опять, когда они сделали остановку в Саисе – городе, известном своей медицинской школой.

– Если это не очень нас задержит, – вежливо попросил он Хеви, – я хотел бы увидеть храм богини Нейт, где обучают искусству лечения людей.

Пока Паири в порту запасался провизией, Хеви отвел их с Инду в город. Кроме богато украшенного храме Нейт, внимания Луби ничто не привлекло, но перед храмом он долго стоял, глядя перед собой, вспоминая рассказы жрицы Кулиты. Угарит. Айне. Где-то здесь обучается Кирту, брат Айне.

Хеви и Инду с ужасом смотрели на его впалые щеки и исхудавшее тело. Им не сразу удалось вывести его из состояния оцепенения и увести. Паири, когда племянник рассказал об этом, встревожился:

– Раз боги привели нас в Саис, возможно, следует показать Луби жрецу-врачевателю, как ты думаешь, племянник? – спросил он у Хеви.

– Наверное, следует, дядя. Луби почти ничего не ест, посмотри, как он исхудал. Спроси у ученого жреца, может ли он дать ему зелье для аппетита. Иначе Луби просто умрет с голоду.

Жрец-врачеватель Бекенмут, к которому обратился Паири, коротко объяснив, что его родственник после случившегося с его семьей несчастья и полученных ушибов отказывается от еды, осмотрел Луби и покачал головой:

– У меня нет зелья, которое сразу могло бы вернуть здоровье твоему родственнику, оставь его у меня в Саисе, я буду его лечить.

Поколебавшись, Паири согласился. Еще несколько медных слитков ему пришлось пожертвовать храму Нейт,

«Одно разорение, – уныло думал он, – теперь еще мне придется ехать в Уасет-нет-Амон и объяснять верховному жрецу, почему я не привез юношу с Угарита. Надеюсь, он не разгневается, ведь не моя вина, что все так получилось»

Всю дорогу до Хекапта, а потом от Хекапта до Уасет-нет-Амон его терзала тревога. Однако верховный жрец Аменемхет выслушал его очень внимательно, подробно обо всем расспросил, а потом сказал:

– Ты правильно поступил, купец Паири, доверив лечение юноши из Угарита врачу Бекентмуту, я слышал о нем много хвалебных отзывов. Вернись в Хекапт и жди благоприятных известий из Саиса. Как только юноша поправится, привезешь его в Уасет-нет-Амон. Его и… то, что он и его помощники называют Птицей. В награду ты получишь золото. Но помни и скажи всем, – неожиданно благожелательный тон Аменемхета изменился, и в голосе его зазвучали угрожающие нотки, – никому ни слова о том, что ты мне сейчас рассказал! Иначе никто из вас не скроетесь от гнева великого Амона!

Задрожав, Паири в ужасе пал на землю. Он плохо помнил, как оставил дворец, как добрался до пристани и, лишь сидя в скользящей вниз по реке лодке, обрел способность вновь думать. И тут же в голове мелькнула горькая мысль:

«Столько драгоценной меди я истратил, а что взамен? Верховный жрец обещает мне всего лишь золото. Золото! На что оно мне, что я буду с ним делать? Лучше бы уж благовонную смолу или стеклянные чаши дал»

Врач Бекенмут и Кирту

Первые три дня Бекенмут приходил к Луби, садился рядом с ним и говорил. Тихо, спокойно, не спрашивая ни о чем, не уговаривая, не объясняя – просто говорил и говорил. Инду, наотрез отказавшийся покинуть своего господина, присаживался на корточки и слушал врача с таким интересом, что порой даже забывал закрыть рот, но Луби не пытался вникнуть в смысл сказанного. Его начинало клонить в сон, и постепенно он засыпал. Ему снились сны. Во сне к нему опять приходили воспоминания, но были они не болезненные, а теплые и добрые.  Когда просыпался, Бекенмута уже не было, зато рядом с кроватью стоял Инду, держа наготове миску со свежими лепешками и кувшин с молоком.

– Господин, врач велел тебе поесть, – строго говорил юный раб.

Луби ел и еда, к его удивлению, уже не вызывала в нем отвращения. На четвертый день Бекенмут принес микстуру и велел Инду поить хозяина утром, днем и вечером. От микстуры Луби тоже засыпал, но спал недолго. Будило его чувство голода, но быстро исчезало, едва он съедал небольшой кусок лепешки. На десятый день Инду привел к нему юношу лет семнадцати, лицо которого показалось Луби знакомым.

– Да хранят тебя боги, господин, – дружелюбно сказал юноша, – мне сказали, ты из Угарита. Я тоже из Угарита. Меня зовут Кирту.

И Луби понял, почему решил, что гость ему знаком – лицом Кирту походил на свою мать жрицу Кулиту. Что-то теплое согрело его наполовину уже мертвую душу, и он ласково ответил:

– Я рад тебя видеть, Кирту, ты ведь сын госпожи Кулиты, не так ли?

Кирту просиял.

– Так ты знаешь мою мать?

– Знал когда-то. Давно. Расскажи мне, что тебе известно о госпоже Кулите. Твоя сестра Айне… – на миг Луби запнулся, – она уже вышла замуж? Она ведь уже взрослая.

Взгляд Кирту подернулся грустью.

– С каждым караваном, проходящим через Угарит и следующим в Хекапт или Уасет-нет-Амон, моя мать передает мне послание. Каждый караван, следующий из Дельты в сторону Угарита, везет мой ответ. То, что мы посылаем, никогда не теряется, однажды случилось, что купец, которому я передал дощечку, заболел и умер в дороге, но письмо мое доставили другие люди. Я знаю, что мать мою в Угарите чтут и уважают, она ни в чем не нуждается и с нетерпением ждет, когда я закончу учебу и вернусь к ней. Но на все мои вопросы об Айне она упорно не отвечает. И я не знаю, что думать. Я не знал, что ты так хорошо знаком с моей семьей, надеялся лишь, что ты что-нибудь о них слышал. Поэтому и спешил тебя увидеть, но врач Бекенмут разрешил мне прийти только сегодня.

Тревога охватила Луби. Это было первое сильное чувство, испытываемое им после случившейся на Аласии трагедии, и, как ни странно, оно заставило его почувствовать, что он еще жив.

«В день моего отъезда что-то случилось с Айне. Но что? Почему госпожа Кулита не привела ее на корабль капитана Саргона? Бедняга Кирту, на его месте я бы тоже изнывал от беспокойства»

Ему захотелось хоть как-то утешить юношу.

– Я видел госпожу Кулиту и Айне в день своего отъезда из Угарита, они были живы и здоровы. Если бы Айне вышла замуж или умерла, госпожа Кулита не стала бы от тебя скрывать, разве не так?

Кирту уныло кивнул.

– Наверное, ты прав. Я бы почувствовал, случись с Айне беда, мы ведь близнецы. Когда ты покинул Угарит?

– С тех пор прошло много месяцев. А ты помнишь, когда госпожа Кулита в своих посланиях перестала рассказывать тебе об Айне? – осторожно спросил Луби.

– Как же не помнить! Лишь однажды караван из Угарита не привез мне привета от матери. Это было, когда в Египет прибыла царевна Мутемвия.

– Царевна Мутемвия! – вскричал Луби таким тоном, что сидевший в углу Инду испуганно подпрыгнул.

Кирту смотрел на него с удивлением.

– Да, – подтвердил он, – царевна Мутемвия, дочь царя Митанни, по дороге в Уасет-нет-Амон останавливалась на ночь в храме богини Нейт. Помню торжественную процессию – по дороге шел караван верблюдов с дарами царя Митанни, к храму несли роскошные носилки царевны. И вдруг я увидел знакомого стражника – его часто нанимали охранять караваны, и он не раз привозил мне послания. Вокруг толпился народ – всем хотелось посмотреть. Я был еще мал, меня толкали и ругали, больно ушибли, я упал и в кровь разбил колено, но все-таки пробрался к стражнику – надеялся получить известие от моей семьи. Он узнал меня и сказал: «Госпожа Кулита ничего для тебя не передавала». Вот с тех пор мать и перестала упоминать о сестре в своих посланиях.

Луби закрыл глаза. Подождав немного, Кирту решил, что больной уснул, и вышел, стараясь не шуметь. Но Луби не спал. Он никогда не переставал размышлять о том, что могло случиться с его маленькой невестой. Почему Кулита не привела дочь на корабль Саргона, как собиралась? Рассказ Кирту все объяснял: она просто не успела – Ибирану каким-то образом узнал о ее намерении и вынудил Айне отправиться в Египет под видом царевны Мутемвии.

«Но что стало с Айне потом? Жива ли она? Чтобы узнать это, я должен попасть в главный город Египта, который называют Уасет-нет-Амон. А для этого мне понадобятся силы. Много сил»

Открыв глаза, он позвал Инду и велел:

– Дай мне поскорей поесть, я голоден.

Обрадовавшись, юный раб со всех ног кинулся исполнять приказание.

Глава пятая

Айне

С тех пор, как Египет стал могучей державой, политические браки между фараонами или их наследниками с дочерьми соседних правителей совершались довольно часто. По закону египтянин мог иметь лишь одну жену, но на царствующих особ это правило не распространялось – каждый из них был (или мог стать) воплощением бога на земле, а боги, как известно, количеством жен себя не ограничивают. Обычно вновь прибывшую царевну торжественно встречали, придирчиво изучали привезенные ею дары, но в дальнейшем она, если не представляла интереса для царственного супруга, могла просто затеряться среди других женщин царского гарема.

Перспектива подобной участи мало тревожила Айне, ей вполне достаточно было той роскоши, которая ее окружала. Едва она прибыла, как ее привели в ванную комнату, половину которой занимала огромная ванна из кедрового дерева, украшенная золотым орнаментом. После купания поднесли фрукты в вазе из стекла с причудливыми узорами и чистую воду в плоской чаше. Затем рабыня по имени Райа повела ее в спальню. Айне с интересом оглядела помещение – кровать с расписанным изножьем и два кресла из эбонитового дерева с кожаными сиденьями. Потом она заметила стоящий в углу огромный сундук, створки которого были запечатаны восковой печатью.

– Что в этом сундуке, почему он запечатан?

Райа с поклоном подала ей золотой ножичек.

– Только ты можешь снять печать и открыть этот сундук, госпожа. Все, что в нем, принадлежит тебе.

Айне поспешно сняла печать и ахнула – украшения, каких она в жизни не видывала роскошные ткани, тончайшее белье, множество небольших кувшинчиков самой разной формы.

– Что в этих кувшинах? – проглотив ставший в горле ком, спросила она.

– В этих ароматные масла, госпожа, здесь основы для притираний, служанки разотрут и смешают их перед тем, как ты пожелаешь их использовать. Здесь благовония, здесь мази для рук, здесь…

У Айне голова пошла кругом. Разве могла когда-нибудь мечтать о таком скромная девочка из Угарита?

– Это… все мое? – голос ее невольно дрогнул, и Райа взглянула на нее с недоумением.

– Конечно, твое госпожа, ты дочь царя и жена царя.

Айне спохватилась – еще не хватало ей выдать себя своим удивлением! Уже более твердо она, ткнув пальцем в нечто, похожее на огромную расписанную чашу с торчащими из нее стеблями, поинтересовалась:

– А это что?

– Ты будешь надевать это во время праздников, госпожа. Это головной убор второй царской супруги, – Райа вытащила заинтересовавший Айне предмет и повертела его, показывая его со всех сторон.

– В Египте часто бывают праздники?

Райа, улыбнулась, отчего на щеках ее выступили ямочки.

– Да, госпожа, народ Египта любит праздники. В Митанни, наверное, тоже.

Она вопросительно взглянула на Айне, но та пробурчала что-то невнятное и, отвернулась.

– Я устала, хочу отдохнуть, – сказала она.

Райа уложила ее на мягкую роскошную постель и вышла.

Очень скоро Айне привыкла к окружающей ее роскоши и к тому, что ей прислуживает множество служанок. Наложницы гарема взирали на нее, вторую супругу фараона, с некоторой робостью, но это не помешало им подружиться. Девушкам нравилось гулять в примыкавшем ко дворцу роскошном саду, где в тени финиковых пальм, сикомор и оливковых деревьев прятались крохотные беседки – там можно было поиграть и поболтать. Айне, боясь себя выдать, старалась говорить поменьше, да и по-египетски в первый год еще плохо понимала. Но слушала она подруг с интересом, хотя многое в их болтовне вызывало у нее недоумение.

– Гробницу моего отца расписывает сам художник Инхерхаа.

– Мой дядя пристроил к своей гробнице нишу для Ка и заказал у жрецов тексты из Книги Мертвых.

В Угарите люди хвастались друг перед другом нарядами и убранством своих домов, а не гробницами. О загробной жизни там говорили мало, хотя к мертвым относились с почтением, а семейный некрополь обычно устраивали под домом. Айне добросовестно пыталась понять, почему в Египте все иначе, но не могла. Возможно, обладай ее подруги знаниями жрецов, она почерпнула бы из их разговоров намного больше, но они были простыми девушками и всего лишь повторяли то, что слышали от других людей, не более образованных, чем они сами.

Спустя год, когда Айне достигла зрелости, ей по настойчивому требованию фараона пришлось взойти на ложе супруга. Это не оставило у нее никаких приятных воспоминаний, она тряслась от ужаса и плохо помнила, что с ней произошло. Спустя пару лет Айне вновь отвели к царевичу. На этот раз ей удалось хорошо разглядеть его вблизи, и она преисполнилась отвращения – низкоросл, сутул, лицо в прыщах. Больше он ее к себе не звал – фараон Аменхотеп Второй умер, новому фараону Тутмосу Четвертому напомнить о дочери митаннийского царя было некому.

Нельзя сказать, что равнодушие супруга сильно огорчало Айне, скорее, наоборот. Однако все изменила неожиданно возникшая дружба между ней и Туей, женой советника Юаа. Туя была образованной женщиной, дочерью жреца, и могла объяснить многое из того, что Айне казалось непонятным. Они гуляли по вымощенными расписными плитками дорожкам сада, и Туя говорила, а Айне слушала, чуть ли не разинув рот.

– Тому, кто приносит достойные приношения богам, жрецы переписывают заклинания Книги Мертвых и кладут свиток в саркофаг. Заклинания позволяют умершему не заблудиться в Дуате и защищают от злобных духов, стремящихся сбить его с правильного пути.

– А если умерший не умеет читать? – робко спросила Айне.

Луби в свое время обучил ее аккадской клинописи, но египетской иероглификой она еще не овладела и точно знала, что ее приятельницы из наложниц вообще не умеют читать и писать, как и многие египтяне. Однако Туя в ответ на ее вопрос лишь снисходительно улыбнулась.

– Это сделает за него его Ка.

О Ка Айне от приятельниц, конечно, слышала – кто же в Египте не знал о Ка! Ка, двойник человека, живет с ним при жизни и продолжает жить после смерти. Сны человек видит потому, что ночью Ка отделяется от тебя и путешествует по миру Для Ка нужно отвести место в гробнице, а еще лучше – сделать статую. Ка умершего нужно регулярно кормить и поить. Но никто никогда не говорил ей, что Ка неграмотного знает письменность.

– Значит, Ка человека знает и умеет больше, чем сам человек?

Вопрос был вполне логичный, и Туя одобрительно кивнула.

 – Ка умершего может дать мудрый совет. Знаешь ли ты, госпожа, сказание о Сатни Хемуасе?

– Нет.

Туя пересказала ей древнее сказание, имевшее очень мало отношения к заданному Айне вопросу, и закончила его словами:

– Видишь, госпожа, Ка Ахуры и ее сына явились в гробницу Неферка-Птаха, чтобы помешать Сатни забрать священную книгу Тота, но он не внял их советам. И беды посыпались на его голову.

– Да, вижу, – от долгого и путаного сказания у Айне в голове образовалась мешанина, но она все же попыталась уточнить, – но почему тогда Ка человека при жизни не защищает его от ошибок? Почему Ка ждет смерти своего хозяина, чтобы проявить мудрость?

– Уйти к Ка может только тот, кто божественно чист, госпожа. Чистота твоя – чистота богов, отошедших, чтобы не испытывать страданий. Мы страдаем оттого, что не достигли чистоты Ка.

Потеряв нить спора, Айне перестала задавать вопросы.

– Становится жарко, – сказала она, – посидим в беседке, я прикажу подать нам туда свежих фруктов.

Каждый день во время прогулки Туя просвещала Айне, и каждый день советник Юаа, выслушав рассказ жены о ее беседах со «второй супругой царской», задумчиво кивал.

– Похоже, девочка неглупа, – говорила Туя, – еще немного, и ее можно будет направить в нужном направлении.

– Начни с Хатшепсут, – посоветовал он.

Во время следующей прогулки по саду Туя, уведя Айне в отдаленную беседку, где их никто не мог подслушать, и начала рассказывать о великой женщине-фараоне – очень тихо, поскольку Тутмос Четвертый, как и его отец с дедом, Хатшепсут не жаловал.

Айне слушала с интересом – во время ежегодного Праздника Долины, когда фараон с семьей и свитой переправлялся на западный берег Хапи (Нил), она видела храм Хатшепсут, но о построившей его царице почти ничего не знала. К тому же, философские обсуждения «Текстов Пирамид» (религиозные тексты, написанные на стенах пирамид в Саккаре) и мифические повествования ее утомили, а рассказы о жизни богов наскучили, хотелось услышать что-нибудь более живое и интересное.

– Она была зачата богом Амоном, – говорила Туя, – только поэтому жрецы поддержали женщину и утвердили ее власть.

– Но ведь ее отец был фараон Тутмос, – не поняла Айне.

– Фараон и есть бог Амон. Амон вселился в него и зачал Хатшепсут. И все же ей пришлось выйти замуж за своего брата, сына ее отца от младшей жены, потому что Египет не желал находиться под властью женщины. Но вместе с мужем они царствовали недолго. После его смерти жрецы подтвердили ее божественную сущность и право на трон Египта – она была прямым потомком фараона Яхмоса, освободившего Египет от иноземцев, и великой царской супруги Яхмос-Нефертари. И, взяв правление в свои руки, Хатшепсут привела Египет к процветанию, доказав, что женщина может править не хуже мужчины.

– Женщина все может делать не хуже мужчины, – подтвердила Айне и собралась уже привести в пример свою мать, жрицу-врача Кулиту, но вовремя спохватилась, вспомнив, кто она.

– Женщина может править и вместе с мужем, – продолжала Туя, – взгляни на Великую царицу Нефертари. Ее изображение выбито рядом с изображением фараона, да будет он жив, здоров и могуч. Министры ловят каждое ее слово, жрецы согласуют с ней порядок проведения праздников в храме, а челядь раболепствует, испрашивая милости для своих сыновей. А ведь она даже не царского рода, ее отец был простым сановником.

Говоря это, она внимательно наблюдала за Айне, но та выслушала ее равнодушно и в ответ лишь пожала плечами.

– Фараон, пусть будет он жив здоров и могуч, ее любит, что поделаешь.

Еще Айне хотела добавить, что пусть уж фараон всю любовь, какая у него есть, отдает Нефертари, а ей его любви не нужно. Но вовремя спохватилась.

– Разве тебе самой не хочется той власти, какую имеет Нефертари? – удивилась Туя.

«Ой, только не это, – зябко поведя плечами, подумала Айне, вспомнив отвращение, какое испытала от близости с фараоном, – только не так»

Вслух она сказала:

– Мне и без этого хорошо, у меня все есть, зачем мне власть?

Туя ничем не выказала своего разочарования и решилась высказаться откровенно.

– У Нефертари нет детей, наследником трона является царевич Сиатум – до тех пор, пока у фараона, пусть будет он жив здоров и могуч, не родится сын. Сиатума не любят, он глуп, капризен и несносен, из него выйдет плохой правитель. Весь Египет с надеждой смотрит на тебя, госпожа.

Айне растерялась.

– Но что… что я могу сделать? Ведь для этого нужно…

Лицо ее невольно исказила гримаса отвращения, и Туя мгновенно все поняла.

– Госпожа, – ласково проговорила она, – это не так страшно, ты запомнила то, что произошло с тобой, когда ты была почти девочкой. Сейчас ты взрослая женщина. Поверь, многие женщины испытывают неприязнь к тому, что происходит на ложе между мужем и женой, но они выполняют свой долг и наполняют дом детьми. Родив Египту наследника, ты вознесешься над всеми, тебя будут благословлять и целовать следы твоих ног.

– Я… не знаю. Что я могу сделать? Ведь фараон даже не смотрит на меня.

Туя оживилась.

– Постарайся привлечь его внимание, госпожа. Третья царская супруга, маленькая царевна Ярет, еще мала для ложа. Она сестра фараона, пусть будет он жив здоров и могуч, он любит ее и часто заходит проведать, ему больше нравится проводить время в покоях Ярет, чем призывать ее к себе. Подружись с ней.

Айне сморщила нос.

– Я ее терпеть не могу!

– Пересиль себя. Навести ее, сделай ценный подарок. Когда фараон, да будет он жив здоров и могуч, зайдет к Ярет, ты должна быть там. Надень свое лучший наряд и лучшие украшения, краски на твое лицо должна наложить искуснейшая мастерица. Склонись перед фараоном, пусть будет он жив, здоров и могуч, обдай его ароматом своих благовоний, ослепи игрой глаз. Ты молода, госпожа, ты красива, фараон, пусть будет он жив, здоров и могуч, не сможет этого не заметить.

После долгих колебаний Айне решилась последовать совету подруги – отправившись к маленькой Ярет, подарила ей золотые серьги с лазуритом и отрез шелковой ткани. Та, обрадовавшись, долго вертелась перед зеркалом – примеряла серьги, прикладывала к себе ткань и болтала. Айне терпела, ожидая, когда малышка сообщит, наконец, о времени предстоящего визита брата-мужа, но ей удалось узнать лишь, что фараон должен явиться в ближайшие дни. И в течение всех этих дней Айне, облачившись в наряд из виссона, умастив себя благовониями и раскрасив лицо, с подарками навещала Ярет. За это время та получила от нее еще два серебряных браслета и красивую вазу.

Наконец усилия Айне увенчались успехом – фараон явился. Айне и Ярет, как требовал этикет, пали к его ногам. Приказав им подняться, он скользнул по Айне холодным взглядом и поинтересовался:

– Как твое имя, женщина?

– Я вторая супруга твоего величества, дочь царя Митанни, – ответила она, восхищенно улыбаясь и изо всех сил пытаясь придать лицу выражение восторга.

Это далось ей не без труда, поскольку фараон, на ее взгляд, стал еще отвратительней, чем прежде – так ссутулился, что даже шея вытянулась вперед и слегка подергивалась, а красные точки на лице слились в крупные шелушащиеся пятна. Помимо этого, от тела его исходил неприятный запах, смешанный с благовониями.

– Ты очень изменилась, дочь царя Митанни, – милостиво ответил он и дернул шеей.

Этим, собственно, его общение со второй царской супругой и ограничилось, поскольку Айне испросила разрешения удалиться, и он разрешил.

На следующий день, когда Айне, сидя с Туей в уединенной беседке, излагала подробности своей встречи с мужем, послышались легкие шаги, и в беседку вошла Великая царица Нефертари. Туя вскочила, склонившись в низком поклоне, но на Айне что-то нашло – она вдруг разозлилась и осталась сидеть. Холодно взглянув на Тую, Нефертари приказала:

– Покинь дворец, жена советника Юаа, я больше не хочу тебя здесь видеть, – подождав, пока побледневшая Туя, пятясь, выйдет из беседки, она повернулась к Айне, – почему ты не встаешь передо мной, вторая царская супруга?

Айне гордо вскинула голову и смерила Великую царицу презрительным взглядом.

– Я дочь царя, а ты всего лишь дочь простолюдина, я не буду вставать перед тобой.

– Вот как? – зловеще рассмеявшись, Нефертари опустилась в обитое кожей кресло и изящным движением оперлась на подлокотники. – Ты, наверное, решила, что можешь занять мое место в сердце фараона, да будет он жив, здоров и могуч. Так знай, этого тебе никогда не удастся, я до смерти останусь Великой царской супругой. Для меня в Долине Царей возведена гробница, наполненная неисчислимыми богатствами. Твоя гробница роскошью никогда не сравнится с моей.

– Ты бесплодна, как сухое дерево, – запальчиво крикнула Айне, – а я рожу сына фараону, пусть будет он жив, здоров и могуч, и моя гробница станет роскошней твой!

Губы Нефертари искривила странная усмешка, смысл которой был Айне непонятен.

– Никто не сможет изменить предначертанного. Очень скоро ты поймешь, дочь царя, что власть любви превыше всех званий и почестей, и радуйся, что я за твою дерзость не подвергла тебя более строгому наказанию.

По приказанию Великой супруги царской в тот же день у Айне отобрали все ее наряды и драгоценности. Из роскошных покоев ее переселили в самый дальний конец женского дома, оставив в услужении всего двух рабынь. Хорошо еще, позволили взять с собой маленький светильник – по ночам ей страшно было спать в темноте.

Теперь в распоряжении Айне была лишь спальня с примыкавшим к ней и отделенным пологом помещением для прислуги. Окон в спальне не было, имелось лишь круглое отверстие в крыше. Над такими обычно ставились повернутые под углом решетчатые заслонки – они не позволяли попадать в комнату прямым солнечным лучам, но пропускали боковые, защищая от жара, но давая свет. Отверстия же над спальней Айне заслонок не имели, и днем неумолимое египетское солнце раскаляло комнату так, что в ней невозможно было находиться. Приходилось спускаться в сад, но та его часть, куда она могла пройти, оказалась отгорожена от всего остального.

«Убежать бы отсюда, но как? – Айне уныло оглядывала десятиметровую стену, которой был обнесен дворец. – Ах, если бы я не совершили такой глупости, то была бы сейчас женой Луби, он никогда не вел бы себя так отвратительно, как фараон. Возможно, мы уже вернулись бы в Угарит, у нас были бы дети. Где сейчас Луби? Ищет ли меня или нашел себе другую жену?»

Иногда Луби снился ей душными ночами, и полусне она думала:

«Убегу во время праздника Мина, когда мы все во главе с фараоном направимся в Гепту (теперь Кифт, центр поклонения богу Мину) принести пожертвования богу плодородия. Или лучше во время Праздника Долины – когда ладьи со статуями Амона, Мут и Хонсу поплывут на другой берег, все будут следить за богами, до меня никому дела не будет. Спрыгну с ладьи, доберусь до берега и скроюсь среди крестьян»

План был фантастический, однако вселял в Айне надежду. Но только до тех пор, пока она не узнала, что по приказу Великой царицы ей запрещено принимать участие во всех праздничных процессиях.

 Глава шестая

Кладовая храма Амона

Хем Анкхиу пристально разглядывал стоявшего перед ним юношу. Лечение жреца Бекенмута принесло плоды – лицо Луби уже не отливало синеватой бледностью, и худоба не казалась ужасающей, хотя все же можно было заметить, что он недавно перенес тяжелую болезнь.

– Садись, Луби из Угарита. Не сильно ли утомило тебя путешествие из Хекапта в Уасет-нет-Амон?

– Благодарю, господин, – Луби опустился в плетеное кресло, – путешествие оказалось легким, гребцам почти нечего было делать – дул ветер с севера, и наша лодка поднялась по реке под прямым парусом.

– Я пригласил тебя сюда, чтобы порадовать: то, что ты называешь Птицей, со всеми предосторожностями доставлено в Уасет-нет Амон и находится в мастерской храма.

Луби насторожился.

– Господин, я действительно когда-то мастерил разные безделушки, но давно бросил этим заниматься.

Хем Анкхиу покачал головой.

– Мне многое о тебе известно, Луби из Угарита. Я знаю, что ты с юных мечтал подняться в воздух, и тебе это удалось. Знаю, что твоя Птица так напугала хеттских воинов, что они, бросив оружие, бежали с Аласии.  Знаю, что ты вынес юного царевича Кушме из рушившегося замка. Поэтому не пытайся обмануть меня и, главное, не обманывай самого себя – человек не может бросить то, чем живет.

Луби замер, закрыв глаза и боясь, что невыносимая боль вновь пронзит его душу, но ощутил лишь тихую грусть. Хем Анкхиу терпеливо ждал, пока он заговорит.

– Я не знаю, чего ты хочешь от меня, господин.

– Чтобы ты поднялся в воздух над Уасет-нет-Амон. Я хочу, чтобы Египет первым увидел чудо, которое может сотворить человек, если ему покровительствуют боги.

Луби печально покачал головой.

– Это невозможно, господин.

– Почему же? Племянник купца Паири, который помогал тебе в твоей работе, говорит, что Птица почти цела.

– Я не прикасался к ней с того дня, как… Я больше не хочу ее видеть.

Голос его звучал глухо, лицо побледнело. Хем Анкхиу покачал головой.

– Ты еще не совсем здоров, Луби. Подумай о том, чего ты добился своим трудом. Ты сумел оторваться от земли. Возможно, никому и никогда больше этого не удастся.

– А кому это нужно? – с горечью возразил Луби. – Разве те, кто ходят по земле и не рвутся в небо, менее счастливы, чем я? Нет, я не хочу больше испытывать судьбу. Да и вряд ли мне удастся исправить поломки, даже, если бы я захотел, – все мои инструменты остались на Аласии.

– Какие инструменты тебе нужны? В мастерских храма есть все, что может тебе понадобиться.

– Вряд ли.

Улыбнувшись, Хем Анкхиу поднялся.

– Следуй за мной, Луби из Угарита.

***

Каждый уголок огромного зала был ярко освещен, благодаря удачно сконструированным окнам, выходившим на крышу. Оглядевшись, Луби увидел тянувшиеся вдоль стен каменные полки и понял, что находится в храмовой кладовой. Отражая свет, тускло мерцали массивные слитки золота, серебра и меди, переливались яркими цветами драгоценные камни, темнели уложенные в ряды рулоны тканей.

Хем Анкхиу подвел Луби к одной из полок в глубине зала – здесь находились всевозможные инструменты. Заостренные каменные топоры, ножи из аласийской твердой бронзы, а это… Луби ахнул, дотронувшись до одного из ножей с деревянной ручкой.

– Ножи из небесного камня!

– Да, вот эти, – спокойно кивнул жрец, с удовольствием наблюдая за тем, как у Луби загорелись глаза, – а вот те, что на соседней полке, присланы в подарок царем хеттов. Хетты уже давно научились извлекать из руды и обрабатывать металл, который называют «железом», но до сих пор не оценили его по достоинству. Они изготавливают из него лишь мелкие изделия и безделушки.

– Глупцы! – прошептал Луби. – Этот металл мог бы перевернуть мир.

– Да, – согласился Хем Анкхиу, – так что ты скажешь теперь, когда все это к твоим услугам? Мне известно, что для работы ты используешь древесину аласийского кедра и виссон. Здесь, – он обвел руками кладовую, – ты сможешь взять необходимое.

Луби заколебался.

– Я еще не видел Птицу, господин, не знаю, в каком она состоянии.

– Ты в любой момент можешь ее осмотреть и начать работу. Твои помощники будут работать с тобой.

– Но Хеви должен сопровождать своего дядю на север.

– Он останется здесь, пока работа не будет закончена. А если пожелаешь, я пришлю тебе в помощь еще и других мастеров.

Такая настойчивость жреца пугала, но после осмотра храмовой кладовой Луби охватило столь сильное желание начать работу, что он почти сдался.

– Господин, все мои чертежи и формулы пропали. Я помню все, но мне понадобится время, чтобы их восстановить. И глиняные дощечки, разумеется.

Хем Анкхиу искренне удивился:

– Ты, конечно, получишь глиняные дощечки, но разве не удобней делать большие чертежи на папирусе?

Луби даже ахнул:

– На папирусе! О чем ты говоришь, господин, ты знаешь, сколько бесценного папируса мне понадобится?

Жрец тихо засмеялся.

– Разве ты не видел лодок из папируса, когда поднимался вверх по реке? В Египте папирус гораздо дешевле, чем в других странах. Что ж, идем в мастерскую к твоей Птице.

Оставив Луби с друзьями возиться в мастерской, Хем Анкхиу направился к верховному жрецу Аменемхету. Тот встретил его нетерпеливым вопросом:

– Ну, что?

Хем Анкхиу пожал плечами.

– Он еще слаб после болезни, долго колебался, но после того, как я отвел его в кладовую, его глаза зажглись огнем. Время есть, надеюсь, к нужному моменту он работу закончит. Я отвел ему и его рабу дом рядом с мастерской храма.

Аменемхет кивнул, настроение у него было отвратительное – утром фараон открыто говорил о намерении сделать Хекапт главным городом Египта и обсуждал строительство нового дворца возле Гизы.

– Как дела у Сентней?

– Она продолжает делать свое дело. У Великой царицы все чаще появляются боли в груди и спине.

– Долго, слишком долго, – пробормотал верховный жрец.

– Быстрей нельзя, Открыватель небесных врат.

– Хорошо, иди.

Праздник Мина

Как ни увлечен был Луби работой над Птицей, его не оставляло желание узнать о судьбе Айне. Он осторожно расспрашивал всех, с кем ему доводилось беседовать, но ни жрецы, ни миряне, несущие дары Амону, ничего не слышали о дочери митаннийского царя, ставшей теперь супругой фараона.

Лишь один наблюдательный Инду, довольно быстро научившийся понимать египетскую речь, приметил интерес своего господина к дочери митаннийского царя. Он не мог объяснить, причину этого, но хорошо помнил разговор Луби с Кирту, в котором упоминалась дочь царя Митанни. Говорили они по-аккадски – Кирту основательно подзабыл родной хурритский, – поэтому Инду не составило труда их понять. И однажды он робко сказал Луби:

– Господин, ты так сильно занят Птицей, что не замечаешь: в Египте жизнь устроена не так, как на Аласии. То, что происходит в царском дворце, отгорожено от взора простых людей высокой стеной. Но бывает время, когда цари и боги встречаются с народом, и могут лицезреть друг друга. Это праздники. Во время праздника ты увидишь любого члена царской семьи.

Луби бросил на него проницательный взгляд, но ничего не ответил. К началу сезона Шему (сезон низкой воды в Ниле, во время правления Тутмоса Четвертого длился с марта по июль) заново собранная Птица впервые поднялась в воздух – ночью, чтобы не привлекать постороннего внимания. Рабу, которого Хем Анкхиу регулярно присылал узнать, как продвигается работа, Луби велел:

– Иди и передай своему господину, что работа закончена.

Жрец немедленно явился в мастерскую и впился взглядом в стоявшее на высокой каменной плите сооружение. Даже у него, повидавшего и узнавшего в жизни столько, что хватило бы на десяток мудрецов, дрогнул голос, когда он сказал:

– Покажи, я хочу убедиться в этом своими глазами.

Выглянув в окно, Луби покачал головой:

– Сейчас нельзя, господин, ближе к ночи. На Аласии при долгом пребывании на полуденном солнце виссон начинал разрушаться, и Птица теряла управление. Я не могу объяснить, почему это происходит с виссоном, и должен выяснить в какое время дня здесь, в Уасет-нет-Амон, солнце безопасно для ткани. Ведь здесь намного жарче, чем на Аласии, и даже жарче, чем в Хекапте. В прошлый раз я взлетал ночью.

– Хорошо, я вернусь сюда ночью.

Верховный жрец Аменемхет, невидимый остальным, тоже наблюдал за полетом из потайной комнаты. Взошла луна, и в свете ее ему хорошо было видно, как Птица, управляемая Луби, поднялась над храмом, описала в воздухе два круга и опустилась там же, откуда взмыла в воздух.

Спустя два дня Хеви сообщил:

– Мне разрешено уехать, потому что работа закончена. Скоро мы с дядей покинем Уасет-нет-Амон и отправимся в пустыню Вади-Хаммамат.

– В пустыню Вади-Хаммамат! – воскликнул пораженный Луби. – Но разве господин Паири не собирался везти товар на север?

– Верховный жрец велел нам отправиться в страну Пунт за черным деревом, слоновой костью и миррой для храма Амона. Рабы перетащат два наших корабля и груз через пустыню по засохшему руслу реки Вади к Зеленому морю. Там находится порт Джаау, его основал еще фараон Ментухотеп. Долгое время он был заброшен, но царица Хатшепсут, отправляя корабли в страну Пунт, велела отстроить порт заново. Из Джаау наши корабли направятся на юг в страну Пунт.

– Значит, мы расстанемся надолго, – печально проговорил Луби, – путь в страну Пунт, как я слышал, не близок. Как скоро вы нас покинете?

– Мы принесем дары Мину, богу плодородия и покровителю пустынь, в день его праздника и двинемся в путь. Дядя говорит, медлить нельзя, нужно успеть к сезону, когда в Зеленом море дуют ветра с севера. Тогда мы легко и быстро доберемся до страны Пунт под парусом. Обратный путь будет намного дольше и трудней. Ты прав, увидимся мы нескоро, и у меня к тебе просьба: дай мне хоть раз самому взлететь на Птице.

Луби тяжело вздохнул и покачал головой.

– Нет, Хеви, не проси. Не могу тебе этого позволить, потому что боюсь за тебя. Чтобы управлять Птицей нужен навык. Ты знаешь, мы использовали инструменты из храмовой кладовой, поэтому я сумел кое-что изменить и улучшить. Теперь Птица может подняться гораздо выше, и тебе придется плохо, если ты упадешь с такой высоты. Когда ты вернешься, я сделаю еще одну Птицу – специально для тебя. И ты будешь учиться на ней летать. Не обижайся.

И все же Хеви немного обиделся, Луби почувствовал это по прохладному тону, каким говорил с ним друг. Но теперь ему было не до того – близился праздник Мина, во время которого он надеялся увидеть вторую царскую жену и убедиться, что это и есть Айне. И мучился сомнениями: вдруг она так изменилась, что ее невозможно узнать? Когда они расстались, ей еще не было двенадцати, с тех пор прошло более пяти лет.

***

К большому неудовольствию верховного жреца Аменемхета в день праздника Мина, в Уасет-нет-Амон прибыли Птахмос, жрец бога Птаха из Хекапта, и Сенефер, верховный жрец Ра в Иуну. Они были любезно приняты фараоном, и их ладьи находились рядом с ладьями фараона и его семьи, когда те двинулись вниз по реке к Гепту, находившемуся под покровительством бога Мина.

На берегу к их прибытию уже подготовили белого быка с короной на голове – его повели во главе двинувшейся к храму процессии. Фараон вошел в святилище, возложил дары и возжег благовония. После этого статую Мина, древнейшего бога плодородия, вынесли из святилища двадцать два жреца и установили на пьедестал, символизирующий первохолм, с которого началось творение мира. В одной руке Мин держал высоко поднятую плеть, в другой – свой член, символизируя мастурбацию и извержение семени, из которого им сотворен был мир.

По берегу с музыкой и пением двигалась процессия – несли короба с листьями салата латука, ибо мутный густой сок его, напоминал семенную жидкость. Звучал старинный гимн:

 «Я сам себя оплодотворил для вас, я исторг вас из себя»

Луби, находившийся в толпе, видел, как Хеви и купец Паири в числе прочих поднесли дары Мину. Он напряженно всматривался в сопровождавших фараона женщин, но, как ни старался, Айне среди них не увидел. Согласно древнему ритуалу плодородия фараон срезал золотым серпом первый сноп и возложил его к пьедесталу, затем, взяв в руки мотыгу, стал символически обрабатывать землю. Пение стало еще громче и торжественней:

 «Он – плодотворная влага, производящая растения, и злаки произрастают, исходя из его тела»

Инду по разочарованному лицу своего хозяина понял, что тот так и не увидел ту, которую искал.

– Господин, – робко предложил он, – может, подойдем поближе?

Они затесались в веселившуюся толпу и пробрались почти к самому храму. И Луби теперь уже точно убедился, что среди сопровождавших фараона женщин Айне нет. Не могла она так измениться, чтобы он ее не узнал!

«Неужели она умерла? Или ее убили?»

– Пойдем, я хочу уйти отсюда, – угрюмо сказал он Инду.

Выбравшись из толпы, они попытались найти на берегу свою лодку, но не смогли – кто-то ее украл. Пришлось добираться в Уасет-нет-Амон пешком по берегу, а расстояние было немалое.

Когда солнце клонилось к закату, их обогнал кортеж возвращавшейся домой придворной знати. Гребцы усиленно гребли против течения, впереди бок о бок двигались украшенные венками ладьи фараона и Великой царицы. Нефертари, в последнее время плохо себя чувствующая, утомленно закрыла глаза и провалилась в забытье. Сидевшая у ее ног Сентней немедленно намочила платок эссенцией из флакона и протерла ей виски. Очнувшись, царица поморщилась:

– Убери, тошно от запаха.

– Ах, госпожа, – вкрадчиво промурлыкала Сентней, – недаром тебе тошно, наверное, мольбы наши исполнились, и великий Мин подарит тебе сына.

Нефертари раздраженно поморщилась.

– Не говори глупости, а то опять велю тебя высечь. Убери прочь эту тряпку, я и без того задыхаюсь. Лучше возьми опахало отогнать мошек. Спой или расскажи что-нибудь.

Сентней улыбнулась про себя – лучше нее никто не знал, отчего ее госпоже тошно, отчего она болезненно морщится, потирая то один бок, то другой, отчего плохо спит ночами. Именно она, Сентней, вчера вечером, процеживая вино, в очередной раз незаметно подбросила в него полученный от Хем Анкхиу яд. Обмахивая госпожу широким опахалом из перьев страуса c ручкой из слоновой кости с золотом, она певуче рассказывала древнее сказание:

– Однажды в старые времена явился бог Мин в одну деревню и сказал, что царь той земли призывает всех мужчин на войну. И все мужчины ушли, и воевали много лет, и разбили всех врагов, а когда вернулись, оказалось, что жены их беременны и на сносях. И родили все женщины сыновей в один день, и были все сыновья на одно лицо. Ибо великий бог Мин, чья плодовитость неисчерпаема, зачал их, дабы вознаградить воинов за верное служение своему царю. Вот, госпожа, какие чудеса способен сотворить бог Мин, а ты сомневаешься в его силе!

Нефертари ее не слушала – боль в груди и спине, которая не давала ей спать ночью и не отпускала весь день, теперь утихла, под монотонный голос Сентней она задремала и очнулась от резкого толчка – о борт ее ладьи стукнулась ладья фараона, которому захотелось с ней поговорить. Еще не до конца придя в себя, Нефертари повернула голову и, встретившись взглядом с царственным супругом, поняла, что он хочет говорить о своем очередном сновидении – глаза его были затуманены.

– Нынче во сне мне опять являлся Хармахис, – глухо проговорил он, – и советовал, чтобы уберечь себя от врагов, постоянно черпать силы у погребенных рядом с ним в Гизе фараонов Хуфу (Хеопса) и Менкаура, приблизившись к ним. Я говорил с Птахмосом. Он утверждает, что великий Хармахис подает мне знак.

– Знак того, что главный город должен вернуться в Хекапт, – радостно воскликнула Нефертари, – так ты решил, господин, владыка наш?

– Почти. Очень скоро, в день Праздника Долины, я посещу гробницы моих предков и тогда буду знать точно.

Сентней, скорчившись в ладье у ног госпожи, не пропустила ни слова. Придя к Хем Анкхиу за очередной порцией яда, она, как всегда, сообщила ему, о чем ее госпожа говорила с царственным супругом. И он, как всегда, одарил ее золотыми и серебряными украшениями. А после ее ухода немедленно поспешил к верховном жрецу Аменемхету.

Хеб нефер эн инет (Прекрасный Праздник Долины)

 Первое новолуние второго месяца сезона Шему ознаменовало начало Прекрасного Праздника Долины, когда бог Амон, покинув священный наос, вместе с супругой Мут и их сыном Хонсу отправляется на западный берег Нила, чтобы навестить храмы миллионов лет (мемориальные храмы) и подтвердить непрерывность существования, связывающего земную жизнь с загробной.

С раннего утра на восточном берегу Нила возле храма Амона толпились нарядно одетые люди с букетами и гирляндами цветов. Лодок, больших и маленьких, на реке было столько, что они бортами касались друг друга – весь Уасет-нет-Амон собрался, чтобы увидеть праздничную процессию.  И вот открылись тяжелые бронзовые ворота храма, жрецы в белых одеяниях между двумя рядами сфинксов последовали к пристани, где стояла обитая золотом священная ладья Амона – Усерхет. За ними двигались жрецы-уабы в масках соколов и шакалов, изображавшие духов древнейших египетских городов Нехена и Пе. Шедшие впереди тащили на плечах барку со статуей Амона, за ними несли статуи Мут и Хонсу. Верховный жрец Аменемхет в окружении «духов» встречал богов на пристани. Пока барку с Амоном грузили на в священную ладью Усерхет, он думал:

«Сегодня фараон примет решение. От него зависит судьба Уасет-нет-Амон, его процветание и гибель»

Фараон по обычаю встретил процессию на западном берегу и пригласил золотого Амона с Мут и Хонсу посетить храмы миллионов лет. И Амон начал свой путь, нанося визиты в храмы богов и покойных фараонов. Его сопровождали певцы, акробаты и музыканты, жрицы плясали, встряхивая свои систры (гремушки) и звеня ожерельями менат, а жители города, успевшие перебраться на западный берег на лодках, приветствовали процессию радостными криками, дарили артистам цветы и угощали их сладостями.

Процессия закончила свой путь у храма Аменхотепа Первого – Амон скрылся в храме, где должен был провести ночь, чтобы наутро с новыми силами продолжить свой путь. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, но это никого не смущало – люди собирались провести ночь с усопшими предками, для которых они приготовили дары и угощения.

«Сразу после праздника я объявлю о своем решении, – думал фараон, – мудрый Птахмос, жрец бога Птаха, был прав: жрецы Амона присвоили себе несметные богатства, и это может стать опасно для власти фараона. Недаром убитый заговорщиками великий фараон Аменемхет завещал сыну: «Да не будет сердце твое полно братьями, не знай друзей и не приближайся к ним один…» Мой брат Аменемхет – верховный жрец Амона. Мой племянник Сиатум – мой наследник. Да, я решил, и так будет…»

Многоголосый стон оборвал нить его мысли. Взгляд фараона в недоумении метнулся в сторону толпы, а потом обратился ввысь. По небу в лучах заходящего солнца с востока на запад плыл Амон-Ра. Над ним распростерлись излучающие сияние крылья, тело его обвивали две блестящие змеи, головы которых украшали сверкающие короны. Красная, дешрет, символ Нижнего Египта, и белая, хеджет, символ Верхнего Египта. И внезапно в небо вознесся гимн, восславляющий великого бога:

«Хвала тебе, Амон, ты – Ра единый,

Мы превозносим твой бессмертный дух»

Люди на земле в экстазе вздымали руки к небу, падали на землю, исступленно молились и стонали. Солнце скрылось за горизонтом, с ним исчез и плывущий в небе Амон.

Ночь новолуния

Полет Амона погрузил фараона в состояние полной отрешенности. Он призвал к себе верховного жреца Аменемхета и сообщил, что не станет проводить ночь в Долине Царей, а вернется в свой дворец на восточном берегу.

– Но ты, верховный жрец, останешься здесь, и пусть завтра праздник продолжается, как обычно, – добавил он.

Аменемхет поклонился, а когда фараон отбыл, вызвал к себе Хем Анкхиу. Тот выслушал его и тоже заторопился на восточный берег. Очень скоро Луби в полном недоумении слушал то, что говорит ему жрец.

– Не понимаю, господин, – сказал он, когда Хем Анкхиу закончил, – ты просил меня пролететь в лучах заходящего солнца, чтобы украсить процессию, но для чего мне сейчас лететь мимо дворца? Тем более, что в небе нет луны, никто меня не увидит.

– Ночью в покоях и на балконе фараона, пусть будет он жив, здоров и могуч, всегда горят светильники, чтобы отогнать злых духов. Их свет упадет на твои крылья и змей, нарисованных на твоем теле. Ты их, кстати, еще даже не смыл. Ты будешь лететь низко, промчишься с запада на восток и, как обычно, вернешься в храм.

– Но я не понимаю смысла этого, – упорствовал Луби, – а змей я не смыл, потому что мой раб еще не успел приготовить раствор эссенции.

Хем Анкхиу даже зубами скрипнул от досады.

– Ты должен так сделать, – медленно проговорил он, – это… приказ фараона, пусть будет он жив, здоров и могуч. Ты пролетишь с запада на восток мимо его балкона, понял? Фараон, да будет он жив, здоров и могуч, хочет тебя увидеть. Но не перепутай, его покои находят справа, а слева женский дом. Обратно полетишь мимо женского дома.

Какое-то время Луби задумчиво на него смотрел – разумеется он заметил легкую запинку, – потом кивнул:

– Хорошо, господин.

***

В темноте Тутмос Четвертый спать не мог. Его покои окружены были изображениями духов-защитников, но он помнил изречение все того же убиенного фараона Аменемхета Первого:

«Нет силы у только что пробудившегося от сна»

Поэтому с наступлением сумерек везде в его покоях зажигали светильники, и они горели до рассвета. Очнувшись после посетившего его сновидения, фараон видел освещенное изножье кровати с изображениями духов-защитников, видел на стене слева прекрасно написанную художником с Кафтора сцену битвы Ра с несущим зло змеем Апопом и начертанное под ней заклинание:

«Его Величество Государь, да будет он жив, здоров и могуч, торжествует над врагами своими»

В ночь новолуния после полета Амона над Долиной Царей фараон не спал совсем. Он вышел на балкон и обратил молящий взор в небо, губы его шептали:

– Пусть великие боги подскажут мне, могу ли я оставить Уасет-нет-Амон ради Хекапта или должен ежедневно видеть победу Ра над змеем Апопом здесь, в городе Амона?

И внезапно что-то мелькнуло в воздухе, фараон поднял светильник и увидел сверкнувшее крыло огромной птицы. Нет, не птицы – бога. Мелькнуло тело, обвитое змеями, и короны – символ власти царей Египта. Бог двигался к востоку, откуда после победы над силами зла должно было явиться дневное светило. Воздев руки к небесам, фараон выронил светильник, а потом силы оставили его, и он, потеряв сознание, рухнул на ковер.

***

Вместо того, чтобы вернуться в храм, Луби развернул Птицу и мягко посадил ее на крышу дворца, потом, высвободив ноги, встал на твердую поверхность. Ощупав выступающие полукруглые предметы, он догадался, что это полуоткрытые решетчатые заслонки выходящих на крышу окон – как везде в богатых домах и храмах Египта, они пропускали свет, но защищали помещения от несущих жар прямых солнечных лучей. Заслонки располагались в ряд вдоль всей женской половины дворца, и Луби двинулся вдоль этого ряда, стараясь ступать бесшумно, добрался до самого конца, и увидел, что последнее окно заслонки не имеет и слабо светится.

Наклонившись, он заглянул вниз – в углу тускло мерцал небольшой светильник, на кровати, подложив под щеку локоть, спала девушка. Всего миг Луби колебался, а потом протиснулся в узкое отверстие, держась за его края, повис на руках и мягко спрыгнул вниз.

Девушка на кровати зашевелилась – стук от прыжка нарушил ее сон. Луби застыл на месте, надеясь, что она вновь заснет. Однако взгляд девушки постепенно прояснился, она села на кровати и, протянув к нему руки, спокойно сказала:

– Луби.

– Айне! – он опустился на колени перед кроватью, стиснул ее руки, прижал к лицу ладони. – Ты меня узнала,

– Подожди, – она высвободила руки, потерла глаза, помотала головой и с силой потянула себя за волосы, – так это правда ты, Луби? Ты мне не снишься? Ты не исчезнешь?

– Я здесь, я с тобой. Ты так выросла, изменилась. Айне, почему ты здесь, почему твоя мать госпожа Кулита не привела тебя на корабль, как мы договорились? Я ждал тебя.

Горько плача и всхлипывая, Айне лихорадочно соображала, что ей ответить.

– Я… мы шли в гавань, но нас схватили люди жреца Ибирану. Он велел мне надеть наряд царевны Мутемвии. Меня привезли сюда. Царица Нефертари меня возненавидела, потому что я дочь царя, а она дочь простого чиновника. Она велела отобрать у меня все наряды и украшения и поселила в самой плохой комнате женского дома. Я все время видела тебя во сне, ждала, что ты меня спасешь, а ты не приходил, не приходил!

– Тихо, Айне, дорогая моя, я ведь пришел, я здесь.

Слегка отстранившись, Айне внимательно его оглядела.

– Но как ты сюда попал? И почему у тебя все тело разукрашено этими блестящими полосами? Какие страшные змеиные головы!

– Они смоются раствором эссенции, – Луби улыбнулся, – помнишь мою Птицу? Ты тогда обиделась, что я взял виссон из сундуков моей матери, помнишь? Так вот, я сумел ее сделать. Птицу. Я прилетел на ней.

Айне ахнула.

– Ах Луби, видно, тебе и впрямь покровительствуют боги. Луби, Луби! Я не могу без тебя жить, я хочу всегда быть с тобой.

Обхватив его за шею, она прижалась к нему всем телом, горько плакала и еще долго жаловалась на все лишения, которые ей приходилось терпеть из-за злобной Великой царицы Нефертари. Утешая ее, он чувствовал, как в нем пробуждается желание.

– Айне, подожди, я…

Айне мгновенно поняла, но не отстранилась, а прижалась еще крепче.

– Иди ко мне, ведь я твоя жена.

Они упали на кровать, сплетясь в тесном объятии и забыв обо всем на свете, и любили друг друга снова и снова. Внезапно пронзительный вопль разорвал тишину – это одна из разбуженных шумом рабынь откинула полог, разделяющий спальню Айне и комнату прислуги. Она и выглядывавшая из-за ее спины вторая девушка в ужасе застыли при виде открывшейся им картины, а потом пали вниз лицом с криком:

– Великий Амон!

Луби растерялся, но Айне немедленно сообразила, в чем дело – в тусклом мерцании ночного светильника змеи, обвивающие тело Луби, и короны на их головах выглядели впечатляюще, – и торжественно произнесла:

– Этой ночью великий Амон-Ра возлег на мое ложе. Если вы не желаете, чтобы свет, им излучаемый, сжег ваши глаза, закройте их, убирайтесь отсюда, лежите и не двигайтесь, пока я не позову. Иначе слепые и никому не нужные, вы будете изгнаны из дворца и оправитесь просить милостыню, но никто не дает еды тем, кто разгневал Амона, и вы умрете с голоду.

Получив столь ободряющее наставление, бедняжки послушно закрыли лица руками и чуть ли не ползком покинули спальню, а Айне опустила полог и вернулась к Луби.

– Я не хочу оставлять тебя здесь, – угрюмо сказал он, – моя Птица вынесет из дворца нас обоих.

– Куда мы пойдем, когда ты вынесешь меня отсюда?

– Я где-нибудь тебя спрячу и постараюсь достать лодку. Мой раб Инду нам поможет, он верен мне. Мы спустимся вниз по течению, доберемся до Саиса. Там твой брат Кирту.

– Кирту? Ты его видел?

– Видел, он тревожится о тебе. Он поможет нам примкнуть к какому-нибудь каравану. Или даже вместе с нами вернется в Угарит. Госпожа Кулита будет счастлива. Но сейчас главное – унести тебя, спрятать и достать лодку.

– Где ты хочешь меня спрятать?

Луби растерялся.

– Я… не знаю пока.

 – Тогда лучше мне пока остаться здесь, – рассудительно заметила Айне, – найди, где меня спрятать, достань лодку и узнай, какие караваны последуют вниз по реке. Сейчас сезон Шему, после него начнется сезон Ахет (сезон разлива Нила), вниз по реке последует множество караванов. Мы спустимся на лодке к Гепту и там присоединимся к какому-нибудь из них. Да, еще найди платье, в какое я переоденусь. И когда все сделаешь, возвращайся за мной.

– Ты права, – признал он, – чтобы все подготовить, потребуется время, я об этом не подумал. Ты стала такой… такой умной и взрослой, Айне, – в голосе его слышалось восхищение, – так здраво рассуждаешь! Но как же ты останешься здесь? Сможешь ли ты выдержать?

Она вздохнула.

– Мне было очень плохо, Луби. Если бы мне не запретили посещать праздники, я прыгнула бы в кишащие крокодилами воды Хапи (египетское название Нила), чтобы бежать.  Но теперь я буду знать, что ты придешь, и выдержу все, что угодно.

– А эти девушки, – Луби кивнул в сторону полога, за которым притаились смертельно напуганные рабыни, – они ведь слышали наш разговор и могут донести.

– Они? – Айне насмешливо фыркнула. – Мы говорим по-хурритски, а в Египте наш язык понимают только купцы, которые торгуют с Митанни и Угаритом. Туя, жена советника Юаа, говорит, все дела с другими государствами египтяне ведут на аккадском, а соседние народы презирают и не считают нужным знать их языки. Так как же нас могли понять эти глупые рабыни? Они считают тебя богом и сейчас вздохнуть боятся от страха. Не тревожься, иди ко мне, – она обхватила его за шею и притянула к себе.

 Когда кусочек неба над спальней Айне стал светлеть, Луби со вздохом поднялся.

– Мне пора, скоро взойдет солнце. Я вернусь за тобой в первое полнолуние после начала разлива.

– Я буду ждать, – она смотрела на него полными любви глазами.

Он выбрался на крышу тем же путем, каким попал внутрь. В лучах восходящего солнца Птица взмыла ввысь, и все, кто видел ее, вздымали руки к небу, благодаря великого Амона за милость, которую он оказал простым смертным, явившись перед их взором.

На следующий день фараон Тутмос Четвертый сказал Великой царице:

– Уасет-нет-Амон останется главным городом Верхнего и Нижнего Египта. Великий Амон, дважды явившись мне, ясно выразил свою волю.

Нефертари печально вздохнула и опустила глаза.

***

Луби поручил Инду найти лодку. Она должна была быть добротной, хорошо сколоченной – им, возможно, придется проплыть немалое расстояние прежде, чем появится возможность примкнуть к каравану. И достаточно вместительной, чтобы в ней можно было разместиться троим вместе с разобранной Птицей – оставлять свое детище жрецам Луби не собирался.

– Господин, кто тот третий, с кем ты хочешь бежать отсюда? – спросил юный раб.

– Женщина, – коротко ответил Луби.

– Никто не должен знать?

– Нет. Мы уедем тайно от жрецов Амона. Нужно успеть все сделать до наступления первого полнолуния после начала разлива.

***

И настало время, когда перед восходом на горизонте взошла долго прятавшаяся звезда Сотис (Сириус), предвещая выход великого Хапи из берегов. Однако планам Луби не суждено было сбыться, и причина тому была чисто житейская. Однажды, проснувшись утром, Айне почувствовала прилив тошноты. Пока ее рвало, рабыни, державшие перед ней таз, смотрели на нее с трепетом и благоговением.

– Госпожа, – обтирая ей лицо, сказала одна из них, – великий Амон оплодотворил тебя семенем фараона, да будет он жив, здоров и могуч.

Айне в недоумении захлопала глазами, а вторая девушка воздела к небу руки.

– Бог Амон возлег на ложе моей госпожи, – раскачиваясь, причитала она, – от тела его исходило столь сильное сияние, что глаза простых смертных едва не ослепли. Великий бог дал нашей госпоже дитя на радость всему народу Египта.

Весть разнеслась по дворцу быстрее молнии. В словах рабынь никто не сомневался, ибо не только они – многие на заре второго дня Праздника Долины видели летящую в небе Птицу. Фараон, как и остальные, был потрясен новостью, которую узнал от явившейся к нему царицы-матери Тиаа.

– Сын мой, – обратилась она к нему, поскольку наедине друг с другом они не соблюдали общепринятый этикет общения, – давно я не чувствовала себя столь счастливой, я готова плакать от радости.

– Что случилось, дорогая мать?

– Я только что узнала, что дочь царя Митанни, с которой ты возлег в ночь новолуния в облике великого Амона, понесла, и скоро семя бога даст свой плод на радость всему Египту.

Фараон пришел в замешательство.

– В ночь новолуния! – растерянно пробормотал он. – Да, в ночь новолуния я видел летящего в небе Амона. И так велик был мой восторг при виде небесного отца моего, что я лишился чувств и очнулся лишь под утро.

– В ту ночь ты в облике Амона, явился ко второй царской супруге, дочери царя Митанни. Тебя видели рабыни, едва не ослепшие от исходившего от тебя сияния. Они пали ниц и не шевелились, пока ты не покинул покои своей жены. И стражники замка видели, как Амон направился на восток и взошел на небосклоне солнечным диском. Сын мой, я желала бы увидеть вторую царскую супругу, но никто во дворце не может объяснить, где ее покои. Скажи мне, где ее найти.

– Где ее найти? Но откуда же я могу знать?

– Как? – Тиаа смотрела на сына с недоумением. – Ты ведь посетил ее в ее покоях.

Фараон раздраженно пожал плечами.

– Не помню, я ведь сказал, что был в забытье.

С большими трудностями царице Тиаа удалось отыскать во дворце вторую царскую супругу. Когда она вошла к ней, Айне лежала на кровати – у нее слегка кружилась голова. Тиаа движением руки остановила девушку, когда та хотела вскочить.

– Оставайся на месте, дочь моя, тебе сейчас особенно нужен отдых, – она опустилась на поданный ей рабыней стул и огляделась, – о Хатор, богиня неба! О Бастет, защитница беременных! Почему ты живешь здесь?!

Айне хотела было пожаловаться на Нефертари, но потом благоразумно решила, что для этого еще не пришло время.

– Меня приучали к скромности, великая царица, – слабым голосом ответила она.

– Я велю немедленно отвести тебе другие покои! А пока слуги готовят их, расскажи мне обо всем, что произошло с тобой в ночь новолуния.

Айне пришлось призвать на помощь всю свою фантазию. Говорила она томным голосом, но случившееся в ночь новолуния описала живо и красочно, хотя абсолютно неправдоподобно. Лицо царицы, млевшее от благоговения и восторга во время этого рассказа, напомнило Айне лица рабынь, державших тазик, куда ее рвало. Вдохновленная вниманием царской матери, она сочиняла все новые и новые подробности, заявила даже, будто неземная красота явившегося к ней фараона, да будет он жив, здоров и могуч, затмевала солнце. После этого, правда, она опасливо покосилась на царицу – как бы та, прекрасно зная, как уродлив повелитель Египта, не уличила ее в явной лжи. Однако Тиаа лишь растроганно всхлипнула и утерла глаза.

***

Царевич Сиатум метался от стены к стене, извергая проклятия. Верховный жрец Аменемхет сидел неподвижно и ждал, пока племянник успокоится. Ему прекрасно известны были многочисленные версии случившегося, порождаемые восторженной фантазией придворных, но хотелось услышать, что сможет рассказать пострадавшее лицо – наследник престола, теперь уже, похоже, бывший. Наконец, устав бегать, Сиатум с измученным видом упал в кресло.

– Перед тем, как уйти в Дуат, – плачущим голосом сказал он, – мой дед фараон, да пребывает он в вечном блаженстве в золотой ладье Амона, назвал меня преемником своего сына, который ныне царствует в Египте, именуя себя Тутмосом.

– В том случае, если у него не будет сыновей, – спокойно напомнил Аменемхет.

– Дядя, ты однажды уверил меня, что беседовал с великим Амоном, и узнал от него, что фараон не сможет зачать! Что мне предначертано после его смерти властвовать над Египтом! – всхлипывая, кричал Сиатум. – Меня считали наследником трона и склонялись, как перед наследником, а теперь последний раб насмехается надо мной, ибо сам Амон возлег на ложе царской супруги и оплодотворил ее.

Аменемхет вздохнул – действительно, узнав от рабыни Сентней о посещении Великой царицей жрицы-врача из Саиса, он как-то в мимолетном разговоре обнадежил племянника. Не следовало этого делать.

– Не кричи, – строго проговорил он, – возьми себя в руки и спокойно припомни все, что ты знаешь.

– Да то же, что и все, – молодой царевич криво усмехнулся, но все же подчинился приказу дяди и начал рассказывать.

Верховный жрец легонько кивал головой в такт рассказу племянника, по окончании задал несколько вопросов, но ничего нового для себя не узнал.

– Хорошо, – сказал он, – теперь иди и немного остынь. Развлекись со своими женщинами. Остальным я займусь сам.

Когда царевич ушел, Аменемхет трижды хлопнул в ладоши и велел склонившемуся перед ним рабу вызвать Хем Анкхиу. Тот явился немедленно и, отвечая на вопросительный взгляд своего господина, слегка качнул головой.

– Невозможно, Открыватель небесных врат, каждый шаг второй супруги царской охраняют. Царица-мать и Туя, жена советника Юаа, сами следят за приготовлением пищи. Приготовленные блюда прежде должны отведать сами повара, потом слуги, подающие их к столу. То же самое и с напитками. Все ее прислужники и охрана выбраны Туей и советником Юаа, никто из этих людей за все богатства мира не осмелится нанести вред той, кто вынашивает дитя Амона.

– Зачатое, как утверждают, в ночь новолуния, – угрюмо проворчал верховный жрец. – Выясни и доложи мне немедленно.

Хем Анкхиу поклонился, – они с Аменемхетом понимали друг друга с полуслова. Вернувшись к себе, Хем Анкхиу велел рабу-нубийцу идти в храмовую мастерскую и привести мастера Луби из Угарита.

Нубиец явился в мастерскую вскоре после того, как туда из деревни, лежащей неподалеку от Уасет-нет-Амон, вернулся Инду и с довольным видом сообщил:

– Господин, я нашел такую лодку, как ты хочешь. Мастер только что закончил работу – он делал эту лодку по заказу одного рыбака. Тот заплатил за работу и дерево десять дебенов пшеницы, но когда я стал уговаривать его перепродать нам лодку, он запросил двадцать дебенов и горшок меду. Я не стал спорить, вернулся, чтобы тебя спросить. Как ты велишь? Рыбак сказал, что будет ждать ответа до вечера

– Дай ему то, что он просит, – ответил Луби, – жрецы не скупились, награждая меня за мой труд, и я могу заплатить эту цену. Вернись поскорей и скажи…

Его речь была прервана появлением пришедшего за ним нубийца. Поклонившись, тот бесстрастно сообщил:

– Мой господин зовет тебя к себе.

Хем Анкхиу встретил Луби по обыкновению приветливо.

– Видеть тебя для меня всегда радость, Луби из Угарита, – начал он, – хотя на этот раз радость эта смешивается с глубокой печалью.

– Неужели что-то в моих поступках могло опечалить тебя, господин? – с огорченным видом воскликнул Луби.

– Я слышал, ты послал своего раба искать лодку.

Луби смутился.

– Разве я не достоин того, чтобы иметь лодку? – с некоторым вызовом спросил он.

– Конечно же достоин! Но я огорчился, что ты не обратился ко мне, а поручил искать ее глупому мальчишке. Что он понимает в плавании по великому Хапи (Нил)? Ты должен был прежде обратиться ко мне за советом. Если тебе нужна лодка для прогулок, это одно, если же ты хочешь опечалить меня еще больше и покинуть Уасет-нет-Амон, то я приготовлю для тебя судно, найму гребцов и охрану, чтобы путь твой был спокоен и безопасен.

– Неужели мне разрешат покинуть город, если я захочу? – удивился Луби.

Жрец укоризненно покачал обритой наголо головой.

– Кто же может в чем-то неволить тебя, Луби из Угарита? Ты не раб и не пленник. Я могу лишь позаботиться о тебе. Хотя, надеюсь, что ты останешься с нами. Особенно теперь, в дни великой радости, которую ты, я уверен, разделяешь со всем Египтом.

– Да, конечно, господин, – вежливо согласился Луби, пытаясь припомнить, о какой радости говорит жрец, а тот, глядя на него в упор, продолжал:

 – В ночь новолуния великий Амон пролетел над дворцом и возлег на ложе второй супруги владыки Египта, да будет он жив, здоров и могуч. Теперь дочь царя Митанни готовится подарить фараону, да будь он жив здоров и могуч, наследника.

Побледнев, Луби крепко стиснул зубы, чтобы не выдать своих чувств. Однако Хем Анкхиу одним лишь взглядом определил, что творится в его душе, и получил ответ на все свои вопросы. Добродушно улыбнувшись, он еще раз уверил Луби в своих добрых чувствах, отпустил его и немедленно поспешил к нетерпеливо ожидавшему его Аменемхету.

– Что ты узнал? – спросил верховный жрец.

– Это он, Открыватель небесных врат, у меня не осталось сомнений. Не знаю, что могло связывать его с митаннийской царевной, но не сомневаюсь, что они собирались бежать. Его раб даже нашел им лодку. Что ты прикажешь с ним сделать, господин?

Верховный жрец Аменемхет какое-то время размышлял.

– Ничего, – сказал он наконец, – мы не можем их разоблачить. Они хотели бежать, так пусть бегут, мы им поможем.

Взгляды жрецов встретились, и они, как всегда, поняли друг друга без слов.

– Твоя мудрость достойна восхищения, Открыватель небесных врат, – Хем Анкхиу низко склонился перед верховным жрецом, – если великий Амон пожелает унести свою возлюбленную супругу, носящую его дитя, и поместить ее в свою золотую ладью, никто не сможет этому воспрепятствовать. Тебе останется лишь сообщить об этом народу.

– Пришли ко мне юношу из Угарита, – велел верховный жрец, – я хочу сам с ним поговорить.

– Повинуюсь, Открыватель небесных врат.

***

После разговора с Хем Анкхиу Луби принял твердое решение не говорить ни слова, о чем бы его ни спрашивали, как бы ни грозили. И теперь он стоял перед верховным жрецом, выпрямившись и плотно сжав губы. Однако голос Аменемхета был отечески мягок, и в словах его не было никакой угрозы.

– Боги одарили тебя талантами, каких нет ни у одного из смертных, юноша из Угарита. Ты сумел понять, как можно оторваться от земли и парить в небе, подобно птице. Я, кому предназначено, говорить с богами, преклоняюсь пред тобой. Но неужели тебе не хочется простого человеческого счастья? Иметь жену, детей, которых ты сможешь обучить всему, что умеешь?

Луби смотрел на него с изумлением.

– Господин, я… – начал было он и умолк, не зная, что ответить.

– Есть женщина, которая могла бы дать тебе все, чего тебе не достает. Она ждет ребенка. Твоего ребенка.

Луби немедленно насторожился, заподозрив верховного жреца в желании заставить его проговориться.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, господин.

Аменемхет не обратил на его слова никакого внимания.

– Вы с ней отправитесь в Абджу (по-гречески Абидос), – продолжал он, – и там будете жить, ни в нем не зная нужды, ибо я позабочусь о том, чтобы ты спокойно мог делать то, для чего создан богами. Никто не станет ее разыскивать, ибо в моей воле объявить, что великий Амон повелел ей занять место в его золотой ладье.

Луби растерянно смотрел на верховного жреца. Тот ждал и не торопил его с ответом.

– Господин, я не знаю, что ответить.

– Ты не готов мне поверить, я понимаю, – Аменемхет дружелюбно кивнул, – скажу одно: тебе не стоит меня бояться. Разве ты не убедился, что никто здесь не питает к тебе зла? Разве не излечил тебя лучший врач Египта? Разве не получил ты все, в чем нуждался для своей работы? Все это было сделано по моей воле. И знаешь почему? Потому что ты нужен Египту. Немало мастеров из других стран нашли здесь приют. Из обедневшего Вавилона, из покоренной Сирии, с разрушенного богами моря острова Кафтор. Они умножают славу Египта, и Египет щедро делится с ними своими богатствами. Так почему же ты боишься следовать их примеру?

– Я не боюсь, господин, – неуверенно возразил Луби, – если ты решишь, что мне полагается наказание, я готов его понести. Но только я один.

– Я сообщу тебе, когда и куда тебе прийти. Ты услышишь все, что я буду говорить. И тогда ты мне поверишь. А теперь иди и ни о чем не тревожься.

Глава седьмая

Перемещенная в прекрасные покои, опекаемая заботливой царицей-матерью Тиаа, Айне сразу осознала всю перемену в своем положении, и распорядилась вернуть во дворец изгнанную Тую, жену советника Юаа. Никто не посмел ей возразить.

Дружба Айне с Туей возобновилась, Туя и ее супруг Юаа по поручению царицы-матери взяли на себя заботу о безопасности той, кто «понесла от великого бога Амона», с ней Айне чувствовала себя спокойно и охотно внимала ее советам.

– Госпожа, не желаешь ли ты в праздник Опьянения послать дары в Сет-Маат путешествующей Золотой богине? – озабочено спрашивала Туя. – Тебе потребуется ее помощь в родах, она благословит новорожденного царевича.

В Египте статуи богов путешествовали постоянно, и почти каждое такое путешествие сопровождалось празднеством. Айне, попав в Египет, поначалу удивлялась – в Угарите боги не наносили друг другу визитов, – потом привыкла. Праздник Опьянения проходил в первый месяц сезона ахет (сезон разлив Нила) – статуя богини Хатор в золоченой ладье отправлялась из своего храма в Лунете (сейчас Дендера) в Бехдет (сейчас Эдфу) навестить своего супруга Гора.  По дороге она делала остановку в храме селения Сет-Маат (место истины) на западном берегу напротив Уасет-нет-Амон, в этот день жители города несли ей дары и обращались с мольбами. Достигнув Бехдета и проведя со своим супругом Гором положенное время, Хатор возвращалась обратно и, вновь остановившись в своем храме в Сет-Маат, щедро поила своих почитателей вином и пивом.

И длилось безумное веселье на берегу великой реки всю ночь, опьяневшие мужчины и женщины совокуплялись на траве и в открытом для простонародья дворе храма среди рвотных масс – египетские врачи считали, что всякое опьянение должно сопровождаться немедленной очисткой организма, поэтому в вино и пиво были подмешаны травы, вызывающие рвоту. Дети же, зачатые в праздник Опьянения, находились под покровительством храма, и позже им предстояло стать жрецами.

В оргиях порой принимали участие даже знатные дамы, хотя женщинам фараона этого, разумеется, не дозволялась. Однако во дворце тоже веселились, поэтому праздник Опьянения Айне любила. Прежде она никогда не посылала никаких даров, поскольку ей так и не удалось выяснить, выполняет ли веселая Хатор мольбы с которыми к ней обращаются, – в ответ на все ее вопросы окружающие отделывались общими фразами и восторженными восхвалениями Солнечной богини. По мнению Айне, если мольбы так и остаются мольбами, то делать дары – совершенно ненужное расточительство. Однако теперь, когда ее положение так резко изменилось, и у нее имелось нарядов и драгоценностей без числа, было просто неприлично не поделиться с Хатор.

– Пошли, – без особого энтузиазма согласилась она.

– Я каждый год делаю подношения, – радостно щебетала Туя, – надеюсь, Хатор смилостивится и пошлет мне ребенка. Муж мой так занят делами его величества, да будет он жив, здоров и могуч, что нечасто имеет время посещать мое ложе.

– Наверное, это возраст почтенного советника Юаа мешает зачатию. Ведь он стар, его сын Анен от первого брака старше тебя, – не очень тактично возразила Айне, – моя мать как-то сказала, что семя мужчины к старости часто теряет силу.

Вспомнив, что мать Мутемвии – не жрица-врач Кулита, а митаннийская царица Менви, Айне осеклась, но Туя, не заметив ее смущения, укоризненно покачала головой.

– Но ведь сама царица Менви появилась на свет, когда фараон Тутмос, ее отец, достиг преклонного возраста. Разве ты этого не знала?

– Нет, – уклончиво ответила Айне, – когда я уехала из Митанни, я была еще мала, мне никто ничего не рассказывал о моих родителях. Расскажи, что ты знаешь о моей матери.

«Пригодится на будущее, – подумала она, – всегда полезно знать побольше»

 Туя опасливо оглянулась – как всегда, когда собиралась упомянуть Хатшепсут, – и понизила голос:

 – Дед твоей матери преданно служил Хатшепсут, но после смерти своей покровительницы, как и многие ее верные слуги, был отправлен в изгнание в Сирию. Его маленькая дочь осталась служить царице Сатии, сильно привязавшейся к малышке и скрывавшей, из какой она семьи. Однажды девочка попалась на глаза фараону и приглянулась ему. Он взял ее, не зная, кто ее отец, но узнав, разгневался и велел прогнать прочь. Родившуюся у нее дочь, твою мать, растили, называя «сирийской царевной», но все же ее отправили в жены царю Артатаме. В то время Египет и Митанни объединили свои силы, чтобы одолеть хеттов, и Артатама хотел получить залог дружбы. Все это мне рассказал мой муж Юаа, ведь он служил трем фараонам и многое знает.

– Прежде ты не говорила со мной обо всем так откровенно, – упрекнула ее Айне.

Туя спокойно улыбнулась.

–Ты сама признаешь, госпожа, что прежде была еще слишком мала. Я сказала тебе то, что ты желала знать, а теперь поговорим о нарядах, которые нам следует заказать к празднику Опет. В этом году празднование будет особенно торжественным, ибо Уасет-нет-Амон всем сердцем благодарен великому Амону за избавление от величайшей беды.

– Какой беды? – не поняла Айне.

– Разве тебе это неизвестно? – поразилась Туя. – Жрецы из Иуну и Хекапта желали, чтобы его величество, да будет он жив, здоров и могуч, перенес главный город из Уасет-нет-Амон в Хекапт. Его величество размышлял, и все жители города пребывали в глубокой печали. Однако великий Амон подсказал его величеству, да будет он жив, здоров и могуч, решение – во время Праздника Долины он промчался по небу на запад и ушел в Дуат, где вступил в бой со злобным змеем Апопом. И, одолев его, вновь промчался мимо дворца фараона, да будет он жив здоров и могуч, и сияющим солнцем взошел на востоке. В ту ночь он взошел на твое ложе и дал тебе дитя. Так великий бог высказал сыну своему фараону, да будет он жив здоров и могуч, свою волю: Уасету вечно быть городом Амона. И здесь тебе, царской дочери и царской супруге, суждено привести это дитя в мир живых.

Айне, по воле великой царицы Нефертари сидевшая взаперти во время великих событий, о которых поведала ей подруга, ничего о них не знала, но теперь немедленно сообразила:

«Так вот, почему жрецы велели Луби совершить этот путь по небу! А он, наивный, думал, что его Птица всего лишь послужит украшением праздника. Однако вряд ли кто-то мог предположить, что он меня найдет, мы проведем вместе ночь, и я в результате забеременею. Но так случилось, и этот кто-то сильно недоволен. Недаром меня так оберегают. Следует выяснить, кто тот человек»

– Скажи, госпожа Туя, – с простодушным видом спросила она, – если народ Уасет-нет-Амон так благодарен великому богу, почему по приказу царицы Тиаа дитя великого бога так тщательно охраняют? Разве есть люди, которые вопреки божественной воле осмелятся причинить ему вред?

Помолчав немного, Туя со вздохом опустила голову.

– Ты, права, госпожа, порой честолюбие и зависть пересиливают даже страх перед могуществом богов.

– Кто этот человек? Нет, не молчи, жена советника Юаа, – в голосе Айне внезапно зазвучали металлические нотки, – я хочу знать, и ты скажешь мне правду. Это великая царица Нефертари?

Туя в ужасе замахала руками.

– Нет, госпожа, что ты! Царица Нефертари сейчас болеет, она не захочет гневить богов. Нет-нет, не она.

– Тогда кто? – и, поскольку Туя, колеблясь, медлила с ответом, Айне сердито топнула ногой, – говори, не серди меня!

Близко приблизив к ее уху свои губы, Туя зашептала:

– Царевич Сиатум должен был унаследовать трон Египта, если бы его величество, да будет он жив, здоров и могуч, не имел собственных детей.

– Царевич Сиатум? – Айне смотрела на Тую в недоумении – она не раз видела царевича Сиатума во время празднеств, он казался ей мальчишкой. Был, наверное, даже моложе нее.

– Ну, не сам, конечно, он для этого слишком молод. Но у него есть сторонники.

– Какие сторонники?

Туя, разумеется, знала от мужа гораздо больше, чем говорила, но не все можно высказать вслух. Поэтому она лишь пожала плечами, показывая, что не знает.

– Не тревожься, госпожа моя, ни о чем. Мой муж, советник Юаа, их найдет. Никто не причинит тебе зла. Давай, поговорим о твоем наряде для празднества.

***  

Наступил второй месяц разлива, и все с нетерпением ждали начала великого праздника Опет. Жрецы храма северного святилища Ипет-су, готовили золотого бога к путешествию в южное святилище Ипет-ресит. В открытом дворе, – единственном месте, куда в дни праздников допускались рехит (простые смертные), – толпился народ, ожидая появления бога. Фараон в гипостильном зале совершил воскурение перед Амоном и принес дары своим предкам. После совершения всех обрядов и чтения молитв жрецы-уабы вынесли из наоса барку со статуей Амона-Ра, поместили в священную ладью Усерхет, и бог отправился в путь в сопровождении следовавших позади Мут и Хонсу.

Во времена царицы Хатшепсут великий Амон путешествовал на юг один, без семейства, и статую жрецы несли на плечах, останавливаясь для отдыха и совершения обрядов в построенных царицей шести часовнях. Путь обратно на север был несравненно легче – священная ладья Усерхет, куда помещали Амона, спускалась вниз по течению. Во времена Тутмоса Четвертого обряд был изменен – к Амону присоединилось его семейство, и весь путь проходил по воде. На юг против течения ладьи со статуями тянули на веревках – тоже нелегко, но все же легче, чем тащить на плечах несколько тонн золота.

За время путешествия в Ипет-Ресит и обратно Амон символически прошел все врата Дуата и после битвы со злым змеем Апопом вернулся в Ипет-су, восстановив утраченные за год – с прошлогоднего праздника – силы. Вместе с ним и фараон ощутил себя обновленным, обретя уверенность, что теперь боги даруют ему всевозможные блага и милости. И народ, радуясь этому пел, плясал и веселился на берегах великого Хапи, поскольку считал, что благополучие его полностью зависит от здоровья и сил фараона.

Все время путешествия Амона с семьей от святилища к святилищу верховный жрец Аменемхет не знал ни минуты покоя, но едва боги вернулись в наос, как он вызвал к себе Хем Анкхиу и жреца-предсказателя Маа.

***

Во дворце фараона, как и на берегах великого Хапи, предавались веселью. В зале Празднеств актеры разыгрывали представления, изображая сцены из жизни богов. С возвышавшегося над залом открытого балкона за весельем наблюдали фараон с Великой царицей Нефертари. Чуть позади них сидели царевич Сиатум, царица мать Тиаа, Айне, царевны Ярет, Тентамон и Бекетамун, сводные сестры фараона. По периметру зала стояли стулья для вельмож и посланников дружественных Египту стран. Менее знатным гостям – как мужчинам, так и женщинам, – сидеть в зале не полагалось, они наблюдал за актерами стоя.

Праздник начался с рассветом, а теперь солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Актеров сменили музыканты и танцовщицы, для гостей на столах в соседнем зале стояли чистая вода, закуски и фрукты, но никто туда не спешил, и все притихли, потому что в зале появился жрец-прорицатель Маа и приблизился к балкону, на котором восседали фараон и его семья.

Согласно обычаю, во время праздника по случаю возвращения Амона в храм Ипет-су являлся прорицатель Маа, чтобы предсказать, каким станет наступивший год для фараона и Египта. После него к Маа обращались члены царской семьи, а потом ему мог задать вопрос любой желающий. Пророчества Маа, как правило, сбывались, поскольку сделаны были на основании глубокого анализа текущих событий. Если же он не имел точного ответа, то выражался иносказаниями, которые можно было интерпретировать, как угодно.  

– Нынешний год останется спокойным для Та-мер (Египет), – склонившись перед фараоном, в полной тишине провозгласил Маа, – обелиск великого деда твоего величества, пусть будешь ты жив, здоров и могуч, будет завершен и воздвигнут у южного входа храма Ипет-су.

Окружающие радостно зашумели.

– Скажи, прорицатель Маа, – спросила Нефертари, незаметно прижимая ладонь к правому боку, где теперь поселилась боль, – закончится ли в нынешнем году мучащая меня болезнь?

Маа вновь склонился до земли.

– В этом году болезни твоей придет конец, Великая царица, – глухо ответил он.

– Скажи, прорицатель Маа, – сложив перед собой ладони, спросила царевна Ярет, – взойду ли я в новом году на ложе его величества, да будет он жив, здоров и могуч, моего брата и супруга?

Взглянув на царевну, Маа отметил, что она уже вполне созрела для брачного ложа, и с поклоном ответил;

– Его величество, да будет он жив, здоров и могуч, возляжет с тобой, госпожа.

– Будет ли мне в новом году присвоен титул жрицы Хатор? – застенчиво поинтересовалась царевна Бекетамун.

– Тебе придется еще подождать, царевна.

– Скажи, Маа, – голос царицы Тиаа дрожал от волнения, – видишь ли ты будущее, которое предрекут Семь Хатор моему внуку?

Лицо жреца оставалось неподвижным.

– Я вижу будущее, царица, но боги дозволяют мне открыть его лишь матери ребенка. Однако ей, если она пожелает, разрешено сообщить сказанное мною тебе и остальным.

– Так скажи ей то, что знаешь! – нетерпеливо воскликнула Тиаа.

Пристально глядя на Айне, Маа медленно произнес:

– Последуй за мной, царица, чтобы я мог выполнить повеление матери его величества, да будет он жив, здоров и могуч.

Отказаться было невозможно, поднявшись, Айне направилась за жрецом в примыкавшую к балкону небольшую комнату. Оказавшись наедине с ним, она недовольно спросила:

– Что ты хотел сообщить мне, жрец?

– Не я буду говорить с тобой, – отступив в сторону, спокойно ответил Маа.

За его спиной открылась потайная дверь, и из нее выступил верховный жрец Амона Аменемхет, Маа же шагнул назад и скрылся. Какое-то время Аменемхет и Айне смотрели друг на друга, потом он ровным голосом спросил:

– Дочь царя Митанни, ты знаешь, кто я?

– Кто же в Египте не знает тебя, верховный жрец?

Аменемхет решил не терять времени и сразу приступить к делу, тон его оставался все тем же ледяным и спокойным:

– Кто отец ребенка, которого ты носишь под сердцем, дочь царя Митанни?

У Айне бешено заколотилось сердце, но она высоко вскинула голову и презрительно сощурила глаза.

– Разве тебе это неведомо, господин? Все в Уасет-нет-Амон знают, что великий бог посетил мое ложе, и оплодотворил меня своим семенем.

– Да, все знают, – он слегка наклонил голову, – но тебе-то известно, что это был не Амон.

Айне ответила не сразу, поскольку прошло какое-то время прежде, чем в мозгу ее все уложилось в стройную систему – слова Луби о его полете над Долиной Царей, рассказы Туи о желании фараона перенести главный город в Хекапт, ее уклончивые ответы о сторонниках царевича Сиатума, желавших посадить его на трон Египта. Царевич Сиатум – любимый племянник, верховного жреца. Однако дочь жрицы Кулиты уже имела опыт общения с верховными жрецами, поэтому знала: они такие же люди, как все, и их, как всех, можно поставить в безвыходное положение.

– Господин, – резко ответила она, – ты хочешь сказать, что не бог Амон во время Праздника Долины промчался на запад, чтобы уйти в Дуат? Что не бог Амон, одолев змея Апопа, пролетел над дворцом на восток, где взошел солнцем? И что не бог Амон в ночь новолуния возлег на мое ложе? Но если это не так, если все было ложью, то разве неправы были те, кто советовал фараону покинуть Уасет-нет-Амон, город лжи, и перенести главный город в Хекапт?

Аменемхет неподвижно смотрел на молодую женщину, в душе его вспыхнул гнев, он не сумел его сдержать:

– Ты можешь не выйти из этой комнаты, госпожа, народ с восторгом примет весть о том, что великий Амон унес тебя, свою возлюбленную супругу, на небо.

Айне гордо вскинула голову и напрягла все силы, чтобы скрыть от Аменемхета охвативший ее страх, в голосе ее звучала насмешка:

– Нет, господин, жена фараона, носящая его наследника, может отправиться к Амону, лишь получив напутствие верховного жреца при большом стечении народа. Она не может бесследно исчезнуть во время праздника. К тому же советник Юаа знает, кто поддерживает царевича Сиатума в его стремлении к трону, и даже подозревает, что этот человек может воспользоваться ядом.

Последнее она ляпнула наугад, но попала точно в цель. По лицу верховного жреца пробежала тень, но ему пришлось взять себя в руки.

– Я не желаю тебе зла, дочь царя Митанни, – смягчившись, произнес он, – поэтому разрешу поговорить с человеком, которому ты сможешь доверять.

Аменемхет трижды хлопнул в ладоши, и потайная дверь вновь открылась, а потом закрылась за шагнувшим в комнату Луби. Отпрянув, Айне воскликнула по-хурритски:

– Зачем ты здесь?

– Я пришел за тобой, Айне, – ответил он, протягивая к ней руки, – за тобой и нашим ребенком.

– На каком языке вы говорите? – с досадой вскричал Аменемхет.

– На языке, на котором говорят в Митанни и в Угарите, – высокомерно ответила Айне и вновь посмотрела на Луби, – не стоило тебе сюда приходить, Луби.

– Айне, – он протянул к ней руки, – ты моя нареченная супруга, много лет назад нас насильно разлучили против нашей воли. Я нужен жрецам, им нужна моя Птица, поэтому они обещают нам помощь, мы ни в чем не будем нуждаться. Верховный жрец сумеет объяснить твое исчезновение, а мы скроемся. Будем вместе – ты, я, наш ребенок. У нас появятся другие дети. Если нам удастся, мы бежим отсюда и вернемся в наш Угарит.

Айне отступила назад, во взгляд ее мелькнуло презрение.

– Глупец, – сказала она, – всегда был глупцом и остался. Никто нас насильно не разлучал, мне самой захотелось занять место умершей царевны. Бросить все и бежать с тобой? Зачем ты мне нужен? Ты уже на следующий день обо мне забудешь и начнешь заниматься своей Птицей. Нет, Луби, ты стремишься в небо, а я хочу жить на земле, как царица. Нам с тобой не по пути. Мне не нужен Угарит, я хочу быть царицей в Египте. Прощай! – она повернулась к Аменемхету и не терпящим возражения тоном произнесла: – Я желаю выйти отсюда, верховный жрец Аменемхет, не навлекай беды на свою голову.

«В конце концов, – подумал Аменемхет, – она может родить девочку»

– Иди, – сухо ответил он и распахнул перед Айне дверь.

– Что предрек моему внуку жрец-прорицатель Маа? – с нетерпением спросила Тиаа, едва увидев Айне.

– Он предрек, что мой сын станет одним из величайших владык Та-мер (Египта), – гордо ответила та.

Последний полет Птицы

Инду что-то строгавший в мастерской, в испуге вскочил при виде вбежавшего Луби – таким он не видел своего хозяина даже в страшные дни после землетрясения на Аласии и гибели царицы Хатби.

– Господин…

Луби открыл ящик в котором хранил папирусные свитки с чертежами и швырнул их молодому рабу.

– Сожги! – велел он и направился в скрытый двор, где стояла Птица.

– Господин! – в ужасе закричал Инду, видя, что Луби готовится взлететь. – Взгляни на небо, солнце только что перешло зенит.

– Сожги свитки! – крикнул Луби и заработал ногами.

Птица оторвалась от земли. Поднимаясь все выше и выше, Луби направил ее на юг. И уже скоро виссон начал плавиться, крылья Птицы беспомощно завибрировали, затрепетали, а потом она перевернулась в воздухе, стремительно понеслась вниз и рухнула, скрывшись в водах великого Хапи. Рыдающий Инду побрел к мастерской, развел во дворе возле нее небольшой костер и, выполняя последнюю волю своего хозяина, бросил в него папирусные свитки.

Эпилог

В приближении десятого новолуния после Праздника Долины, Айне почувствовала приближение схваток. Помочь ей в родах явились искуснейшие жрицы-повитухи из Саиса, при родах присутствовала также царица-мать Тиаа. Наконец одна из жриц, приняв появившегося на свет ребенка, подняла его и оглядела.

– Девочка.

 – Ах! – не скрывая разочарования воскликнула царица Тиаа.

– Погоди, госпожа, еще не все закончено, – с улыбкой произнесла вторая жрица, ощупав живот Айне.

Второй ребенок родился, когда новорожденную царевну уже омыли и завернули в тончайшую пеленку.

– Мальчик! – радостно воскликнула жрица, и царица Тиаа расплакалась от радости.

Фараон по обычаю признал детей и назвал сына наследником трона, а дочери, получившей имя Тиаа в честь бабушки, предназначил быть жрицей в храме богини Хатор. И если Айне о чем-то жалела, так только о том, что ее торжества не видит Великая царская супруга – в день, когда на свет появились дети, Нефертари тихо скончалась от своего недуга, обретя обещанное прорицателем Маа избавление от страданий.

***

Фараон Тутмос Четвертый царствовал недолго, когда он отправился в Долину Царей, его наследник, взошедший на трон под именем Аменхотепа Третьего, был еще слишком мал, и регентом при нем стала его мать царица Мутемвия. В правлении страной ей помогали верный советник Юаа и его старший сын Анен. В благодарность Мутемвия устроила брак своего сына-фараона с юной Тией, дочерью Юаа и его жены Туи, – последняя вымолила-таки у богини Хатор ребенка. И до сих пор, спустя тысячелетия, на развалинах дворцов и храмов находят изображения Аменхотепа Третьего с царицей-матерью Мутемвией и Великой супругой царской Тией.

При Аменхотепе Третьем Египет достиг небывалого расцвета. Египтяне благословляли своего повелителя и, вспоминая историю его появления на свет, пересказывали друг другу, добавляя самые невероятные подробности. В дни Праздника Долины многие из них обращали взоры к небу, ожидая вновь увидеть полет великого Амона-Ра. Но напрасно.