ПРОЛОГ

Дворник, метущий улицы в одной из жилых застроек Москвы, сгреб мусор в огромную кучу, поджог ее и ушел по своим делам. Вообще-то ему полагалось собрать всю эту массу окурков, обрывков бумаги и оберток от мороженого в контейнеры для мусора, но он считал, что огонь доделает за него оставшуюся работу.

Жители близлежащих домов к подобному привыкли, и подымавшийся от костра густой черный дым беспокоил их мало. Поскольку день стоял жаркий, окна были открыты, магнитофон, включенный на полную мощность, пел голосом Окуджавы:

Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет…

Две девочки лет четырнадцати-пятнадцати, хихикая и подталкивая друг друга локтями, наблюдали за неподвижно стоящим у пылающего костра человеком. Он был молод, красив и хорошо одет, весь облик его никак не сочетался с распространявшими зловоние переполненными мусорными бачками, и черным дымом, поднимавшимся над горящими отбросами.

Старичок в спортивных штанах вынес помойное ведро и вывалил мусор прямо пылающий костер. Во все стороны посыпались искры, запах дыма стал тошнотворным, но человек у костра продолжал стоять неподвижно.

– Интересно, что он здесь делает? – шепотом спросила одна из девочек.

– Не знаю, может, стихи сочиняет, – предположила вторая, – какой красавец, да?

Любопытство не позволяло подружкам оставить свой наблюдательный пост, тем более, что делать им все равно было нечего – стоял август, и занятия в школах еще не начались. 

– Подойдем поближе, – предложила первая девочка.

– Да ты что, заметит!

– Не заметит, видишь, как задумался.

Человек у костра действительно задумался. Он думал и вспоминал…  

Глава первая

Родители Андрея поженились за семь месяцев до его рождения, будучи студентами Ярославского технологического института, а спустя два года пришли к выводу, что брак их является ошибкой. Развод совершился по обоюдному согласию, каждый из бывших супругов к тому времени нашел себе нового спутника жизни. Сынишку, посовещавшись, решили отправить к матери отца – она жила в совхозе и работала воспитательницей в детском саду.

– Там свежий воздух, к тому же, он будет постоянно у мамы под присмотром, – сказал отец.

– Ты прав, – согласилась мать, – пусть побудет у твоей матери, пока все утрясется.

Процесс утряски растянулся надолго. Андрей ходил в детский сад, потом пошел в школу, а родители, занятые своими новыми семьями, постепенно забывали о его существовании. Бабушка же, смертельно боявшаяся, что внука у нее заберут, даже не заикалась о том, чтобы ей хоть немного помогли материально.

Спустя тринадцать лет отцу потребовалась справка о составе семьи, и он неожиданно вспомнил, что у него есть сын. Подробно объяснив матери, какие бумаги она должна ему прислать, в конце письма он сделала приписку:

 «…конечно, мама, у меня своих двое, но если что нужно для Андрюши…»

Нужно было подраставшему парнишке немало, но бабушка успокоила сына:

«…все у Андрюшеньки есть, ни о чем не тревожься. Учится хорошо, в кружок по стрельбе ходит, с ними инвалид Василий Кожемякин занимается. Он еще до войны «Ворошиловского стрелка» получил, если ты помнишь. Когда к нам в совхоз нового директора назначили, он Василия сразу к делу привлек. Сказал ему: ноги у тебя нет, зато руки и глаз отменные, учи детей. Андрюша занимался с удовольствием, на соревнования в город ездил и первое место по всей области занял. За это ему от совхоза премию дали, я на эти деньги материю купила и две пары брюк ему сшила с запасом на вырост. Так что одежда у него есть, а будет возможно, так пришли ему книжек, где есть задачки по математике и физике, он решать любит, и учителя его хвалят, говорят, толковый. Может, в хороший институт поступит…»

Она и книг не стала бы просить, но очень уж тревожил ее подросший Андрей – читать он особо не любил, нравилось ему только решать задачки, а когда все, что было в учебниках, перерешал, начал от скуки валять дурака – связался с местной шпаной, стал курить, а однажды явился домой пьяным.

Пить и курить в их местах молодежь начинала рано, родителей это особо не беспокоило – пусть, мол, привыкают к взрослой жизни, главное, чтобы меру знали. Бабушка Андрея считала иначе.

Было у нее в запасе тайное средство. Когда-то дед Андрея пил беспробудно, и прабабка ее, в прошлом знахарка, дала ей особого порошка.

«Как придет хмельной, поутру дай опохмелиться и добавь щепотку. Не поможет с первого разу – дашь еще, но только не раньше, чем полгода пройдет»

Она показала, сколько точно порошка отмерить, и строго наказала не переборщить – средство сильное, от большой дозы может даже смерть наступить.

Деду с первого раза прабабкино зелье помогло несильно – в течение какого-то времени он пил немного, но потом опять пошли запои. Бабушка уже подумывала дать ему порошка во второй раз, но тут началась война, дед ушел на нее и не вернулся. А вот Андрея средство прабабки раз и навсегда отвадило не только от алкоголя, но и от курения.

Ему хорошо запомнились почти две недели выворачивавшей наизнанку рвоты и строгое лицо сидевшей у его постели бабушки. Она отирала ему лоб влажной тряпкой, отпаивала травяными отварами, кормила с ложечки жидкой кашей.

Постепенно здоровье у него восстановилось, а тут и от отца пришла посылка с книгами – видно, пробудилась все же совесть, выполнил просьбу матери.

Были среди книг потрёпанные, были и новые, в основном задачники по математике и физике для абитуриентов. Пятнадцатилетний Андрей набросился на них с жадностью, бабушка радовалась, говорила:

– Будешь инженером, как папа с мамой, в Ярославль поедешь учиться.

Однако, окончив школу, Андрей решил ехать в Ленинград.

– Буду поступать в университет на физический факультет, – заявил он.

Бабушка испугалась:

– Не поступишь, туда трудно же!

– Поступлю!

 Он поступил на физфак, набрав четырнадцать баллов из пятнадцати – по физике поставили четыре за неправильно указанное направление тока в контуре.

***

В сентябре первокурсников отправили на сельхозработы, занятия начались с октября. В первый день студентов-физиков собрали в Большой физической аудитории, где профессор Широхов произнес напутственную речь. Из всего сказанного Андрей понял лишь, что дни, когда вновь испеченные студенты были лучшими в своих школах знатоками математики и физики, миновали – на физфаке у них все лучшие. Так что, дорогие студенты, старайтесь, не ленитесь, иначе, чего доброго, перейдете в разряд худших.

Впоследствии Андрей узнал, что профессор Михаил Федорович Широхов повторял одно и то же всем студентам в течение многих лет, а это его выступление оказалось последним – Широхов был уже тяжело болен и вскоре умер. Но слова Михаила Федоровича вспомнились Андрею очень скоро – когда в голове у него образовалась мешанина из матриц, производных и задач по физике, которые непременно нужно было решать, используя элементы математического анализа.

В отличие о ребят, пришедших на физфак из математических школ, Андрей поначалу не знал даже, как выглядит знак интеграла, и страх перейти в разряд худших заставлял его просиживать в читальном зале факультетской библиотеки до самого закрытия. А потом еще нужно было почти час добираться до общежития в Старом Петергофе – туда селили студентов-физиков, поскольку их факультет должен был (когда-нибудь!) первым перебраться в пока еще строящееся новое здание.

В один из пасмурных октябрьских дней, Андрей, разобравшись с теоремой Роля и выведя формулу Коши, решил сделать перерыв, чтобы до закрытия буфета сбегать туда и купить пару пирожков на ужин. Выйдя из читального зала, он нос к носу столкнулся с куратором их курса Станиславом Петровичем Меркурьевым, которого студенты за малый рост и хрупкое телосложение между собой ласково называли Стасиком. Собственно говоря, Стасику и было-то всего двадцать четыре года, но семнадцатилетним студентам он казался очень взрослым и всемогущим.

– Я вас везде ищу, Зарубин, – сказал Меркурьев, – вам сейчас нужно зайти в профком и оформить материальную помощь.

Андрей испугался.

– Куда зайти? Я же ничего такого…

Все также строго Стасик объяснил ему, где профком. Как позже узнал Андрей, добросовестно выполняя свои кураторские обязанности, Станислав Петрович успел просмотреть личные дела студентов и определить, кто из них нуждается в материальной помощи.

Свалившиеся на Андрея буквально с неба двадцать рублей показались ему несметным богатством, и он решил на ноябрьские праздники съездить к бабушке.

Неожиданный приезд внука обрадовал ее несказанно. Первым делом, конечно, она усадила его за стол и, подперев рукой щеку, с удовольствием наблюдала, как он поглощает испеченные ею блины.

– Похудел-то как! Не ешь там, наверное, совсем.

– Почему, нормально ем, – Андрей аккуратно отрезал кусок блина и обмакнул его в сметану, – я еще потолстел, после колхоза вообще худой был. Нас там всякой гадостью кормили, есть невозможно. Некоторые пацаны даже кур у колхозников крали, – он отправил блин в рот и зажмурился от удовольствия.

Бабушка ахала, качала головой.

– Я родителям твоим написала, что ты поступил. Ответили, поздравили. Может, помогут.

По ее неуверенному тону Андрей понял, что помощи от родителей он вряд ли дождется.

– Да ну их, не нужно от них ничего. Мне стипендию тридцать пять рублей платят, матпомощь дали и талоны на питание.  

– А я как раз пальто тебе дошиваю. Думала послать, но теперь, раз приехал, возьмешь с собой. Драп хороший, добротный, мне еще в тридцатых его по талонам выдали. Запас оставила – как подрастешь, так в боковых швах распорешь и в длину распустишь. Аккуратно, смотри, распарывай, ткань не прорежь. Еще сатин у меня остался, пару рубашек тебе сшила, с собой возьмешь. Тоже с запасом.

Андрей не раз слышал от нее о том, что у Зарубиных в роду мужчины начинают расти поздно, его отец потянулся кверху после восемнадцати лет, а дед вообще задохликом был, на заводе его в горячий цех на работу не допускали – думали, малолетка. Самого Андрея его невысокий рост волновал мало, от наставлений бабушки он со смехом отмахнулся:

– Как вырасту, приеду и распорешь.

– Кто знает, – неопределенно произнесла она и сменила тему: – Тебе когда отсюда уезжать-то надо?

– В понедельник поеду. Один день пропущу – нестрашно, у нас только лекция по истории и английский, догоню. А тебе когда на работу?

– Не работаю я уже, Андрюшенька, на пенсию вышла.

– На пенсию! – ахнул он. – Как же ты без своего детского сада?

– Что делать, тяжело мне, болеть стала. Совхозным работникам теперь пенсия полагается, вот и хочу отдохнуть, всю жизнь работала.

Андрей внимательно посмотрел на бабушку и только теперь заметил, как она осунулась и похудела.

– Ну и правильно, раз полагается, то отдыхай, поправляйся.

– Поправлюсь, – ее губы тронула улыбка, вокруг глаз побежали лучики морщин, – тебя когда в следующий раз-то ждать?

– У нас сессия где-то до двадцатого, – подумав, ответил он, – если все в сессию сдам, то сразу и приеду. В общем, жди после двадцатого.

– Буду ждать.

***

Наверное, впервые в жизни бабушка обманула Андрея – не дождалась, умерла за день до его приезда. На ее похоронах он впервые за много лет встретился с отцом, которого прежде помнил лишь по хранящимся в бабушкином альбоме фотографиям.

С отцом приехал и его старший сын от второго брака – очень похожий на Андрея хилый подросток.  На поминках, устроенных бывшими сослуживцами бабушки, Андрей с братом сидели рядом, но не сказали друг другу ни слова – да и о чем им было говорить?

Бабушку в совхозе любили и уважали, не одно поколение местных жителей ходило к ней в детский сад. За столом председатель профкома первым произнес поминальную речь и сообщил, что профсоюз выделил родным покойной материальную помощь, а ее друзья собрали меж собой некоторую сумму. Отец Андрея с довольным видом потянулся за конвертом с деньгами, который председатель держал в своей руке, но тот смерил его суровым взглядом:

– Нет уж, Николай, матушке твоей другого расклада хотелось бы.

И передал конверт Андрею. Отец слегка смутился:

– Да я-то что, я разве против?

Все же, прощаясь с Андреем, он не утерпел, поинтересовался:

– Сколько там денег, ты не смотрел?

– Нет еще, – отвернувшись, буркнул Андрей, – не успел.

– Ну, так ты зря не трать, положи на сберкнижку, я тебе в ближайшее время помочь не смогу.

***

В конверте оказалось триста рублей – сумма неслыханная для бедного студента. Андрей последовал совету отца – положил деньги на сберкнижку и старался лишний раз к ним не прикасаться, однако к празднованию Дня физика все же решил приодеться. В основном из-за того, что с некоторых пор, как и предупреждала бабушка, он бурно пошел в рост – руки беспомощно торчали из рукавов, штанины брюк задирались намного выше щиколоток, а ботинки немилосердно жали.

За несколько дней до празднования Дня физика Андрей с одним из соседей по комнате в общежитии долго бродил по Гостиному Двору. Что-то они нашли на прилавках, что-то приобрели у сновавших мимо них спекулянтов. Накануне праздника, нацепив на себя обновки и оглядев свое отражение в стоявшем в вестибюле общежития старом трюмо, Андрей засмущался – чересчур уж элегантен был смотревший на него из зеркала молодой человек.

– Может, не нужно пиджак с галстуком надевать? – неуверенно спросил он у приятеля, тоже производившего осмотр собственной персоны.

Почесав затылок, тот решил:

– Ладно, давай, снимем галстуки. А пиджак ничего, пусть будет, все равно помнут, пока доедем. Жалко-то как! – он испустил протяжный вздох.

Утром в час пик дорога от общежития в Старом Петергофе до Васильевского острова, где в то время учились физики, и впрямь была непростой – сорок минут езды в переполненной электричке до Балтийского вокзала, с Балтийского до университета двадцать минут в набитом под завязку автобусе. Пока доедешь, самый модный костюм превратится в жеванную тряпку. И не защитит даже верхняя одежда – в пальто Андрея, сшитом бабушкой, все пуговицы давно уже были выдраны «с мясом», один из карманов наполовину оторван. А в другое время не поедешь – после часа пик в расписании электричек наступает долгий перерыв.

Подумав, Андрей предложил:

 – Поедем на перекладных.

Да, был еще один путь – до Нового Петергофа на автобусе, оттуда на двух трамваях. Путь нудный, долгий, холодный, зато для костюмов безопасный. Чтобы воспользоваться этим путем, следовало подняться на час раньше, но на что не пойдешь в День физика!

Добравшись до университета в своем первозданном виде, Андрей с приятелем вновь с удовольствием оглядели себя в больших зеркалах вестибюля и даже успели занять два приличных места в зале. Потому что вскоре уже не то, что сидеть – стоять было негде.

Где-то неподалеку от них периодически охали два звонких девичьих голоса, оглянувшись в ту сторону, Андрей увидел двух симпатичных девушек, вцепившихся в спинки кресел, чтобы не упасть. Обе хихикали и испускали веселые стоны, когда кто-то в очередной раз толкал их, пробираясь на занятое кем-то из друзей место.

Приятель Андрея, вспомнив о своем новом импозантном обличии, набрался наглости и, с ухмылкой глядя на подружек, выразительно похлопал рукой сначала по своему колену, потом по колену Андрея – присаживайтесь, мол. Подружки, ничуть не смутившись, тут же начали к ним пробираться.

И вот уже Андрей, красный, как рак, замер, боясь вздохнуть и не зная, куда девать руки, чтобы не дотронуться до ерзавшей у него на коленях девчонки. В нос ему то и дело лезли ее пахнувшие шампунем светлые кудряшки, он крутил головой, нервничал, боясь чихнуть, и лишь немного успокоился, когда на сцену вышел секретарь комитета комсомола университета Саша Молоканов.

– Сегодня, – торжественно начал он, – мы отмечаем День физика в девятый раз. Девять лет назад, двенадцатого апреля шестьдесят первого года, вся наша страна праздновала величайшее событие в истории человечества – полет человека в космос. После этого физики Ленинградского университета решили в этот день ежегодно устраивать свой праздник. Встал вопрос, как его назвать…

Девица на коленях Андрея повернула к нему сияющую мордашку.

– Я с химфака, – шепотом сообщила она, – с первого курса, у нас тоже первого числа был День химика. Меня Олей зовут, а тебя?

 Андрей шикнул на нее, призывая умолкнуть, но из-за ее шепота ему не удалось расслышать следующие слова Молоканова и понять, из-за чего в зале засмеялись. С досады он чуть не скинул ее с колен – мало того, что с чужого факультета приперлась, так еще смотреть и слушать не дает.

– …физики МГУ, – говорил меж тем Молоканов, –начали торжественно праздновать день рождения Архимеда и назвали его Днем Архимеда. Поскольку наш университет гораздо старше московского, наши физики решили назвать свой праздник Днем бабушки Архимеда. Однако тут возникла некоторая загвоздка, – под смех и веселые выкрики из зала Саша обескураженно развел руками, – согласно замыслу, самой торжественной частью является выбор главной героини праздника, бабушки Архимеда. Но кто из представительниц прекрасного пола согласится на титул «бабушки»? И, не найдя выхода, – под взрывы хохота он возвысил голос и почти выкрикнул: – Не найдя выхода, после долгих размышлений решено было назвать наш праздник Днем физика, а ежегодно избираемой главной героине его присваивать титул Мисс Физики. Итак, приступаем к выборам Мисс Физики!

Зал взорвался аплодисментами, Андрей из вредности усиленно хлопал в ладоши у самого уха светловолосой Оли, от души надеясь, что у нее заложит уши, и она куда-нибудь переместится с его колен.

И вот начались выборы Мисс Физики. Претенденткам задавали остроумные вопросы и получали от них столь же остроумные ответы. Ответившие лучше всех оставались, проигравшие сходили со сцены, получая от ведущего утешительные призы. Наконец объявили конкурс болельщиков – той, чьи друзья шумели громче всех, давали дополнительное очко.

Андрей вскочил с места, едва не уронив Олю, закричал затопал. Успев не свалиться и с трудом устояв на ногах, она взглянула на сцену и увидела смуглую девушку с гладко причесанными волосами и серьезным лицом.

– Она с четвертого курса, – проорал ей в самое ухо Андрей, – умница, теоретик, у нее уже печатные работы есть!

Ольга с благоговением взглянула на смуглую девушку и тоже затопала, закричала. Это их с Андреем сразу сблизило, хотя в итоге в Мисс Физики выбрали другую девушку – веселую, бойкую и нагловатую. После присуждения приза она сняла парик и оказалась переодетым парнем. По залу пронесся смех, смешанный с ропотом возмущения.

– Пошли отсюда, не хочу больше смотреть на это безобразие, – сердито сказал Андрей, повернувшись к сидевшему рядом с ним приятелю, но обнаружил, что тот куда-то исчез, а вместе с ним исчезла и подруга Оли.

– Они уже давно ушли, – пояснила наблюдательная Оля, – пошли тоже? Занятий у вас сегодня нет, сейчас все равно все разбегутся – кто в буфет, кто пиво пить.

До чертиков злой на бросившего его приятеля, Андрей буркнул:

– Ладно, пошли.

В раздевалке почти никого не было – проголодавшийся народ ринулся в буфет. Андрей бы тоже туда сходил, но у него оставалось всего полтора рубля – на них, вполне можно было дотянуть до стипендии, но только, если не обжираться в буфете. Помимо этого, в кармане его пальто лежали два леденца, которые накануне продавщица в столовой дала ему вместо сдачи, они вполне годились для того, чтобы в данный момент заморить червячка.

 Из здания НИФИ (научно-исследовательский физический институт), где проходил праздник, они вышли на Университетскую набережную, и здесь Андрей собрался распрощаться с Ольгой, но ему это не удалось. Заглянув ему в глаза, она спросила:

– Пройдемся немного по Невскому?

В принципе, в день праздника можно было потратить лишний пятак – не давиться в автобусе, а пройти до Гостиного Двора, там сесть на метро и доехать до Балтийского вокзала. Поэтому Андрей со снисходительным видом пожал плечами.

– Ну… пойдем, ладно.

Перейдя Дворцовый мост, они пошли по Дворцовой площади. Ольга попыталась нарушить молчание:

– У вас интересно, – робко заметила она, – но у нас на празднике больше поют.

– А, ну да, – рассеянно ответил Андрей, раздумывая, прилично ли будет одному съесть полученные вместо сдачи конфеты, или следует поделиться. 

 Войдя под арку, Ольга, продолжавшая судорожно подыскивать тему для разговора, вдруг вспомнила, что именно в этом месте делалась революция, и указала пальцем в сторону Эрмитажа.

– Представляешь, каково им было здесь бежать?

– Кому? – не понял Андрей.

– Ну, тем, кто брал Зимний. Революционерам. Бежали под выстрелами, по открытому месту.

– А, ну да.

 Его пальцы нащупали два леденца, и голод стал еще нестерпимее. Наконец он не выдержал – вытащил конфеты из кармана и, скрепя сердцем, предложил одну Ольге:

– Вот. Угощайся.

Она расцвела.

– Ой, спасибо.

Они побрели в сторону Московского вокзала. У Гостиного Двора Андрей вновь хотел распрощаться и юркнуть в подземку, но Ольга, все еще сосавшая конфету, предложила:

– Может, сходим в кино?

– Ну… посмотрим. Сейчас везде одна ерунда идет.

Не признаваться же ему было в отсутствии денег!

Они миновали кинотеатры «Аврора», «Титан» и «Колизей», везде, взглянув на афишу, Андрей с таким презрением морщил нос, что Ольга не решалась высказать желание посмотреть идущий там фильм. На Литейном она робко заметила:

– Может, как-нибудь в театр сходим? Я ведь у нас на химфаке в профкоме, могу там бесплатно билеты достать.

Предложение звучало заманчиво, особенно та его часть, где упоминалось о бесплатных билетах. Андрею пришлось побывать в театре всего два раза в жизни – в школьные года, когда их класс возили в областной центр на представление в честь какого-то праздника. Приятных впечатлений эти поездки у него не оставили, поэтому за семь месяцев учебы в Ленинграде желания вновь посетить храм Мельпомены он не испытал. Однако бесплатные билеты – совсем другое дело.

– Ну… достань, если можно.

Ольга обрадовалась.

– Тогда я посмотрю, на какое будут. У тебя есть телефон?

– Откуда? – Андрей пожал плечами. – Я в Петергофе, в общежитии.

– Ну… тогда позвони мне завтра сам, ладно? Слушай, – она набралась смелости, – а ты не хочешь ко мне сейчас зайти? Я здесь рядом живу, три остановки. Я обед вчера приготовила – борщ, азу с картошкой.

Андрей с силой прижал ладонь к животу, чтобы не заурчало, и с деланным равнодушием в голосе согласился:

– Ну что ж, продемонстрируй свои кулинарные способности. Ты с родителями живешь?

– Нет, снимаю комнату на Восьмой Советской.

Пока они шли к ее дому по Суворовскому проспекту, Андрей узнал, что Ольга из Севастополя, отец у нее военный, сейчас служит в Германии, и Ольга каждое лето ездит туда к родителям. Ее квартирная хозяйка Полина Игнатьевна – приятельница ее покойной бабушки. Она вдова какого-то знаменитого архитектора, поэтому после смерти мужа ее не стали уплотнять, а разрешили оставить вторую комнату. Эту-то комнату она и сдает Ольге за тридцать пять рублей в месяц.

«Тридцать пять рублей! – с ужасом подумал Андрей. – Это же вся студенческая стипендия. Интересно, сколько получают ее родители, что они столько платят?»

– Твои родители так много получают, что столько тебе присылают?

Это вырвалось у него невольно, спросив, он сразу сконфузился, но Ольга словно и не заметила его бестактности.

– Не знаю, сколько они получают, – беспечно ответила она, – и они мне не присылают, а переводят на сберкнижку, я беру, сколько мне нужно. Ты чай любишь или кофе?

***

«Болдинская осень» в Пушкинском театре Андрею показалась скучной, поначалу он не решился сказать этого Ольге, но она и сама потом говорила, что скучает. Зато спектакль «Трамвай желание» в театре на Литейном привел обоих в восторг.

Ольга доставала бесплатные билеты у себя в профкоме довольно часто. В «театральные» дни после занятий они встречались у Московского вокзала – Андрей доезжал туда на троллейбусе, Ольга добиралась на метро (химфак университета находился на Среднем проспекте). Оттуда шли к Ольге, обедали и отправлялись в театр. По окончании спектакля он сажал ее на троллейбус, а сам спешил на электричку на Балтийский вокзал. И каждый раз, помахав ему из окошка троллейбуса, Ольга уныло думала:

«Сколько же так можно? Неужели он никогда не сообразит хотя бы поцеловать меня на прощание? Неужели мне первой его целовать? Но как? Я ведь никогда не целовалась»

Летнюю сессию Андрей сдал на одни пятерки, Ольга – без троек. Без особого желания она отправилась к родителям в Германию, Андрей записался в студенческий стройотряд, ехавший в Старый Крым. Надеялся и позагорать, и прилично подработать, однако вышло все хуже некуда. Два месяца студенты в поте лица строили коровники в совхозе, кормили их тухлятиной, из-за чего в отряде дважды случались случаи отравления, а под конец директор совхоза еще и нагло обманул – вычел из заработка основательно завышенную стоимость питания, хотя прежде обещал, что кормить будут бесплатно. Обещать-то обещал, но нигде в договоре этого не указал, так что привез Андрей денег всего-ничего, да еще похудел килограммов на десять.

В первые два дня учебного года Ольга ждала его звонка, но он не позвонил. На третий день она под предлогом сильной головной боли отпросилась с семинара по физической химии и поехала на физфак.

Согласно вывешенному на стенде расписанию, группа Андрея должна была находиться на лекции по общей физике в НИФИ. Ольга отправилась туда, но вредный швейцар ее не впустил – официально в НИФИ разрешалось входить только студентам физфака по специальным пропускам, – и она больше часа простояла у входа, дожидаясь окончании лекции. Наконец из здания повалила толпа второкурсников, но среди них Андрея не оказалось.

«Он всегда аккуратно посещает лекции, – расстроенно думала Ольга, – может, заболел? Пойду на физфак, оставлю ему записку на стенде. Если он на факультете, то непременно увидит»

Стенд, стоявший возле большого зеркала в вестибюле физфака, являлся местом размещения различных объявлений деканата, а также служил своеобразным средством общения студентов, не имеющих домашних телефонов. К натянутому на деревянную доску истертому покрытию прикалывали кнопками записки с сообщениями, просьбами, приглашениями. К этому универсальному средству общения студенты относились с уважением – чужих записок никто не трогал, гадостей и глупостей анонимно не писали, адресат, снявший со стенда предназначенное ему послание, обычно не выкидывал кнопку, а аккуратно возвращал ее в стоявшую на деревянном карнизе спичечную коробку, чтобы другим, желающим пообщаться, было, чем приколоть.

По дороге от НИФИ до физфака Ольга обдумывала текст записки. Спросить, приехал ли? Глупо – если прочтет, значит, приехал. Узнать, как самочувствие? Еще глупее. Уже подойдя к стенду, она решила:

«Просто попрошу позвонить, – и тут же спохватилась: – Ой, а на чем мне писать? Ладно, выдеру из термодинамики, тетрадь толстая, ничего»

И только собралась выдрать лист из тетради по статистической термодинамике, как увидела в зеркале, что стояло рядом со стендом, отражение Андрея – он спускался по лестнице, прижимая к груди тетрадь, и сильно исхудавшее лицо его сияло.

– Андрей!

Он весело кивнул бросившейся к нему Ольге.

– Привет, Оля. Ты чего забрела к нам на факультет?

– Я тут… по профсоюзным делам. А ты почему лекцию по физике пропустил?

– Да ну ее, сам у Фриша все прочту. Хожу теперь с четвертым курсом на лекции Бирмана по функциональному анализу.

– С четвертым? Но ты же только на втором, – еще она хотела спросить, почему он ей до сих пор не позвонил, но постеснялась и спросила: – Ты почему так похудел?

Андрей небрежно отмахнулся.

– Сказался недостаток питания во время строительства коровников, ерунда. Главное, успел на лекцию Бирмана. Ну и что, что на втором? Мне интересно. Бирман сегодня привел неординарное доказательство теоремы Хана-Банаха, свое собственное, и я все понял!

– Ладно, Андрюша, – Ольга с трудом скрывала рвущуюся из груди радость, – потом все расскажешь, а сейчас поедем ко мне восполнить недостаток питания.

И все у них началось сначала. Облетело золото с деревьев, вновь начался театральный сезон, и опять после спектаклей, прощаясь с Андреем на остановке, Ольга грустно думала:

«Интересно, кто я для него? Что он ко мне чувствует? А я… я так люблю его, что сил никаких нет, но не могу же первая ему сказать! Почему… почему все так хорошо и так плохо?»

Был еще один человек, не совсем довольный сложившейся ситуацией – Полина Игнатьевна, квартирная хозяйка Ольги. Поначалу она тревожилась, что к доверенной ее попечению девочке постоянно захаживает молодой человек, но потом убедилась, что отношения между ними чисто товарищеские – из-за двери комнаты Ольги до чуткого уха Полины Игнатьевны никогда не доносилось ни страстного шепота, ни звуков поцелуев, только звон стучащих о тарелки ложек и вилок, а зоркий старушечий глаз, наблюдая из окна за уходившей в театр парочкой, отмечал, что каждый шагает сам по себе, и они даже не держатся за руки. И все же почтенная старушка была очень и очень недовольна.

– Ты вот мне скажи, – без всяких церемоний выговаривала она Ольге, – каждый раз, как твоему Андрею прийти, ты с вечера на кухне крутишься, готовишь ему суп, антрекоты и прочее. Он-то тебе хоть расходы как-то возмещает?

– Что вы такое говорите, Полина Игнатьевна! – со слезами в голосе возмущалась Ольга. – Мы с Андреем друзья, я не собираюсь с ним какие-то счеты вести.

– Друзья-то друзья, да только поесть у него губа не дура.

– Я что, буду с него деньги требовать? У Андрея тяжелое материальное положение, денег нет, в отряде обманули, он на одну стипендию живет.

– Что значит денег нет? Пусть вечерами вагоны идет разгружать. Ишь, на твоих харчах какой здоровый вымахал! Нет, я ему все выскажу!

Андрей и вправду вытянулся еще сильней – от Ольгиных ли харчей, или просто время пришло. Теперь он был выше нее чуть ли не на голову – высокий, представительный парень. Она гордилась, когда они шли рядом и страшно боялась, что бестактная Полина Игнатьевна вмешается в их дружбу и все разрушит.

– Вы только ничего такого не скажите Андрею, Полина Игнатьевна, я вас умоляю! Ему и без того нелегко – программа у них на физфаке трудная, живет в общежитии в Петергофе, больше часу только в одну сторону ехать, можете себе представить? Ему нужно учиться, а не тратить время на всякие вагоны.

Полина Игнатьевна Андрею ничего не сказала, но написала матери Ольги – так, мол, и так, вертится девочка, обхаживает парня, а он ей голову морочит. И до каких же пор может продолжаться, что она на родительские деньги его будет кормить?

Мать примчалась из Германии, как смогла быстро. Ее не столько обеспокоили деньги, сколько парень, с которым встречалась ее девочка. Правда, поговорив с Полиной Игнатьевной и Ольгой, она успокоилась – поняла, что «ничего такого» между дочерью и ее приятелем не произошло. Но ведь может произойти, так зачем ждать беды на свою голову? Необходимо было все решить и расставить точки над i.

– Какие у твоего Андрея планы на будущее?

В ответ у Ольги лишь задрожали губы, а присутствовавшая при разговоре Полина Игнатьевна насмешливо хмыкнула:

– Какие там у него планы, пользуется случаем, что девочка голову потеряла. Она ему и обеды готовит, и носочки покупает, и брюки гладит. Недавно в пальто швы распарывала, утюжила.

– Он предлагал тебе выйти за него замуж? – продолжала допрос мать. – Или, может… что-нибудь другое?

Ах, если бы! Ольга согласна была бы даже «на что-нибудь другое», но ведь Андрей не предлагал! И от чувства горькой обиды, всколыхнутого вопросом матери, она не выдержала – заплакала и сквозь слезы вымолвила:

– Нет.

Голос матери смягчился:

– Тебе он нравится?

– Я… я люблю его, – всхлипывая, самозабвенно говорила Ольга, – так люблю! Вот ты говоришь, предлагает. Да я… я бы на все согласилась, мне уже все равно.

Мать слегка рассердилась:

– Ну, это ты глупости говоришь, как это на все? Ты у меня не так воспитана

– Но ведь он… он ничего не предлагает!

И она заплакала еще горше, а мать неожиданно сделала вывод:

– Что ж, значит, он порядочный мальчик. Я хочу с ним познакомиться.

От испуга слезы Ольги сразу высохли.

– Зачем? Что ты ему скажешь? Ты наговоришь ему что-нибудь, а потом он не захочет со мной дружить.

– Доченька, доверься своей маме, я ничего не сделаю тебе во вред.

После долгих колебаний Ольга забежала на физфак и на стенде возле раздевалки оставила послание, накарябанное на выдранном из тетради по химии:

«Андрей Зарубин, приходи завтра после занятий на Восьмую Советскую, есть дело»

Прочитав послание, Андрей немного удивился – на этот день у них никакого мероприятия не намечалось, в планах у него было посидеть до закрытия библиотеки в читальном зале. Но надо, так надо, и в шесть вечера он позвонил в дверь ее квартиры.

Открыв ему дверь, Ольга, красная от смущения, пролепетала:

– Андрюша, моя мама приехала, ты заходи, я…

Ее прервала мать, следом за ней вышедшая в прихожую:

– А вот и Андрей. Ну, заходи, заходи, давай, познакомимся, я Олина мама Татьяна Андреевна. Мне Оля много о тебе рассказывала. Но сначала мыть руки и за стол, голодный, небось?

– Здравствуйте, спасибо.

К величайшему облегчению Ольги присутствие ее матери ничуть не смутило Андрея – ему, почти не знавшему своих родителей, всегда было любопытно наблюдать за чужими семейными отношениями. Сама же Татьяна Андреевна, незаметно разглядывая гостя во время ужина, думала:

«Что ж, мальчик недурен собой, способный, раз поступил в университет. Серьезный, много занимается, не пьет и, похоже, не курит. Оля говорит, родителей у него все равно, что нет – развелись, им не занимаются, не помогают. С одной стороны, это и хорошо – не станут вмешиваться в их жизнь. С другой стороны, конечно, придется нам с отцом одним их тянуть. Ничего, пока мы в Германии, нам это особо в тягость не будет, а окончат университет, начнут работать – появятся и деньги. Теперь, главное, правильно с ним поговорить»

После ужина, велев Ольге собрать и унести грязную посуду, она удобно устроилась в кресле и с добродушным видом начала разговор:

– Ну, Андрей, расскажи, как у вас тут с Олей житье-бытье, а то мы с отцом в Германии, приезжать часто не можем, поэтому и беспокоимся.

Андрей немного удивился.

– Да все нормально, что вам волноваться?

– Все-таки одна в чужом городе. Мы, конечно, постарались, все сделали, чтобы она могла нормально учиться, квартиру сняли. В общежитии ведь, особо не позанимаешься. Ты вот в общежитии живешь, тебе нравится?

Андрей пожал плечами.

– Нормально. Занимаюсь я обычно в библиотеке, а ребята в моей комнате хорошие.

– Конечно, кто же говорит, что плохие! Но разве не приятней жить в семье? Семья – это очень важно, тебе не кажется?

Недоумение, мелькнувшее в его взгляде, сменилось грустью. Они с бабушкой были семьей, но бабушки больше нет.

– Семья? Да, наверное, это важно.

Татьяна Андреевна, знавшая все нюансы его семейного положения, сочувственно кивнула.

– Скажи, Андрюша, моя Оля тебе нравится?

– Конечно, нравится! – горячо воскликнул он. – Оля добрая, умная, прекрасный товарищ, разве она может не нравиться? Она очень хорошая!

Одобрительно кивавшая в такт его словам Татьяна Андреевна удовлетворенно кивнула.

– Ну вот. Тогда скажи, почему бы вам с ней не пожениться?

Вошедшая в этот момент Ольга услышала слова матери и лицо ее покрылось красными пятнами.

– Мама, ну что ты такое говоришь! – в отчаянии закричала она.

– А что я такого ужасного говорю? Будете жить здесь вместе, Полина Игнатьевна не возражает. Андрею не нужно будет мотаться по электричкам Все в городе, рядом университет, дома жена – и накормит, и постирает, и обласкает. Пока учитесь, мы с отцом вам деньгами поможем. А уж выучитесь, начнете работать – тогда и вы нам подсобите.

Последнее она, разумеется, сказала шутя – когда муж выйдет в отставку, и они вернутся из Германии, им его пенсии на нормальную жизнь хватит за глаза. Однако Ольгу шутка матери не развеселила, она зажала уши и замотала головой.

– Все, мама, все, хватит! Андрей, не слушай ее!

Андрей растерянно молчал, медленно осознавая сделанное ему предложение. Жениться на Оле? Мысль эта никогда не приходила ему в голову. Нравилась она ему? Конечно, нравилась. У нее милое лицо и неплохая фигурка. Из разговоров более опытных приятелей ему известно было, как все происходит между мужчиной и женщиной, но в отношении Оли он даже мыслей таких себе позволить не мог – они ведь друзья. Но ведь если жениться, то можно… Андрей вспомнил вдруг, как в день их знакомства Ольга сидела на его коленях, а он не знал, куда девать руки, чтобы до нее не дотронуться.

Татьяна Андреевна, раздосадованная его молчанием, думала:

«Хочет увильнуть, молодой, да хитрый. Что ж, пусть Оля сколько хочет обижается, но я ему в лоб скажу: если не хочешь жениться, то не нужно возле девочки вертеться, у меня дочь порядочная»

«Жениться, – думал Андрей, – жить здесь с Олей, и тогда моя жизнь станет другой»

Не придется по утрам и вечерам трястись в электричках с побитыми стеклами. Не придется стирать белье в холодной воде – в общежитском умывальнике горячей нет, а греть лень. И не придется ложиться спать голодным, если не успел ничего купить на ужин. Сколько же времени у него высвободится! Поужинает дома, а потом можно сбегать в Публичную библиотеку и посидеть часов до девяти – это в двух шагах. За полгода он разберется с линейными операторами.

И когда Татьяна Андреевна, не выдержав его молчания, уже собиралась высказать ему все, что вертелось у нее на языке, Андрей повернулся к Ольге.

– Оля, почему ты так кричишь на свою маму? Татьяна Андреевна все правильно говорит, нам лучше пожениться.

***

Свадьбу отметили в ресторане на Исаакиевской площади. Были в основном подружки Ольги с химфака, Андрей, не особо сходившийся с людьми, пригласил лишь соседей по комнате и двух приятелей из группы – Толика Петрова и Мишку Фокина. На остатки «бабушкиных» денег он, вопреки возражениям невесты и ее родителей, купил себе и Ольге обручальные кольца – как ему сказал всезнающий Петров, кольца должен покупать жених. Татьяну Андреевну его поступок растрогал чуть не до слез, она сказала мужу:

– Все-таки наш зять – хороший мальчик. Я сказала, что сама куплю им кольца, но он даже обиделся. Я рада за Оленьку.

– Поживем – увидим, – проворчал тесть, – ты… это… поговори с Олей, научи, чтобы до конца учения с ребенком подождали. 

Задерживаться в Ленинграде они не могли, поэтому мать поговорила с Олей на следующий день после свадьбы.

– Тебе, Оленька, сейчас прежде всего нужно думать об учебе. Мы с папой еще года три будем в Германии, помочь, если что не сможем, да и Полина Игнатьевна – старый человек, она не захочет, чтобы в квартире шумели дети. Твой муж, если он о тебе заботится, должен тебя оберегать.

– Мама, ну ты скажешь тоже! – сильно покраснев, Ольга отвела глаза.

– Для мужчин есть самое надежное средство… презерватив.

С трудом выговорив это слово, Татьяна Андреевна тоже заалела – неудобно говорить о таком со своим ребенком. Однако презерватив был единственным противозачаточным средством, которым они с мужем пользовались и в которое верили. О спиралях, колпачках, мазях и таблетках она, конечно, тоже знала, но ей сказали, что они вызывают рак.

– Не буду я с Андреем о таком говорить! – все еще глядя в сторону, сердито возразила Ольга, – мне стыдно. И где их взять? Эти…самые…

Мать тяжело вздохнула.

– Ладно, скажу отцу, он ему купит. Горе ты мое, еще в университете учишься. Любая потаскушка больше тебя знает.

На следующий день Ольга с Андреем проводили родителей в аэропорт. Глядя вслед идущим на посадку тестю с тещей, Андрей механически мял сунутой в карман рукой пакетики с презервативами.

Глава вторая

В течение первых полутора лет обучения курс общей физики студентам физфака должен был читать Никита Алексеевич Толстой, сын писателя графа Алексея Толстого. Однако весь первый семестр Никита Алексеевич пробыл в Америке, вернулся только к началу второго. Большинство студентов от его лекций были в восторге, но Андрею они не нравились. И вообще в «красном графе», как прозвали студенты Никиту Алексеевича, ему не нравилось все – манера садиться, закинув ногу за ногу, обращаться к студентам «господа», отвлекаться от темы и рассказывать анекдоты, курить на лекциях.

 Никита Алексеевич был не любитель выводить сложные формулы, а отсылал студентов к своему конспекту:

«А с выводом этой формулы вы можете ознакомиться в моем конспекте лекций»

Сжатый конспект лекций Толстого выдавался студентам в библиотеке, но Андрей, хоть и добросовестно посещал все лекции, к экзаменам готовился не по нему, а по классическим учебникам Фриша и Кикоина, и оба экзамены по общей физике – в зимнюю и летнюю сессии первого курса – сдал на «отлично». На втором курсе электричество должен был читать не Толстой, но из-за каких-то пертурбаций на кафедре в день первой лекции взорам студентов явился именно он – в своем замшевом пиджаке, из-под которого выглядывали сияющая белизной рубашка и галстук-бабочка. Об этом Андрею, пропустившему общую физику ради функционального анализа, сообщил Миша Фокин:

– Ты вот не явился на лекцию, а знаешь, кто у нас будет читать? Опять красный граф. Из-за того, говорит, что он в прошлом году в Америку ездил и механику нам не читал. Ты чего не пришел?

– Не буду из-за него функциональный анализ пропускать, – недовольно буркнул Андрей. – Все равно потом по Фришу буду готовиться.

– А вдруг он запомнит, что ты не ходишь? Мы в прошлом году в первом ряду всегда сидели, он к нам привык, можно сказать.

– Мало ли, а в этом году я пересел. У нас двести человек в потоке, он что, всех знает?

Фокин задумчиво почесал затылок.

– Есть в твоих словах рациональное зерно, есть. Если честно, мне тоже не особенно охота его посещать. Нет, он мужик толковый, ничего не скажу, но ведь его лекции первой парой поставили, вставать в такую рань… Но, думаю, профилактики ради нужно будет нам электричество досрочно сдавать, он на досрочную сдачу не ходит.

На том и порешили. Досрочно экзамены обычно принимали ассистенты, но на этот раз Никита Алексеевич почему-то вздумал явиться сам лично. И лично влепил Андрею тройку, хотя тот вывел ему выражение для механической работы перемещения участка тока в магнитном поле в точности, как в учебнике Фриша.

– Прекрасно, вы получили результат, введя в выражение для работы поток магнитной индукции, – ласково сказал он, почему-то с улыбкой глядя на обручальное кольцо на пальце Андрея, – а теперь получите тот же результат так, как я давал на лекции.

Неожиданно Андрей разозлился – откуда ему было это знать, если его там не было?

– Я учил по Фришу. А что, существуют две разных физики? – с вызовом спросил он.

 Ничуть не обидевшись, Никита Алексеевич развел руками.

– Да нет, физика одна, просто существуют разные подходы. И вы должны свободно варьировать, переходя от одного к другому.

Даже не став спрашивать Андрея по второму вопросу билета, он взял его зачетку, с каким-то даже удовольствием вывел «удовлетворительно» и поставил свою подпись. Фокин тоже получил тройку, но был настроен оптимистически.

– Ничего, Андрюха, пересдадим в сессию.

Однако в деканате их ждал сюрприз:

– Никита Алексеевич сказал, что пересдать смогут только те, кто получил двойки. У кого тройки, тем оценки сразу идут в ведомость, – сообщила секретарь.

Андрей не сразу осознал всю тяжесть свалившегося на него несчастья – в нынешнем учебном году второкурсникам предстояло распределение по специальностям, а с тройкой дорога на кафедру математической физики ему была заказана.

Ольга расстроилась не меньше мужа.

– Сходи к вашему Стасику Меркурьеву, поговори. Пусть поможет пересдать.

Меркурьев частенько улаживал конфликты своих подопечных с преподавателями и администрацией, однако Андрей сомневался, что ему удастся договориться с красным графом.

– Ну что Стасик сделает? Конечно, он талантливый, но ведь совсем молодой, а этот граф о себе мнит не знаю, как. И потом, Стас сейчас диссертацию должен защищать, ему некогда.

– Все равно, сходи. Он же не просто так с вами, он от деканата.

Андрей послушался и, придя к Меркурьеву, чистосердечно ему обо всем рассказал. Стасик тяжело вздохнул:

– Да, тяжелая ситуация. Не пойму, куда вы так спешили с функциональным анализом, дожили бы до четвертого курса и ходили бы. Что вас так сильно заинтересовало?

– Трансфинитные множества.

Меркурьев сдержал улыбку.

– Хорошо, – сказал он, подумав, – давайте, так сделаем. Напишите заявление на кафедру молекулярной физики к Гроссу, там есть теоретическое отделение. Будете ходить на спецкурсы вместе с теоретическими группами, но, конечно, курс молекулярной физики вам тоже придется сдавать. Если в зимнюю сессию сдадите теоретические спецкурсы на «отлично», поговорю с Буслаевым. Согласится Владимир Савельевич – поставим вопрос о переводе вас на математическую физику.

– Спасибо, Станислав Петрович! – в восторге воскликнул Андрей.

Стасик нахмурился.

– Да, вот еще. Со следующего семестра у четвертого курса будут читать теорию групп, надеюсь, вы не собираетесь ее посещать?

– Я…

Запнувшись, Андрей покраснел, поскольку именно таково было его намерение.

– Так вот, не вздумайте, – строго проговорил Меркурьев, – у вас со следующего семестра будет военная кафедра, если вы начнете там пропускать занятия, я ничем помочь вам не смогу. Военная кафедра – это вам не добрейшей души Никита Алексеевич, отчислят за милую душу. Ясно?

Андрей понурился и тяжело вздохнул.

– Ясно.

***

Он сдавал спецкурсы с теоретическими группами и сдал их на «отлично», после чего отправился к Буслаеву. Тот был в хорошем настроении и встретил его вполне дружелюбно. Выслушав сбивчивое объяснение, он кивнул:

– Помню, помню, тот самый молодой человек, который принес лекции по физики в жертву трансфинитным множествам.

– Ну… да.

Щеки Андрея налились краской – значит, Меркурьев передал своему руководителю их разговор во всех подробностях. Скорей всего, оба немного посмеялись над ним, но какая разница!

– Что ж, тогда расскажите мне, как вы будете раскладывать простую функцию в бесконечное произведение. Коротко и в двух словах.

– Ну… логарифмическую производную разложу в ряд алгебраических дробей, используя формулу Коши, затем пропотенцирую.

– Правильно, – Буслаев кивнул, – так чем же вам не понравились лекции уважаемого Никиты Алексеевича?

Андрей зарделся еще пуще.

– Они мне понравились, но там… там мало формул.

– Ну, в физике важней понимание, чем формулы. Хорошо, если Евгений Федорович отпустит вас с молекулярной физики, приходите к нам.

Заведующий кафедрой молекулярной физики Евгений Федорович Гросс болел, о чем Андрею сообщили сотрудники кафедру, куда он наведывался почти ежедневно.

– Неизвестно, когда будет.

Время шло, все свободное время Андрей бродил по коридору возле кафедры, помахивая заявлением, как платком. И вот однажды он столкнулся с медленно идущим по коридору седым стариком, и сердце у него екнуло – ему не раз приходилось видеть портреты Гросса.

Не обращая внимания на толпившихся вокруг сотрудников, Андрей рванулся вслед за Гроссом в его кабинет. Тот, надев очки, прочел заявление и покачал головой:

– К Смирнову на кафедру хотите, значит? Берут вас?

– Ага, – в горле у Андрея внезапно пересохло.

– Ну-ну. Что ж, давайте заявление.

Размашистым движением он поставил на заявлении свою подпись и пожал Андрею руку. Не веря своему счастью, Андрей вышел из кабинета, прижимая к груди заветный листок бумаги. Спустя несколько дней в вестибюле физфака появилась фотография Гросса в черной рамке.

«…после тяжелой продолжительной болезни…»

Андрей стоял потрясенный. Не от того, что из жизни ушел известный всему миру ученый, а потому, что еще совсем недавно Гросс пожимал ему руку и говорил с ним, а теперь его нет.

– Наверное, Гросс в тот день пришел на кафедру, чтобы попрощаться со всеми, знал, что умирает, – сказал он дома Ольге, – и мне сейчас почему-то не по себе.

– Ты же ни в чем не виноват, – она ласково погладила его по плечу.

Глава третья

Два года пролетели, как один день. И вот уже Ольга готовилась к защите дипломной работы – на химфаке учились пять лет – и ждала распределения. Андрей еще только сдавал последнюю сессию, поскольку до окончания университета ему оставалось полгода – физики, цвет советской науки, обучались дольше других студентов. Однако о распределении ему тоже следовало подумать.

– Если сумеешь сделать себе ленинградскую прописку, дам рекомендацию в аспирантуру, – сказал Андрею Буслаев, – к нам или в институт Стеклова.

Андрей тяжело вздохнул. Ленинградскую прописку можно было сделать лишь одним способом – женившись на ленинградке. Но этот способ ему, женатому человеку, не подходил. На Буслаева он был не в обиде – о негласном распоряжении ректората не принимать в аспирантуру иногородних давно все знали. Не от хорошей жизни – вот уже несколько лет университет не в состоянии был трудоустроить иногородних выпускников физического факультета и аспирантуры. Хотя по закону был обязан. Нет, перепроизводства ученых-физиков не было, в Москве, Ленинграде и Новосибирске с радостью взяли бы на работу человека, окончившего физфак ЛГУ, но прописка, прописка и прописка! Перед отсутствием прописки мерк любой талант.

Спасение явилось неожиданно в виде поступившего на химический факультет запроса из города Пушкин – на закрытое предприятие требовался специалист-химик. Ольга, когда заместитель декана спросил, согласна ли она ехать в Пушкин, на миг утратила дар речи, ей с трудом удалось прошептать:

– Согласна!

– Вот и славно, – полное лицо зам. декана расплылось в улыбке.

– В Пушкин? – поинтересовался всезнающий однокурсник Рома Федоров, увидев ее выходящей из деканата.

Ольга счастливо кивнула.

– Представляешь, Пушкин! – говорила она вечером Андрею. – Это же все равно, что Ленинград, полчаса на электричке до Витебского вокзала. Нам дадут там комнату и прописку, а с областной пропиской ты сможешь учиться в аспирантуре. Предприятие – какой-то почтовый ящик, нужно еще будет допуск оформлять.

– Здорово!

Не скрывая радости, Андрей схватил ее в объятия и закружил по комнате. С этого дня в их маленькой комнатке в квартире Полины Игнатьевны поселилась радость, и, делая плакаты для защиты своей дипломной работы, Ольга весело напевала сложенный Ромой Федоровым гимн химиков Ленинградского университета на мотив песни Высоцкого «Банька по белому»:

Подарите мне колбу литровую,

Я в штативе ее закреплю

И на площадь пойду на Дворцовую,

Чтобы брать за показ по рублю.

Буслаев, которому Андрей сообщил об открывшихся перед ним возможностях, довольно кивнул головой.

– Что ж, я рад, значит, все решилось. Предлагаю для дипломной работы выбрать тему «Нестационарная постановка задачи рассеяния при решении уравнения Шредингера». Тогда тема диссертации может быть связана с исследованием оператора энергии системы нескольких частиц. Или исследованием поведения ядра резольвенты, мы еще подумаем над этим. Но летом я советовал бы тебе как следует отдохнуть.

На прощание он крепко встряхнул Андрею руку.

***

Июль они провели в Севастополе с вернувшимися из Германии родителями Ольги. Ждали получения Ольгой допуска для работы на закрытом предприятии, а его все не было и не было. Об этом ей каждый раз сообщали в отделе кадров, куда она регулярно звонила. После каждого звонка Ольга чуть не плакала:

– Вдруг меня сочтут неблагонадежной и не допустят? Какой позор!

Отец смеялся:

– С какой стати? У нас в семье неблагонадежных нет. Не тревожься, в первый раз проверка всегда длится долго. Кстати, мне военком на август предложил путевку на двоих в Пицунду, но у нас с мамой сейчас много дел, так что…

И Андрей с Ольгой отправились в Пицунду. Для Андрея, никогда в жизни не бывавшего на курорте, это было время, полное несказанного восторга. Они плескались в волнах, валялись на песке, бродили по лесу, вдыхая его аромат, и, забыв обо всем, занимались любовью.

По возвращении в Ленинград Ольга немедленно отправилась в Пушкин. Милая полная дама из отдела кадров развела руками.

– Еще ничего нет,

– Но мне ведь работать нужно, комнату дать обещали. Может, вам что-то известно?

Дама добродушно отмахнулась.

– Ну что мне может быть известно? Они там проверяют, это не моего ума дело. Не волнуйтесь вы так, придет вам допуск. И работа вам будет, и жилье дадим. Все будет, не спешите, отдохните еще немного.

Допуск пришел лишь в начале октября. Обрадованная Ольга позвонила родителям:

– Пляшите, ваша дочь допущена… сами знаете, куда. Скоро будем переезжать в Пушкин, как только пройду медкомиссию, нам сразу дадут общежитие.

Мать немедленно засуетилась:

– Я приеду помочь с вещами. Половину, наверное, увезу багажом в Севастополь, у вас там неизвестно, сколько места будет. Какую комнату вам дадут, ты не узнавала? Сколько метров?

– На двоих, наверное, я же указала, что замужем. В октябре будем переезжать – как пройду медкомиссию и все оформлю.

Татьяна Андреевна приехала в Ленинград дождливым октябрьским днем. Ни Ольги, ни Андрея дома не было, Полина Игнатьевна встретила гостью радушно, встряхнула ее мокрый плащ, качая головой, повесила его на плечики – сушиться.

– Ну, как тебе, Танюша, наш Питер после солнечного Севастополя? Переобувайся и пошли на кухню чай пить, согреешься.

– Ничего, я с вокзала на такси приехала, – весело говорила Татьяна Андреевна, ставя на пол сумку и открывая ее, – сейчас чайник со свистком достану, я вам в Германии купила, а с ребятами забыла отправить. Как раз его и обновим.

Вода в новом чайнике со свистком вскипела быстро, и всю квартиру огласил пронзительный свист.

– Хулиган настоящий, а не чайник, – покачав головой, Полина Игнатьевна стала заваривать чай.

– Да уж! – засмеялась Татьяна Андреевна. – Когда мои появятся, не знаете?

Они пили на кухне чай с кренделями, Полина Игнатьевна рассказывала:

– Твои сейчас все время в бегах – Андрей то в университете, то в библиотеке. Постоянно слышу, он Оле про всякие матрицы и функции рассказывает. А Оля все эти дни в Пушкине – по врачам бегает. У них там медкомиссия очень строгая – сердце, легкие, почки, глаза, к кожнику, анализы нужно всякие сдавать. С утра, как уйдет, так только к вечеру возвращается, так что раньше шести ее не жди. Отдохни иди, потом дождь кончится, в магазин сходим. Спасибо, ты мне зонтик складной из Германии прислала, все вокруг завидуют. И удобно – в сумку положила и пошла.

Однако отдохнуть Татьяна Андреевна не успела, потому что щелкнул дверной замок, и вошла Ольга. Бледная, понурая, с опухшими от слез глазами. Мать и квартирная хозяйка вскрикнули почти одновременно:

– Что случилось?

– Мама… я…

Бросившись к Татьяне Андреевне, Ольга уткнулась лицом в ее плечо и зарыдала.

– Да ты сядь, – Полина Игнатьевна чуть ли не силой оторвала ее от матери и усадила на кухонный табурет, – нельзя так, посмотри, что ты со своей мамой делаешь! Она только с поезда, еще с дороги в себя не пришла, а ты… Посмотри, на ней же лица нет. Говори, что стряслось!

Татьяна Андреевна действительно помертвела, губы ее дрожали, картины всего самого ужасного, что могло бы произойти с дочерью, мелькали в ее голове. Взглянув на мать, Ольга всхлипнула и притихла.

– Меня… меня не берут на работу в Пушкин, – горестно сказала она.

Ее мать, прижав руку к сердцу, с облегчением вздохнула – она ждала чего-то гораздо более ужасного.

– Почему это не берут? – строго спросила Полина Игнатьевна. – Ты же прошла все их проверки, не имеют права не брать.

– Врач сказал… я… я беременна. В отделе кадров узнали, говорят, из-за беременности не могут взять.

– Беременна! – ахнула мать. – Как же так? Вы же…

– Ну, летом в Пицунде… не всегда получалось.

– Погоди, – возмутилась Полина Игнатьевна, – как же так, по закону не имеют права не брать на работу беременных, за это даже, кажется, срок полагается.

Ольга безнадежно махнула рукой.

– Я тоже им так сказала, а та женщина, начальница в отделе кадров, только улыбается и руками разводит: это, говорит, не мы вас не берем, это врач не рекомендует, потому что у нас вредное для будущих матерей производство. А против врача я что могу сделать?

– Так у них что, свои работницы не рожают? – ехидно поинтересовалась Полина Игнатьевна. – Врач-то у них свой, ведомственный, сговорились, наверное.

– Если меня в Пушкин не возьмут, Андрей не сможет поступить в аспирантуру. Придется аборт делать.

Татьяна Андреевна, уже немного пришедшая в себя, вновь помертвела.

– Какой аборт? Ты нас с отцом убить хочешь? Только через мой труп.

– Но, мама, ведь Андрей…

– Вот придет Андрей, тогда и поговорим.

У вернувшегося вечером Андрея голова была настолько забита сингулярностью матриц рассеяния, что ему не сразу стало понятно, о чем идет речь. Растерянно глядя на заплаканное лицо Ольги, он слушал горячую тираду тещи и кивал головой:

– Конечно, я не хочу, чтобы Оля себя калечила. Нет, конечно, я не против ребенка. Но я ведь ничего не знал.

Только позже до него дошло, что случившееся лишает его всякой возможности не только поступить в аспирантуру, но и вообще найти работу по специальности. Еще не все выпускники прошлого года получили распределение, в деканате им усиленно предлагали самостоятельно искать себе работу. Или идти преподавать в школы, что у высоко мнящих о себе выпускников Ленинградского физфака считалось унизительным. Да их и не готовили к работе в школе – они не изучали психологию, не проходили педагогическую практику.

«И что тогда остается, – лежа рядом с тихо всхлипывающей женой, почти равнодушно думал Андрей, – придется идти в школу»

Переполняло горькое чувство, что его всю жизнь предавали. Предавали и предают. Все – родители, когда-то забывшие о существовании сына, жена, сделавшая выбор в пользу ребенка, общество с его идиотскими правилами и порядками. Даже бабушка, не дожившая до тех пор, когда любимый внук окончательно встанет на ноги, и Стас Меркурьев, уехавший на стажировку во Францию и оставивший их курс без куратора, казались предателями.

Глава четвертая

Поезд стоял в Энске всего пять минут, за это время Андрей выгрузил из вагона на платформу два чемодана и массивный баул. Ольга осторожно спустилась по ступенькам вагона с небольшой сумкой на перекинутом через плечо ремне и пакетом с запасами еды на дорогу. Поезд свистнул и тронулся с места, а они побрели по заснеженному перрону к зданию вокзала.

– Сначала найдем камеру хранения, сдадим вещи, потом пойдем определяться со всем остальным.

Ольга постаралась сказать это бодрым тоном, хотя настроение у нее было паршивое – с самого отъезда из Ленинграда Андрей был мрачен и за все время, проведенное ими в поезде, не сказал и пары слов. И теперь, даже не повернув к ней головы, он бросил:

– Если только в этом убогом местечке существуют камеры хранения.

Ольга тяжело вздохнула. Она давно уже не видела мужа в хорошем настроении, разве что после защиты дипломной работы, когда Буслаев и остальные сотрудники кафедры наперебой поздравляли его, пожимали руки и выражали надежду, что скоро он, «преодолев все преграды», вернется к ним и займется трехчастичными рассеяниями.

Андрею, как и всем выпускникам ВУЗов, после окончания университета по закону полагался оплачиваемый отпуск, но он не захотел им воспользоваться.

«Ехать в глушь, так сразу, а то тут с ума сойдешь от… всего этого»

Ольге хотелось еще немного побыть в Ленинграде, на прощание хотя бы походить по любимому городу, но она не стала спорить, они уехали на следующий день после того, как Андрею выдали диплом. И если бы еще этот Энск, куда они согласились ехать, оказался не таким унылым местом! Но вокруг все было бело и пустынно, на платформе ни одного человека, кроме них, а здание вокзала, куда они шли, выглядело неказистым и обшарпанным.

Впрочем, опасения Андрея оказались напрасными – автоматических камер хранения на вокзале оказалось предостаточно, и почти все свободные. Буфет здесь тоже был, хотя ассортиментом не блистал. Выставленные на витрине салаты вызывали сильное подозрение, поэтому они взяли лишь по стакану чая, сели в углу за один из двух маленьких столиков, и Ольга вытащила из пакета кастрюльку с тем, что не доели в поезде. К ним тут же подлетела неизвестно откуда взявшаяся женщина лет пятидесяти в грязном фартуке со шваброй.

– У нас со своим нельзя приходить, покупайте в буфете!

– Подайте на нас в суд, – мрачно буркнул Андрей, тыкая вилкой в замерзший кусок мяса – чтобы еда не испортилась, они на ночь вывесили пакет с кастрюлькой за окно вагона, и ее содержимое превратилось в кусок льда.

– Можно и милицию тоже позвать, документы проверить, – уже более миролюбиво проворчала женщина, – ездят тут всякие.

Во взгляде ее светилось нескрываемое любопытство – чужие в Энск приезжали, очевидно, крайне редко.

– Ой, не скандальте, пожалуйста, – Ольга прижала пальца к вискам, – у меня голова от вашего крика разболелась. Скажите лучше, нельзя у вас где-нибудь разогреть? Мы бы вам заплатили.

Она расстегнула ставшее тесным пальто, женщина увидела ее выпирающий живот и смягчилась.

– Сейчас разогреем, – схватив кастрюльку, она куда-то убежала и вернулась минут через пять, из кастрюльки поднимался пар.

– Спасибо, сколько мы вам должны?

– Стыдно, стыдно, девушка, такое говорить, – ответила женщина, но по тону ее сразу стало понятно, что ничего стыдного она тут не видит, поэтому Ольга сунула в кармашек ее грязного фартука десять копеек.

Однако женщина и не собиралась от них отходить

– Вы тут как – проездом или в гости? – поинтересовалась она, сочтя, видно, что они уже достаточно сблизились для душевной беседы.

Быстро взглянув на сумрачно молчавшего Андрея, Ольга коротко ответила:

– На работу.

– На завод наш, небось, – непонятно, чему обрадовавшись, женщина всплеснула руками, – ну, молодцы, здесь, значит, жить будете. Ой, молодцы! У нас места прекрасные, леса, два озера. Не пожалеете, что к нам приехали.

– Вас начальство ваше не станет ругать за разговоры в рабочее время? – не выдержав, спросил Андрей. – А то вы тут стоите, а пол у вас грязный, немытый.

Поняв намек, женщина обиженно поджала губы и отошла, а Андрей с Ольгой, в молчании доев мясо с картошкой, отнесли пакет с пустой кастрюлей в одну из занятых ими ячеек камеры хранения и отправились в городской отдел народного образования устраиваться на работу в школу.

Заведующий городским отделом народного образования, полный круглолицый мужчина, принял их с распростертыми объятьями.

– Садитесь, садитесь, молодые люди, мы вас ожидали с нетерпением. В первой школе ситуация у нас такая, что врагу не пожелаешь – учителя химии нет, его биологичка заменяет, но ей тяжело, она уже пригрозила уволиться. Пенсионерка, здоровье дороже. А с математикой у них полный аврал. В первом полугодии математику в девятом и десятом классе физик вел, теперь отказался. И не заставишь – у него диссертация на носу, по закону перегружать его нельзя.

– Диссертация, – удрученно пробормотал Андрей, и заведующий взглянул на него с некоторым недоумением.

– Ну, да. Окончил аспирантуру, скоро защита. Шахунц Борис Давидович, может слышали? Тоже с физфака, только московского. Может, знаете?

– Не знаю, – резко ответил Андрей, но заведующий не обратил внимания на его тон.

– Сейчас я директору позвоню, – он по-мальчишески озорно ухмыльнулся и с довольным видом набрал номер. – Приветствую, Людмила Прокопьевна, узнали? Что? Меня нельзя не узнать? Конечно, нельзя, потому что у меня для вас подарок к Новому году. Да, вы правы, Новый год давно прошел. Тогда Восьмому марта. Ну, раз вы говорите, что еще не скоро, то подождем, а учителя математики и химии пусть пока посидят у меня в кабинете, – похихикав еще немного в трубку, заведующий закончил разговор и, весело взглянув на Андрея с Ольгой, объявил: – Директор первой школы Баларева Людмила Прокопьевна ждет вас с нетерпением.

– Можно, мы сначала заселимся и с бытовыми вопросами разберемся? – устало спросила Ольга. – Мы только утром сошли с поезда, вещи еще в камере хранения.

– Конечно, о чем речь! Сейчас выпишу ордера на заселение. Общежитие для молодых специалистов у нас квартирного типа – город в жилом доме два подъезда выделил. Вам туда все равно мимо школы идти, загляните уж туда на минутку, порадуйте Балареву.

В школе стояла тишина – шли уроки. Потыкавшись немного в разные двери, Андрей с Ольгой нашли наконец кабинет директора. Ольга робко постучала, и в ответ на звучное «войдите» робко приоткрыла дверь.

– Входите, входите, – директор была полная, лет шестидесяти или чуть больше, голос у нее был глубокий и приятный, – раздевайтесь, вот тут у меня крючки вбиты, вешайте пальто. Садитесь, – она взяла у них направления, мельком проглядела дипломы, – Сейчас уроки закончатся, завуч подойдет, и мы с вами обо всем подробно поговорим, а пока заполните анкеты-заявления. Если что, то спрашивайте.

Поняв, что «заглянуть на минутку», как говорил заведующий, не получится, они расположились за широким столом у окна, и начали заполнять бланки. Когда прозвенел звонок, и вошла завуч, Ольга еще писала, но анкета Андрея были уже заполнены и лежала перед директором.

– Звали, Людмила Прокопьевна? Пришли наконец наши молодые специалисты?

– Вот они, Евгения Сергеевна, долгожданные наши, – подтвердила директор своим сочным голосом и кивнула в сторону Андрея, – Андрей Николаевич будет вести у нас математику.

Завуч оценивающе оглядела Андрея и одобрительно кивнула:

– Думаю, Андрею Николаевичу можно будет доверить классное руководство в девятом «А», он справится. Как вы полагаете, Людмила Прокопьевна?

– Конечно, справится! – с энтузиазмом вскричала директор. – Да, кстати, Андрей Николаевич окончил физфак, так что, наверное, не откажется, на несколько дней взять физику, когда Шахунц уедет по своим диссертационным делам. Вы ведь не откажетесь, Андрей Николаевич?

Андрею ничего не оставалось, как пробурчать что-то вроде:

– Да, конечно.

– Вот и хорошо. Тогда, Евгения Сергеевна, переделайте расписание так, чтобы у них с Шахунцем уроки по времени не совпадали, это ведь можно будет?

– Надо посмотреть, – завуч извлекла откуда-то (как показалось Андрею с Ольгой, из рукава) свою записную книжку и полистала, – да, можно. Поставлю Андрею Николаевичу математику первыми уроками, а физику Шахунцу четвертыми и пятыми.

 – Вот и прекрасно. А это Ольга Витальевна, наш новый химик, – сияющий взгляд директора переместился в сторону Ольги, которая, закончив писать, слегка привстала, чтобы положить на директорский стол свою анкету.

Взгляд завуча скользнул по Ольгиному животу и забегал, а лицо ее из приветливого стало напряженным.

– Знаете, Людмила Прокопьевна, – немного неестественным голосом проговорила она, – тут небольшая накладка получается, я сейчас говорила с Железновой, нашим биологом, она хотела и в этом полугодии химию вести, так что я уже часы ей определила, не знаю теперь как. Очень неожиданно.

– Да что вы, с чего вдруг? – простодушно удивилась директор. – Она же руками и ногами от химии отбрыкивалась, еще вчера по собственному желанию грозила написать.

Увидев, что ее намеков не понимают, Евгения Сергеевна решила говорить без обиняков и повернулась к Ольге.

– Вам когда в декрет идти?

– Я… не знаю еще, – растерянно пролепетала та.

После рокового медосмотра в Пушкине, она у врача больше не была – считала, что чувствует себя хорошо, поэтому бегать по консультациям в Ленинграде ни к чему, все равно придется вставать на учет там, где они с Андреем будут работать.

По лицу директора пошли алые пятна, она взглянула на анкету Ольги и от волнения даже неправильно прочла ее отчество.

– Я что-то не совсем поняла, Ольга Вадимовна, вы хотите поработать у нас несколько месяцев, а потом уйти в декрет?

Ольга, наученная горьким опытом, вспыхнула.

– Витальевна я! Вы хотите отказать мне в приеме на работу по мотивам моей беременности? Хорошо, тогда я пойду в горком партии и в прокуратуру. Я молодой специалист, вы запрос давали в отдел образования на учителя химии!

Меньше всего директору Людмиле Прокопьевне хотелось иметь дело с горкомом партии и прокуратурой.

– Что вы, Ольга Витальевна, никто вам не отказывает, просто мы должны знать, на что рассчитывать, – она бросила беспомощный взгляд на завуча.

– Можем дать вам один-два класса, – умиротворяюще начала та, – подумайте, вам самой же будет легче, меньше нагрузка. Мы же о вас заботимся в первую очередь.

Она не знала, конечно, что после случившегося в Пушкине мать Ольги выяснила все нюансы, связанные с устройством на работу беременных, и позаботилась о том, чтобы дочь была хорошо подкована юридически.  Поэтому заботливая речь завуча ничуть не тронула сердца Ольги, и в ответ она вызывающе вскинула голову.

– Нет уж! Какая у меня будет зарплата за один-два класса? И тогда декретных заплатят копейки. Мне положена полная нагрузка, так и давайте.

– Но подумайте и о нашей школе тоже, – решив сменить тактику, завуч Евгения Сергеевна взывала теперь уже к ее гражданскому чувству ответственности, – вы уйдете в декрет, кто будет учить детей? Временно вас заменять никто не пойдет. На постоянную работу мы взять учителя химии не можем – вы ведь выйдете из декрета, а у нас часов по химии всего на одну ставку.

И тут Андрей впервые за все время нарушил молчание.

– Подумать о вашей школе? – резко, даже немного грубо возразил он. – Почему мы должны о ней думать? А о нас кто-нибудь хочет подумать? Извините, мы только с поезда, моя жена устала, нам нужно еще устраиваться с общежитием. Все документы мы вам заполнили, дипломы тоже оставляем, а сейчас нам пора идти. Пойдем, Оля.

Прозвенел звонок на урок, поэтому, когда они вышли в коридор, вокруг опять стояла тишина. Пройдя несколько шагов, Ольга вспомнила, что их пальто остались в висеть в кабинете.

– Андрюша, вернись, возьми наши пальто.

Чувствуя, что у нее дрожат ноги, она прислонилась к стене. Когда Андрей приоткрыл дверь кабинета, оттуда донесся укоризненный голос завуча:

– Вы что же, не видите разве, Людмила Прокопьевна?

– Да я не разбираюсь в этом, думала, просто полненькая девочка.

При виде Андрея разговор прервался.

– Извините, мы пальто забыли, – вежливо сказал он.

На визите в школу их испытания в этот день не закончились, предстояло самое главное – заселиться в общежитие. От школы до общежития идти было минут двадцать, но найти коменданта оказалось нелегко.

– Обедает, – пояснила сидевшая у входа вахтерша, – через час будет. Заселяться? Так подождите чуток.

– Есть здесь где-нибудь туалет? – порозовев, спросила Ольга.

– Ну… посторонним вообще-то не положено заходить, – вахтерша оглядела ее фигуру, – но, так и быть, пройдите по коридору налево, там женский.

Ожидая ее возвращения, Андрей снял пальто – в вестибюле было жарко – и присел на подоконник. Мимо изредка пробегали жильцы – кто-то приходил, кто-то уходил. Спустившийся по лестнице красивый черноволосый молодой человек вежливо поздоровался с вахтершей и направился было к выходу, но взглянул на Андрея и замедлил возле него шаг.

– Физик из Питера? – поинтересовался он, указав на приколотый к свитеру Андрея фирменный значок Ленинградского университета с выгравированной на нем надписью «ЛГУ физфак» и знаменитой формулой Эйнштейна под ней.

Андрей смутился.

– Ага, да.

– Твой коллега из МГУ, – черноволосый крепко встряхнул ему руку, – Шахунц Борис Давидович, будем знакомы.

– Будем, – улыбнулся Андрей, – Зарубин Андрей Николаевич. О тебе уже наслышан, кажется, мне придется заменять твои уроки.

– Понятно, – засмеялся Борис, – угодил туда же, куда и я.

– Мы… – начал было Андрей, но не договорил, потому что вернулась Ольга и, с любопытством глядя на Бориса, поздоровалась:

– Здравствуйте.

Тот обернулся к ней и, весело блеснув глазами, поклонился.

– Здравствуйте, – его взгляд скользнул по обручальным кольцам на их руках, – все ясно, вы приехали испытывать судьбу вдвоем. С комендантом уже говорили?

– Нам сказали, он обедает.

– Не он, а она, – поправил Борис и взглянул на наручные часы, – мне сейчас нужно на почту за посылкой сбегать, а то закроют. Как комендант явится, сразу идите к ней и начинайте разговор. Я, как вернусь, тоже к ней загляну. Ни в коем случае не уходите от нее до моего появления, держитесь до упора.

Повернувшись на каблуках, он убежал, оставив их в полном недоумении.

– Странный какой-то, – растерянно заметила Ольга, – что он имел в виду, почему мы должны ждать у коменданта его появления?

– Не знаю, –задумчиво ответил Андрей, – посмотрим.

Минут десять спустя в дверь важно вступила облаченная в роскошные меха женщина со смуглым лицом восточного типа и глазами, подведенными «под Клеопатру».

– Агнесса Рафаиловна, к вам, – вахтерша указала на Андрея и Ольгу, и те сразу поняли, что это и есть комендант, – заселяться, с ордерами.

Глаза «под Клеопатру» оглядели их добродушно, хотя и без особого интереса.

– Заселяться, так заселяться, минут через пять зайдите ко мне в кабинет, я пока переоденусь.

Когда они, отмерив ровно пять минут по настенным часам, вошли в кабинет, она уже сняла шубу с шапкой и сидела за столом, перелистывая толстую книгу. Андрей поначалу растерялся, решив, что не туда попал, – судя по смуглому лицу коменданта, он изначально предположил, что она брюнетка, однако у женщины за столом волосы были ярко золотыми, как у Мишель Мерсье из фильма «Анжелика». Ольга, в отличие от мужа, ничуть не удивилась – будучи женщиной и химиком, она сразу сообразила, что обрамлявшее голову коменданта золото даровано ей не природой, а является результатом воздействия перекиси водорода, – и положила на стол ордера.

– Вот. Нам в отделе образования выписали.

– Да-да, вижу, садитесь, – мельком глянув на ордера, комендант продолжила листать книгу, – я как раз ищу, где у нас есть свободные места. Знаете, с заселением всегда проблемы, мест нет, очень много командировочных на завод приезжает, всех нужно разместить. Вот, – она ткнула пальцем, – есть одно место для мужчины на четвертом этаже. А женских не осталось. Только одно на втором, вместе с командировочными.

– Погодите, – возмутилась Ольга, – вы хотите сказать, что поселите нас в разные комнаты? Мы семья, нам полагается комната на двоих.

Комендант сочувственно вздохнула и покачала головой.

– Конечно, я все понимаю, но что делать? Не вы одни такие, у нас тут несколько пар по два-три года в разных комнатах жили – ждали, пока двухместная освободится. Все занято. А в трехместную я вас поселить не имею права, у нас норма шесть метров на человека.

– Почему шесть метров? – растерянно пролепетала Ольга.

– А потому, – торжествующе пояснила комендант, – что молодому специалисту в нашей области положено шесть квадратных метров площади. С таким расчетом нам под общежитие и помещения отвели – в каждой квартире одна комната в двенадцать метров и одна комната в восемнадцать. И это еще спасибо скажите нашему секретарю обкома товарищу Исакову, он так распорядился, а то по закону вообще четыре метра на человека имеют право дать. Так что, если вы в восемнадцати метрах будете, то по норме я обязана туда и третьего заселить. Вы же не хотите с кем-то третьим жить?

– Да что же это такое? – вскипел Андрей. – Нас присылают на работу в ваш город, в отделе образования жалуются, что учителей не хватает, а вы так с молодыми специалистами обращаетесь?

Комендант поджала губы.

– Вы на меня не кричите, молодой человек, я-то ни в чем не виновата, я только распоряжение выполняю. Так будете заселяться или нет? Вы ведь можете заселиться, как я предлагаю, а потом, если захотите, квартиру снимете.

И тут Андрей внезапно вспомнил совет Шахунца – дождаться его и держаться до упора. Нет, не просто так говорил черноволосый физик из МГУ, не просто!

– Мы никуда не пойдем, пока вы не решите наш вопрос, – поплотней усевшись на стуле, твердо сказал он.

Комендант развела руками.

– Ну, это значит, вы тут у меня до скончания веков будете сидеть. И что вы упрямитесь, молодой человек? Вон, жена ваша устала, ей бы сейчас дойти до своего места и прилечь отдохнуть, вы хоть о ней подумайте.

– Ничего, я посижу, – с вызовом возразила Ольга.

Наступило молчание, и длилось оно минут пять – пока в дверь не постучали. Вошел тот Борис Шахунц, в руках его была баночка с чем-то зеленым, на губах играла улыбка.

– Вот, Агнесса Рафаиловна, посылочку получил – специально для вас мне из Баку варенье из фейхоа прислали, какое вы любите.

Лицо коменданта просияло.

– Ой, Боренька, спасибо тебе. И родителям от меня передай мое огромное спасибо.

– Непременно передам, Агнесса Рафаиловна. А это наши новенькие молодые специалисты? Еще не заселились? – все с той же улыбкой он перевел взгляд на Андрея.

– Да вот объясняю им наши проблемы, а они никак не хотят понять, – пожаловалась комендант, и взгляд глаз «под Клеопатру» наполнился печалью.

– А что, Агнесса Рафаиловна, поселите их в мою квартиру в большую комнату, как раз сегодня утром командировочные съехали.

– Да что ты, Боренька, – всполошилась комендант, – их же двое, а там восемнадцать метров.

– Да какое двое, – Борис ласково кивнул в сторону Ольгиного живота, – трое их уже, Агнесса Рафаиловна, трое. Так что никто вас не осудит и не бросит в вас камень.

Агнесса Рафаиловна заколебалась.

– Сам смотри, – неуверенно сказала она, – командировочный, он что – утром ушел, вечером пришел, переночевал и уехал. В комнату твою без тебя никто не зайдет, я тебе специально замок велела поставить. А тут целый день в квартире люди будут, ребенок по ночам начнет кричать. А у тебя диссертация на носу, готовиться нужно.

Борис отмахнулся.

– Ничего, я детей люблю. Так что, Агнесса Рафаиловна, селите их ко мне?

– Ну… ладно, если ты так хочешь. Идите белье получать, – сказала она Андрею и Ольге, – Боря покажет.

Пока Андрей ходил на станцию за вещами, Ольга пожарила картошку и напекла оладушек – Борис предоставил в ее распоряжение свои запасы продовольствия. Вечером они втроем сидели на кухне, ели, пили чай с присланным из Баку вареньем, и Борис посвящал их в нюансы местной жизни.

– Агнесса, комендантша наша, баба неплохая, но интерес свой, конечно, не упустит, чтобы двухместную комнату получить, к ней подход нужен. Презент какой-нибудь и всякое такое. В двухместной-то с одним соседом приятней жить, чем трехместной с двумя. А если твой сосед прописан, но не проживает, как у меня, то вдвойне приятно. Таких здесь много.

– А где же они проживают, на квартире? – Андрей с неприязнью вспомнил предложение коменданта снять комнату. – Твоя Агнесса их, небось, отсюда выдавила?

– Но почему же на квартире, кто где. Моего соседа, например, распределили на здешний завод инженером, он месяц проработал и женился на дочери главного инженера. Живет в заводской новостройке в семье жены, но родители ее прописывать его к себе принципиально не хотят. Должен, сказали, пройти пятилетний испытательный срок, как минимум. Так что все это время он будет прописан здесь, а жить там. Незаконно, конечно, но считается, что милиция и жилищное управление об этом не знают.

– Надо же, – удивилась Ольга. – был бы Питер или Москва, где за прописку удавятся, а то провинциальный городок какой-то.

– Э, не скажи, здесь крупный промышленный центр, ведомственное жилье заводское и партийное начальство для себя отгрохало роскошное, по специальному проекту. Каждая квартира в два этажа, по два санузла, не эти наши хоромы, – он с насмешливым видом обвел рукой крохотную кухню.

– А мне здесь нравится, – поставив локоть на стол, Ольга подперла щеку ладонью, и в глазах ее появилось мечтательное выражение, – хоть не так роскошно, зато свое.

Борис ласково засмеялся.

 – Это пока тебе нравится, потом посмотрим.

– Расскажи о школе, – попросила она, – директор Людмила Прокопьевна, кажется, ничего, а вот завуч Евгения Сергеевна мне жутко не понравилась.

– Почему же это? – усмехнулся Борис. – Милейшей души человек, на ней вся школа держится. А директор… Ладно, ее историю, думаю, все знают, поэтому я не открою секрета. Ее отец Баларев был директором местного завода, в тридцать седьмом его арестовали и расстреляли. Людмилу Прокопьевну тоже арестовали, потом вместе с матерью выслали куда-то, не помню уж куда. С женихом, подающим надежды молодым инженером, ей пришлось расстаться – брак с дочерью врага народа мог его погубить. В пятидесятых ее отца реабилитировали, мать умерла, она вернулась в Энск. Жених ее бывший к тому времени уже много лет был директором завода, личностью, можно сказать, одной из важнейших в городе. Сделал ей квартиру в ведомственном доме, директором школы ее тоже назначили с его легкой руки.

– Так они все-таки поженились? – не поняла Ольга.

– Что ты, у него уже семья была, дети взрослые. Да и ничего между ними не было, иначе об этом здесь сто лет языки бы чесали. Говорили, он просто чувствовал себя виноватым. Но я в это не верю, думаю, она что-то про него знала.

– Что она могла знать? – удивился Андрей.

Борис пожал плечами.

– Я размышлял – ради любопытства. Предположим, он донес на ее отца, а ей это каким-то образом стало известно – может, узнала, когда ее в НКВД допрашивали. В тридцать седьмом ведь многие доносили, но никто не знал имя доносчика, НКВД не разглашало.

– Зачем ему было доносить на отца невесты? Он же ее любил, наверное, – поразилась Ольга.

– Может, любви у него к ней особой и не было, зато спустя год после ареста Баларева его назначили директором завода. Поэтому тут всякое можно предположить. А потом, когда развенчали культ личности, ему не хотелось, чтобы стало известно о доносе. Так что, пока он был жив, наша директорша ходила царицей. Всю работу вела Евгения Сергеевна, а дражайшая Людмила Прокопьевна в школе почти не появлялась – то в Москву на совещание уедет, то на каком-нибудь съезде председательствует, то ей путевку в санаторий в учебное время выделят.  Три года назад он умер, и теперь она всего боится. Целые дни в школе, совсем сникла, даже уроки русского и литературы в девятом А взялась вести.

– Кстати, насчет девятого А, – вспомнил Андрей, – директор сказала, мне там классное руководство дадут. Я так и не понял – это в добровольном или принудительном порядке?

Борис улыбнулся наивности вопроса.

– Считай, что в добровольно-принудительном. Мне предлагали, но я сослался на подготовку к защите диссертации. Класс, конечно, сложный, но вообще-то ничего страшного. Ты в школьные годы был пионервожатым?

– Да нет, какие там пионервожатые, в нашей деревенской школе всего-то человек сорок училось.

– А я был. В девятом классе дали мне общественную нагрузку – заняться воспитанием пятиклассников. Вхожу в класс – шпана малолетняя прыгает, орет, я стою и не знаю, что делать. Вдруг голосочек, девочка-куколка с длинной косой руку тянет и пищит: товарищ Боря, ты не можешь нам домашнее задание по математике объяснить? Я обрадовался, говорю: давайте ваше задание. Там у них штук десять задач и примеров всяких было. Быстро им на доске все написал, они притихли – сидят, переписывают. Непедагогично, конечно, они вроде сами должны решать. Зато не орут.

Ольга с Андреем хохотали.

– А потом что? – утирая слезы, спросила Ольга.

– На следующий день подходит ко мне все та же пичужка с толстой косой: товарищ Боря, когда у нас следующий сбор отряда будет? Понравилось им! Так я у них несколько сборов провел, но потом кто-то из них от лишнего восторга проболтался. Отстранили меня, конечно, вынесли выговор. Но девчушка та – Дина – ко мне все равно все время подбегала, что-то спрашивала. Уже через много лет она призналась, что сама прекрасно могла все решить, просто на первом же сборе в меня влюбилась.

– Как! – ахнула Ольга. – Так и призналась? И вы с ней видитесь?

– Конечно, теперь она моя невеста. Диночка.

Выражение нежности, осветившее его лицо при этих словах, тронуло Ольгу до того, что на глазах ее выступили слезы.

– Диночка, – повторила она, – сколько ей лет, она еще учится?

– В этом году окончила педагогический, преподает биологию в каком-то селении рядом с Баку. На весенних каникулах на недельку приедет, вы познакомитесь.

– И скоро вы поженитесь? После того, как ты защитишь диссертацию?

– Там видно будет, – неопределенно ответил Борис.

– Но почему…

Однако от Андрея не укрылся уклончивый ответ Бориса.

– Не приставай к человеку с нескромными вопросами, – недовольно прервал он жену и попросил Бориса: – Расскажи мне лучше о девятом А, раз мне не миновать участи наставника. Что там за дети?

Ольга слегка обиделась.

– Ну, раз я лишняя, пойду мыть посуду.

– Помочь? – немедленно с готовностью предложил Борис.

– Не надо, лучше расскажи Андрюше, что он хочет – про детей. Я тоже послушаю, мы ведь уже завтра или послезавтра начнем уроки вести.

Собрав тарелки и чашки, она поставила их в раковину, включила воду и под тихое журчание слушала разговор за своей спиной

– Они уже, можно сказать, не дети, а вполне сформировавшиеся особи, – говорил Борис, – несколько человек выделяются, остальные – масса. Мой первый враг Максим Исаков – я выставил ему тройку и вполне заслуженно, между прочим. Сын первого секретаря обкома партии.

– Избалован?

– Ничуть, отец держит его в строгости, следит за успеваемостью. У класса мальчик пользуется авторитетом – думаю, за собственную комнату, где можно устроить шикарную вечеринку. Мать в его дела не вмешивается, считает взрослым, отец постоянно в разъездах. Но на родительские собрания кто-нибудь из них обязательно приходит, так что время от времени ты, как классный руководитель, будешь общаться с крупным партийным боссом. 

– Млею от счастья.

– Майя Любимова. Не глупа, но ленива. Бой-девка, модница, заводила, душа всех мероприятий, связанных с застольем, подозреваю, хорошо знакома с крепкими напитками и просвещена в области всех интересующих подростков вопросов. Бабушка ее живет в нашем доме – не в общежитии, естественно, а в тех подъездах, где квартиры. В день пенсии Майка непременно является к ней за данью – родители на тряпки не дают, а бабушка не может отказать ненаглядной внучке.

– Приятная девочка, ничего не скажешь. Не знаю, под силу ли мне будет наставить ее на путь истинный.

– Не отчаивайся, есть в твоем будущем классе и светлые образы. Таня Игнатьева. Красавица, умница, обожает точные науки, хочет поступать в МГУ на мехмат. Я подарил ей задачник Дорофеева. Потрепанный, правда, но задачки там хорошие. В нее влюблены двое – вышеназванный Максим Исаков и Леша Воронцов. Максима Таня презирает, дружит с Лешей. Последний – мальчик очень милый и добрый, кажется, что-то пишет. Стихи или рассказы. Я так и не понял, что он может, чего не может – иногда схватывает все на лету, иногда отключается и ничего не слышит. Исаков его ненавидит, иногда даже на уроке бывают перепалки. Ты это сразу пресекай.

– Дерутся что ли?

– Ну, что ты, нет. Там занятно получается: Исаков начинает говорить Леше гадости, тот его попросту не замечает, зато Таня Игнатьева за своего друга вступается, как львица. И тогда сам же Леша начинает ее успокаивать: ты что, Таня, не стоит. Все вслух, приходится даже иногда на них прикрикнуть. В общем, главных героев твоего класса я тебе описал, так что впросак ты попасть не должен. Ах, да, у меня же фото есть – несколько классов на ноябрьские праздники вместе со всеми преподавателями снимались, потом дали каждому учителю по фотке. И твой девятый А тоже. Сейчас принесу.

Он вышел и вернулся через пару минут, Ольга, уже домывшая посуду и аккуратно расставившая тарелки на стойке, вытерла руки и тоже подошла посмотреть.

Важно восседавших впереди всех Людмилу Прокопьевну и Евгению Сергеевну Андрей с Ольгой узнали сразу. По обе стороны от тандема директор-завуч сидели учителя-предметники, за ними фотограф полукругом в три ряда грамотно расставил учеников – низкорослых, потом тех, кто повыше, позади всех самых высоких. Борис тыкал в фотографии пальцем, называл фамилии, Андрей старался запомнить. Ольга тоже – и ей ведь до декрета придется с ними работать.

Широкоплечий юнец с круглым лицом – Максим Исаков. Девчонка со вздернутым носом и смеющимися глазами – Майя Любимова. Сероглазый подросток с тонкими чертами и печальным взглядом – Леша Воронцов. А это…

– Какая красивая девочка! – вырвалось у Ольги.

– Я говорил, что она красавица, – подтвердил Борис, – И умница! Это Таня Игнатьева.

Он продолжал указывать на других учеников и называть их фамилии, но Андрей уже не слушал – взгляд его был прикован к лицу задумчиво смотревшей на него с фотографии Тани.

Глава пятая

Отрывки из дневника Тани Игнатьевой:

«…С этого полугодия у нас новые учителя – Андрей Николаевич по математике и Ольга Витальевна по химии, а то раньше у нас математику и химию постоянно кто-нибудь заменял. Правда, Майка с Исаковым сегодня почему-то хихикали и говорили, что О.В. (Ольга Витальевна, расшифровка автора) скоро уйдет. Ну и шут с ней, она мне не нравится. Толстая, а лицо такое, что лучше не связываться. Поэтому мы у нее сидим тихо, даже Майка не вертится.

А.Н. (Андрей Николаевич, расшифровка автора) красавец. Сказал, что будет вести у нас факультативные занятия по математике. Оказывается, он окончил физфак, как и Б.Д. (Борис Давидович, расшифровка автора). Я рада! Наверное, буду поступать в МГУ на физфак, а не на мехмат…

…Сегодня у нас после уроков были факультативные по математике, пришли, кроме меня, человек шесть. Исаков с Лешкой Воронцовым тоже явились. Исаков-то понятно, он карьерист, но Лешке это зачем? Он всегда говорил, что его от точных наук тошнит.

На занятии А.Н. показал нам, как начертить вписанный в пирамиду шар и посчитать его объем, Лешка тоже калякал что-то в своей тетради, даже язык высунул от усердия. Я уж решила, он увлекся стереометрией. Оказалось, рисовал. Ночью ему в очередной раз приснился какой-то сюжет, он проснулся и до утра писал. А на факультативе рисовал иллюстрацию к своему повествованию под названием «Прекрасная Таяна». На рисунке я стою в толпе, рядом со мной маячит противная морда Исакова, а Лешка, окруженный стражей, едет в доспехах на коне. Рисует он прекрасно, так что всех можно узнать. Таяна, как понимаю, это я. Дал мне листки со своими каракулями, чтобы я прочла и оценила. Говорит, это только начало, а продолжение будет, когда увидит следующий сон. Уверяет, что все правда, так было в другой жизни. У него вообще всегда все путается – сон с явью, жизнь с жизнью. Майка Любимова как-то сказала, что, Лешка от любви ко мне медленно сходит с ума. Может, она и права, не знаю, но рисунок меня заинтриговал, нужно прочесть»

Прекрасная Таяна, часть первая

В глухой провинции богатого царства Улисс лежал маленький городок Элани. Жизнь в нем текла монотонно и скучно, изо дня в день сапожники чинили обувь, портные шили одежду, торговцы продавали товары, судьи разбирали жалобы, а стражники обходили улицы и следили за порядком. Воскресенье жители обычно проводили в кабаках и на базарах, но с утра все непременно собирались в большом городском храме, чтобы принести дары богам-покровителям Улисса и попросить их продлить годы жизни доброго старого царя Милона Третьего, не притеснявшего Элани налогами.

Но в один из воскресных дней главный жрец храма сообщил потрясенным жителям новость, только что привезенную гонцом из столицы: царь Милон Третий умер, на трон Улисса взошел его сын Вилен Первый. И теперь молодой царь объезжает свое царство, чтобы посмотреть, как живут его подданные. Очень скоро он приедет и в Элани.

Новость не на шутку взволновала жителей – пошел слух, что царь Вилен, увидев, как хорошо живут жители нескольких соседних городов, увеличил взимаемые с них налоги. Богатый ювелир Карт поспешил к бедной вдове Сирен.

– Госпожа Сирен, ты слышала новость? Скоро богатые в нашем городе обеднеют, а беднякам жить вообще станет невмоготу. И тогда я уже не смогу заплатить за твою дочь того, что предлагаю сейчас. Так не пора ли тебе, пока есть время, согласиться?

Вдова подумала и отрицательно покачала головой.

– Нет господин, Карт, по красоте моей Таяне нет равных в городе, к тому же, она умеет выращивать цветы, которые покупают у нас богатые дамы. Если ты хочешь, чтобы она стала женой твоего сына, заплати сто золотых, на меньшее я не согласна.

– Семьдесят пять золотых, госпожа Сирен, подумай! Столько не дадут ни за одну невесту в городе.

– Сто золотых, господин Карт. Сто раз говорила тебе: у меня два маленьких сына, я хочу отправить их в школу, за каждого нужно заплатить пятьдесят золотых. Нет, на меньшее я не соглашусь.

– Твоей дочери уже пятнадцать, с каждым годом цена ее будет падать! – с досадой вскричал Карт. – Больше, чем я, тебе никто не заплатит. И то плачу лишь потому, что сын мой Сейшу сходит по ней с ума.

В комнату вошла девушка с огромной охапкой цветов, положила ее в углу на столе и начала составлять из них маленькие букеты. Ее мать и ювелир Карт продолжали разговор, словно ее не было.

– Посмотри, как она красива, – Сирен указала на грациозно двигавшиеся руки дочери, – коса до пояса, кожа сияет, а какие глаза! Настоящие звезды. На губы посмотри, они, как лепестки роз, а зубы между ними сверкают как жемчуг. И как сложена! Взгляни, какие цветы она умеет выращивать и как искусно составляет букеты. На то, что заплатит за них жена советника Керра, мы будем жить неделю. Мне повезло, что она родилась старшей, за деньги, вырученные от ее будущего мужа, я смогу дать образование сыновьям. Не волнуйся, господин Карт, за мою дочь еще долго будут давать высокую цену, она настоящее сокровище, и я своей выгоды не упущу. Если твой Сейшу так ее хочет, то поспеши заплатить. Сто золотых, моя цена окончательная.

Карт надулся, хотел еще что-то сказать, но в комнату постучали, вошел широкоплечий юноша с круглым лицом, обрамленным коротко стрижеными черными волосами. Взгляд его скользнул в сторону девушки, занятой своим делом и, казалось, ни на кого не обращавшей внимания, он с трудом отвел глаза и вежливо поклонился хозяйке дома:

– Здравствуй, госпожа Сирен. Отец, советник Керр велел завтра закрыть в городе все магазины, лавки и мастерские – приезжает царь, горожане должны надеть свои лучшие одежды и выйти на улицы, чтобы торжественно встретить повелителя. Работать завтра запрещено.

Карт торопливо поднялся.

– Раз так, я должен сегодня закончить все дела. Мы с тобой продолжим этот разговор позже, госпожа Сирен, – сказал он.

Вдова Сирен подождала, пока за отцом и сыном закроется дверь, и велела дочери:

– Поторопись, отнеси букеты жене советника Керра. Завтра лавка не будет работать, нам нужно успеть сегодня купить немного хлеба, риса и соли, а у нас нет денег. Если встретишь по дороге Сейшу, не разговаривай с ним. Пока его отец не заплатит за тебя сто золотых, пусть даже близко к тебе не подходит.

– Хорошо, матушка, – послушно ответила девушка и стала аккуратно укладывать перевязанные ленточками букеты в корзину.

Сейшу поджидал ее на улице, стоя за колонной, и приблизился, едва она повернула за угол.

– Давай, я помогу тебе нести корзину, Таяна.

– Не нужно, Сейшу, матушка не велела мне с тобой говорить.

– Хорошо, не говори, я просто пойду рядом и буду говорить сам, – он пошел рядом с ней, – ты все забыла, Таяна. Забыла, как еще не так давно мы бегали с тобой наперегонки, как сидели у ног старика Асада и слушали его рассказы. О дальних странах, о прекрасных цветах, о невиданных зверях. А теперь ты ведешь себя со мной так, словно мы чужие.

Таяна печально покачала головой.

– То время кончилось, – мягко ответила она, – мы больше не дети и не можем бегать наперегонки, а старый дедушка Асад умер, – голос ее дрогнул.

– Но мы-то с тобой живы. И я по-прежнему хочу быть с тобой. Я не виноват, что отец не хочет платить, я отдал бы за тебя все золото из хранилищ моего отца, но оно мне не принадлежит.

– Значит, мы не сможем быть вместе.

– И ты так спокойно это говоришь? – закричал он. – Тебе все равно, Таяна, будешь ты моей женой или нет?

– Я должна повиноваться матушке. Будет так, как она скажет, а сейчас уходи.

– Не уйду, пока не ответишь!

Он вцепился в ручку ее корзины, Таяна попыталась его оттолкнуть, корзина перевернулась, и половина букетов вывалилась в грязь.

– Ах, что ты наделал! – горестно воскликнула она. – Жена советника Керра не купит испачканные букеты, и матушка будет меня ругать.

Оттолкнув сконфуженного Сейшу, Таяна подняла выпавшие цветы, но перед тем, как уложить их обратно в корзину, обернула своей косынкой – чтобы не испачкать остальные.

Когда она вернулась домой с вырученными за цветы деньгами и рассказала о случившемся, мать действительно рассердилась:

– Я думала, мы сможем купить хотя бы немного рису, но этого нам хватит только на буханку хлеба. Говорила тебе: не позволяй Сейшу к тебе приближаться, от него одни неприятности. И зачем ты принесла домой грязные цветы, что ты будешь с ними делать? Только косынку испачкала.

– Мне жалко было оставлять их в грязи на дороге, матушка. Я их вымою, вплету себе в косу и приколю к платью, когда мы завтра вместе со всеми пойдем встречать короля. Мне ведь нечего надеть, а с цветами будет нарядно.

– Хорошо, – согласилась вдова, – только смотри, держись в толпе возле меня и братьев, чтобы Сейшу опять не начал с тобой заговаривать.

Сейшу действительно надеялся поговорить с Таяной во время торжеств по случаю прибытия царя, но вдова Сирен немедленно приметила его в толпе, вытолкнула дочь вперед, а сама встала за ее спиной и по бокам поставила сыновей. Сейшу маячил рядом, но подойти к Таяне не имел никакой возможности.

Таяна никого не замечала. Пытаясь понять, где же, собственно, находится сам царь, она во все глаза смотрела на медленно движущиеся разукрашенные кареты и скакавших впереди них всадников в богатых одеяниях. Горожане встречали процессию радостными возгласами, один из всадников поднял руку, отвечая на приветствия, и глаза его встретились с глазами Таяны. Она улыбнулась, и губы его тоже дрогнули в улыбке. Проехав несколько шагов, он взглянул на одного из двигавшихся бок-о-бок с ним всадников и еле слышно произнес:

– Николи, узнай, кто та девушка с цветами в волосах.

Глава шестая

Отрывки из дневника Тани Игнатьевой.

«…Ура! Теперь А.Н. наш классный руководитель. Мы его обожаем, хоть иногда шумим на уроках. Мальчишки между собой зовут его князем Андреем, а девчонки – Андрюшенькой. Он такой замечательный, сегодня говорил, что каждую жизненную проблему можно описать математически. Я всегда любила математику, но не думала, что она может быть, как сказка. А.Н. такой тонкий, такой неземной, интересно, он может думать о чем-то кроме математики? О женщинах, например…

…Майка сегодня сказала, что О.В. – жена Андрея. Ужас! Она такая некрасивая. Майка говорит, она вовсе не толстая, а беременная, а лицо у нее недовольное, потому что токсикоз. У беременных всегда токсикоз. Не забыть посмотреть в энциклопедии, что это такое…

…Сегодня собирались у Исакова отметить двадцать третье февраля. Лешку Воронцова он не хотел к себе звать, но я дала понять, что без него не пойду. Исаков поскрипел, пофыркал, но все же сказал: Воронцов, ты тоже приходи. А Леша ответил: если Таня пойдет, то и я пойду.

В квартире Исакова два этажа, на первом холл, его комната и ванная. Комнаты родителей и их ванная на втором. Красота, не то что у нас в коммуналке – один туалет на двоих с соседями. Исаков может у себя что угодно делать, родители не узнают. Романов и Тихомиров притащили вина и водки, с ними еще какие-то взрослые ребята пришли, Майкины знакомые. Налили пацанам водки, а девчонкам красного вина, но Лешка не пил и мне сказал: не пей! Я и не стала, только губы намочила. А Майка с Любой Томилиной напились и орали мне в самое ухо. До девяти мы поплясали, потом Лешка вытащил меня оттуда и отвел домой. Мама была рада, она всегда волнуется, когда я поздно прихожу. Даже, если предупреждаю…

…Сегодня Любка Томилина пришла с заплаканными глазами, вся распухшая. Интересно, что они вчера делали в хоромах Исакова, когда мы с Лешкой ушли? Все перемены они с Майкой о чем-то шептались…

…Сегодня Б.Д. вел у нас факультативные занятия по физике. Сказал, для тех, кто собирается поступать в технические ВУЗы. Пришел почти весь класс. Я не думала, что мы начнем с эксперимента, потому что на вступительных экзаменах в ВУЗ эксперимент не спрашивают. Но Борис сказал, что это главное для понимания физики явления, и мы соорудили лейденскую банку.

Мальчишкам очень понравилось. Правда, Исаков начал строить из себя эдакого всезнающего, заявил, что мы зря тратим время, потому что и без эксперимента все понятно, лучше решать задачи. Борис очень вежливо попросил его рассказать нам все, что ему понятно. Тут Исаков и сел в лужу, двух слов не смог связать. Ну и обозлился же он! Теперь вообще Бориса возненавидит, но Борис плевать на него хотел…

…Любка Томилина что-то очень подружилась с Майкой, все перемены они шепчутся у окна с Исаковым, Романовым и Тихомировым, не знаю уж, какие мировые проблемы они обсуждают. Лешка думает, на Восьмое марта они тоже хотят собраться, но нас никто не приглашал, даже Майка ни слова не сказала. Ну и не надо, подумаешь…

…У нас начались контрольные. На математике я хотела помочь Лешке, я всегда ему помогаю, решаю свой вариант и его. Но Андрей заметил, что я подвинула к Лешке листок, посмотрел на нас и попросил:

– Не нужно, Таня, я хочу понять, кто из вас и как ориентируется в математике. Пусть Алеша думает самостоятельно.

Именно попросил, а не отругал, не отнял написанное, не стал грозить наказанием. Лешка покраснел, оттолкнул листок, сказал:

– Не нужно, Таня, я сам буду решать.

Исаков тут же вылез:

– Андрей Николаевич, как вы считаете, я ориентируюсь в математике?

Андрей пошутил:

– Думаю, дорогу в лесу ты найдешь, если не заблудишься.

Мы все засмеялись, и Исаков тоже смеялся, хотя обычно злится, когда над ним подшучивают. Но Андрея он обожает. Зато Бориса ненавидит, считает, что тот к нему придирается…

…Сегодня я решила задачу по физике у доски, Борис меня похвалил и поставил пятерку. Исаков начал ныть:

– Борис Давидович, вызовите меня тоже – тройку исправить.

Борис его пожалел, дал не очень трудную задачу, но Исаков и ее не смог решить. Ну, не представляет он себе, как Борис говорит, физику явления. Борис только руками развел:

– Ничего не могу поделать, твоя тройка остается при тебе.

После уроков Лешка, как обычно, провожал меня домой, а Исаков к нам прицепился, плелся рядом со мной и ругал Бориса. Я спросила: тебе что, больше некому пожаловаться? А он вдруг говорит, злобно так:

– Не радуйся, что он тебя хвалит, скоро жидам запретят в школах русских детей учить, а то обнаглели. Вот тогда посмотрим, как тебя будут хвалить.

Мне прямо нехорошо стало от его слов. Как можно такую гнусность сказать? А Леша очень спокойно спросил:

– Как твой папа-коммунист к подобным высказываниям относится?

Исаков взбеленился, бросился на него, стал вопить:

– Не смей моего отца трогать!

Как будто Лешка что-то такое про его отца сказал! Короче, они вцепились друг в друга, мне с трудом удалось их растолкать, еще не хватало драки на улице! Лешка был зол, проводил меня до дому и ушел, не сказав ни слова. Не понимаю, почему он разозлился – неужели из-за того, что я им с Исаковым не дала подраться? Странно, Лешка всегда такой мирный.

Я думала, он поужинает дома и зайдет, но он не зашел, зато прибежала Майка. Мне не особенно хотелось с ней разговаривать, пусть бы шла к своим новым друзьям и подругам, но стало тоскливо, и я рассказала ей о случившемся. Она только отмахнулась:

– Не обращай внимания, Исаков дурак. И вообще, Борис не еврей, а армянин, я видела его анкету в учительской. Кстати, к нему невеста приехала. Красавица – жуть! Он с ней шел, когда я к бабушке заходила, она ведь в том же доме, где общежитие живет. А я тебя что хочу просить: если кто будет спрашивать про двадцать третье февраля у Исакова, не говори, что мы там вино пили. Просто посидели немного, потанцевали и разошлись. Ладно?

– Мне-то что, – говорю, – не скажу, конечно.

Майка поболтала еще немного и убежала…

…Сегодня Леша принес продолжение своей повести. Говорит, оно ему ночью приснилось. Это после потасовки с Исаковым, у него любое волнение вызывает вещие сны»

Прекрасная Таяна, часть вторая

Приближенным царя Вилена оказали гостеприимство представители местной знати. Главный жрец, встретив царя у ворот храма, низко склонился перед ним и подобострастно молил быть его гостем во время пребывания в Элани. Там же, во дворце главного жреца, отвели покои для царских жен и наложниц, обычно сопровождавших царя Вилена во всех поездках. Смыв с себя дорожную пыль, они наслаждались всевозможными яствами и напитками, болтали, играли на лютне и ждали, кого из них призовет к себе нынче ночью повелитель. Но Вилен ждал Николи, которого отправил с поручением, и тот явился еще до того, как начали сгущаться вечерние сумерки.

– Ну что, узнал о ней? – нетерпеливо спросил царь.

– Да, повелитель. Мне достаточно было лишь упомянуть о цветах, и первая же встречная старуха выложила мне все подробности. В городе девушку знает каждый, потому что она выращивает и продает цветы. Это дочь бедной вдовы по имени Сирен, ее зовут Таяна.

– Она замужем, просватана?

– Нет, повелитель. Ювелир Карт сватает ее за своего сына, но они с вдовой никак не сойдутся в цене.

– Сколько хочет вдова за дочь?

– Сто золотых. Но ювелир дает только семьдесят пять.

– Глупец, – прошептал Вилен, вытащил из стоявшего на столе ларца мешок с монетами и протянул Николи, – здесь тысяча золотых. Отдай их вдове и приведи ко мне девушку. Но не говори, к кому ты ее отведешь.

В тот вечер ужин вдовы Сирен и ее детей был крайне скуден. Таяна нарезала хлеб, подсушила его в печи и посыпала остатками соли. Они еще сидели за столом, когда, постучав, вошел ювелир Карт, за ним следовал Сейшу.

– Приветствую тебя, госпожа Сирен, – вежливо произнес он.

– И я тебя, господин Карт. Здравствуй, Сейшу. Разделить с нами ужин не приглашаю, для вас он слишком скуден, да мы уже и заканчиваем. Таяна подай господину Сирену стул, а потом согрей воды.

– Мы не голодны, госпожа Сирен, не тревожься, – Карт опустился на поданный Таяной стул, Сейшу остался стоять у стены, поскольку больше стульев в доме не было, – а пришли потому, что сын мой Сейшу не дает мне покоя, и я решил увеличить сумму до девяноста золотых. Подумай, госпожа Сирен, кто еще даст тебе такую сумму?

Сирен задумалась. Ее весь день мучил голод, и скудный ужин его не утолил. Судя по лицам ее детей, они страдали не меньше нее. В доме нет даже молока, запивать сухой хлеб придется горячей водой. В конце концов, девяносто золотых – тоже неплохо.

– Что ж, господин Карт, – начала она, но договорить не успела, потому что в дверь постучали.

Вошел человек в богатой одежде и внимательно оглядел присутствующих. Взгляд его на миг задержался на возившейся у печи Таяне, потом он поклонился хозяйке.

– Госпожа Сирен?

– Да, господин, – испуганно пролепетала она.

Вытащив из-под плаща увесистый мешок, человек положил его на стол.

– Мой господин посылает это тебе, здесь тысяча золотых. Я должен отвести к нему дочь Таяну.

– Таяна – моя невеста! – побледнев, как стена, у которой стоял, закричал Сейшу. – Твой господин не может требовать…

– Неправда, – перебила его Сирен, жадно уставившись на мешок, – мы с твоим отцом не сговорились. Но сначала я хочу открыть мешок.

– Открой госпожа и удостоверься, – добродушно согласился пришедший.

– Кто твой господин? – спросил Карт, угрюмо глядя, как дрожащие пальцы Сирен сгребают в кучки золотые.

Мужчина смерил его холодным взглядом.

– Это тебя не касается.

– Все в порядке, – объявила вдова, – иди с господином и повинуйся ему, Таяна.

– Хорошо, мама, – девушка взглянула на мужчину, – нам далеко идти, господин? Если далеко, я надену мои деревянные сандалии.

Впервые пришедший улыбнулся.

– Тебе не придется идти, госпожа, здесь, у входа, тебя ждет карета.

Вскочив с места, Карт силой удержал рванувшегося было за Таяной сына. Когда за ней и пришедшим закрылась дверь, он деловито заметил:

– После того, как она вернется от этого мужчины, ее цена упадет вдвое. Я дам тебе за нее сорок пять золотых.

Вдова запустила пальцы в лежащее на столе золото и насмешливо покачала головой.

– Посмотри сюда, господин Карт, посмотри сюда! Неужели ты думаешь, мне нужны будут твои сорок пять золотых, когда она вернется? Я не стану отдавать Таяну замуж, пусть живет с нами, заботится о доме и о братьях.

Уже сгустились сумерки, когда Николи ввел Таяну в царские покои и по знаку царя удалился, не произнеся ни слова. Вилен смотрел на стоявшую перед ним босоногую девушку в потрепанном платьице, и ему казалось, что исходящее от нее сияние затмевает свет зажженных слугами светильников.

– Ты знаешь, кто я? – хрипло спросил он.

Таяна смотрела н него с недоумением.

– Конечно, господин, как же мне тебя не узнать? Ты тот красивый всадник, что улыбался мне, когда я стояла в толпе на площади.

И вновь, как тогда на площади, сверкнула ее улыбка. И вновь он улыбнулся в ответ.

– Так ты считаешь, что я красив?

– Ты гораздо красивее Сейшу, который хочет на мне жениться.

Вилен нахмурился.

– Ты хочешь выйти за него замуж?

Таяна пожала плечами.

– Кто меня будет спрашивать? Может теперь, когда ты прислал матушке тысячу золотых, она не захочет отдавать меня замуж, когда я вернусь домой.

– Ты хочешь вернуться домой?

Таяна удивилась.

– Но куда же мне еще идти, господин, когда ты покинешь наш город? Ты служишь царю, говорят, воинам царя нельзя возить с собой женщин.

– Да, конечно. А ты сама чего хотела бы Таяна? Скажи мне, – он коснулся ее щеки, но тот же опустил руку.

– Ах, господин, – со вздохом ответила она, – что я могу тебе ответить? Желания приходят и уходят. Иногда мне хочется, позабыв все на свете, наслаждаться ароматом цветов. Иногда мне хочется иметь роскошные наряды. Но вот прямо сейчас…

– Да? Говори, что же ты умолкла?

– Не смейся только надо мной, господин, но сейчас мне больше всего хочется есть я голодна.

Закинув голову, Вилен расхохотался.

– Прости мой смех, – говорил он, – я смеюсь не над тобой, а над собой. Видишь ли, я так ждал встречи с тобой, что не мог ничего есть за ужином, который устроили для нас отцы вашего города. И сейчас ты напомнила мне, что я тоже голоден. Сейчас нам подадут ужин, но перед этим ты сможешь выбрать наряд по своему вкусу.

Он хлопнул в ладоши, отдал несколько коротких приказаний вбежавшим слугам, и они засуетились, забегали. Спустя несколько минут вошли десять служанок, пятеро из них несли на вытянутых руках платья разных цветов и фасонов, каждая из остальных пяти несла пару прелестных туфелек. Присев в глубоком реверансе, они застыли перед Таяной, ожидая, что из принесенного она выберет. В глазах ее застыл ужас.

– Что ты, господин, я испачкаю красивые одежды, у меня ноги в земле, на руках сажа, я не успела сегодня вымыться в реке.

– Так искупайся в золотой ванне и надень любой наряд, который тебе понравится. Иди со служанками, они тебе помогут.

Когда Таяна, искупавшись и переодевшись, вернулась, посреди комнаты стоял стол, заставленный всевозможными яствами.

– Садись и утоли голод, – сказал царь, – а что за сверток ты держишь в руке?

– Это мое старое платье, господин, я не позволила служанкам его сжечь, как они хотели, – опустившись на стул с позолоченной спинкой, Таяна пристроила сложенное платье у себя на коленях.

– Зачем тебе нужно это старое платье? – сев напротив нее, с некоторой досадой спросил Вилен. – Разве тебе не нравится твой новый наряд?

– Очень нравится, господин, благодарю тебя за него, – разглядывая стоящие на столе блюда, но не решаясь к ним притронуться, ответила Таяна, – но не буду же я в нем возиться с землей. К тому же, в карманах у меня пакетики с семенами, я их разложила по порядку. Мне уже можно приступать к еде, господин?

– Да, конечно, – спохватился он, – прости меня.

Не желая звать лакеев и смущать девушку, он сам нарезал для нее мясо, положил ей салату, придвинул блюдо с заморскими деликатесами.

– Мясо, – с простодушным восторгом воскликнула она, накалывая на зубцы вилки истекающий соком кусочек, – я только раз в жизни ела мясо, меня угостила кухарка жены советника Керра. Ты очень богат, господин, раз тебе к столу подают мясо.

– Не скажу, что я беден, – со смешком отозвался Вилен.

– А это что за блюдо?

– Это картофель, португальцы привезли его из заморских колоний, но я… По распоряжению царя Вилена его начали выращивать в Улиссе. Его подают к столу отварным или жареным.

– Он приятен на вкус, – положив в рот кусочек, задумчиво проговорила Таяна. – Я хотела бы тоже начать выращивать его у себя на грядках. А ты почему не ешь ничего, господин? Ты же говорил, что голоден.

– Да-да, – спохватившись, Вилен положил себе мяса и картофеля, – мне сказали, ты умеешь выращивать прекрасные цветы. Кто тебя научил этому? Налить тебе вина?

Таяна с любопытством взглянула на кувшин с вином.

– Вина? Я никогда его не пробовала, налей, господин. Я выращиваю не только цветы, у меня на грядках растут укроп, сельдерей и еще много других трав. Среди них много лекарственных, я умею готовить полезные настои. Но к цветам, конечно, нужно относиться бережно, они требуют особого ухода. Меня научил обращаться с цветами наш сосед дедушка Асад. Он приехал откуда-то издалека и поселился рядом с нами в тот год, когда родился мой младший брат. Мама тогда сильно болела, и дедушка Асад лечил ее целебным настоем. Он знал, как лечить людей. Жил одиноко, целые дни возился со своими грядками. Мне всегда было с ним интересно.

– И где же теперь этот старик?

– Умер, – погрустнев, Таяна опустила голову.

– Старые люди умирают, мой отец тоже недавно умер, и я все еще грущу о нем, – Вилен тяжело вздохнул.

– Он любил тебя? – тихо спросила Таяна.

– Конечно, кто же не любит своих детей?

Она горько усмехнулась и, ничего не ответив, отодвинула тарелку.

– Спасибо, господин, я уже насытилась. А от вина у меня закружилась голова.

Царь вновь хлопнул в ладоши, вбежавшие слуги в мгновение ока собрали посуду и остатки еды, унесли стол. Взяв Таяну за руку, Вилен усадил ее на диван рядом с собой и обнял. Голова у Таяны кружилась все сильней и сильней, она прижалась щекой к его плечу.

– Ты сыта и облачена в прекрасный наряд, – зарывшись лицом в ее волосы шепнул он, – что еще я могу для тебя сделать?

– Люби меня, господин, – так же тихо ответила она, – ты ведь для этого велел привести меня сюда?

Чуть отстранившись от нее, Вилен заглянул ей в глаза.

– Ты этого действительно хочешь?

– Хочу. Твоя любовь останется самым прекрасным воспоминанием в моей жизни, господин.

– Нет, – в голосе его внезапно появились повелительные нотки, – не воспоминанием. Ты, прекрасная Таяна, всегда будешь рядом со мной. Ибо такова моя воля.

Глава седьмая

До весенних каникул оставалось два дня. Зная о предстоящем приезде невесты Бориса, Ольга сказала мужу:

– Андрюша, может, тебе ночевать у Бориса, когда Диночка приедет? А она будет спать у нас со мной.

Андрей, торопившийся в школу к первому уроку, уже надел куртку и в сердцах дергал замок заевшей молнии, вопроса жены он не понял.

– Что ты выдумываешь? – удивился он. – С какой стати?

Ольга слегка заалела.

– Ну… она ведь ему еще не жена, а только невеста. Неудобно им в одной комнате.

– Ты идиотка, или притворяешься?

Это прозвучало так резко, что Ольга отшатнулась, как от удара, а Андрей, хлопнув дверью, вышел из комнаты, так и не застегнув куртку.

«Сколько же в ней ханжества, – с раздражением думал он, шагая по дороге, ведущей к школе, – что в ней, что в ее мамаше с папашей»

На Ольгу, ошеломленную его грубостью, словно нашла оторопь. Она вымыла посуду, не спеша оделась – ей было к третьему уроку – и начала ощущать обиду, лишь подходя к школе. В течение трех уроков, пока выставляла четвертные оценки, пока желающие исправить двойки или тройки топтались у доски, считая коэффициенты в окислительно-восстановительных реакциях, ей удавалось крепиться, но после последнего урока силы ее оставили. Сидя в пустой учительской, она заполняла журнал и горько плакала. Вошедшая со стопкой журналов молодая географичка Раиса Федоровна при виде плачущей Ольги встревожилась:

– Оленька, что такое, что случилось? Ребята довели?

– Нет-нет, просто нервы, – Ольга попыталась улыбнуться, но слезы потекли еще сильней.

– Ну да, понятно. Тебя когда в декрет-то отпустить должны?

Судорожно вздохнув, Ольга пожала плечами.

– Не знаю. Я, как сама считала, думала, что в начале апреля, но врач говорит, где-то в мае.

Географичка всплеснула руками.

– Да она тебя, небось, обманывает. Месяц декретных не доплатят.

– Да зачем ей обманывать? Не она же мне декретные платит.

– Ох, наивная ты! Да врачам всегда за недоплату от начальства плюс, за переплату минус. Они государственные деньги берегут.

Заглянувшая в это время в учительскую завуч Евгения Сергеевна тоже заметила распухшее от слез лицо Ольги.

– Ольга Витальевна, вы хорошо себя чувствуете?

– Да ее врач обманывает, – не дав Ольге ответить, доложила Раиса, – на месяц или даже больше. Как бы она у нас прямо на уроке не родила. Вот и нервничает.

Евгения Сергеевна явно испугалась и, пробормотав что-то, исчезла, а через несколько минут явилась сама директор Людмила Прокопьевна.

– Ольга Витальевна, вы всем оценки выставили? Ну и не приходите завтра и послезавтра, я ваши уроки возьму, мне в девятых и десятых классах нужно работу над ошибками сделать. Идите сейчас домой, отдыхайте. Кстати, где ваш супруг?

– Он… – Ольга проглотила вставший в горле ком, – у него первые три урока, он уже ушел. У него сегодня родительской собрание.

– Понятно. Ну, идите, отдыхайте.

Идти сейчас домой и видеть Андрея Ольге совершенно не хотелось, но что оставалось делать? Собрав конспекты и надев пальто, она поплелась к общежитию в надежде, что сможет побыть в тишине и одиночестве, когда муж отправится проводить родительское собрание. Однако квартира встретила ее шумом голосов и взрывами смеха, доносившимися с кухни. В прихожей стояли чемодан и небольшой баул. Борис выглянул в прихожую:

– Оля, иди скорей, познакомься с моей Диночкой. И присоединяйся к нам, мы тут наслаждаемся дарами юга.

Дина оказалась совсем не такой, какой представляла ее себе Ольга. Не хрупкая смуглянка с подернутыми поволокой темными очами, а высокая, белокожая, с тонкими чертами лица и огромными синими глазами. Настоящая царевна! С ней в их квартиру-общежитие вошли южное солнце и запах моря. Поцеловав Ольгу, она вновь захлопотала у плиты, где в огромной кастрюле готовилось нечто умопомрачительно ароматное.

Андрей сидел тут же за столом и, казалось, совершенно забыл о своих утренних словах. Стараясь не глядеть на него, Ольга опустилась на стул. Выключив под кастрюлей, Дина начала накладывать в тарелки долму.

– Наше южное блюдо, – пояснила она Ольге, – мясо в холодильнике было, я его на мясорубке прокрутила. Хорошее мясо, Борька сказал, вам в школе в заказах дают. А рис на полке нашла. Ничего, что я тут у тебя похозяйничала?

– Ничего, конечно. И как только ты все успела, – Ольга положила в рот зеленую долмину и даже зажмурилась от удовольствия, – аромат какой! Что это зеленое?

– Виноградные листья, но аромат от травы. Кинза и реган, по-русски базилик. Я с собой привезла. Фруктов-овощей тоже навезла, будешь своего маленького витаминами кормить.

– Целую сумку натащила, – пожаловался Борис, – а мне даже не сообщила, что приедет, свалилась, как снег на голову.

– Билет поменяла. Позавчера к сестре на дачу в Бильгя съездила, смотрю на море, и почему-то вдруг так захотелось тебя увидеть, что мочи нет. Побежала вечером в кассу – одно место на дневной рейс в Москву. Ну, думаю, значит, судьба. Из Домодедово на вокзал, ночь в поезде, утром здесь. Но если не нравится, могу уехать.

Смеющиеся взгляды Дины и Бориса встретились, и Ольге на миг стало невыносимо больно – никогда Андрей не смотрел на нее с такой любовью, с такой нежностью.

Спустя пять минут, взглянув на часы, Андрей поднялся.

– Все, господа, благодарю за ужин и прекрасно проведенное время, но мне пора на встречу с родителями.

– Иди-иди, задай им жару, – Дина сделала нарочито серьезное лицо, – распустили детей, то ли было в наше время.

И так это у нее забавно получилось, что Андрей с Борисом расхохотались, даже Ольга вяло улыбнулась, хотя на душе у нее было хуже некуда. Андрей помахал всем рукой и убежал.

– Девочки, идите отдыхать, – сказал Борис, – посуду я вымою.

– Спасибо за ужин, – спохватилась Ольга, – все было очень вкусно.

Тяжело поднявшись, она ушла к себе в комнату. Глядя ей вслед, Дина покачала головой – разумеется, она заметила и расстроенное лицо Ольги, и некую натянутость в отношениях между супругами.

***

Директор Людмила Прокопьевна представила Андрея собравшимся в кабинете математики родителям:

– Знакомьтесь, товарищи, кто еще незнаком, это новый классный руководитель ваших детей Андрей Николаевич Зарубин. Андрей Николаевич ведет математику, будет какое-то время вести и физику вместо Бориса Давидовича, которому придется отлучиться по диссертационным делам. Кроме того, Андрей Николаевич ведет факультативы для тех ребят, что хотят поступать в технические ВУЗы. Вот какие у нас молодые учителя! – в голосе ее зазвучали нотки гордости. – Теперь я ухожу, все остальное скажет вам сам Андрей Николаевич.

Она вышла, оставив Андрея под изучающими взглядами двух с лишним десятков пар глаз. Впрочем, взгляды эти были вполне дружелюбны, поэтому он немного успокоился и, сев за учительский стол, придвинул к себе журнал.

– Что ж, товарищи, если не возражаете, то давайте познакомимся. Поскольку я пока никого из вас не знаю, просто назову фамилии, а вы мне скажете, кто есть кто.

Ему ответили дружным хором согласия. Сероглазый мужчина лет тридцати пяти, сидевший рядом с приятной женщиной, примерно своей ровесницей, весело пошутил:

– Заодно и вспомним свои собственные школьные годы.

Называя фамилии, Андрей делал отметку в журнале и незаметно помечал на лежащем перед ним плане классной комнаты, кто и за каким столом сидит. Эта маленькая хитрость помогала ему и на уроках – ученики, удивленные тем, как хорошо он их с первого раза запомнил, сразу понимали, что с ним каверзы типа «Иванов вышел к доске отвечать вместо Петрова» не пройдут. Сделав перекличку, Андрей был приятно удивлен, выяснив, что пришли почти все родители его подопечных, явился даже отец Исакова и сидел, нарочито ничем не выделяясь среди остальных, – как обычный родитель, а не первый секретарь обкома партии. Не было только родителей Любы Томилиной, но мама Майи Любимовой сообщила:

– Мама Любы мне позвонила, просила за нее извиниться – уже собралась идти, а тут Любочке вдруг стало плохо, видно, отравилась чем-то. Пришлось скорую вызывать.

– Потому что дома не едят, норовят где-нибудь беляшей схватить, – проворчала мама Романова.

– И не говорите, дома им, видите ли, невкусно, а на улице что-то схватить…

Пока они возмущались, мама Тани Игнатьевой о чем-то шепталась с сидевшим с ней рядом отцом Леши Воронцова. Андрей знал, что оба работают на заводе в одном цеху, но по оживлению, написанному на их лицах, предположил, что отношения между ними, возможно, не просто дружеские. А почему бы и нет, если оба одиноки? Как классный руководитель, Андрей знал, что Лешу Воронцова отец воспитывает один – его жена-актриса нашла себе другого спутника жизни и при разводе оставила сынишку бывшему мужу, – а отец Тани Игнатьевой умер много лет назад. Кто-то из учителей даже посвятил его в подробности той трагической истории: повез маленькую Таню в деревню к бабушке, и там у него случился приступ аппендицита, а оперировать некому – в глуши только терапевт, да фельдшер. За время, что искали хирурга, развился перитонит, не спасли.

«Интересно, если они поженятся, как это скажется на влюбленности Леши в Таню?»

Отогнав эту игривую мысль, совершенно не имевшую отношения к тематике родительского собрания, Андрей, окончательно осмелев, откашлялся и возвысил голос:

– Товарищи родители, если вы не возражаете, мы сначала обсудим текущие проблемы, а потом поговорим о пирожках. Сейчас наша главная проблема – это доска в кабинете математики. Ее уже давно не меняли, формул почти не видно. Я человек новый, слышал, что у нас в классе есть родительский комитет. Если это так, хотелось бы нажима с его стороны. А то ученики страдают, я тоже мучаюсь, администрация школы сочувствует, но, как говорится, воз и ныне там.

Посмеялись. После доски обсудили поход класса в театр на каникулах, потом заговорили об успеваемости. Отец Исакова, желая задать вопрос, скромно поднял руку – опять же хотел подчеркнуть, что здесь он всего лишь один из родителей. Тем не менее, в классе мгновенно наступила тишина.

– Андрей Николаевич, меня очень беспокоит тройка моего Максима по физике. Я его хоть и ругаю, но он старается, я вижу. Поскольку вы будете какое-то время заменять Бориса Давидовича, хочу спросить: что бы вы посоветовали?

– На каникулах я для желающих проведу два факультатива по математике для девятых и два для десятых классов. После них пусть Максим, да и все остальные, кому что-то неясно, походят ко мне, я объясню. Имею в виду неясности в области математики или физики, в области гражданской обороны или биологии я – увы! – не силен.

Он обескураживающе развел руками, и шутке вновь смеялись – добродушно и весело. Перекрывая общий смех, гулко грохотал бас Исакова – первому секретарю обкома партии молодой учитель явно пришелся по душе. Во всяком случае, он пообещал «глубокоуважаемому Андрею Николаевичу» уже на каникулах решить вопрос с доской.

***

Живчик по природе, Дина ни минуты не сидела без дела и остальным вокруг не давала покоя. Уже на следующий утро после приезда, пока мужчины были в школе, она провела генеральную уборку в местах общего пользования, успокаивая что-то виновато бормотавшую в свое оправдание Ольгу:

– Успокойся, это мужики виноваты – развели тут свинарник. Не понимают, что тебе трудно, считают: раз женщина в квартире, то она и должна все делать. Не волнуйся. Ладно, хочешь что-то поделать – возьми тряпочку и протри стол.

Когда квартира заблестела, Дина предложила Ольге прогуляться, а заодно и пройтись по магазинам.

– Пойдем, конечно, но у нас в это время в магазинах ничего нет, – со вздохом ответила Ольга, – мы на работе в заказах все берем. Я хотела с вечера курицу достать разморозить и забыла.

– Ничего, в промтовары зайдем и на рынок сходим. Ты, кстати, маленькому все приготовила?

Ольга смутилась.

– Нет еще. Рано ведь, мне врач только в июне срок ставила. Правда, мне сказали, врачи обманывают.

Расспросив ее о женских подробностях, Дина подтвердила слова географички Раисы:

– Обманывает она тебя и безбожно. Ты уж мне поверь, у меня две старшие сестры и трое племянников. Знаешь, что сделай: как каникулы закончатся, иди к врачу и пожалуйся, что у тебя низ живота болит. Она тебя сразу на сохранение отправит.

– Но у меня ничего не болит, и анализы нормальные.

– А врачу-то откуда знать? Боль – дело субъективное. Полежишь в больнице, отдохнешь, потом выпишешься, а там и в декрет.

– Ну… не знаю.

Неожиданно Ольга подумала, что Дина права – ее все везде обманывают, а она церемониться с ними должна? И лучше, что они с Андреем немного отдохнут друг от друга, пока она полежит в больнице. Со всеми он такой приветливый, а с ней… Слезы вновь запросились к ней на глаза, Дина поспешила ее отвлечь.

– Пойдем, пройдемся. Когда я осенью к Борьке приезжала, в магазине хорошую шерсть продавали. Ты вяжешь?

– Нет.

– Я тебя научу вязать крючком, спицами трудней. Свяжем что-нибудь маленькому, пока я здесь. И нервы тоже успокоишь. Знаешь, как будущим мамам полезно вязать?

Они купили шерсть и три крючка разных размеров. На следующий день с утра отправили мужчин на последние перед каникулами уроки, поставили варить курицу и сели вязать. К удивлению Ольги, вязание оказалось очень приятным занятием, и получаться у нее вскоре стало неплохо. К тому же, пока работали руки, можно было и поболтать, и она все же решилась задать Дине мучивший ее вопрос:

– Как вы с Борисом решили, когда поженитесь?

– Не знаю, как получится, – беспечно ответила Диночка, – смотри, ты петлю пропустила. Распусти и вернись назад.

– Ага, да, – обдумывая, как бы поделикатней сформулировать вопрос, Ольга послушно выполнила указание, – я Борю не понимаю, ты такая… такая красивая, хорошая, почему он не тащит тебя в ЗАГС? Он рассказывал, у вас любовь чуть ли не с тех пор, как он у вас вожатым был.

Диночка чуть приподняла брови и рассмеялась.

– Это Борька рассказывал? Ну и вранье, я в него гораздо раньше влюбилась, еще в третьем классе. Мы с ним каждый день встречались у дверей школы – подходили с разных сторон, оба примерно в одно время. Я шла с проспекта Кирова, а он с проспекта Ленина. И дошло до того, что я день прожить не могла без того, чтобы его не увидеть, почти два года страдала, а он меня, малявку, попросту не замечал. И вдруг его назначают к нам пионервожатым! Конечно, я не могла не воспользоваться удачей. Начала приставать с вопросами, подбегала на переменках. А когда мы стали взрослыми, поняли, что нам не жить друг без друга. Но пожениться не могли, и Боря тут ни при чем, все моя родня.

– Не разрешали, пока ты не окончишь институт?

– Нет, дело не в этом. Боря армянин, а у меня такая родня, что… Они ведь и убить его могли.

Ольга в испуге опустила вязание.

– Как? Как это убить?

– А вот так. Нет, мои родители ни при чем, но папа дядьку боится, своего старшего брата. Будь дедушка Мустафа жив, все, конечно, было бы иначе. Дедушка был идейный – коммунист, старой закалки.

Ловко двигая крючком, Дина рассказывала о своем дедушке, о котором сохранила добрую память. Мустафа Азизов был родом из небольшого селения, в Баку приехал учиться – отправили по партийной линии. Его первая жена к тому времени умерла, маленького сына Зульфи он оставил у родственников, а в Баку женился на русской – бабушке Дины. От этого брака и родился отец Дины. Ольга слушала с живым интересом.

– Так ты в бабушку, да? – спросила она. – Когда Боря о тебе рассказывал, я представляла тебя этакой восточной красавицей, со жгучими глазами и смуглой кожей. А ты светлая и синеглазая.

 – Почему в бабушку, у меня мама голубоглазая – белоруска, они с папой познакомились, когда он в армии служил. Пока дедушка с бабушкой были живы, дядя Зульфи иногда приезжал погостить, но не очень часто. А когда они умерли, то зачастил. Маме он не нравился, но что делать – родственник.

– Почему не нравился?

– Очень уж он… дремучий, что ли со своими обычаями. Все деньги, деньги. Сына Тофика за деньги в институт устроил, говорит об этом и даже не стесняется. Сестрам моим на свадьбы дорогие подарки привозил, мама очень недовольна была, папе сказала: мне неловко, зачем Зульфи им золотые украшения дарит, может он что-то от нас хочет? Папа мой, наивный, обиделся даже. Говорит: у нас не принято, как у русских, считаться подарками, Зульфи мой старший брат, мои дочки ему, как родные. А вышло-то по-маминому.

Она со вздохом оглядела наполовину связанный чепчик и покачала головой. Ольга даже про вязание забыла от любопытства.

– Что вышло-то?

– А то, что только я в школе получила аттестат, как дядя Зульфи явился, привез мне золотое кольцо, цепочку, еще какую-то белиберду и сообщил, что собирается отпраздновать наше с Тофиком обручение. Тут даже у папы челюсть отвисла. Нет, представляешь? Он, оказывается, давно решил, что я должна выйти за его Тофика. Меня не спросил, моих родителей не спросил – считает себя главой семьи, и все должно быть, как он решит. Мне этот Тофик нужен?

Ольга засмеялась – настолько нелепой показалась ей ситуация.

– И ты не отправила его катиться куда подальше?

– Мама сказала мне, чтобы я ни в какие разговоры не ввязывалась, пусть папа сам со своим братом объясняется. Но папа перед дядей Зульфи всю жизнь робел. Поначалу нам с мамой сказал, что все уладил, потом признался, что просто убедил дядю подождать, пока я окончу институт. Ну и Тофик начал к нам заходить на правах жениха. Постоянно ко мне пристает: ты куда ходила, с кем разговаривала? Я злюсь, посылаю его подальше, а он только смеется. Но иногда на полном серьезе говорил: смотри, увижу тебя с каким-нибудь мужчиной – убью его. И глаза злые такие!

– Ужас! – ахнула Ольга.

– Помню, я была на втором курсе, а Борька уже писал диплом, и на ноябрьские праздники на несколько дней прилетел в Баку. Позвонил мне, мы договорились встретиться на Парапете у пальмы и сходить в кино. Это у нас сад такой есть, там пальма растет. Вообще-то сад Карла Маркса называется, но все зовут по-старому – Парапет. Я уже подхожу, вижу Борьку, а за деревом неподалеку Тофик прячется – следит, куда я иду. Случайно заметила – он голову высунул.

– Ничего себе! И что ты сделала?

– Мимо Борьки быстро прошла, даже не посмотрела на него, только сказала ему: уходи отсюда. Наверное, очень резко сказала – испугалась за него: мало ли, что Тофик сделает, может исподтишка и ножом пырнуть. Борька ничего не понял, обиделся страшно. Я ему позвонила, чтобы объяснить, а он со мной даже разговаривать не стал. Уехал в Москву, даже не позвонил попрощаться. Я тоже разозлилась. Мы помирились, только когда он в аспирантуру поступил. Я к нему прилетела и все объяснила. Тогда мы все решили окончательно и бесповоротно, – Дина умолкла, и лицо ее просветлело от нахлынувших воспоминаний.

…Тогда Борис потерял дар речи, увидев ее на пороге своей комнаты. Дина провела у него неделю, и все, что произошло между ними, было просто и прекрасно. Борис не предложил зарегистрировать их отношения, наоборот, сказал:

«Главное для нас сейчас – устроиться с жильем. Может, тетя поможет с пропиской в Москве через фиктивный брак, она говорила. Раз уж нам суждено быть вместе, то ты должна верить, что я… – он покрутил в воздухе растопыренной ладонью, – ну… не соблазнитель какой-то»

Диночка рассмеялась:

«Ладно, несоблазнитель, поверим. Только нам нужно позаботиться о том, чтобы раньше времени не обзавестись потомством»

Прижав к своей груди его голову, она ласково перебирала волнистые черные волосы…

Этого она Ольге, конечно, рассказывать не стала, но ту гораздо больше интересовал «дремучий» дядька. Подождав немного и, видя, что Дина молчит, она нетерпеливо спросила:

– А что же этот твой дядя? Твои родители так с ним и не переговорили?

Дина весело тряхнула головой.

– Я сама с ним поговорила. Сказала, что за его Тофика не собираюсь. Но он попросту не обратил на это внимания. Тофик продолжает являться, но я тоже не обращаю на него внимания. У меня своя жизнь. Зашел – ну и зашел. Попил чаю и ушел. Ничего ему не говорю, чтобы папу не расстраивать. Как Боря защитит диссертацию, так будем с ним решать, что делать дальше.

– А твои родители, – Ольга вновь вступила на скользкую тему, – они… ничего не говорят… ну… насчет того, что вы с Борей… У вас же на востоке все строго.

Дина равнодушно пожала плечами.

– А что они мне скажут? Я взрослая, это моя жизнь. А насчет того, что строго, так это одна видимость. Из района девчонки приезжают и напропалую пускаются в загул. Потом зашиваются, возвращаются домой и выходят замуж девственными.

– Как это… зашиваются?

– Возвращают утраченную невинность. У нас в Баку одна врач на этом даже специализируется. Разбогатела, на кладбище себе такую могилу отгрохала, что слюнки текут – статуя в полный рост, могила вся изнутри и снаружи выложена мрамором. Осталось только умереть. Ой, заболтались, все выкипело!

Бросив вязание, она помчалась на кухню. Ольга, еще до конца не переварившая полученную информацию, поплелась следом за ней.

***

Отрывки из дневника Тани Игнатьевой:

«…А.Н. еще в конце четверти объявил, что у нас на каникулах будут два факультатива. Я думала, никто, кроме меня не придет, наши на каникулах обычно где-нибудь балдеют. Но неожиданно пришел почти весь класс, и Лешка тоже явился, хотя я просила его не приходить – ему математика вообще не нужна, он гуманитарий. Ну, и оказалось, что нам негде сидеть – в кабинете математики как раз вешали новую доску, потому что на старой краска стерлась, и плохо видно были формулы. Нас отправили в кабинет иностранного, но он маленький, нас ведь на иностранном на две группы делят. Некоторые по трое сели, А.Н. сказал:

– Сегодня мы займемся нестандартными задачами на параметры. Поскольку они нестандартные, то не входят в школьный курс. Поэтому, если кто-то пришел сюда за компанию, а не ради математики, лучше пойдите отдохнуть, каникулы все-таки.

Но никто не ушел, сразу загалдели:

– Нет, Андрей Николаевич, мы все хотим, вы так интересно объясняете!

Подхалимы! Хорошо, что я успела занять первую парту. Лешка тут же пристроился рядом со мной и открыл тетрадь – с таким видом, будто нестандартные задачи на параметры были мечтой всей его жизни. Ну и вышло все по-дурацки – А.Н. объяснил, потом дал нам решить задачу самостоятельно, стал ходить по рядам и смотреть, как кто решает. Остановился возле Лешки, посмотрел, похвалил:

– Молодец, Воронцов! Только это немного не по теме, может, ты закончишь работу за дверью без моей помощи? А на твое место сядет тот, кому плохо видно.

Я смотрю, а у Лешки вместо задачи на параметры в тетради нарисован мой портрет в профиль. Идиот! Он, может, и вышел бы, но тут Исаков начал вопить:

– Андрей Николаевич, можно, я на его место сяду? А то мне плохо видно, глаза разболелись.

Лешка, конечно, позеленел весь и начал хамить Андрею:

– Не имеете права меня выгонять, я вам не мешаю, хочу присутствовать и буду!

Даже не встал, обращаясь к преподавателю! Все на него тут же загудели, стали возмущаться, Андрея у нас обожают. А Лешка сидит, только уши красные. Я ему говорю:

– Если ты сейчас же не выйдешь, не знаю, что с тобой сделаю!

Он встал, с демонстративным видом сунул в сумку тетрадь и пошел к двери, а Андрей сказал:

– Громов, у тебя близорукость, сядь на место Воронцова.

Так сказал, чтобы Лешка слышал и успокоился: со мной не Исаков сядет. Все-таки, Андрей очень благородный, я видела, что Лешкины слова его задели, но он не захотел отомстить. Весь факультатив Лешка прождал в коридоре – наверное, боялся, что Исаков захочет меня проводить. Но Исаков остался с А.Н., у него были какие-то вопросы по физике. Андрей такой умный, он все знает! А с Лешкой я больше не разговариваю…

…Сегодня у нас первый день занятий, по расписанию математика, но А.Н. не было, вместо него наша директор вела литературу. Поскольку мы не знали, что будет литература, никто ничего не выучил, да и директриса, видно, с нами заниматься не планировала, поэтому мы все повторяли. Поговорили о том, что характеры Онегина и Татьяны несут на себе отпечаток атмосферы своей эпохи, а потом вдруг Исаков говорит:

– Людмила Прокопьевна, можно я прочту наизусть письмо Онегина к Татьяне?

Людмила ему с удовольствием разрешила. Она всегда хвалит его за декламацию, хотя он иногда чересчур завывает. Но на этот раз он читал неплохо и смотрел на меня, прямо не отрывался, а Лешка демонстративно зажал уши пальцами. Людмила строго на него смотрела, хмурилась, но ничего не говорила, чтобы не мешать чтению. Когда Исаков дочитал, она его похвалила, а Лешке строго сказала:

– Ведешь ты себя, Воронцов, безобразно. Отвратительно ведешь.

Мне стало бы смешно, но я очень тревожилась из-за А.Н – что с ним случилось? На перемене только успокоилась, потому что Сашка Громов сообщил, что А.Н. повел жену в роддом – он живет рядом с роддомом и видел, как они шли. Мы решили, что наш Андрей скоро станет папой, но на следующей перемене Майка отнесла в учительскую журнал и подслушала разговор – оказывается, О.В. положили на сохранение, а химию у нас теперь опять будет вести биологичка.

Любка Томилина была на занятиях после своего отравления, но сидела вся зеленая. Домой я шла с ней и Майкой. Специально прицепилась к ним, чтобы Лешка не подошел мириться, но, кажется, была лишней, им о чем-то нужно было поговорить по секрету. Ничего, я с ними два квартала прошла и распрощалась, очень нужно! 

Дома, едва я вошла в квартиру, из своей комнаты выскочила соседка Алла Михайловна и стала шипеть, что я громко хлопаю дверью, а Шурик только заснул. Я вообще не хлопала, но мама не велела мне с ней спорить, поэтому я только и сказала: извините. Ну что сделаешь, если человек весь на нервах – возможно, придется везти Шурика в Москву на операцию. Пока я обедала на кухне, она три раза заходила, но не сказала ни слова, и лицо у нее, кажется, было заплаканное. Наверное, врачи сказали что-то плохое.

После обеда я поспала немного, сделала уроки, и тут пришла мама. Пока раздевалась в прихожей, о чем-то тихо говорила с Аллой Михайловной. Когда она вошла, я сразу спросила:

– Мама, ну что? Что врач сказал Шурику?

Мама вздохнула:

– Нужна операция, будем надеяться на лучшее. Да, чуть не забыла, меня Леша Воронцов у нашего дома встретил, просил передать тетрадку, возьми. Почему он не заходит, вы что, поссорились?

Я что-то пробубнила, но мама очень тактичная, расспрашивать не стала. Она переоделась и ушла на кухню, а я посмотрела, что за тетрадка. И вовсе не тетрадка это была, а листки с продолжением его рассказа, просто он вложил их в тетрадную обложку. Очередной сон приснился, как я поняла.

Прекрасная Таяна. Часть третья

Царица Месит была недовольна сыном – царевич Арти слишком много времени проводил в доме второй жены царя Вилена царицы Таяны.

– Сегодня ты без спросу ушел с урока, не спросил разрешения ни у меня, ни у учителя, – сказала она Арти, – тебя искали, пока не пришел слуга и не сообщил нам, где ты. Я пожалуюсь отцу.

– Папа знает, – возразил мальчик, – он был в доме тети Таяны, когда я пришел. Он отругал меня за то, что я не спросил разрешения, но позволил заниматься вместе с Тарисо, с его учителем. И тетя Таяна сразу же послала предупредить тебя, чтобы ты не беспокоилась.

Месит покраснела от гнева. Ей не нравилась дружба Арти с Тарисо, сыном Таяны, но больше всего ее мучило то, что царь Вилен с появлением в его жизни Таяны позабыл всех остальных своих женщин. Даже к ней, первой жене и царице, он заходит лишь изредка, чтобы повидать сына, у Таяны же проводит все свое свободное время.

– Вместе с Тарисо! Но ему только семь лет, а тебе девять. Разве вам можно заниматься вместе?

Арти надулся.

– Тарисо умный, мама, он читает и считает не хуже меня. Вчера учитель показал нам, как складывать большие числа, потом мы читали из большой книги и рисовали.

– Ты должен делать все это с твоим учителем дома!

– Мне с моим учителем скучно. А с Тарисо заниматься интересно. И я люблю с ним играть, он же мой брат. И потом, там всегда бывает папа, а к нам он никогда не приходит, только, если я болею.

– Хорошо, – Месит с трудом сдержалась, чтобы не накричать на мальчика, – а потом что вы делали? Уже вечер, а ты только что явился.

– Потом нас накормили вкусным обедом, тетя Таяна велела заложить экипаж, и мы вместе с ней и папой поехали осмотреть парники. Там такие красивые цветы! И еще там растут всякие растения, из которых делают лекарства. Тетя Таяна рассказывала, что…

– Довольно! Иди в свою комнату и не выходи оттуда, пока я не разрешу!

Арти со вздохом поплелся к себе, а Месит отправила записку к своему брату Тропу, главному жрецу Улисса, с просьбой прийти. Он явился через полчаса, выслушал царицу и пожал плечами.

– Многие из нас полагали, что со временем любовь царя к Таяне угаснет, но с годами Вилен любит Таяну все сильней и сильней. И ничего изменить мы не можем, ты помнишь предсказание прибывшего из далекой Индии оракула.

Месит поникла головой. Маленький человек в белых одеждах необычного покроя, подчеркивающих смуглый до черноты цвет кожи, прибыл в столицу еще при царе Милоне и славился точностью своих предсказаний. Незадолго до того дня, когда из поездки по провинциям возвратился молодой царь Вилен, прорицатель предсказал, что «с повелителем прибудет та, кто овладела его сердцем и душой». Поначалу это не особо встревожило Месит – у царя и прежде случались увлечения. От других жен и наложниц он имел трех дочерей, но лишь она, Месит, родила царю сына, наследника престола, и этого уже не сможет изменить никакая привязанность к другой женщине.

И когда Вилен, возвратившись в столицу, явился приветствовать главную царицу и взглянуть на сынишку, Месит надела свой лучший наряд, велела слугам приготовить лучшие кушанья и, пав к ногам вошедшего царя, обмела своими косами пыль с его ног, моля уделить внимание ей и их маленькому сыну.

Царь был очень ласков с Месит – поднял ее с пола и поцеловал в лоб, сказал, что она стала еще прекрасней. За столом он, правда, ел мало, почти ничего из приготовленных яств не отведал, зато пришел в восторг, когда няня принесла маленького Арти – за время отсутствия отца мальчик научился ходить, хоть и непонятно, но что-то постоянно лепотал на своем детском языке. Вилен долго играл с ребенком, потом вернул его няне и, вежливо пожелав всем спокойной ночи, удалился.

Вскоре всем стало известно, что царь не глядит ни на одну женщину, кроме привезенной им красавицы Таяны. Месит чувствовала себя униженной и однажды решила, что красавица должна умереть. У нее были и средства, и возможность, но она все же боялась последствий – предугадать, что сделает царь, потеряв Таяну, которая ждала ребенка, было невозможно. И Месит попросила брата-жреца тайно привести к ней чужеземного оракула.

«Жизнь этой женщины неразрывно связана с твоей жизнью, о, царица, – сказал маленький смуглый человек, – ее смерть неразрывно связана с твоей смертью и смертью твоего сына. Это все, что я могу сказать»

И Месит, суеверная, как и многие жители Улисса, испугалась. Она решила ждать – возможно, родив ребенка, Таяна подурнеет и перестанет нравиться царю. Но родился Тарисо, шли годы, а Вилен, как и прежде был верен Таяне, которую сделал своей второй женой. Он внимал ее советам больше, чем советам министров, и выполнял все ее желания, и во время встреч с послами чужих земель не главная царица Месит восседала в тронном зале рядом с царем, а Таяна.

Для любимой жены по приказу царя из дальних южных стран привозили семена растений, которые прежде не прижились бы климате Улисса, но прекрасно росли в устроенных Таяной теплицах. Улиссцы с удовольствием покупали экзотические фрукты и прекрасные цветы. По приказу царя доходы от продажи поступали в полное распоряжение Таяны. И однажды царь, собрав богатейших представителей знати и купечества, сообщил:

«Моя жена царица Таяна пожелала использовать средства, полученные от торговли дарами южных стран, для строительства школ и больниц для бедных. Те из вас, кто пожелают добровольно внести в это благородное дело свою лепту, будут мною вознаграждены»

При этих словах брови царя сошлись, взглядом чуть прищуренных глаз он оглядел присутствующих. Спорить с царем никто не решился, все немедленно заявили, что они всей душой одобряют благородное начинание и готовы к нему присоединиться. В итоге кто-то из внесших добровольные пожертвования получил титул, кто-то – право на беспошлинную торговлю, кто-то – прощение за совершенные проступки. За несколько лет в стране открылось около тридцати больниц и сорока школ, из них треть в Леенти, столице Улисса.

Таяна не раз сама лично посещала опекаемые ею заведения, часто инкогнито и без охраны. Вилен поначалу пытался запретить ей это, но она убедила его, что никто не причинит ей вреда. При желании Месит легко было бы убрать ее со своего пути, но вселяло страх пророчество индуса. Теперь же отчаяние вновь поднялось в ее душе, сдерживая слезы, она говорила брату:

– Царь обожал меня, клялся, что никого еще так не любил. Теперь я забыта, все его мысли заняты одной Таяной. Когда я родила наследника престола, меня благословлял весь народ, певцы слагали обо мне песни. Теперь я забыта, поют лишь о Таяне, когда ее карета едет по улицам, путь ее устилают цветами и кричат приветствия. Прежде я восседала с царем в тронном зале, царедворцы раболепствовали передо мной и приносили подношения, моля походатайствовать перед повелителем. Теперь рядом с ним сидит Таяна, к ее советам прислушиваются министры и сам царь.

– Мне сказали, она выслушивает просьбы, но не берет подношений, – проворчал жрец Троп, – это не всем нравится. Особенно не нравится тем, кто потерял свое влияние, когда она взялась наводить справедливость. Так что не ты одна пострадала, сестра.

– Знаю. Военный министр Марти и глава Комитета государственных тайн Ивни вынуждены были выпустить из тюрем тех, кого бросили туда, обвинив и в измене, и вернуть им все конфискованные земельные владения. Жены Марти и Ивни жаловались мне, что царь по просьбе Таяны сам провел расследование и не нашел никаких признаков вины осужденных. Более того, судьи, вынесшие несправедливые приговоры, смещены со своих постов, а имущество их передано помилованным в качестве компенсации. А ведь они действовали по приказу Марти и Ивни! Так что много есть людей, для которых Таяна словно кость в горле, брат, очень много, но что это изменит, если она находится по защитой любви царя?

– Значит, остается лишь одно, – хмуро сказал жрец, – лишить ее этой любви.

Месит зарыдала так громко, что жрец в испуге приоткрыл дверь – взглянуть, не подслушивает лишь кто, – а потом прикрыл ее поплотнее.

– Я бы все стерпела, – горестно причитала царица, – но теперь она отнимает у меня последнее, что осталось. Любовь сына. Что мне делать, что? Арти нравится проводить время в ее доме, слушать ее рассказы. Он не хочет заниматься с теми учителями, которых выбрала я, ему не нравится ездить со мной на прогулки, ему не нравится еда, которую готовят в моем доме.

Жрец Троп задумчиво прищурился.

– Вот как! А не хочет ли Таяна отравить Арти? Она выращивает лекарственные растения, среди них есть и ядовитые. Что ей стоит однажды подмешать в еду твоего сына яд? Дети и взрослые часто умирают от болезни живота, никто не удивится, если… И тогда наследником престола станет Тарисо. Если же одновременно умрет и Вилен, – добавил он, делая вид, что не замечает расширившихся от ужаса глаз сестры, – то скажут, что тушеная рыба, которую обожают царь и Арти, а Тарисо терпеть не может, была несвежей. И тогда царем станет маленький Тарисо, а Таяна начнет править Улиссом от имени сына.

Слова эти произвели на царицу ужасное впечатление. С громким криком она упала на пол, забилась в судорогах и потеряла сознание. Испуганный Троп схватил колокольчик и затряс его что есть сил, призывая на помощь слуг.

Глава восьмая

Перед отъездом Дина зашла к Ольге в больницу, принесла «вкусняшек» – завернутый в вощеную бумагу фруктовый пирог и кастрюлю с еще горячими голубцами. От запаха еды Ольга, успевшая изголодаться на больничных харчах, ощутила спазмы в желудке.

– Спасибо, ничего, что я прямо и поем? – смущенно спросила она. – А то здесь кормят не очень.  

– А то я не знаю, как в больницах кормят! Ешь, тебе белок и витамины нужны.

Ольга втянула исходивший от кастрюли аромат, отковырнула больничной ложкой кусок голубца, положила его в рот и прикрыла глаза.

 – М-м-м, как вкусно! Ты и сюда траву положила?

– Кинзу, тебе же нравится. Что тебе сказали, на сколько дней сюда упекли?

– Не знаю. Врач говорит, как выйду, сразу в декрет отпустит. Наверное, ей совестно стало, что так меня обманула.

– Ну уж, совестно! Просто испугалась – если на ее участке с беременной что-то случится, с нее спрос.

– Точно, боится. Я пожаловалась, как ты говорила, так она меня сразу сюда. Даже поначалу «Скорую» хотела вызвать, я уж отговорилась, сказала, меня муж отведет. Так она меня не отпустила, пошла Андрюше в общежитие звонить. Он даже в школу не пошел.

Дина засмеялась.

– Знаю, Андрей как раз из дома выходить собирался, к нему с вахты прибежали, сказали, чтобы в женскую консультацию шел. Он стал красный, как рак. Когда он к тебе в следующий раз придет? Я его спрашиваю, он что-то бормочет непонятное.

Откуда же Ольга могла знать? Андрей, как привел ее в роддом два дня назад, так больше не приходил, но сказать об этом Дине было неловко.

– Не знаю, у него факультативы в школе, все время занято.

– Ладно, перед отъездом я на два дня всего наготовлю, поставлю в холодильник.

При мысли, что Дина скоро уедет, Ольге вдруг стало невыносимо грустно.

– Ой, как мне не хочется, чтобы ты уезжала! Конечно, каникулы давно кончились, ты и без того задержалась. Не будут тебя в твоей школе ругать?

– А что они мне сделают? – Дина беспечно отмахнулась. – Уволят? Бога ради! У них в русском секторе вообще учителей нет. До меня биологию директор вела, она историк. Знаешь, как объясняла? «Печен? Бах-бах, печен это болит» Теперь у меня дети все названия растений и животных знают, родители довольны. Потому что, у кого денег мало, те стараются детей на агрономов или зоотехников отдать. Конечно, у кого деньги есть, те в медицинский устраивают.

– Как это устраивают?

– Ну как – взятку в приемной комиссии дают. Пока учатся, тоже нужно преподавателям платить, чтобы зачеты и экзамены сдать.

– Ой, какие ты ужасы рассказываешь! Как же они потом людей лечат?

Дина пожала плечами.

– А к ним никто лечиться и не пойдет, есть хорошие врачи. Ладно, не бери в голову. Доедай и давай мне кастрюльку, Андрей потом тебе в ней долму принесет, я наготовлю, у меня виноградные листья остались. Забежать к сюда, наверное, больше не успею. Кстати, Борька тоже на неделю уезжает, мы вместе до Москвы поедем. Его шеф телеграммой вызвал.

– Наверное, что-то сдвинулось с места, – предположила Ольга, – так бы просто не стал вызывать.

– Возможно, – Дина тяжело вздохнула, – только бы Петров еще чего-нибудь не нагадил. Сколько же он Борьке нервов потрепал!

…Дипломная работа Бориса была посвящена рентгеновскому исследованию кристаллической решетки сегнетоэлектриков – веществ, чьи диэлектрические свойства зависят от температуры. Его научный руководитель Политов как раз в это время собирался сменить место работы – перейти с физфака МГУ в физико-химический институт – и предложил Борису поступить к нему туда в аспирантуру:

– Продолжишь исследование, а условия для аспиранта в физико-химическом лучше, чем в МГУ – стипендия выше, общежитие комфортней.

Борис подал документы в отдел аспирантуры и готовился к вступительным экзаменам, когда у его руководителя неожиданно изменились обстоятельства – его командировали в Штаты. На два года. Встревоженного Бориса он успокоил:

– Ничего страшного, готовься, сдавай экзамены. Пойдешь в аспирантуру к профессору Венину, я уже договорился. Он занимается той же темой, ДРОН (дифрактометр рентгеновский общего назначения, примеч. автора) у него в лаборатории есть.

Как оказалось, у Венина было четырнадцать аспирантов, работавших над разными темами – синтез, исследование диэлектрических свойств, определение точки Кюри (температура, при которой кристалл становится сегнетоэлектриком, примеч. автора) и прочее. Заниматься каждым Венин, естественно, не мог, поэтому аспирантов сразу же прикрепляли к одному из младших научных сотрудников – консультантам или, как говорилось в обиходе у аспирантов, микрошефе. Консультантом Бориса был Петров, и отношения у них не сложились с первого же месяца.

Начать с того, что Борис попытался использовать для собственных образцов приведенный в диссертации Петрова метод обсчета рентгенограмм, но у него ничего не вышло.  Петров смотрел на него высокомерно, кроме слов «читай мою диссертацию, работай и думай головой», Борис от него ничего не услышал. Он вновь и вновь перечитывал диссертацию Петрова, думал, считал и пересчитывал – не получалось. Озарение пришло внезапно: метод и результаты Петрова были попросту сфальсифицированы.

Вот тогда-то Борису и вспомнились ходившие по лаборатории разговоры: ВАК (высшая аттестационная комиссия, примеч. автора) не сразу утвердил петровскую диссертацию, там тоже кто-то заподозрил фальсификацию, так что профессору Венину пришлось подсуетиться и использовать свои связи в научных кругах – нельзя же было допустить, чтобы выполненную в его лаборатории диссертацию не утвердили, а научные статьи, которые Петров опубликовал с ним в соавторстве, признали чистой воды «липой»!

– Не знаю даже, что делать, – позвонив в Баку Дине, признался он, – я стал рассчитывать иначе, и у меня получается.  Но когда применил этот способ к рентгенограммам Петрова, получил совершенно не то, что он. Если сообщу это Венину, Петров начнет мне пакостить. Если начну шумно доказывать свою правоту, Венину это не понравится, публиковать данные, опровергающие Петрова, он не позволит. В итоге ни закончить работу, ни защищать диссертацию мне просто не дадут.

Подумав, не возрасту мудрая Диночка посоветовала:

– Работай тихо, шуметь вредно для здоровья. А публиковать… Не публикуй пока результаты своих расчетов, разве нельзя просто какие-нибудь картинки опубликовать?

– Какая же ты умница, – растроганно проговорил Борис, – по тебе дипломатический корпус плачет. Конечно, так и сделаю. Снял рентгенограмму барита ниже точки Кюри, получил такую-то картинку. Выше – такую-то. Петров сам мне поможет с публикациями, он ведь будет соавтором, а ему чем больше статей, тем больше премию платят.

– О расчетах своих ему не говори, ни о чем его не спрашивай.

Вняв совету Дины, Борис к Петрову с вопросами больше не приставал, и отношения между ними на какое-то время нормализовались. Статьи ушли в редакцию, Борис спокойно себе работал, снимал рентгенограммы и обсчитывал их своим способом, не посвящая Петрова в подробности. Но тот тоже был не дурак, завершения работы Бориса над диссертацией он явно не желал, поэтому однажды Борис, придя в лабораторию, увидел свой ДРОН в разобранном состоянии.

– Вот, – весело объяснил ему суетившийся тут же Петров, – покупаем новый ДРОН, а этот передаем в соседний институт.

У Бориса пересохло в горле.

– А… когда будет новый? – хрипло спросил он.

Петров пожал плечами.

– Ну, как доставят. Через год, может, два. Ты же знаешь, как у нас все долго делается. Зато в лаборатории будет более современный прибор.

Срок аспирантуры у Бориса заканчивался через несколько месяцев, половина работы еще не была завершена. Он бросился к Венину, но тот лишь укоризненно покачал головой:

– Нужно думать обо всей лаборатории, а не о личных интересах, Борис Давидович (к аспирантам профессор в силу своей интеллигентности обращался исключительно по имени отчеству).

Зато Дина, которой Борис, позвонив, севшим голосом сообщил, что ему теперь остается лишь утопиться, кротким голосом попросила:

– Неделю погоди топиться, ладно? Недели тебе для меня не жалко?

Губы Бориса растянулись в горькой улыбке.

– Ну, если ты так просишь.

За неделю Дина выяснила, что ДРОН гораздо более новой модификации, чем у Венина, и тоже с печкой для нагревания образцов есть в бакинском НИИ по переработке нефти. И не только выяснила, но и договорилась с начальником лаборатории Мехтиевым, очень милым и интеллигентным человеком, что Борис на этом ДРОНе сможет поработать. Мехтиев даже не ограничил время:

– Пусть снимает, сколько хочет, – добродушно махнув рукой, сказал он, – а то прибор купили, а работать на нем некому, стоит себе и стоит в пустом помещении.

В тот же день Дина позвонила Борису в общежитие:

– Приезжай в Баку, будешь снимать здесь. Возьми только из своего института какую-нибудь бумажку – ну, типа ходатайства. Чтобы ты официально сюда приехал, а то потом твой Петров начнет кричать, что ты ничего не снимал, а из головы все результаты взял. Да, и еще, – она слега помедлила перед тем, как омрачить его радость, – пока ты будешь в Баку, мы с тобой видеться не сможем, а то этот идиот Тофик постоянно следит.

– Да я твоему Тофику голову оторву! – вскипел Борис. – Пошли его куда подальше, я его что, бояться должен?

– Не должен, просто я не хочу, чтобы папа разнервничался. Заканчивай с диссертацией, потом все решим, ладно?

И он, как всегда, сдался – спорить с Диной ему было не под силу.

– Ладно, но звонить тебе я все равно буду.

– Только, если он у нас будет в это время чай пить, мы много говорить не сможем, – честно предупредила она.

Мехтиев встретил Бориса в высшей степени приветливо.

– Снимайте, сколько нужно, ни о чем не думайте. Нам даже лестно, что человек из Москвы в нас нуждается. Наш замдиректора Касум-заде выписал вам пропуск, но просил, чтобы вы по окончании работы сделали ему небольшой доклад, ему интересно.

Коллектив лаборатории тоже отнесся к аспиранту из Москвы дружелюбно. Особенно сдружился Борис с технологом Никитой Рожиным – тот постоянно заходил в комнату, где Борис снимал на ДРОНе рентгенограммы привезенных образцов, присаживался где-нибудь в уголке и, распространяя вокруг запах перегара, жаловался на бывшую жену.

Поскольку развод Никиты состоялся всего месяц назад, Мехтиев работой его не загружал, решив дать время успокоиться. Или, возможно, просто не хотел подпускать подвыпившего сотрудника к химическим препаратам. Поэтому Никита порою мог просидеть в своем уголке весь рабочий день. Борису его болтовня не мешала, к тому же, помимо нюансов личной жизни, Никита с большим юмором сообщал ходившие по институт сплетни.

Главным героем его рассказов чаще всего оказывался тот самый замдиректора Касум-заде, который выписал Борису пропуск и просил сделать доклад, – личность и впрямь весьма колоритная.

По словам Никиты, в течение двадцати лет своей работы в институте Касум-заде был человеком вполне адекватным, но после того, как директор назначил его своим заместителем, совершенно изменился. Во-первых, неимоверно растолстел, во-вторых, развелся и женился на молоденькой, в-третьих, стал ярым блюстителем нравственности.

Весь институт стоял на ушах от хохота, когда на стенде вывесили приказ за подписью Касум-заде: мужчинам и женщинам запрещалось находиться в одном помещении. После того, как директор тактично намекнул своему усердному заместителю, что невозможно запретить сотрудникам и сотрудницам встречаться для обсуждения совместной работы, и даже рассадить их по разным комнатам физически невозможно – в институте не хватает мест, – старый приказ исчез и появился видоизмененный: по окончании рабочего дня мужчинам и женщинам запрещалось работать в одной комнате. Против этого никто не возражал – мало кто после наступления заветного часа желал задерживаться в институте. Тем не менее, каждый вечер Касум-заде лично обходил все институтские помещения с целью выявить нарушителей.

– Я здесь с тобой посижу, – говорил Борису Никита, – на тот случай, если сюда заглянет. Чтобы ты не испугался.

– Но я ведь вечером здесь не сижу, – возражал Борис, – да и женщин здесь нет, почему я должен испугаться?

– Ну, мало ли! Взгляд у него странный, ясно, что винтиков не хватает. Непривычному человеку лучше с ним не сталкиваться.

– Все равно мне нужно ему перед отъездом доклад сделать.

За три месяца, что Борис работал на ДРОНе, всю экспериментальную часть работы ему удалось закончить. Касум-заде не заглянул к нему ни разу, и сделать перед ним доклад у Бориса тоже не получилось, но вина за это лежала исключительно на самом замдиректора.

Дело в том, что в день, назначенный для доклада, в институте по инициативе Касум-заде было введено новшество – на входе поставили турникеты с вертушками. Специально, чтобы сотрудники и сотрудницы при входе и выходе не могли случайно коснуться друг друга телами! Турникеты были старые, списанные метрополитеном, как бракованные, вертушки вращались туго, проходившие через них люди иногда застревали, но все заканчивалось веселым смехом. А вот Касум-заде при своей полноте застрял, так застрял. Вытащить его дружный коллектив института не смог, пришлось звонить сотрудникам метро, чтобы прислали специалиста. До доклада ли было потом бедняге! Ждать, пока он придет в себя, Борис не мог – на следующий день он улетал в Москву.

Петров встретил его веселой улыбкой и вопросом:

– Хорошо отдохнул? Шеф о тебе постоянно спрашивает, мы решили, что ты там у себя и останешься.

Борис, не поверив ни единому слову своего консультанта, невозмутимо пожал плечами.

– Для чего шефу нужно было обо мне спрашивать? Он сам мне подписывал ходатайство и знал, где я буду работать.

– И что, много наработал?

– Снял все, что нужно. Сейчас буду обсчитывать результаты.

Улыбка Петрова стала кривой.

– Что ж, обсчитывай. Только все снятые тобой рентгенограммы нужно будет представить в ВАК – иначе возникнут сомнения в том, что ты действительно снимал, а не взял результаты с потолка.

«Чья бы корова мычала, – весело подумал Борис, – а уж твоя пусть помолчит»

– Все мои рентгенограммы при мне, не волнуйся.

Закончив обсчитывать, он засел за литературу. Приехавшая Дина испугалась при виде его ввалившихся щек и лихорадочно блестящих глаз.

– Ты что такой? Ты же все отснял и обсчитал. Отдохни, сходим в театр.

– Какой театр?! – Борис ощутил раздражение. – Снять и обсчитать – еще полдела. Главное – интерпретировать результаты.

Аспиранты последнего года жили в одноместных комнатах с санузлом и даже маленькой кухонькой с раковиной и плитой. Благодаря этому Дина смогла немного подкормить Бориса, который от напряжения совсем отощал и временами разговаривал сам с собой. Возможно, ее борщи и котлеты способствовали тому, что в голове у него просветлело, и все стало складываться в стройную картину. Перед отъездом Дина взяла напрокат печатную машинку, посоветовала:

– Печатай, а не пиши от руки. Когда печатаешь, лучше мысли организуются. Я даже к папе на работу хожу иногда попечатать, когда конспекты составляю, у него там машинка есть.

После ее отъезда он взял себя в руки. К окончанию срока аспирантуры диссертация и автореферат были готовы, Борис положил отпечатанные тексты на стол Венину, а тот… все никак не мог найти времени прочесть.

Борису крупно повезло, что как раз в то время вернулся из Штатов бывший руководитель его дипломной работы Политов. Вникнув в суть дела, он усмехнулся:

– Понятно, о твоем Петрове и его диссертации, помню, был когда-то разговор в ВАКе. Ладно, я поговорю на кафедре. У тебя есть копия твоей работы?

– Конечно, я под копирку печатал.

– Молодец. Давай мне, я отнесу Жданову (известный ученый-физик, заведующий кафедрой физики твердого тела МГУ, примеч. автора), он человек умный и на твоего Венина имеет влияние. Но скоро не обещаю, Герман Степанович человек занятой, жди.

– Но у меня срок аспирантуры заканчивается через две недели.

– Ничего страшного. Устраивайся пока на работу, без этого все равно нельзя – если не будешь работать, ВАК диссертацию к рассмотрению не примет. Ты, кстати, москвич?

– Нет.

– Жаль, иначе я бы тебя устроил. Ну что делать, ищи работу на периферии.

Так Борис стал учителем физики в средней школе города Энска…

Он не очень любил распространяться о своих аспирантских невзгодах, но Дина однажды во время возни на кухне поведала Ольге часть этой невеселой истории, и теперь та искренне обрадовалась.

– Все будет хорошо, Диночка. Боря у тебя такой хороший! Если бы не он, нас бы с Андрюшей в разные комнаты поселили, мы бы тогда до сих пор мыкались.

– Идиотизм какой-то, – вздохнула Дина. – Ладно, береги себя и маленького. Это важней всего. Доела? Давай сюда кастрюлю.

Она упаковала пустую кастрюлю, поцеловала Ольгу и ушла, помахав на прощание рукой. Ольга смотрела ей вслед, и по щекам ее катились слезы.

Глава девятая

С утра в день отъезда Дина успела накрутить в мясорубке фарша, из остатков привезенных из Баку виноградных листьев приготовить долму и напечь пирожков с яблоками – Ольге в больницу и себе с Борисом в дорогу. Они уезжали дневным поездом, приходившим в Москву ночью, в пути нужно было что-то поесть. Конечно, ехать ночным было бы удобней, но самолет Дины из Москвы улетал в четыре утра, а на такси с Курского вокзала до Домодедово путь не близок.

Пока еда готовилась, Дина вымыла полы и протерла кафель в ванной комнате. Борис, не понимавший, как можно успеть столько сделать за одно утро, путался у нее под ногами и страдал:

– Что ты трешь, чисто же! Мы опоздаем.

– Не опоздаем, у меня все рассчитано до секунды. Не оставлять же Оле грязь. Не стони, лучше проверь молнию на моей сумке, она заедала.

Борис послушно взялся за молнию, а Дина села писать Андрею, еще не вернувшемуся из школы, записку:

 «Уезжаем, до свидания. На плите долма, в духовке пирожки. Ешь сам и отнеси Оле. Долму неси в маленькой кастрюльке. Пирожки переложи с противня в миску, накрой крышкой и так неси. Много долмы сразу не носи, оставшееся спрячь в холодильник. Потому что Оля все сразу не съест, а в больнице потом разогреть негде. Посиди с ней в коридоре, пока она поест, забери кастрюльку и дома вымой. Завтра в этой же кастрюльке разогреешь и снова отнесешь. Часы посещений с четырех до шести, не забудь»

Покончивший с молнией Борис подошел и заглянул ей через плечо.

– Это для Андрюхи не слишком сложное задание? – прочитав, поинтересовался он. – Даже я не все понял.

Дина сердито отмахнулась:

– Ничего, разберется. Пусть привыкает, с маленьким еще сложней будет.

Как оказалось, Борис словно в воду глядел, в послании Дины Андрей даже разбираться не стал, лишь с досадой поморщился – если честно, ежедневно навещать жену он не планировал. В последующие два дня у него после уроков факультативные занятия, да и Бориса не будет, придется его заменять. Можно, конечно, было что-то перенести, что-то отменить, но… зачем? Оля в больнице, там о ней заботятся, что еще? И он, смахнув всю долму в кастрюлю, а пирожки в миску, отправился к жене.

Палата Оли находилась на втором этаже и окна ее выходили в сторону главного входа. Толстая добродушная соседка Ольги, чья кровать стояла у окна, от скуки постоянно следила за ведущей к больнице тропинкой и непонятным образом узнавала, кто к кому явился с визитом. Увидев Андрея, нагруженного авоськами, она громогласно провозгласила:

– Зарубина, на выход, к тебе твой мужик пришел.

Ольга торопливо запахнула больничный халат и поспешила в коридор.

– Андрюшенька! – при виде мужа она от радости позабыла все прежние обиды. – Ты как? Уехали Боря с Диночкой?

Ее сияющий взгляд и выпирающий из-под халата живот смущали Андрея. Покосившись на двух оживленно болтавших с посетителями женщин и одинокого мужчину, очевидно, ожидавшего жену, он присел рядом с Ольгой на потрепанный диванчик и сунул ей авоськи.

– Да, уехали. Тебе… вот… Дина наготовила. Ешь.

– Ой, спасибо. А в школе как?

– Все нормально. Завтра Бориса заменяю, нужно еще просмотреть, его тематическое планирование. Так что пойду уже, наверное.

– Ладно, – она постаралась скрыть огорчение, – а завтра ты когда придешь?

– Завтра… не знаю. У меня эти дни факультативы, не успею, наверное.

Ольга вернулась в палату с двумя авоськами, чувствуя, что на душе скребут кошки. Автоматически, вытащила кастрюлю и миску, в нос ей ударили щекочущий запах долмы и аромат сдобного теста, но есть не хотелось. Толстая соседка, принюхавшись, бесцеремонно приподняла крышку кастрюльки и заахала:

– Ну и мужик у тебя, сколько всего наготовил! Заботливый.  А мой продуктов достанет, а самому приготовить, так руки отсохнут. Катька, видишь? Ищи себе такого же.

Шестнадцатилетняя Катька лежала у противоположной стены и с любопытством впитывала в себя разговоры окружающих женщин. Она поступила в отделение за день до Ольги. Мать привела ее в больницу и слезно умоляла врача сделать дочери аборт – когда она обнаружила тщательно скрываемую Катькой беременность, срок у той был уже шесть месяцев. Врач вздохнул и взялся обследовать девчонку – авось обнаружится какая-нибудь болезнь, позволяющая прервать беременность на таком сроке. Однако, поскольку Катька цвела здоровьем, он тактично подготавливал мать к тому, что ей вскорости придется нянчить внука.

«Ну, если уж так не хотите, – добродушно говорил он, – отдайте ребенка в детский дом»

«Еще чего! – огрызалась потенциальная бабушка. – Как это – своего отдать! Сделайте аборт, доктор, куда ей ребенка, она же дура еще!»

Рыженький симпатичный доктор лишь разводил руками, показывая, что не все в его силах. Женщины в палате, сочувствовавшие больше матери, чем самой Кате, давали девчонке разные советы типа:

«Как мочу будешь сдавать, положи туда сахар»

Или:

«Будут давление измерять – надуй щеки изо всех сил, чтобы подскочило»

Сама же Катька ничего против ребенка не имела и с увлечением рассказывала, какого фасона платье подруга посоветовала ей сделать к декретному отпуску.

«Какой тебе декрет, дурочка? – смеялась толстая соседка Ольги. – Ты что, разве работаешь?»

«В училище учусь»

«Ну, так и не заплатят тебе никаких денег, будешь с ребенком сидеть у матери на шее. Парень твой хоть знает о ребенке?»

«А ну его! – беспечно отвечала Катька. – Не говорила ему, мне он не нравится. Тупой, ничего не умеет»

Непонятно, какое умение она ценила в мужчинах, но совет соседки Ольги пришелся ей по душе, она тоже принюхалась к долме.

– Ого, такого мужика я бы тоже хотела. Пахнет как!

Ольга поставила на тумбочку кастрюльку и миску с пирожками, предложила:

– Угощайся, Катя. 

Обрадованная Катька выхватила из кастрюли долмину и отправила в рот до того, как одна из женщин успела шлепнуть ее по руке.

– Наглая ты, Катька! Человеку муж готовил, для ребенка старался, а ты лезешь! Тебе мать принесет.

– Пусть ест, – равнодушно проговорила Ольга, – и вы, девчонки, тоже угощайтесь, я столько все рано не съем.

Она легла, повернувшись лицом к стене, и тихо заплакала.

***

Отрывки из дневника Тани Игнатьевой.

«…Сегодня на литературе Любке Томилиной стало плохо, ее затошнило, она зажала рот и выскочила из класса, даже не спросив разрешения. Людмила Прокопьевна велела Майке пойти взглянуть, что с ней. Потом Майка вернулась и сказала, что отвела Любку к медсестре, а та позвонила Любкиной маме на работу. Наверное, у Любки сотрясение мозга, она, говорит, что недавно упала и ударилась головой.

Мы с Любкой в последнее время не особо общались, но я встревожилась. Сотрясение – это очень серьезно. У нашего соседа Шурика растет в мозгу какая-то киста, врачи говорят, это может быть после сотрясения, когда он два года назад упал и ушиб голову. Не понимаю, как Майка может быть такой спокойной, они ведь с Любкой в последнее время так подружились! А она хоть бы хны, на геометрии они с Исаковым все время переглядывались и хихикали. Андрей написал на доске условие задачи на определение площади вписанной в треугольник окружности и вызвал Лешку сделать чертеж. Я, конечно, его ждать не стала, начертила у себя в тетради и решила. Лешка помаялся у доски, получил свою тройку, а когда сел, вдруг говорит мне:

– Зачем ты так, Таня?

Я не поняла, сначала, потом смотрю, а у него в тетради лежит записка, моим почерком написанная:

«Жизнь без тебя темней могилы. Твоя Таня»

Конечно же, это Майка проделала, пока Лешка у доски пыжился, а я в свою тетрадь носом уткнулась, она умеет любой почерк подделать. Но Лешка-то дурак какой! Решил, что я над ним издеваюсь. Я разозлилась, вырвала у него из рук записку, встаю и громко говорю:

– Андрей Николаевич, пока Воронцов работал у доски, а я решала задачу в тетради, кто-то написал моим почерком записку и подложил Лешке. Заявляю при всех, что это сделала не я.

Андрей с серьезным видом взял записку и мою тетрадь, поглядел туда-сюда – словно хотел сравнить почерки. Потом кивнул и говорит:

– Удостоверяю правдивость Таниных слов. Почерк похож, но хороший эксперт обнаружит подделку. К тому же, Таня просто физически не могла бы одновременно решать задачу и заниматься глупостями. Кстати, за решение задачи ставлю Тане пять. Мая Любимова, ты, наверное, тоже решила? Задача нетрудная, иди к доске, покажи нам, что ты успела сделать.

Майка немного потопталась у доски, потом сказала:

– Я не совсем поняла, Андрей Николаевич.

– Не поняла? Покажи мне твою тетрадь с чертежом? Нет чертежа? Не успела перечертить с доски? Чем же ты занималась? Мы с Воронцовым все досконально разобрали. Садись, два. Максим Исаков, объясни ход своих мыслей относительно этой задачи, ты уже, наверное, все решил. Нет? Как же так. Тоже два.

Какой же все-таки Андрей молодец, сразу разобрался, что и как! Майке-то, конечно, на двойку плевать, а вот Исаков потом долго ныл и умолял Андрея позволить ему исправить оценку. Мне его аж жалко стало – от папочки достанется.

…Сегодня химии не было, О.В. все еще на сохранении, а биологичка занята с другим классом. Нас отпустили с четвертого урока, и мы почти всем классом пошли в кино на индийский фильм «Цветок и камень». Я плакала. На индийских фильмах я почти всегда реву, а тут просто не могла успокоиться. Когда вышли, Майка на меня посмотрела и говорит:

– Танька, ты опять ревела? Дурочка, это же все не на самом деле.

Лешка тотчас же взвился:

– Тебе, Мая, этого просто не понять, у Тани очень тонкая натура!

Лучше бы он за меня не заступался, потому что Исаков немедленно сочинил стих и начал дурным голосом завывать:

 – Кто там у нас дура, тонкая натура?

Он мне никак не может простить ту двойку по математике. Лешка хотел с ним драться, мы с Майкой и Громовым вцепились в него и с трудом удержали, я говорю:

– Прекрати, Леша, пусть себе поет, на больных и лишенных голоса не обижаются.

Мы стояли и галдели, и тут вдруг увидели Андрея. Он подошел к нам, поинтересовался:

– В чем дело, что за шум?

Исаков тут же скорчил жалобную рожу и наябедничал:

– Андрей Николаевич, Воронцов меня бить, хочет, спасите!

Андрей посмотрел на него задумчиво и покачал головой:

– Как же я тебя спасу? Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

И так он это сказал, что мы все засмеялись, даже Лешка перестал вырываться и лезть в драку. А Исаков смотрел на Андрея влюбленными глазами, несмотря на полученную двойку. Нахальная Майка бесцеремонно спросила:

– А куда вы идете, Андрей Николаевич?

– Не куда, а откуда, Мая. Иду я из библиотеки, видишь? У вас тут, кстати, неплохая городская библиотека, гордитесь.

Он показал нам книгу, и я успела прочесть на обложке слово «операторы»…

…Алла Михайловна увезла Шурика в Москву, теперь, если на заводе случается аврал, и маме приходится оставаться ночью, чтобы следить за производственным процессом, я одна в квартире, и она очень тревожится. И Любка Томилина на занятия не ходит, говорят, ее мать куда-то к врачу повезла, видно, серьезное. Да что ж это такое, у всех что-то с головой…

…Сегодня был факультатив по геометрии, решали задачи со вписанной в шар усеченной пирамидой. Андрей так красиво рассказывал! Лешка тоже пришел, но Андрей попросил его сесть сзади, а со мной впереди посадил Громова. Лешка сидел злой, но не спорил. Опять меня рисовал, но Андрей его не трогал, он очень чуткий. Дал нам несколько задач, но не решать, а сделать чертеж. Сказал, что в правильном чертеже половина решения. Исаков каждую минуту к нему подбегал:

«Андрей Николаевич, так правильно? А это правильно?»

Подхалим несчастный!

Под конец Андрей коротко объяснил нам, что такое факториал. Сказал, в следующий раз будет факультатив по алгебре, чтобы мы уже заранее имели представление. Он такой умный, такой замечательный…

…Сегодня было забавное. Вечером Лешка позвал меня погулять в парк и рассказал свой сон: будто мы с ним сидим у нас дома, и мама угощает нас компотом из ананасов. Я посмеялась – ишь, чего захотел. А когда возвращались домой, встретили маму, она говорит:

– Леша, идем к нам, мне на работе в заказах компот из ананасов дали, попробуем.

Лешка обычно стесняется, когда его угощают, а тут пошел и потом говорил, что компот был точно таким же, как в его сне…»

***

Профессор Венин встретил Бориса недовольным вопросом:

– Что это вы, Борис Давидович, куда-то исчезли, знать о себе не даете?

Борис с недоумением захлопал глазами.

– Но ведь я…

Венин не дал ему договорить.

– Я через неделю еду на конференцию в Испанию, хочу представить результаты наших работ. В частности, и ваши результаты. Так что к завтрашнему дню изложите все очень коротко в виде статьи и подготовьте тезисы.

– К завтрашнему?!

– Хорошо, послезавтра. Но не позже – я должен отдать текст переводчице, потом машинистке. Кстати, вашу диссертацию и автореферат я просмотрел, сделал несколько замечаний. Когда исправите, можете отдавать машинистке.

– Ага… спасибо, – пролепетал Борис.

Он позвонил Политову, и тот, смеясь, объяснил:

– Я дал Жданову твою диссертацию, объяснил ситуацию. Конечно, прочел он не сразу, пришлось пару раз напомнить, но в результате одобрил. Даже просил тебя по приезде сделать доклад у него на кафедре, а Венину порекомендовал представить твои результаты на международной конференции в Испании. Он тебе говорил?

– Говорил.

– Ну вот. А с диссертацией не тяни, быстро подкорректируй и отдавай машинистке. Ученый совет работает до конца июня, постарайся успеть, а то потом наши ученые мужи не раньше октября соберутся.

И Борис заметался. Нужно было подготовить Венину статью с тезисами, подправить текст диссертации и автореферата, отдать все машинистке, сделать доклад на физфаке. Общежития ему не дали, он остановился у тетки, двоюродной сестры отца Карины, которая уже давно лелеяла мысль о том, как устроить дорогого племянника в столице. Собственно говоря, сделать это можно было лишь одним способом – женить его на москвичке. Но Борис с самого начала заявил тетке, что у него есть невеста, так что речь шла о кандидатуре для фиктивного брака. И вот, спустя три дня после приезда Бориса в Москву Карина за ужином торжественно объявила:

– Боренька, есть женщина…

– Тетечка Карина, некогда мне сейчас! – взмолился он. – Я ведь только на неделю приехал, дел выше крыши.

Она всплеснула руками.

– Нет, вы посмотрите на него – так говорит, будто сегодня у него жизнь кончается. Ну, защитишь ты свою диссертацию, а потом что? Так и будешь в своем Энске в школе работать, жить в общежитии? Диночке твоей надоест к тебе ездить. А тут двухкомнатная квартира.

– Ты слушай тетку, – пророкотал муж Карины, – она знает, что говорит.

– Раечка очень надежная, честная, – говорила Карина, – не обманет. Она в Израиль документы будет оформлять, квартиру просто так государству оставлять не хочет. Конечно, все очень осторожно надо делать, чтобы не придрались. Зарегистрируетесь, пропишет тебя, потом, время пройдет, разведетесь, женишься на своей Диночке. Но в квартире тебе уже сразу можно будет жить, Рая там не живет, она то у матери, то у своего друга. Так как, поговорить мне с ней? Такая возможность не всегда бывает.

Борис, голова которого была занята докладом, испустил тяжелый вздох.

– Хорошо, поговори.

***

Отрывки из дневника Тани Игнатьевой

«…Б.Д. вернулся, сегодня он вел урок, но факультатива по физике не было. Мальчиков отпустили домой, а девочкам велели остаться, и биологичка провела с нами воспитательную беседу о том, как следует беречь женскую честь. Коротко сводилось к тому, что, если ее не сберечь, то потом может быть нежелательная беременность, аборт, всякие болезни, а когда выйдешь замуж, то никогда с мужем не будет доверительных отношений. Ну и прочую чушь. Майка сделала идиотское лицо, подняла руку и спросила:

– Ада Викторовна, я не совсем поняла, как и от чего надо беречь нашу честь. Что такого конкретно мужчины могут нам сделать? Объясните, пожалуйста.

Рот приоткрыла, смотрит чистым-пречистым взглядом и глазами хлопает. Биологичка аж вся багровая стала. Сказала только:

– Садись, Любимова, и не строй из себя дуру.

И тут вдруг из коридора доносится голос завуча Евгении Сергеевны, она кого-то отчитывает, а потом слышим:

– Андрей Николаевич, полюбуйтесь, пожалуйста, что ваш класс вытворяет. Я случайно мимо проходила и увидела. Выведите ваших учеников из школы, а потом зайдите в кабинет директора, у нас с Людмилой Прокопьевной к вам серьезный разговор.

Оказывается, мальчишки подкрались и под дверью подслушивали, как девочкам нужно беречь свою честь, а завуч случайно проходила мимо и увидела. Идиоты, теперь у Андрея из-за них будут неприятности…»

Кроме директора и Евгении Сергеевны в кабинете сидела женщина со строгим лицом. Людмила Прокопьевна представила ей Андрея:

– Это Андрей Николаевич, классный руководитель. Андрей Николаевич, это Павла Михайловна, следователь.

Женщина с редким именем Павла покачала головой, и лицо ее стало еще строже.

– Я уже говорила с Людмилой Прокопьевной, теперь хочу поговорить с вами, Андрей Николаевич, как с классным руководителем ученицы Любови Томилиной.

Как понял Андрей из ее слов, у Любы было не отравление и не сотрясение. Мать, которой она в конце концов во всем призналась, повезла ее в соседний город, чтобы по-тихому сделать аборт. Врачу она сказала, что девочка у нее тихая и порядочная, ее изнасиловали. Врач побоялась скрывать – обо всех преступлениях медицинские работники обязаны докладывать в органы – и сообщила в милицию. Имени насильника Люба не говорит, где случилось – тоже не сообщает. Но дело открыто, виновник должен быть найден. Слушая, Андрей приходил все в большее и большее недоумение.

– Не понимаю, – сказал он, – если Люба не хочет, чтобы его наказали, зачем было открывать дело? Может, насилия и не было.

– Может, – кивнула женщина-следователь, – но дело уже открыто, его нужно закрыть или переквалифицировать по другой статье. В любом случае, она малолетняя, и тот, кто ее растлил, несет уголовную ответственность. Вы можете помочь нам его отыскать. Как классный руководитель, вы должны знать, чем занимается ваша ученица вне школы, с кем водит дружбу, где бывает. Осторожненько, исподволь поговорите с ребятами.

– Ничего я не должен и помогать не собираюсь! – огрызнулся Андрей. – Хотите искать – ищите, вам за это деньги платят.

Волнуясь и краснея, Людмила Прокопьевна стала оправдывать его резкость:

– Андрей Николаевич только в прошлой четверти взял этот класс. Мы, конечно, понимаем, что для школы это большая неприятность, сегодня с девочками из класса Любимовой специально проводилась беседа. Разумеется, если вдруг случайно нам что-то станет известно, мы немедленно вам сообщим. 

Недовольно поджав губы и не глядя на Андрея, следователь поднялась и, сухо попрощавшись, вышла. Директор расстроенно перевела взгляд с завуча Евгении Сергеевны на насупившегося Андрея.

– Мне кажется, вы были чересчур резки, Андрей Николаевич.

К удивлению Андрея, завуч Евгения Сергеевна его поддержала:

– А мне так не кажется, Андрей Николаевич совершенно прав: это дело личное, деликатное, мы не можем обсуждать такое с другими детьми. Пусть следователи сами этим занимаются.

– Вам хорошо говорить, Евгения Сергеевна, вы беспартийная, – в голосе Людмилы Прокопьевны прозвучала тоска, – а у меня будут крупные неприятности. И в ГОРОНО, и в парткоме.

Завуч с досадой поморщилась

– Да уж, эта дура-мамаша удружила и себе, и нам. Не заяви она об изнасиловании, не было бы никакого шума. Ну, случилось, так случилось. Тихо все сделали бы в другом городе – никто в Энске ничего не узнал бы. А теперь с этим следствием наверняка просочится, я даже не представляю, как Томилина сможет вернуться в нашу школу.

Андрей, решив, что больше ему у директора делать нечего, попрощался и оставил их обсуждать дальнейшую судьбу Томилиной. Нынешним утром он планировал после работы зайти на рынок, купить свежих овощей для Ольги и отнести ей в часы посещения, но теперь от злости напрочь обо всем позабыл. Вспомнил лишь, когда открывал дверь квартиры.

Из комнаты доносился монотонный голос Бориса, репетировавшего предстоящий доклад на предзащите. Услышав, что пришел Андрей, он выглянул в прихожую.

– Привет. У Ольги был? Как она?

– Да нет, к ней еще рано, – Андрей взглянул на часы, – трех нет. Хотел купить ей помидоры и забыл. Ладно, пойду к ней и по дороге куплю. Ты обедал?

– Нет, – Борис тоже взглянул на часы и вздохнул, – забыл. Как сказали, что факультатив отменен, помчался домой и начал зубрить. Талон пропал.

– У меня тоже. Закрутился с воспитательной работой, и из головы вылетело. В столовую уже не успеем, сходим в ресторан?

– Давай, я тоже ощущаю голод.

В школьной столовой кормили неплохо – обеды привозили с заводской кухни. В начале месяца учителям и школьникам продавали талоны на месяц, каждый талон был действителен на определенную дату с двенадцати до трех. Не пришел вовремя обедать – все, обед пропал. Ну, или кто-то другой его за тебя съел. Во второй половине дня на прилавках продуктовых магазинов уже ничего не оставалось, те, кто дома готовить не любил, шли обедать в городской ресторан – до пяти часов цены там были умеренные. Вечером, конечно, они кусались.

Андрей решил, что забежит на рынок после обеда и до шести успеет к Ольге. Пока Борис натягивал куртку, он сунул в карман висевшую на вешалке сетку-авоську, и в это время в дверь постучали.

На пороге стояла аппетитная дамочка с круглым лицом, позади нее маячила другая – худощавая, с острым лисьим носиком.

– Добрый день, – толстушка широко и весело улыбнулась, сначала Андрею, потом перевела взгляд на Бориса, – мы ваши соседи, пришли к вам за советом. Не знаете, где в этом благословенном городе можно перекусить?

– Только в ресторане, – Борис застегнул молнию и проверил, есть ли в кармане деньги, – как раз туда идем, можем указать путь.

По дороге обе дамочки постоянно спотыкались – снег еще не всюду стаял, на дорогах лежала грязь – и цеплялись за своих спутников. Так что пришлось вести их под локотки.

– Вы бы еще ходули надели, – заметил Андрей, глядя на их легонькие сапожки на каблуках-шпильках.

– У нас в Мариуполе уже сухо и тепло, кто же знал, – пожаловалась та, что с лисьим носиком и, охнув, буквально на нем повисла.

Впрочем, плохая дорога не мешала им, перебивая друг друга, болтать и осыпать Андрея с Борисом информацией. Так, еще не дойдя до ресторана, приятели узнали, что толстушку зовут Асей, а лисий носик – Оксаной. Обеих дамочек командировали на местный завод, чтобы отвезти какие-то чертежи, ехать им не очень хотелось. Асе пришлось оставить сынишку с родителями, и туда постоянно является ее бывший муж-алкоголик, требуя свидания с сыном. Оксане же очень не хотелось оставлять супруга, потому что он грузин, восточный человек, и стоит ей за порог, как он… Не договорив, она многозначительно хихикнула.

В ресторане выбор блюд был неплохой, когда съели первое, дамочки ушли в туалет и долго не появлялись. Андрей даже забеспокоился:

– Не удрали ли? Еще заставят за них платить, а у меня денег только на овощи.

Разумеется, у каждого из них официант брал заказ отдельно, но сидели-то вместе! Если сбежали, то администрация ресторана устроит скандал. Борис успокоил:

– Не удерут, мне кажется, у них на нас далеко идущие планы. Недаром они всю дорогу про мужей рассказывали.

– И что это значит? – не понял Андрей.

– Ну, ты, как маленький. Скучно девочкам в командировке, намекают, что с ними можно без опаски развлечься. Так что ты держи ухо востро. Как вернемся домой, к себе в квартиру их не впускаем, скажем, к нам должны прийти знакомые. Ясно?

Сбитый с толку Андрей послушно кивнул.

– Ясно.

Борис подтолкнул его локтем.

– Смотри, Любимова. Только головой не крути, за столиком у окна. С кавалером.

– Ну ее, противная девица, – Андрей поморщился, подумав, что Майка Любимова наверняка причастна к неприятностям Любы Томилиной. Правда, это его не касается, пусть следователи разбираются сами.

Борис покачал головой.

– Противная, верно, но ведь случись что, всех собак на тебя навесят. Ты уже чуть не стал крестным папашей.

Андрей смутился – Борису он ничего про Томилину не говорил, полагая, что о случившемся никто не должен знать.

– Откуда тебе известно?

– Секрет полишинеля, – Борис равнодушно пожал плечами, – в школе слухи плодятся, как тараканы.

– Любимова о себе позаботится, за нее я совершенно не волнуюсь.

Борис согласился:

– Верно, такая не пропадет. Это какая-нибудь красавица-умница, вроде Тани Игнатьевой, если влипнет, то начнет с ума сходить, в воду бросаться.

– Ты с ума сошел! – Андрей почувствовал, что бледнеет. – Сравнивать эту шлюшку Любимову с Таней Игнатьевой…

Он осекся и умолк под изумленным взглядом Бориса. Подошедшие в это время Ася и Оксана слышали его последние слова.

– Что за Игнатьева? – весело спросила Ася.

Подруги вернулись из туалета со столь искусно накрашенными губами и подрисованными глазами, что это вполне оправдывало их долгое отсутствие. Андрей отвернулся.

– Да так, – ответил за него Борис, – садитесь, девочки, сейчас второе подадут.

Их дневника Тани Игнатьевой

«…Сегодня в универмаге давали шубы. Мы с Лешкой шли из школы, я увидела и заняла очередь, триста двадцать пятый номер. Мама давно хотела купить что-то на зиму, откладывала деньги. А то на зимнем пальто у нее мех моль поела, в этом году ей в самые морозы пришлось ходить в осеннем и поддевать теплую кофту, два раза она из-за этого болела.

Я оставила Лешку стоять, а сама побежала звонить маме на завод, сказала ей, чтобы после смены зашла домой за деньгами и сразу к универмагу, я стою. Так радовалась! А мама сказала, что денег у нее сейчас нет, она их Алле Михайловне одолжила. Я разозлилась страшно! Нет, конечно, у той несчастье, Шурик тяжело болен, но ведь и о себе тоже нужно подумать!

Чего только я маме не наговорила! Кричала: если ты воспаление легких схватишь и умрешь, что со мной будет! Прибежала к Лешке, вся трясусь, он не сразу понял, потом велел мне стоять, а сам куда-то убежал. Я стою, стою, очередь подходит, и никого. Уже уходить хотела, а тут вижу: идут Лешка, его отец Павел Алексеевич и мама с ними. Лешкин отец ее в чем-то убеждает, а она недовольна.

Оказывается, Лешка позвонил отцу, а тот сразу же нашел в цеху маму и предложил одолжить ей деньги на шубу. Мама долго отказывалась, она не любит брать в долг, но он ее, в конце концов, убедил. Но шубу мы так и не купили, потому что на триста первом номере шубы закончились. Кажется, мама даже обрадовалась и пригласила всех к нам на чай с вареньем. Очень весело посидели. Я давно заметила, что Павел Алексеевич к маме неравнодушен, и она с ним всегда такая веселая!

Когда они ушли, мама вдруг спросила меня:

– Танюша, ты помнишь папу?

Конечно, помню. Папа был очень высокий и носил меня на плечах. Помню, как мы с ним ехали в деревню – сначала на одном поезде, потом на другом. Потом нас со станции везли в деревню на подводе, а лошадь была старая, все время останавливалась и не хотела идти. Бабушка так нам обрадовалась! А ночью папе вдруг стало плохо. Его опять куда-то повезли, и больше я его уже не видела. Мне было три года, я это знаю точно – видела у мамы в бумагах свидетельство о его смерти с датой.

Маме я ответила, что, конечно, я папу помню, и ей это было приятно. Потом долго думала, почему она меня об этом спросила. А что, если, они с отцом Лешки хотят пожениться и хотят узнать не будем ли мы против? Нужно спросить у Лешки, может, он знает. Если они поженятся, мы с Лешкой будем, как брат с сестрой. Хотя мы с ним и без того с детского сада дружим…

…Сегодня Майка пришла ко мне поболтать и рассказала, что, оказывается, Любка Томилина не болела, а была беременна, и мать возила ее делать аборт. Из-за этого биологичка и проводила с нашими девчонками воспитательную беседу. Теперь Любка больше в нашей школе учиться не будет. Ужас какой! Бедная Любка, я представила себя на ее месте. Если бы я ждала ребенка от любимого, ни за что не стала бы делать аборт.

Потом Майка сказала, что на днях была в ресторане со своим парнем и видела там Андрея и Бориса с какими-то двумя женщинами. И, если они ее заложат из-за ее парня, то она их тоже заложит. Я говорю:

– Им только и делать, что тебя закладывать. А ты-то их как заложишь? Пришли в ресторан со знакомыми, нельзя что ли?

Майка захихикала:

– Никакие это не знакомые, я узнала – эти бабы в командировку приехали. У Андрея жена вот-вот родит, а он с командировочными по ресторанам ходит. Представляешь?

Я ответила, что не собираюсь с ней это обсуждать, это не мое дело. А ночью все никак не могла заснуть, лежала и думала: неужели у него действительно что-то было с той командировочной?

…Сегодня мама работала в ночную смену, спать меня не гнала, я хотела спокойно посидеть и почитать «Кристин дочь Лавранса», а Майка опять приперлась. Несла какую-то чушь, смеялась над воспитательной лекцией биологички, ругала Любку Томилину. Сказала, за границей женщины спокойно пьют таблетки, чтобы не забеременеть и наслаждаются жизнью, а у нас из этого всего делают проблему. Я спросила:

– А ты-то откуда знаешь? Ты что, заграницей была?

Она ответила:

– У меня есть знакомые, достанут, что угодно. Любовь – искусство, которым нужно наслаждаться без последствий.

Короче, трепалась до десяти вечера, я уж не надеялась, что она уйдет…

…В воскресенье у нас был субботник, убирали школьный двор. Андрей, конечно, был с нашим классом и тоже работал. Солнце светило ярко-ярко, и небо было синим-синим. На дерево у крыльца забрался котенок и никак не мог спуститься, очень высоко. Андрей никому из мальчишек лезть за ним не позволил, сам влез на дерево, сунул котенка за пазуху и спустился. Он выглядел таким озорным! Как мальчишка. С меня слетела шапка, и косы растрепались. Андрей ее поднял, но не сразу отдал, а с минуту смотрел на меня, потом сказал ребятам:

– Полюбуйтесь на Таню, настоящая фея. Фея синего леса.

Нахлобучил шапку мне на голову и засмеялся. Ласково так…

…Сегодня Андрей опять вел физику вместо Бориса. Майка сказала, Борис опять уехал в Москву. Как это ей всегда удается все узнавать…»

***

На этот раз Борис уехал всего на два дня. В понедельник с утра у него была предзащита, потом состоялся разговор с Вениным.

– Что ж, Борис Давидович, – благодушно говорил тот, – основные трудности у нас с вами позади, осталось преодолеть последнюю вершину, так сказать, – защиту диссертации. С оппонентами я договорился, они дали принципиальное согласие. Диссертацию и автореферат вам машинистка напечатала? Ну и прекрасно, отвезете оппонентам по экземпляру. Автореферат подпишите у ученого секретаря и сдавайте в типографию. Завтра я представлю диссертацию на ученом совете, и тогда уже будем точно знать наши сроки.

До конца дня Борис носился, как угорелый, и к вечеру добрался до дома тетки, не чуя под собой ног. Карина встретила его радостной новостью:

– Боренька, я уже обо всем договорилась с Раечкой!

– А? Что? – недоумении спросил он.

– В конце мая подадите документы в ЗАГС, в июле зарегистрируетесь, она тебя пропишет. И все, квартира твоя, можешь устраиваться на работу в Москве.

У Бориса болела натертая нога, голова отчаянно гудела – оппоненты находились в разных концах Москвы, ему пришлось немало времени провести в метро, шум которого забылся за время пребывания в относительно тихом Энске, и не хотелось ни о чем думать, кроме диссертации, – тем не менее, он пришел в недоумение:

– Как так? Она просто так отдает свою квартиру?

– Ну, она же уедет в Израиль. И потом, – Карина слегка смутилась, – не просто так, она хочет десять тысяч рублей.

При этих словах Борис ощутил невольное облегчение.

– Ну, тогда не стоит тебе суетиться, тетечка Карина, таких денег у папы с мамой нет.

– У меня есть.

– Нет, нет и нет. Твоих денег я не возьму. Да и папа мне этого не позволит. Так что, на этом все.

Карина собиралась возразить, но вошедший в комнату муж перебил ее на полуслове:

– Карина, накорми мальчика, за столом ему все расскажешь, не видишь, он с ног валится?

Пока Борис на кухне ел котлеты с рисом, Карина, сидя напротив него, говорила:

– Ты ведь знаешь, что моих родителей в тридцать седьмом посадили?

– Знаю, конечно, – Борис пожал плечами, – и ты, и папа об этом сто раз говорили.

–Твои папа с мамой долго добивались, чтобы меня им отдали. Ты об этом знал?

– Нет. Почему долго добивались?

– В органах не разрешали – в НКВД тогда негласный закон был, чтобы детей репрессированных оставлять только бабушкам и дедушкам, даже родным братьям и сестрам не давали, а твой папа мне двоюродный. Меня тогда в детдом хотели определить, а там ведь как – ребенок маленький, поменяют ему имя-фамилию, он вырастет и даже не знает, кто он такой. Давид везде обращался, настаивал, хотя в то время это очень опасно было. Под дамокловым мечом ходил. Но добился. В вашем доме я выросла, Давид со Светой, твои папа с мамой, мне родителей заменили, хотя сами еще совсем молодые были, они ведь студентами поженились. Меня Давид в музыкальную школу водил, я высокая была, все удивлялись, что у него такая взрослая дочка. Когда я музыкальную школу окончила, Давид сказал: поедешь в Москву в музыкальное училище поступать. Света все переживала, как я одна буду жить. Спорила.

– Это я, помню, – Борис с нежностью коснулся ее руки, – когда ты уехала, я по тебе скучал. Все требовал, чтобы мне другую сестричку или братика завели, а родители под каким-нибудь предлогом отговаривались.

– Своих детей они долго боялись заводить, – тяжело вздохнув, Карина покачала головой, – Давид на заводе начальником работал, рассказывал, у них прямо на собрания из НКВД приходили и уводили сотрудников. В войну ему бронь дали, так он поначалу отказаться пытался, считал на фронте не так страшно, как ждать, что тебя в любую минуту арестуют, врагом народа сделают и расстреляют. Не отпустили – специалисты были нужны. После войны немного свободней себя народ почувствовал. Ты родился, мне тринадцать было, я тебя на руках качала. Ну, этого ты, конечно, не помнишь.

Борис засмеялся.

– Зато помню, как ты мне зубы заговаривала, когда я болел. Начнешь что-нибудь рассказывать, я уши развешу, а мне тем временем в задницу пенициллин вколют. Но теперь этот номер не пройдет, заговаривай, не заговаривай, а десять тысяч я у тебя не возьму.

– Я не заговариваю, Боря. Сколько я училась, столько мне Давид деньгами помогал. Сейчас я зарабатываю хорошо, учеников частных много, деньги есть, почему я не могу тебе помочь?

– Потому что помогал тебе папа, а не я. У тебя своя семья.

– Саша, – Карина перевела взгляд на вошедшего мужа и протянула к нему руку.

Поняв, тот придвинул табуретку и сел рядом с женой. Высокий, широкоплечий, с сединой на висках, он немного напоминал медведя, но медведя очень доброго и ласкового. От родителей Борис знал, что с первой женой Саша развелся лет двадцать назад, она с его дочерью живет в Ленинграде, но это случилось не из-за Карины – когда они встретились, он уже год ходил холостяком.

Отца и мать Бориса брак Карины с Сашей поначалу огорчил – муж намного старше, разведенный, – но позже, когда у нее обнаружили порок сердца, при котором рожать рискованно, были довольны, что Саша не требует детей. Да и что ему требовать, дочь у него есть. Позже, познакомившись с ним поближе, поняли, что муж Карины – человек добрый, заботливый и очень порядочный. Вот и теперь, глядя на расстроенное лицо жены, он поспешил вмешаться в ее спор с племянником:

– Вот, что я скажу тебе, Боря. Ты хочешь потешить свою гордость, я понимаю, но подумай и о Кариночке, – он ласково погладил жену по руке, – ей так хочется, чтобы ты обосновался рядом с нами, хочется понянчить твоих деток, когда они у тебя будут. Этого никакие деньги не заменят, жизнь-то у нас одна. Так что, подумай.

Борис смутился.

– Хорошо, дядя Саша, подумаю.

– Вот и хорошо. А сейчас иди отдыхать.

Несмотря на усталость, Борис долго ворочался и не мог уснуть. В ушах звучал голос тетки, мучила тревога – примут ли его диссертацию к защите на последнем в ученом совете.

Беспокойство его оказалось напрасным – на следующий день Венин сообщил ему, что защита назначена на двадцать шестое июня. Закончив в этот день все дела, Борис ночным поездом уехал в Энск.

Глава десятая

Несмотря на внезапно наступившее апрельское потепление, в палате у Ольги отопление продолжало работать на полную мощность. На жалобы женщин медсестры лишь разводили руками – что, мол, мы можем поделать, по закону обязаны топить до пятнадцатого мая, хотя, конечно, может, сжалятся и выключат к первому, а пока открывайте окно.

В палате было два окна, одно из них широко распахнули, и тут же палата наполнилась пением птиц и гомоном доносящихся со двора людских голосов. Голоса посетителей, пришедших навестить пациенток, теперь доносились гораздо явственней, каждая, узнав своих, торопливо запахивала халатик, набрасывала куртку или кофту и неслась вниз – с потеплением женщин стали выпускать на прогулку, и в часы посещений они с визитерами не сидели в душном зале, а прохаживались на территории роддома.

Не гуляли только Ольга и веселая девочка Катька, у которой рыженький палатный врач все еще добросовестно искал, но никак не мог найти болезни, позволяющей сделать аборт при ее сроке беременности. Катька надулась на постоянно грызущую ее мать и принципиально к ней не выходила, а Ольга… С тех пор, как сразу вдруг потеплело, и набухшие на ветках бутоны за одну ночь раскрылись, Андрей у нее еще не был. Передавал купленные на рынке овощи, полученные в заказах консервы и… записки – извинялся, писал, что опять был очень занят и не успел зайти в часы посещений.

– Зарубина, что твой-то больше вкусняшек не готовит, одни банки с помидорами шлет? – добродушно интересовалась лежавшая у окна толстая Маша. – Скажи, чтобы не ленился, я у него хочу рецепт спросить.

Ольга бормотала что-то невнятное о том, что муж загружен работой, но на душе у нее было тоскливо.

Однажды из открытого окна донесся звонкий юношеский голос:

– Катька!

Катька выглянула, скорчила гримасу и отвернулась.

– Парень пришел, узнал-таки. Ну его!

Обитательницы палаты немедленно слетелись к окну, как пчелы на мед, оглядели стоявшего под окном юнца и стали дружно укорять Катьку:

– Дура ты что ли? Нормальный парень, симпатичный. Поговори хоть с ним.

Крик за окном повторился. Понукаемая всем коллективом палаты, Катька высунулась в окно и не очень приветливо поинтересовалась:

– Чего надо?

Между ними начался диалог, пересыпаемый не очень нормативной лексикой. Женщины весело комментировали:

– Смотри, уговаривает.

– Любит он ее, а то б не хотел ребенка оставить.

– Молодой, конечно.

– Ну и что, что молодой? – снисходительно пробасила толстая Маша. – Мы с моим в семнадцать лет поженились, и ничего. Вот уже третьего ждем, – она ласково погладила себя по животу.

Наконец, не выдержав напора приятеля и всеобщего натиска соседок по палате, Катька сдалась.

– Тьфу, надоел! Ну тебя, ладно, сейчас выйду, – она скинула халат, прямо на пеструю ночную рубашку набросила куртку, указала на подол и спросила у окружающих: – За юбку сойдет?

– Почему не сойдет? Сейчас что угодно носят.

– Доктору завтра скажете, что я ушла, не буду ничего делать. Этот паразит меня достал! Халат больничный оставляю, а рубашка и тапки мои, домашние.

Женщины веселились:

– Иди, Катька, иди, доктор не обидится, он добрый.

– Давай, давай, – хохотала толстая Маша, – устроила тут балаган, у меня сейчас от тебя схватки начнутся.

Ольга, захваченная общим весельем, тоже смеялась, но ночью, когда все уснули, ей вдруг стало невыносимо грустно. Прижавшись щекой к подушке, она беззвучно плакала, а утром, когда пришел рыженький доктор, попросила:

– Выпишите меня, доктор, я себя уже хорошо чувствую.

Доктор, уже знавший о самовольном уходе Катьки, был в хорошем настроении, поэтому пообещал:

– Обязательно. Завтра сдашь анализы, если будут хорошие, и все остальное будет в порядке, то сразу и выпишу. Только очень прошу, мамочки, – он обвел глазами пациенток, – не удирайте без спросу, как эта шустрая Катерина, а то у меня будут неприятности.

***

Из дневника Тани Игнатьевой

«…на улицах совсем сухо, да и жарко уже ходить в сапогах, сегодня я еле дошла из школы до дома. Сразу полезла на антресоли достать туфли, немного походила в них и обнаружила, что у правой отклеивается каблук. У нас был клей, но он высох, я пошла в универмаг купить новый, а когда выбивала чек в кассе, увидела Андрея, он вошел в библиотеку. Дверь библиотеки хорошо видна из универмага, я стояла и ждала, пока он выйдет. Не знаю, зачем, просто очень хотелось его опять увидеть.

Он долго не выходил, продавщица уже стала смотреть на меня с подозрением, может, думала, я хочу что-то украсть. Хотя красть там нечего, на прилавках один ширпотреб и женские сапоги сорокового размера.

Наконец он вышел, подмышкой у него была книга. Я тут же сделала вид, что иду из универмага и пошла ему навстречу. Сделала удивленное лицо:

– Ой, здравствуйте, Андрей Николаевич, вы из библиотеки идете?

Кажется, он обрадовался. Сказал:

– Добрый вечер, Таня. Да, ходил в городскую библиотеку, тут попадается кое-что интересное.

Дальше мы пошли вместе. Андрей стал рассказывать мне про дельта-функцию, потом вдруг спохватился, что мне непонятно. Но я ответила:

– Что вы, Андрей Николаевич, это же совсем просто! Везде на числовой оси дельта-функция ноль, а в нуле вдруг уходит в бесконечность. Как столб в чистом поле.

Он долго смеялся и был такой веселый! Совсем мальчишка.  Потом похвалил меня:

– Что ж, главное ты ухватила, молодец.

Я набралась наглости и спросила:

– А для чего вам нужна эта дельта-функция?

Тут Андрей вдруг стал очень грустный, сказал:

– Может, и не нужна, просто я ищу, с какого конца взяться.

Я спросила:

– А за что вы хотите взяться?

Он опять засмеялся и спросил, какая бесконечность по моему мнению больше – бесконечное число простых чисел или целых чисел. Я подумала и решила, что бесконечность целых чисел, наверное, больше. Там ведь один, два, три, четыре, пять и так далее, а у простых только два, три пять и так далее. Но не успела ему сказать и спросить, правильно ли это, потому что мы как раз проходили мимо моего дома, Андрей указал на него и спросил:

– Кстати, это не твой дом? Улица Королева шестнадцать.

Соврать я не могла, Андрей, как классный руководитель, еще зимой переписал в журнал все наши адреса, а память у него отличная.  Жалко было, конечно, что мы так быстро дошли до моего дома, но пришлось попрощаться. Хотя, может, это и было к лучшему, потому что я совсем забыла, что у меня отклеивается каблук, и уже в подъезде он отвалился…

…Поняла, что Майка Любимова – полная дура. Сегодня она принесла в школу очень красивую импортную кофточку и на перемене позвала меня в туалет примерить. Сказала:

– Как раз под цвет твоих глаз и волос.

Я надела, она вытащила зеркальце и мне показала – действительно, очень хорошо. Но когда она назвала цену, я чуть не отпала – восемьдесят пять рублей! Я сразу сняла и ей отдала, говорю:

– Я у мамы такие деньги просить не могу.

Тут прозвенел звонок, мы пошли в класс, а на следующей перемене, перед математикой, Майка отвела меня в коридоре к окну и с таинственным видом шепчет:

– Слушай, Танька, деньги – ерунда. Есть один парень, уже сам зарабатывает, у него денег полно. Ты давно ему нравишься, он тебе и кофту эту купит, и туфли, что угодно. Давай, я тебя с ним познакомлю. Только познакомлю, а дальше уж ты сама решай.

Я хохотала чуть не до истерики, Лешка услышал и даже решил, что я рыдаю. Примчался, спрашивает:

– Таня, что случилось?

Я говорю:

– Леш, представляешь, у Майки есть очень красивая кофточка и знакомый парень, который хочет купить для меня эту кофточку. Как ты думаешь, стоит соглашаться?

Майка сразу зашипела:

– Дура ты набитая!

А Лешка аж позеленел весь, затрясся. На Майку даже не посмотрел, говорит:

– Я куплю тебе эту кофточку, Таня, если хочешь.

Я только хотела ответить, что мне никаких кофточек не нужно, как подходит Андрей и спрашивает:

– У вас здесь очень важное совещание? Может, прерветесь ненадолго ради урока математики?

Мы, оказывается, так увлеклись, что звонка на урок не слышали…

…Я несколько дней торчала в универмаге, ждала, не придет ли Андрей в библиотеку. Продавщицы ко мне уже привыкли, но еще смотрят с подозрением. Сегодня он опять заходил в библиотеку, но оставался недолго. Вошел и вышел без книги, наверное, продлил срок пользования. У него было такое печальное лицо! Я пошла ему навстречу, но он взглянул на меня так, будто мы незнакомы, и прошел мимо.

Теперь я знаю, что со мной, я люблю его. Люблю больше жизни. Не знаю, как это возможно, ведь у него есть жена. Только мне почему-то кажется, что он ее не любит…

…Андрей мне сегодня снился всю ночь. Мы сидели рядом на каком-то диване, он обнимал меня за плечи и рассказывал про дельта-функцию. Я проснулась, оттого что мне показалось, будто за окном играет флейта. Было еще темно, мама спала, я тихо достала из стола свой дневник, взяла ручку и ушла в коридор. Села у вешалки и стала писать, словно кто-то водил мою руку:

Я прошу: ты мне, пожалуйста, приснись,

У меня в ушах твои слова,

У меня кружится голова.

Я глупа, но ты… ты не сердись…»

***

Просмотрев результаты анализа Ольги, рыженький доктор огорченно покачал головой:

– Что же ты так, Зарубина? Боли в животе прошли, а гемоглобин упал. Придется тебе еще недельку полежать, поколем тебя витаминами. Мужу скажи, чтобы насушил в духовке корок черного хлеба, и ешь.

– А домой никак нельзя? – горестно спросила Ольга.

– Потерпи еще немного, подумай о ребенке.

Народу в палате стало меньше – перед майскими праздниками будущие мамочки всячески увиливали от госпитализации. Клали тех, кого уж никак нельзя было не положить – с очень высоким давлением или кровотечением. Ольга с толстой Машей, у которой белок по-прежнему не приходил в норму, теперь могли здесь считаться старожилами, и обе отчаянно изнывали от неопределенности – а вдруг и к Первому мая не выпишут! Погода установилась теплая, после утреннего осмотра они гуляли у больницы, и Маша, как более опытная, давала Ольге наставления:

– Приданое нужно заранее готовить, ты не смотри, что тебе срок на июнь поставили. Ты сама-то как полагаешь, когда залетела?

– Ну… в августе, наверное. Может, и в сентябре, не знаю. Врачи по-разному говорили.

– Ну, врачи! Им, во-первых, по работе положено врать, во-вторых, они и определять точно не могут, – Маша пренебрежительно махнула рукой, – я с этим, – она погладила живот, – залетела, когда младшего кормила, так что даже толком срока не знаю. В консультации мне то тридцать четыре недели ставили, здесь, говорят, тридцать семь. Но у меня-то все от старших есть, а ты как будешь, если завтра родишь?

– Мы с подругой теплые чепчики навязали, носочки, рукавички. Мама тоже к сроку обещала привезти.

Маша даже ахнула

– Мама! Да у тебя что, рук нет? Батист и байка у нас в универсаме бывают, давно бы купила и пошила сама. Ребенок, знаешь, когда захочет, тогда и заявится, не будет твою маму ждать.

Маша словно накаркала – утром двадцать восьмого апреля рыженький доктор на обходе осмотрел обеих, обещал на следующий день выписать, а вечером Ольга только собралась выйти из палаты прогуляться, как почувствовала, что по ногам потекло. Маша увидела, что она в растерянности стоит посреди палаты и смотрит на пол, выкрикнула что-то вроде «воды отходят, говорила же тебе!» и, придерживая живот, помчалась за дежурной медсестрой. Отыскала она ее не сразу – та пила чай с санитарками.  Явившись наконец, медсестра с благодушным видом успокоила Ольгу:

– Чего трясешься? Не ты первая, не ты последняя, сейчас позвоню в родильное, отправлю тебя туда.

Маша же неожиданно присела и схватилась за живот:

– Ой, мамочки, и мне за компанию захотелось!

***

Под утро Андрея разбудил громкий стук в дверь квартиры. Поначалу решив, что показалось, он выглянул в прихожую и спросил Бориса, тоже высунувшего голову из своей комнаты:

– Стучат что ли?

– Зарубин, вниз на вахту сказали спуститься, – крикнул голос уборщицы, – из роддома звонят.

Выскочив в одних трусах, Андрей помчался вниз по лестнице, за ним бежал Борис, все же успевший натянуть штаны. Дрожащей рукой Андрей прижимал к уху трубку, не понимая, что ему говорят.

– Я… я не понимаю.

– Дай сюда, – Борис взял у него трубку, выслушал, поблагодарил и, дав отбой, весело сообщил Андрею и открывшей в ожидании рот вахтерше тете Мане: – у Ольги мальчик. Два кило девятьсот, рост пятьдесят сантиметров.

– Рано же еще, – растерянно сказал Андрей.

– Ничего, – утешила вахтерша, – у меня дочке в семь месяцев кесарево срочно делали, два двести внук был. Не выписывали, пока вес не добрал. А два девятьсот – нормальный вес.

Переговорный пункт и телеграф открывались с шести утра, одевшись, Андрей отправился звонить в Севастополь, Борис пошел с ним.

– Мне нужно Диночке телеграмму дать, – объяснил он, – она просила сразу же, как Ольга родит.

С Севастополем Андрея соединили довольно быстро, в столь ранний час линия не была перегружена. Теща, услышав новость, немедленно спланировала свои и Андрея дальнейшие действия:

– Четвертого утром вылечу в Москву, дам тебе телеграмму, каким рейсом. А ты третьего выезжай в Москву из Энска ночным поездом – так, чтобы четвертого встретить меня в аэропорту, я везу много вещей. В Москве на вокзале, как приедешь, займи ячейку в камере хранения – потом оставим там вещи, сходим в «Детский мир». И продуктов нужно привезти, у вас в Энске ничего нет, Оля писала. Передай ей, пусть больше пьет, чтобы быстрей пришло молоко, перед отъездом отнеси ей кефира и молока.

Андрей попробовал было возразить:

– Татьяна Андреевна, четвертого числа рабочий день сделали, у меня занятия в школе.

Она оборвала его довольно резко:

– Ничего, попроси тебя, подменить. Ты же постоянно кого-нибудь подменяешь, так занят, что даже к Ольге в больницу не всегда успеваешь зайти, как она пишет.

«Нажаловалась, – с досадой подумал Андрей, – интересно, когда успела? Из больницы написала. Наверное, кого-то попросила письмо опустить, а мне ничего не сказала»

Выйдя из кабинки, он спросил ожидавшего его Бориса:

– Подменишь меня на пару дней? Теща требует встретить ее в Москве.

Борис широко улыбнулся.

– А то! Конечно, подменю.

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Праздники прошли очень скучно. Думали, будет четыре дня, а воскресенье четвертого сделали рабочим – Пасха, чтобы люди в церковь не ходили. Идиотизм! И в школе у нас занятия. На Первого мая Лешка заходил, звал меня гулять, но у меня не было настроения. Мне вообще не хочется отдыхать, каждый выходной жду, чтобы скорей опять начались занятия…

…Андрей сегодня не пришел на уроки. Я все утро не находила себе места, думала, что-то случилось, а после третьего урока Майка сообщила, что у него родился сын, еще до праздников. А я, дура, так ждала урока математики, даже гулять первого с Лешкой не пошла. Все кончено и навсегда…»

***

Кроватку одолжила вахтерша тетя Маня – та самая, что подозвала Андрея к телефону, когда позвонили из роддома.

– Наш уже вырос, не помещается, она у них все равно разобранная в чулане стоит. И матрасик к ней хороший, морской травой набит. Если что, так свою купите и отдадите, но дочка пока второго не хочет, врач сказала ей, после кесарева лучше еще года два подождать.

Борис помог Андрею принести и собрать кроватку. Боковые прутья ее основательно изгрыз прежний владелец, но в остальном она была добротной и выглядела неплохо. Третьего мая Андрей уехал в Москву, а пятого вернулся оттуда вместе с тещей. Оба были нагружены пакетами и свертками, поднимаясь в их квартиру, Татьяна Андреевна основательно запыхалась, но, не дав передохнуть ни себе, ни Андрею, взялась за уборку.

– Это у тебя тут столько грязи накопилось, пока Оля была в больнице? Ужас какой, и ты хочешь их из роддома привезти сюда? Где у вас тряпки? Продукты уложи в холодильник, я потом разберусь.

Андрей поначалу послушно выполнял ее распоряжения – сунул привезенное из Москвы мясо в холодильник, отыскал в каком-то углу пару тряпок, оставленных еще Диной, принес из ванной ведро с горячей водой, сложил купленное в «Детском мире» в угол, чтобы не мешалось, пока теща мыла пол, вытер пыль с мебели. Он полагал, что Татьяна Андреевна на этом успокоится, но нет – оказалось, часть вещей еще нужно было прогладить горячим утюгом. В конце концов, он не выдержал:

– Татьяна Андреевна, Олю только послезавтра выписывают, мы все успеем, а сейчас я есть хочу.

– Подожди, я потом мясо приготовлю. С чего ты голоден, мы же поели в поезде.

– Ага, как же, две ватрушки. Давайте, сходим в ресторан.

– В ресторан?! – она даже взвизгнула от возмущения. – Ты ходишь по ресторанам?!

– Должен же я как-то питаться. Там днем дешево.

Татьяна Андреевна недовольно поджала губы.

– Иди один, я не голодна, мне нужно быстрей все закончить и сходить к Оле. К ней, бедной, третий день уже никто не приходит.

Андрей пожал плечами, но не стал спорить и напоминать теще, что его поездка в Москву состоялась по ее инициативе.

***

Голова у Коленьки была совершенно лысая, цвет глаз неопределенный, пупок смазан чем-то зеленым.

– Он сразу сам сосать начал, – с гордостью сообщила Ольга, – у одной в нашей палате тоже раньше срока родился, так его через зонд кормили. Сказали, сосательный рефлекс еще не развит. А у нашего все развито, смотри, какой он энергичный.

Малыш засучил ножками и пустил фонтанчик. Андрей, подошедший рассмотреть сына с близкого расстояния, испуганно отстранился. Ольга засмеялась, а Татьяна Андреевна наставительно проговорила:

– Привыкай, папочка, еще не то будет. Завтра начнешь пеленки стирать, а то я уеду, вам с Олей самим придется все делать.

Андрей недовольно насупился.

– Мне завтра на работу, а сегодня я еще должен контрольные проверить.

Взяв портфель с контрольными работами, он вышел из комнаты и с минуту постоял в прихожей, раздумывая, куда идти. Можно было бы к Борису, но у того вся комната, включая кровать и стол, завалена плакатами и рисунками, даже присесть негде, а на кухне от стены до стены развешены пеленки. И, подумав, он отправился в читальный зал библиотеки.

Из дневника Тани Игнатьевой

«…У нас каждый день контрольные. До двадцать пятого мая должны выставить годовые оценки. Сегодня на физике Исаков, Громов и Майка попросили Бориса дать им на дом дополнительные задачи, чтобы исправить тройки. Борис дал штук двадцать. Майка мне сказала ангельским голоском:

– Танечка, можно, я к тебе вечером зайду спросить кое-что?

Понятно, ей нужно, чтобы я помогла с задачами. Поэтому я стала у нее «Танечкой». Я промычала что-то типа «не знаю, буду ли дома». Но она все равно заявилась. И не одна, а с Исаковым и Громовым. У нас Аллы Михайловны нет, мама в вечернюю смену, а я им не открыла. Они звонили, колотили в дверь, орали, а я сидела и спокойно читала. Не хочу их видеть, не хочу решать им задачи, хочу спокойно почитать, это мое право. Когда они уходили, Майка крикнула:

– Имей в виду, Игнатьева, мы знаем, что ты дома.

Но мне было плевать. Не понимаю, как из-за таких мелочей, как оценки, можно столько беситься, разве нет в жизни ничего более важного?

Я следила за ними в окно, они вышли из нашего подъезда, стояли под деревом и совещались. И тут идет Лешка. Ко мне, конечно, но его мне тоже не хотелось видеть. Они его остановили, долго о чем-то разговаривали, потом он их увел. Наверное, сказал: «Раз Таня не открывает, значит, ее нет»

Мне после этого вообще читать расхотелось. Я сидела и вспоминала то время, когда стояла в универмаге, поджидая Андрея. И как мы с ним шли, а он рассказывал мне про дельта-функцию. И его смех. Мне плохо, очень плохо. Наверное, на сегодня все, пойду погуляю.

Нет, не все! Когда вышла из дома, ноги сами понесли меня к универмагу. И я увидела Андрея, он шел в библиотеку с большим портфелем. Я даже в универмаг заходить не стала, не скрывалась, стояла возле двери и ждала. Как плохо, что у меня еще нет паспорта, без него во взрослую библиотеку не пускают, только в детскую.

Стою, стою и вдруг слышу Лешкин голос:

– Таня, ты что тут делаешь? К тебе ребята приходили, не достучались. Я уже стал беспокоиться, везде тебя ищу.

Как же я разозлилась! Накричала на него:

– Не смей за мной шпионить, я тебя ненавижу!

И побежала домой. Теперь вспоминаю, какой у него стал взгляд. Мне стыдно…

…Сегодня Андрей опять был в библиотеке. Но я не подходила к нему, когда он вышел, у него было очень недовольное лицо…»

Недовольство поведением зятя Татьяна Андреевна вслух не высказывала – не хотела расстраивать только что оправившуюся после родов дочь, кормившую грудью ребенка, – но оно копилось в ее душе и давало о себе знать плотно сжатыми губами и холодным тоном, каким она теперь разговаривала с Андреем. И все-таки однажды сдержаться ей не удалось, случилось это, когда профсоюзный комитет сделал молодым родителям подарок – симпатичную коляску густого зеленого цвета. Разглядывая ее, Татьяна Андреевна покачала головой:

– Что ж это они зеленую выбрали? Для мальчиков синюю положено, для девочек – что-нибудь ближе к красному. У тебя, например, была коляска бордового цвета.

– Мама, ты не понимаешь, – весело возразила Ольга, – зеленый цвет универсальный, если у нас вторым ребенком девочка будет, ей тоже подойдет.

И тут Татьяну Андреевну прорвало:

– Вторым ребенком! Как это ты одна рассчитываешь еще и со вторым справиться? Я же не смогу вечно тебе помогать.

Ольга посмотрела на мать с искренним недоумением.

– Почему одна, мама? Мы будем вместе с Андрюшей.

– Андрюшей? Ты забыла, как было, когда мы с тобой в тот раз Коленьку купали, и я попросила его заглянуть на кухню, чтобы выключить газ под супом? Он что ответил? Что торопится, ему некогда. Да еще дверью хлопнул, когда ушел. Мне пришлось оставить тебя с ребенком и самой бежать на кухню, а ты, неумеха, ребенка из рук выпустила и чуть не утопила. И еще о втором говоришь!

Ольга вспыхнула.

– Не придумывай, мама, я его случайно из рук выпустила, но успела же подхватить! А Андрей действительно торопился, у него начинались факультативные занятия.

– Ой, моя милая, как будто одна минута что-то решает. Ну, прибавил бы шагу, не старик. Твой папа, когда ты родилась, как домой вернется, так сразу к тебе. А твой Андрюша? Ну, закончились занятия – проверь свои тетради и иди домой, помоги жене. Так нет, он куда-то в библиотеку спешит.

– Ты ничего не понимаешь, мама! – сердито закричала Ольга. – Андрей талантлив, ему нужен покой, чтобы спокойно подумать, почитать книги. И где читать, среди пеленок на кухне? Если бы у нас было хоть две комнаты…

– А ночью? – не слушая дочь, продолжала возмущаться Татьяна Андреевна. – Заткнет уши ватой и спит, словно это соседский ребенок кричит, а не его собственный. Твой папа, между прочим, по ночам к тебе вставал.

– Андрюша работает, ему нужно высыпаться.

– Ах, работает! А твой отец не работал, наверное! И все равно, если я зашивалась, он и пеленки тебе стирал, и готовил.

– Так ты ведь здесь, мне помогаешь.

– Выходит, это я во всем виновата. Ну, спасибо, дочка.

Обиженно поджав губы, Татьяна Андреевна ушла на кухню. Ольга, почувствовав себя виноватой, хотела пойти за матерью, но проснулся Коленька, закричал, нужно было его перепеленать и покормить.

Помешивая варившуюся кашу, мать тревожно прислушивалась к движениям в комнате – вот Оля расстелила на столе чистую пеленку, вот положила на нее мальчика, он сучит ножками, не дает ей себя завернуть. Как бы не уронила на пол! Не выдержав, она выключила под кашей и поспешила в комнату. К великому ее облегчению внук был цел, хотя и не очень ловко запеленат. Ольга, сидя на кровати, кормила его грудью. В этот вечер Татьяна Андреевна поинтересовалась у Андрея:

– Скоро летние каникулы, когда ты освободишься?

Он ответил, не глядя на тещу:

– Не знаю еще. Нам график отпусков пока не утвердили.

– Но ведь учеников скоро распускают на летние каникулы.

– Это учеников.

– Мама, ну что ты его допрашиваешь, – поспешно вмешалась Ольга, с опаской взглянув на мужа, – у детей каникулы, а у учителей работа. У выпускников экзамены, Андрей наверняка будет в комиссии. Потом журналы нужно заполнить, на педсовете отчитаться.

– Да нет, почему допрашиваю. Я тебя не допрашиваю, Андрей, просто хочу знать, как и что мне планировать, когда ехать.

– Когда хотите, тогда и уезжайте, – он равнодушно пожал плечами.

С трудом сдерживаясь, Татьяна Андреевна постаралась спокойно объяснить:

 – Как же я вас оставлю, Оле одной трудно. Ты сейчас занят, ничем ей не помогаешь. Вот освободишься, тогда будет легче. Или, если хотите, поедем на лето все вместе в Севастополь.

Представив себе, что летом ему придется вариться в семейном котле с тестем, тещей и женой с ребенком, Андрей невольно поморщился. И на море, небось, не дадут сходить.

– Оля, если хочет, может ехать с вами прямо сейчас. Не нужно меня ждать, я не знаю, когда освобожусь.

Ольга испугалась.

– Никуда мы с Колей без тебя не поедем. А ты, мама, не жди, езжай, если хочешь. Ты меня всему научила, спасибо, теперь мы прекрасно справимся и без тебя.

– Да, я понимаю, – Татьяну Андреевну внезапно захлестнуло чувство горькой обиды, – что ж, справляйтесь, я могу уехать хоть завтра.

– Решайте с Олей, – взглянув на часы, Андрей поднялся, – а мне нужно кое-куда сходить.

Идти ему было не нужно никуда, но находиться рядом с тещей и ощущать исходящую от нее неприязнь не хотелось. Гораздо приятней было пройтись – вечер стоял тихий, чистое небо усеяли звезды. Выходя, он совершенно не нарочно громко хлопнул дверью и уже в подъезде услышал громкий плач разбуженного Коленьки.

– Ему понадобилось куда-то сходить, видите ли! – услышав стук двери, Татьяна Андреевна уже не могла сдержаться.

– Какое твое дело! – не обращая внимания на крик ребенка, Ольга топнула ногой. – Это наша семья, не вмешивайся. Хочешь уезжать – уезжай, я не позволю тебе разрушать мою семью.

– Ладно, не кричи, завтра я уеду, – угрюмо ответила мать, – чтобы ты потом не говорила, что твоя семья разрушилась из-за меня. Одно скажу: хорошую крепкую семью никто разрушить не сможет. Когда станет совсем плохо, бери ребенка и приезжай домой.

– Не станет! – буркнула Ольга, вытаскивая из кроватки орущего малыша.

***

Из дневника Тани Игнатьевой

«…десятый класс двадцать пятого отпустят готовиться к выпускным экзаменам, а мы будем учиться до тридцать первого мая. Все стонут, кроме меня, я рада. Потому что Андрей уже два дня не был в библиотеке, я могу видеть его только на уроках. Для меня одно это – счастье…

…Борис опять уехал, физики не было, Андрей зашел к нам в класс, дал контрольную работу и ушел к десятиклассникам. Задачи были нетрудные, но Майка совсем обнаглела, почти что потребовала:

– Танька, как решишь, дай посмотреть.

Я обозлилась, быстренько неправильно решила все задачи и сунула ей тетрадку. Вокруг нее тут же собралась толпа, все спешили списать. Один только Лешка сидел, опустив голову, и пытался разобраться в условии первой задачи. На меня не смотрел, мы с ним не разговариваем с тех пор, как я его обидела. Я написала на листке правильные решения и положила перед ним, но он не захотел брать, покачал головой и отвернулся. Говорю ему:

– Леша, прости меня, я не хотела тебя обидеть, настроение было паршивое.

Он посмотрел на меня, улыбнулся, но все равно не взял решения…»

***

За неделю, прошедшую после отъезда Татьяны Андреевны, Ольга в полной мере осознала, что значит быть матерью семейства. По ночам ей приходилось по нескольку раз вставать к Коленьке – Андрей, как и во время пребывания тещи, спал сном младенца, заткнув уши ватой, – в шесть ребенок обычно засыпал, и она вертелась на кухне, готовя Андрею завтрак, а в девять, перепеленав и покормив сына, выходила из дому, толкая перед собой зеленую колясочку.

Ей нужны были свежие молоко и творог, но за молочными продуктами в гастрономе по утрам выстраивалась очередь, приходилось выстаивать по часу, и дважды на ее долю творога не оставалось – в последний раз его забрал у нее перед носом подошедший без очереди ветеран войны.

Расстроившись, Ольга добрела до своего дома и, сев на скамейку у подъезда, заплакала – тихо, чтобы не разбудить спавшего в коляске Коленьку. Вышедшая в это время погреться на солнышке вахтерша тетя Маня увидела ее и заахала:

– Что такое, что случилось?

Ольга постаралась улыбнуться сквозь слезы.

– Да ничего, тетя Маня, просто нервы.

Глядя на ее осунувшееся лицо, добрая вахтерша качала головой.

– Ты нервы-то придерживай, а то молоко пропадет. Как мать уехала, так ты совсем с лица спала. Твой-то помогает тебе хоть немного, встает к ребенку ночью?

– Ну… как получится, – смутившись, Ольга заторопилась, – у Андрюши сейчас работы много. Младшие классы еще учатся, а выпускные классы скоро экзамены сдают, у них консультации. А Андрюша еще в аспирантуру готовится поступать, ему заниматься надо, а в одной комнате с ребенком нелегко. Я уж стараюсь, чтобы он высыпался.

Зачем она выдумала про аспирантуру, сама не поняла, но тетя Маня отнеслась к этому сочувственно.

– А ты, знаешь, что – сходи-ка в горком партии, поговори, чтобы вам квартиру дали. По закону молодым специалистам положено, да еще у вас ребенок маленький.

– Что вы, тетя Маня, кто же нам даст.

– А ты сходи, сходи. Или пусть хоть здесь в двухкомнатную поселят, – опасливо оглянувшись, она шепнула Ольге: – Стоят ведь здесь квартиры пустые, в них по распоряжению сверху нужных людей селят.

– Не знаю, – нерешительно возразила Ольга, – как идти, когда, куда?

– Записаться нужно. К Голову на прием люди за месяц, за два записываются, он человек занятой. Первый секретарь в горкоме, от его слова все зависит. Прямо сейчас сходи, да запишись, а я за ребенком присмотрю. Отсюда минут двадцать ходу. У него дочь как ты или чуть старше, тоже недавно родила. Может, он тебе посочувствует.

Ольга неуверенно взглянула на крепко спавшего Коленьку и неожиданно решилась:

«А что, схожу и запишусь, мы не люди что ли?»

Она полагала, что ей назначат прием не раньше, чем через месяц, но секретарша, просмотрев списки, неожиданно сказала:

– Придете на прием завтра? Человек записался, но прийти не сможет.

Растерявшись, Ольга кивнула и, лишь подходя к общежитию, сообразила, что не знает, как назавтра быть с Коленькой – Андрей на работе, у тети Мани смена нынче заканчивается. Однако добрая вахтерша, узнав о ее колебаниях, замахала руками:

– Непременно иди, я приду и посижу с ребенком.

***

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Борис еще не вернулся. Андрей вместо него уроки не ведет, сказал, что мы уже все прошли, теперь наше дело показывать, на что мы способны. По той контрольной, что у меня усердно списали Майка с компанией, у всех нас двойки, тройки только у Лешки и еще у кого-то, кто сам решал. Андрей посмотрел на меня очень странно, но ничего не сказал, раздал контрольные, велел исправлять и ушел. Сказал, что у него сейчас десятый класс, они скоро сдают выпускной по математике, и ему с нами возиться некогда. Я переписывать не стала, сидела и читала литературу, мне тройку исправлять. Лешка рисовал, остальные троечники тоже занимались кто чем, а двоечники пыхтели, особенно Исаков. На меня они не смотрели, обозлились. Интересно, догадались, что я им нарочно свинью подложила?

На литературе я вместо того, чтобы исправить тройку, поругалась с Л. П. /Людмила Прокопьевна/. Она просила дать описание образа Кулигина из «Грозы» Островского, и мне следовало сказать, что он мечтатель, тонко чувствует прекрасное, хочет создать вечный двигатель, на заработанные деньги помогать людям и прочую чушь. А на меня что-то лихость напала после той контрольной по физике, я и сказала:

– Кулигин просто дурак, физики не знает, а туда же – изобретать. Вечного двигателя не существует, это любой школьник знает.

Исаков немедленно вступился за Островского и заявил, что у меня примитивное мышление. А я ответила, что мне плевать, как хочу, так и мыслю. Л.П. предрекла мне двойку на выпускном экзамене через год, если я не научусь правильно мыслить, и поставила в году тройку. Как она заявила, «с большим сожалением». Но мне плевать. У меня вдруг появилось чувство, что сегодня Андрей придет в библиотеку.

Последним уроком у нас была биология, но мне вдруг жутко не захотелось сидеть, и я сбежала. Вообще-то, наверное, не только я, погода была изумительная. Кому может прийти в голову сидеть в классе в последние дни мая? Лешке не сказала, что убегаю, он, небось, жутко удивился, увидев, что меня рядом с ним за партой нет. А может, даже не заметил, он в последние дни ходят какой-то странный, наверное, ему опять снятся вещие сны.

Я забежала домой и пошла в универмаг. Решила, что буду ждать Андрея до упора. И он действительно пришел! С тем же самым дипломатом, с которым ходит в школу. Но сидел недолго, я приготовилась ждать часа два и чуть не упустила момент, когда он выходил. Подошла и спокойно поздоровалась:

– Здравствуйте, Андрей Николаевич.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Разве мы сегодня не виделись, Танюша?

У него это так ласково получилось – Танюша. У меня даже сердце замерло! Говорю:

– Конечно, виделись, разве вы забыли, что поставили мне двойку за контрольную по физике?

И тут он рассмеялся, так весело, как мальчишка. Спросил:

– Только честно, ты нарочно там галиматью написала? Смотрю, в задаче по механике у всех двоечников одинаково, как у тебя: t в кубе вместо квадрата стоит, а в электростатике сопротивление и ток поменялись местами. Я вначале даже грешным делом подумал, вам Борис Давидович неправильно дал, потом смотрю: в предыдущих контрольных у тебя в аналогичных задачах все верно, все отлично. Да и другие, кто не списывал, формулы правильно написали.

Я тоже засмеялась. И ответила честно:

– Борис Давидович не виноват, просто, они мне надоели – пристают: дай списать, дай списать. Ну, я и разозлилась.

Мы шли и хохотали, как приятели, а не как учитель с ученицей.

– Танюша, ты просто прелесть, – сказал он, а я спросила:

– Что вы сегодня изучали в библиотеке, опять обобщенные функции?

Он вдруг поскучнел, нахмурился, сказал:

– До обобщенных функций не дошло, контрольные десятиклассников проверял. Дома нет условий тихо посидеть, живем в одной комнате.

Конечно, нет, если ребенок днем и ночью кричит. Когда у Аллы Михайловны Шурик родился, он все время орал. Мне шесть лет было, но я хорошо запомнила, что даже дверь в коридор было не открыть, сразу крик оглушал. Когда мы подошли к моему дому, я окончательно набралась наглости:

– Андрей Николаевич, не хотите зайти к нам? У нас соседки сейчас нет, она сына в Москву к врачам повезла. Тихо, спокойно. Посидите, попроверяете, а я вас чаем напою.

Он посмотрел на меня и улыбнулся так грустно, что у меня чуть сердце не разорвалось.

– Спасибо, Танюша, если будет совсем невмоготу, непременно зайду.

Я поняла: он не любит свою жену…

…Сегодня мама вернулась очень расстроенная, я никогда ее такой не видела. Она сказала:

– Таня, мне придется на две недели уехать в командировку в Ленинград, ты останешься в квартире одна. У Шурика еще одна операция скоро, не знаю, когда Алла Михайловна придет.

Я поначалу удивилась, она и прежде меня оставляла, но никогда так не огорчалась. Говорю:

– Мамочка, да не бойся ты за меня, Лешка будет заходить.

А она покачала головой:

– Леша с отцом уезжают в Гомель, Лешина мать попала в аварию, лежит в больнице. Травма позвоночника, очень серьезная. Павел говорит, когда врачи разрешат, они привезут ее сюда, будут за ней смотреть, больше некому – ее муж в той аварии погиб. Ходить она уже не сможет никогда. Павел должен был ехать в эту командировку, теперь придется ехать мне.

И я поняла, почему она такая грустная – теперь их отношениям с отцом Лешки конец, пожениться они не смогут, потому что он будет навечно привязан к жене-калеке. Хотя они давно разведены. Я закричала:

– Это несправедливо, мама, она их бросила, развелась, а теперь они собираются всем жертвовать ради нее?

Мама закрыла глаза и покачала головой.

– Павел Алексеевич – благородный человек. Она – мать его сына. Благородные люди делают то, что велит им совесть, и не ждут, что жизнь за это осыплет их цветами. Даже больше: они знают, что за свое благородство, возможно, будут расплачиваться до конца своих дней. Но иначе поступать они не могут.

Она стала укладывать чемодан, а я сидела и плакала, мне так жалко было их всех – и маму, и Лешку, и его отца. Вечером Лешка и Павел Алексеевич зашли к нам попрощаться. Оба грустные, осунувшиеся. Когда они уходили, Лешка сунул мне листочки со своим творчеством…»

Прекрасная Таяна. Часть четвертая

В первый день весны у Таяны родилась дочь. В честь рождения маленькой царевны Дриа в Леенти, столице Улисса, три дня продолжались празднества, по приказу царя Вилена богам сделали богатые подношения, а беднякам раздали бесплатную еду.  Главная царица Месит созвала гостей – официально, чтобы отпраздновать радостное событие, но в действительности, чтобы тесней сойтись с врагами Таяны.

Среди приглашенных находились две другие жены царя Вилена, матери маленьких царевен. Они прекрасно помнили, что появление на свет их дочерей воспринято было не столь радостно, как рождение Дриа, – ведь здравствующий в то время царь Милон мечтал о внуке, престолонаследнике.  После того, как Месит родила маленького Арти и была удостоена титула главной царицы, их муж Вилен, тогда еще царевич, напрочь забыл о существовании остальных жен, поэтому те особой любви к Месит не питали. Однако теперь все трое оказались в положении покинутых супруг, это должно было их сроднить.

Кроме матерей царевен, Месит пригласила жен военного министра Марти, главы Комитета государственных тайн Ивни и еще нескольких других чиновников, имевших основание затаить обиду на Таяну. Столы ломились от всевозможных яств, в кувшинах играло-переливалось дорогое крепкое вино. И уже спустя два часа языки присутствующих дам развязались, речи их стали более непринужденными, а высказывания – более откровенными.

– Царь так привязан к Таяне, что слушает только ее, не внимая тем, к кому прислушивался даже его отец, мудрый царь Милон.

– Вместо того, чтобы заказывать у оружейников больше оружия, царь по совету Таяны тратит средства на строительство больниц! (жена военного министра Марти).

– Не лучше ли отдать эти средства храмам, чтобы жрецы молили богов даровать здоровье беднякам? (жена жреца Тропа, брата Месит).

Робея, в защиту Таяны решилась высказаться мать царевны Ильке:

– Настой из трав и мазь, сделанные по рецепту Таяны, очень помогли моей Ильке, когда у нее все тело покрылось сыпью. Недаром продажа растений из ее теплиц приносит казне такой доход.

На нее тут же со всех сторон посыпались упреки:

– Да любая знахарка способна приготовить целебные средства.

– Все средства, что получает казна от теплиц, царь Вилен отдает Таяне, а она тратит их, как пожелает. Никакой пользы от них ни храмам, ни армии.

– Она вмешивается во все, что ее не касается!

– Виданное ли дело – когда царь уезжает на военные маневры, он доверяет ей заверять государственные документы, для нее по его приказанию изготовлена личная печать!

Царица Месит вина почти не пила, зато очень внимательно наблюдала за говорившими и отмечала, что из болтовни женщин могло бы пригодиться ей в борьбе за любовь царя – в борьбе, в которой она сможет победить, если только удастся убить в сердце Вилена любовь к прекрасной Таяне. Большинство говоривших повторяли лишь всем известные сплетни, однако внимание Месит привлекли слова жены Ивни, главы Комитета государственных тайн:

– Царица Таяна очень хитра! Сколько люди моего мужа ни пытались узнать секреты ее прошлой жизни, им это не удалось.

Месит нарочито простодушно удивилась:

– Неужели совсем ничего?

Раскрасневшаяся и разгоряченная женщина закивала головой:

– Совсем ничего, царица! Известно лишь то, что она сама о себе рассказывает – родом из Элани, в ранние годы, старик-сосед научил ее выращивать цветы, она продавала их, чтобы прокормить мать и братьев. Больше ничего! И никто не может выяснить, каким образом ей удалось привлечь внимание царя. Наверняка здесь замешано колдовство.

– Колдовство! – Месит укоризненно покачала головой. – Привлечь внимание царя колдовством само по себе преступно, однако доказать колдовство очень трудно. Если только у нее не было сообщников. Были ли у нее в Элани друзья, любовники?

– Нет, царица, об этом никто ничего разузнать не мог. Жили очень бедно, хотя теперь, конечно, ее родные ни в чем нужды не знают. Сватался к ней сын богатого ювелира, но мать отказала – не сошлись в цене. Даже жрецы местного храма, которых расспрашивали люди моего мужа…

Тут супруга главы Комитета государственных тайн спохватилась, что слишком много болтает о том, о чем ей не то, что говорить, даже знать не полагается. Покраснев еще сильней, она умолкла. Царица Месит сделала вид, что ничего не заметила. Праздник и болтовня продолжались.

На следующий день Месит призвала своего брата жреца Тропа и сказала:

– Пошли верного человека в Элани, пусть разузнает все о сватавшемся когда-то к царице Таяне сыне богатого ювелира.

Посланный Тропом слуга вернулся через три месяца и сообщил, что когда-то Сейшу, сын ювелира Карта, страстно желал жениться на Таяне, и долго не мог простить отца за то, что тот из-за нескольких десятков золотых не сумел договориться с ее матерью. После того, как царь Вилен увез Таяну, Сейшу уехал и несколько лет скитался в чужих странах, но год назад вернулся домой и помогает отцу в делах.

– Ювелир Карт мечтает женить сына, – сообщил сестре жрец Троп, явившейся к ней, чтобы передать рассказ своего человека, – но Сейшу не хочет даже слышать об этом.

Месит задумалась.

– Это хорошо, – сказала она наконец, – значит, он до сих пор не забыл Таяну. Я подумаю, что мы сможем сделать.

– Только будь осторожна, сестра, прошу тебя.

Уезжая на маневры, царь Вилен, как обычно, доверил Таяне распоряжаться государственными делами. В ее обязанности входило просматривать доклады, регулярно присылаемые правителями городов и областей Улисса, разбирать мелкие жалобы и следить за снабжением столицы. Царь знал, что с незначительными проблемами, если они возникнут, Таяна сумеет разобраться сама и призовет его в столицу лишь в случае крайней необходимости.

В течение недели после отъезда царя жизнь текла спокойно, однако неожиданно из небольшого городка Хроу, расположенного в двух часах езды от Леенти, пришло сообщение: в городе холера. Не теряя времени, Таяна отправила ко всем царским женам послания с просьбой немедленно прибыть в ее дворец вместе с детьми.

– Прошу вас оставаться в моем доме до тех пор, с холерой не будет покончено, – сказала она, когда они собрались в большом зале дворца, – я приняла все меры, чтобы болезнь сюда не проникла: слугам не разрешено общаться ни с кем извне, продукты привозят и оставляют во внешнем дворе, повара тщательно обрабатывают все, что подается на стол, по моему приказанию здесь пользуются только кипяченой водой – для питья, для умывания, для мытья посуды и рук, даже для стирки. Руки здесь прислуга моет постоянно, и вас всех тоже прошу соблюдать это правило.

– Сообщила ли ты царю или решила, что сумеешь сама справиться с посланной нам бедой? – недовольно спросила Месит.

Внимательно посмотрев на нее, Таяна кивнула:

– Я написала царю, но письмо до него дойдет нескоро, и ему потребуется, чтобы вернуться в столицу. Ждать нельзя, эпидемия в любой момент может вспыхнуть и в Леенти. Сейчас я разошлю необходимые распоряжения, а потом поеду в Хроу. Прошу тебя, Месит, проследи за безопасностью всей царской семьи, ты знаешь, как все вы дороги Вилену.

Внезапно Месит побледнела – в ушах у нее зазвучали слова старого оракула: «Жизнь этой женщины неразрывно связана с твоей жизнью, о царица. Ее смерть неразрывно связана с твоей смертью и со смертью твоего сына»

– Нет! – в ужасе закричала она. – Не езди, Таяна, не езди, умоляю тебя, это опасно! Ты можешь заразиться и погибнуть.

Таяна, не знавшая причины столь сильного волнения главной царицы, была тронута столь искренним ее беспокойством.

– Что ты, Месит, не нужно так волноваться, я прекрасно знаю, как нужно себя вести, чтобы не заболеть холерой. Главное – соблюдать чистоту. Мыть руки, кипятить воду.

– Но зачем тебе ехать самой?

– Я запретила населению Хроу и соседних городов пить сырую воду, а властям приказала бесплатно снабжать людей дровами, чтобы они могли воду кипятить. Больных велела разместить в отдельных больницах и не допускать к ним никого, кроме тех, кому надлежит осуществлять за ними уход. Мне нужно проверить, как чиновники выполняю мои указания. К тому же, старый Асад, многому меня научивший, рассказывал, как следует лечить больных холерой, я постараюсь помочь людям.

Маленький наследник престола царевич Арти, до сих пор молча сидевший подле матери, внезапно сорвался с места и подбежал в Таяне.

– Тетя Таяна, я поеду с тобой! Раз папы сейчас здесь нет, я должен вместо него помочь тебе!

К другому боку Таяны прижался ее сын Тарисо.

 – И я, мама! Я тоже поеду с тобой и Арти!

– Не поедешь! – сердито крикнул старший брат. – Я наследник престола, это моя обязанность, а ты останешься здесь охранять женщин.

Рассмеявшись, Таяна прижала к себе две мальчишеские головки и растрепала их волосы.

– Нет, мои дорогие, вам обоим я поручаю приглядывать за вашими тетушками и сестренками. Особенно за Дриа. Ее мама ведь уезжает, кому, кроме ее старших братьев я могу доверить свою дочь? Если хотите помочь, делайте все, как я велела, особенно мойте руки, вы не очень любите это делать. Извините, – это к окружающим, – теперь я должна вас покинуть, мне нужно кое-что сделать.

Предложив гостям располагаться в отведенных им покоях, Таяна поспешила к маленькой Дриа, которую хотела обнять перед отъездом, а Месит направилась в кабинет царя Вилена. Встав на пороге, она окинула острым взглядом письменный стол и то, что на нем лежало – пачка чистой бумаги, несколько подписанных Таяной указов, подушечка с тушью для печати. Тут же лежала и печать Таяны – очевидно, она собиралась скрепить ею указы, когда сообщили о приезде царских жен с детьми.

Поспешно вытащив из пачки несколько чистых листов, Месит приложила к каждому из них печать, помахала ими в воздухе, чтобы высушить тушь, потом аккуратно все сложила и сунула к себе в карман. Подумав, отправила туда же один из указов – ничего страшного, Таяна решит, что сама второпях куда-то его дела.

Главная царица Месит еще не до конца понимала, для чего это делает, но в подсознании ее уже зрел план. Она опасливо прислушалась – не идет ли Таяна. Нет, было тихо – как раз в этот момент Таяна, забыв обо всем на свете, ласкала свою маленькую дочь.

Глава одиннадцатая

На прием к первому секретарю горкома Голову Ольге следовало явиться к одиннадцати тридцати, но тетя Маня, пришедшая посидеть с маленьким Коленькой, выгнала ее из дома в начале одиннадцатого:

– Не дай бог опоздаешь, лучше посиди и подожди.

До горкома ходу было минут двадцать, где-то минут за пятьдесят до приема Ольга отметилась у секретарши.

– У вас есть заявление? – спросила та.

– А нужно заявление? – испугалась Ольга.

– Конечно, лучше изложить все в заявлении, – дружелюбно объяснила секретарша, – Павлу Валерьяновичу будет легче вникнуть в ваш вопрос. Да вы не волнуйтесь, время есть. Вот вам бумага и ручка, садитесь в коридоре за столик и пишите. Там есть образцы заявлений.

Мысленно возблагодарив тетю Маню, предусмотрительно отправившую ее на прием заблаговременно, Ольга села писать. Впрочем, о чем тут было особо писать? Молодые специалисты, приехали по направлению, только что родился ребенок, по закону положено предоставить семье жилье. Просим посодействовать. Дописав, она взглянула на висевшие на стене круглые часы – оставалось еще около получаса – и решила прогуляться по горкомовскому коридору.

На слегка облупившейся стене висела длинная доска почета с фотографиями известных горожан. Живые, мертвые (в черных рамках), передовики производства, заслуженные деятели искусства, ветераны войны и даже один писатель. Двигаясь вдоль доски, Ольга читала подписи, не особо удивляясь постоянно встречавшимся знакомым фамилиям, – у смотревших на нее с доски почетных граждан Энска наверняка были дети, внуки и даже правнуки, обучавшиеся в школе номер один.

Под одним из портретов в черной рамке подпись:

«Баларев Прокопий Ильич, директор энского завода с 1925 по 1937 гг.»

В нескольких шагах от него фото черноглазого мужчины с худощавым и не очень веселым лицом, тоже в черной рамке. Подпись:

«Голов Валерьян Павлович, директор энского завода с 1938 по 1972 гг.»

Разглядывая портреты, Ольга вспомнила рассказ Бориса – значит, это отец и бывший жених директора их школы Людмилы Прокопьевны. Фамилию жениха Борис тогда не назвал, может, и не знал даже, потому что особо не интересовался. Возможно, этот Голов Валерьян Павлович и впрямь написал донос на прежнего директора Баларева Прокопия Ильича, чтобы занять его место – лицо у него больно уж нервное, испуганное, даже на фотографии кажется, что вот-вот задергается. И тут вдруг Ольгу поразила новая мысль:

«А первый-то секретарь горкома, к кому я сейчас иду – Голов Павел Валерьянович. Его сын. Подумать только!»

– Зарубина! – выглянув в коридор, позвала секретарша. – Заходите, Павел Валерьянович освободился.

Пока Голов читал заявление Ольги, она разглядывала его, пытаясь понять, похож он на своего отца или нет. Потом решила, что не очень – только брови такие же прямые вразлет. Но, конечно, особо не понять – фото старое, к тому же, сын в очках. Дочитав наконец, Голов отложил заявление в сторону и поднял голову.

– Вы на жилищную очередь встали, Ольга Витальевна?

– Я… – Ольга слегка растерялась от неожиданности, – мы… нет, не встали. Мы же молодые специалисты, нам положено жилье.

– Для молодых специалистов существует отдельная жилищная очередь, одномоментно обеспечить всех квартирами мы не можем, но стараемся делать это по мере возможности. С жильем у нас плохо, как везде, еще ветераны войны в подвалах живут. Так что я посоветовал бы вам с супругом сейчас поскорее собрать все документы и встать на очередь.

Его отечески-соболезнующий, почти ласковый тон задел Ольгу, вспыхнув, она возразила:

– Хорошо, мы встанем, но пока ведь нам тоже нужно как-то жить. У нас ребенок, нужно стирать, сушить пеленки. Муж преподает, ему вечерами даже негде тетради проверить, а квартиру нам с ребенком никто не сдаст.

Голов тяжело вздохнул и покачал головой.

– Понимаю и сочувствую, сам через все это прошел. Конечно, немного вы поспешили с ребенком, прежде нужно было подумать о бытовых нуждах, но что делать, молодость! Давайте, мы с вами поступим так: прежде вы встанете на очередь, а потом будем решать, как быть.

Раздражение Ольги, подогретое утомлением и бессонными ночами, заставило ее вызывающе вскинуть голову:

– Почему это поспешили с ребенком? Мы не школьники и не студенты, мы окончили университет, работаем, имеем право иметь ребенка. Партия и правительство все меры принимают в защиту материнства, а вы говорите: поспешили. Вы своей дочери тоже сказали, что она поспешила родить?

Лицо Голова побагровело, но он постарался ответить ровно и спокойно:

– У моей дочери есть свое жилье. В отличие от вас и вашего супруга.

– У нас тоже есть жилье! У моих родителей, например, прекрасная квартира в Севастополе. Но мы с мужем не поехали туда, мы приехали в ваш город учить детей. Так дайте нашей семье возможность жить нормально, – ей вспомнились слова тети Мани, – в вашем общежитии полно пустых двухкомнатных квартир, дайте нам одну, пока подойдет наша жилищная очередь.

Голов нахмурился и тоже повысил голос:

– Не кричите на меня здесь! Вы пришли просить, чтобы я помог, и я пытаюсь это сделать. В общежитии, насколько я знаю, с местами довольно сложно, о пустых квартирах там мне ничего неизвестно.

Не улови Ольга в его голосе нотки неуверенности, какие появляются, когда человек сам чуточку стыдится своей лжи, ее не вывели бы из себя эти слова. Вскочив на ноги и забыв обо всем, она закричала:

– Вы… вы партийный человек, а не стесняетесь говорить неправду! Вы не знаете, что в общежитии есть свободные квартиры? А то, что ваш отец в тридцать седьмом написал донос на директора завода Баларева, вы тоже не знаете? А потом сам сел на его место!

Повернувшись, она выскочила из кабинета и побежала к выходу вдоль коридора. Почетные граждане Энска равнодушно смотрели ей вслед с висящей на стене доски.

Нервная дрожь перестала ее бить лишь на полпути к общежитию, тут же мелькнула и заставила взять себя в руки тревожная мысль:

«Плевать на этого Голова, только бы не пропало молоко! Коленька, небось, проснулся и уже голодный»

Однако сразу подняться к сыну Ольге не удалось – у входа в общежитие ее встретила сияющая улыбкой комендант Агнесса Рафаиловна.

– Оля, зайди ко мне, пожалуйста.

– Мне ребенка пора кормить, – Ольга прижала руку к набухшей груди.

– Всего на одну коротенькую минуточку. Мне сейчас только звонили из горкома, просили посодействовать тебе с жильем, – она поспешно направилась к своему кабинету и, распахнув дверь, указала растерянно плетущейся за ней Ольге на стул, – садись, я тебя не задержу. Значит, так: свободных двухкомнатных сейчас нет, но на пятом этаже есть свободное мужское место, могу переселить туда Борю Шахунца. Его сосед здесь фактически не живет, так что вся квартира будет в вашем полном распоряжении. Конечно, мне нужно согласие Бори, без него я ничего не могу сделать, но ты сама с ним поговори. Думаю, он понимает ваше положение и вряд ли будет возражать. Договорились?

Ольга растерянно кивнула.

– Да, но… Бориса сейчас нет, он в Москве по своим диссертационным делам.

– Ну, приедет, тогда и поговоришь. Не тяни только, нужно быстро делать, пока есть место.

***

Стоя в очереди на московском главпочтамте, Борис припоминал, что из запланированных на эти дни дел он уже выполнил, а что еще предстоит сделать. Отзывы на диссертацию от оппонентов взял вчера, отвечать на замечания будет уже в Энске, это не срочно. Отзыв ведущей организации оформлен и сдан в отдел аспирантуры. Ура, одной головной болью меньше! Правда, один из оппонентов посоветовал перерисовать три плаката – немного дополнить информацией, чтобы при защите было меньше вопросов. Но это тоже придется делать в Энске.

На настоящий момент главное – купить сто конвертов, разослать авторефераты по списку, а потом созвониться с двумя или тремя адресатами из этого списка и договориться, чтобы дали отзывы. Позвонить можно сегодня вечером из дома тетки – как раз все вернутся с работы домой. И тогда уже завтра он уедет в Энск дневным поездом.

Правда, Борис тут же с некоторой досадой сообразил, что это ему вряд ли удастся – завтра днем, согласно разработанному Кариной плану, они с Раей Вапняр должны сходить в ЗАГС и подать заявление. Ладно, поедет вечерним – нужно поскорей закончить все дела в школе и вплотную заняться подготовкой к защите диссертации.

– Сто больших белых конвертов, пожалуйста, – попросил он у сидевшей за окошком женщины и протянул ей рубль.

– Даем только двадцать в одни руки, больше не положено, конвертов мало, – равнодушно проговорила она и отсчитала ему восемьдесят копеек сдачи.

Борис оглянулся – за ним стояла очередь человек в десять. Он со вздохом отошел от окошка и попросил мужчину из очереди:

– Если вы стоите не за большими белыми конвертами, купите мне двадцать штук, пожалуйста, больше не дают.

Мужчина отправлял бандероль, и большие белые конверты ему были не нужны, поэтому он взял у Бориса мелочь и купил ему двадцать штук. Еще двадцать помог приобрести высокий старик с палкой, но тут полная курносая женщина неожиданно подняла крик:

– Это что ж ты тут ходишь, попрошайничаешь, спекулянт несчастный? Не покупайте ему ничего, люди добрые! – она решительно встала у окошка. – Ни одного конверта ты тут через меня не получишь!

Пожилой красивый грузин шагнул к окну и швырнул железный рубль:

– Слушай, мать, дай человеку, что он просит, смешно же.

Бдительная тетка попыталась его отстранить, но женщина за окошком смешалась под ласковым укоряющим взглядом грузина.

– Да я что ж… мне, что велят, то я и делаю. Ладно, бери уж, устала я с вами со всеми, – и она выбросила Борису недостающие конверты.

На улицу Борис с грузином вышли лучшими приятелями, тот наотрез отказался взять деньги за конверты:

– Слушай, какие счеты? Ты в Тбилиси был? Приезжай ко мне в Тбилиси, я тебя вином угощу. Тут такого вина нет, все водку пьют. Вчера в трамвае девчонок видел – совсем пьяные. Я сам отец, у меня душа болит. Ты сам откуда?

– Из Баку.

– Баку красивый город, я там служил в пятьдесят пятом. На острове Наргин. Я к тебе в Баку приеду – ты меня вином «Агдам» угостишь. Хорошее вино, мне нравится.

Они расстались у станции метро «Кировская», и грузин заставил-таки Бориса записать его адрес. Сам Борис в метро спускаться не стал, а решил зайти на переговорный пункт, чтобы позвонить родителям. Потом набрал номер телефона Дины, от души надеясь, что у них в доме сейчас не пьет чай прислушивающийся к любому телефонному разговору Тофик.

– Привет, – весело сказал он, – ты одна можешь говорить?

– Легко. Сегодня в школе был последний урок, получу отпускные и свободна.

– Отлично, значит, сможешь присутствовать и на защите моей диссертации, и на моей свадьбе. Завтра идем с невестой подавать заявление.

Дина фыркнула – она была в курсе затеянной Кариной авантюры.

– Буду свидетельницей со стороны невесты, – пообещала она, – передай привет тете Карине. Чмок, чмок!

По телефону они детали фиктивного брака обсуждать не стали – мало ли. Чмокнув в ответ трубку, Борис вышел на улицу и вдохнул напоенный выхлопными газами воздух. Купив в фирменном магазине напротив почтамта любимого Кариной цейлонского чаю, он поехал домой к тетке, которая встретила его нетерпеливым вопросом:

– Где ты так долго ходишь? Хоть бы позвонил, я с Раей договорилась – завтра в половине десятого встречаемся в ЗАГСе. Так что в восемь подъем, пьем чай и вперед.

– Ладно, – он устало кивнул и полез в сумку, – я твоего чаю любимого купил, хорошо напомнила.

– Ой! – она стукнула себя по лбу. – Я тоже чуть не забыла: купила тебе в нашем газетном киоске конвертов реферат рассылать. Сто пятьдесят штук взяла на всякий случай. Меня продавщица аж слезами радости поливала – говорит, конвертов завезли, никто их не покупает, а от нее требуют план продаж выполнять. Ты что, Боренька, что ты хохочешь, тебе плохо?

***

Вернувшись с прогулки, Ольга увидела стоявшие в прихожей кроссовки Бориса и обрадовалась – значит, вернулся из Москвы. Покормив Коленьку и убедившись, что он уснул, она негромко постучалась к соседу. Борис открыл ей дверь.

– Привет, Оля, как у вас тут дела, все в порядке?

– Да, спасибо, – она с некоторым смущением оглядела развешенные на стенах плакаты, разбросанные по комнате черновики печатных текстов и открытый чемодан, в котором два экземпляра диссертации в бордовом переплете лежали вперемешку с бельем, – извини, что беспокою, у меня к тебе дело.

Поначалу Борис слушал ее с некоторым недоумением, потом взгляд его стал холодным.

– Нет, – ответил он, – извини, но никуда переезжать отсюда я не собираюсь.

Ольга растерялась.

– Но почему? Нам очень трудно в одной комнате, ты даже не представляешь, как. Да и тебе здесь неудобно – везде пеленки, в ванной я постоянно стираю, верчусь на кухне, по ночам Коля кричит.

– Ничего, за меня не волнуйся, – в голосе его слышалась ирония, – мне здесь нравится. Вам я глубоко сочувствую, но свои жилищные проблемы решайте сами, не за мой счет. Еще какие-нибудь вопросы остались?

Повернувшись, Ольга молча вышла. Ей хотелось плакать, но она сдержалась, решила: придет Андрей, пусть поговорит с Борисом, объяснит. В конце концов, они ведь друзья. Друзья должны идти навстречу друг другу.

***

Встретив Андрея в школьном коридоре, Евгения Сергеевна напомнила ему, что перед летними каникулами необходимо в последний раз провести в девятом А классное собрание:

– Непременно запишите, где каждый из детей собирается проводить лето, школа должна иметь информацию. Проведите беседу о соблюдении правил дорожного движения. Напомните, комсоргу класса, что ему необходимо представить отчет о комсомольской работе за год. Кто у вас комсорг?

– Комсорг? – Андрей постарался припомнить. – Кажется, Громов. Или, может, Исаков? Если честно, Евгения Сергеевна, то не помню.

Завуч укоризненно покачала головой.

– Ну, как же вы так, Андрей Николаевич, сами-то вы, кстати, комсомолец?

– Я… а, ну… Да.

После приезда в Энск они с Ольгой так и не встали на комсомольский учет, но не по своей вине – кроме них двоих и Бориса в школе не было учителей комсомольского возраста. Борис посоветовал им особо не рыпаться, но Ольга добросовестно попыталась выяснить, что в таком случае полагается делать – позвонила в городской комитет комсомола. Там ее не поняли – как это в школе нет комсомольской организации? Есть комсомольская организация школы, вот и становитесь в ней на учет. Когда Ольга передала Борису с Андреем этот ответ, те долго держались за животы от хохота. Им, учителям, состоять в одной комсомольской организации со своими учениками? Может, ученики их еще и прорабатывать будут на комсомольских собраниях за плохое поведение? В итоге решили последовать совету Бориса и махнуть на все рукой. На учет не встали, потом уже им было не до этого. Тем не менее, Андрей на вопрос завуча ответил правду – да, он комсомолец, пусть и не состоящий на учете. Однако учет Евгению Сергеевну интересовал меньше всего.

– Видите, – наставительно проговорила она, – вы, как старший товарищ, должны вникать во все их комсомольские дела.

– Наверное, вы правы, – съехидничал Андрей, – лучше бы я не вел факультативы и не заменял постоянно физику, а занимался комсомольскими делами.

Евгении Сергеевне не понравился его тон, она хотела рассердиться, но… вовремя вспомнила, что, когда начала составлять расписание на следующий учебный год, директор Людмила Прокопьевна ей сказала:

«Можно считать, что нам с нашими молодыми кадрами привалило счастье. По области с учителями математики и физики катастрофа, а у нас Шахунц – без пяти минут кандидат физмат наук, Зарубин – тоже неплохо себя проявил. Дети его любят, родителям тоже пришелся по сердцу – сам первый секретарь обкома товарищ Исаков по его просьбе велел новую доску в кабинет математики установить, а то сколько мы со старой мучились, каждый год подкрашивали! Так что, Евгения Сергеевна, убедительно вас попрошу: будьте с ними по возможности либеральней и при составлении расписания учтите прежде всего их пожелания, нам ни в коем случае нельзя потерять такие ценные кадры. Они ведь пришли в школу по свободному распределению, если захотят уйти, права удержать их у меня нет»

 И, вспомнив все это, Евгения Сергеевна не стала возмущаться из-за язвительности Андрея, а улыбнулась и по-матерински потрепала его по руке.

– Ну-ну, не обижайся, конечно, у тебя большая нагрузка. Кстати, не хочешь съездить в дом отдыха или в санаторий? У Раисы в профкоме есть путевки, я ей напомню про тебя.

С этими словами она убежала, не дожидаясь его ответа. Андрей же, проведя с десятиклассниками последние перед выпускными экзаменами консультации, поплелся на встречу со своим девятым А. Он от души надеялся, что ребята разбегутся, и никто не придет, но явились почти все, не было лишь Воронцова.

– Леша Воронцов уехал, – отводя взгляд, поспешно сообщила Таня Игнатьева, – у него семейные обстоятельства.

– Понятно. Ребята, поначалу сообщите мне, кто из вас и где проведет лето.

– А если это секрет? – Мая Любимова кокетливо сощурила свои лукавые глазки.

– Тогда, Любимова, мне придется выуживать этот секрет у твоих родителей, – сухо ответил Андрей и, взяв ручку, приготовился записывать.

– Не паясничай, Майка! – строго осадил ее Максим Иаков и с почтительным видом повернулся к Андрею: – Не слушайте, что она болтает, Андрей Николаевич, все, у кого родители на заводе и в заводской больнице работают, летом в Крым или в заводской лагерь едут, им завод всегда бесплатные путевки на два месяца дает, так что можете сразу у себя отметить.

– Плевать я на бесплатные хотела! – покраснев, крикнула Майка. – Надоели мне уже эти лагеря с их пятиразовым питанием. Скукотища!

– Покричи, покричи. Куда ты денешься? Родители отправят, и поедешь, – насмешливо хмыкнул Исаков.

Андрей поднял руку, призывая спорщиков утихомириться.

– Все ребята, тишина! Хорошо, сделаем так: каждый, кто не едет в лагерь, пусть поднимет руку и скажет о своих планах, а остальные в это время воздержатся от разного рода реплик. Максим Исаков, начнем с тебя, как с самого активного.

– В июле поеду с родителями в Кисловодск, а август проведу в Энске.

– Что, твоему отцу, как секретарю обкома, только на месяц удалось бесплатные путевки выбить? – съехидничала Майка, пока Андрей записывал.

– У секретаря обкома много дел, – кротко парировал ее подкалывание Исаков, – папа не может отдыхать два месяца, как, например, ты, Мая.

– Вижу, мою просьбу воздержаться от реплик проигнорировали, – грустно констатировал Андрей.

– Простите, Андрей Николаевич, я молчу, – Исаков картинно приложил руку к сердцу.

– Хорошо, следующий.

Не ехали в лагерь человек семь – кто-то еще не знал, куда повезут родители, кто-то оставался на лето в Энске. Андрей записал их фамилии и с удивлением посмотрел на поднявшую руку Таню.

– Таня, а ты что? У тебя ведь мама работает на заводе, почему ты не едешь по путевке?

Опустив глаза, она смотрела в пол.

– Я еще не знаю, Андрей Николаевич, мама вчера на две недели уехала в командировку и ничего мне не сказала.

Майка Любимова, у которой нынче, судя по всему, было вздорное настроение, немедленно возвела глаза к небу.

– Бедняжка! Мама уехала, благоверный Воронцов покинул, кто же скрашивает твое одиночество?

– Да уймешься ты или нет? – прикрикнул на нее Исаков и перевел взгляд на Таню. – А ты, Танюша, если что нужно, то говори, не стесняйся.

– Спасибо, мне ничего не нужно, – она отвернулась.

Велев прекратить посторонние разговоры, Андрей перешел к обсуждению правил дорожного движения.

***

Едва муж переступил порог, как Ольга схватила его за руку.

– Андрюша, послушай, поговори с Борей!

Андрей устал и был голоден – в последние дни мая столовая в школе уже не работала.

– Что случилось? – сердито спросил он. – Я только вошел, а ты сразу на меня набрасываешься, кричишь.

– Боря не хочет переезжать. Ему что, нравится так жить? В ванной я постоянно стираю, кухня завешена пеленками, ребенок по ночам кричит. В соседней квартире есть одно свободно место, почему ему туда не переехать?

– Потому что здесь он в комнате один с «мертвой душой», а там будет с соседями или даже двумя, не понимаешь, что ли?

– Ну и что? Лучше в комнате с кем-то, чем в квартире, где не повернуться. И потом, о нас он тоже должен подумать, нам ведь тяжело с ребенком. Вы же друзья, сколько ты его заменял, пока он со своей диссертацией ездил.

– Он меня тоже заменял, когда мы с твоей мамой по Москве гуляли.

– Прошу тебя, Андрюша, пожалуйста, поговори! Я ведь тебя больше не прошу ничем помочь – ни с пеленками, ни на кухне, ни ночью к ребенку встать. Прошу только: поговори с ним, попроси!

Андрей взглянул на бледное от недосыпания лицо жены с опухшими глазами, ее потускневшие растрепанные волосы, ссутулившуюся от усталости спину, расплывшееся молочное пятно на кофточке. Со дня ее родов они еще не были близки, но непонятное чувство, возникшее сейчас у него в груди, не было желанием. Хотелось лишь, чтобы она оставила его в покое.

– Ладно, поговорю.

Он постучал к Борису и вошел, не дожидаясь ответа. Тот стоял посреди комнаты, сосредоточенно разглядывая один из плакатов и бормоча себе под нос что-то невнятное, на Андрея, прервавшего ход его мыслей, он взглянул не очень приветливо.

– Привет, какими судьбами?

Андрей попробовал пошутить:

– Да вот, шел мимо, решил заглянуть. Извини, если помешал, Оля просила с тобой поговорить.

– Я в курсе, на какую тему, – Борис нетерпеливо дернул плечом, – но ответ мой останется прежним.

– И почему же?

– Да просто не хочу.

– А я тебе объясню, – от его иронического тона Андрей начал медленно закипать, – здесь ты один в комнате с «мертвой душой», а в другой квартире будешь с соседом.

– Ну, если ты все понимаешь, зачем спрашивать?

– Подумай, – Андрей попытался сдержаться, – почему мы должны жить втроем с ребенком в одной комнате, а ты здесь один?

«Ты сумел выбраться из беспросветности, защищаешь диссертацию, имеешь очаровательную подругу, а что осталось мне? Ежедневные походы к утренним урокам, жизнь в тесном общежитии среди пеленок, назойливое нытье жены?»

Последнего он не сказал разумеется, да и сама мысль эта в его мозгу была лишь несформулированным неясным ощущением.

– Пойди и потребуй у своего ученика Исакова, чтобы выделил вам с ребенком хоромы у себя в квартире, – холодно ответил Борис, – у него жилплощадь позволяет. Что ты ко мне-то пришел?

Андрей недобро прищурился.

 – А ведь знаешь, если написать, куда полагается, твою «мертвую душу» отсюда уберут, подселят к тебе живого соседа и оставят тебе твои законные шесть метров площади.

Борис насмешливо присвистнул и почти весело сказал:

– Ну и ну, никогда бы о тебе такого не подумал! Знаешь, что, пошел-ка ты вон отсюда, пока я тебя не выкинул!

У Андрея зашумело в ушах, стиснув кулаки, он шагнул к Борису.

– Ты?! Выкинешь меня?! Очень вы все храбрые, жиды и армяшки проклятые, всюду за наш счет пролезаете.

Побелевший Борис схватил его за воротник рубашки и крепко стиснул горло. Нелепо взмахнув руками, Андрей рванулся, воротник затрещал, с грохотом упал стул. Вбежавшая Ольга в отчаянии кричала вцепившимся друг в друга мужчинам:

– Не надо! Ничего не надо! Комнаты не надо!

За стеной громко заплакал разбуженный ребенок, опомнившись, Борис оттолкнул Андрея.

– Убирайтесь отсюда. Оба. Идите к ребенку.

Взяв Коленьку на руки, рыдающая Ольга села на кровать, чтобы дать ему грудь, но никак не могла расстегнуть кофту – у нее тряслись руки.

– Андрей, ну что же это, как же так? Почему?

Стой посреди комнаты, он с угрюмым видом ощупывал горло. Неясное чувство в его душе, возникшее нынче при виде Ольги, с каждой минутой росло, все отчетливей превращаясь в ненависть.

– Ты… ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу, – голос его звучал спокойно, без всяких эмоций, – так ненавижу, что умереть готов, лишь бы тебя никогда не было в моей жизни.

Ольга оцепенела от ужаса – не столько от сказанных мужем слов, сколько от ровного тона, каким он их произнес. Губы ее дрожали, голос повиновался с трудом:

– Хорошо, мы… мы с Коленькой уедем…

Не слушая ее, Андрей повернулся и выскочил из квартиры. Он брел, не очень ясно представляя себе, куда идет и зачем. Народу на улицах было немного, хотя сумерки еще не начали сгущаться, и последние лучи заходящего солнца играли бликами на стеклах окон. Но время шло, и воздух начал темнеть, вдоль дороги один за другим вспыхивали фонари. Неожиданно Андрей замедлил шаг, увидев на стене дома, мимо которого проходил, освещенную лучом табличку с надписью «улица Королева 16». Мелькнула мысль:

«Кажется, в этом доме живет Таня Игнатьева. Квартира восемь»

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Мне никогда не было так плохо, как вчера вечером. И не потому, что уехала мама, уехали Лешка с отцом, и я сидела в квартире одна. Мне было плохо, так как я думала, что видела в тот день Андрея в последний раз, потому что занятия закончились, уроков математики больше не будет. Мама оставила мне котлет и борща на два дня, но есть не хотелось, хотелось умереть. Я легла и лежала, сердце у меня разрывалось от тоски, и вдруг позвонили в дверь.

Было уже часов десять, ни Майка, ни Исаков в это время не явятся – их родители так поздно на улицу не выпустят. Поэтому я подумала: наверное, Алла Михайловна с Шуриком приехали и ключи не найдут. Открыла, а там… стоял Андрей.

У него было такое странное лицо, что в первый момент я решила, что сплю, и это все мне снится. Потом он вдруг улыбнулся, спросил:

– Ты напоишь меня чаем, как обещала, Таня?

Так спросил, что мне почему-то захотелось плакать. Потом мы сидели на кухне, я накормила его борщом и котлетами, и сама поела.

Мы ели, пили чай и говорили, говорили. Верней, говорил Андрей, я только спрашивала. Он рассказывал мне о своем университете. Как в давке по утрам добирался из Старого Петергофа до факультета, как ему приходилось ходить заниматься в публичную библиотеку на Фонтанке, потому что в факультетской библиотеке на многие книги была очередь. Как однажды, когда он вышел оттуда, налетел сильный ветер, сломал дерево, и оно упало прямо перед ним, чуть не убило. Рассказал, как студенты у них отмечают День физика. Мы хохотали, и вдруг он умолк. Я тоже молчала. А потом вдруг говорю:

– Я люблю тебя, Андрей.

Не знаю, как решилась. Так и сказала – «ты» и «Андрей» вместо «Андрей Николаевич». Он вздрогнул, улыбнулся очень криво и поднялся.

– Спасибо за ужин, Танюша, мне уже пора идти.

Но я встала перед ним, положила руки ему на плечи, посмотрела ему в глаза. Сказала:

– Ты, может, думаешь, что я маленькая девочка. Но я уже давно взрослая женщина.

– Ты? – он посмотрел на меня очень странно, потом пробормотал что-то непонятное, вроде «вот никогда бы не подумал», и засмеялся.

Я боялась, что он оттолкнет меня и уйдет, обхватила его за шею, прижалась, шептала:

– Я люблю тебя, Андрей, люблю, не уходи.

 Он не ушел, тоже обнял меня, стал целовать. Я сама потянула его в комнату, сама сбросила с себя свой халатик.

Майка Любимова однажды рассказала мне, как все бывает между мужчиной и женщиной, я старалась показать себя опытной, а он был, как сумасшедший. Потом, конечно, понял, что я говорила неправду, расстроился до ужаса. Спросил:

– Зачем ты меня обманула? Что теперь делать?

Я ответила:

– Ничего. Я тебя люблю. И никого никогда больше не полюблю. А остальное мне все равно…»

***

После ухода Андрея Ольга, оглушенная обидой, подождала пока ребенок наестся и уснет, потом уложила его в кроватку и стала бродить по комнате, соображая, что из вещей возьмет с собой. Все детское, конечно, оба свои пальто – осеннее и зимнее, платья, кофточки… Придется взять большой чемодан и сумку, на руках будет ребенок, да еще пакет с провизией – есть-пить ведь ей надо, чтобы не пропало молоко. Со всем этим нужно будет добраться до вокзала и сесть в московский поезд, как же ей обойтись без помощи?

В отчаянии Ольга легла на кровать, повернулась лицом к стене, заплакала и так, плача, задремала. Ее разбудил плач Коленьки, она поспешно вскочила, привычно сунула ему грудь и только тогда огляделась – за окном темно, светящийся циферблат будильника показывает час ночи, Андрея в комнате нет.

Постепенно обида уступила место тревоге – где же он ходит в такое время? Наверное, сам мучается из-за того, что наговорил. А вдруг с ним что-то случилось? Ее охватил ужас. Кормя сына, она шептала, словно молилась:

– Андрюшенька, родной, любимый, только бы с тобой все было хорошо, я все тебе прощу.

Андрей вернулся, когда за окном уже рассвело и воздух наполнился щебетанием птиц. Не сказав жене ни слова и не раздевшись, он лег на свою кровать, повернулся на бок и уснул. Глядя на него, Ольга чувствовала, как возвращается прежняя обида.

«Уеду, – глотая слезы, с ожесточением думала она, – дам родителям телеграмму, пусть папа приедет и заберет нас с Коленькой. Сегодня нашему ребенку исполнился месяц, а Андрей, конечно, даже и не помнит об этом»

Последняя мысль заставила ее заплакать еще горше.

***

Когда Татьяна Андреевна, вернувшись из Энска, стала жаловаться мужу на зятя, Виталий Александрович отмахнулся – умный парень, не пьет, не курит, не гуляет, что еще? Не стирает пеленки, не возится на кухне? Ничего, приучится, когда жизнь заставит.

– Не вмешивайся, раз Оля не хочет. Попросят – поможем, захотят приехать – наш дом для них всегда открыт.

– Ну, раз ты так считаешь…

Она пожала плечами и больше тему Андрея не затрагивала. Даже тогда, когда от Ольги пришла телеграмма:

«Хочу домой пусть папа приедет помочь с вещами»

Сам Виталий Александрович ничего необычного в телеграмме не увидел – ну, хочет девочка в отчий дом, зовет отца помочь, потому что муж работает. При мысли, что скоро увидит внука, он расцвел.

– Сегодня же вылечу, сейчас позвоню договориться, чтобы в военкомате подменили.

У военного человека сборы недолги, дороги его не страшат, уже на следующий день Виталий Александрович был в Энске и довольно быстро отыскал общежитие. Ольга, не ожидавшая столь скорого его приезда, недавно вернулась с прогулки и, покормив Коленьку, собиралась его перепеленать, когда отец постучал в дверь.

– Папа, папочка! – с мальчиком на руках она бросилась к нему и заплакала.

– Что ты, маленькая, что случилось? Дай-ка я взгляну на нашего богатыря.

– Сейчас, папочка, – всхлипнув, Ольга потерлась щекой о рукав отцовского кителя, – как раз буду его перепеленывать.

Пока растроганный отец разглядывал весело сучившего ножками малыша, она немного успокоилась.

– Ну что, пацан что надо, – одобрительно сказал Виталий Александрович, когда уснувший Коленька был помещен в кроватку, – а теперь объясни толком, какие у тебя планы. Когда ты хочешь ехать?

Шмыгнув носом, Ольга отвела глаза.

– Прямо сейчас, папа. Давай, прямо сейчас уедем вечерним поездом.

– Нет, погоди, а Андрей? Когда он придет? – при всем своем простодушии Виталий Александрович все же начал понимать, что в семье дочери не все ладно. – Ты что же, даже прощаться с ним не будешь?

– Зачем? Он сегодня на выпускном экзамене, придет поздно, – Ольга продолжала упорно смотреть в сторону. – Я ему сказала, что уезжаю, он знает.

– Нет, милая, – неожиданно твердо сказал отец, – я его все же дождусь и выясню, что у вас тут произошло. Поедем завтра. А сейчас поешь, я по дороге для тебя творога со сметаной купил, макароны сейчас отварю. Мяса купил, потом котлет пожарю.

– Интересно, где ты ухитрился в такое время столько накупить? Все прилавки пустые.

Виталий Александрович весело хохотнул.

– В магазине ветеранов, по удостоверению ветерана войны, где еще? Это для вас прилавки пустые, а нас, ветеранов, государство еще подкармливает. У вас тут ветеранский магазин более или менее ничего, хотя с нашим в Севастополе, конечно, не сравнить. Иди, иди, поешь и не реви.

***

Андрей действительно был на выпускном экзамене. Десятиклассники в этот день писали шестичасовое сочинение по русскому языку – одно из важнейших ежегодных событий в жизни школы. Учителя, не входившие в экзаменационную комиссию, зорко следили за порядком, пресекая любые поползновения посторонних проникнуть на второй и третий этажи, где рассадили экзаменующихся трех параллелей. На первый этаж, где находилась библиотека, был открыт доступ лишь девятиклассникам – они в этот день сдавали старые учебники и получали новые. Андрею поначалу сказано было находиться на втором этаже, но пробегавшая мимо Евгения Сергеевна отправила его в библиотеку:

– Андрей Николаевич, в библиотеке ваш класс расшумелся, наведите порядок, пожалуйста.

Первой он увидел Таню. Она стояла в конце очереди на сдачу и получение учебников, опустив голову и неподвижно глядя на толстую сумку с книгами у своих ног. Мая Любимова на повышенных тонах спорила с Громовым и Исаковым о том, кто из них перед кем стоит.

– А ну-ка полная тишина, мне уже из-за вас замечание сделали! – сурово проговорил Андрей. – В школе идут экзамены. Кто скажет одно лишнее слово, переместится в конец очереди.

Таня вздрогнула призвуке его голоса, подняла глаза и тут же вновь их опустила. Майка сердито взглянула на Андрея, но умолкла. Исаков понизил голос до шепота:

– Простите, Андрей Николаевич, я готов хоть сейчас понести наказание и поменяться очередью с Игнатьевой. Танечка, иди вперед вместо меня, а я пойду в конец.

Она отрицательно качнула головой и не двинулась с места. Андрей стоял рядом с ней, стараясь отогнать воспоминания о метавшейся по подушке растрепанной светлой косе, обнимавших его тонких руках, щекотавших щеку длинных ресницах. Очередь двигалась медленно – старенькая библиотекарша принимала учебники, проверяла, в каком состоянии они находятся, отмечала у себя в архивной книге недостающие, выдавала новые, переписывала формуляры. Андрей неподвижно стоял у двери, выпуская нагруженных учебниками ребят. Таня была последней. Выходя, она задержалась на пороге, подняла глаза и улыбнулась Андрею – так, что у него замерло сердце.

– Андрей Николаевич, у вас в классе потеряны три алгебры, две биологии и три английских языка, – подведя итог, возвестила библиотекарша, – примите меры.

– Непременно, Екатерина Петровна, – глядя на Таню, серьезно пообещал он.

По окончании экзамена учителя устроили небольшое чаепитие, но Андрей на него не остался. Он пообедал в ресторане и отправился домой, рассчитывая, что Ольга в такую хорошую погоду не сидит взаперти, а гуляет с сыном в небольшом скверике в двух кварталах от общежития – видеть ее сейчас ему было тошно. Однако все надежды побыть одному разрушил встретивший его тесть.

– Ну, здравствуй, зять, здравствуй, – Виталий Александрович с добродушной улыбкой подал ему руку, – много работаешь, вижу, хорошо. Оля пошла погулять с маленьким, пока солнышко. Есть хочешь? Я тут макароны сварил.

– Здравствуйте, Виталий Александрович, – Андрей вяло ответил на рукопожатие, – спасибо, я не голоден.

– Ну и хорошо, тогда сядем и поговорим, пока Оли нет. Ты знаешь, я человек военный, люблю прямоту, а с тобой всегда говорил просто, как с сыном.

– Да, конечно, – пробормотал Андрей, вспомнив, как после их с Ольгой свадьбы тесть объяснял ему правила пользования презервативами.

– На то, что Таня говорила, я не смотрю, – продолжал Виталий Александрович, – я только своим глазам верю и вижу: Оля вся издергалась, плачет, хочет уехать. Что у вас произошло?

Андрей, вздрогнувший при слове «Таня», не сразу сообразил, что его тещу зовут также, как…

– Наверное, я не справился, – угрюмо ответил он.

В глазах тестя неожиданно появилось сочувствие.

– Понимаю, учить в школе молодых нелегко, я это по себе знаю – младшим офицером часто учения с новобранцами проводил, а у тебя ведь математика, сложный предмет, – в голосе его прозвучали нотки уважения, – еще и уроки соседа по физике вел, Оля писала.

– Ну… и он меня тоже заменял.

– Ясно. У нас, военных, тоже есть понятие взаимовыручки, без этого нельзя. Устал ты, конечно, молодой еще, я и Тане так сказал, когда она ворчала. Оля, вот, хочет уехать. Ты-то сам хочешь, чтобы она уехала и сына увезла?

– Я… мне, как ей лучше. Конечно, ей трудно.

Разговор их прервал стук хлопнувшей в прихожей двери – вернулась Ольга с ребенком. Отец поспешил им навстречу, Андрей тоже неуверенно поднялся.

– Давай, давай сюда парня, – Виталий Александрович осторожно принял из рук дочери внука, – не бойся, я еще не забыл, как их держат. Ты коляску внизу оставляешь?

– Не таскать же наверх каждый раз, – говорила Ольга, снимая уличные туфли и надевая тапочки, – он сегодня разоспался на воздухе, никак просыпаться не хочет. Давай, я положу его в кроватку, пусть спит. Ты ел, папа?

Они вошли в комнату, при виде Андрея Ольга вздрогнула и на миг замерла, потом, отведя глаза, стала укладывать спящего Коленьку в кроватку.

– Макароны сварил, – весело говорил отец, – сам поел, мужа твоего хотел покормить, но он отказался. Поешь?

– Сейчас не хочу, – Ольга быстро взглянула на топтавшегося Андрея и вновь отвернулась.

– Ну, не хочешь, так садись и отдохни. Мы тут с Андреем все обсудили и все выяснили. Не знаю, что уж тут промеж вас произошло, вижу только, что устали оба. А от усталости всегда и черт те что наговорить друг другу можно, и примерещится всякое, так что, давайте заключим мир и на этом конец распрям. Да, зять?

– Да, – Андрей кивнул и постарался выдавить улыбку, Ольга взглянула на него и тоже робко улыбнулась.

– Я предлагаю вам так сделать, – весело поглядывая то на дочь, то на зятя, говорил Виталий Александрович, – завтра я Олю с мальчиком повезу домой, пусть она отдохнет, оправится от всех переживаний. Тебя, Андрей, когда в отпуск-то отпускают, уже сказали?

– Четвертого июля.

– Ну вот, приедешь к нам после четвертого, и начнете все сначала. А теперь, раз мы договорились о перемирии, то пожмите друг другу руки и больше не ссорьтесь.

 Испытывая облегчение от того, что вопрос с отъездом жены решился, Андрей послушно стиснул протянутую Ольгой руку и даже немного задержал ее в своей. Радость, светившаяся при этом в его взгляде, была совершенно искренней, но причину ее Ольга истолковала неправильно. И внезапно подумала, что месяц после родов прошел, врач говорила, что, если все будет в порядке, то через месяц уже можно…

– Андрюша, – попросила он, проникновенно глядя в глаза мужу, – сходи к Агнессе Рафаиловне, спроси, где можно устроить папу на ночь.

Во время пребывания Татьяны Андреевны они взяли в прокатном пункте раскладушку, которую вернули сразу же после ее отъезда – за прокат брали тридцать копеек в сутки. Однако приехавших на одну-две ночи гостей по договоренности с комендантом Агнессой Рафаиловной можно было устроить в комнатах для командировочных. Не безвозмездно, конечно. Правда, Андрей с тестем оба были достаточно худощавы и вполне могли провести ночь на одной кровати, поэтому Виталий Александрович словам дочери удивился:

– Что ты, Оленька, зачем ему бегать? Одну ночь мы с ним как-нибудь уляжемся.

Но очень уж Ольге хотелось провести эту ночь после примирения наедине с мужем! И Коленька на прогулке так хорошо уснул, может, во сне поест и до самого утра проспит, иногда так бывает. И она горячо запротестовала:

– Нет, папа, ты столько сюда добирался, ночь почти не спал, а завтра нам опять ехать. Тебе нужно как следует выспаться.

Зато Андрей, в отличие от тестя, прекрасно понял причину дочерней заботы. Мысль о том, чтобы провести ночь с женой, подняла в его душе новую волну неприязни к ней, стараясь скрыть это, он с преувеличенным возмущением возразил:

– Что ты Оля, как можно! Виталий Александрович столько времени провел в дороге, а ты хочешь его куда-то еще отправить? С чужими людьми какой отдых? Ложитесь на мою кровать, Виталий Александрович, ложитесь, ни о чем не думайте и спокойно отдыхайте. Я схожу к коменданту, она меня куда-нибудь пристроит. С утра приду – помогу Оле собраться.

– Андрей…

Он поспешно вышел, стараясь не смотреть на ее обиженное лицо, а Виталий Александрович внезапно почувствовал, что действительно очень устал.

– И правда, утомился я что-то, – присаживаясь на кровать Андрея и начиная расстегивать рубашку, сказал он, – все-таки старость – не радость. Неплохой у тебя муж, дочка, скажу тебе.

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Когда Андрей сегодня стоял рядом со мной в библиотеке, мне казалось, я умираю. А когда я выходила, мы посмотрели друг на друга, и у меня все перевернулось внутри.

До позднего вечера я сидела и читала «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Принесли две телеграммы от мамы, в пять часов и в восемь. В первой она сообщила, что, ей, дали для меня путевку в лагерь с пятнадцатого. Во второй написала, что вернется только четырнадцатого вечером, и чтобы я сама начинала собираться.

Раньше мне нравилось ездить в лагерь, а теперь вдруг стало так тоскливо, что сил нет. Я уеду, и Андрей обо мне забудет, тоже уедет куда-нибудь с женой и ребенком. Почему я решила, что он не любит жену? Он ведь не сказал мне, что любит меня.

Дописываю сегодня. Итак, вчера я думала, что писать больше ни о чем не придется, погрустила еще немного и собралась лечь спать.  Но неожиданно позвонили в дверь. Я думала, опять телеграмма от мамы, но это был Андрей!

Я бросилась к нему, он обнял меня и прижал к себе. Мы почти ничего не говорили друг другу, все было, как в тумане, и сердце мое пело. Любит, любит! Иначе разве мог бы он так целовать меня, так обнимать, так ласкать? И пусть мы никогда не будем вместе, но я всегда буду рядом с ним в его сердце, он не сможет меня забыть.

Потом он уснул, а я спать не могла, выдрала из тетради лист, ушла на кухню и записала стих, который сложился у меня в голове:

Я буду вечно рядом с тобой,

В ночной тишине и тревогах дня.

Ты проснешься однажды ранней весной,

Посмотришь в окно и вспомнишь меня.

Потом я вернулась в комнату, положила лист со стихом рядом на тумбочку рядом с Андреем и тоже легла. Думала, он прочтет, когда проснется, но все получилось не так. Часа в четыре утра опять позвонили в дверь – приехала Алла Михайловна и, как всегда, не могла найти ключи. Извинялась:

– Прости, что разбудила, Танечка.

Я говорю:

– Ничего страшного, а где Шурик?

Оказалось, Шурика она оставила в больнице, его готовят ко второй операции, а ей нужно оформить какие-то документы и взять летние вещи.

Когда я вернулась в комнату, Андрей уже оделся и сидел очень хмурый. Спросил:

– Кто это?

Я ответила:

– Соседка Алла Михайловна приехала. Сейчас она ляжет спать, и я тебя выпущу.

Я подождала, пока Алла Михайловна выключит свет у себя в комнате, потом мы с Андреем очень тихо прокрались к входной двери, и я его выпустила. А стих так и остался лежать на тумбочке. Я переписала его в дневник, а листок бумаги разорвала на мелкие клочки и выбросила, чтобы никто другой не прочел…»

Внезапное появление Таниной соседки отрезвило Андрея, заставило стряхнуть с себя наваждение и здраво оценить ситуацию. Поэтому, возвращаясь рано утром домой, он нервничал и мысленно ругал себя последними словами. Нет, каким нужно было быть идиотом, чтобы связаться со школьницей! А что, если бы эта соседка Алла Михайловна застукала его в Таниной постели, подняла шум? Вдруг она все же его заметила, когда он выходил? Ужас! Что тогда будет? Совращение малолетней, позор, тюрьма. Кажется, случившееся с Любой Томилиной могло бы стать для него предостережением. Все эти школьницы, которых так защищает закон, вполне могут испортить мужчине жизнь, хотя сами они далеко не невинные малышки.  

Дома ему в нос ударил аппетитный запах жарящихся котлет. Виталий Александрович в Ольгином фартуке возился на кухне, дверь комнаты Бориса была плотно закрыта, за ней стояла тишина. Услышав стук входной двери, тесть выглянул в прихожую и, увидев Андрея, приложил палец к губам.

– Ш-ш-ш! Все спят, иди поешь.

Котлеты оказались на удивление вкусными, завтракая, Андрей успокоился, все случившее уже не представлялось ему в столь черном свете.

– Оля спит? – спросил он.

– Покормила мальчика, и оба уснули, пусть отдохнет. Она вчера допоздна собиралась, вещи укладывала-перекладывала. Решила много не брать, только детское и свое летнее. Если что-то еще понадобится, ты привезешь, когда приедешь. Я на твоей кровати хорошо выспался, спасибо. Ты-то нормально с ночлегом устроился?

– Ага, все хорошо, не волнуйтесь, – с набитым ртом ответил Андрей.

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Сегодня выпускные классы писали математику. В школу никого не впускали, полно наших толклось во дворе. Непонятно, зачем они явились, я-то пришла, потому что надеялась увидеть Андрея, но напрасно – он был в экзаменационной комиссии и сидел на экзамене.

Зато от всезнающей Майки я узнала все самые последние новости. Во-первых, завод получил новый двухэтажный автобус, в котором нас повезут в лагерь, у него внизу есть багажное отделение, так что не придется во время поездки держать все сумки у себя на коленях и под сидениями. Во-вторых, Андрей и Борис в ссоре и друг с другом не разговаривают (не знаю, как это она узнала, но раз говорит, значит, правда). В-третьих, кинотеатр «Радуга» возле нашей школы надолго закрывают на ремонт, так что придется ходить в «Глобус» в центре города, а там, если фильм «до шестнадцати», всегда на входе проверяют паспорта. В-четвертых, жена Андрея уехала вместе с ребенком и своим отцом, Андрей сажал их на московский поезд…

…Приехали Лешка с отцом, заходили ко мне узнать, как я справляюсь без мамы. А что, нормально справляюсь. В морозилке пельмени, мама перед отъездом налепила. Если есть настроение, достаю и варю. Курица есть, но мне ее неохота размораживать. Павел Алексеевич велел мне собираться и повел нас с Лешкой в ресторан, пока мы ели, рассказал мне о Лешкиной матери. Сейчас ее перевозить нельзя из-за сильных болей, она в больнице. Пришлось заплатить двум нянечкам, чтобы они по очереди за ней смотрели, потому что бесплатно никто за больными в больнице не ухаживает.

Лешка говорил очень мало, почти вообще не говорил, был бледный, какой-то измученный. Он ведь очень впечатлительный, все это на него произвело тяжелое впечатление. После ресторана Павел Алексеевич пошел по каким-то делам, а Лешка провожал меня домой и по дороге признался, что с ним происходит что-то странное:

– Иногда что-то вдруг примерещится, и не могу понять: правда все это или привиделось. Сижу возле мамы в больнице, и ясно вижу, что она мертвая. Потом смотрю – жива. Иногда стоит в ушах ее крик, она от боли страшно кричит. Потом встряхну головой – нет, все тихо спит. Ее лекарствами усыпляют, чтобы не мучилась. Никому не говорю об этом, даже папе, только тебе.

Почему-то мне от его слов стало не по себе. Я спросила:

– А помнишь, с тобой бывало, что увидишь что-то во сне, а потом это сбудется? Так теперь бывает?

Он вздохнул, беспомощно так.

– Даже не знаю. Раньше всегда знал, а теперь мне стало трудно различить, где сон, где явь.

Бедный Лешенька! Так хотелось его утешить, я сказала:

– Ничего страшного, ты ведь и раньше видел разные сны, помнишь, давал мне читать про Таяну? А сейчас ты просто сильно перенервничал из-за матери. Это все пройдет.

Он сразу поверил и так обрадовался, что мне даже стало неловко. Я ведь ничего толком не знаю, может, у него с головой не все в порядке, и ему нужно сходить к невропатологу.

– Конечно, Таня, все пройдет, раз ты говоришь. Я дам тебе прочесть то, что дописал про Таяну. Последняя часть очень длинная и печальная, но я не могу ничего изменить, так я это видел. И пишу будто не сам, будто моей рукой кто-то водит.

Я захотела похвастаться, сказать, что стала писать стихи, но вовремя спохватилась – тогда ведь пришлось бы признаться, кому они посвящены…»

Прекрасная Таяна. Часть пятая

Ювелир Карт угрюмо следил за тем, как Сейшу укладывает в дорожную сумку вещи – смену одежды и теплый плащ, завернувшись в который можно в любую погоду провести ночь на земле.

– Куда ты так внезапно собрался? – в который раз вопрошал он, – разве время теперь разъезжать?

И в который раз сын коротко отвечал:

– По делу.

По какому делу, он сам не знал. Нынче рано утром незнакомец, встретив его возле дома, сунул ему в руку послание и скрылся до того, как Сейшу, опомнившись, бросился его догонять. Письмо гласило:

«Сейшу, если ты еще сохранил память обо мне, приди ко мне на помощь, я буду ждать тебя в Хроу. Царица Таяна»

За несколько дней до этого в Элани привезли написанный царицей Таяной приказ, запрещавший жителям города пить сырую воду из-за холеры, вспыхнувшей в Хроу. Не имевшим денег, чтобы купить дрова, полагалось получить их бесплатно за счет казны у главного советника города Керра. Жрецы ходили по городу, и громко зачитывали жителям волю царицы, а для тех, кто знали грамоту, приказ, скрепленный царской печатью, вывесили в храме. Сейшу его видел и читал, когда они с отцом накануне принесли дары богам, поэтому он сразу узнал почерк, каким было написано переданное ему незнакомцем послание, и печать под ним.

В городе в эти дни царила тревога, многие помнили, как четверть века назад холера унесла треть населения Улисса, в числе умерших была и мать Сейшу. Поэтому у него ни на минуту не возникло сомнения, что призыв Таяны связан с грозящей стране бедой – в трудные минуты правители призывают тех, на кого можно положиться.

Сразу по получении письма Сейшу выполнил то, что считал своим долгом, и начал собираться. Уложив вещи, он повернулся к отцу.

– Не жди меня скоро, отец, неизвестно даже, вернусь ли я. Ты знаешь Мойру, дочь прачки?

Карт удивился:

– Кто же не знает эту бесстыдницу? Родила детей неизвестно от кого, опозорила наш город.

– Не говори так о Мойре, отец, ибо отец ее детей – я. Когда по вине твоей скупости я потерял Таяну, от отчаяния мне хотелось наложить на себя руки. Мойра давно любила меня, хотя не смела в этом сознаться. Я пришел к ней, она утешила меня, и я был первым, кто обладал ею. Еще несколько ночей мы были вместе, потом тоска погнала меня прочь из Элани. Я вернулся спустя три года и узнал, что через восемь месяцев с небольшим после нашей разлуки Мойра родила близнецов, мальчика и девочку, но никому не открыла, кто их отец. Ты никогда не приглядывался к ее детям, не видел, как они похожи на меня. И теперь, едва узнав, что мне предстоит уехать, я сделал то, что должен был сделать давно. Сегодня я отвел Мойру в храм, где в присутствии жрецов нарек ее своей женой и объявил себя отцом ее детей. Если ты согласен принять в свой дом мою жену и своих внуков, они скрасят твою старость, если я… если я не вернусь.

Карт угрюмо молчал. Решив, что уже не дождется ответа, Сейшу направился к двери, но обернулся, услышав надтреснутый голос отца:

– Постой Сейшу, постой, сын! Сейчас я отправлюсь к твоей жене и приведу ее сюда вместе с моими внуками. Отныне этот дом станет их домом, а ты спокойно езжай туда, куда должен. Да защитят тебя боги!

Просветлев лицом, Сейшу упал перед отцом на колени, и тот коснулся его головы в знак благословения.

Во всех городах и деревнях, где останавливался Сейшу по дороге в Хроу, действовал приказ царицы Таяны, и люди, подчиняясь ему, кипятили воду, стараясь держать в чистоте свои жилища. О холере слышали все, но больных, к счастью, нигде больше не было.

В маленьком трактире в двух часах езды от Хроу Сейшу решил перекусить, накормить коня и узнать последние новости. Пожилой добродушный хозяин трактира оказался человеком весьма словоохотливым, Сейшу и еще двое путников слушали его с интересом.

– Царица Таяна прибыла в Хроу, как только узнала о холере, – рассказывал хозяин, – устроила в городской ратуше больницу для больных холерой и объявила, что те женщины, которые согласятся там работать и ухаживать за больными, будут получать по одному золотому в день.

– И за десять золотых не позволил бы моей жене рисковать жизнью, – проворчал один из путников.

– Желающих было хоть отбавляй, – возразил хозяин, – царица сказала, что никто не заболеет, если будет правильно себя вести. Моя сестра из тех, кто там работает, она уже сделала неплохое приданое для своей дочери.

– И трудная там работа? – поинтересовался второй путник.

– Не из легких. Царица объяснила им, как ухаживать за больными и делать уборку. У меня здесь, – хозяин с гордостью обвел повел рукой вокруг себя, – как и везде в Хроу, воду пьют только кипяченую, а полы и стены моют водой с уксусом.

Первый путешественник слегка сморщил нос.

– То-то я чувствую запах.

Хозяин немного обиделся.

– Зато новых больных нет ни в городе, ни в окрестностях, старые выздоравливают. Царица сама несколько раз посещала больницу, проверяла, как выполняют ее указания. Говорят, от одного ее взгляда больные поправлялись. Когда она уезжала, в Хроу плач стоял, люди боялись, что с ее отъездом холера вернется.

– Так царицы Таяны нет в Хроу? – разочарованно спросил Сейшу?

– Вчера уехала, сообщили, что принцы Арти и Тарисо заболели корью.

Узнав, что с эпидемией покончено, а Таяна покинула Хроу, Сейшу задумался, поскольку не знал, куда ему теперь направиться. Ничего не решив, он вышел из трактира, вскочил на коня, которого подвел ему слуга, но не успел тронуться с места, как был окружен вооруженными стражниками. Ему велели слезть с коня, обыскали и надев наручники, отвели в местную тюрьму.

В это самое время в Леенти, взглянув на клонившееся к закату солнце, жрец Троп, сидевший у своей сестры царицы Месит, сказал:

– Ну вот, сестра, по моим расчетам сейчас Сейшу уже арестован. Завтра утром его отправят в столицу, а сейчас бери оставшиеся у тебя пустые листы с царской печатью и принимайся за второе письмо. И помни, что царь Вилен знает почерк Таяны гораздо лучше, чем Сейшу, так что призови на помощь все твое искусство.

 «Любимый мой Сейшу, поторопись. Я не в силах больше выносить опостылевшие мне ласки царя Вилена. В ближайшие дни все должно решиться. То, что я положу в еду царю и принцу Арти, вызовет у них заболевание, по всем признакам схожее с холерой, подозрений ни у кого не возникнет. Правда, от холеры некоторые выздоравливают, а болезнь, вызванная моим средством, имеет лишь один исход.

И когда мой маленький сын Тарисо займет трон, я буду править в Улиссе, а будешь ко мне приближен, как никто другой. Поспеши, любимый, поспеши! Твоя Таяна»

Отдав брату письмо, Месит внезапно засомневалась:

– Но вдруг Вилен в гневе велит казнить Таяну? Ты ведь знаешь, я не могу допустить ее гибели.

– Не казнит, – успокоил ее брат, – в Улиссе по закону не казнят женщин, Вилен не станет менять закон. Ее бросят в тюрьму, где она останется до конца своих дней. Не думай о ней больше. Скажи лучше, как наш маленький наследник престола?

– Корь, обычная детская болезнь, – Месит пожала плечами, – они с Тарисо подцепили ее, когда играли с детьми служанки. Таяна просила оставить Арти в ее доме, чтобы мальчикам было веселее, и она могла бы ухаживать за обоими, но я отказалась и велела перенести моего сына сюда.

– Ты правильно сделала, – согласился Троп и широко осклабился, – скоро в доме Таяны будет совсем не весело.

– Как скоро? – нетерпеливо спросила Месит.

– Как только мы допросим Сейшу и получим его признание в том, что он… приехал в Хроу, получив письмо царицы Таяны.

– А если он не захочет в этом признаваться?

– Признается, у нас для этого достаточно средств. Я сам буду проводить допрос и проведу его так, как нужно.

Сказав это, жрец Троп весело потер руки.

Однако, к великому удивлению Тропа, а также присутствующих на допросе военного министра Марти и главы комитета государственных тайн Ивни, Сейшу не стал отрицать, что приехал по приглашению царицы.

– Да, именно письмо царицы Таяны заставило меня пуститься в путь, господин, – спокойно подтвердил он, не чувствуя за собой никакой вины, – когда меня арестовали, неизвестно по какой причине, письмо у меня забрали.

– И что же ты решил, получив письмо? – ничего не выражающим тоном спросил Троп.

– В детстве мы с царицей часто навещали живущего в Элани старика Асада. Он рассказывал нам о том, как выращивать цветы и лекарственные растения, как лечить разные болезни. Узнав о вспыхнувшей холере, я решил, что царица вспомнила об этом, поэтому и попросила ей помочь.

– А не желание ли изготовить с твоей помощью яд заставило ее позвать тебя? – Троп повысил голос. – Признайся, что ты ехал к царице, своей бывшей любовнице, чтобы помочь ей отравить царя и наследника престола. Что она обещала стать после этого стать твоей женой и править вместе с тобой Улиссом при своем малолетнем сыне! Или ты не умеешь читать?

Жрец положил перед Сейшу вторую подделку. Тот начал читал, и постепенно черты лица его разгладились, недоумение сменилось спокойствием.

– Я никогда не видел этого письма, мне принесли другое, но тебе, господин, наверняка и без меня это известно. Получи я это письмо, никуда не поехал бы. Ибо сразу понял бы, что писала его не Таяна. Царица Таяна. Она просто неспособна на подобное злодейство. Это гнусный заговор, и меня против моей воли заставили в нем участвовать.

Троп побагровел.

– Ты лжешь, Сейшу, сын ювелира! Не пытайся скрыть, что вы с царицей Таяной состояли в любовной связи. В надежде вновь соединиться, вы оба долгие годы замышляли свое злодейство. Иначе почему ты всегда отказывался повиноваться отцу, желавшему женить тебя на девушке из достойной семьи? Видишь, нам все о тебе известно, поэтому отвечай одну только правду.

Сейшу пожал плечами.

– Какую правду, господин? Правда в том, что когда-то я надеялся сделать Таяну, дочь бедной вдовы Сирен, своей женой. Увы, сейчас я понимаю, что был ее недостоин. Но мы никогда не состояли в любовной связи, и приехал я сюда не по зову бывшей любовницы, а по просьбе царицы, которая в моих глазах равносильна приказу. К тому же, я женат, и у меня двое детей. Так что, господин, ты знаешь обо мне далеко не все.

– Женат?!

– На Мойре, дочери прачки, – Сейшу невозмутимо кивнул, – это может подтвердить жрец в Элани, в чьем присутствии был заключен брак.

Слова Сейшу привели ведущих допрос в некоторое смущение. Сделав знак стражнику на время увести пленника, жрец Троп обратился к своим сообщникам:

– Не думаю, чтобы он лгал, поскольку это легко проверить. Твои люди получили неверные сведения, глава Комитета государственных тайн Ивни.

Ивни сердито насупился.

– Я получаю совершенно точные сведения от своих людей, жрец Троп! Но что нам до того, что он женат или говорит, что никогда не видел письма? Пытка заставит его сказать то, что нам нужно.

– Я знаю эту породу упрямцев, – угрюмо возразил военный министр Марти, – никакая пытка не заставит их разговориться. И что, если царь пожелает присутствовать на допросе, а этот Сейшу повторит ему все то, что говорил нам? О другом письме, о заговоре? У Вилена немедленно возникнут сомнения.

– Ты прав, – согласился жрец Троп, – нельзя допустить, чтобы царь задавал ему вопросы. Значит, нам останется лишь одно, – он взглянул на Ивни, и тот понимающе кивнул:

– Что поделаешь, даже у таких крепких с виду мужчин, как Сейшу, от страха может остановиться сердце. Тем более, если ему предстоит беседа с царем, на чью жизнь он покушался.

– Тогда все решено, и настало время ознакомить царя с письмом, – сказал жрец Троп, – дело за тобой, глава Комитета государственных тайн Ивни.

Взяв последнюю подделку, написанную царицей Месит, Ивни спрятал ее в карман. Ибо делами, связанными с покушениями на царственных особ, следовало заниматься его ведомству.

Он явился к царю, когда тот заканчивал обсуждать с министром торговли размеры пошлин на ввозимые купцами товары. Подождав, пока царь останется один, Ивни приблизился к нему и с печальным видом низко поклонился.

– Ужасное дело привело меня к тебе, повелитель. На днях люди мои арестовали человека, который показался им подозрительным. Его обыскали и нашли при нем письмо, наполнившее мою душу великой печалью. Ибо написанное указывает на составленный против тебя заговор.

Царь усмехнулся, беря протянутое ему письмо.

– Заговоры против царей всегда были и будут, не стоит тебе так печалиться, Ивни. Кто тот человек? Его допросили?

– Это Сейшу, сын ювелира из города Элани. Он сознался в том, что получил это письмо. Прочти, повелитель, более ничего не могу тебе сказать.

Глава Комитета государственных тайн Ивни незаметно наблюдал за тем, как менялось лицо читавшего письмо царя. Скомкав бумагу и швырнув ее на пол, Вилен прохрипел:

– Таяна! Позвать сюда Таяну!

– Если ты захочешь увидеть и допросить Сейшу, повелитель, я немедленно прикажу доставить его сюда.

Но Вилен не слушал, что ему говорит глава Комитета государственных тайн.

– Таяну! – кричал он. – Где она?  

Она вошла своим легким спокойным шагом и, увидев покрытое пятнами гнева лицо мужа, встревоженно воскликнула:

– Что случилось, повелитель?

Не ответив, Вилен сделал знак Ивни, и тот, поспешно подняв с полу скомканное письмо, подал его Таяне. Она читала и приходила во всю большую растерянность – ее почерк, послание скреплено печатью, к которой никто, кроме нее и царя Вилена доступа не имел. Что же это такое?

– Прочла? – сдавленно спросил царь. – И что ты можешь сказать в свое оправдание?

Оправдание! Внезапно Таяна вспомнила случай из далекого детства. Тогда маленький брат съел без разрешения последний в доме кусок хлеба, а мать обвинила в этом ее и поколотила палкой, хотя наверняка знала, кто виноват. Маленькая Таяна молча перенесла наказание, даже не пытаясь оправдаться. За это старый Асад, смазавший потом полученные от побоев синяки и ссадины целебной мазью, ее похвалил.

«Никогда не оправдывайся, – сказал он, – не унижайся ни перед кем. Кто захочет сделать тебя виновной, слушать все равно не станет, а тому, кто верит в твою невиновность, твои оправдания не нужны»

И теперь, подняв глаза на мужа, она холодно ответила:

– Мне нечего сказать, повелитель.

Вилен заметался, его жгли, как огнем, слова «постылые ласки» из письма, сердце разрывалось от боли.

– Зачем? – в отчаянии кричал он. – Зачем ты так со мной, Таяна? Я любил тебя больше жизни, и что я теперь должен делать?

«Он даже не пытается обсудить это со мной, выяснить, откуда и как появилось это нелепое письмо, – печально думала Таяна, – сразу поверил и начал меня обвинять»

– Делай, что хочешь, – равнодушно ответила она, – где Сейшу, что с ним?

Вилен отвернулся от нее и посмотрел на Ивни, стоявшего все это время со скромно опущенными глазами.

– Вели освободить этого Сейшу, – приказал он, – пусть берет женщину, которую он так любит, и уезжает отсюда. Дай им с собой золота, драгоценностей, всего, что захотят. Пусть живут счастливо, только пусть никогда больше не являются мне на глаза.

На миг лицо Таяны просветлело.

«Как он благороден, мой любимый, мой Вилен, – с нежностью подумала она, – даже в своем нелепом гневе он велик душой»

Неправильно истолковав осветившую ее лицо радость, царь круто повернулся и вышел. Ивни посмотрел на Таяну с неприкрытой злостью.

– Иди за мной, – велел он ей.

Поздно ночью в доме военного министра Марти совещались трое – жрец Троп, глава Комитета государственных тайн Ивни и сам хозяин дома.

– Царь был сильно разгневан, – говорил Ивни, – но никак не наказал их, ни царицу, ни Сейшу. Боюсь, в глубине души он по-прежнему любит Таяну, а это значит, что над всеми нами нависла смертельная угроза.

– Но ведь Таяна не стала оправдываться и доказывать, что письмо писала не она, – возразил жрец Троп

– Она слишком умна для того, чтобы доказывать что-то человеку, чей разум помутился от гнева. И это делает ее еще опасней.

Военный министр в недоумении уставился на Ивни. 

– Что ты хочешь сказать, глава Комитета государственных тайн? Ведь царь изгнал ее, прямо сейчас запряженная быстрыми лошадьми карета уносит ее вместе с Сейшу прочь от Леенти. Чем же она для нас опасна?

Криво усмехнувшись, Ивни пояснил:

– Опасна тем, что она на свободе. При своем уме Таяна скоро догадается, кто стоит за ее изгнанием, и сумеет донести это до Вилена. И когда это случится, царь не будет к нам столь же милостив, как к ней. Мы-то, задумав наш план, не предполагали, что царь отпустит людей, замысливших покушение на его жизнь. Думали, Таяну отправят в заключение, где она по воле богов вскоре покинет этот мир, наложив на себя руки из-за печали по умершему (или казненному) Сейшу.

– Ты прав, глава Комитета государственных тайн, я об этом как-то не подумал, – согласился военный министр, – однако ведь твои люди могут любого и в любом месте лишить жизни, – добавил он с грубой прямотой солдафона

Ивни, недовольный подобной неделикатностью, поморщился.

– Люди моего ведомства не убийцы, они служат Улиссу, – сухо ответил он.

Военный министр понимающе улыбнулся.  

 – Прости, если я тебя обидел, глава Комитета государственных тайн. Я ведь что хочу сказать: прежде Таяна была всесильна, но теперь она изгнана, а на дорогах, по которым они с Сейшу теперь едут, порою встречаются разбойники.

Ивни с ханжеским видом возвел глаза к небесам.

– Все в воле богов, – вздохнул он.

Жрец Троп побледнел, вспомнив о сестре и племяннике.

– Я никогда не хотел смерти Таяны, – испуганно вырвалось у него, – мне достаточно было лишить ее влияния на царя.

Ивни недобрым взглядом оглядел его с ног до головы.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, жрец Троп. Кстати, твоя сестра царица Месит очень хорошо умеет подделывать чужой почерк, думаю, царю не следует об этом знать.

От холодного взгляда главы Комитета государственных тайн у жреца по спине побежали мурашки. Он вдруг с ужасом подумал, что вполне может оказаться одной из жертв «разбойников» Ивни, и постарался ответить, как можно спокойней:

– Конечно, если по воле богов Таяна исчезнет с лица земли, будет лучше нам всем.

Тем не менее, в ту ночь, возвращаясь домой, жрец Троп велел своему кучеру гнать карету во весь опор, и на следующий день, явившись к царице Месит, твердо решил, что не скажет ей ни слова о ночном совещании у военного министра.

Однако царица не вышла к брату, служанка с заплаканным лицом сообщила жрецу, что царица подле сына – царевичу Арти, начавшему уже оправляться после кори, внезапно стало хуже.

– Уже и жар спал, – всхлипывая, говорила она, – и вдруг опять весь горит. То судороги, то спит и не просыпается. Царица сама не своя, велела тебя, господин, как придешь, сразу к ней вести.

Когда Троп вошел, Арти лежал неподвижно, его лицо, обтянутое желтоватой кожей, напоминало скелет. Месит, поникнув, сидела возле сына, но при виде брата потухший взгляд ее вспыхнул. Вскочив, она схватила его за руку.

– Брат, помоги, мой Арти умирает. Что мне делать, брат? Что мне делать? Что с Таяной? Где она, брат?

Жрец Троп отвел глаза.

– Царь отослал ее, ты же знаешь, сестра. Наверное, она на пути в Элани, где же еще?

Месит била дрожь, горло у нее пересохло.

– Над ней нависла опасность, я чувствую. Надо ее вернуть, брат, надо ее вернуть!

– Успокойся, сестра, что с ней может случиться?

Однако тон его голоса был столь неестественным, что Месит, почувствовала неладное и вперила в него пристальный взгляд.

– Ты что-то знаешь, брат, говори! Говори!

Внезапно, выхватив из-за пояса кинжал, она приставила его к горлу Тропа. Он в ужасе шарахнулся, но острие плотно прижалось к его шее, как раз к тому месту, где проходила сонная артерия.

– Ты что, сестра, ты же сама этого хотела!

– Я не хотела ее смерти. Говори, иначе умрешь.

– Это не я, это Ивни и Марти! Они послали человека ее убить, я ни при чем!

Душераздирающий вопль вырвался из груди царицы Месит. Словно в ответ на ее крик дверь распахнулась, вбежавшая служанка хотела было объявить о приходе царя, но Вилен, отстранив ее, торопливо вошел, взгляд его был полон тревоги.

– Месит, что с нашим сыном?

Выронив кинжал, царица бросилась перед ним на колени.

– Спаси Таяну, повелитель! Иначе сын наш умрет!

Фразы, срывавшиеся с ее губ, были бессвязны, порой бессмысленны, но Вилен ухватил их суть. Бросившись к двери, он кликнул верного слугу:

– Николи! Скачи во весь опор за каретой царицы Таяны, предотврати убийство и привези царицу обратно!

Карета меж тем катила в сторону Элани. В самом начале их пути Сейшу рассказал Таяне о своем аресте, допросе и подложных письмах, она внимательно его выслушала и успокоила:

– Не тревожь себя, Сейшу, я примерно представляю, чьи это происки. Твоей вины здесь нет. Поэтому мы пока все забудем и не станем обсуждать, чтобы не портить самим себе настроение.

И больше об этом они не говорили. Не говорили они и о том времени, когда страсть Сейшу к Таяне сводила его с ума, но много и с теплом вспоминали свое детство и старого Асада. Сейшу поведал Таяне о своем путешествии, о Мойре и детях, Она рассказывала ему о сыне Тарисо и маленькой Дриа. На ночь они останавливались на постоялых дворах, давая отдых себе, кучеру и лошадям. Лишь однажды Сейшу осмелился спросить:

– Что же ты думаешь делать дальше, царица Таяна?

Пожав плечами, она с печальной улыбкой пошутила:

– Как я поняла, у будущего относительно нас, людей, свои планы, и в них лучше не вмешиваться. Поэтому единственно, что я всегда планировала, это меню на обед и ужин.

Как-то на закате дня они подъехали к большому постоялому двору, где решили провести следующую ночь. Таяна поднялась в отведенную ей комнату, Сейшу с кучером отнесли наверх ее вещи и спустились в большой зал, где находились прочие постояльцы, человек десять. Одни ужинали за тянувшимся вдоль стены длинным столом, другие укладывались спать на разложенных на полу тюфяках. Сейшу с кучером, выпив по бокалу вина, уже собрались последовать их примеру, когда послышался топот копыт и в зал ворвался человек.

– Сейшу, сын ювелира! – крикнул он. – Здесь ли ты?

Сейшу в недоумении поднялся из-за стола.

– Это я, – с достоинством ответил он.

– Я Николи, царь Вилен послал меня с приказом немедленно вернуть в Леенти царицу Таяну, ей грозит опасность. Где она?

Сейшу видел Николи лишь раз, когда тот много лет назад с мешком золота явился в дом вдовы Сирен за Таяной, чтобы увести ее к царю Вилену, но узнал его и поспешно ответил:

– Она здесь, иди за мной, господин.

Они торопливо поднимались по лестнице, когда короткий крик боли, донесшийся из комнаты Таяны, заставил их одновременно броситься вперед. Николи ударом ноги распахнул дверь, и оба на мгновение застыли при виде стоявшего на подоконнике спиной к ним человека. Обернувшись к ним, тот оскалился в звериной ухмылке, выпрыгнул в окно и скрылся в ночной тьме.

Сейшу бросился к лежавшей на полу Таяне. Взгляд ее широко открытых глаз был неподвижен, из груди торчала рукоять кинжала – рука опытного убийцы вонзила острие в самое сердце. Николи опустился на колени рядом с Сейшу, но оба понимали, что помощь прекрасной царице Таяне уже не нужна.

Глава двенадцатая  

Экзаменационную комиссию из пяти человек возглавляла пожилая математичка Мария Михайловна, ведшая уроки в младших классах, по обе стороны от нее восседали директор и завуч Евгения Сергеевна. Андрей и Борис сели на максимально далеком расстоянии друг от друга – один справа от директора, другой слева от завуча.

Вскоре после того, как ребята, получив присланные из министерства задания, приступили к работе, директор и завуч отправились заниматься своими административными делами, хотя время от времени забегали взглянуть, все ли в порядке, Мария Михайловна спустя полчаса тоже вышла – ей нужно было принять лекарство и сходить в туалет, – но Андрей с Борисом так и остались сидеть с каменными лицами, отделенные друг от друга тремя стульями.

Разумеется, это не могло остаться незамеченным проницательной Евгенией Сергеевной, которая полушутя-полусерьезно поделилась своим наблюдением с директором:

– Кажется, между нашими молодыми учителями произошел серьезный конфликт.

Директор встревожилась – от конфликтов между членами коллектива ничего хорошего ждать не приходится. Но расспросить поподробней она не успела, поскольку к ним подлетела географичка Раиса Фёдоровна, недавно избранная профоргом.

– Товарищи, – интимным тоном сообщила она, – от завода для наших учителей дополнительно выделили бесплатные путевки, не интересуетесь?

Директор и завуч немедленно оживились, напрочь позабыв о молодых учителях.

– В Кисловодск есть? – деловито спросила Людмила Прокопьевна.

– Есть, одна. Две в Крым и одна «горящая» с десятого июня в подмосковное Ерино, в санаторий атомщиков.

– Раз Людмила Прокопьевна хочет в Кисловодск, я беру обе в Крым, – поспешно сказала Евгения Сергеевна, – мы с мужем поедем.

– Ладно, а «горящую» кому тогда предложить?

Неожиданно Евгения Сергеевна вспомнила свой недавний разговор с Андреем.

– Может, Зарубину? – она вопросительно взглянула на директора. – У него отпуск с четвертого июля, но мы ведь вполне можем его пораньше отпустить, как вы думаете, Людмила Прокопьевна? Сегодня он на письменном экзамене, восьмого примет у десятиклассников устную геометрию и пусть десятого едет.

– Он ведь, кажется, двенадцатого в комиссии на устном по физике? – неуверенно спросила директор.

– Ничего, Шахунц один примет. Мы к нему Марию Михайловну в помощь подсадим.

– Тогда ладно. Раиса Федоровна, сходите к Андрею Николаевичу, он на экзамене сидит. Поговорите.

За длинным экзаменационном столом сидели Андрей и уже закончившая все свои дела с лекарством и туалетом Марья Михайловна – едва она вернулась, как Борис поспешил выйти, поскольку на него давила витавшая в воздухе неприязнь между ним и Андреем. Подошедшая Раиса Федоровна присела рядом с Андреем и зашептала ему в ухо, излагая свое дело. Он не сразу понял.

– Как с десятого июня? У меня отпуск только с четвертого июля.

– Да ты не волнуйся, тебе все оформят, я уже говорила с Людмилой и Евгенией. Подумай, фирменный санаторий, его же по предложению самого Курчатова для атомщиков строили. Там питание, процедуры. Целый месяц и все бесплатно, представляешь? Отдохнешь, подлечишься.

– Но у меня ничего не болит, я здоров.

– Как это здоров? Кто в школе работает, тот не может быть здоров, наверняка есть скрытые проблемы с желудочно-кишечным трактом. Наш врач напишет тебе направление.

– Подожди, а что она мне напишет?

– Да она знает, что написать. У учителей ведь и нервы, и неправильное питание. За месяц окрепнешь, потом поедешь за Ольгой в Севастополь. Предстанешь перед женой полным сил и здоровья. Так что, берешь путевку?

«Действительно, – подумал Андрей, поежившись при мысли о том, что его ждут в Севастополе, – поеду, а там… там будет видно»

– Ладно, беру, – сказал он.

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Сегодня десятый класс сдавал физику, я пришла, думала увидеть Андрея. А Майка сказала, что он уехал в санаторий. Уехал и даже не попрощался со мной. Хотя, как он мог прийти, если у нас дома сейчас Алла Михайловна?

Лешка тоже едет со мной в лагерь пятнадцатого, Павел Алексеевич велел нам обоим завтра сходить к врачу, в лагерь ведь нужна медицинская справка.

Я уже собрала все вещи. Мама приедет послезавтра, но больше я писать ни о чем не буду, да и не о чем. В лагерь с собой дневник не беру, там кто-нибудь может утащить его и прочесть. Та же Майка Любимова. И ведь какая – кричала, что не хочет в лагерь, а сама едет, как миленькая!

Прощай, дневник, жди моего возвращения. Ты мой и только мой, я знаю, что мама никогда не станет читать тебя без моего разрешения…» 

Глава тринадцатая

Заключительные слова председателя Ученого совета ничем не отличались от того, что многократно приходилось слышать Борису, не раз присутствующему на защитах других аспирантов:

«…работа, выполненная Шахунцем Борисом Давидовичем, заслуживает присвоения ему степени кандидата физико-математических наук»

Для заседавших в зале ученых мужей это была обычная защита, они с серьезными лицами слушали доклад Бориса, но больше думали о предстоящем им вскоре летнем отдыхе, чем о волнующемся молодом диссертанте. Борис же, принимая поздравления, никак не мог сдержать нервную дрожь в ногах.

За защитой последовал, как полагалось, заказанный защитившимся диссертантом небольшой банкет, на котором, высокую оценку выполненной им работе дали в своих застольных речах профессор Венин, оба оппонента и даже Петров, которому Борис на радостях простил все прежние подлости.

 Разумеется, это был не конец, в ближайший месяц еще предстояло побегать – получить расшифрованную стенограмму защиты, подготовить документы и второй экземпляр диссертации для ВАКа (Высшая Аттестационная Комиссия, примеч. автора), а первый для Ленинской библиотеки, развезти, что положено по организациям, собрать подписи… Короче, подписать, собрать, развезти. Однако один из важнейших жизненных этапов Борисом был пройден. Второй ему предстояло пройти спустя неделю после защиты – бракосочетание с подругой его любимой тетушки Раей Вапняр.

Больше всего Карина беспокоилась, как бы не вскрылась фиктивность затеянного ею предприятия. Поэтому она решила после регистрации брака в ЗАГСе непременно устроить у себя дома небольшое застолье и даже сбегала к соседям сверху, снизу и в соседних квартирах, со счастливой улыбкой предупредив:

– У нас радость, племянник женился, мы отмечаем. Если засидимся допоздна и будем слишком шуметь, вы сразу стучите.

Поскольку Карине от природы дано было умение хорошо ладить с людьми, ей все дружно отвечали:

– Что вы, что вы, Карина Вартановна, ничего страшного, мы все понимаем, передайте новобрачным наши поздравления.

– Во всяком случае, теперь у нас есть свидетели, – с довольным видом сказала она собравшимся у нее гостям, – сейчас еще музыку включим, никто ни к чему придраться не сможет. Да, Саша, сделай еще фотографии со вспышкой, мне фату одолжили, я на Раечку надену. Тоже доказательство. Постарайся, чтобы и свидетели в кадр попали. И чтобы салаты и торт на столе тоже были в кадре.

– Артистка ты, – ее муж ласково покачал головой, но послушно пошел за фотоаппаратом.

«Свидетели» – Дина с Левой, приятелем Раи, – сидели по обе стороны от Бориса и «невесты», симпатичной дамочки тридцати двух лет (возраст ее Борис знал точно, поскольку видел паспорт в ЗАГСе). Как условились, после регистрации брака Карина отдала Рае половину оговоренной суммы – пять тысяч рублей, – остальное та должна была получить после того, как пропишет Бориса у себя в квартире. И теперь она, поправляя чуть сдвинувшуюся фату, весело говорила:

– Я уже узнала, как сделать. Завтра мы с Борей сходим к паспортистке и возьмем бумагу, что он, как законный муж, прописывается в мою квартиру, без этого его из Энска не выпишут. Потом он туда быстренько съездит и выпишется, а там уже его ко мне за несколько дней пропишут. И тогда пусть заселяется, я…

– Ш-ш-ш! – перебила Карина, выразительно повела глазами, включила проигрыватель, и комната наполнилась голосом София Ротару, ностальгически-проникновенно выводившей «Яблони в цвету». – Теперь говори.

– Вы прямо настоящий конспиратор, Карина Вартановна, – засмеялся Лева, интересный мужчина с волнистыми волосами и крупным носом, по профессии востоковед, – на Востоке в средние века, чтобы обезопаситься от подслушивания, включали фонтаны, а вы – Ротару.

– Хочу сказать, что Боря может сразу заселяться, я все равно там не живу, – закончила прерванную фразу Рая, – вещей моих там практически нет. Ремонт, конечно, нужно будет сделать. Но только, сразу говорю, развестись мы сможем не раньше, чем через год.

– Год! – невольно вырвалось у Дины.

Они с Борисом посмотрели друг на друга, а Рая развела руками.

– Ничего не поделаешь, я и Карине так говорила. Пока я даже не стала начинать оформление документов на отъезд, иначе наш брак показался бы подозрительным. Сейчас только начну, но это дело долгое. Потом уже, когда буду уезжать, мы разведемся под предлогом моего отъезда, и я выпишусь. Может, конечно, раньше получится, не знаю, но лишнее подозрение тоже не хочется вызывать.

– Правильно, Раечка, – поспешно поддержала ее Карина, – какая разница, если Боря все равно будет пользоваться квартирой.

– Значит, мы с Диной сможем пожениться не раньше, чем через год?

– А в чем дело? – удивилась Рая. – Живите себе там вместе, сколько угодно, квартира ведь будет ваша.

    Борис вновь взглянул на Дину, и она слегка пожала плечами, словно говоря: ничего не поделаешь.

– Скажите, Рая, а не может так случиться, что вы передумаете уезжать в Израиль? – спросил Борис.

– Нет, – она покачала головой, – все решено. Конечно, тяжело, у меня здесь друзья, получаю я неплохо, ни в чем не нуждаюсь, но отношение… нет, я уже решила. И Лева тоже решил.

– Я, конечно, не вправе вмешиваться, – неуверенно возразил муж Карины, – но, мне кажется, что в вопросе Бори есть некоторый резон. Возможно потому, что мне не понять тех, кто уезжает. Это ведь тяжело – так взять и с корнем все вырвать. Всегда есть вероятность, что в последний момент человек передумает.

Рая печально покачала головой, а Карина со вздохом проговорила:

– Ты и не поймешь, Сашенька. А я вот хорошо понимаю, армян ведь москвичи часто за евреев принимают. Я тебе не стала рассказывать, в прошлом году я на углу Кузнецкого под черную волгу попала. Ну, не попала, а так – слегка задела меня. Так милиционер подскочил и на меня же замахнулся: иди отсюда, жидовка, пока я тебя в одно место не отвел. И ничего не поделаешь, их власть.

Сдвинув брови, Борис опустил голову, вспомнив свое столкновение с Андреем.

Глава четырнадцатая

В Ерино Андрею вопреки его ожиданию понравилось – свежий воздух, чисто, питание отличное. Да еще и в комнате он оказался один, поскольку отдыхающих было немного – возможно, атомщики, для которых Курчатов закладывал этот санаторий, предпочитали проводить лето на море, а не в Подмосковье.

С симпатичной блондинкой Соней Волынской Андрей познакомился на второй день пребывания в санатории. Случилось все так: во время завтрака сосед по столу в разговоре упомянул, что в санатории есть неплохая библиотека, и Андрей решил взглянуть, нет ли там чего-нибудь интересного. Библиотека и впрямь оказалась неплохой, имелась даже научно-техническая литература. Среди стоявших в длинном ряду книг наметанный глаз Андрея обнаружил его любимую книгу «Элементы теории функций и функционального анализа» Колмогорова и Фомина. Полистав, он нашел приводимое автором доказательство теоремы Хана-Банаха и стал мысленно сравнивать его с тем, что когда-то давал на своих лекциях Бирман. Прежде подход Бирмана нравился ему больше, теперь он засомневался, и тут его мысли прервал веселый голосок:

– Ой, математик!

 Из-за его плеча бесцеремонно заглядывала в книгу симпатичная мордашка с сильно подведенными глазами.

– Что ж вы так подкрались, – захлопнув книгу, недовольно сказал он, – могли меня заикой делать.

– Простите, просто удивилась, – повинилась она и протянула ему руку, – будем знакомы, Соня. А вы?

– Андрей.

Ее крепкое, немного затянувшееся рукопожатие напомнило ему учившихся в их группе немцев из ГДР – те при встречах непременно подолгу трясли однокурсникам руки. Очевидно, считалось, что таким образом они скрепляют дружбу между немецким и советским народами.

– Будем на «ты», если не возражаешь?

Он не возражал. Они погуляли по окружавшему территорию лесному массиву, поболтали. Спустя полчаса Андрей уже знал, что его новая приятельница москвичка, окончила Московский Энергетический институт, работает в «одной организации, название которой ей нельзя называть», живет с родителями и братом, который на пятнадцать лет ее старше. Родители у нее врачи, брат – ученый-биолог.

Указав на открывшийся их взорам ряд аккуратных коттеджей, Соня сказала, что они предназначены для отдыха вернувшихся из полета космонавтов, и тут же без всякого перерыва вернулась к семейной эпопее, сообщив, что ее брат никак не женится, и это очень расстраивает их родителей. Они считают, что в сорок один год мужчине нужно вести упорядоченную семейную жизнь, а не пропадать по нескольку дней то у одной, то у другой подружки. Ей же самой лично это безразлично, у нее другие заботы.

Помимо прочего Андрей узнал, что его новая знакомая совсем не выносит южного солнца, поэтому ей приходится проводить отпуск в средней полосе. Единственно, о чем умолчала Соня, так это о своем возрасте, однако нехитрые математические вычисления позволили Андрею узнать, что ей двадцать шесть лет.

После обеда с двух до четырех у отдыхающих был тихий час, но Соня со смехом сказала Андрею, что, если у него нет настроения соблюдать санаторные правила и два часа качаться в люльке, то они могут выпить у нее чашечку кофе. Он не отказался, однако сразу понял, что намерения у нее были совершенно определенные, поэтому честно предупредил:

– Я женат, у меня ребенок.

Соня, уже сбросившая блузку, пожала голым плечом.

– Я за тебя замуж не собираюсь.

Время они провели неплохо, сходив в душ, Соня вернулась на свое место в постели рядом с Андреем и, блаженно потянувшись, попросила:

– Расскажи мне о себе. Такой молодой и уже папочка.

В голосе ее не было насмешки, лишь сочувствие и благожелательность. И неожиданно для себя Андрей начал рассказывать о своих отношениях с Ольгой. С той первой их встречи во время Дня физика.

– В последнее время я вел себя не очень хорошо, – закончил он, – но ничего не мог с собой поделать.

– Понимаю, – Соня ласково погладила его по плечу, – в библиотеке сегодня ты так погрузился в свою математику, что ничего не видел и не слышал. Творческим людям, как ты, нужно давать возможность творить, а не заставлять их стирать пеленки. Тем более, что тебя фактически одурачили, заставив жениться.

Щеки Андрея вспыхнули.

– Что значит «одурачили»? Меня никто не заставил, я женился, потому что считал… считал…

– Ничего ты не считал! Ты просто дружил с ней. Но приехала ее мать и заявила, что ханжеские приличия требуют от тебя жениться. Конечно, ты что-то при этом получил – уют, семью, заботу. Но то же самое ты мог бы получить и от любой другой женщины. Ты – красивый, талантливый, ты мог бы жениться на любой девушке. На ленинградке или москвичке. У тебя был бы свой дом, а не конура в провинциальном общежитии, ты мог бы учиться в аспирантуре и заниматься наукой, а не рассказывать школьникам теорему Пифагора. Тебя просто поймали на крючок, мой милый, и теперь еще что-то от тебя требуют.

Ошеломленный, Андрей долго молчал. Сказанное лежавшей рядом с ним женщиной постепенно проникало в его сознание и рисовало сложившуюся жизненную ситуацию совсем в ином свете.

– Я никогда не думал об этом так, как ты говоришь, – сказал он наконец, – да, я упорно не желал взваливать на себя тяготы быта, раздражался, когда меня пытались в это втянуть. Говорил себе: пусть я очень плохой, но не желаю. Не желаю, и все!

– Ты не плохой, – мягко возразила она, – ты жертва.

– Да, наверное. Но выхода нет, что сделано, то сделано. У меня жена и ребенок. Жена, которую я не хочу, ребенок, которого я не хотел.

От удивления Соня даже приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз.

– Как это выхода нет, что за ерунду ты говоришь, Андрей? Ты всегда можешь развестись, никто не может заставить мужчину жить с женщиной, которую он не хочет.

– Не знаю. После санатория я должен ехать к ним в Севастополь. Не хочу, но придется, я должен отвезти вещи. Приеду, а там…

Соня засмеялась.

– Ясно. Моральное давление со всех сторон. А ты сделай так: не езди. Кому нужны вещи, пусть приезжают и забирают их сами. Позвони жене, скажи, что не любишь ее и хочешь развода. Если у нее есть гордость, она не будет возражать. Если нет, то придется ждать, пока ребенку исполнится год, раньше не разведут.

– Я подумаю, – уклончиво ответил Андрей.

Больше они к этой теме не возвращались. Санаторная жизнь тянулась ни скучно, ни весело – диетический стол, минеральная вода, трижды в неделю бассейн, через день массаж. Дважды для отдыхающих организовывали экскурсии, но Соня ехать отказалась:

– Ты езжай, если хочешь, но я уже всюду побывала, мне это неинтересно.

– Без тебя не хочется.

 Андрей обнаружил, что его новая подруга была девушкой чрезвычайно начитанной, интересовалась психологией, знала иностранные языки, читала книги английских и французских авторов в оригинале. Соню же удивляло и огорчало, что Андрей может читать научную литературу с утра до ночи, но беллетристику не любит.

– Здесь в библиотеке есть «Мастер и Маргарита», почему ты не хочешь почитать? На черном рынке эта книга стоит сто сорок рублей.

Андрей морщился.

– Мне неинтересно. С чтением я покончил в средней школе.

– Но ты же читаешь своего Колмогорова.

Он попытался объяснить:

– Это другое. Здесь я смотрю на формулы и вижу суть. Как в театре – видишь весь спектакль. А в этих книгах нужно разбирать каждую строчку.

Срок пребывания в санатории у них заканчивался одновременно, Соня предложила Андрею перед отъездом в Энск провести несколько дней у нее в Москве. Поначалу он заколебался было – неудобно, у нее дома родители, брат. Она поняла и засмеялась:

– У меня предки продвинутые, не бойся.

Его потрясла огромная квартира Волынских в сталинском доме на улице Чкалова – пять комнат, два туалета, огромная кухня, ванная, душевая. Поначалу у него даже мелькнула мысль, что это коммунальная квартира – не может же одна семья занимать такую большую площадь.

– Вся квартира ваша, или здесь кто-то еще живет?

– Вся, конечно, ее мой дед получил. Родители тут потом кое-что переделали, чтобы удобней было.

Родные Сони отнеслись к ее гостю вполне доброжелательно. Больше всех Андрею понравился Сонин брат Игорь, интеллигентный мужчина в очках с аккуратно подстриженной бородкой. Как-то он зашел на кухню, когда Соня с Андреем обедали (в семье кто когда хотел, тогда и обедал), присел на подоконник и минут двадцать болтал с Андреем на разные темы, так что тот под конец совсем освоился.

Спустя два дня Соня, проводив Андрея в Энск, поинтересовалась у брата:

– Ну что скажешь?

– Ну что, парень неплохой. Молод, конечно. На сколько он тебя младше?

Она вспыхнула.

– Да какая разница! Ну… на три года.

– Три года – не вопрос. Математик?

– Физик. В Москве он всегда найдет работу. Даже у нас.

– Физик – это хорошо. Внешне он тоже не дурен. У моих племянников будут хорошие гены.

Соня сердито сморщила нос.

– Ты на этих генах просто помешан, недаром до сих пор не нашел подходящую мать для своих детей. Мне Андрей помимо генов понравился с первого взгляда, и я его упускать не хочу.

Поправив очки, Игорь рассмеялся.

 – Ладно, проехали. И когда ты планируешь приобщить своего Андрея к нашей семье?

– Как получится, ему еще нужно развестись. Я уже провела с ним воспитательную работу, да и наша квартира произвела на него впечатление. Плохо, что ребенок у него еще маленький, если жена не согласится, суд развода не даст.

– Да, проблема. В крайнем случае, можно сделать так: ты от него забеременеешь, возьмешь справку, и он представит ее в суд – прошу развести меня с женой, с которой фактически не поддерживаю отношений, поскольку женщина, с которой мы живем одной семьей, ждет от меня ребенка. Суды в этих случаях относятся либерально. Только учти: после того, как бросишь пить таблетки, до момента зачатия должно пройти не меньше месяца.

– Тогда решено: бросаю пить таблетки, в конце августа беру две недели за свой счет и мчусь в Энск. Надо только будет правильно подгадать время.

– Как ты себе это представляешь? Он женатый человек, живет в общежитии, где все друг друга знают, и ты к нему явишься? Будет лучше, если ты пригласишь его сюда. Да и мне хочется получше узнать будущего зятя.

Соня в восторге бросилась брату на шею.

– Какой же ты умница, Игорек!

Брат шутливо взъерошил ее белокурые волосы.

***

Ворочаясь на верхней полке уносящего его в Энск поезда, Андрей размышлял о том, что будет делать дальше, и сам удивлялся тому, как как логически вдруг стал рассуждать, все раскладывать по полочкам и анализировать – наверное, общение с Соней принесло ему немалую пользу.

«Сказала, что замуж за меня не собирается, но ведь не такой уж я наивный – курортный роман обычно заканчивается там же на курорте, а раз она пригласила меня к себе домой, познакомила с родными… Насчет моего брака она тоже не совсем права – нам Олей было хорошо. Было… когда-то. Теперь и с Соней не хуже, какая разница»

Внезапно перед взором Андрея встало видение – прекрасное девичье лицо в ореоле белокурых волос. Усилием воли он отогнал его прочь. Образ Тани сменила огромная квартира на улице Чкалова, роскошная кровать со старинными подсвечниками у изголовья, на которой Соня аккуратно расстелила душистые простыни, шум просыпающейся Москвы за окном.

Ни с того, ни с сего вспомнились уроки пения в их совхозной школе и песня, которую их третий класс вразнобой пел под аккомпанемент старушки-учительницы:

Дом родимый свой у Москвы-реки мы оставили навсегда,

Чтобы здесь в тайге встали фабрики, встали новые города.

«Вполне возможно, авторы песни живут как раз в квартирке типа Сониной. Вряд ли они из нее уехали ли бы в тайгу»

От этой мысли Андрею стало смешно, и под мерный стук колес поезда он наконец уснул.

***

На вахте в общежитии сидела тетя Маня, встретившая Андрея, как родного.

– Наконец-то! Отдохнул? Жена тебе уже телеграммы шлет, беспокоится.

Она подала ему телеграмму из Севастополя. Ольга, знавшая, когда муж должен вернуться из санатория, отправила телеграмму еще два дня назад – спрашивала, какого числа он собирается к ним выехать.

– Спасибо, тетя Маня, – взглянув на телеграмму, он сунул ее в карман, собираясь пройти к себе, но тетя Маня не желала просто так его отпустить.

– Видишь, как хорошо, что Оля к Голову на прием сходила, теперь будут у вас две комнаты. Хоть и не свое пока жилье, но все ж удобней с ребенком.

– А, ну да, конечно, – сказал Андрей, не совсем понимая, что вахтерша имеет в виду.

– Оля все не решалась, а я говорю: иди, он сочувственный человек, – она опасливо оглянулась и понизила голос, – Агнесса наша такая, что за просто так ничего не сделает. А тут ей уже деваться некуда – второй жилец там не живет, Боря выписался, так что пользуйтесь всей квартирой, живите с удобствами.

Борис выписался? Как это выписался? Может, решил все-таки перебраться в другую комнату?

– Ну, мало ли как у Бориса дела могут с пропиской обернуться, – неопределенно проговорил он, отчаянно желая понять смысл слов тети Мани, но опасаясь прямо задавать вопросы.

– Да как еще могут обернуться? Человек он теперь женатый, жена его к себе в Москву прописывает, неужели же ему сюда возвращаться? Так что, живите спокойно, а если Агнесса схитрить захочет и на Борино место кого-то станет селить, вы с Олей сразу к Голову идите. Он в прошлый раз сам лично ей звонил, велел вам посодействовать.

О том, что Борис Шахунц женился и выписался к жене в Москву, тете Мане под большим секретом сообщила ее хорошая приятельница паспортистка, работавшая в паспортном отделе милиции. Вообще-то подобную информацию сотрудникам органов разглашать не полагалось, и тетя Маня ни за что не стала бы выдавать доверенную ей тайну, но она считала, что бывший сосед и близкий друг Бориса, и без того все знает.

Поднявшись к себе, Андрей прежде всего заглянул в комнату Бориса – ни вещей, ни книг там не было, стол, прежде заваленный плакатами, успел покрыться тонким слоем пыли, на кровати сиротливо темнел матрас без белья. Холодильник на кухне был выключен, да и зачем его гонять без продуктов?

Поставив на пол дорожную сумку, Андрей вытащил из нее купленные в Москве шпроты и батон хлеба. Вскрыв ножом консервную банку, он нарезал хлеб и сделал себе бутерброды. Ел и размышлял:

«Борис женился на москвичке? Но Дина не москвичка. Он мог бы давно расстаться с ней и сделать себе московскую прописку, если бы хотел. Но он не хотел, а теперь вдруг так внезапно? Да он в последние дни ни о чем, кроме диссертации и думать не мог!»

И тут его ошеломила догадка:

«Фиктивный брак! Недаром Дина всегда так юлила, когда Оля спрашивала, скоро ли они поженятся. Скрывали от всех, сволочи хитрые, мог ведь Борис сказать, что скоро уедет, когда мы просили его освободить комнату. Права Соня, лопух я, мне еще многому в жизни нужно учиться. А сейчас главное – получить развод»

Сидеть в пустой квартире Андрею не хотелось. Сходив на телеграф, он отправил Ольге телеграмму с одним коротким словом:

«Задерживаюсь»

Потом, разменяв деньги, по автомату позвонил в Москву и попросил кого-то из подошедших к телефону мужчин – то ли отца, то ли брата – позвать Соню.

– Андрюшенька, – радостно проворковала она, – а я уже по тебе соскучилась.

***

Из дневника Тани Игнатьевой

«…мне стало нехорошо, когда мы играли в волейбол, медсестра сказала, что это солнечный удар из-за того, что я была без панамы. Поэтому начальник лагеря не возражал, чтобы я уехала с теми, у кого путевка на месяц. Теперь я дома, и мой дневник опять со мной.

Ну и хорошо, если бы пришлось просидеть в лагере до конца августа, меня можно было бы упрятать в дурдом. Лешка, конечно, уцепился со мной, его не отпускали, но он пригрозил, что сбежит и пойдет в Энск пешком.

Из нашего класса с нами возвращались пять человек, Майка в том числе – она уговорила-таки родителей, и на август они купили ей путевку в какой-то лагерь в Карпаты.

Меня в автобусе сильно укачало, никогда так не укачивало, Майка все время ахала:

– Какая ты бледная подруга, уж не залетела ли?

И хитро поглядывала на Лешку. Но к ее глупостям уже давно все привыкли и не обращают на нее внимания…

…Лешка сказал, что отец скоро поедет за матерью и привезет ее в Энск. Они ищут женщину, которая могла бы за ней смотреть, мама помогает им искать, но Алла Михайловна говорит, что это бесполезное занятие, и вряд ли они кого-то найдут. Она привезла Шурика после второй операции, осенью ему будут делать третью, последнюю. Он, бедный, почти не выходит из комнаты, только в туалет, целые дни лежит, мне так его жалко…

…Вчера что-то несвежее съела. Хорошо, мама уже ушла, когда меня стало тошнить. Я побежала в туалет, а Шурику тоже понадобилось. Он дергает дверь, а меня выворачивает, выйти не могу. Потом выползла кое-как, а он штаны намочил и плачет. Алла Михайловна прибежала, смотрела на меня, как на классового врага. Лешка зашел в кино меня позвать, а я его обругала и не пошла…

…Заходили Максим Исаков с Сашкой Громовым. Исаков уже вернулся из своего Кисловодска, весь цветет, а Громов вообще не уезжал. Они с отцом Исакова собираются на охоту, узнали, что я вернулась, решили тоже позвать.

Ну, эту их охоту я знаю, ребята рассказывали, которые ходили. Отец Исакова с приятелями на озерах стреляют уток, но ребятам настоящие ружья не дают, только духовые. И ставят для них чучела – тренируйтесь, мол. А эти дурачки считают, что они ходят на настоящую охоту! Я сделала идиотское лицо, спросила:

– На чучела будем охотиться, да? Ладно. Только, раз уж вы всех вернувшихся из лагеря приглашаете, Лешку Воронцова тоже позовите, он со мной приехал.

Хотела подразнить Исакова упоминанием о Лешке, но он был что-то очень добрый, наверное, хорошо отдохнул. Развел руками и сказал:

– Как скажешь, Танечка, хоть черта лысого пригласим, раз хочешь. Тем более, у семьи Воронцовых есть опыт стрельбы по спокойным мишеням.

Это он, паразит, вспомнил, как два года назад Лешкин отец Павел Алексеевич решил заняться охотой. Купил дорогущее ружье, такой весь из себя довольный ходил, нам с мамой пообещал: и себя, и вас мясом на год обеспечу. Мама моя расстроилась, стала его уговаривать: не надо, Паша, нехорошо по живым существам стрелять, жалко же их! Но Павел Алексеевич заупрямился: ты говядину ешь, тебе коров не жалко? Самое смешное, что он никогда прежде не стрелял, а тут пару раз сходил в тир и решил, что стал профессионалом.

Отправились они на охоту с отцом Майки Любимовой и еще двумя с завода, те сразу двух зайцев подстрелили, а Павел Алексеевич мажет, да мажет. И все удивляется: какие-то зайцы чересчур шустрые, в тире мишени поспокойней были. Майка Любимова услышала об этом от своего отца и растрепалась в классе, потом Исаков с Громовым почти год Лешку подначивали. Павлу Алексеевичу-то ничего, он сам над собой подшучивал, а Лешка злился. Со временем, конечно, все позабылось, поэтому я разозлилась, что Исаков опять начинает, и решила, что точно никуда не пойду. Но тут Громов говорит:

– Между прочим, Андрей Николаевич в городе, мы его встретили. Он тоже пойдет.

У меня прямо все внутри оборвалось. Я была уверена, что Андрей сейчас где-то далеко со своей женой, старалась его забыть, не думать о нем, даже в дневнике не писать. Почему он в городе? Пришлось сделать вид, что мне очень смешно:

– Ой, умрешь с вами! Он же математик, что ему делать на охоте?

Они тут же начали петь Андрею дифирамбы:

– Да ты что, Таня!

– Да ты знаешь, как он стреляет! Мы с ним в тир зашли, так он «десятку» с закрытыми глазами выбивает! Пойдешь с нами – сама увидишь!

– Ладно, – говорю, – пойду взгляну.

С трудом потом их выпроводила, сказала, что мне нужно идти к врачу лечить мой солнечный удар. А когда они ушли, я стала думать об Андрее, потом еще кое-что вспомнила и вдруг ясно все поняла: не солнечный удар и не плохая пища, у меня будет ребенок…»

Глава пятнадцатая

Едва гомон птиц за окном возвещал о наступлении нового дня, как полусонный Андрей тянул руку к стоящей у изголовья тумбочке, на которой лежали планшет с бумагой и авторучка. Откинув скомканную простыню, садился на кровати, подтянув к груди коленки, пристраивал на них планшет и начинал писать.

 «Да, доказательство Колмогорова более применимо к задачам функционального анализа, – думал он, – из него уже ясно следует, что можно задать ограниченный линейный функционал на подпространстве нормированного пространства и продолжить на все пространства с сохранением нормы. Таким же образом можно продолжить и линейные операторы. Я буду отталкиваться от этого и от работ Кантора»

Ближе к полудню начинала побаливать спина, просыпалось, чувство голода, и Андрей, размявшись, шел на кухню. В первый день приезда в Энск ему повезло – в продуктовом магазине возле общежития давали мясную тушенку, и симпатичная продавщица, несмотря на грозную надпись на прилавке «в одни руки не больше двух банок», продала ему целых десять штук. Основания для столь невиданной щедрости у нее, конечно, имелись – срок хранения продукта заканчивался через месяц (о чем она честно предупредила), а покупателей было немного, так как шел сезон отпусков.

Все просчитав, Андрей решил, что за месяц с тушенкой разделается, поэтому срок хранения его устроил. Дома, отварив побольше макарон (чтобы хватило на два-три дня), он бросил в кастрюлю содержимое банки, и получилось все очень даже неплохо – быстро и, главное, с мясом. Без мяса голова у него работала плохо, а тут прояснилась, мысли опережали одна другую, рука выводила формулы, зачеркивала их, выводила новые.

Никогда и нигде ему не работалось так хорошо, как в эти дни в пустой квартире, хотя не все всегда шло гладко. Допущенные ошибки выводили из себя:

«Я просто идиот, вообразил себя вторым Галуа! Столько выводил, и все насмарку»

Обрывки разорванных листов усеивали пол. Первый безошибочно полученный результат вызвал у Андрея нечто вроде эйфории. Аккуратно сложив исписанные листы, он отправился в ванную и, увидев в настенном зеркале свое обросшее щетиной бледное лицо с глубоко запавшими глазами, решил, что нужно привести себя в порядок и немного пройтись.

Вахтерша передала ему новую телеграмму от Ольги, в которой она торопила его с приездом. Сказала:

– Уже несколько дней лежит, я думала, тебя дома нет.

Андрей сунул телеграмму в карман и вскоре забыл о ней. Ему не хотелось ни о чем думать – ни об Ольге с сыном, ни о Соне, все это было где-то далеко от того мира, где он жил эти дни.

День клонился к закату, жара спала, людей на улицах стало больше. С Андреем поздоровались два подростка, в которых он даже не сразу узнал своих учеников – Максима Исакова и Сашу Громова.

– Здравствуйте, здравствуйте, ребята, – ответил он, чтобы что-то сказать, – как отдыхается?

– Хорошо, а вы как, Андрей Николаевич? – глядя на него преданным взглядом, спросил Максим. – Никуда не уехали?

– Как видишь.

– Ну и правильно, – круглое лицо Максима расплылось в улыбке, – в Энске тоже неплохо. Лес озера. Как жара спадет, так на охоту с отцом сходим. Не хотите с нами?

Андрей улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Я не охотник, ребята. Но спасибо за приглашение.

– И никогда даже не стреляли?

Снисходительно-покровительственный тон, каким Исаков задал этот вопрос, пробудил у Андрея мальчишеское желание похвастаться.

– Как это не стрелял! Когда был в вашем возрасте, первые места на соревнованиях занимал.

Он сразу пожалел о сказанном, поскольку мальчишки немедленно в него вцепились, как клещи:

– Андрей Николаевич, пойдемте с нами в парк, там тир есть. Андрей Николаевич, пожалуйста, это совсем близко!

Первым выстрелом он выбил девять очков – все-таки, давно не тренировался. Но рука быстро вспомнила забытое, дальше все пули легли в «десятку». Мальчики смотрели на Андрея взглядами, полными искреннего обожания, и почему-то ему это было приятно.

– Андрей Николаевич, – с чувством произнес Исаков, – мы все вас очень просим сходить с нами на охоту. Я попрошу папу, чтобы за вами прислали машину.

Упоминание о папе вызвало у Андрея раздражение.

– Спасибо, предпочитаю ходить пешком, – сухо ответил он.

– Тогда все вместе пойдем, ладно? – Исаков заглянул ему в глаза. – Здесь такие места, воздух, леса! Пожалуйста, Андрей Николаевич! У нас в городе все ходят на охоту.

– Посмотрим.

***

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Я решила, что должна сообщить Андрею. Только не знаю, как его увидеть. Мальчишки сказали, что встретили его на улице возле его общежития, я несколько раз гуляла там, но его не видела. Библиотеку на лето закрыли, в школе ремонт, никого из учителей нет. Не идти же мне к нему домой.

Маме скажу потом. Мама все время такая грустная. Я знаю, что это из-за Павла Алексеевича. Он тоже очень грустный. Сегодня зашел к нам один, без Лешки. Посидел совсем недолго, даже чаю не выпил. Сказал, что поедет за Лешкиной матерью, когда спадет жара, а то в дороге ей будет тяжело. Когда он ушел, мама вдруг предложила мне:

– Сходим в кино, Танечка.

Мне не очень хотелось, но не могла же я ей отказать. Хотя фильм оказался очень хороший, «Тигровая бухта». Когда возвращались домой, увидели на дороге лежащую собаку, ее сбила машина. Наверное, у нее был поврежден позвоночник, как у Лешкиной матери, потому что она пыталась ползти, шевелила передними лапами, а задние не двигались.

Мама расстроилась, мы подошли, она хотела погладить собаку, но стоявший рядом мужчина ее остановил:

– Не трогайте, укусит, она злая.

Я подумала, что он неправ, собака не злая, просто ей очень плохо. Но мы не знали, как ей помочь, другие люди тоже стояли рядом и смотрели. Пришел рабочий с лопатой и прикончил собаку ударом по голове. Потом он вытер лопату о траву, рявкнул на нас:

– Что стоите, не театр! – и сказал неприличные слова…»

***

Проверяя последние выкладки, Андрей чувствовал, как от волнения бешено колотится сердце – неужели опять ошибся? Нет, ошибки не было, все верно!

«Надо ехать в Питер, поговорю с Буслаевым. Может, где-то в мои выкладки все же вкралась ошибка. Но это потом, потом…»

Внезапно навалилась усталость, он вытянулся на кровати, закрыл глаза и уснул. Разбудил его громкий стук во входную дверь.

– Зарубин! – крикнул женский голос. – На вахту, к телефону. Быстрее, из обкома звонят!

Андрей потряс головой, чтобы прийти в себя, сполз с кровати, выйдя в прихожую, открыл дверь и увидел уборщицу, в одной руке державшую метлу, в другой – ведро.

– Что такое? – голос его со сна звучал не очень приветливо.

– Из обкома звонят, – с благоговением глядя на него, повторила она, – мне велено позвать.

Вздохнув, Андрей поплелся вниз на вахту, где его поджидала тетя Маня. Она не сидела, как обычно, а стояла, держа в руках трубку – наготове, чтобы сразу ему вручить. Во взгляде ее светилось то же трепетное чувство, что и у позвавшей его уборщицы.

– Андрей Николаевич? – спросила трубка бархатистым баритоном. – Исаков из обкома вас беспокоит, звоню по просьбе сына, к которой от души присоединяюсь. Мы хотим послезавтра пригласить вас с нами на охоту, не откажите уж нам с Максимом в удовольствии вас видеть. Мы тут все стрелки-любители, а вы, как я понял из слов сына, профессионал.

На секунду Андрей пришел в замешательство, потом припомнил недавнюю встречу со своими учениками и сообразил, что это Исаков-младший уговорил папочку позвонить – побоялся, видно, что его собственное приглашение учитель отвергнет.

– Ну что вы, какой там профессионал, – вежливо возразил он, – увлекался когда-то стрельбой, но охотиться мне не приходилось. Да и охотничьего билета у меня нет.

– Ну, это ерунда, с билетом как-нибудь уладим, – добродушно успокоил голос, – мы вам расскажем об охоте, вы поучите нас профессионально стрелять, а то мы тут все любители. Короче, обменяемся опытом. Так что, давайте, мой водитель за вами с утра заедет и доставит на место.

– Спасибо, мне больше нравится ходить пешком.

Невидимый собеседник тут же с готовностью согласился:

– Полностью поддерживаю, для здоровья ходьба гораздо полезней, мне уж по служебной необходимости приходится кататься. Тогда мы поедем на машине, а вы идите вместе с ребятами, Максим вам заодно наши красоты покажет.

– Не знаю, наверное, я…

 – Вам нужны будут лишь спортивная одежда и удобная обувь, об остальном мы позаботимся. Так послезавтра мы вас ждем, рад был вас услышать, еще более рад буду вас увидеть, всего хорошего.

Пожав плечами, Андрей вернул трубку тете Мане, во время всего разговора стоявшей по стойке «смирно» и взиравшей на него, как на невиданное чудо.

– Сам Исаков? – севшим голосом спросила она. – На охоту пригласил? Видишь, как он тебя уважает, глядишь, и с квартирой вам поможет. Он ведь всей областью заправляет, ему и Голов подчиняется.

– Ну их всех, – с досадой буркнул Андрей и направился было к лестнице, но тетя Маня его окликнула:

– Подожди, а ты что письмо-то не берешь? Я давно положила, от Оли, небось.

 У окна при входе в общежитие стоял шкафчик с тремя полками, разделенными на помеченные буквами ячейки, по которым сменная вахтерша раскладывала доставленную почтальоном корреспонденцию для проживающих в соответствии с первой буквой фамилии адресата. Тетя Маня уже несколько дней, как положила в ячейку «З» письмо для Андрея, но из-за плохого зрения не разобрала, что почтовый штамп на нем был не севастопольский, а московский.

«Приезжай к двадцать третьему, – писала Соня, – мы собираемся с друзьями, хочу тебя познакомить. Соскучилась. Целую, твоя С.»

Сунув письмо в карман, Андрей сам подивился, каким далеким и безразличным казалось ему совсем недавнее прошлое. И квартира на улице Чкалова уже не казалась столь заманчивой – да пусть хоть дворец, мало ли таких.

«Ну ее, эту Соньку! Надо же, как ей невтерпеж меня захомутать. Ладно, посмотрим, а пока мне нужно прийти в себя»

Приняв душ и побрившись, он натянул футболку с джинсами, вышел на улицу, побрел вдоль общежития и, повернув за угол здания, лицом к лицу столкнулся с Таней – она в очередной раз совершала свой променад в надежде увидеть Андрея. На мгновение оба растерялись, Андрей первым пришел в себя и спокойно кивнул:

– Здравствуй, Таня.

– Здравствуй, Андрей, – словно опасаясь, что он сейчас просто пройдет мимо нее дальше, она поспешно сказала: – Мне нужно с тобой поговорить, это очень важно.

Меньше всего ему хотелось разговаривать с ней здесь, на виду у прохожих, среди которых мог оказаться кто угодно из знакомых.

– Сейчас у меня нет времени, извини, я…

– У меня будет ребенок.

Андрей вспомнил женщину-следователя, раскапывающую дело Любы Томилиной, и почувствовал, что бледнеет. Голос его охрип:

– Ты сошла с ума!

– Нет, – очень серьезно и по-взрослому она покачала головой, – уже знаю точно. Я беременна.

– Ты была у врача?

– Я не могу пойти к врачу, у меня еще нет паспорта. Но меня еще в лагере начало тошнить и… ну, и другие признаки, – на губах ее мелькнула печальная улыбка при воспоминании о словах Майки Любимовой в автобусе, – Майка, наверное, догадалась раньше, чем я сама поняла.

Андрей похолодел.

– Ты… ты говорила об этом с Любимовой?

Презрительно хмыкнув, Таня дернула плечом.

– Я что, полная дура – говорить с Любимовой? Я ни с кем не говорила. Даже мама не знает. Пока не знает.

Мысли Андрея лихорадочно метались, в голове вертелось:

«Совращение малолетней, ей только пятнадцать. Тюрьма, конец всему. Соня, вот, кто поможет, сегодня же позвоню ей – у нее родители медики, она сможет договориться»

– Так, – проглотив вставший в горле ком, сказал он, – никому ничего не говори, маме тоже. Поедешь в Москву. Я договорюсь, и там тебе все сделают, никто ничего не узнает. Даже мама.

Она не сразу поняла, потом глаза ее расширились.

– Аборт? Нет! Я не стану делать аборт, я хочу родить ребенка. Не волнуйся, от тебя я ничего не потребую и семью твою разрушать не собираюсь.

«Идиотка, она в куклы решила поиграть! И я тоже хорош, связался с девчонкой»

Внезапно у него перехватило дыхание и все внутри сжалось при воспоминании об их близости, о ее неумелых, но сладких поцелуях, о пушистых волосах, в которых зарывалось его лицо. Усилием воли он сумел прогнать нахлынувшее столь некстати наваждение.

– Выслушай меня внимательно, девочка и подумай о последствиях. Ты не сможешь окончить школу. Ты не сможешь поступить в университет, как ты мечтаешь. Твои товарищи, которые тебя сейчас уважают, будут смотреть на тебя с насмешкой и жалостью, та же Любимова. Ты этого хочешь? Не говоря уже об огорчении, которое ты доставишь своей маме.

Губы Тани тронула слабая улыбка, она спокойно кивнула.

– Я все обдумала. Перейду в вечернюю школу, там учатся взрослые. Что обо мне будут думать, мне плевать, а мама всегда говорит, что во всем меня поддержит. Я объясню ей, что люблю тебя и никого в жизни больше не полюблю, поэтому хочу оставить твоего ребенка. Она меня поймет.

Звучавшая в ее голосе наивная вера ребенка в любовь матери вывела Андрея из себя. Ему хотелось схватить глупую девчонку за плечи и трясти, трясти изо всех сил – до тех пор, пока до нее не дойдет, в какое положение она ставит и себя, и его. Но пришлось сдержаться – прохожим их разговор должен был казаться беседой двух случайно встретившихся знакомых, например, учителя с ученицей. Поэтому он лишь скрипнул зубами и понизил голос:

– Говоришь, что любишь меня? И при этом хочешь отправить в тюрьму?

– В тюрьму? – в глазах ее мелькнул испуг. – Почему?

– То, что было между нами, запрещено законом. Ты малолетняя, к тому же, я твой учитель.

Побледнев, Таня стиснула руки.

– Я никому не говорила про тебя и не скажу, лучше умру! Будем знать только ты, я и мой дневник.

– Ты… ведешь дневник? – леденящий ужас сжал сердце Андрея. – Ты писала в нем о том, что… что было?

Она гордо вскинула голову.

– Ну и что? Даже мама никогда не читает мой дневник, она уважает мои секреты. Никто не узнает, что там написано.

– Нет. Если ты действительно меня любишь, как говоришь, то никогда ни в каких записках не станешь упоминать моего имени. А свой дневник принесешь и отдашь мне.

С минуту Таня смотрела на него, потом печально улыбнулась и кивнула.

– Завтра я отдам тебе свой дневник. В это же время на этом месте.

Повернувшись, она торопливо пошла прочь.

Из дневника Тани Игнатьевой

«…Сегодня пишу в последний раз, мой дорогой дневник, завтра отдам тебя Андрею. Что он сделает с тобой? Разорвет, сожжет, уничтожит? Опишу подробно сегодняшний день, потому что завтра для тебя уже не будет.

Когда я пришла, мама уже была дома, у нас сидели Павел Алексеевич с Лешкой. Павел Алексеевич сегодня ночью уезжает в Гомель за Лешкиной матерью, и зашел попрощаться. У него было очень грустное лицо, и мама тоже выглядела расстроенной.

Потом Павел Алексеевич пошел собираться, а меня Лешка позвал пройтись. Когда мы вышли, он объяснил, почему не едет с отцом:

– Нам через два дня специальную кровать для мамы должны привезти, папе по специальному заказу сделали. Мне нужно к тому времени в комнате, где мама будет лежать, все вымыть и вычистить.

Больше мы ни о чем поговорить не успели, потому что к нам подошли Исаков с Громовым. Исаков сказал:

– Ты, Татьяна, не забыла про свое обещание пойти с нами на охоту? Послезавтра в пять утра собираемся у рынка, оттуда топ-топ на озера, надевай прочные кроссовки.

Я посмотрела на Лешку – он аж позеленел от злости. Говорю Исакову:

– А ты, Максим, кажется, забыл про свое обещание позвать Лешу.

Он тут же изобразил раскаяние, повернулся к Лешке, чуть ли не расшаркался перед ним:

– Прости ради всего святого, Воронцов, так забегался, что совсем из головы вылетело! Поскольку таково желание Тани, то торжественно и при всех приглашаю тебя принять участие в коллективном мероприятии. Обещаю предоставить тебе возможность поразить из духового ружья неподвижную мишень.

Если честно, я думала, что Лешка пошлет его подальше за такое кривлянье, тогда и я смогу со спокойной совестью отказаться от этой дурацкой охоты. После разговора с Андреем у меня отпало всякое желание туда идти. Но Лешка просто не способен столь примитивным образом закончить словесную дуэль, он тоже изобразил поклон и церемонно ответил:

– Благодарю за приглашение, Исаков, обязательно им воспользуюсь, поскольку считаю своим долгом сопровождать Таню. Что касается духового ружья, то можешь засунуть себе его в одно место, у меня есть настоящее.

Исаков засмеялся.

– Знаю, знаю, приноси свое настоящее. Итак, в пять утра у рынка, не забудьте.

Они помахали нам ручками и ушли, а я спросила у Лешки:

– Ты что, спятил? Откуда у тебя настоящее ружье? И зачем ты согласился иди, когда у тебя дома дел по горло?

Он ответил так грубо, как никогда со мной не разговаривал:

– Мои дела тебя не касаются, а ты зачем согласилась с ним идти? Да еще ничего мне не сказала? Хотела все за моей спиной проделать? Предательница и врунья.

Я возмутилась, говорю:

– Раз я предательница и врунья, то и нечего со мной дело иметь, до свидания.

Повернулась и ушла домой.

На этом все. Прощай, мой дневник, завтра отдам тебя Андрею и больше никогда ничего не буду записывать»

***

Андрею надеялся при встрече с Таней сделать еще одну попытку ее убедить, но она, молча сунув ему дневник, ушла и даже не оглянулась.

Принеся домой тетрадь в красной клеенчатой обложке – толстую, большого формата, – Андрей стал думать, как от нее избавиться. На плите такую не сожжешь – пожар можно устроить, – а чтобы изодрать все листы на мелкие кусочки придется потратить полжизни. Выбрасывать целиком тем более нельзя – мало ли кто любопытный подберет и прочтет. Придется спрятать в ожидании, что представится удобный случай.

 Он сунул дневник Тани на дно ящика со своим бельем, предварительно вложив листы с недавно полученными результатами вычислений между обложкой и первой страницей – на случай, если кто-то наткнется на тетрадь и ее откроет. Формулы нематематикам неинтересны, скорей всего, любопытный, как откроет, так сразу и закроет.  Но вряд ли такое случится – Ольга в отъезде, соседей у него сейчас нет, кому придет в голову забраться в комнату и что-то искать в ящике с трусами и футболками? Решив, что на первое время опасность миновала, Андрей начал рыться в шкафу в поисках одежды для завтрашней охоты.

Он изменил свое первоначальное намерение отказаться от похода, когда Максим Исаков, заходивший уточнить место и время их завтрашней встречи, упомянул, что Таня тоже идет. Возможно, удастся поговорить с ней наедине на лоне природы. Она должна внять доводам разума, пока еще есть время. А времени этого оставалось не так уж много – Андрей прекрасно помнил даты их близости. 

Глава шестнадцатая

Выйдя из дому, Таня увидела топтавшегося у подъезда Лешу в отцовской штормовке с двустволкой за плечами.

– Идем, что ли? – хмуро буркнул он. – А то твой ненаглядный Исаков заждался.

– Опять за свое? – направившись в сторону рынка, она бросила через плечо двинувшемуся за ней Леше: – Обойдусь без твоего сопровождения.

– Куда хочу, туда и иду, – в тон ей ответил он, – тебя еще не спросил.

– Да? А отцовское ружье тебе кто позволил брать?

– Твое какое дело? Захотел и взял.

На месте встречи уже ждал Громов, одновременно с Таней и Лешей подошли Романов и Тихомиров. Ружье Леши произвело на ребят впечатление.

– Ого, «Севедж»! А патроны к нему есть? – Романов осторожно дотронулся до двустволки. 

– А то! – Леша продемонстрировал коробку с патронами и сунул ее обратно в карман.

– Стрельнуть дашь?

– Запросто.

– Лешка, ты совсем, сдурел? – с досадой спросила Таня. – Отнеси ружье домой, или я никуда не пойду. Максим, – крикнула она спешившему к ним Исакову, я с этим ружьем никуда не иду, – и осеклась, увидев шагавшего к ним издали Андрея.

Подошедший Исаков, которому не очень понравилось всеобщее почтительное внимание к Лешкиному ружью, поддержал Таню:

– Точно, Воронцов, это опасная штука, унеси-ка ты ее отсюда подальше.

Ребята запротестовали:

– Ну тебя, Максим, пусть идет, это тебе что, автомат Калашникова?

– Ружье не заряжено.

– Мы же не идиоты, знаем, как обращаться с огнестрельным.

– Не хочешь, иди сам, а мы пойдем с Воронцовым. Хоть по-настоящему постреляем, а не по чучелам.

Допустить подобный раскол в своей компании Исаков никак не мог, поэтому смирился с ситуацией и сказал подошедшему Андрею:

– Все в сборе, идем, Андрей Николаевич.

Обогнув стоявшую на краю города церковь, их маленький отряд по протоптанной через поле широкой тропе направился к темнеющему вдали лесу. Андрей старался не смотреть на Таню, она шла молча и тоже, казалось, его не замечала.

– Андрей Николаевич, – стараясь идти с ним в ногу, спросил Саша Громов, – что в стрельбе по движущейся мишени самое главное?

– Зоркий глаз и верная рука, – пошутил Андрей и уже серьезно пояснил: – Это сложно координированный вид спорта. Нужно уметь держать равновесие и одновременно координировать свои движения. Такое от природы не всем дано, поэтому в секцию по стрельбе ребят тщательным образом отбирают. Не можешь удержать равновесие с закрытыми глазами – все, снайпером уж не станешь.

– Это точно, Андрей Николаевич, – с ухмылкой согласился Исаков, бросив взгляд в сторону Леши Воронцова, с сумрачным видом шагавшего за Таней, – некоторые по неподвижным целям натренируются, а на охоту поедут и полный ноль.  Равновесия нет.

Об охотничьей эпопее Воронцова-старшего Андрей не знал, но желание уязвить по тону Максима почувствовал, поэтому примиряюще возразил:

– Ну, не только в равновесии дело. Если стрелок начинающий, он просто может не проверить, пристреляно ли ружье. Перед соревнованиями обязательно пристреливают винтовку на специальном станке.

– Воронцов, у тебя ружье пристреляно, не знаешь? – обернувшись к Леше, заботливо поинтересовался Исаков.

– Не знаю, – отвернувшись, буркнул тот.

– Слушай, Леха, правда ведь, пусть Андрей Николаевич проверит, – забеспокоился Громов.

– Пусть, мне-то что.

В лесу, наметив в качестве мишени нависшую над землей ветку, Андрей велел ребятам отойти назад.

– Патронов у тебя много, Алеша? Лучше сделать два-три выстрела, чтобы ствол разогрелся. Видите сломанную ветку?

Проверяя, все ли стоят за его спиной, Андрей случайно взглянул на Таню, и сердце его на миг замерло – так хороша она была в облегающих старых джинсах и поношенном свитере, с закрученной толстым узлом на затылке белокурой косой.

Когда четыре отстрелянных от ветки отростка упали на землю, у ребят вырвался вопль восторга.

«Как я люблю его, – думала Таня, – какое счастье, что от нашей любви у меня останется ребенок»

– А можно мне тоже стрельнуть, Андрей Николаевич? – попросил Саша Громов.

– Ружье не мое, – Андрей вернул ружье Леше, – пристреляно хорошо, но палить из него без дела не стоит. И не носи его заряженным.

– Леха, дай пальнуть, а? – взмолился Саша, но тут вмешался недовольный Исаков:

– Мы пойдем или стрельбище будем устраивать?

Нарочито проигнорировав его слова, Леша зарядил ружье и протянул Громову, но тут вмешался Андрей:

– Максим прав, здесь мы стрелять не будем, – строго сказал он, – для стрельбы в лесу нужно иметь разрешение, а вам вообще не положено с огнестрельным баловаться, не знаю, почему Алеше отец разрешил взять с собой ружье.

– Да Воронцов, небось, спер без разрешения, – съехидничал обрадованный поддержкой Исаков, – пошли, нам до Верхнего еще два часа добираться.

– Почему до Верхнего? – удивился Громов, неохотно вернув Леше ружье. – В прошлом году на Нижнем охотились.

Остальные ребята тоже начали возмущаться.

– Действительно, сказал бы сразу, что до Верхнего собрался.

– Туда не два, все три часа идти, а вечером потом обратно топать, это мы когда вернемся? Тебя оттуда твой пахан, небось, на машине домой повезет, а нам пешком топать.

– Я на Верхнее не пойду, – сказал Тихомиров, невысокий застенчивый мальчик, – предков не предупредил, они мне голову оторвут, если затемно вернусь.

– Я тоже боюсь, что мама будет волноваться, – поддержала его впервые за все время заговорившая Таня.

Леша ничего не сказал, но взглянул на нее с таким видом, что сразу всем стало ясно: если не пойдет она, то и он тоже. Романов, не желавший портить отношения с Исаковым, миролюбиво предложил:

– Пусть кто хочет, идет на Верхнее, кто хочет – останется с Воронцовым и стреляет на Нижнем.

Исаков, чувствуя, что его влияние пошатнулось, заволновался:

– Да на Нижнем сейчас охоты нет, завод в Чернушку без фильтров слил. Танюша, ты-то что беспокоишься? Никто тебя идти пешком не заставит, довезем до самых дверей дома. Андрей Николаевич, а вы что думаете?

Андрей пожал плечами. Если честно, эта компания перепирающихся подростков начинала ему надоедать, а поговорить с Таней наедине все никак не удавалось.

– Могу сказать лишь, что одно: устраивать стрельбище самостоятельно даже и не думайте, – сухо ответил он, – в остальном я вам не советчик, поскольку человек здесь чужой. Что такое Чернушка, не знаю, термины Нижнее и Верхнее мне тоже незнакомы.

Приняв его слова, как шутку, ребята заулыбались, атмосфера слегка разрядилась, Исаков охотно пояснил:

– Чернушка – это речка, она в Нижнее озеро впадает. В прошлом году завод через фильтры отходы сбрасывал, там нормально было, а сейчас фильтры испортились, вообще вся живность ушла. Думаете, я вру? Так после сожженного дуба специально сходим посмотреть, сами увидите, Андрей Николаевич.  Поэтому отец на Верхнее озеро и подался, оно всегда чистое.

– Понятно, – кивнул Андрей и посмотрел на Лешу, – Алексей, разряди ружье. Или отдай его мне на всякий случай.

Взглянув на него исподлобья, Леша отступил назад.

– Мое ружье, что хочу, то и делаю.

Все немного опешили от подобной дерзости.

– Ты дурак или что, Воронцов? – прикрикнул на него Исаков. – Тебе Андрей Николаевич что сказал сделать?

– Да пошли вы все! Идите, куда хотите, ездите на своих машинах, стреляйте, танцуйте, пойте, а я иду домой, – резко повернувшись, Леша зашагал прочь.

– Будем надеяться, он никого по дороге не застрелит, – глядя ему вслед, заметил Андрей.

– Да ну его, идиот! Пошли, – Исаков взглянул на Таню и удостоверился, что она, вопреки обыкновению, вступаться за Лешу не собирается, – Танюша, если устанешь, сразу скажи, сделаем привал. И не волнуйся, до дома тебя обратно с ветерком домчат, твоя мама даже соскучиться не успеет.

– Сам не устань, – с досадой огрызнулась она.

До поляны с сожженным дубом идти было еще минут двадцать, ближе к ней тропинка сужалась. Мальчишки вновь заспорили о преимуществах охоты на Нижнем и Верхнем, Андрей пропустил их вперед и оказался рядом с Таней. Сказал очень тихо, чтобы не привлечь внимания занятых разговорами ребят:

– Таня, ну что, ты подумала? Потом ведь поздно будет.

Она даже не повернула головы.

– Я тебе уже все сказала.

Андрей вскипел, но вынужден был сдержаться и даже послал улыбку взглянувшему в это время в его сторону Тихомирову.

– А обо мне ты хотя бы подумала? Чего ты от меня хочешь?

Губы ее дрогнули, она дернула плечом.

– Ничего не хочу, я же тебе сказала. Не волнуйся, никто ничего не узнает. Отойди от меня. Все.

– Посмотрим, – сквозь зубы процедил он, но отстал и вовремя, потому что шедший впереди Исаков обернулся и крикнул ему:

– Андрей Николаевич, вот сожженный дуб. К Нижнему отсюда налево по тропе, его даже видно. А к Верхнему нужно направо сворачивать.

Черный дуб стоял посреди широкой поляны и казался мрачным великаном среди светлеющих вокруг берез. Какие-то непутевые туристы развели костер у самых его корней и не только выжгли огромное дупло, но и убили в дереве жизнь – на мертвых ветвях не было ни единого зеленого листочка.

– В пятом классе мы сюда на экскурсию ходили, – дотронувшись до торчащего сучка, грустно заметил Тихомиров, – он тогда еще зеленый был.

Нижнее озеро, как и говорил Максим Исаков, можно было увидеть с поляны – оно просвечивало сквозь ветви деревьев.

– Пошли, сами увидите, что там делается, – позвал Исаков, – а то опять начнете возникать. Танюша, а ты что уселась?

Устроившись на нижней ветке дуба, Таня опустила ноги в выжженное дупло и, прикрыв глаза, подставила лицо лучам поднявшегося над кронами деревьев солнцу.

– Я подожду здесь, – отказалась она, – все равно, отсюда к Верхнему пойдем.

Исаков не возражал.

– Ладно, отдохни. Мы здесь рядом, если что, то зови. Идемте, Андрей Николаевич, посмотрите наше Нижнее.

Глядя на безмятежно болтавшую ногами Таню, Андрей чувствовал, что внутри у него все кипит. Он не сразу понял, что его зовут, и, вздрогнув, постарался выдавить из себя улыбку.

– А, да, пойдем, конечно.

Нижнее озеро было странно тихим. Странно, потому что настоящей тишины в таких местах быть не может – воздух всегда полон пением цикад, кваканьем лягушек, плеском ныряющей в воду прибрежной живности. Тысячью звуков, которые ухо не выделяет, но без которых не чувствуешь себя частью живого.

– Я же говорил, что здесь нечего делать, – Исаков с насмешливым видом повел вокруг себя рукой, – если увидите хоть одну утку, можете меня вместо нее зажарить и съесть.

***

Услышав шаги, Таня вздрогнула и открыла глаза.

– Ты? – удивилась она, увидев стоявшего рядом с ней Лешу. – А я-то думала, ты уже достиг родного дома и занят уборкой комнаты для твоей мамы.

– Чтобы ты разгуливала с Исаковым и каталась на машине его папочки? Не дождешься, – грубо ответил он.

– Твое-то какое дело, с кем я буду разгуливать и кататься? Я к тебе не привязана.

– Таня, – тон его неожиданно стал бесконечно нежен, – прости меня, если я виноват, не сердись. Когда ты сердишься, мне очень плохо.

– Раз плохо, значит, надо кусаться? – со злой насмешкой спросила она, почему-то вспомнив собаку с перебитой спиной. – Другим, может, тоже плохо.

– Ты мне снишься каждую ночь, и сегодня…

Внезапно в памяти Леши встал забывшийся было с утра страшный сон – выстрел, схватившись за грудь, Таня падает на землю, белокурая коса скользит по черному стволу мертвого дерева.

– Что сегодня? Опять снилась Таяна?

Не обратив внимания на звучавшую в ее голосе насмешку, Леша огляделся и помрачнел.

– Пожалуйста, уйдем отсюда, Таня, мне не нравится это место.

– Иди, я тебя не держу. А мне здесь очень даже хорошо.

– Ты не понимаешь… не хочешь понять…

Голос его задрожал, и Таня немного смягчилась – все-таки Леша всегда был ее другом.

– Что я должна понимать, Леша? Скажи, и я пойму.

– Понять, что я тебя люблю. Что ты – самое дорогое в моей жизни.

Таня улыбнулась грустной и немного снисходительной улыбкой.

– Ты еще такой ребенок, Лешка! Ну о какой любви ты можешь говорить?

Не обидевшись, он тоже улыбнулся.

– Не буду спорить, пусть я ребенок, но дети растут. И моя любовь будет расти вместе со мной. Ты, кстати, тоже еще ребенок, если не ошибаюсь, на три месяца меня моложе.

– А вот и нет, я уже взрослая женщина и знаю, что такое настоящая любовь. Я люблю другого человека, не тебя. И у меня будет от него ребенок.

Побледнев, Леша отшатнулся, как от удара.

– Врешь!

Поначалу Таня испугалась вырвавшегося у нее признания, потом махнула рукой – все равно все скоро будут знать.

– Нет, Лешка, не вру. Зачем мне тебе врать?

– Это Исаков? – вне себя закричал он. – Я убью и тебя и его, слышишь?!

– Дурак! – рассердилась она, возмутившись от одной только мысли, что ее могли заподозрить в связи с Исаковым. – Идиот, болтун, трус несчастный! Кого ты можешь убить?

– Ах, я трус и болтун! – отскочив от нее, Леша зажмурился и, вскинув ружье, выстрелил.

Перед глазами его опять встал сон – Таня, прижав руку к груди, падает на землю, белокурая коса скользит по стволу. Повернувшись, он выронил ружье и с воплем кинулся в сторону Нижнего озера. Таня с досадой посмотрела ему вслед и пожала плечами.

– Дурак, несчастный!

Солнце поднималось все выше, ей стало жарко. Вытащив шпильки из волос, собранных узлом на затылке, она потрясла головой, позволив косе свободно упасть на спину.

«Какое же мучение эти волосы! Уже все ходят с короткими, одна я, как дура! Все из-за мамы – упрашивает не резать. Вот заведутся у меня вши, будет знать!»

При мысли о вшах ей стало смешно.

***

С отчаянным криком Леша несся навстречу поднимавшимся от Нижнего озера ребятам. Увидев их, он упал на колени и стал биться головой о землю. Они оторопели, Андрей, опомнившись первым, схватил его за плечи и встряхнул.

– Что случилось, кто стрелял? Говори!

Придя в себя, ребята помогли ему удержать Лешку.

– Я! Это я! Я убил Таню! Я сейчас убил Таню!

– Так, – лицо Андрея стало суровым, он велел перепуганным мальчишкам: – Все остаются здесь и не с места, я пойду туда. Держите его крепче, чтобы еще чего-нибудь не натворил.

Поспешно шагая по тропинке в сторону поляны с сожженным дубом, он слышал за спиной отчаянные вопли. У самой поляны нога Андрея зацепилась за валявшееся на земле ружье, выругавшись, он поднял его и почти в тот же миг увидел Таню. Живая и невредимая, она сидела на ветке все в той же позе и, услышав звук шагов подходившего Андрея, повернулась в его сторону.

…Из всех двенадцати ребят, занимавшихся в его кружке, инвалид дядя Вася для соревнований отдельно готовил троих, включая Андрея.

«Те просто так ходят, чтоб без дела не хулиганили, – с пренебрежением говорил он об остальных, – а вам быть снайперами, будете Родину защищать, как я защищал. Настоящий снайпер все о враге знать должен, особо, где глаз, где сердце. Чтобы любым калибром его достать, потому как мелкий калибр может череп и не пробить, черепушка вражья крепкая бывает»

Однажды он, подвыпив, притащил откуда-то плакат с изображением человеческого силуэта в полный рост, отметил, где сердце, где глаза, и они несколько дней упражнялись. Однажды Андрей случайно рассказал об этом бабушке, и та, накинув на голову платок, немедленно отправилась к дяде Васе. Вернулась она не скоро, заплаканная, но после этого дядя Вася приносить «человека» перестал. Однако с тех пор Андрей хорошо запомнил, где находится сердце…

Подняв ружье, он выстрелил, почти не целясь. Мгновение превратилось в вечность, держась за сердце, Таня падала на землю, белокурая коса змеей скользила по темному стволу. Когда взгляд ее застыл, устремившись ввысь, Андрей судорожно вздохнул и повернувшись, пошел обратно – туда, откуда неслись крики.

– Этот сумасшедший ее действительно застрелил, – не своим голосом сказал он ребятам, – надо сообщить в милицию. Скорее.

Глава семнадцатая

Следствие по делу об убийстве Игнатьевой Т.В. поручено было майору Михаилу Михайловичу Кречетову. Спустя три дня после начала расследования его вызвал к себе непосредственный начальник полковник Васильев.

– Садись, садись, Михалыч. Ну, расскажи, какая у тебя складывается общая картина.

– А картина у меня складывается такая, товарищ полковник, – майор говорил не спеша, долгая работа в следственном отделе приучила его четко излагать факты, – группа подростков из шести человек отправилась на прогулку, пригласили с собой учителя. Учитель молодой, в городе работает недавно, хотели показать ему местные красоты.

– И куда они шли?

– На Верхнее озеро.

– Понятно.

Полковнику Васильеву еще почти ничего не было понятно. Кроме того, что накануне вечером ему домой звонил прокурор области Угаров. Он спросил, как идет расследование убийства девочки, а потом, словно в шутку, объяснил причину своего интереса – в день трагедии они с первым секретарем обкома партии Исаковым охотились на Верхнем озере. Будут ли фамилии охотившихся упомянуты в следственных документах?

Полковник тогда не совсем понял – с какой стати? Отшутился – в том смысле, что от места убийства до Верхнего дальше, чем до города, значит, тогда уж и фамилии всех горожан Энска придется перечислять. Однако теперь, узнав, что ребята шли на Верхнее озеро, он насторожился. Словно отвечая на его невысказанный вопрос, Кречетов сообщил:

– Среди ребят был и сын Исакова. Для него и его приятелей Исаков во время охоты иногда устраивает развлечение – пока взрослые охотятся, мальчишки стреляют по мишеням из духовых ружей, огнестрельных им, разумеется, не дают.

Причина звонка прокурора полковнику стала понятна – первому секретарю обкома нежелательно упоминание его фамилии в связи с делом об убийстве. Что ж, можно этого избежать, Кречетов, кажется, и сам все понимает, он сделает. И полковник Васильев задал следующий вопрос:

– Где Воронцов достал ружье?

– Взломал отцовский шкаф, там же взял и патроны. Учитель хотел отобрать у него ружье, но он не отдал и убежал. Думали, пошёл домой, но, оказалось, крался следом за группой и подстерег Игнатьеву, когда она осталась одна на поляне.

– Стало быть, заранее обдуманное?

– Скорей всего. Как показали мною опрошенные, за внимание Игнатьевой между Воронцовым и еще одним подростком из этой группы давно шло соперничество. По словам свидетелей, во время прогулки Воронцов с Игнатьевой друг с другом не разговаривали, хотя прежде были очень дружны. По моей версии, Воронцов ревновал, это побудило его взять с собой на прогулку ружье, а потом пустить его в ход.

– Заранее обдуманное намерение, – задумчиво протянул полковник, постукивая пальцами по столу, – на почве ревности. Что ж, версия вполне допустимая.

– Сам Воронцов на вопросы отвечает путано, рыдает. Свою вину полностью признает, говорит, что предвидел убийство, твердит о каких-то снах. Сейчас жду заключения психиатрической экспертизы.

– Ну, рыдать они все потом рыдают.

– Сегодня утром получил результаты судмедэкспертизы, – будничным голосом продолжал майор, – Игнатьева была беременна. Десять-одиннадцать недель. Воронцов интимную связь с убитой отрицает.

– Интересно, – оживился полковник, – это еще раз подтверждает версию ревности. А что говорит его соперник?

Взгляды Кречетова и его начальника встретились.

– Поговорить мне с ним пока не удалось, товарищ полковник, врачи не разрешают. Есть справка – сильное нервное потрясение. Соперник – сын Исакова. Придется ждать, пока он придет в себя

Вот теперь полковнику стало понятно все.

– Вряд стоит отвлекаться на подобные детали и упоминать о них в материалах следствия, – медленно проговорил он, – ведь Исаков-младший не имеет отношения к убийству. У нас имеется признание подозреваемого, и лучше будет побыстрей закрыть дело.

Неожиданно улыбнувшись, майор Кречетов покачал головой.

– Понимаю, товарищ полковник, но никак не могу не учитывать детали. Мальчишка производит странное впечатление. Вероятность ничтожная, но вдруг имеет место случай самооговора? Психиатры еще не дали заключения, по оружию результат экспертизы тоже неизвестен.

– Любишь ты осложнять себе и другим жизнь, Михалыч, – вздохнул полковник, – жена не ругает, что много работаешь?

– Еще как ругает, товарищ полковник, – улыбка Кречетова стала еще шире, – и врачи ругают, пугают инфарктом.

– Не хочешь отдохнуть? Съездил бы в Кисловодск, сейчас от министерства как раз путевка есть с пятнадцатого. Санаторий отличный – процедуры всякие, нарзанные ванны. Врачи там очень внимательные, все у тебя проверят, все измерят. Да еще август, летний сезон! И ведь на все управление только одну путевку дают и то раз в два-три года.

Это-то Кречетов знал прекрасно. И по ноткам грусти, звучавшим в голосе начальника, понимал, что тот буквально с кровью отрывает эту путевку от самого себя. Тем не менее, бурной радости он не выразил, наоборот, лицо его стало озабоченным:

– Но как же, товарищ, полковник, ведь придется кому-то передать дело.

Полковник отмахнулся:

– Здоровье важней. А кому передать, сам решай.

Подумав, Кречетов решил:

– Передам Иванову, он справится. Молодой, но опыт есть, за год закрыл два дела, все оформил четко и аккуратно. Да вы сами его хвалили, товарищ полковник, вспомните – попытка ограбления и угон

Полковник вспомнил – в декабре местный алкоголик совершил попытку ограбления винного магазина с причинением значительного материального ущерба, а перед майскими праздниками пятнадцатилетний подросток угнал мотоцикл. Найти преступников в обоих случаях труда не составило – забравшийся в винный магазин злоумышленник напился, перебил бутылок со спиртными напитками на восемьсот рублей и проспал среди осколков до прихода продавцов, а малолетнего угонщика опознали сидевшие на лавочке старушки-соседки, отпираться мальчишка не стал.

Обоими делами занимался молодой специалист Сергей Александрович Иванов, оформивший всю документацию столь аккуратно и юридически грамотно, что на одном из собраний полковник даже привел его работу в пример. Поэтому решение Кречетова передать Иванову дело об убийстве Игнатьевой он оценил вполне.

– Иванов, так Иванов. Да тут ему, собственно, и справляться не с чем – признание есть, оформить и передать дело в суд. Возникнут трудности – пусть обращается ко мне.

Однако спустя несколько дней, когда майор Кречетов в далеком Кисловодске уже нежился в теплой нарзанной ванне, молодой следователь неприятно удивил полковника.

– Взгляните, товарищ полковник, – горячась, говорил он, размахивая только что пришедшим заключением судебно-баллистической экспертизы, – что же получается? Сначала, по заключению эксперта, был сделан выстрел из верхнего нарезного ствола пулей под двадцать второй калибр, а Игнатьева убита пулей двадцатого калибра, выпущенной из нижнего гладкого ствола. То есть следующим выстрелом! Но ведь из показаний учителя Зарубина следует, что второй выстрел произошел случайно, когда он споткнулся о брошенное Воронцовым ружье. Противоречие получается, товарищ полковник. Придется еще раз опросить всех свидетелей, чтобы уточнить детали.

«Черт бы тебя побрал, – мысленно обругал полковник молодого следователя за чрезмерное рвение, – еще один Шерлок Холмс выискался»

– Дай-ка мне взглянуть на акт экспертизы, – он полез в карман за очками, – ружье-то какое, напомни?

– Зарубежное, «Севедж». Весом два и шесть десятых килограмма, стволы вертикально спаренные, отделка простая, металлические детали с матовым покрытием…

– Ладно, ладно, – прервал его полковник, – я смотрю, тебе экспертизу Ревкевич делал, понаписал такого, что голову сломаешь и за всю жизнь не разберешься. На, возьми свой акт. Что у тебя еще?

– Возможно, выяснив, кто отец ребенка Игнатьевой, опросив ее друзей и знакомых, мы каким-то образом…

Иванову вновь не удалось договорить.

– Ты вот что, – недовольно проговорил его начальник, – мелочами не занимайся, неясности всегда бывают. Заканчивай побыстрей с этим делом. А беременна, так нынешние все такие.

– Но ведь экспертиза…

Полковник поморщился.

– Что экспертиза? Ревкевич еще и не то напишет, на то он и Ревкевич. Признание у тебя есть? Есть. Знаешь ведь, как мы всегда говорим: признание – царица доказательств. Заканчивай, чтобы в четвертом квартале дело на нас не висело. Все понял?

– Все, товарищ полковник.

Сергей, разочарованный тем, что начальник не оценил его рвения, вышел из кабинета полковника Васильева, постоял немного, подумал и махнул рукой – черт с ним совсем, и правда ведь: ни к чему лишние заморочки.

***

Извлечение из дела Воронцова А.П.

«Следствием установлено, что 10 августа 1975 года Воронцов А.П. с группой подростков, среди которых была Игнатьева Т.В., и учителем математики Зарубиным А.Н. отправился на прогулку, взяв с собой ружье системы «Севедж», принадлежащее его отцу Воронцову П.А.

Согласно показаниям подростков Громова, Романова и Тихомирова, учитель Зарубин попытался отобрать у Воронцова ружье, но Воронцов ружья не отдал и ушел, как думали, домой. В действительности он следовал за группой, а потом улучил момент, когда все спустились к озеру, и Игнатьева осталась одна на поляне. Он подошел к ней, и после происшедшего между ними разговора выстрелил ей в грудь.

После этого Воронцов испугался, бросил ружье, побежал к остальным, сообщил, что убил Игнатьеву, и попытался разбить себе голову о камень. Учитель Зарубин, велев остальным подросткам держать Воронцова, пошел на поляну. По дороге он наступил на брошенное Воронцовым ружье, которое выстрелило. Этот выстрел был услышан остававшимися с Воронцовым подростками.

Увидев лежащую на поляне Игнатьеву, Зарубин вернулся к подросткам и велел Громову А. бежать в город за милицией.

Как показала экспертиза, смерть Игнатьевой наступила мгновенно от проникающего ранения в область сердца. По данным экспертиза Игнатьева была беременна, срок около десяти-одиннадцати недель.

Обвиняемый Воронцов показал, что близок с Игнатьевой никогда не был, а подстерег ее потому, что хотел поговорить с ней наедине. О чем они говорили, он сообщить отказался. Однако показал, что предвидел совершенное им убийство, из чего напрашивается вывод, что он взял с собой ружье с заранее обдуманным намерением совершить убийство.

Свидетель Зарубин, являющийся классным руководителем Игнатьевой и Воронцова, показал, что прежде они дружили, и Воронцов испытывал к Игнатьевой чувство юношеской влюбленности. Это подтверждают их одноклассники и другие учителя.

 После освидетельствования психиатрами Воронцов А.П. признан вменяемым и способным осознавать последствия своих поступков…»

***

С тех пор, как Андрей выстрелом из ружья убил Таню, мозг его мыслил предельно ясно и расчётливо:

«Второй выстрел? Наступил на ружье. Отпечатки пальцев? Пристреливал ружье, полно свидетелей. Определят из какого ствола совершено убийство? Могут, там разные калибры. Ну и что с того? С какой стати подозревать и искать кого-то еще, если есть признание этого дурачка Воронцова?»

Следователю Иванову нравился этот молодой учитель, почти его ровесник. Скромный, застенчивый, преподает в школе, в таком возрасте уже женат, и ребенок есть. Видно, что случившееся совершенно выбило его из колеи.

– Знаете, наверное, это я виноват в случившемся, – с сокрушенным видом сказал ему Андрей, – я должен был отобрать у Воронцова ружье сразу, как увидел, что он его зарядил.

Учитель выглядел таким расстроенным, что Иванову захотелось его утешить.

– Вы все сделали правильно, Андрей Николаевич, попытайся вы отобрать ружье силой, он мог бы начать стрелять, убил бы кого-нибудь еще. В убийстве виноват тот, кто убил. Часть вины, конечно, лежит и на отце Воронцова – нужно было найти для хранения оружия более надежное место.

 Сергей Александрович произнес это очень жестким тоном, и Андрей со вздохом опустил голову.

– Наверное, вы правы, товарищ следователь, но это все равно тяжело. Скажите, мне разрешено будет на несколько дней съездить в Москву? Скоро занятия в школе начнутся, а жена просила кое-что прикупить для ребенка, – застенчиво объяснил он.

– Разумеется, – Иванов снисходительно улыбнулся наивности вопроса, – вы ведь не подозреваетесь в преступлении, подписки о невыезде не давали. Возможно, вас, как свидетеля, вызовут в суд, но основные показания вы уже дали, так что езжайте спокойно и занимайтесь семейными делами.

***

Андрей не раз слышал, что к убийцам приходит совесть, и ждал ее, но она не приходила. И, увидев на перроне вокзала встречавшую его Соню, он искренне обрадовался.

– Соскучилась, – она прижалась к нему всем телом, обдав тонким ароматом духов, – а ты?

– Если б ты знала, как сильно!

Ночью, когда они лежали, прижавшись друг к другу, он поведал ей историю убийства своей ученицы – разумеется, в собственной интерпретации. Соня слушала, ахала, ужасалась.

– Подумать только, сколько ты пережил за это время, бедненький мой, – сочувственный поцелуй в щеку, – сейчас тебе нужно немного прийти в себя.

– Так хочется забыться, ты даже не представляешь. Словно всего этого кошмара не было. С ужасом думаю, как я вернусь, приду опять в этот класс…

Плечи его судорожно передернулись, и Соня немедленно захлопотала.

– Нельзя тебе ни в коем случае возвращаться в этот Энск!

– Выхода нет.

– Выход всегда есть, – сдвинув брови, она усиленно размышляла, – я поговорю с подругой, у нее муж работает во Фрязино, это здесь, под Москвой. Может, ему удастся устроить тебя в аспирантуру их НИИ, иногородним они дают общежитие. Защитишь там диссертацию, а когда мы поженимся, проблем с пропиской и работой в Москве не будет. Кстати, что у тебя с разводом?

Андрей слегка смутился – ему неловко было признаваться, что в последнее время он об этом и не думал. Не вспоминал ни о разводе, ни о самой Соне. Но в связи с последними событиями она стала для него соломинкой, в которую следовало вцепиться зубами. И он с сокрушенным видом вздохнул:

– Пока никак. Понимаешь, не знаю, что лучше – написать или позвонить. Как-то не хочется ехать в Севастополь и объясняться с Ольгой в присутствии ее родителей.  

– Конечно, не стоит, – поспешно согласилась Соня, – в любом случае, пока ребенку не исполнится год, без ее согласия суд вас не разведет, но нужно готовить почву уже сейчас. Позвони ей и все объясни. Да хоть прямо отсюда и позвони.

Андрей покачал головой – звонить Ольге и говорить с ней о разводе из дома Сони ему не хотелось.

– Нет, завтра я позвоню из автомата.

– Как хочешь, ближайшие автоматы на Курском вокзале.

– Знаю.

От дома Сони на улице Чкалова до Курского вокзала было десять минут ходу, но в автоматы стояла очередь. И пока Андрей ожидал, он мысленно повторял то, что собирался сказать:

«Прости меня, но я встретил другую женщину и понял, что не люблю тебя. Наш брак был ошибкой. Конечно, пока Коле не исполнится год, ты вправе не давать мне развода, но, уверяю тебя, это ничего не изменит, вместе мы с тобой не будем»

Трубку взяла теща и, судя по голосу, обрадовалась его звонку.

– Сейчас позову Олю, она там с Коленькой возится. Оля! Дай мне ребенка и иди скорей, тебе муж звонит.

– Андрюша! – голос подбежавшей к телефону Ольги звенел от счастья.

Торопливо, не поздоровавшись и не справившись о здоровье, Андрей отбарабанил заученные фразу. На другом конце провода молчали. Он поначалу решил, что связь прервалась, но монеты в автомате исправно проскакивали, минута за минутой.

– Оля, ты меня слышишь?

Ольге хотелось кричать от отчаяния, биться головой о стену, умереть. Крик ребенка за стеной привел ее в себя, гордость заставила взять себя в руки.

– Я все слышу и все поняла, – холодно ответила она, – я сама подам на развод.

Пытаясь успокоить возмущенно кричавшего внука, Татьяна Андреевна подняла глаза на вставшую на пороге дочь.

– Оля, ты что? Что случилось?

Стиснув зубы, Ольга криво усмехнулась

– Ничего страшного, мама, мы с Андреем разводимся, только и всего. Дай мне Коленьку, его пора кормить.

***

Выйдя из кабинки автомата, Андрей столкнулся с запыхавшейся Соней.

– Хорошо, что мы не разминулись, – с трудом переводя дыхание, тараторила она, – когда ты ушел, я позвонила тому знакомому – ну, насчет аспирантуры, что я говорила, – она взглянула на часы, – он сказал тебе к двум быть во Фрязино, тот профессор хочет с тобой поговорить. Он как раз ищет аспиранта-физика с математическим уклоном для обработки экспериментальных данных. Ты ведь, – она наморщила лоб, припоминая, – разложение в ряд по функциям Бесселя знаешь?

Андрей снисходительно усмехнулся.

– Не смеши, материал третьего курса. Конечно, знаю.

– Видишь, как удачно! И как раз в октябре у них начинаются вступительные экзамены. Плюнешь на свою школу, с ноября будешь уже в аспирантуре. Да, кстати, – в голосе у нее появились особые заискивающие нотки, – ты поговорил с женой?

Он отвел взгляд.

– Поговорил, она сама подаст на развод. Не хочет тянуть, раз так получилось.

Лицо Сони вспыхнуло от радости.

– Замечательно! Видишь, как все хорошо устраивается. Нам лучше прямо отсюда ехать на Ярославский вокзал, а то не успеем. Поэтому я за тобой и побежала. Он сказал, там большой перерыв в электричках.

Им повезло – они успели на последнюю до перерыва электричку. Сидя в вагоне, Андрей прислонился к стеклу, закрыл глаза и задремал. В полудреме ему привиделась съемная комната в Ленинграде на Восьмой Советской, где они с Ольгой начинали свою семейную жизнь, там же почему-то была и Таня. Он рассказывал ей про дельта-функцию, и вдруг она, держась за грудь, стала падать, скользя по темной дверной притолоке, а на кровати лежал и сучил ножками маленький Коленька.

– Андрей! – Соня трясла его колено. – Что ты стонешь, что тебе приснилось?

Он с трудом открыл глаза и, придя в себя, слабо улыбнулся.

– Нет, все хорошо.

***

Директор Людмила Прокопьевна подписала ему характеристику и заявление на отпуск, положенный поступающему в аспирантуру. Глаза у нее были припухшие, взгляд безразличный, в школе она дорабатывала последние дни. После всех случившихся с учащимися ее школы неприятностей – изнасилование ученицы Томилиной, убийство учеником Воронцовым одноклассницы Игнатьевой, тоже оказавшейся беременной, – ей предложили без лишнего шума уйти на пенсию.  Завуч Евгения Сергеевна, наоборот, суетилась вовсю:

– Андрей Николаевич, тогда, значит, я делаю для вас расписание со второй четверти, да?

В ответ Андрей промычал нечто неопределенное. Завуч была абсолютно уверена, что он поступает в заочную аспирантуру и будет совмещать учебу с работой в школе – не может же мужчина, у которого жена в неоплачиваемом отпуске по уходу за ребенком до года, жить с семьей на стипендию аспиранта-очника. О предстоящем им с Ольгой разводе никто в школе не знал.

***

С момента подачи заявления в суд прошло три месяца, как полагалось по закону, но развели их быстро – судья, внимательно изучила представленную Соней справку о беременности, укоризненно покачала головой, но вынесла постановление о разводе.

– Видишь, как просто все оказалось, – сказала Андрею Соня, когда он позвонил ей в Москву, чтобы сообщить о результате, и ревниво поинтересовалась: – Твоя… бывшая супруга сейчас там? С тобой?

– Ольга уехала, – хмуро ответил Андрей.

Ольга действительно уехала сразу после суда – во-первых, она спешила, поскольку Коленька оставался в Севастополе с ее матерью, во-вторых, видеть Андрея ей было невыносимо.

 – Тогда я приеду помочь тебе собраться, – решила Соня.

Она привезла с собой два пустых вместительных баула, что оказалось весьма кстати – осенью, пока Андрей в Москве сдавал экзамена в аспирантуру, за теплыми вещами Ольги приезжал ее отец и увез их в большом чемодане, а в оставшуюся у Андрея сумку, все его книги и одежда поместиться не могли.

Не став себя особо утруждать, Соня просто выгребла из шкафа и выдвижных ящиков все, что там находилось, и запихнула в баулы.

– Потом на месте разберешься, когда приедем, – она наступила коленом на сумку, приминая ее содержимое.

И тут Андрей внезапно вспомнил, что под его бельем в ящике был спрятан дневник Тани. Который теперь, скорей всего, находится среди сложенной в баул одежды.

При Соне он искать дневник не решился, но когда она вышла в туалет, открыл один из баулов и сунул руку в скопление вещей, пытаясь нащупать тетрадь. Безрезультатно. Не было дневника и в другом бауле. Внутри у Андрея все оборвалось при мысли, что отец Ольги, собирая ее вещи, мог наткнуться на тетрадь и взять ее. Но зачем, что он с ней сделал?

– Я тут… я книгу одну ищу, – торопливо объяснил он вошедшей Соне.

– Нашел?

– Нет, не нашел, – отстранившись, Андрей угрюмо следил за тем, как она застегивает молнию.

На всякий случай он еще раз заглянул в шкаф, выдвинул все ящики – ничего, пусто.

В Москве их на вокзале встретил Игорь со своей машиной. Поцеловал Соню, встряхнул Андрею руку, укладывая сумки в багажник, пошутил:

– Ну вот, Андрюха, теперь ты полностью наш, со всеми своими вещами и потрохами.

По приезде домой Игорь по просьбе сестры отнес сумки в вещами Андрея в большую кладовую и закинул на верхние стеллажи.

– Пусть пока там стоят, – сказала Андрею Соня, – одежду я тебе всю новую купила.

***

По приговору энского городского суда Воронцов Алексей Павлович был осужден по ст. 103 УК РСФСР за убийство с заранее обдуманным намерением на срок лишения свободы пять лет с пребыванием в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних.

Его отец Воронцов Павел Алексеевич был признан виновным в небрежном хранении огнестрельного оружия, повлекшим особо тяжкие последствия, и был осужден по ст. 219 УК РСФСР к одному году исправительных работ с удержанием 20% заработка.

Глава восемнадцатая

Аспирант Сергей Барков, как и Андрей, под руководством профессора Плавника. занимался изучением влияния парамагнитных примесей на свойства молекулярных кристаллов. Он неплохо справлялся с экспериментальной частью работы, но имел довольно слабое представление об операторах, а о том, что такое фурье-образ или запаздывающая функция Грина, не знал вообще. Поэтому обработкой полученных Барковым экспериментальных данных занимался Андрей, а все научные статьи публиковались ими в соавторстве.

В таких случаях дело научного руководителя оценить вклад каждого автора, и Плавник, получивший в отделе аспирантуры нагоняй за то, что до Нового года не стал отчет по аспирантам, засуетился и велел обоим в субботу вечером явиться к нему домой, чтобы составить дальнейший план работы.

Андрей встретился с Барковым на платформе Фрязино-товарная, и пока они шли к профессору, Сергей ругался последними словами:

– Еще в субботний вечер к нему тащиться! Мне, может, и в будни его рожа опротивела. Я виноват, что он вовремя отчет не сдал? У меня личные планы.

– Да ладно, – миролюбиво заметил Андрей, – с каждым может случиться.

– Тебе хорошо, ты его почти не видишь.

 Действительно, Андрей ездил во Фрязино, где находился их институт, довольно редко, поскольку полученные Барковым экспериментальные данные вполне можно было обсчитывать дома – заботливая Соня сама лично обустроила для него кабинет. Поэтому ему вполне понятно было негодование Сергея, чьи субботние планы были грубо нарушены из-за нерадивости шефа.

Они долго звонили в квартиру Плавника, но им никто не открыл. Возмущенный Сергей пару раз от души саданул ногой по двери и во весь горло выругался. На шум из соседней квартиры выглянула благообразная седая дама и укоризненно покачала головой:

– Не шумите, молодые люди, у них никого дома нет.

– Как нет? – рявкнул Барков. – Он нам назначил.

Тяжело вздохнув, дама опасливо оглянулась и понизила голос:

– В метро сегодня взрыв был, не слышали? У Плавников кто-то из родных пострадал, им позвонили, и они уехали.

Барков с Андреем растерянно посмотрели друг на друга, не зная, верить или не верить. В неторопливой и спокойной жизни столицы случившееся казалось нелепой дикостью.

Январские взрывы 1977 года привели в состояние шока не только Москву, но и всю страну. Еще нигде ничего официально не сообщали, а сарафанное радио уже работало вовсю. Теще Андрея о случившемся сообщила позвонившая знакомая, оказавшейся невольной очевидицей:

– Жуть, что было! Между Измайловской и Первомайской рвануло. Я как раз на Первомайской стояла, видела, как из вагона тела выносили и на платформе складывали. Потом, конечно, всех из метро выгнали, станцию закрыли.

Когда Андрей после несостоявшейся встречи с шефом вернулся домой, его теща буквально билась в истерике:

– Не езди в понедельник на работу, Сонечка, пусть власти все выяснят, разберутся, – кричала она дочери, – у тебя маленький ребенок, посиди дома. Андрюша, скажи ей!

Андрей ее поддержал:

– Правда, Соня, возьми отгулы или за свой счет.

Соня вышла на работу, когда их с Андреем дочке Мариночке исполнилось восемь месяцев. Незадолго до этого она обнаружила, что вновь беременна. Рожать ей не хотелось, Андрей ни на чем не настаивал, но против аборта восстал ее брат Игорь.

«Ты забыла, что ты не девочка и по комплекции не легковес, – сказал он сестре, – после тридцати начнутся болячки, нарушение обмена веществ, так что рожай сейчас. Твои часики тикают»

Родители его поддержали – с сыном они никогда не спорили. Соня согласилась, но поставила свое условие:

«Тогда пусть мама уходит на пенсию и сидит с Маринкой, а я выйду на работу. У меня все равно молока уже нет, что мне сидеть? Мне за сидение с ребенком государство денег не платит, а если не буду работать, так мне и второй декретный отпуск не оплатят, а маме что? У нее пенсия больше, чем у некоторых зарплата. К тому же, она педиатр, лучше меня знает, что ребенку нужно»

Мать согласилась и сейчас горько об этом жалела:

– Ну их, эти деньги! Лучше бы мне работать, а ты сидела бы дома, пока ребенку исполнится год, не моталась бы, не рисковала!

За сына и мужа она не беспокоилась – Игорь ездил на работу на своей машине и по дороге подбрасывал отца. А вот Соне приходилось кататься в Щелково по «синей» ветке – как раз по той, на которой случился взрыв. В ответ на стенания матери она сердито сказала:

– Разводишь панику, два раза в одну воронку бомба не попадет. И Андрюше голову совсем заморочила, а у него диссертация. Иди, я тебе капель накапаю.

Теща выпила капли, взяла на руки игравшую на ковре внучку и стала ее тетешкать. Девочка засмеялась, а ее бабушка, совсем успокоившись, почувствовала себя виноватой за то, что отвлекла зятя от диссертации. 

– Иди, Андрюша, спокойно работай. Мариночка хочет тебя поцеловать, да, Мариночка? – она поднесла к Андрею девочку.

Андрей коснулся губами нежной щечки и, как всегда при этом, ощутил желание прижать к себе малышку, вдохнуть исходящий от мягких волос детский запах. Это было удивительное чувство, он никогда не испытывал его к маленькому Коленьке.

Девочка улыбнулась и весело замахала ручкой.

***

О взрыве в метро газеты сообщили лишь через день и очень скудно, о еще двух взрывах на улице 25 Октября доложило сарафанное радио. Игорь, брат Сони, узнавал новости, слушая ВВС, и однажды за ужином между ним и отцом развернулась бурная дискуссия.

– Позавчера коллега из Англии со стажировки вернулся, – сообщил глава семьи, посыпая яйцо солью, – говорит, в какой-то статье читал, что взрыв в метро – дело рук диссидентов.

– Папа, что за ерунда, – поморщился Игорь, – БиБиСи сообщило: академик Сахаров обратился к Брежневу с письмом, где намекнул, что взрыв может быть провокацией КГБ.

– Не говори ерунду, сын, мы живем в советской стране, а не в Америке. Зачем будет КГБ убивать советских людей?

– Чтобы люди думали так, как ты, – на диссидентов. А кэгэбэшникам убивать им не впервой, вспомни сталинское время.

– То время прошло, ошибки исправили и осудили, народ живет неплохо, и не понимаю диссидентов, которые воду мутят. Сахаров – физик, а не политик, пусть физикой и занимается. Скажи, Андрей, что ты думаешь о Сахарове, как о физике? Он ведь твой коллега.

Андрей, слушавший спор краем уха, встрепенулся.

– А? О Сахарове? Ну… не знаю, мы ведь в разных областях работаем.

Соня тут же горячо вступилась за мужа:

– Папа, ты так говоришь, будто все физики на свете должны друг друга знать. Сахаров – ядерщик, а Андрей больше математик, чем физик.

Отец улыбнулся.

– Вот как, – шутливо посетовал он, – я-то перед всеми хвастаюсь, что у меня зять физик, а он, оказывается, математик.

Соня обиделась.

– Ты не понимаешь, папа! Андрей пользуется математическим аппаратом, чтобы изучать физические свойства твердого тела, – она бросила быстрый взгляд на мужа, словно спрашивая, правильно ли она повторила то, что он ей объяснял о своей работе, – очень немного тех, кто владеет математикой на таком высоком уровне, когда его шеф в первый раз поговорил с ним, он вцепился в него руками и ногами.

– Конечно, конечно, – согласился Волынский-старший, не желая обижать дочь.

Соня погладила руку Андрея, и он слабо улыбнулся ей в ответ. В эту ночь ему снилась пустая комната энского общежития, разбросанные повсюду исписанные листы бумаги. Доказательства логически вытекали одно из другого, его охватил восторг победителя, а потом перед глазами внезапно встала Таня. Держась рукой за сердце, она падала на землю, и Андрей проснулся с криком.

– Андрей, ты что? Ты что? – Соня испуганно трясла его за плечо. – Проснись.

Он проснулся. И тут же сердце сжала холодная рука ужаса – где, у кого сейчас дневник Тани?

***

  В июне, уходя в декретный отпуск, Соня предупредила врача, что на следующий осмотр явится лишь через месяц-полтора – жаркое время проведет с родными на даче в Кратово. Врач не возражала:

– Что ж, анализы у вас хорошие, езжайте. Плод, правда, еще в поперечном положении, но будем надеяться, что через пару недель повернется.

– А вдруг не повернется? – встревожилась Соня.

– Если не повернется, тогда и будем думать. Явитесь на прием, – она просмотрела календарь, – в понедельник восьмого августа.

Когда в начале августа Андрей с Соней вернулись в Москву, оставив родителей и Маринку на даче, почтовый ящик был забит корреспонденцией – Игорь со своей дамой отправился в Крым, и в течение последней недели ящик никто не опустошал. Андрей принес и вывалил на стол кипу газет, счетов за квартиру и писем, Соня начала их разбирать и натолкнулась на письмо, адресованное Зарубину А. Н. от Зарубиной О.В. с почтовым штемпелем Севастополя.

– Андрей, тебе. Кажется, от твоей бывшей супруги.

Биение бешено колотившегося сердца отдавалось у Андрея в ушах.

«Значит, дневник все же у нее. Она прочла и поняла, что теперь со мной будет?»

Тупо глядя на конверт, он хрипло спросил:

– Как… Откуда у нее мой адрес?

Соня в недоумении пожала плечами.

– Да откуда угодно, хоть от судебного исполнителя, например. Ты же платишь алименты.

– Алименты… да.

Алименты из его аспирантской стипендии в восемьдесят рублей действительно вычитали – сначала сорок рублей (на содержание ребенка до года и его неработающей матери), потом двадцать, а после рождения Маринки выплаты уменьшились до пятнадцати. Но какое это имело значение к пропавшему дневнику? Он вертел в руке письмо, не решаясь его вскрыть, – до тех пор, пока Соня не потеряла терпения:

– Да открой же ты письмо, наконец, посмотри, чего она хочет.

Не сразу поняв, о чем пишет бывшая жена, Андрей перечел ее послание трижды, потом поднял глаза на Соню.

– Пишет, что выходит замуж. Спрашивает, согласен ли я отказаться от сына, ее муж его усыновит. Как ты считаешь?

Она отвернулась.

– Это только тебе решать.

– Оля пишет, это освободит меня от уплаты алиментов.

– Ах, твои алименты, конечно же! – с губ ее сорвался веселый смешок.

Андрей криво усмехнулся – ему совсем не улыбалось жить за счет жены. Но Соня отмахивалась от всех его попыток вручить ей то, что оставалось у него от стипендии.

«Тебе нужно на дорогу, ты часто бываешь в библиотеке, обедаешь там. Не беспокойся, в нашей семье вопрос денег так остро не стоит»

Тогда Андрей попытался вручить деньги теще, ведущей в доме Волынских хозяйство. Та поняла его чувства и отнеслась к ним сочувственно:

«Лучше, Андрюша, открой сберкнижку, и все, что останется, клади на нее. Когда у нас дома деньги закончатся, мы к тебе непременно обратимся»

Он так и не понял тогда, смеялась она над ним или говорила серьезно. И теперь смех Сони его разозлил.

– Что ты хохочешь? Так смешно, что аспирантам платят копейки, да?

Она тут же притихла.

– Что ты, Андрюшенька, извини. Ну что ты расстраиваешься, скоро защитишься, начнешь работать и будешь получать больше нас всех. Ну и… что же ты решил с отказом? Напишешь?

– Подумаю, – угрюмо буркнул он и сунул письмо Ольги в карман брюк.

«Может, с ее стороны это хитрая уловка?»

Мысль была совершенно нелепая, но мучивший Андрея страх мешал ему мыслить логически.

***

В воскресенье из Крыма вернулся загорелый до черна Игорь, привез целую сумку южных фруктов.  Заглянув в холодильник и увидев там скучавшую в одиночестве кастрюлю с остатками фаршированных помидоров – Андрей с Соней привезли их с дачи и накануне в течение дня пытались доесть, – побранил сестру за нерадивость:

– Будешь так мужа кормить, он от тебя сбежит.

Соня оправдывалась:

– Забыла утром мясо из морозилки достать, чтобы разморозилось, а сейчас уже неохота. Завтра мне с утра к врачу, потом мы с Андреем в кулинарию на Кировской съездим, свежего купим.

– Идите с богом к врачу, я сам в кулинарию съезжу, куплю антрекотов, мне в институт к часу дня.

Андрея слова шурина неожиданно задели – у него самого есть деньги, он в состоянии заплатить за антрекоты!

– Я сам куплю антрекоты, – в голосе его звучал вызов, – лучше отвези Соню на машине и привези обратно.

Игорь в недоумении взглянул на сестру, а та, вспомнив случившуюся накануне у мужа вспышку самолюбия, неожиданно засуетилась:

– Конечно, Андрюшенька, пусть Игорь меня отвезет на машине, а ты сходи в кулинарию.

Поскольку сестра даже в самую скверную погоду предпочитала ходить пешком, считая это полезным для здоровья, Игорь несколько удивился, но возражать не стал.

***

К прилавку с мясными полуфабрикатами, как всегда, выстроилась длинная очередь.

– Вы последняя? – спросил Андрей у стоявшей в конце женщины.

Она обернулась и ахнула:

– Андрей, какими судьбами?

Он не сразу узнал Дину – она изменила прическу, и короткие прежде волосы теперь рассыпались по плечам. На руке ее красовалось толстое обручальное кольцо, а талия уже заметно округлилась. По радости, написанной на ее лице, Андрей понял, что Борис ничего не сказал ей о происшедшей между ними стычке. Или, может, она теперь не с Борисом? Припомнилось, что говорила вахтерша тетя Маня о браке Бориса с какой-то москвичкой.

– Диночка, привет! Что нового, где ты сейчас обитаешь?

– Мы с Борькой в Москве. Он защитился, ты, наверное, знаешь, работает здесь рядом в одном НИИ, я в школе, тоже здесь рядом. Пока еще работаю, – чуть порозовев, Дина многозначительно указала глазами на свой живот, – ты сколько еще будешь в Москве? Как Ольга, как Коленька? Я ей два раза писала, она не ответила. Некогда, наверное, да? Она ведь уже работает. Коленька в яслях?

– Ну… в общем-то, – неопределенно промямлил Андрей, понимая, что Дине ничего неизвестно о происшедших в его жизни переменах, – много всякого.

Внимательно на него посмотрев, Дина извлекла из сумочки ручку и отпечатанную на плотной бархатистой бумаге визитную карточку.

– Здесь рабочий телефон Бориса, а на обратной стороне, смотри, я тебе пишу наш адрес и домашний телефон. Вот, держи. Заходи к нам без всяких церемоний, прямо сегодня вечером и приходи. Посидим, все расскажешь, я тебя ужином накормлю. Позвони, мы тебя у метро встретим, чтобы ты не искал.

– Девушка, вы берете или нет? – нетерпеливо крикнула стоящая за Андреем полная женщина.

Дина поспешно повернулась к прилавку – за разговором она не заметила, как подошла ее очередь. К великому облегчению Андрея, сунув в авоську покупки, она не стала его ждать, а убежала, на прощание помахав рукой и крикнув:

– Приходи, слышишь? Сегодня! Мы с Борькой будем ждать.

«Интересно, что сделает Борис, когда она расскажет ему о нашей встрече? – с мрачной иронией думал Андрей по дороге домой. – Наверное, весь вечер будет сидеть, как на иголках – а вдруг приду. Но теперь мне уже ясно, что этот проныра сделал себе фиктивный брак. И ведь ни слова мне не сказал о своих планах!»

Открыв дверь квартиры, он услышал возбужденные голоса Сони и Игоря.

– Если б я знал, что ты собираешься делать, не стал бы доставать эти чертовы сумки, – возмущенно говорил последний, – иди отдыхать!

Уложив покупки в холодильник, Андрей направился к спорщикам.

– Что-то случилось? – поинтересовался он.

Соня повернула к нему взволнованное лицо.

– Андрюша, представляешь, ребенок так и не повернулся! И уже не повернется, он очень крупный. Доктор говорит, скорей всего, мальчик, и придется делать кесарево. Завтра уже нужно ложиться.

– А сегодня эта идиотка решила затеять уборку, – добавил Игорь, – вот уж наградил меня бог сестрой!

– Я просто хочу немного прибрать. Везде пыль, как ребенка из больницы сюда везти? Мне ведь двадцать пятого срок ставили, я думала, успею, и мама к этому времени уже приедет помочь.

– Не дури, Соня, – устало проговорил Андрей, – я сам все приберу и вымою.

– Ты ведь не знаешь…

– Я буду осуществлять идейное руководство, – успокоил ее Игорь, – иди отдыхать.

Испустив тяжелый вздох, Соня покорилась.

– Ладно, шут с вами. Андрюша, ты не будешь возражать, если я некоторые твои старые футболки и майки на тряпки пущу? Ты их вряд ли будешь носить, мы как привезли из Энска сумки, они так и стояли в кладовке, Игорек сейчас достал.

– Не буду возражать, можешь даже все мои новые футболки пустить на тряпки. Только не нервируй меня, иди отдохнуть. Я справлюсь, Игорь возьмет надо мной шефство, – он коснулся губами ее щеки.

Тронутая лаской мужа, Соня подняла на него глаза и робко улыбнулась. Тактичный Игорь счел необходимым удалиться, оставив их вдвоем.

– Дальше разбирайся с ней сам, Андрюха, а я пойду позвоню в Грауэрман и предупрежу.

С главврачом знаменитого седьмого роддома имени Грауэрмана на Калининском проспекте, недоступного для простых смертных, не проживающих в районе Арбата, родителей Сони связывали годы обучения в медицинском институте и последующая многолетняя дружба, поэтому само собой подразумевалось, что рожать ей следует только там и больше нигде.

Прислушиваясь к голосу брата, разговаривавшего по телефону у себя в комнате, Соня рылась в сумке и отмахивалась от попыток Андрея прогнать ее в спальню.

– Сейчас, Андрюша, одну минуточку, ладно? Проверю только, может, здесь все-таки есть что-то приличное, – одну за другой она вытаскивала из сумки его вещи, встряхивала, разглядывала и складывала на табурет, – это, конечно, только на тряпки. Это тоже. А вот это неплохой свитер, я потом распущу и свяжу что-нибудь. Носки дырявые, только на тряпки, а это что? На самом дне лежала, – она в недоумении оглядела тетрадь большого формата в красной обложке, открыла и, увидев формулы, улыбнулась, – это ты что-то писал, Андрюша.

– Дай сюда, – Андрей выхватил у нее из рук тетрадь, лицо его побелело, на лбу выступили капли пота

Соня взглянула на него с удивлением и даже некоторым испугом.

– Ты что? Что с тобой?

– Я… я искал это, – хрипло выдавил из себя он.

– Завтра к девяти едем, – выйдя из своей комнаты, объявил Игорь, – так что сейчас отдохни, Софья, а потом начинай собираться.

Пока Соня дремала в спальне, а Игорь смотрел телевизор у себя в комнате, Андрей, запершись в своем кабинете, разбирался с тем, что в течение почти двух лет было кошмаром его жизни. Листки с формулами он аккуратно сложил на столе, дневник Тани сунул под рубашку, затянул потуже ремень брюк и стал разглядывать себя в профиль в настенном зеркале – заметно или нет? Осмотр его удовлетворил, в голове складывался план дальнейших действий:

«Выбрасывать целиком нельзя, завтра с утра отвезем Соню в роддом, с Арбата на метро доеду до Курской и пойду за трамвайные линии в сторону винкомбината – там старые дома, дворники во дворах постоянно жгут мусор. Сгорит вместе с обложкой, и следа не останется»

Эпилог

…Человек у костра стоял все также неподвижно и, закрыв глаза, слушал доносящийся из открытого окна голос Окуджавы. Когда же последние слова «Молитвы» были допеты, он резким движением вытащил из-за пазухи толстую красную тетрадь, швырнул ее в огонь и, резко повернувшись, зашагал прочь.

Девочки ахнули. Та, что посмелее, бросилась к костру, схватила валявшуюся на земле ветку и с ее помощью вытащила тетрадь из огня.

– Да ты что, брось! – испуганно воскликнула ее менее решительная подруга.

– Еще чего! Да у нее только края обгорели, – спасительница тетради тщательно затоптала тлеющие огоньки, осторожно подняла тетрадь и открыла первую страницу, – смотри, дневник, какой-то Тани Игнатьевой. Почитаем?

Интерес к дневнику заставил их забыть о выбросившем его человеке. А тот торопливо шагал к улице Чкалова и пытался ощутить облегчение оттого, что покончил с висящей над ним угрозой. Но облегчение почему-то не приходило.

«Я свободен! – мысленно твердил он себе, стоя у перехода в ожидании зеленого света. – Свободен, свободен, свободен! Сейчас вернусь домой, и нужно будет на всякий случай еще раз все проверить выводы, но я уже вижу, что ошибки нет»

Забывшись, он шагнул вперед, не дождавшись, пока погаснет красный свет. Несущийся грузовик отбросил его на обочину дороги – водитель спешил проскочить до того, как светофор остановит движение транспорта. Последней мыслью в угасающем сознании человека было:

«Листы с формулами… на столе… Соня, наверное, выбросит»