Глава первая

Смерть Клотильды ошеломила ее близких. Потому, возможно, что все они привыкли считать эту веселую и жадную до жизни старушку вечной. И теперь она лежала в гробу – маленькая, с деловым выражением лица и насмешливо поджатыми губами, словно говоря:

«Ну и что? Дама, разменявшая девятый десяток, ушла на покой, что тут особенного? Надо думать, не о том, что ушло, а о том, что осталось».

Словно звенел в воздухе ее веселый голосок, произнося эти слова, от которых скорбь невольно уступала место интересу – что и кому отписано в ее завещании? Никто не сомневался, что семья каждого из детей мадам Лаверне получит свою долю, но волновала судьба дома в Гренобле. Поэтому, едва в большую гостиную, где после похорон собрались дети и внуки усопшей, вошел адвокат, как воцарилась напряженная тишина.

Адвокат, пухлый невысокий мужчина средних лет, монотонно и ровно, изредка откашливаясь и поправляя круглые очки, перечислил все пункты завещания. Когда он дочитал, присутствующих охватило неприятное удивление – доля каждого оказалась много меньше ожидаемой, поскольку солидная часть состояния Клотильды, включая дом в Гренобле, отходила Ольге, жене Кристофа Лаверне. Особым пунктом указывалось, что имущество завещано мадам Ольге Лаверне без всяких условий и останется в полной ее собственности, даже если она пожелает развестись с внуком покойной и вступить в новый брак.

Люди тихо переговаривались, пожимали плечами, в гостиной витало явное недовольство. Не то, чтобы детей и внуков покойной волновали деньги, отошедшие Ольге – всех их можно было счесть более чем обеспеченными людьми, и каждый знал, что к Кристофу старушка всегда испытывала особые чувства. Имела она право подчеркнуть в завещании свою привязанность к любимому внуку? Естественно, никто с этим и не спорит! Но почему завещано не ему, а его жене? Нищей иностранке, привезенной влюбленным Кристофом из этой безумной России!

Адвокат передал растерянной Ольге запечатанный конверт с письмом, оставленным ей Клотильдой. Ольга прижала его к груди, но не решилась вскрыть и прочитать при всех, а Кристоф, обняв жену, постарался заслонить ее от косых взглядов, однако не смог заглушить жужжавших в воздухе фраз:

– Теперь дом придет в полное запустение, какая жалость – сад, парк, цветники.

– Клотильда с такой любовью заботилась обо всем этом!

Одна из тетушек прошептала на ухо своей сидевшей рядом сестре:

 – А что, если они действительно разведутся? Тогда ведь деньги уйдут из семьи!

Поскольку она страдала глухотой, шепот ее прозвучал достаточно громко, Ольга вспыхнула, и Кристоф поспешно спросил:

– Хочешь прочитать письмо?

Она подняла на него полные слез глаза.

– Только не при всех.

– Плевать на всех – давай выйдем на веранду, подышим свежим воздухом.

Отец Кристофа, старший сын Клотильды, проводил их глазами, подсчитал в уме и решил, что все не так уж и плохо – Кристоф и Ольга обожают друг друга, разводиться они не собираются, так что завещанное Клотильдой когда-нибудь перейдет в руки их детей, его ненаглядных внуков. А раздели Клотильда наследство между всеми своими детьми поровну, на долю ее старшего сына – и, следовательно, его внуков! – пришлось бы много меньше. Осуждающе взглянув на недовольных родственников, он громко высморкался, вытер сухие глаза и полным печальной укоризны голосом громко сказал сидевшим рядом с ним жене и дочери Люсиль:

– На то была мамина воля. Думаю, никто из нас даже в мыслях не посмеет оспорить право нашей дорогой мамы распорядиться своим имуществом. В последние годы жизни она сильно привязалась к Ольге.

Жена тоже сообразила, что к чему, и немедленно его поддержала:

– Не надо забывать, что Клотильда всегда считала себя русской, хотя родилась и всю жизнь прожила во Франции. Говорят, в старости обостряется привязанность к своему прошлому и своим истокам. Она ведь так носилась со своим семейным древом!

– С нашим семейным древом, мама! – с достоинством поправила Люсиль. – Возможно, Клотильда хотела подчеркнуть свою благодарность – ведь Ольга родила ей таких замечательных правнуков!

Глаза Люсиль вспыхнули нежностью, смягчилось и недовольное выражение лица ее бездетного брата Франсуа – до него тоже дошло. Оба они обожали племянников, детей Кристофа, – восьмилетнего Мишеля и трехлетнюю Надин.

– Мой брат и Ольга не собираются разводиться, – громко сказал Франсуа, явно адресуясь глуховатой тетушке, – я тоже, как и многие здесь, рассчитывал, что… гм… моя доля наследства будет намного больше, и даже строил кое-какие планы, но… гм…  возможно, тут есть резон, ведь у меня, к сожалению, детей нет, мои племянники Мишель и Надин – единственные наследники нашей ветви семьи, а Ольга их мать.

Последнего ему говорить явно не стоило, поскольку представители других ветвей – его дядюшки, тетушки и их дети – недовольно зароптали. Да и в глазах жены Франсуа, сидевшей на круглой кушетке у окна, мелькнуло выражение легкой досады – в последнее время муж не раз высказывал сожаление по поводу того, что из-за слишком большой заботы о своем здоровье она так и не решилась родить ребенка. Люсиль, окинув недовольных суровым взглядом, решительно возвысила голос:

– Никто из нас в завещании не обойден. Что касается меня, то я довольна – Клотильда оставила мне достаточно для развития салона.

В то время как в гостиной спорили многочисленные дети и внуки Клотильды, Ольга, покачиваясь в кресле на открытой веранде, читала переданное ей адвокатом письмо. Кристоф отошел в сторону, чтобы не мешать, и издали наблюдал за взволнованным лицом жены. Почувствовав его взгляд, она подняла голову, улыбнулась и по-детски вытерла мокрую от слез щеку тыльной стороной ладони.

– Она… написала по-русски, – голос Ольги дрогнул. – Возьми, попробуй прочитать, а потом я переведу тебе, если что-то не поймешь. Здесь так много всего – я… я должна буду потом перечитать, чтобы все осмыслить.

Кристоф придвинул к ней стул, сел и взял письмо. Оно было написано круглым и очень крупным почерком – Клотильда в последние годы жизни даже в очках плохо различала буквы.

«Дорогая моя девочка! Я счастлива, что смогла провести рядом с тобой последние годы моей жизни, поговорить по-русски, поговорить о России. Наверное, мы русские так устроены, что всегда остаемся русскими, где бы ни родились. И где бы ни жили. Я знаю, что ты любишь моего обожаемого внука и моих ненаглядных правнуков, но у тебя ничего нет, а в жизни все может случиться, поэтому я должна позаботиться о твоем будущем. Я знаю, что Кристоф не обидится и поймет меня. Поймет, потому что безумно тебя любит, и ты тоже его любишь. Ваша любовь – бесценное сокровище, ты сама мне это один раз сказала, но я хочу, чтобы твое чувство было свободным. Поверь старухе, всякое бывает: ты разлюбишь, полюбишь другого или просто затоскуешь и решишь вернуться в Россию. Я хочу, чтобы ты в этом случае не зависела от денег мужа и его семьи. Кроме того, у меня к тебе несколько поручений, я уверена, что ты их выполнишь.

Во-первых, постарайся в течение ближайших месяцев издать мои мемуары и исследования по генеалогии нашей семьи на русском и французском языках. Все материалы подготовлены, ты найдешь окончательный вариант в моем сейфе. Я не решилась бы на это при жизни, но после смерти, думаю, никто не поставит в упрек глупой старухе, что она на склоне лет заделалась графоманкой.

Во-вторых, прошу вас с Кристофом выполнить очень тонкое и деликатное поручение. Речь пойдет о детях моей кузины, Юлеке и Кате. Помнишь, Юлек с женой приезжали ко мне в девяносто втором? Тогда я не стала вам говорить, но мне очень не понравилась его жена Олеся. Ужасная, назойливая особа, я совершенно не терплю таких людей! Постоянно ныла, какая в России тяжелая жизнь и намекала, что я, их родственница, должна помочь им с Юлеком устроиться на работу во Франции. Да куда я их устрою, если они ничего не умеют и не знают французского? Сейчас и французу трудно найти хорошую работу! Я как-то в разговоре упомянула, что мне нужно будет нанять горничную и садовника, так она мне потом проходу не давала: наймите нас с Юлеком, мы все готовы делать, чтоб только уехать из этой поганой России! Можно подумать, выучившись на инженера, можно стать хорошим садовником! А Юлек этот, как мы, русские, говорим, ни рыба, ни мясо – во всем подпевает жене. И с какой стати, скажи, они называли меня бабушкой? Я им не бабушка, а двоюродная тетя.  

Потом эта Олеся меня просто заваливала письмами, чуть ли не требовала, чтобы я их опять пригласила – они же родственники, видите ли! Ну и что? Конечно, я занесла ее, Юлека и их детей на свое генеалогическое древо, но общаться с ними не испытываю никакого желания! Поэтому я ничего не хочу им оставлять, но прошу вас с Кристофом проследить за судьбой их детей. У них мальчик постарше и девочка, примерно ровесница нашему маленькому Мишелю. В России сейчас действительно сложная жизнь, и я не хочу, чтобы эти дети нашей крови в чем-то нуждались. Возможно, им потребуются деньги, чтобы получить образование или дорогостоящую медицинская помощь. Сообщите их родителям, что для этого есть средства, но не подпускайте к себе близко эту Олесю, а то она сразу сядет вам на шею.

В-третьих, мне хотелось бы помочь другой моей двоюродной племяннице – Кате. Ты ведь ее знаешь, вы дружили в детстве. Кристоф тоже с ней хорошо знаком, и она ему очень нравится. Я приглашала ее приехать ко мне в девяносто втором вместе с ее братом и его женой, но она не смогла.

На долю этой девочки выпало много горя. В юном возрасте она похоронила обоих родителей, потом три года ухаживала за парализованным дедом. Вы ведь не переписывались с ней все это время и, наверное, не знаете, что через неделю после того, как умер Баженов, отец Юлека и Кати, старика парализовало, и он почти утратил память. Бедняжка Катя ухаживала за ним три года, с трудом смогла окончить институт, а этот негодяй Юлек с женой ничем ей не помогали. Это еще одно, из-за чего мне не хочется их видеть.

Так вот, я узнала, что Катя после смерти деда занялась бизнесом и открыла небольшое фотоателье. Однако во время нынешнего августовского кризиса в России она разорилась и осталась совершенно без средств, нужно ей помочь.

Видишь ли, мы с ней переписывались несколько лет, но я в одном из своих писем очень нелестно отозвалась о ее брате и его жене. Вроде того, что они неискренни в своих письмах ко мне и просто хотят извлечь выгоду из богатой тетушки. Возможно, у меня было плохое настроение, когда я писала это, или выражения неточные, сказала как-то бестактно, но Катя приняла мои слова на свой счет и обиделась. Это было еще в девяносто шестом – она тогда написала:

«Я даже не знала, что вы так богаты, у вас, наверное, куча дел, поэтому не стану вас больше беспокоить своими письмами».

Потом мы почти два года не переписывались, но в августе я случайно узнала, что у нее проблемы после обвала рубля, написала ей и предложила помощь. Так она отказалась, негодница! Какова, а? Чувствуется моя кровь! Так ты, Оленька, как-нибудь тактично постарайся, хорошо? Можешь сказать ей, что я старая дура – я у себя на небесах не обижусь.

В-четвертых, помни, о том, что я сказала тебе однажды: человек не всесилен, он может не справиться с тем, что сильней его, но у нас всегда должно хватить разума, чтобы посмотреть на себя со стороны. Ты знаешь, о чем я…»

Кристоф поднял глаза на жену и встретился с ней взглядом – они оба знали, о чем хотела напомнить Клотильда в своем прощальном письме.

… Тогда, восемь лет назад, когда родился Мишель, психическое состояние Ольги резко ухудшилось. Очнувшись после наркоза, который ей давали во время родов, она заплакала:

– Где моя девочка? Отдайте мне ее, она жива! Я слышала ее крик!

Испуганная акушерка поднесла к ней Мишеля:

– Мадам, у вас мальчик, с ним все в порядке!

– Неправда, это не мой ребенок! У меня девочка, где она? Я знаю, что она жива!

В голове у нее стоял туман, в ушах непрерывно звучал женский голос: «Она живая!» Уколы не помогли. Придя в себя после тяжелого забытья, Ольга лежала, ощущая страшную пустоту внутри себя, и вновь голос поднимался из глубин памяти, слышался тоненький писк ребенка, и хотелось одного: поскорей умереть, чтобы не чувствовать боли.

Ей подносили Мишеля, она отворачивалась, не желая брать его в руки, не реагируя на слова окружающих. Кристоф проводил в ее палате почти все свободное время, приводя родных в отчаяние своим измученным и отрешенным видом.

Однажды, очнувшись, Ольга увидела возле себя Клотильду. Старушка восседала рядом в большом плетеном кресле, и губы ее были сердито поджаты.

– Ну, проснулась, наконец! – проворчала она. – И не вздумай молчать со мной, слышишь? Я вчера вечером узнала, что у вас тут творится, и сразу же прикатила. Думаешь, легко в моем возрасте ночью мчаться из Гренобля в Париж? Нервы уже не те, все время превышаю скорость. Меня по дороге три раза собирались оштрафовать и дважды пытались отобрать права, но я объяснила, что спешу к больной внучке и маленькому правнуку. Полицейские были так милы со мной – это просто чудо! Последний, который остановил меня уже в Париже возле площади Этуаль, даже сделал комплимент – сказал, что невозможно, чтобы такая молодая дама имела правнуков, представляешь? По его словам мне нельзя дать больше пятидесяти пяти лет!

Тон Клотильды был легок и беспечен, хотя в глазах таилась тревога. Голос ее заглушал рождавшиеся в памяти звуки, приносил облегчение, разгонял окутывавший сознание туман. Впервые за минувшие дни Ольга осознала, где она, и хоть с трудом, но сумела выговорить:

– Я должна была умереть… еще тогда… не нужно было мне… Мне больно!

Старушка сердито всплеснула руками:

– Умереть! Да мне самой сто раз хотелось умереть, но что из этого? Мысли – это мысли, нельзя за каждой из них гнаться. Приди в себя, очнись!

И, словно повинуясь ее приказу, Ольга очнулась. Душа ныла, в спутанном сознании прошлое еще мешалось с настоящим, но она уже могла говорить.

– А вы знаете, что я сделала? Знаете, что со мной было?

– Мне рассказал Кристоф, – Клотильда понизила голос и оглянулась. – Я тебя понимаю, очень понимаю, ты даже не представляешь, как! Когда я была беременна в третий раз, у меня произошел выкидыш, и я очень страдала – совсем, как ты. Ребенок был уже большой и шевелился, а я в тот день ехала на машине с большой скоростью и попала в аварию. У меня было сотрясение мозга, и ребенка спасти не удалось. Знаешь, как я себя винила и проклинала! Тоже не хотела жить, но потом… потом родился Пьер, дядя твоего мужа, потом другие дети. У меня шестеро детей, но та боль все еще не забыта, и я ничего не могу с эти поделать. Я не прошу тебя забыть твою боль, прогнать воспоминания, раз ты не в силах этого сделать – пусть они остаются с тобой. В конце концов, человек не всесилен. Я даже не стану уговаривать тебя забыть. Не можешь – помни. Храни воспоминания, страдай, но взгляни на все это со стороны: молодая женщина отвергает своего новорожденного ребенка, отказывается даже взять его в руки! Я не говорю о Кристофе – он страдает, но он взрослый человек. А ребенок… Почему ты не слышишь, как он плачет, как ему тоскливо без тебя? Ведь это тоже твой ребенок! Знаешь, я читала, что иногда новорожденные дети в приютах, погибают, даже если их кормят и за ними хорошо ухаживают – потому что они лишены прикосновения и ласки матери. Ведь это твой сын, взгляни на него! Возьми его в руки!

На миг сознание вновь куда-то провалилось, Ольга попыталась отстраниться, но старушка взяла мальчика и положила его рядом с ней. Он проснулся и басовито закричал.

«Какой у него громкий голос! А моя девочка… она ведь совсем маленькая и пищит так тихо. Нет, это все было, а теперь со мной мой сын. Сын»

– Он такой большой и сильный, – голос Ольги звучал нерешительно, в нем слышалась неприязнь, ей было страшно прикоснуться к ребенку.

– Это тебе кажется, – улыбнулась Клотильда. – Прикоснись к нему, не бойся! Смотри, какой он крохотный и беззащитный, какая у него нежная кожа! Твой сын! Это твой сын, а весь остальной мир пусть горит пропадом!

Ольга коснулась ребенка, ощутила нежность бархатистой кожицы, дотронулась до открытого в отчаянном плаче ротика.

– Мой сын! – внезапно душу ее заполнило сладостное чувство. – Мой сын!

Она вдруг заплакала, но это уже был другой плач – счастливый и немного виноватый. На крик ребенка прибежала сестра и застыла на месте, увидев, как молодая женщина, плача, целует малыша. Повернув к Клотильде восхищенное лицо, она сказала:

– Мадам, вы… вы просто чудо!

– Да-да, я знаю, – скромно согласилась старушка, – мне это говорили нынче уже несколько раз – полицейские, которые останавливали мою машину.

Когда спустя четыре года Ольга захотела второго ребенка, Кристоф встревожился. Он решил непременно поговорить с бабушкой, и однажды тайком от жены отправился в Гренобль. Выслушав внука, Клотильда вздохнула:

– Что ж, возможно, ее разум и сердце знают, как лучше.

– Она наотрез отказывается консультироваться у психоаналитика или психиатра – в России почему-то к этому предвзятое отношение. Я сам поговорил со специалистами, они считают, что заболевание может обостриться.

– Да, это серьезно, – лицо старухи омрачилось. – У нее все еще бывают галлюцинации?

– Да, иногда – во сне. Только это хорошие галлюцинации – она просыпается счастливая и утверждает, что девочка жива, растет. Что она только что ее видела и даже говорила с ней. Зато потом, когда наступает окончательное пробуждение, бывает очень тяжело – снова голос, крик ребенка. Правда, вскоре она приходит в себя. И мне страшно – а что, если после вторых родов болезнь обострится, и она уже не выйдет из этого состояния?

– Болезнь ли это? Тогда, в родильной палате, она сумела взять себя в руки и трезво оценить ситуацию, люди с больной психикой на это неспособны. Шок от пережитого при ее тонкой организации оставил неизгладимый шрам в душе – так мне кажется, хотя я и не врач. Возможно, это наследственное. Ты видел ее мать, она также чувствительна?

– Нет, бабушка, Надин холодная и, кажется, жестокая женщина. Даже внешне они с Ольгой совершенно непохожи. К примеру, мы постоянно зовем ее в Париж, она видит, как мучается Ольга из-за того, что мать живет одна с больным сердцем, но это ее не трогает. Этим летом, когда мы были в Санкт-Петербурге, я чуть ли не на коленях ее умолял, Мишеля даже подучил, он лепетал: «Бабушка, я тебя люблю, поедем со мной». Но у Надин всегда отговорки – то ей нужно переоформить пенсию, то еще что-то. У нее в России нет ни мужа, ни любовника, ни родственников. Подозреваю, ей просто нравится изводить дочь.

– Кто знает, – вздохнула Клотильда, – мысли человека трудно постигнуть.

– Теперь Ольга безумно хочет второго ребенка, и если мы когда-нибудь решимся, я не хочу, чтобы она страдала еще и от капризов матери.

Кристоф опустил глаза и горестно вздохнул. Взгляд Клотильды был полон нежности, маленькая ручка ее ласково легла на плечо внука.

– Пусть будет так, как хочет твоя жена, не противься, если она хочет еще одного ребенка. Но ты прав – ее мать должна приехать, хотя бы на время.

Он пригрозил – наполовину шутливо, наполовину серьезно:

– Что ж, значит, я поеду в Санкт-Петербург и привезу сюда Надин силой!

Решимость внука вызвала у Клотильды искренний восторг.

– Я поеду вместе с тобой, милый, вдвоем мы точно справимся с твоей тещей. К тому же, я давно хотела побывать в Санкт-Петербурге, но всегда что-нибудь мешало.

Приехать в северную столицу Клотильде пришлось раньше, чем она собиралась. В конце ноября в Париж позвонил лечащий врач Надежды:

– Оля, я тревожусь – у твоей мамы был сильнейший сердечный приступ, но она отказывается ложиться в больницу.

– Она мне… она мне ничего не сообщила, я же вчера только ей звонила, – от испуга у Ольги перехватило дыхание, – у нее была одышка, когда мы говорили, но она сказала, что только что поднималась по лестнице…

– Какая лестница, она уже почти месяц не выходит на улицу! И какое-то на нее нашло безразличие – даже лекарства забывает принимать. Ты же помнишь, как она всегда раньше выполняла мои распоряжения, как заботилась о своем здоровье!

Врач был старенький и очень интеллигентный. Ольга перед отъездом из Санкт-Петербурга тайком от Надежды зашла в поликлинику и договорилась, что будет регулярно звонить ему домой – узнавать о здоровье матери. На тот случай, если вдруг потребуется экстренно связаться с ней в Париже, оставила сто долларов. Сначала он отказывался брать деньги, потом с большой неохотой согласился и теперь ощущал некоторое облегчение оттого, что честно исполнил свой долг.

– Мне нужно срочно ехать к маме, – сказала Ольга вернувшемуся из университета Кристофу, тот вздохнул:

– Я рассчитывал дочитать курс лекций по доинкскому периоду только к середине декабря, но попробую договориться с руководством университета…

– Не надо, дорогой, – она нежно обняла мужа, – я говорила с няней, она согласна полностью взять на себя заботы о Мишеле в мое отсутствие, но все же мы оба не можем его оставить и уехать. Брать ребенка в Питер сейчас нельзя, погода стоит скверная. Я поеду одна. Если состояние здоровья мамы позволит, я ее увезу.

Кристоф скептически усмехнулся:

– Увезешь?

– Ну…у меня теперь появился дополнительный аргумент.

Он недоуменно взглянул на жену и приподнял брови.

– Какой аргумент?

– Ты не догадываешься? 

Взгляд Ольги стал лукавым, и Кристоф внезапно догадался – в течение двух последних месяцев, что прошли после его разговора с Клотильдой, они не предохранялись. Вот идиот, почему он полагал, что все случится не так быстро?

– Ты беременна? Была у врача?

– Да, сегодня. Вернулась домой, и сразу позвонил мамин доктор. Я сначала не хотела тебе говорить, но…

– Только попробовала бы не сказать! Но как ты теперь поедешь одна?

– Глупости, дорогой, я ведь не больна и прекрасно себя чувствую – меня даже ничуть не тошнит. Но мне вредно волноваться.

– Ты думаешь, подобный аргумент смягчит твою мать?

По выражению лица жены Кристоф понял, что она в этом совершенно не уверенна. Вечером он позвонил Клотильде – описал ситуацию и сообщил, что им придется уехать. Выслушав внука, она весело сказала:

– О, ля-ля, не говори глупостей! Я поеду с Ольгой, а ты читай свои лекции и смотри за сыном.

– Ты никак сошла с ума, Клотильда? В Санкт-Петербурге сейчас холодно, слякоть. Все, если ты не желаешь говорить серьезно, я позвоню, когда у тебя будет не такое игривое настроение.

– Причем тут настроение? Я, между прочим, ежедневно принимаю холодный душ и плаваю в бассейне! Честно говоря, я еще прошлой осенью думала поехать в Москву – когда у Ельцина был конфликт с их парламентом.

Кристоф не удержался и фыркнул, на миг даже позабыв о своих проблемах.

– И на чьей же стороне ты собиралась выступать?

– О, я должна была прежде лично взглянуть, чтобы все для себя решить. Не успела, правда, собраться, как там все кончилось. Честно говоря, я раньше симпатизировала Ельцину, но когда он послал танки давить людей, он стал мне неприятен. Короче, решено: я еду с Ольгой. Сдаешься?

В словах старушки было столько задора, что Кристоф рассмеялся и согласился.

– Сдаюсь.

Когда они приехали в Санкт-Петербург, Надежда уже почти не вставала с постели. Лежа, она выглядела неплохо, но при малейшей нагрузке кожа ее приобретала синюшный оттенок, возникала одышка. После очередного визита все тот же старенький врач, прощаясь с Ольгой в прихожей, расстроено сказал:

– Надо бы мне, конечно, настоять на госпитализации, но разве ее переупрямишь! Конечно, в больнице условия сейчас не ахти какие, но там хоть специалист посмотрит, а то наш кардиолог из поликлиники на дом не ходит. Это только уж нам, терапевтам, приходится.

– Мама, почему ты не хочешь лечь в больницу? – осторожно спросила Ольга, проводив врача. – Я найду частную клинику.

Мать безразлично махнула рукой.

– Ну их! В частной то же самое, только деньги сдерут. Не волнуйся, Оленька, ты же знаешь, что у меня по осени всегда обострение.

– Ты странная стала, прежде ведь всегда лечилась.

– Надоело, аж тошнит. Не могу видеть все эти лица, поликлиники, очереди.

– Почему ты не хочешь поехать ко мне во Францию?

– Не будем об этом, – Надежда закрыла глаза. – Устала, хочу поспать.

Тактичная Клотильда остановилась в гостинице, чтобы не стеснять мать и дочь, но навещала их почти каждый день. Впервые приехав и довольно бодро вскарабкавшись по крутым ступеням, она долго удивлялась:

– Подумать только, в доме нет лифта! И такие странные порядки – нигде не найти автомобиль напрокат, приходится ездить в этих мерзких такси.

Надежда слабо улыбнулась – ей с первого взгляда понравилась энергичная старушка-француженка, которая совершенно свободно изъяснялась по-русски.

– Я не знала, что вы так хорошо говорите по-русски, – она протянула Клотильде исхудавшую руку. – Конечно, Ольга и Кристоф говорили мне, что ваши родители были русскими. Вы в первый раз в Ленинграде? Вернее, теперь в Санкт-Петербурге.

– И в Санкт-Петербурге, и в России вообще. Но ваш город и вправду изумительный! Внук советовал прежде всего сходить в Русский музей или Эрмитаж, но я не знаю, с чего начать. Как вы думаете?

Надежда вздохнула и покачала головой.

– Я уже так давно нигде не была. В последний раз, кажется, нас водили на экскурсию, когда я еще работала на заводе. Пусть Оля походит с вами и все покажет – ей нужно немного развлечься.

– Оля будет с вами, – безапелляционно заявила старуха. – Кроме того, я уже договорилась с одним хорошим кардиологом, профессором, – он зайдет и осмотрит вас, если вы не возражаете.

– Господи, когда же ты успела? – изумилась Ольга. – Ты же и двух дней не провела в Питере!

Клотильда торжествующе усмехнулась и задрала нос, а Надежда устало опустила глаза.

– Хорошо, пусть приходит.

Кардиолог приехал с медсестрой, тут же сделали кардиограмму, которую профессор изучал очень долго и внимательно. Выслушал больную, велел сестре взять у нее кровь из пальца, получил свои триста долларов за визит и велел Ольге заехать к нему в институт через день – когда будут готовы результаты анализов.

– Что я могу вам сказать, – отрывисто начал он, едва она переступила порог его кабинета, – состояние тяжелое, я не стал поэтому с вами ничего обсуждать при больной. Только операция – консервативное лечение не поможет. Конечно, у нас в стране есть хорошие специалисты, но в Германии, например, или во Франции вероятность благоприятного исхода была бы выше.

С трудом сдерживая слезы, Ольга в тот же вечер приступила к матери:

– Мама, умоляю тебя, поедем со мной! За что ты меня так мучаешь?

Надежда протянула руку и ласково погладила плечо дочери.

– Конечно, Оленька, конечно, поеду. Подожди немного – мне станет лучше, и я…

– Тебе не станет лучше, мама! Тебе никогда не станет лучше, если ты сейчас прямо не поедешь со мной!

– Ну-ну, тише, тише! Чего ты волнуешься – я ведь не в первый раз болею.

Она закрыла глаза и задремала. Приехавшая Клотильда тревожно поглядела на заплаканное лицо Ольги.

– А знаешь, что, девочка, пойди-ка ты и поспи немного, бэби требует отдыха, – она многозначительно указала кивком на ее живот.

– Я хотела посидеть с мамой, пока она спит.

– Иди, иди, я буду здесь и скажу, если что понадобится.

Внезапно Ольга почувствовала сильную усталость и прилив легкой тошноты. Вздохнув, она провела рукой по лбу.

– Ладно, только если что-нибудь будет нужно…

– Я сразу скажу, а сейчас – иди!

В середине ночи Ольгу словно что-то толкнуло.

– Мама! – она вскочила и, даже не обувшись, босиком бросилась к комнате матери.

  Тихий голос Надежды что-то говорил Клотильде. Успокоенная Ольга собралась, было, вернуться и надеть тапки, но невольно прислушалась и встала, как вкопанная.

– Оля спит? – спросила Надежда. – Это хорошо, я бы хотела побеседовать с вами без нее. Я рада, что вы приехали вместе, вижу, вы любите мою девочку.

– Я ее очень люблю, – сурово подтвердила Клотильда, – и мне больно видеть, как она страдает. Почему вы не хотите успокоить дочь и сделать то, что советуют врачи? Вопрос денег пусть вас не беспокоит – наша семья достаточно обеспечена и любое лечение…

– Нет-нет, что вы, через некоторое время я…

– Не поедете вы и через некоторое время! – отрезала старуха. – Они с Кристофом уже столько лет уговаривают вас, но вы каждый раз находите предлог. Скажите просто, что вы панически боитесь куда-то ехать. Я и спрашиваю: почему? Вам сделают операцию, а потом вы вернетесь обратно, если вам у нас так уж не понравится.

– Нет, – печально отвечала Надежда, – я знаю, что мне не поможет никакая операция, к чему куда-то ехать? Тут могилы дедушки с бабушкой, мамы и моего сына. Нет мне отсюда дороги.

Клотильда горячо возразила:

– Нельзя жить могилами! Вот я, например, – я намного старше вас, вы знаете, скольких близких мне пришлось похоронить за свою жизнь? Но у меня остались живые – дети, внуки. Я навещаю могилы умерших, но всегда возвращаюсь к живым. Что вам мешает быть счастливой рядом с вашей дочерью?

– Совесть, – из груди больной вырвался судорожный вздох, – вас когда-нибудь мучила совесть? Такая, что нет сил жить.

– Совесть? Не знаю. Нет, конечно, мы все не без греха, и я совершала в жизни много такого, от чего испытывала раскаяние, но действительно ли стоит так себя казнить? Я не смею вас спрашивать, но…

– Я виновата в гибели сына, – глухо проговорила Надежда. – Я одна, и с самого начала. Отдалась личной жизни, а его…

Голос ее дрогнул, и она умолкла. Клотильда растерялась.

– Помилуйте, – сказала она осторожно, – но у женщины должна быть личная жизнь, вам не за что себя винить.

– Он мне мешал. Вы знаете, я любила другого человека, не его отца, – Надежда внезапно заторопилась, словно боясь, что не успеет все высказать, – любила безумно, понимаете? Для меня мир без него не существовал! Так любила, что забыла о сыне, почти не обращала на него внимания, а его отец, мой муж, он… он был алкоголиком и спаивал ребенка. Много лет, тайком от меня. Я была занята личными переживаниями, а когда заметила… Я даже сейчас не в силах вам рассказать, чем все это кончилось. Потом я долго лечила сына, врачи избавили его от алкогольной зависимости, но задержка развития с годами прогрессировала – мозг был поврежден очень серьезно, как мне объяснили.

– Ваш муж был алкоголиком? – с ужасом спросила Клотильда. – Но… Оля никогда не говорила. Она знает?

– К чему? Оля не его дочь, она дочь человека, из-за которого я потеряла голову. Долгое время надеялась, что он разведется с женой и женится на мне. Мишка мешал нашей любви. Сначала я отправила его в интернат, потом настояла, чтобы его забрали в армию, хотя даже врачи не советовали. А потом его там убили – просто, я думаю, из жестокости забили. Он лежал в гробу весь избитый, а нам сказали, что это был несчастный случай. Знаете, он ведь… он ведь был немного со странностями и иногда раздражал окружающих, его даже в интернате ребята часто били – просто так, ни за что. Бывают люди, знаете, которые почему-то всегда будят в окружающих агрессивность, жестокость, желание поиздеваться – в детях, да и во взрослых тоже. Мишка был из таких. Мне так психиатр в интернате один раз объяснила и советовала чаще забирать Мишку домой, но я… Я как-то ехала в электричке, и напротив сидела женщина с ребенком – больным, сразу видно. Он всем мешал – вертелся, кричал, кривлялся. И все вокруг отчитывали эту несчастную мамашу – одни советовали обратиться к психиатру, другие возмущались, что она не умеет воспитывать ребенка. А она, бедная, только голову втягивала и молчала. Это мне так запомнилось, что я никогда никуда старалась с Мишкой не ходить – ни в парк, ни в зверинец. И старалась реже брать его домой, по возможности не показывалась с ним на улице. Я его стыдилась, понимаете? Не то, чтобы он выглядел совсем идиотом – внешне он был даже красивый и симпатичный мальчик, но… Мне мерещилось, будто все видят, что мой ребенок не совсем…

– Да, конечно, – осторожно заметила старуха, – вас можно понять, но все же…

– А знаете, – с неожиданной гордостью перебила ее Надежда, – он изумительно рисовал, вы видели его рисунки на стене? И у него была девочка, они хотели пожениться. Я сердилась, думала, она с ним из-за квартиры. Так, наверное, и было, но теперь думаю, какая разница – пусть бы поженились. Жил бы с семьей, имел бы детей.

В комнате воцарилось молчание. Ольга, стоя за дверью, боялась шевельнуться. Она тихо переступала с одной босой ноги на другую и при этом напряженно прислушивалась – вдруг Клотильда захочет встать и подойти к двери. Но та лишь вздохнула:

– Да, мне понятно теперь. Из-за сына вы хотите себя наказывать и казнить до конца жизни, но дочь-то – она ведь ни в чем не виновата. Ее-то за что?

– Я не хочу, чтобы она из-за меня переживала – я этого не заслуживаю. Думаю, даже, ее отец правильно сделал, что бросил меня – каждый должен получать, что заслужил.

– Оля знает о нем? Он видел ее когда-нибудь?

– Нет. Он оставил меня, едва узнав, что должен появиться ребенок. Но его нельзя за это осуждать – он был талантлив, занимал очень высокий пост, и у него было множество врагов. Они могла бы использовать появление внебрачного ребенка, чтобы разрушить его карьеру.

– Почему? – удивилась старуха. – У моего сына Пьера семья и, кроме того, два внебрачных сына. Он дал им свою фамилию и платит за их обучение в лицее, а среди наших родственников никто не делает различия между его законными и незаконными детьми. Да и попробовал бы он отказаться от моей плоти и крови!

– Вы не понимаете, какое тогда у нас было время! За аморальное поведение его могли даже исключить из партии, а это для человека в нашей стране было равносильно гражданской смерти.

– Но он обязан был давать деньги на ее воспитание.

– Я прекрасно зарабатывала и не нуждалась в его помощи. Я была хорошим специалистом, меня ценили на работе.

– Неужели никто не подозревал, кто отец Ольги?

– Мы долгие годы тщательно скрывали нашу связь. За это время я утратила даже тех немногих друзей, что имела, а родных у меня не было – отца расстреляли в тридцать восьмом, мать долгие годы прожила в ссылке в Сибири. Ее забрали, когда мне было три или четыре года, а встретились мы лишь спустя тридцать лет – я приехала к ней в Сибирь рожать Олю. От отчаяния даже думала навсегда там остаться, но жизнь распорядилась иначе – мы вместе с мамой и Олей вернулись в Ленинград. Моя мама была тактичная женщина и никогда ни о чем не спрашивала. Она очень хотела, чтобы я опять вышла замуж и была счастлива. У меня было несколько мужчин в жизни, и один из них ей особенно нравился – добрый, чуткий, отзывчивый. Обожал меня, любил Олю. Мама мечтала, что мы поженимся, и у девочки будет настоящий отец. А я повела себя, как дура, не знаю, что на меня нашло – накричала, прогнала, стоило ему лишь упомянуть о браке. Мама была очень расстроена, и я… я рассказала ей все – то, что для меня существует лишь один человек на этом свете. Я могла спать с другими, забыть его на короткое время, но стоило вдруг вспомнить о… о его руках, о его глазах, лице, – Надежда протяжно всхлипнула, – видите, какая я – теперь реву. Вспоминаю о сыне – не плачу. Думаю об отце и матери, у меня их с детства отняли, – не плачу. Дочь извожу – не плачу. А о нем, о его руках, о его глазах… Во сне его, когда вижу, просыпаюсь вся в слезах.

– Видно, вы сильно его любили, – мягко заметила старушка, – ну, тихо, тихо, не нужно! Я думаю… думаю, что раз у вас было такое сильное чувство, вы должны были рассказать обо всем Ольге – она бы поняла.

– Мама тоже сказала так, когда… когда узнала. Один раз я даже решилась поговорить с дочкой, но… Видите ли, у меня было много наших фотографий – моих и его, где мы вместе. Мы с ним много ездили, а я хорошо фотографировала, потом сама проявляла и печатала. Помню, перед отъездом к маме в Сибирь сделала небольшой альбом и спрятала в ящик стола – тогда у меня еще была надежда, что после рождения ребенка он хотя бы… Хотя нет, я знала, что это невозможно – он не придет. Но когда я решила поговорить с Олей, то прежде решила показать ей его фотографии – чтобы она увидела, как они похожи. Полезла в ящик и не нашла ни одной фотографии. Ни единой! Потом я вспомнила, что когда-то уложила в комод несколько забытых им вещей. Стала искать – ничего.

– У него оставались ключи от вашей квартиры? Ведь он мог зайти в ваше отсутствие и все это забрать.

– Возможно, конечно, я тоже об этом подумала, но ведь фотографии были заперты в столе, а ключа от стола у него не было.

– Что же вы сделали?

– Я решила, что, возможно, это даже лучше – не стоит говорить девочке правду, и хорошо, что фотографии пропали. Но потом…

– Что же случилось потом?

– Как-то раз, уже давно, трое моих бывших коллег были заграницей и встретили его – он очень богат, занимается бизнесом. Привезли газету с его фотографией – на ней он вместе с семьей.

– У него есть дети?

– Дочь. Она замужем, у нее ребенок. Фотография у меня под подушкой, помогите вытащить, чтобы не порвать, у меня рука дрожит.

Послышался шорох. Клотильда сказала:

– Погодите, я надену очки.

 – Они все вместе сняты на этой фотографии, – говорила Надежда, – взгляните.

Клотильда долго молчала.

«Разглядывает фотографию, – замирая за дверью и прижимая руки к колотившемуся сердцу, думала Ольга, – фотографию моего…моего отца»

– Да, Оля похожа на него, – сказала наконец старушка, – гораздо больше, чем его дочь. Та лицом в мать, ведь это ее мать с ребенком на руках?

– Он сказал, что никогда с ней не расстанется, – в голосе Надежды звучала горечь, – Наверное, он ее по-настоящему любил, а меня… Очень интересная женщина, гораздо интересней меня, да?

– Да разве этим определяется, – смущенно возразила Клотильда.

– Может быть, не этим, не знаю. Но когда я увидела фотографию, то подумала… подумала, что, возможно, была неправа – Оле нужно узнать. Теперь ведь другое время, мы оба старые, и вдруг он обрадуется, встретив дочь? Я подумала, что должна ей сказать, а там – как она сама решит. Но потом поняла, что никогда не найду в себе сил. В общем, я хотела просить вас, но… только после моей смерти, хорошо?

– Почему вы так говорите? – в голосе старухи слышалось непривычное для нее смятение. – Погодите, давайте, я положу газету обратно вам под подушку. Вот так. Да, не понимаю, почему вы хотите, чтобы я выполнила что-то после вашей смерти, это нелепо, я почти в два раза старше вас и…

– Не надо, – прервала старуху больная, – к чему играть в детские игры, мне уже недолго осталось. Я еще, почему думаю – отец, все-таки, может… Мне стыдно говорить такое, но он богат, а у Оли, если что, так ничего своего нет. Я ее с жилплощади выписала, чтобы меньше платить и по инвалидности субсидии иметь, а приватизировать квартиру все откладывала. Теперь уже сил нет.

– Вот об этом как раз и не волнуйтесь. Но, конечно, ей следует знать своего родного отца, а дальше – ее воля. Я могу рассказать ей, но лучше, чтобы вы сделали это сами.

– Нет, у меня сил осталось только на то, чтобы достойно умереть, но я не боюсь смерти, не думайте. Мне даже спокойней, когда думаю, что скоро лягу рядом с сыном. Некоторые верят, что души умерших встречаются на том свете. Я не верю, я всегда была атеисткой. Просто мой прах и его будут лежать рядом в сырой земле. Знаете, Мишка никогда меня не любил – он обожал отца, хоть тот и искалечил ему жизнь. Но какое это имеет значение после смерти – наши чувства умирают вместе с нами.

– А я вот с недавнего времени верю в бога, – Клотильда вздохнула и чем-то зашуршала – очевидно, поправляя одеяло больной, – не знаю, в того ли бога, о котором говорят священники, но не могу представить себе, что великие чувства и разум, которыми обладает человечество, – всего лишь порождение бренной плоти.

Ответ Надежды прозвучал отчетливо, в голосе ее звучала насмешка, хотя чувствовалось, что губы шевелятся с трудом:

– Наши чувства и разум станут пищей червей, едва наше тело перестанет функционировать. Я рада этому – тому, что моя совесть и моя боль умрут вместе со мной. Не представляю, как могла бы выносить их вечно! – слова ее перешли в тихое бормотание: – Ведь я моложе ее, меня и в тридцать пять лет, помню, и в сорок пять называли красавицей, а сейчас? Сейчас я задыхаюсь, умираю, а она все такая же… такая же симпатичная. Ей уже намного больше шестидесяти, но он все еще ее любит, я знаю.

Она умолкла, и в комнате воцарилась тишина. Тихо ступая по деревянному полу, Ольга прокралась в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла руками уши – ей хотелось навсегда забыть о том, что она только что услышала.

Надежда умерла через месяц. В течение последующих лет Клотильда неоднократно пыталась начать нелегкий разговор, но каждый раз с ужасом сознавала, что не в силах преодолеть охватывавшее ее при этом смущение. Поняв, что старуха так и не решится рассказать ей об отце, Ольга почувствовала странное облегчение.

«Не хочу о нем знать, даже думать не хочу»

Она ничего не сказала Кристофу – даже с ним не было сил обсуждать личную жизнь матери…

«… И в-пятых, я хочу выполнить предсмертную просьбу твоей мамы. В моем сейфе лежит газетная вырезка, на ней фотография твоего родного отца. Там же ты прочитаешь еще кое-какую информацию о нем – я собрала все это с тех пор, как узнала, кто он. Ты узнаешь его имя, фамилию и адрес, но решай сама, стоит ли тебе вступать с ним контакт.

Прощай, моя дорогая девочка, и помни, что я всегда любила тебя. Твоя старая бабушка Клотильда».

Они вернулись в гостиную как раз тогда, когда Пьер, дядя Кристофа, говорил:

      – Люсиль сказала верно – это была последняя воля мамы, и мы должны ее уважать.

  Было ясно, что настроение окружающих заметно изменилось к лучшему. Одна из кузин Кристофа, агент по недвижимости, оглядев гостиную профессиональным взглядом, дружелюбно сказала Ольге:

– Наверное, ты теперь и не знаешь, что делать с этим домом. Хочешь, я помогу тебе выгодно сдать его в аренду?

Ольга вежливо поблагодарила ее и отказалась:

– Думаю, мы с Кристофом и детьми поживем здесь какое-то время.

  Тут же зазвучал нестройный хор удивленных голосов:

– Как? Здесь, в Гренобле? Почему?  Кристоф оставляет работу в Сорбонне?

– Только на время – он собирается закончить свою книгу, и ему необходимы тишина и покой.

Вечером, когда все, кто должен был уехать, уехали, а оставшиеся легли спать, Кристоф с Ольгой спустились в библиотеку – туда, где стоял сейф. Открыв его, Кристоф посмотрел на жену.

– Ты уверена, что хочешь это знать, Оля? Тебе нужен этот человек? Если нет – я уничтожу все эти вырезки, и мы о них забудем.

В который раз подивившись чуткости мужа, Ольга погладила его по плечу и улыбнулась.

– Мне он совершенно не нужен, но я хочу знать, кто он, и, как говорила Клотильда, какие гены носим в себе я и наши с тобой дети. Почему ты придаешь этому такое значение? – с этими словами она нарочито небрежным движением вскрыла конверт с надписью «Материалы об отце Ольги».

 Группа на фотографии выглядела живописно – высокий худой мужчина поддерживал под руку элегантную даму с очаровательным ребенком на руках, и оба они с улыбкой наблюдали за оживленно беседующей молодой парой. Текст статьи гласил:

«Известный предприниматель г-н Александр Филев, выходец из России, и его семья проводят время на своей вилле в горах Швейцарии. Как нам стало известно, недавно г-н Филев поручил своей дочери г-же Лилиане Шумиловой возглавить российский филиал фирмы по производству охранных систем. Продукция фирмы «Филев» пользуется постоянным спросом в странах Европы и на Ближнем Востоке. Российские бизнесмены с нетерпением ждут появления программируемых охранных систем, разработанных фирмой «Филев»

Г-жа Лилиана Шумилова – блестящая молодая женщина и талантливая бизнесвумен. На наш вопрос о том, что в жизни, по ее мнению, должно стоять для женщины на первом месте, она улыбнулась и ответила, что не берется говорить за других, но для нее лично нет на свете никого и ничего дороже ее мужа. На фотографии вы видите г-на Александра Филева с женой и внучкой. Рядом с ними их дочь со своим супругом – талантливым молодым ученым».

Взгляд Александра Филева казался напряженным и настороженным, жена его, несмотря на возраст, действительно была очаровательна – как говорят, «с изюминкой». Ольга скользнула глазами по лицу их дочери Лилианы, и оно почему-то показалось ей странно знакомым, а ее супруг… Газета выскользнула из ослабевших пальцев – с фотографии прямо на нее пристально смотрел Илья Шумилов.

Глава вторая

Остров лежал вдали от тихоокеанских морских путей и официально числился владением Ее Величества королевы Великобритании, хотя, скорей всего, о его существовании давным-давно забыли. Обнаружен остров был случайно – в 1773 году, когда судно «Эдвенчер» под командой капитана Фюрно было отнесено штормом от корабля «Резольюшен» капитана Кука, морякам удалось найти здесь приют и переждать бурю. Аборигены оказались довольно смышлеными и миролюбивыми людьми – они помогли путешественникам отремонтировать корабль, снабдив их водой и продуктами на дорогу.

Вернувшись в Англию, Фюрно доложил Королевскому географическому обществу о существовании острова, названного им в честь прабабки правящего короля островом Софии Доротеи, но из-за неисправности корабельного секстанта не совсем точно указал его широту. Если б в дальнейшем у кого-то из Адмиралтейства и возникло желание посетить новое приобретение английской короны, то мореплавателям пришлось бы основательно потрудиться, чтобы исправить ошибку капитана. Однако начавшаяся война с американскими колониями, а позже война с Францией заставили правительство полностью забыть о существовании острова Софии Доротеи. Тем более, что вернувшийся в 1775 году в Англию Кук в своем докладе ничего не упомянул об открытии капитана Фюрно.

За прошедшие столетия к Софии Доротее несколько раз приставали терпящие бедствие английские, французские, русские и голландские суда. Они занесли на остров корь, оспу, сифилис и проказу. Поэтому к началу двадцатого столетия местное население полностью вымерло, и когда летом 1965 года на прибрежную полосу опустился терпящий бедствие военный самолет, его не встретил никто, кроме испуганно метнувшихся в разные стороны косуль, стадо которых направлялось к устью реки на водопой. К счастью, военным удалось быстро связаться с базой и сообщить свои координаты. Их вскоре выручили, однако островом опять же никто особо не заинтересовался – шла война в Индонезии, британцам было не до того.

В конце восьмидесятых спокойствие и тишина, царившие над островом, неожиданно были нарушены рокотом круживших в небе самолетов и гулом судовых машин. Высадившиеся на сушу люди сновали, как муравьи, – вырубали деревья, рыли каналы и строили, строили. Через год весь остров, обнесенный по периметру бетонной стеной, напоминал неприступную крепость. Возведенные здания соединялись широкими асфальтированными дорогами и подземными туннелями, а большой земельный участок занимал аэродром.

Однажды безоблачным декабрьским днем девяносто восьмого года по взлетной полосе, взметая пыль, пронесся и остановился небольшой самолет. К нему подкатил черный форд, из которого выбрался подтянутый смуглый человек, почтительно поклонился двум спускавшимся по трапу женщинам и указал на автомобиль:

– Прошу. Теперь я отвезу вас в отель, там вы сможете отдохнуть и перекусить. Шеф ожидает вас сегодня вечером.

Он говорил по-английски с легким акцентом и той правильностью речи, какая свойственна старательно изучавшим язык представителям неанглоязычного народа. Старшая из прибывших дам, стройная седеющая брюнетка лет сорока пяти, встревожилась:

– Сегодня вечером? Но нам с Маргаритой потребуется хотя бы день, чтобы подготовить доклад – нас вызвали сюда неожиданно.

– О, не тревожьтесь, госпожа Костенко, не будет никакого доклада – шеф всего лишь хочет задать несколько вопросов.

– Мне нужно сориентироваться, я не совсем готова…

– Не тревожьтесь, – повторил мужчина и внимательно взглянул на вторую женщину, до сих пор хранившую молчание, – шеф хочет поговорить не с вами, а с госпожой Чемия.

– Со мной? – спутница Костенко, молодая женщина с тонким лицом, белой кожей и пышными рыжими волосами удивленно дернула плечом.

– Да, мадам, с вами.

Старшая женщина, похоже, испытала сильную досаду, хотя постаралась это скрыть.

– В таком случае нам с Маргаритой придется обсудить кое-какие детали – она не владеет полной информацией, а я…

– Не волнуйтесь, мадам, – вновь прервал ее мужчина, – отдыхайте пока, я распорядился, чтобы прислуга позаботилась обо всем необходимом. Вечером за вами заедет машина.

У входа в отель обеих дам встретили улыбающиеся горничные. Поскольку их поместили не только в разных номерах, но и в разных крыльях отеля, очевидно было, что в настоящий момент общение между обеими гостьями для хозяев нежелательно. Однако номера были уютные и светлые, к их приходу на столе уже стоял поднос с закусками. Перекусив и приняв ванну, Маргарита подумала и решила немного вздремнуть.

«Чем бы ни закончился разговор с загадочным шефом, изменить того, что случится, я не в силах, а моим нервам нужен отдых»

Когда она проснулась, уже сгустились сумерки. Зазвонил стоявший на тумбочке возле кровати телефон.

– Мадам, машина за вами придет через сорок минут.

В дверь постучали, официант внес поднос с ужином.

«Очень деликатно – за сорок минут я вполне успею поужинать и привести себя в порядок. Интересно, а что будет, если я опоздаю?»

Решив все же не искушать судьбу, Маргарита спустилась в холл отеля ровно через сорок минут. Приветливо улыбнувшись, ожидавший ее мужчина пригласил следовать за ним, второй, стоявший у автомобиля, распахнул перед ней дверцу. Она в недоумении огляделась:

– Где София?

– Шеф пожелал сначала поговорить наедине с вами, мадам и выслушать ваше личное мнение.

Они въехали в туннель, ехали по нему минут через двадцать. Вынырнув наружу, автомобиль притормозил возле высокой каменной стены. Бесшумно раздвинулись железные ворота и вновь сдвинулись, пропустив машину. Спутник Маргариты распахнул перед ней дверцу машины, они поднялись по ступенькам крыльца трехэтажного серого здания, и там Маргариту с рук на руки передали элегантной молодой  женщине в черной облегающей юбке и белой блузке с закрывавшим горло стоячим воротничком.

– Шеф ожидает вас, мадам, – с дежурной улыбкой проговорила она.

Сидевший за письменным столом человек не стал подниматься навстречу Маргарите, а лишь слегка кивнул ей и повел рукой в сторону кресла. Широкие плечи его указывали на плотное телосложение, большие темные очки скрывали почти половину лица, мешая точно определить возраст.

«Лет пятьдесят или пятьдесят пять, – определила Маргарита, – следит за собой и занимается спортом, но от возрастных изменений скелета никуда не деться. Интересно, сколько он еще будет молчать? Нагоняет страху, ждет, когда я начну потеть от страха и ерзать на месте от желания сбегать в туалет? Так не дождется. Им нужна я и именно я, а не Костенко или кто-то другой, поэтому бояться мне нечего»

За непрозрачными стеклами глаз шефа увидеть было нельзя, но положение головы его указывало, что пристальный взгляд изучает тонкое бесстрастное лицо сидевшей перед ним молодой женщины. В течение пары минут царило полное молчание, наконец он отрывисто бросил:

– Я доволен работой, которую вы проделали, мадам, – голос его, к удивлению Маргариты, оказался довольно высоким для мужчины, – мне хотелось бы услышать о ваших дальнейших планах и поделиться своими. Однако начнем с вас.

Маргарита небрежно потянулась, откинувшись на мягкую спинку, и чуть прищурила зеленые глаза. В ее ответе прозвучал легкий вызов:

– С меня? Что ж, я, конечно, рада, что вы довольны, сэр, это льстит моему самолюбию. Однако меня, насколько я понимаю, собираются отстранить от работы, и даже, кажется, убрать. Вы, случайно, не для этого пригласили меня сюда?

Столь дерзкий ответ заставил черные очки на миг угрожающе застыть, потом шеф подавил гнев и решил показать, что оценил шутку. Уголки его губ насмешливо скривились, рядом с ними прорезались глубокие складки, и стала заметна дряблость тонкой кожи видимой нижней части лица.

«Я ошиблась, похоже, ему лет шестьдесят, если не больше»

– Ну, для этого вас можно было бы сюда не приглашать, – ответил он, – конечно, я слышал о ваших разногласиях с Костенко – она утверждает, будто вы постоянно создаете конфликтные ситуации, и из-за этого работа находится на грани срыва. Однако мне хочется выслушать лично вас.

– Меня? Для чего? За эти годы, как утверждает Костенко, у вас появилось множество нейрохирургов, освоивших мои методы. Стало быть, я уже не нужна.

«Еще как нужна, и ты это прекрасно понимаешь!»

Он неожиданно засмеялся и, поднявшись, подошел к бару.

«А он не так высок, как кажется, пока сидит»

– Хотите чего-нибудь выпить, мадам?

– Я не пью крепких напитков, думаю, вам это известно, – отрезала Маргарита.

– О, это очень легкое вино – напиток богов, как утверждали древние греки. Себе я налью чего-нибудь покрепче, но нейрохирург, я понимаю, не должен злоупотреблять спиртным. Или вы боитесь, что вас отравят?

– Боюсь?! – хмыкнув, она отпила несколько глотков. – Вот уж меньше всего я боюсь, что вы меня отравите в вашем кабинете – для этого есть другие места.

Шеф тяжело вздохнул и вновь опустился в кресло напротив Маргариты.

– У вас действительно совершенно невыносимый характер, мадам. Однако я считаю, что талантливые люди имеют право на маленькие слабости. Итак, я хочу услышать о ваших разногласиях. Только учтите, что я не медик и могу оскорбить ваш слух некоторой безграмотностью. Так что вы уж не судите меня строго.

Ирония, прозвучавшая в его словах, неожиданно успокоила Маргариту. Она улыбнулась, поставив бокал на стол, ответила тем же тоном:

– Не хочу показаться невежливой, сэр, но все же мне придется иногда использовать медицинские термины. Общая картина такова: мы вводим в кровь разработанный нашими фармацевтами препарат, способный проникнуть сквозь гематоэнцефалический и гематоликворный барьеры. Затем, используя трансназальный доступ – через ноздрю, – я ввожу микроскопический источник лазерного излучения и достигаю дна турецкого седла. Это ювелирная работа, но если сделать ее точно, практически любая нужная нам область мозга становится доступной для лазерного луча. При этом очень важна избирательность – чем меньше задеты соседние области, тем меньше побочный эффект от операции. Развернутую картину мозга пациента хирург видит перед собой на экране монитора. Необходимо выделить нужную нам систему точек и подвергнуть их одномоментному облучению. В этих точках жидкий полимер, циркулирующий по кровеносно-сосудистой системе головного мозга, мгновенно застывает. Определенные микроскопические области мозга оказываются блокированными. Эта технология у нас достаточно хорошо отработана, остальных хирургов и Костенко она вполне устраивает, меня нет. Это одна из причин наших разногласий.

– Чем же вы недовольны? – удивился шеф. – Я видел прооперированных пациентов, они спокойны, бесстрашны и готовы выполнить любое требование.

– После операции пациент уже не может вернуться в привычную для него среду. Во-первых, окружающие немедленно заметят те изменения, что претерпела его личность. Во-вторых, человек становится просто-напросто беззащитен – ведь он полностью лишен инстинкта самосохранения. Первый же автомобиль, от которого он не отскочит, его собьет, любая встретившаяся на пути яма может сделать инвалидом. Поэтому после операции приходится помещать их в резервации.

Шеф пожал плечами.

– Без этого не обойтись в любом случае, в резервациях они проходят послеоперационную психологическую обработку по методике Костенко.

– И здесь я не соглашусь. Метод, что использует София – внедрение в подсознание людей чужих мыслей, – не нов, он давно известен «промывателям мозгов» из КГБ и ЦРУ. И он не всегда эффективен, особенно для людей с поврежденным операцией мозгом. Я предлагаю в принципе иной подход – психологическую обработку во время операции.

Он слегка подался вперед.

– Во время операции? И что это изменит?

– Любая мысль вызывает у человека отклик – возбуждение определенной части мозга. Если нейрохирург в это время блокирует возбужденную область, то в мозгу останется застывшая волна возбуждения – нечто вроде идеи фикс. Личность пациента полностью сохраняется, нет необходимости лишать его  инстинкта самосохранения. Он или она по-прежнему живет со своей семьей, работает, не теряет своей квалификации. И никто не заподозрит, что этот человек полностью подчинен идее фикс. Играя на ней, вы можете использовать его по своему усмотрению – он или она выполнит все, что вы потребуете, и никогда вас не предаст.

«Кажется, ты всерьез заинтересовался моими словами. Что ж, шевели мозгами, сам соображай, что к чему»

Словно подчиняясь мысленному приказу сидевшей перед ним рыжеволосой женщины с тонким лицом и дерзкими зелеными глазами, шеф смотрел на нее и соображал.

– Не теряет квалификации, гм. Какой простор для воображения злоумышленников, а? Опытный взрывник, что умело разместит взрывчатку и сам погибнет при взрыве. Или пилот экстра-класса, что направит свой самолет на высотное здание. Вы это имеете в виду?

Маргарита поморщилась.

– Мелочи. Мой метод передаст в полную вашу власть опытных инженеров, летчиков, конструкторов, разведчиков. Разве это вас не прельщает?

Продолжая размышлять, он слегка покачивал головой.

– Да, конечно. Но вот инстинкт самосохранения… Он вполне может включиться и помешать в нужный момент нажать кнопку взрывного устройства или уничтожить себя вместе со своим воздушным судном, так я понимаю.

– Можно сделать все много тоньше – лишить пациента возможности осознавать определенные причинно-следственные связи. В вашем примере это означает, что приказ нажать кнопку взрывного устройства или направить аэроплан на здание не будет ассоциироваться для него со смертью. В остальном личность его останется неизменной.

 Маргарита умолкла, отметив про себя, что слова ее подействовали на собеседника сильней, чем она ожидала. Вновь поднявшись, он прошелся по кабинету, открыл бар, подержал в руке бутылку с виски, но наливать себе не стал – закрыл бар и вновь сел.

– Вы меня заинтриговали, мадам. Такое действительно возможно, или, не обижайтесь, это плод вашей фантазии?

– На данном этапе можно сказать и так, поэтому я нисколько не обижена. Но ведь вы просили поделиться своими планами. А планы часто так и остаются фантазией – если их не позволяют претворить в жизнь.

– Что или кто вам мешает?

– Мне мешают экспериментировать, хотя  не это главное. Потому что основные результаты уже мною получены.

Лаконизм его последующих вопросов указывал на то, что суть дела им схвачена.

– Что главное?

– Полимерный препарат, созданный нашими фармацевтами, меня не устраивает. Я не упрекаю их, они сделали все, что могли, но есть лучшие варианты.

– Например?

– В Германии синтезирован и проходит испытание принципиально новый жидкий полимер. Размер кристаллитов, образующихся при взаимодействии с лазерным излучением, на два порядка меньше, чем у нашего препарата.

– И что это даст?

– Позволит блокировать меньшие участки мозга. Личность практически сохраняется, а эффект во много раз больше.

– Кто занимается препаратом, почему мне ничего не доложили? – резко спросил он.

– Я писала об этом и не раз – в своих отчетах. Правда, до вас эти отчеты, думаю, не доходили. Синтезом полимера в Германии занимается известный биохимик Александр Эпштейн. Он выходец из Советского Союза, начал работу еще в Москве – мы даже встречались на конференциях. Я связалась с ним по Интернету – представилась ученицей профессора Баженова, он очень приветливо мне ответил. Сообщил, что у него сейчас проблемы с конкурентами, из-за чего работа над препаратом приостановлена. Я убеждала Костенко, что мы могли бы приобрести права на препарат и завершить работу, но…

Маргарита не договорила и презрительно хмыкнула, всем своим видом выражая отношение к Костенко.

– И что же Костенко? – голос шефа неожиданно стал ровным, почти благодушным.

– Была вне себя – кричала, что не следует морочить всех сверхумными идеями. Что наши фармацевты прекрасно справились с синтезом препарата, и технология отработана. Возможно, она права – вам сверхумные идеи ни к чему.

В ее голосе зазвучали вызывающие нотки – казалось, она специально испытывает терпение собеседника. Однако человек в черных очках с неожиданной для него мягкостью согласился:

– Что ж, пусть Костенко занимается отработанными технологиями, а вам предоставят возможность работать самостоятельно.

– Это вряд ли возможно, – небрежно возразила она, – со мной заключили контракт, обещая ежегодно его пролонгировать в течение десяти лет. Десять лет еще не прошло, однако в этом году меня известили, что контракт пролонгирован не будет. Как я поняла, мне следует подыскивать себе другую работу? Или те, кто работал на вас, уже… больше нигде работать не смогут?

Губы его плотно сжались.

– Контракт будет пролонгирован прямо сейчас, мадам. Я дам распоряжение своим людям связаться с Эпштейном в Германии. Вас это устроит?

«Похоже, он действительно заинтересовался. Интересно,  могу ли я зайти еще дальше? Собственно говоря, для меня это уже ничего не изменит»

Сделав вид, что размышляет, Маргарита покачала головой.

– Я подумаю. В любом случае, меня не устроит, если придется тратить силы и энергию не на работу, а на выяснение отношений с бездарными упрямцами.  

От улыбки на ее щеках играли лукавые ямочки, а человек в черных очках смотрел на дерзкую рыжую женщину с все возрастающим гневом. В эту минуту он, казалось, начал понимать из-за чего окружающие не выносили Маргариту Чемия. С его стороны к ней было проявлено столько внимания и дружелюбия, а она смеется прямо ему в лицо – почему? Да без всяких на то причин. Костенко и многие другие предлагали ее устранить, но… Маргарита Чемия ему нужна и прекрасно это знает. Пытаясь сдержать вспышку ярости, он холодно ответил:

– Вы сами возглавите новый центр, мадам, такие условия вам подойдут?

Помедлив еще немного, она кивнула:

– Подойдут, сэр.

– Хотите по-прежнему работать в Баку?

Маргарита ехидно хмыкнула.

– А что, есть другие варианты для того, чем мы занимаемся? Франция, Скандинавия, Германия?

Шеф поморщился, но ответ его прозвучал спокойно и сдержанно:

– В Европе – нет. Там слишком людно, и каждый любит совать нос не в свои дела. Но Южная Америка, Африка, Ближний Восток, Сибирь – это вполне доступно.

– Тогда Сибирь, если можно, без Костенко она покажется мне раем.

– Что ж, ваш выбор. В ближайшее время на нашей базе подготовят все необходимое для работы. Думаю, вы хорошо знакомы с работами советских специалистов в области нейрохирургии, назовите имена тех, с кем хотели бы работать в команде. Договариваться с ними – наше дело.

Лицо Маргариты сразу стало серьезным – разговор пошел о деле.

– Отыскать хороших специалистов не проблема, – задумчиво проговорила она, – в России и бывших республиках еще остались умирающие с голоду таланты. Однако, буду говорить откровенно, дело наше щекотливое, и вы сами это понимаете. Не каждый согласится экспериментировать на живых людях. Даже за большие деньги.

– Но вы же согласились.

Плечо Маргарита дернулось, утратив серьезность, она дерзко расхохоталась.

– Да, согласилась. И благодарю вам за то, что смогла себя реализовать. Только вы ошибаетесь, не ваши деньги меня соблазнили.

По открытой ее взору нижней части лица шефа можно было понять, что он недовольно поморщился.

– Человек работает либо за деньги, либо за веру и убеждения, либо из страха, – тон его был сух, – а вы, мадам? Я вижу, вы честный человек и говорите со мной откровенно, поэтому хочу спросить также откровенно: чего ради вы нам служите, насколько мы можем рассчитывать на вашу преданность?

Закинув ногу за ногу, Маргарита уставилась на кончик своей туфли, покачала им и криво усмехнулась.

– Я ненавижу людей, и пока вы помогаете мне в этой ненависти, буду вам служить.

Шеф, уже привыкший к ее манерам, спокойно кивнул.

– Что ж, я готов принять любую причину, если она гарантирует добросовестность тех, кто на меня работает.

Лицо ее внезапно исказилось, глаза зло сверкнули.

– Я буду работать для вас в полную силу, но только до тех пор, пока кто-нибудь не попытается меня унизить, как ваша Костенко.

– Гм. С Костенко вопрос исчерпан, она работать с вами не будет. Если вы почувствовали себя оскорбленной, мадам, то я сожалею.

– Принимаю извинения, сэр, – Маргарита с достоинством кивнула.

 Прощаясь, он протянул ей руку и любезно заметил:

 – Кстати, мадам, вы прекрасно говорите по-английски, я рад, что мы смогли все обсудить без переводчика. Где вы изучали язык?

 Тон его был почти великосветским, и лицо Маргариты тоже стало светски-приветливым.

– Мои родители постарались дать нам с сестрой изысканное воспитание, сэр.

– Понятно. Кстати, почему вы выбрали Сибирь?

– Ближе к моей сестре, она живет в Москве.

– Где ваши родители?

– Умерли. Всего вам наилучшего, сэр.

Она направилась к выходу, на ходу незаметно вытирая о кофту руку, которой коснулись его пальцы. Задумчиво глядя ей вслед, шеф нажал кнопку селектора и приказал:

– Принесите досье, о котором я говорил утром.

Спустя минуту секретарша в обтягивающей юбке положила перед ним папку. Она еще утром крупным шрифтом – шеф не любил портить глаза – распечатала требуемый материал и теперь с улыбкой стояла перед ним, ожидая дальнейших указаний. Не глядя на нее, он сделал рукой знак выйти, оставшись один, снял черные очки, надел другие – оптические – и открыл папку.

«Маргарита Чемия, тридцать четыре полных года, не замужем, детей не имеет. Родилась в Баку, выросла в русскоязычной семье, отец грузин, мать армянка. Медицинское образование получила в Ленинграде, ныне Санкт-Петербург. Со студенческих лет работала под руководством известного профессора Баженова, считавшего ее одной из самых талантливых своих учениц.

В начале восьмидесятых КГБ обратило внимание на работы Баженова и возможности психохирургии для создания пси-оружия. Чемия была привлечена к секретным разработкам. Их результаты не публиковались в открытом доступе, поэтому имя Чемия практически неизвестно в медицинском мире. Мы вышли на нее, когда в восемьдесят девятом Горбачев, стремясь продемонстрировать свою демократичность, сделал засекреченную информацию института Баженова доступной западным обозревателям.

Чемия, как специалист, казалась наиболее перспективной. Уйдя из института вместе с Баженовым, она вернулась к родителям в Баку, работала простым терапевтом. Именно в то время принято было решение ее завербовать.

На контакт она пошла не сразу, препятствовали соображения морального плана. Изменению ее позиции способствовала политическая обстановка, сложившаяся в то время в СССР и, в частности, в Баку. Став свидетелем погромов и убийств армян, Чемия изъявила готовность экспериментировать на азербайджанских беженцах из Армении. До недавнего времени она работала добросовестно, подготовила группу достаточно квалифицированных психохирургов, однако теперь ее поведение, по словам других сотрудников, выходит за рамки дозволенного и становится опасным. В настоящее время подготовленные ею психохирурги владеют методикой и способны выполнить свою задачу без ее руководства, поэтому встал вопрос о целесообразности дальнейшего использования Чемия»

Лицо шефа стало каменным. Он вновь нажал кнопку селектора.

– Мне нужна информация о личной жизни Чемия – семья, любовники, друзья. Почему вы ее не представили?

– Сэр, – голос секретарши задрожал, – по моему запросу это досье представил доктор Умберто Маркони, который курирует работу бакинского центра. Он сказал, что большего не потребуется, поскольку вопрос с Чемия решен. Теперь нашим информационным службам потребуется  время, чтобы…

– Даю им два часа, – резко перебил ее шеф, –  сейчас пригласите сюда Умберто Маркони и Костенко. Вызовите также Алана Глайда.

– Они уже ждут в приемной, сэр.

Вновь скрыв половину лица массивными черными очками, шеф поджидал, пока вызванные им люди войдут в кабинет, и молча разглядывал их спрятанными за непрозрачными стеклами глазами. Тон его был безукоризненно вежлив:

– Садитесь, мадам, господа.

Высокий сухощавый доктор Алан Глайд был специалистом высокой квалификации и умел себя ценить, поэтому, хоть и нервничал теперь немного – вызов к шефу мог предвещать что угодно, – худое лицо его оставалось непроницаемо неподвижным. Живые черты лица Умберто Маркони, итальянца лет сорока пяти, откровенно выдавали его волнение. Он бросил быстрый взгляд на Софию Костенко, та утвердительно опустила ресницы. Все трое сидели, ожидая вопросов, никто не осмеливался начать разговор первым.

– Я получил ваш отчет, – стекла черных очков какое-то время неподвижно смотрели на Маркони, потом повернулись к Костенко, – вы утверждаете, что все готово, и мы можем начать работу в массовом масштабе.

Лысина Маркони покрылась потом.

– Последние эксперименты, сэр, показывают, что поведение всех пациентов после операции стабильно и однозначно, – торопливо сказал он с сильным итальянским акцентом, хотя вопрос был адресован не ему, – они готовы выполнить любое требование, которое физически могут выполнить, используя все приобретенные до операции навыки. Период окончательной реабилитации составляет около двух месяцев.

– Хорошо, – шеф продолжал смотреть на Костенко, – в последних отчетах вы, мадам, утверждали, что Чемия создает серьезную проблему для работы. Я хочу выслушать подробности.

София покосилась на Маркони и кивнула.

– Конечно, сэр. Я отдаю должное ее способностям, но в последнее время ее поведение стало несколько… неадекватным. Как специалист, я считаю, что это проблемы психического плана. Во время последнего эксперимента она устроила скандал, выдвинула совершенно невразумительные требования и чуть не сорвала всю работу. Ее присутствие может нанести непоправимый вред делу.

– Что вы можете сказать по поводу препарата, полученного в Германии Эпштейном?

Костенко смутилась лишь на мгновение.

– Препарат, полученный в нашей лаборатории, уже апробирован и по качеству не уступает немецкому, сэр. К тому же, Эпштейн еще не завершил работу и не добился требуемой для наших экспериментов степени чистоты препарата.

– Почему мне не доложено об отчетах Чемия? Ведь она несколько раз упоминала о работе немцев.

София потупилась.

– Я передала господину Маркони все отчеты, сэр, – скромно ответила она, – остальное мне неизвестно.

Маркони вспыхнул, повернувшись к ней всем своим полным телом, возмущенно воскликнул:

– Мы не раз обсуждали это с вами, вы сами подтвердили, что идея Чемия совершенно абсурдна, вы утверждали, что… Послушайте, София, вы же сами…

София продолжала смотреть в пол, шеф холодно прервал сбивчивую речь итальянца: 

– Достаточно, господин Маркони! Госпожа Костенко высказала вам свое мнение и имела на это полное право. Но для чего тогда мне нужны вы, если все за вас решает госпожа Костенко?

– Сэр! – лицо Маркони подернулось ужасом.

– Вы мне не нужны, поэтому вас заменит господин Глайд, – черные очки отвернулись от помертвевшего толстяка. – Мистер Глайд, прошу вас в ближайшие два дня ознакомиться с работой и войти в курс дела. К сожалению, не могу дать вам больше времени.

– Слушаюсь, сэр, – лицо Глайда оставалось все таким же бесстрастным.

– Госпожа Костенко, – легкое движение головой в ее сторону, – вы вернетесь в Баку и в дальнейшем продолжите работу в контакте с мистером Глайдом. В целом я доволен, продолжайте работать в соответствии с нашими указаниями.

– Слушаюсь, сэр, – она не посмела задать никаких вопросов и упорно старалась не глядеть в сторону Маркони.

– Вы и мистер Глайд свободны, а вы, Маркони, останьтесь.

По лицу итальянца пробегали судороги. Он молча проводил взглядом Костенко и Глайда, но, когда за ними закрылась дверь, из груди его вырвался истерический вопль:

– Сэр, я умоляю… Поверьте мне, покупать патент у немцев совершенно бессмысленно!

– Разумеется – ведь тогда они получат те деньги, которые я отпускал вам на разработку препаратов для эксперимента. Вы знаете, Маркони, что мне не жаль денег, но я не терплю, когда меня обманывают.

– Сэр! – толстяк рухнул на колени, и по лицу его потекли слезы. – Сэр, я умоляю вас, у меня семья!

– О вашей семье позаботятся, не тревожьтесь. Но вы прекрасно знаете, что не сможете больше у меня работать, а тот, кто перестает работать со мной, уже не сможет работать… нигде.

Двое секъюрити выволокли захлебывавшегося плачем Маркони. Когда за ними закрылась дверь, шеф нажал кнопку селектора.

– Вы собрали информацию о родных, друзьях и любовниках Чемия?

Двух часов, отведенных ей на поиски, еще не прошло, поэтому ответ секретарши прозвучал достаточно твердо:

– Сэр, мне прислали информацию. Я распечатала ее для вас, но мне потребуется еще полчаса, чтобы…

– Принесите все, что имеете.

Кивком головы он велел ей занять за столом место напротив него. 

– Информация еще не систематизирована, сэр.

– Неважно. Итак, заболевания, физические аномалии?

Открыв папку с надписью «Маргарита Чемия», она отыскала нужную распечатку.

– Последний медицинский осмотр показал, что физическое здоровье ее в превосходном состоянии. В медицинской карте из архива детской поликлиники указано, что в детстве и подростковом возрасте были проблемы – постоянные конфликты со сверстниками и учителями, абсолютно некоммуникабельна.

«Похоже, – с иронией подумал шеф, – с тех пор она мало изменилась»

– Ее контакты помимо коллег в настоящее время. Приятели, друзья?

– Контактов практически не имеет. Несколько раз переводила деньги старинной подруге своей матери, та в настоящее время живет в Екатеринбурге с невесткой и внуками, психически нездорова. Ни она, ни ее семья с Чемия не переписываются.

– Любовники, любовницы?

–  Мужчинами не интересуется, женщинами тоже, никакой информации о любовниках в настоящее время нет. Отмечено, что мужчин, что пытаются выказать ей знаки внимания, резко осаживает. В студенческие годы имела связь с аспирантом Баженова Полькиным. Отношения прервались по его инициативе. С восемьдесят девятого года, когда был расформирован их институт, они не контактируют.

– Что известно о Полькине?

Секретарша торопливо выудила из пачки нужные бумаги, мысленно похвалив себя за то, что сообразила запросить эту информацию.

– Сорок один год, женат, двое детей. После ухода Баженова два года возглавлял институт. За вознаграждение передал нам материалы, которые даже после расформирования института считались засекреченными и не подлежали передаче международной комиссии. Цепкий и хитрый человек. За время пребывания во главе института пытался защитить докторскую диссертацию, но в девяносто первом в министерстве произошли изменения, тесть Полькина утратил влияние, без его протекции диссертацию к защите не приняли. Тогда же был снят с должности директора института.

–  Чем занимается сейчас?

– Вместе с тестем открыл частную клинику. Занят сугубо организационными вопросами. В разговорах с Костенко Чемия пару раз упомянула о нем с полным безразличием.

На губах шефа мелькнула усмешка.

«Если разочарование молодости отвратило ее от секса, – подумал он, –  это неплохо, такие женщины обычно полностью отдают себя работе. Говорят, отсутствие секса плохо влияет на психику и характер человека, но, похоже, ее невыносимый характер объясняется не этим, а был таким  с рождения. Но с этим мы справимся»

– Теперь близкие родственники. Хотя нет, я прочту сами, дайте мне распечатку и можете идти.

Поспешно разложив перед ним бумаги в нужном порядке, она вышла, испытывая некоторое облегчение – в присутствии шефа ее без всякой причины начинала бить мелкая и невидимая постороннему глазу дрожь. Он сменил очки и взял первый лист.

«Родители.

Отец – Георгий Чемия, грузин. Мать – Нина Чемия, армянка. Оба родились в Баку, после погромов девяностого года переехали в Москву, сначала Нина, спустя год Георгий. Не работали, жили в квартире младшей дочери. Квартиру купила Маргарита Чемия, она же обеспечивала их средствами для проживания.

 Нина Чемия, мать. Родилась в Баку в 1932 году, проживала там до 1990 года. Инженер по образованию, окончила Азербайджанский индустриальный институт, работала в проектном институте до 1989 года. Переехала в Москву после погромов в январе 1990 года, поскольку была армянкой по национальности. До 1992 года вместе с младшей дочерью проживала в квартире, снятой нашей компанией. В 1992 году Маргарита Чемия купила семье квартиру. Не работала, оформила пенсию. Умерла в 1994 году, на момент смерти шестьдесят два года.

Обстоятельства, предшествующие и/или приведшие к смерти.

Приобрела большое количество акций МММ, с июля по август, после резкого падения акций в цене по вине правительства Черномырдина, принимала участие в протестных акциях. В августе во время разгона демонстрации получила удар дубинкой в живот, умерла из-за внутреннего кровотечения в результате разрыва селезенки.  В протоколе милиции дело квалифицировано, как несчастный случай на улице. Маргарита Чемия прилетала из Баку в Москву на похороны.

Георгий Чемия, отец. Родился в Баку в 1931 году, проживал там до 1992 года. Инженер по образованию, окончил Азербайджанский индустриальный институт. До 1992 года работал в Баку в системе Каспийского пароходства (КАСПАР). Переехал в Москву в 1992 году, жил с женой и младшей дочерью в квартире, купленной Маргаритой Чемия. Не работал, оформил пенсию. Умер в 1994 году, на момент смерти шестьдесят три года.

Обстоятельства, предшествующие и/или приведшие к смерти.

После смерти жены обратился с заявлением в прокуратуру, во время разговора со следователем почувствовал себя плохо, до приезда врачей скончался. Вскрытие констатировало инсульт.  Маргарита Чемия в момент его смерти находилась в Москве.

Карина Чемия, сестра. Родилась в Баку в 1973 году. Переехала в Москву в 1989 году, окончила Московский университет. Работает программистом в частной компании. Не замужем, детей нет. Внебрачная связь с Ильей Шумиловым, зятем проживающего в Швейцарии бизнесмена Александра Филева.

Нажав кнопку селектора, шеф сказал секретарше:

– Напомните мне о деле МММ в России.

– Да, сэр. В конце девяносто третьего года богатый предприниматель Мавроди основал акционерное общество МММ и привлек огромное число акционеров – в условиях разрухи девяностых постоянный рост стоимости акций позволял обнищавшему населению сводить концы с концами. МММ приобрело акции Газпрома – по словам Мавроди, он желал, чтобы его акционеры получали долю от продажи российского газа. Однако соучредитель Газпрома Черномырдин, который тогда был в России премьером, увидел в Мавроди конкурента. Используя средства массовой информации, он сумел искусственно создать панику, акции МММ упали в цене, акционеры разорилось, а Мавроди оказался в тюрьме по сфабрикованному обвинению в неуплате налогов. Мы какое-то время тоже держали акции «МММ», они принесли нам немалый доход – мы вовремя получили информацию о планах Черномырдина и продали акции по максимальной цене.

– Да, теперь вспоминаю, – задумчиво протянул он, – в России тогда боялись беспорядков, были даже привлечены специализированные отряды. Забыл, как они назывались?

– ОМОН, сэр. Большинство людей в этих отрядах проходят специальную психологическую обработку по одной из наших устаревших методик. Они плохо контролируют себя и сразу же применяют грубую физическую силу. Во время протестов акционеров МММ ими было избито и покалечено много пожилых людей.

«Похоже, отвращение Чемия к роду человеческому вполне искренне, – с усмешкой подумал он, – что еще раз подтверждает мое первое впечатление: она будет сотрудничать с нами и служить нам честно. Необходимо создать ей условия для работы. Это, конечно, потребует затрат, но в будущем окупится стократно».

– С этим ясно. Каковы отношения Чемия с сестрой?

Чемия редко приезжает в Москву, но сестру, по нашим сведениям, любит.

«Еще одно очко в нашу пользу – из дорогих сердцу людей получаются прекрасные заложники»

– У вас должно храниться досье на ее приятеля – еще с тех пор, как нас интересовал Александр Филев.

– Разумеется, сэр, сию минуту, – в селекторе послышался шорох, – талантливый программист, от бизнеса далек. Официально возглавляет фирму, занимающуюся разработкой специальных программ, и номинально является ее совладельцем, но вся деловая часть работы лежит на плечах его жены Лилианы Шумиловой, дочери Александра Филева. Фирма приносит неплохой доход. Их с Лилианой ребенку восемь лет. Девочка, с самого рождения воспитывается у Филевых в Швейцарии. Филев и его жена обожают ребенка.

Шеф усмехнулся.

«Вот и еще одно очко. Возможно, мы с Филевым когда-нибудь и сработаемся»

– Дочери Филева известно о связи ее мужа с сестрой Чемия?

– Известно, но она боится потерять супруга, поэтому закрывает глаза на эту связь. Шумилов уже несколько раз угрожал ей разводом, и сейчас живет с Кариной Чемия совершенно открыто, а с женой поддерживает лишь деловые отношения.

– Как началась их связь?

– Они познакомились в восемьдесят девятом – Карина Чемия была школьницей, Шумилов давал ей уроки, но позже вместе с семьей уехал к Филевым в Швейцарию. Связь началась позже, когда он после развала Союза вернулся в Россию. Лилиана приехала в Россию вслед за мужем и настояла на том, чтобы они сохранили хотя бы видимость семьи. По нашим данным она пригрозила в противном случае устроить Карине Чемия «несчастный случай с летальным исходом».

Умолкнув, секретарша ждала новых вопросов. Шеф размышлял.

«Решительная женщина. Что ж, еще один побудительный мотив для Маргариты Чемия хранить нам верность – мы в состоянии обеспечить ее любимой сестре безопасность»

Помолчав немного, он заметил:

– Что ж, вы поработали неплохо, очень неплохо, – и тут же тон его из отечески-добродушного стал угрожающим, – однако почему в файл Филева прежде не была включена информация о связи его зятя с сестрой Чемия? Плохая работа.

Она похолодела – ей лучше, чем кому-либо, было известно, что того, чья работа перестает удовлетворять шефа, в любую минуту может сменить другой сотрудник, а уволенный… уволенный просто исчезнет с лица земли. А у нее были мать и четырнадцатилетняя дочь, ее заработок позволял им вести в Европе безбедное существование. Даже, можно сказать, роскошное. Все ради дочери, ее ненаглядной девочки.

– Сэр, я… я старалась, но…

Казалось, из динамика доносится голос не взрослой деловой женщины, а десятилетней девчушки, которая оправдывается перед строгим учителем. Шеф прервал ее лепет, выключив селектор. Пусть помучается. Работает хорошо, но может еще лучше. Спустя минуту он забыл о секретарше и теперь думал об Александре Филеве.

В начале девяносто первого его люди пытались наладить контакт с этим хитрым лисом и привлечь к сотрудничеству, используя собранный на него компромат. Филев делал вид, что колеблется, обещал подумать, тянул время, почти согласился, а в конце года, когда развалился Советский Союз,  внезапно наотрез отказался – компромат на него утратил значение.

«Не нужно было медлить, – с досадой думал шеф, – все из-за того, что мне неверно обрисовали ситуацию. Однако если у человека есть слабое место, то, от него, в конце концов, всего можно добиться. Мы с Филевым еще будем сотрудничать»

Он вновь включил селектор и получил удовлетворение, услышав, как секретарша пытается подавить дрожь в голосе.

«Это хорошо, если люди не будут бояться, они не станут работать в полную силу»

– Распорядитесь подготовить нашу базу в Сибири для работы Чемия.

– Но, сэр…

– Что такое?!

Она постаралась взять себя в руки и говорить внятно.

– В прошлом месяце я докладывала вам, что на сибирской базе возникли осложнения, вы сказали, что займетесь этим позже.

Она действительно докладывала, и именно такими словами он ответил, поэтому винить ее было не в чем. Но кто же мог подумать, что эта необузданная баба Маргарита Чемия захочет работать в Сибири, этом извечном месте ссылки русских? Десять лет назад его люди сумели получить эту базу, удобную для транзита оружия и удаленную от всех лезущих не в свое дело европейских инспекторов, – наличие целебных источников позволяло создать видимость медицинского учреждения.

– Подготовьте и распечатайте все материалы по базе, – голос его был сух, но она неожиданно воспрянула духом:

– Сэр, все давно готово.

Читая переведенный на английский язык текст пресс-конференции, данной депутатом от Умудского избирательного округа Арсеном Илларионовым, шеф недовольно морщился.

«Профессор МГУ, депутат Государственной Думы от Умудского национального округа Илларионов:

– Пока еще ученые затрудняются объяснить, почему в этой части Сибири такое количество подземных пещер. Они залегают глубоко под землей и тянутся на многие километры. Воздух внутри сухой, свежий, множество целебных источников. Большая площадь земли, занимаемой этими пещерами, арендована на десять лет частными лицами, которые получают баснословный доход от коммерческого подземного санатория. В девяносто девятом году срок аренды заканчивается, и я буду всеми силами препятствовать его продлению – земля и доходы от нее должны принадлежать умудам, коренным жителям края. Более того, я буду требовать особого контроля за любым видом коммерческой деятельности на территории Умудии, включая туризм и торговлю изделиями народного промысла.

Корреспондент:

– Занимаются ли сами умуды коммерческой деятельностью?

Илларионов:

– Основные занятия умудов – охота и рыболовство. Они также в совершенстве владеют искусством выделки из кости и камня различных поделок, которые пользуются огромным спросом у туристов, скупающих у них эти вещи за бесценок. Умуды далеки от коммерции, и доход, получаемый ими от продажи высокохудожественных изделий, идет на удовлетворение самых насущных потребностей – покупки бытовой техники, книг, оплате коммунальных услуг. Это не так уж много, потому что одежду они изготовляют себе сами и питаются только тем, что приносит им охота.

Корреспондент:

– Значит, они ведут натуральное хозяйство? Где же они живут?

Илларионов:

– В отдаленных пещерах, хотя многие из них имеют квартиры в самом Умудске. В городе они, однако, долго не задерживаются. Так получается, что одни уезжают, а другие приезжают на их место. Во всяком случае, в городе нет ни одной умудской семьи, в городских школах не учится ни одного умудского ребенка, а в местных больницах не лечится ни один умуд.

Корреспондент:

– Но ведь существует закон об обязательном среднем образовании, об обязательной воинской повинности!

Илларионов:

– На умудских мужчин распространяются льготы, предоставляемые малым народам, а дети.… Если честно, я сам никогда не видел умудского ребенка – родители скрывают их в пещерах до совершеннолетия, сами занимаются их обучением и образованием, как они утверждают. Не знаю, хорошо это или плохо, но большинство моих знакомых умудов – прекрасно развитые и высокоинтеллектуальные люди, которые много читают и обладают большой способностью к иностранным языкам – они изучают их самостоятельно. Конечно, некоторая обособленность жизни накладывает своеобразный отпечаток на их мышление.

Корреспондент:

– Но не лучше все же было бы для какой-то части умудского населения получить специальное коммерческое образование и заняться бизнесом?

Илларионов:

– Умуды не желают заниматься бизнесом и утверждают, что им достаточно того, что они имеют. Доходы от аренды земли их также не интересуют, но они требуют, чтобы целебные источники и здравницы на их земле были доступны всем больным людям. Они готовы даже оказать безвозмездную помощь при перепрофилировании тех сомнительных учреждений, которые сейчас находятся на их территории, в открытый санаторий. Поэтому я, как выдвинутый ими депутат, буду всеми силами добиваться того, чтобы по истечении срока аренды земля и пещеры были вновь переданы в распоряжение умудского народа. Это их пещеры – они живут в них с незапамятных времен, и даже само слово умуд на их языке означает житель пещер. Поэтому моя позиция по этому вопросу всегда останется неизменной и четкой»

Шеф в досаде откинулся на спинку кресла.

«Откуда взялся этот болтун? Мы кормим половину российских силовых структур, а они допускают такое! Страна дураков и мерзавцев! Насколько надежней иметь дело с американцами! И мои люди тоже хороши!»

Он вновь нажал кнопку селектора.

– Как получилось, что такого человека подпустили к нашей базе в Сибири? Выясните и сообщите мне имена виновных.

Голос его звучал тихо, без всякой угрозы, и от этого секретарша, хорошо изучившая интонации шефа, ощутила уже не страх, а ни с чем не сравнимый ужас. Хотя ее-то собственной вины в сложившейся ситуации не было никакой.

– Сэр, – она набрала в грудь больше воздуха и постаралась, чтобы речь ее лилась ровно, – я как раз занимаюсь этим вопросом. Ситуация совершенно необъяснима. Победить на выборах должен был другой человек, с ним все согласовали. Непонятно, каким образом Илларионов оказался победителем, ему никто даже не выделял средств для предвыборной кампании.

– Тогда, возможно, подлог, и результаты выборов можно опротестовать? Это был бы выход. Свяжитесь с нашими людьми в Сибири, пусть сделают все возможное.

– Да, сэр, сию минуту.

Спустя полчаса шеф читал короткий рапорт:

«Опротестовать результаты выборов невозможно. Илларионова поддержало множество избирателей из умудов, они потребовали, чтобы подсчет голосов происходил в присутствии иностранных наблюдателей. Заранее определить число сторонников Илларионова оказалось невозможно, умуды не регистрируют ни рождений, ни смертей, при этом являются полноправными гражданами России, каждый из них имеет право в любой момент получить паспорт и принять участие в голосовании. Перед самыми выборами они воспользовались этим правом и, явившись на избирательные участки, отдали голоса Илларионову»

Шеф с досадой стукнул кулаком по столу. Его сейчас никто не видел, и можно было позволить себе такую слабость – сорвать раздражение на неодушевленном предмете. Подобное случалось с ним не очень часто – лишь тогда, когда ситуация выходила из-под контроля. И именно это произошло с сибирской базой – умуды, непонятный народ, каким-то образом разрушили четко спланированную операцию, и никто ему об этом вовремя не доложил. Однако распоряжение по селектору он отдал ровным ледяным тоном:

– Вызовите ко мне ответственного за проведение выборов в Умудии, больше ему доверять нельзя.

– Да, сэр. Кем его заменить?

– Просмотрите досье всех наших русских партнеров, выберите тех, кто, по вашему мнению, способны уладить возникшую проблему. Задача – быстро и не вызвав подозрений, договориться с новым депутатом или… Это срочно, база должна быть в течение месяца подготовлена для начала работы Чемия. Представьте мне все кандидатуры к утру, окончательно я выберу сам.

– Да, сэр.

Ночь ей спать не придется, но, разумеется, выразить  недовольство немыслимо, она даже посмеялась про себя при внезапно мелькнувшей у нее столь нелепой мысли.

Глава третья

Став по завещанию профессора Баженова обладателем огромной по его представлению суммы денег, Антон Муромцев поначалу растерялся, но Катя, не дав ему опомниться, начала торопить с обменом квартиры.

– Папа и дедушка говорили, что нужно все делать очень быстро – деньги обесцениваются с каждым днем.

– Не знаю, Катя, имею ли я право – ведь это деньги твоего отца.

– Опять двадцать пять! Почему ты не скажешь: «нашего отца»? – с упреком возразила сестра и тут же сама взялась за дело, хотя ей в то время приходилось очень туго – на нее легли основные заботы о дедушке, которого после похорон сына разбил паралич.

Вскоре она подыскала вариант обмена – молодую семью, уезжавшую в Америку и желавшую за хорошую доплату обменять роскошную «трешку» в Измайлово на маленькую квартирку для остававшейся в Советском Союзе бабушки. Сумму они запросили баснословную, но Катя не стала торговаться и, как оказалось впоследствии, была совершенно права – спустя месяц случился августовский путч, а спустя полгода СССР вообще развалился, и рубль начал стремительно падать. А молодые супруги вместе с квартирой продавали итальянский мебельный гарнитур – недавно купленный и даже еще не полностью распакованный. Так что Антон, не успев толком осознать, что происходит, стал обладателем не только великолепной квартиры, но и итальянской мебели.

В первое время новый дом казался ему чужим и холодным. Позже он сделал ремонт, расставил по комнатам итальянский гарнитур, в котором не хватало лишь письменного стола – видно, стол этот был так хорош, что хозяева не посчитались с хлопотами и решили увезти его с собой за кордон. Катя несказанно огорчилась – с нее взяли за гарнитур полную стоимость, а она даже не проверила, все ли предметы в наличии.

– Брось, ну что ты расстраиваешься из-за такой ерунды! – сердился Антон.

– Нет, Антоша, это я полная дура, всегда всем доверяю, – она выразительно постучала кулачком по своему черепу, нарочито гулко имитируя пустоту в голове, – ладно, моя вина, так что за мной письменный стол.

– Из-за тебя, Катька, я чувствую себя неловко. Ты для меня делаешь все, а я для тебя ничего, теперь еще этот письменный стол дурацкий.

– Это мой долг, – очень серьезно ответила его сестра.

 Также честно Катя выполняла свой долг по уходу за Евгением Семеновичем. И Антон вдруг сообразил, что она никогда не требует от него помощи, а ведь старик был их общим дедом, и о нем, Антоне, всегда заботился не меньше, чем о других внуках.

– Послушай, Катька, – смущаясь, предложил он спустя пару дней после этого разговора, – давай, перевезем Евгения Семеновича ко мне. Тебе сейчас нужно будет мотаться в Питер, у тебя институт, диплом на носу. И вообще…

Катя улыбнулась и поцеловала его в кончик носа.

– Я люблю тебя, братик, – сказала она, – и уже присмотрела для тебя письменный стол.

– Хватит целоваться и болтать о ерунде, я серьезно! – он покраснел, а Катя улыбнулась еще шире.

– И я серьезно. Нет, Антоша, дедушка вряд ли захотел бы переезжать. Он хоть и не может теперь говорить, и плохо понимает, но…  Там ведь, в той квартире, и бабушка умерла, и папа, – голос ее предательски дрогнул.

– Важно, чтобы ему физически было комфортно, – чтобы успокоить ее, Антон старался говорить сухим «медицинским» тоном.

Сам Евгений Семенович смотрел на них детски-наивным взглядом своих выцветших от старости глаз – пораженный инсультом мозг не осознавал происходящего. В конце концов, после долгих споров внуки не стали перевозить старика – решили, что на время отъездов Кати Антон будет жить в квартире Баженовых, а в помощь ему наймут знакомую старушку-уборщицу из роддома.

После защиты дипломного проекта Катя долго не работала – все ее время отнимал уход за парализованным дедом. Специальная гимнастика и массажистки немного помогли – Евгений Семенович даже начал произносить отдельные слова. Совместная забота о старике неожиданно подарила Антону чувство, которого он не испытывал со дня смерти матери – чувство семьи.

Однажды ночью Катя позвонила ему и, плача, сообщила, что дедушке плохо. У Антона в гостях как раз находилась прелестная особа, давно уже вынашивавшая в отношении него матримониальные планы. И столь мила и убедительна она была, что ему вдруг тоже стало казаться, что неплохо бы покончить с холостой жизнью. Когда позвонила Катя, очаровательная дама, на деле доказав свою любовь, завлекающе раскинулась на подушках и вплотную подошла к обсуждению брачного вопроса. Антон восхищенно взирал на роскошный бюст, аппетитно колыхавшийся во время ее речи, и слушал даму весьма благосклонно.

Звонок Кати прервал их идиллию. Антон, услышав встревоженный голос сестры, начал немедленно собираться. Очаровательную особу, он не стал вводить в курс дела – сказал лишь, что дедушке его знакомой нехорошо, и ему нужно идти. Дама, почувствовав себя оскорбленной, устроила сцену и, торопливо натягивая одежду, кричала:

 – Ты меня больше в жизни не увидишь!

  Антон пожал плечами.

 – Что ж, договорились.

Впопыхах разорвав колготки и надев наизнанку кофту, дама убежала, хлопнув дверью, а Антон отправился к сестре. Евгения Семеновича он в живых уже не застал. Рыдающая Катя сообщила, что «Скорая помощь» так и не приехала – дежурная сказала, что пока нет машин.

– Представляешь, Антоша, дедушка вдруг пришел в себя. Я ему говорю: «Сейчас, деда, «Скорая» приедет, тебе укол сделают, потерпи», а он вдруг чисто так ответил: «К старым они не торопятся, не плачь, Катюша». А потом – все. Я даже не успела ничего сказать.

После смерти деда Катя неожиданно решила заняться бизнесом. На пару с бывшей сокурсницей она открыла маленькое фотоателье, в которое вложила все оставшиеся после смерти отца деньги – те самые, которые ее брат Юлек еще в советское время перевел в доллары. Антон пытался воспротивиться этому, как мог:

– Не делай глупостей, Катька, ты налогов будешь платить больше, чем заработаешь! Тут ведь хитрить надо, разве ты сумеешь!

– Научусь, – она беспечно махнула рукой, – другие же учатся, а ты сам говорил, что у меня есть смекалка.

Как и предрекал Антон, практически весь доход от фотоателье за два первые года работы ушел в пользу государства. Потом девушки поднаторели в бухгалтерском учете, научились осторожно обманывать налоговые органы, и неожиданно дело пошло так успешно, что к середине девяноста седьмого обе разъезжали на иномарках и одевались в фирменных магазинах, с презрением поглядывая на дешевую «рыночную» одежду. Антон успокоился, решив, что сестра лучше него знает, что делать, и предоставил ее самой себе.

Ко дню рождения брата Катя решила сделать ему подарок – заказала дорогой письменный стол, обитый черным матовым дерматином, под цвет дерматина два кожаных кресла и диван. Доставили все, когда Антон был на работе, солидный  пожилой мастер собрал массивный стол, привинтил дверцы, прикрепил гнезда для многочисленных ящиков. Кресла поставили в комнате – одно рядом со столом, другое напротив, – а диван в прихожей. Расплатившись с рабочими и отпустив их, Катя развалилась на диване и пролежала так до прихода брата. Когда же он вошел, она, упиваясь его изумлением, произнесла заранее заготовленную поздравительную речь:

– С днем рождения, дорогой Антон! Я решила, что тебе следует бросить свой роддом и заняться частной практикой, однако без дорошой мебели нельзя создать соответствующего имиджа. Представь себе картину: на диване пациентки ожидают приема и сплетничают, выходит медсестра, вызывает следующую, ты встречаешь вошедшую, важно восседая в кресле, и легким движением руки предлагаешь ей сесть напротив тебя. Пациентка садится, касается задом и локтями натуральной кожаной поверхности и балдеет от восторга.  Теперь тебе, дорогой брат, остается лишь взять лицензию и приобрести гинекологическое кресло. Я уже подумала – его можно будет поставить справа от стола и отгородить ширмой. Московские дамы просто отпадут, когда увидят тебя за этим столом, они начнут рваться к тебе на консультацию, обивая порог твоей квартиры, слух о тебе пойдет…

Катя не закончила свою торжественную оду, поскольку Антон, придя в себя, с сожалением посмотрел на нее и выразительно постучал кулаком по своей голове:

– Ты сейчас какой сериал смотришь? Я точно тебе все антенны обрежу, ты к телевизору больше близко не подойдешь!

Она сильно обиделась:

– Я старалась, готовила тебе подарок, а ты…

– Ладно-ладно, спасибо, – он поцеловал сестру, но в дальнейшем обрывал любую ее попытку завести разговор о частной практике.

В следующем году никаких изменений в жизни Антона не произошло – после разрыва с очаровательной особой, учинившей ему скандал в день смерти деда, он окончательно и бесповоротно решил, что не создан для брака.

Весной девяносто восьмого Катя и ее компаньонка решили расширить дело. Они арендовали большее помещение, взяли заем и закупили новое оборудование. Однако в августе грянул кризис, разрушивший все их начинания. Чтобы рассчитаться с долгами девушки спешно продали свои иномарки и закупленное для фотоателье оборудование, но смогли уплатить лишь проценты. Подруга Кати смылась к родителям в Саратов и сидела там, не высовывая носа. У нее не было никакой собственности в Москве, поэтому кредиторы налегли на Катю, требуя, чтобы она продала квартиру. Однажды в начале декабря она поздно вечером приплелась к Антону.

– Антошка, ты один? Значит, мне повезло. Не знаю, что делать, придется у тебя спрятаться – на какое-то время. Кажется, никто не видел, как я к тебе заходила.

Антон встревожено взглянул на осунувшееся лицо сестры – они не виделись уже около месяца. Он, разумеется, знал, что у нее проблемы, но, как человек далекий от бизнеса, не предполагал, что дело зашло так далеко.

– Сейчас сварю кофе, а ты сиди и изливай душу.

– Чего там изливать – изливать уже нечего, все дерьмо вылито, вся прогорела, – она устало вытянула худые ноги и прикрыла глаза.

– Я вот что думаю, Катюша, – сказал он, разливая по чашкам дымящийся кофе, – у нас с тобой две довольно неплохие квартиры. Обменяем их на две «однушки» подешевле и попробуем рассчитаться с этими твоими…

– Ни в коем случае! Твою квартиру трогать нельзя, – она открыла глаза и упрямым движением откинула со лба давно не стриженые волосы, – а мою, даже если продам, они всю сумму заберут в счет процентов и опять навесят долг, я их знаю. Нет, пересижу пока у тебя, а потом попробую договориться – они поймут, что лучше получать понемножку, чем вообще ничего не получить. Начну все заново, ничего не поделаешь.

– Но почему ты не хочешь воспользоваться моей квартирой? Ведь, в конце концов, она куплена на деньги твоего отца…

– Нашего отца, нашего! – в ее голосе послышалась ярость. – Почему ты так говоришь?

– Ладно, прости, нашего отца. Но почему ты…

– Нет, Антоша, нет! – обойдя стол, Катя обняла его за плечи. – Я хочу, чтобы ты женился, чтобы у меня были племянники. А у них должна быть квартира.

– Да у тебя куча племянников!

– Твои дети будут похожи на папу – ты единственный из моих братьев и сестер так на него похож. Назовешь своего сына Максимом, ладно?

– Ладно, – он прижал ее руку к своей щеке, – только почему ты так говоришь? У тебя будет своя семья, свои дети. Ты же знаешь, что законы наследственности неисповедимы и, может быть, твой сын как раз и будет больше всех похож на… отца.

Она высвободила руку и грустно вздохнула.

– Вряд ли. У меня не будет своей семьи, да я особо и не переживаю из-за этого. Мужчины обходят меня стороной, наверное, я лишена всякой сексапильности и сексуальности.

Антон скользнул взглядом в ее сторону – худая, сутулившаяся за последние месяцы, очки по-старушечьи съехали на кончик носа, в волосах ранняя седина. А ведь ей всего двадцать девять!

– Ты должна следить за собой Катька, – сурово проговорил он. – Ладно – сейчас, но ведь и когда у тебя бизнес хорошо шел, ты все время встрепанная бегала. Сходишь в салон, приоденешься, перед зеркалом повертишься, а через пять минут уже обо всем забыла – юбка смялась, очки съехали, за ухом карандаш воткнут. Ты – дама, а держишься, как сорванец-мальчишка.

Чтобы смягчить свои слова он протянул руку и погладил ее по голове.

– Нет, Антоша, мне думать о своей красоте – только людей смешить. Я уродина, но я же не дура! Не хочу быть посмешищем.

– Почему уродина? Мордашка у тебя славная. Ты мне скажи, как брату и врачу: у тебя был кто-нибудь? Я имею в виду…

Катя грустно улыбнулась и вздохнула.

– Я понимаю. Нет, не было. Не ложиться же с первым встречным, а чтобы к кому-то тянуло – нет. Дико, да? В моем возрасте – и дева. Это в наше-то время!

– Да нет, это твое дело. Я просто к тому, что с годами, понимаешь, могут возникнуть проблемы… Короче, если ты после тридцати захочешь, например, сойтись с мужчиной, то…

– Ой, Антоша, я все знаю, я начитанная. Такие, как я, созданы, чтобы стать тетями, а не матерями. Короче, жду от тебя племянника, и давай закончим этот разговор. Он, собственно, закончился… девять лет назад, – голос ее предательски дрогнул.

Девять лет назад – в тот вечер, когда отмечали юбилей их общего деда Евгения Семеновича Баженова. Она была тоненькая, гибкая, с горящими глазами, блеск которых не могли скрыть даже большие очки. Ее губы, произнося слова любви, дрожали от переполнявшего душу чувства. Той ночью их дед открыл им, что они брат и сестра. А если б этого не произошло? Мог бы он, Антон Муромцев, полюбить Катю Баженову и жениться на ней? Вряд ли. Устало прикрыв глаза, она сидела, монотонно покачиваясь из стороны в сторону и беззвучно шевеля губами.

– Давай уж вслух, – ласково сказал он, – Блок? Мандельштам? Лорка?

Катя знала великое множество стихов, и в трудную минуту они просто рвались из нее наружу.

– Аполлинер, – она открыла глаза и улыбнулась: – «К белокурой колдунье из прирейнского края шли мужчины толпой, от любви умирая». Смешно, да? Бесплодная, уродливая, неудавшаяся бизнесменша читает стихи о любви. Кто я, Антон? Если сравнить с другими женщинами? Твоими любовницами? – губы ее странно скривились.

– Ты? – внезапно он опустился на одно колено и, взяв бессильную худую руку, прижал к губам. – Ты Катя, Катюша, моя сестра, которая дороже мне всех любовниц в мире. Почему ты так плохо относишься к самой себе, детка?

Катя не успела ответить – резко зазвонил стоявший на тумбочке телефон. Она испуганно подскочила на месте.

– Это они, Антон! Они нашли меня, вычислили! Зачем я только пришла к тебе, втянула тебя в это дело!

– Да брось ты, успокойся!

Антон спокойно поднял трубку.

– Это ты, Антон? Не узнаешь?

Они с Лилианой Шумиловой не виделись уже лет сто, но он сразу узнал ее голос.

– Почему же, Лилиана Александровна, мне вас не узнать? Вы очень запоминающаяся личность.

– Фу, как торжественно. Ведь мы старые друзья, Антон, – от ее вкрадчивого тона нахлынуло воспоминание о былой их близости, и Антон мысленно выругал себя, ощутив, как против его воли все тело напряглось.

– Наша дружба прервалась так давно, что я уже о ней уже не помню, – процедил он сквозь зубы.

– Жаль, Антон, очень жаль. Ладно, не будем поминать старое, у меня к тебе чисто деловое предложение – возможно, оно тебя заинтересует. Как насчет того, чтобы встретиться и обсудить?

– А конкретно? Зря терять время мне не хочется.

– Очень грубо.

– Извини. Так что тебе нужно?

– Давай, не будем обсуждать по телефону, а? У меня на Щелковской есть небольшая квартирка для деловых встреч, тебе до нее минут двадцать добираться, не больше. Поговорим, посидим, сварю кофе. Я тебе покажу последние фотографии моей Таньки – месяц назад была в Швейцарии у предков и ее фотографировала. Неужели тебе не хочется посмотреть?

У Антона мучительно дрогнуло сердце. Танька. Танюша, дочь. Но не его.

– Хорошо, – сказал он, сам себя ругая за слабохарактерность, – говори адрес своей деловой квартирки.

С минуту мысли Антона разбегались в разные стороны, и от этого он никак не мог сообразить, что делать с телефонной трубкой. Катя, встретившись с ним глазами, глубоко вздохнула и тактично поднялась с места.

– Антоша, ты трубку-то положи, а то телефон могут отключить. Я спать пошла, ладно? Мне в какой комнате ложиться?

– В какой захочешь. Спи спокойно, сюда никто не войдет. Выключи свет, а на звонки не отвечай.

Открыв дверь, Лиля положила руки Антону на плечи и, полузакрыв глаза, прижалась губами к его губам. Тонкий запах духов дурманил, он попытался отстраниться, но она вцепилась в него тонкими пальцами и не отпускала. Наконец слегка оттолкнула и весело рассмеялась:

– Какой ты! Ладно, здравствуй еще раз. Рада тебя видеть, а ты?

– У тебя новые духи, – голос его звучал хрипло.

– Лучше старых? Или хуже? Идем в комнату, – Лиля мягко потянула его за руку, – или лучше на кухню – я сварю тебе кофе.

Опустившись на мягкий кухонный диванчик с резными подлокотниками, Антон наблюдал за улыбающейся Лилей, хлопотавшей над кофеваркой. Внешне она почти не изменилась, но в движениях появилось что-то новое – как он определил для себя, стало больше элегантности.

– Ты превратилась в настоящую светскую львицу. Помогает в бизнесе?

Секунду Лиля смотрела на него серьезно, потом широко улыбнулась.

– Естественно! Приходится много работать над собой в этом направлении. Особенно, если имеешь дело с зарубежными партнерами. Тут есть разница, понимаешь? – пальцы ее щелкнули в воздухе. – Для наших русских важно только внешнее проявление благополучия партнера – цена его машины, например, или одежды. Мещанство, фу! А француз или англичанин прежде всего обратит внимание на манеры. Знаешь, я жуткая патриотка, мне невыносимо видеть с какой насмешкой некоторые европейские снобы смотрят на наших «новых русских». Так нравлюсь я тебе в своем новом амплуа? Клади себе сахар.

Антон весело хмыкнул и, проигнорировав миниатюрные щипчики для сахара, захватил два кусочка пальцами.

– Я не европейский сноб, не мне судить. Были когда-то манеры, не спорю, но теперь, видишь, сахар беру руками. Меня ведь бюджет кормит, мне не нужно очаровывать капиталистов.

Лиля изящно наклонила голову и смерила его одобрительным взглядом.

– Тебе не нужны манеры, Антон Муромцев, ты сам по себе от природы сплошное очарование. Кстати, насчет бизнеса – я как раз и хотела об этом с тобой поговорить.

Антон удивленно покрутил головой.

– Со мной? О бизнесе? Что ж, валяй, лучшего консультанта тебе не найти.

Не обратив внимания на его иронию, Лилиана кивнула.

– Итак, первое: у меня сейчас образовался излишек свободных средств. Второе: я хочу вложить деньги в частную клинику. Третье: мне нужен человек с медицинским образованием – толковый и порядочный.

– И этот человек я, – ухмыльнулся Антон, – однако, есть три «но». Первое: у меня органическая антипатия к частному бизнесу. Второе: я труслив. Стоит только вспомнить события нынешнего августа – мурашки бегут по телу. Третье: я уважаю наш бюджет и буду работать только на него. Он нищий, но надежный.

– Такого ответа я, в общем-то, и ждала, – она с улыбкой потрепала его по руке. – Ты никогда всерьез не занимался делами, ничего в них не понимаешь, а все непонятное внушает страх и антипатию. Это мы преодолеем. Объясняю дальше: в августе пострадали только местные дурачки, которые доверились российским банкам и российскому рублю. Все нормальные люди держат валюту заграницей, и нам, например, падение рубля принесло только прибыль. Кстати, наши экономисты заранее предсказали начало кризиса – с точностью до недели. Так что не бойся, ты имеешь дело с цивилизованными и грамотными людьми. Кроме того, ты будешь заниматься только медицинскими делами, налоги, баланс, прибыль тебя не касаются. Ты будешь получать зарплату, как и бюджетный врач, но, конечно, намного большую.

– Намного это на сколько?

– Мы заключим контракт, я думаю, что около десяти тысяч.

– Неплохо. Можно купить дубленку и билет на поезд в Сочи в одну сторону.

– Долларов, дурачок, десять тысяч долларов! Ты купишь себе новенький «форд» и будешь по праздникам летать на Канары.

Антон с сомнением взглянул на снисходительно улыбавшуюся собеседницу.

– И за что мне такие деньги? Наркотики? Торговля человеческими органами?

– Ох, Антон, дорогой, перестань читать газеты и смотреть телевизор – ночью ведь, небось, глаз от ужаса не смыкаешь! Да разве десять тысяч долларов – такие уж большие деньги? Это тебе по нынешней нищете так кажется. Нет, я хочу открыть частную гинекологическую клинику – бесплодие, беременность, роды и прочее. Конечно, только для обеспеченных клиенток. Акушерство и гинекология – твой профиль. Тем более, дядя Андрей говорил, что у тебя скоро, наверное, возникнут серьезные проблемы с трудоустройством.

В словах Лилианы была доля истины и очень даже немалая. Роддом еще в девяносто шестом закрыли на капитальный ремонт и благополучно о нем забыли, хотя отделение функциональной диагностики пока работало, принимая пациенток из ближайших женских консультаций. Однако никаких средств на закупку нового оборудования не поступало уже в течение трех лет, а полгода назад санэпидстанция заговорила о закрытии отделения из-за износа сантехники. Тем не менее, обсуждать с Лилей столь болезненную тему Антону не хотелось, поэтому он сделал безразличный вид и пожал плечами.

– Какие там проблемы – перебросят на работу в другую такую же дыру. Меньше того, что я сейчас получаю, уже не дадут.

– Видишь, а я хочу дать тебе возможность стать человеком.

– Это тяжело, я уже давно не чувствую себя человеком. Знаешь, как вспомню себя прежнего – дурно становится. Когда-то твой папа пытался дать мне на чай сто долларов, и я гордо отказался. Противно было, понимаешь, что кто-то может меня купить. Теперь самому смешно, – он криво усмехнулся.

Лиля легко поднялась с места и пересела на диванчик – рядом с Антоном. Ласково дотронувшись до его плеча, вкрадчиво спросила:

– Почему же ты сопротивляешься моему предложению?

– Пугливость бывшего советского человека, – он легонько отстранил ее руку, – знаешь, как оно бывает – и хочется, и колется.

– Брось, Антон, это совсем не так страшно, как ты думаешь. Кстати, я хочу создать клинику на месте вашего бывшего роддома – мы за свой счет проведем ремонт и выкупим помещение.

– Боюсь, что с ремонтом ничего не получится – к нам уже несколько раз приезжали специалисты и только чесали головы. Какие-то, понимаешь, сложности с задней стеной здания – тебе дядя Андрей не рассказывал? В девяносто первом, после путча, когда начали сносить все памятники, один идиот вспомнил про наш больничный садик – помнишь, там стоял бюст? Птицы его обкакали, надпись давным-давно полностью облезла, и мы почему-то всегда думали, что это Семашко. А это, оказывается, был Менжинский, и кто-то где-то это вычитал в архивах. Короче, приехали к нам с тягачом крушить памятник, а он был как-то связан с задней стеной. Колпин возражал, но крутые патриоты начали его обзывать ГКЧП-истом, и он перетрусил. Короче, памятник стащили и повредили фундамент. Через полгода по стене пошла трещина, и отделение патологии беременности срочненько закрыли на ремонт. Помнишь, куда я тебя в свое время привез? Специалисты приезжали, сказали, что для остальной части здания угрозы нет, и родильное отделение еще лет пять функционировало – здание-то старое, прочное, даже бомбежки в сорок первом выдерживало. А в девяносто шестом вдруг ка-а-ак пошли трещины по всему корпусу! Сразу роддом прикрыли, только наш маленький диагностический корпус оставили – он отдельно стоит. Так что восстановление здания влетит в копеечку – проще новое выстроить.

Лилиана задумалась.

– Дядя Андрей об этом не упоминал, хорошо, что ты мне сказал. Я приглашу специалистов, посоветуюсь. Тут есть некоторые проблемы экономического плана, понимаешь ли. Если сносить здание, то потом нам намного дороже будет стоить получить ту площадь, которая освободится – место ходовое, близко к метро. А если взяться за реконструкцию старого безнадежного роддома, то нам правительство Москвы на столь благородное дело еще и деньги выделит – рождаемость-то опять начала расти.

– Что ж, – одобрил он, – пусть выделяет. А ты под видом реконструкции отстрой все заново. Сохрани для видимости кое-где элементы архитектуры, дай кому нужно на лапу, и все сойдет на ура.

Она засмеялась.

– Молодец, Антон, а говорил, что ничего не понимаешь в бизнесе! Короче, я беру тебя на работу и предлагаю лично заняться реконструкцией, потому что у меня масса других дел. Идет?

– Шутишь?! Я не специалист по архитектуре.

– Я тоже. Мне нужен организатор – специалистов и финансистов я тебе дам, они все подсчитают и возьмут на себя формальности. Твое дело – правильно распорядиться средствами и отстроить клинику по твоему вкусу. Я не могу доверить такие деньги незнакомому человеку, а ты – будущий руководитель клиники.

Антон ухмыльнулся и пожал плечами.

– А ты не боишься, что я тебя обворую и махну куда-нибудь в Америку с этими деньгами? Учти, я могу – ты меня потом днем с огнем не сыщешь.

Лиля улыбнулась и уже по-хозяйски погладила его по голове.

– Миленький, ты скоро поймешь, что работать на меня гораздо выгодней, чем меня обворовать, ты ведь умный мальчик. Кстати, мы можем прямо сейчас подписать контракт, если ты мне не веришь.

Он не ответил. Лиля, не обращая внимания на его молчание, вытащила и разложила на столе бумаги с мелко напечатанным текстом. Потом, будто спохватившись, вытащила из бокового карманчика несколько фотографий и протянула их Антону.

– Обещала показать тебе последние фото моей дочки.

 Антон скользнул взглядом по снимкам, и у него сжалось сердце – у маленькой Танечки личико характерно расширялось у лба и сужалось к подбородку. Именно таким был овал лица у его матери, Людмилы Муромцевой.

– Она… она все время живет в Швейцарии?

– Естественно, где же еще, – Лиля взяла у него из рук фотографии и сунула обратно в сумочку, – мама и папа ее обожают, а у меня сейчас совершенно нет времени заниматься ребенком.

– Дай мне одну фотографию, – лицо его багрово вспыхнуло.

Лиля очень правдоподобно изобразила на лице сочувствие.

– Нет, Антон, извини. Хотела бы, но не могу – ты не имеешь к Тане никакого отношения, и странно будет тебе хранить ее фотографию. Странно и… неосторожно.

– Ты – стерва! – он вскочил на ноги. – Ладно, я пошел, у меня завтра рабочий день. Спасибо за кофе.

Лиля тоже поднялась и встала между ним и дверью.

– Ну что ты так? – она нежно дотронулась до его плеча. – Я понимаю твои чувства, ты думаешь, я совсем бесчувственная? Но что мне делать, в первую очередь нужно думать о сохранении семьи.

– Иди ты…

– Погоди, все меняется. Кто знает, что произойдет в будущем, а пока… ведь если ты будешь работать со мной, то тебе придется часто бывать в Швейцарии – мы с отцом компаньоны, и он очень хорошо к тебе относится. Кстати, он тоже хочет, чтобы именно ты встал во главе нашей клиники.

– Тебе не нужна эта девочка, – глухо сказал Антон, – ты не любишь ее, она для тебя лишь средство удержать Илью. Но она ему тоже не нужна, и я не могу его осуждать. Так что ничто тебе не поможет.

Лиля скрипнула зубами, но постаралась изобразить улыбку и сохранить снисходительно ласковый тон.

– Ты ошибаешься, Антон. Конечно, я знаю, что он встречается с этой Кариной, мне известно, что вы все вместе справляли прошлый Новый год у внучки вашего старого главврача Баженова, но это ничего не значит. Она – шлюха, с которой мой муж решил развлечься, а я его жена и мать его ребенка. Пусть развлекается, я, как современная женщина, это позволяю. Потом он приходит ко мне, мы вместе обсуждаем, как они трахались, и смеемся над ней.

Ехидно ухмыльнувшись, Антон пожал плечами.

– Ну, разумеется.

Лицо Лили внезапно исказилось.

– Ты… ты просто…

Она размахнулась, чтобы дать ему пощечину, но Антон со смехом перехватил тонкую руку с длинными перламутровыми ногтями. 

– Ну и ну – как же тебя плохо обучили манерам! Не дай бог, увидели бы зарубежные партнеры – враз сорвались бы все сделки.

«Вот мы и нащупали твое слабое место, Лилиана»

Он был в восторге оттого, что ему удалось вывести ее из себя, но Лиля быстро сумела подавить вспыхнувшую ярость, и спустя мгновение перед ним вновь была изящная великосветская дама.

– Извини, милый, я горячусь из-за ерунды, оно того не стоит. Да, кстати, а что у тебя с этой кикиморой – внучкой Баженова? Говорят, ты собираешься на ней жениться? Неужели это правда?

  В намерение Антона не входило обсуждать Катю и свои с ней отношения. Он уже собирался послать Лилю подальше, но внезапно его осенила гениальная идея. 

– Слушай, Лиля, теперь у меня к тебе предложение: не могла бы ты на сугубо деловой основе ссудить Кате некоторую сумму денег? Под залог моей квартиры? На год.

От его просьбы Лиля неожиданно повеселела.

– Надо подумать, – прищурившись, протянула она и опустилась в кресло, – по-деловому, так по-деловому. Садись, поговорим. Велика ли сумма?

– Что-то около двадцати пяти тысяч долларов, – Антон присел на софу напротив нее.

– Это она так погорела на обвале рубля? Не знаю, милый, ведь она за год точно не оклемается, а мне не хотелось бы потом с тобой судиться и отсуживать у тебя твою квартиру. Думаю, что нет. Другое дело, если б ты у меня работал – я могла бы дать тебе эти деньги в качестве аванса за будущую работу. Так ты ради нее готов заложить квартиру? Вы с ней так близки?

– Не в том смысле, в каком ты думаешь, – отводя взгляд, пробурчал Антон, – мы просто большие друзья. Тебе, конечно, это слово неведомо.

– Нет, почему же? – закинув голову назад, Лиля расхохоталась. – Но я рада, что у тебя с ней ничего нет, если не врешь, конечно. Честно говоря, я всегда знала твой изысканный вкус и не верила, когда мне говорили… Боже, до чего она худа и уродлива! А ты такой красавец, такой милый, – она легко поднялась, пересев на софу, прижалась к нему бедром и тут же отстранилась, – ну так как – насчет работы у меня?

– И тогда ты одолжишь Кате деньги?

– Естественно. Но не ей, а тебе – под залог твоего жалования. Плюс проценты, конечно. Стало быть, где-то полгода ты, мой хороший, станешь голодать, чтобы рассчитаться за свою подружку. Но это мне не нравится – я не люблю, когда мои сотрудники голодают. Поэтому возможен еще такой вариант: я растягиваю выплату на три года. Ты выплачиваешь мне… Скажем, одну десятую своего жалования. Но это только при одном условии.

– При каком? – у Антона внезапно пересохло в горле.

Лиля загадочно взглянула на него и медленно наклонила голову вбок.

– Мне нужен партнер.

– И если я соглашусь стать твоим партнером по бизнесу…

– Не по бизнесу, дурачок, до этого ты еще не дорос. Мне нужен сексуальный партнер. Ласковый, умелый и нежный. Такой, как ты.

Ошеломленный Антон, невольно отстранившись от нее, похлопал глазами, пытаясь переварить услышанное.

– Ты… ты хочешь купить мои сексуальные услуги? – внезапно он расхохотался до слез и не сразу смог успокоиться. – Слушай, а с тобой и вправду не соскучишься.

– Не надо так бурно реагировать, – ласково погладив его по руке, она вновь придвинулась, – конечно, для твоего советского мышления подобное звучит дико, но на Западе это самая обычная вещь. Пойми, Илья… я его, конечно, безумно люблю, но мы так привыкли друг к другу, что секс нас не удовлетворяет. Поэтому он зачастил к Карине, и мне тоже нужен партнер. Разумеется, оплата твоих интимных услуг войдет в стоимость долга, – она провела пальцем по его щеке, – скажи, что в этом плохого?

– Да нет, собственно говоря, ничего, – он отвел ее руку, – мне даже лестно, что именно с этих позиций я получил столь высокую оценку.

– И с этих тоже. Я всегда высоко тебя ценила. И как мужчину, и как специалиста.

– Гм, а не могла бы ты ограничиться чем-то одним? Скажем, я соглашаюсь на сотрудничество, а все остальное ты доверишь кому-то другому – сразу делать два дела, знаешь…

– Так ты согласен со мной работать?

– Предположим.

– Тогда мы можем прямо сейчас подписать контракт. Для меня главное – твое принципиальное согласие. Мои юристы потом все оформят должным образом, – не поднимаясь, Лиля потянулась к кейсу, лежавшему на стоявшей рядом с софой тумбочке, щелкнула замочком и вытащила бумаги с уже напечатанным, – вот контракт в двух экземплярах, для тебя и для меня. А вот ручка.

– Ладно, – Антон, не глядя, подписал оба экземпляра, – а когда деньги?

Лиля просмотрела один из подписанных договоров, аккуратно убрала его в кейс, копию оставила на столе для Антона, потом вытащила чековую книжку и вопросительно на него взглянула.

– Я подпишу чек на двадцать пять тысяч, а ты мне дашь расписку на сорок.

  Он ахнул:

– Ну, ты и дрянь! Ладно, давай чек и говори, что еще подписывать.

– Ты зря возмущаешься, я просто деловой человек. Разумеется, прими ты и другое мое предложение, процент был бы намного меньше. Но ты не хочешь, а я уважаю желания моих сотрудников. Вот, – она подписала чек и протянула Антону, – прочитай и убедись, что я тебя не обманываю. Видишь, как я тебе доверяю – даже не требую расписки. И вообще ты можешь сейчас меня задушить, поехать с этим чеком в банк, получить всю сумму и сбежать.

– Ладно, – раздраженно буркнул он, – мне не нужно твое доверие, дай бумагу, я напишу расписку.

– Хорошо, сейчас, – однако, вместо того, чтобы достать бумагу, Лилиана неожиданно прижалась к нему всем телом и страстно зашептала: – Милый, почему ты не хочешь, почему? Неужели ты не помнишь, как нам хорошо было вместе? Ты забыл, как любил меня, как я любила тебя? Ты не хочешь стать Жигало? Да если б мне нужен был Жигало, я могла бы купить его, где угодно, понимаешь? Я хочу именно тебя и никого другого!

От ее запаха, прикосновения горячего, трепещущего тела и тяжело дышащей груди у Антона начало мутиться в голове.

– У тебя что, давно не было мужчины? – он пытался говорить грубым и насмешливым тоном, но голос ему не повиновался.

– Почему же, я только два дня назад отставила одного… придурка. Он был недурен в постели, но слишком нудный и исчерпал всю свою фантазию. А когда я увидела тебя, то поняла, что мне больше никто не нужен.

– Ничего себе, а твой муж?

– Я тебе, кажется, все объясняла, – она досадливо поморщилась и нетерпеливо потянула Антона за собой, – пойдем в комнату, пойдем прямо сейчас. Ведь нам когда-то было так хорошо вместе! Вспомни, Антон, какую радость ты получал от нашей близости. Разве я не хороша, милый? Разве ты не хочешь меня?

Глаза Лили светились кошачьим блеском. Стиснув ее вздрагивающие плечи, Антон зарылся лицом в ароматные волосы и с трудом сдержал рвущийся наружу стон желания.

– Ты хороша, и я тебя безумно хочу! Ты бесстыжая, ты наглая, ты предательница, но что мне делать, я всего лишь мужчина. Жалкий мужчина!

Спальня, смежная с большой комнатой, была освещена тусклым светом бра в форме старинной свечи. Широкая кровать у стены, казалось, утопала в кружевной пене.

– Сюда, милый, раздень меня сам – обожаю, когда меня раздевают. Не бойся, рви на мне одежду, если хочешь – у меня здесь куча костюмов.

– Да ты мазохистка!

Влажные губы Лили и ее хриплый шепот доводили его до безумия. Одежда полетела в разные стороны, над обнаженными телами сомкнулась белая пена кружев.

Через два часа, когда оба в изнеможении лежали на сбившихся влажных простынях, на тумбочке зазвонил сотовый телефон. Лиля неохотно протянула руку, но лишь только она услышала голос в трубке, выражение досады на ее лице сменилось нескрываемой радостью.

– Илюша? Родной мой, как я рада, что ты позвонил! Ты приедешь сегодня домой? Нет, я не лягу, буду ждать.

Отключив телефон, она поставила его вертикально на тумбочку, подперев миниатюрной вазочкой с крохотным искусственным цветком, – чтобы видеть время на дисплее.

– У Ильи сегодня очень много работы, он вернется не раньше полуночи, – глаза ее смеялись, – бедный мой муж  он так устает! На нашей фирме всегда много работы.

– Понимаю, – Антон ехидно усмехнулся, – ему, наверное, вообще очень редко удается тебя навещать. Это такое событие, что он даже решил тебя предупредить.

– Дрянь, ничтожество, как ты смеешь!

В мгновение ока превратившись в мегеру, Лиля размахнулась, и на этот раз ей удалось ударить Антона по лицу – разнежившись среди кружев, он не ожидал подобной прыти.

– Ах ты… – он в гневе обругал ее непристойным словом, оттолкнул и потянулся за своей одеждой. Лиля вцепилась в него и неожиданно разрыдалась.

– Антон, не надо! Не уходи, мне очень плохо, я сама не знаю, что делаю! Прости меня, пожалуйста, у меня что-то странное с головой, я сама не знаю, – она сжала виски и, всхлипывая, застонала: – Он мучает меня! Почему он меня так мучает – ведь я не могу без него жить!

– Ты сама виновата, – от ее слез Антон остыл, и тон его стал мягче, – Лиля, прости, но разве ты не видишь, что не нужна ему? Он не может быть с тобой. Я видел их с Кариной, как он смотрит на нее, говорит с ней – это совсем другое.

– Нет, он любит меня! Это неправда! У нас ребенок!

– О чем ты говоришь? Мне-то хоть не лги. Даже если б это был его ребенок, вы просто не созданы друг для друга. У вас не осталось даже секса, что тебя к нему привязывает?

Глаза Лили странно сверкнули, и она мягким движением положила руки на плечи Антона.

– Не знаю, наверное, это моя болезнь или мое безумие. Я скажу тебе честно: иногда мне удается затащить его в постель, и у нас с ним бывает секс, но очень редко, и я… я даже не получаю от этого особого удовольствия – он со мной груб и невнимателен. Но мне… мне главное – видеть его, говорить с ним хотя бы о делах, знать, что он мой. Мой, понимаешь? Мой законный муж! А секс… Этим я могу заняться с тобой, ты мне нравишься и подходишь во всех отношениях. Я ведь говорила, что готова все оплатить.

– Спасибо, обнадежила, – он потянулся за брюками, – и ты одевайся, тебе нужно ехать домой и готовиться к встрече с мужем.

Неожиданно сильным движением Лиля вырвала из рук Антона брюки и повалила его на кровать. Глаза ее были полузакрыты, грудь тяжело дышала, и он вновь ощутил прилив желания.

– Нет, не уходи, еще есть время! Я опять тебя хочу, я хочу быть сверху!

 Оседлав его, она ритмично задвигалась, тряся грудью, потом, обессиленная, упала лицом вниз. Антон осторожно высвободился из-под потного расслабленного тела, и в это время позвонили у входной двери. Лиля испуганно подскочила.

– Кто это? Кому ты сказал, куда идешь?

– Не говори глупости – это, наверное, кто-то из твоих бывших любовников. Ты ведь не со мной первым встречаешься в этом раю.

– Этого не может быть, – она прислушалась к настойчивым звонкам, но не двинулась с места, – наверное, кто-то по ошибке. Ладно, позвонят и перестанут, так бывало. Не обращай внимания.

– Почему не может быть? – Антон небрежно почесал грудь. – Ты же сама говорила, что у тебя прежде был один придурок, он исчерпал свою фантазию, и ты его уволила. Может, ты не выплатила выходное пособие, и он пришел за расчетом?

– Этот придурок уже никуда не придет, – глаза ее сузились, – он, видишь ли, не только исчерпал свою фантазию, но и продался моим конкурентам. Такого не прощают.

– И что ты с ним сделала, убила?

Это была всего лишь шутка, но от кошачьего взгляда Лили у Антона внезапно пошел по коже мороз.

– Скажем, убрала. Успокойся, милый, ты просто никогда не сталкивался с миром, где крутятся большие деньги. Люди в нем – всего лишь винтики, а винтики должны быть надежными. Иначе их пустят в расход.

– Спасибо, что предупредила. Знаешь, перспектива стать винтиком… – он вытер лоб.

– Лично тебе ничто не грозит – я верю, что ты честен, хотя иногда говоришь мне обидные вещи. Однако мы уже подписали контракт, и ты даже начал на меня работать. Я довольна твоей работой и готова снизить процент.

– Иди к черту, – вяло проворчал Антон, чувствуя себя совершенно разбитым, после общения с этой женщиной.

– Да-да, ты перепишешь расписку. Не волнуйся, это всего лишь работа, в личной жизни я тебя не ограничиваю. Если у тебя после этой работы еще останутся силы, – ее губы искривила усмешка, – можешь встречаться с другими женщинами. Я доверяю твоему профессиональному опыту и верю, что ты не заразишь меня СПИДом или прочей гадостью. Можешь даже жениться на Кате Баженовой и родить парочку детишек. Кстати, почему бы и нет – я предпочитаю семейных сотрудников.

– Знаешь, забери свой чек и свой контракт, я пошел домой.

– Милый, а я ведь не шучу – мы начали работать и нарушить контракт теперь будет очень вредно для твоего здоровья. Ага, звонить перестали, и ты сейчас сможешь уйти. Я понимаю, что ты полон новых впечатлений, тебе нужно прийти в себя, и мне тоже пора, – она взглянула на часы мобильника и, мягко поцеловав Антона в щеку, бесцеремонно шлепнула его по голой спине, – давай, поторапливайся, мне нужно домой – готовиться к встрече с супругом.

Неожиданно в прихожей стукнула дверь, послышались шаги. Помертвев, Лиля подскочила и метнулась к металлическому сейфу в углу спальни. Через секунду в руках ее был маленький пистолет. Антон, вытаращив глаза, недоуменно наблюдал за ее движениями. Она повернулась к нему, оскалив зубы.

– Это не ты на меня их навел, случайно? Хотя вряд ли – ты не поэтому делу.

Шаги были уже совсем близко – человек вошел в гостиную и находился прямо за стеной. Неслышно ступая по ковру босыми ногами, Лиля приблизилась к двери и, прислушиваясь, застыла на месте. Маленький сверкающий предмет в ее руке дулом смотрел в сторону невидимого гостя. В гостиной слегка скрипнул диван – человек с размаху опустился на него и весело сказал голосом Ильи:

– Хватит валять дурака, Лиля, убери свой пистолет и выходи из засады. Одевайся быстрее, я прекрасно знаю, что ты здесь.

Лицо Лилианы выразило досаду и смущение. Она набросила на себя пеньюар, сунула пистолет в карман и, сделав Антону знак не двигаться, шагнула в гостиную.

– Илюша? Как ты узнал…

– Как я узнал, что у тебя есть эта квартира, и ты пользуешься ею для интима? О, ты недооцениваешь своего мужа, как специалиста, моя радость! У тебя в сотовом телефоне вставлено маленькое устройство моего собственного изготовления, которое позволяет мне отслеживать тебя в любом районе Москвы, – он рассмеялся, – и, уверяю тебя, мои датчики намного лучше зарубежных, честно!

Антон поднялся и подкрался к двери, чтобы лучше слышать. Он сожалел, что не может видеть происходящего, потому что обе створки были плотно затворены, но с удовольствием представлял себе лицо Лили, наверняка покрытое в это минуту багровыми пятнами. Голос ее, во всяком случае, дрожал:

– И ты… ты давно знаешь…

– Конечно, знаю, моя радость, – похоже было, что Илью ситуация забавляет, – давно знаю, что ты здесь скрашиваешь свое женское одиночество, и очень рад этому – меня всегда тревожило твое здоровье. Кстати, твой нежный друг Рашид нашпиговал эту квартиру всевозможными передатчиками – он, скорей всего, подрабатывает где-то на стороне. Возможно даже в ФСБ. Так что я могу презентовать тебе этот небольшой приборчик – когда ты его включаешь, он забивает все сигналы, идущие отсюда в радиусе ста метров.

– Спасибо, – растерянно произнесла Лиля, очевидно разглядывая прибор, – но только ты ошибаешься, Илюша, Рашид не мой друг, я…

– Ты его уже сменила? – удивился Илья. – Как же это я проморгал? Действительно, я его уже давно не видел. Так с кем же ты сегодня была?

– Я не…

– Только не говори, что приехала в эту квартиру помечтать и почитать в одиночестве «Анну Каренину» – я прекрасно видел, что ты тут делаешь. Кстати, хочешь посмотреть, что на этом диске? – Илья завозился, и Антон понял, что он включает компьютер. – Сейчас, подожди, пока загрузится. Видишь ли, в твоем телефоне я поставил небольшую видеокамеру и передатчик. У тебя ведь есть привычка ставить трубку вертикально прямо перед собой, чтобы смотреть на часы – ты у меня деловая женщина. Я специально позвонил, чтобы тебя простимулировать. Ага, загрузился, наконец. Смотри, как здорово: ты скачешь верхом на своем партнере, трясешься, охаешь. Нет, это нужно обязательно показать твоим деловым партнерам! Правда, грудь и живот немного обвисли – возраст все-таки, – поэтому твое тело вряд ли вызовет у них желание.

– Илья, – в отчаянии закричала Лиля, – не делай этого! Ведь я – мать твоего ребенка!

– Предположим, ну и что? Я согласился изображать видимость семьи, чтобы поддержать твой имидж, а ты взамен обещала оставить в покое Карину. Я свое обещание держу, а ты что вытворяешь?

– Что я такого сделала твоей шлюхе? Я ее не видела и с ней не разговаривала.

– О, я это знаю. Зато ты устроила так, что ее задержали за распространение наркотиков, когда она в прошлую пятницу ждала меня возле метро «Октябрьская». Менты нагло сунули ей в сумочку пакет с порошком и счастье, что в этот момент подъехала машина с каким-то милицейским полковником – он быстро во всем разобрался. Скажешь, это не твоих рук дело? Хотела, чтобы ее отвезли в ментовку, избили, изнасиловали, изувечили, пришили дело? Я знаю, что ты все это можешь запросто организовать.

– Причем тут я? Твоя Карина черножопая, поэтому к ней и подошли. А откуда ты знаешь, что она действительно не подрабатывает наркотиками? Она ведь самая натуральная шлюха – дала, небось, тому полковнику, поэтому он ее и отпустил.

– Сука! – в голосе Ильи слышалась ярость. – Это ты даешь всем, кому не лень. Я предупреждаю тебя: у нас с Кариной скоро будет ребенок, и если с ее головы упадет хоть волос, я устрою скандальный бракоразводный процесс – предъявлю на суде все эти кадры, которые ты сейчас видела, и ты меня больше никогда не увидишь.

Лиля была явно напугана, тон ее стал удивительно кротким:

– Ты ошибаешься, Илья, я ничего плохого не собираюсь делать твоей этой.… Но подумай сам, что она из себя представляет? Ты уверен, что это твой ребенок?

Антону за дверью стало неловко от странной насмешки, с какой ответил Илья:

– Вот уж в этом-то я совершенно уверен!

Лиля вдруг заторопилась.

– Ладно, ладно, я ничего не говорю, делай все, что хочешь. Ты знаешь, как я тебя люблю, я не сделаю ничего, что могло бы тебя огорчить. А сейчас уже поздно, давай поедем домой вместе.

– Иди, а я поработаю на твоем компьютере.

– Но…

– Быстро, – в голосе его зазвучали металлические нотки, – не мешай, у меня кой-какая идея, нужно записать. Не бойся, я запру за собой дверь, и воры к тебе не заберутся.

Лиля послушно вошла в спальню, оставив Илью в гостиной, и начала одеваться.

– Сиди тихо и не выходи, Илья сюда заглядывать не станет, его не интересуют мои бой-френды, – шепнула она Антону, – когда он уйдет, выйдешь из квартиры и захлопнешь дверь. Я потом тебе позвоню, а деньги можешь утром получить в моем банке.

Антон торопливо натянул на себя одежду и присел на кровать. Лиля вышла, выключив свет и оставив его в темноте. До него донесся ее нарочито веселый голос:

– Пока, Илюша, жду тебя дома.

– Да-да, скоро буду, – по голосу Ильи и щелканью мышки Антон понял, что тот работает за компьютером.

Однако, едва за Лилей захлопнулась дверь, щелканье прекратилось. Илья поднялся и, войдя в спальню, громко щелкнул выключателем. От залившего комнату света Антон невольно зажмурился и заслонил лицо рукой.

– Антон?!

Илья с задумчивым видом стоял перед ним, покачиваясь на каблуках. Антон тяжело вздохнул.

– Я. А что, бить будешь?

– Не то чтобы бить, хотя и надо. Видишь ли, для меня важно было получить видео с ее четким изображением, а на четкость звука я передатчик не настраивал – мне ее интимные беседы на хрен нужны.  Поэтому слов не различить, но слышу – тембр и интонации вроде бы твои. Решил проверить.

– Проверил? – холодно спросил Антон. – Теперь мне можно идти? Или есть вопросы?

Илья, схватившись за голову, почти упал в кресло.

– Кошмар! Ты, дурак, понимаешь, во что впутался? Зачем ты с ней связался? Где сейчас этот ее Рашид, с которым она все время трахалась – наверняка ведь убрала его. Но он был мразь, мне на него плевать, а ты… Я ведь ничем не смогу тебе помочь, если… Я ведь боюсь за Карину, из-за этого с Лилькой и не развожусь – она на все способна!

– Ну…я не знаю. Хотя, возможно, я и вправду влип.

– Она тебя уже не выпустит, ты всегда ей нравился, она мне сама это как-то сказала, тварь бесстыжая! Но я думал, что у вас с Катей все хорошо и надежно, поэтому был за тебя спокоен. Ведь мы все вместе встречали прошлый Новый год – Катя, Карина, мы с тобой. Как я тогда радовался, что вы с Катей далеки от всего этого кошмара! И на тебе!

– Причем тут Катя? – с досадой возразил Антон. – Мы с ней… просто друзья.

– Да? А я, честно говоря, думал… Вы всегда так друг о друге заботитесь.

– Илья, послушай… это важно.

– Да? Тогда подожди минутку – на всякий случай, чтоб никто не подслушал, – он достал из кармана небольшой портативный приборчик, включил и слегка подрегулировал.

– Катя… Я хочу сказать, что у нас ничего нет, но я обещал Евгению Семеновичу позаботиться о Кате. У нее сейчас очень большие проблемы. Ей нужны деньги – это вопрос жизни и смерти. Лилька сегодня позвонила мне и предложила работу – мы только что подписали контракт. Она согласилась одолжить деньги с рассрочкой на три года, а за это… Я был дураком, но я пошел на это ради Кати, понимаешь?

Илья насмешливо покачал головой.

– Подумать только! Надо же – что случается в жизни! Ладно, а что за работа, что за контракт?

– Частная клиника – на месте нашего старого роддома.

– Ах, да, я вспоминаю – они с дядей Андреем при мне это обсуждали. Он тоже считает, что тебе пора заняться делом и вылезти из нищеты. Честно говоря, мы все думали, что ты хочешь жениться на Кате, но из-за маленькой зарплаты.… Да, глупо думать за других. Так что же ты решил?

Антон пожал плечами и неожиданно улыбнулся.

– А что – поработаю на твою супругу, посмотрим, что будет дальше. В конце концов, сама по себе идея клиники не так уж и плоха.

– Да, наверное, – Илья задумчиво побарабанил пальцами по спинке кресла, – ладно, если возникнут проблемы, иди ко мне, я разберусь. В конце концов, мы с Лилькой юридически совладельцы всего имущества и всем распоряжаемся вместе. Кстати, старик, если тебе нужны были деньги, то почему ты не обратился ко мне?

Антон почесал затылок и покачал головой.

– Даже в голову не пришло. Мы ведь с тобой почти не виделись все эти годы.

– Ясно. Если б год назад Катя с Кариной случайно не встретились в универмаге и не договорились вместе встречать Новый год, ты забыл бы даже, как я выгляжу.

– Как можно вас забыть, господин Шумилов! Эдакий важный сноб в экстравагантном смокинге.

– Брось ёрничать, Антон! Я знаю, что деньги сильно меняют людей, но ко мне это не относится.

– Понял, теперь буду всегда обращаться к тебе за товарищеской помощью.

– Только вовремя, чтобы я успел помочь. А теперь у меня к тебе личная просьба.

– Все, что угодно, хозяин, всегда к вашим услугам.

Илья недовольно поморщился.

– Брось, мне действительно нужна помощь.

– Так говори.

– Помнишь, давным-давно я рассказывал тебе о девушке? Ну, об Оле? Которая… Она еще ждала от меня ребенка и потом…

– Я все помню, Илья, не нужно заново объяснять

– В Швейцарии мне однажды попалась ее фотография в газете – вместе с мужем. Я тогда был так потрясен, что ничего не запомнил – ни фамилии мужа, ни даты, ни названия статьи. На следующий день газета куда-то делась. Я потом рыскал везде – по Интернету, в библиотеке, – но так и не нашел статью. Мне было тошно, представить себе не можешь до чего! И Лилька рядом со своей лаской…

Замолчав, он прижал ко лбу руку, отгоняя воспоминания. Антон сочувственно покачал головой.

– Да несладко, старик, несладко. На твоем месте я, может, вообще бы сдох.

– А я, видишь, пока жив. Сноб в экстравагантном смокинге, как ты меня назвал. Два года притворялся, что всем доволен, ублажал Лильку, а после развала Союза рванул в Москву. Лилька, конечно, тут же подбросила ребенка родителям и поскакала за мной.

Он неожиданно замолчал, погрузившись в воспоминания. Антон тихо тронул его колено, стараясь не выдать волнения.

– А какая она – твоя дочка?

Илья нахмурился.

– Я ею почти не занимался. Теща по ней с ума сходит, и я в эти дела не вмешиваюсь. Теперь девочке уже восемь, я ее шесть лет не видел. Присылали фотографии – большая, на меня ничуть не похожа. Хотя и на Лильку тоже.

– Не скучаешь? – голос Антона стал глух.

– Нет. И, честно говоря, никогда не скучал. Приехал в Москву, но не сразу отыскал Карину. Знал, что она готовилась поступать в МЭИ, но институт большой. К тому же вяло искал – не был уверен, что она меня ждет. Вполне могла кого-то встретить, полюбить, ведь ей к тому времени уже исполнилось восемнадцать. Если б я знал! Представь, ей сказали, что я умер, и когда она меня увидела, чуть не сошла с ума, и я тоже.  Она ничего не требовала – просто поверила и отдалась мне. Только просила, чтобы ее родители не знали – они ведь были восточными людьми старого закала. Я заговорил с Лилькой о разводе, но ведь она ненормальная – сразу же пообещала, что устроит Карине несчастный случай с летальным исходом.

Антон недоверчиво усмехнулся.

– Да она тебя просто пугала, все бабы в таких случаях говорят примерно одно и то же.

– Другие – может быть. Но не Лилька – у нее есть возможности. И, главное, у нее ни на что нет моральных запретов. Она всегда была именно такой, и ее отец такой же. Теперь я в этом уже не сомневаюсь – уверен, что именно они с легкой совестью устроили несчастные случаи нескольким конкурентам. С ее последним приятелем Рашидом, кажется, случилось то же самое. Поэтому я так и испугался за тебя.

Смутившись, Антон отвел взгляд.

– Но ведь это только подозрения, ты не можешь быть до конца уверен…

– Естественно, подозрения, только подозрения. Но очень уж все совпадает, а я не могу рисковать Кариной. Поэтому мы с Лилькой договорились сохранять видимость семьи. У нее есть один пунктик – больше всего на свете она боится выглядеть униженной и брошенной.

– Ты живешь у Карины?

– Да, к Лильке заезжаю лишь иногда – за вещами и для соблюдения приличий. Моя мама, кстати, думает, что мы живем вместе, но меня постоянно не бывает дома из-за напряженной работы. Дядя Андрей, конечно, догадывается, но мы с ним это не обсуждаем.

– Понятно. Так о чем же ты хотел меня просить?

– Ах, да! Я же начал говорить об Оле. Сейчас Карина ждет ребенка – мы решились, хотя у нас пока все запутано. И я вдруг подумал: может, у меня есть ребенок, который живет где-то во Франции. Вспомнил о той фотографии, что видел – Оля на ней беременна. Короче, у меня в голове все смешалось, и я хочу знать точно.

– Ты еще думаешь об Оле? Но у нее семья, своя жизнь. У тебя есть Карина.

– Нет-нет, не о ней – о ребенке. Ты ведь тогда искал, но ничего не нашел, и я вдруг подумал, что в архиве старого роддома, когда ты будешь его разбирать… Хотя это бред, конечно, не нужно!

Илья сбился и умолк Антон прошелся по комнате, потом встал рядом с другом и ласково дотронулся до его плеча.

– Хорошо, скажу. В восемьдесят третьем, когда я вернулся домой после практики, моя мама была в ужасном состоянии – она делала аборт молодой женщине, срок был очень большим, и ребенок родился живым. Об этом сообщили в прокуратуру. Дядя Андрей приехал к нам и увез маму до того, как ее вызвали к следователю – в таком состоянии она сразу бы во всем призналась. Он отправил ее к своим знакомым в другой город, и больше я… больше я маму живой не видел. Позже, когда пришел в себя…тогда я захотел увидеть медицинскую карту той… пациентки. Разумеется, никто в таких случаях не писал, что женщине делали аборт – в карте указывалось, что произошел самопроизвольный выкидыш. В тот день были приняты срочные роды у нескольких женщин, но лишь у одной, судя по документам, случился выкидыш – у Ольги Яховой. Следовательно, она действительно сделала аборт. Тогда меня мало интересовало ее имя, но потом, когда ты стал меня об этом спрашивать, я поднял документы и связал все воедино. Тебе не стал ничего говорить, думал, ты со временем все забудешь.

– Но ребенок… Ты сказал, что он родился живым.

– Дядя Андрей, когда приехал за мамой, сказал нам, что ребенок умер почти сразу. Сейчас вспоминаю: когда я просмотрел карту Ольги, у меня почему-то возникли сомнения.  Я расспросил Евгения Семеновича и Анну Игоревну – не было ли случаев усыновления. Нет. Уже через год, наверное, меня вдруг осенило – решил слазить в картотеку патологоанатома и узнать официальную причину смерти ребенка. Видишь ли, не знаю, как в других роддомах, но у нас Евгений Семенович требовал, чтобы в случае больших сроков прерывания беременности непременно производился осмотр плода – нет ли явно выраженных аномалий. Причиной выкидыша может явиться туберкулез, врожденный сифилис, другая инфекция, или имеет место какое-то наследственное заболевание. Короче, неважно. И я стал искать.

Он замолчал. Илья, широко открыв глаза, проглотил подступивший к горлу комок.

– Нашел? – хрипло прошептал он.

Антон кивнул.

– Нашел. Если преждевременное прерывание беременности и гибель плода произошли из-за того, что мать, например, оступилась или просто ударилась животом, патологоанатом с причиной ни себе, ни другим особо голову не морочит – результат полученной травмы. Но в случае Ольги было указано заболевание крови. Тяжелая форма эристобластоза несовместимая с жизнью. Так что девочка Ольги все равно погибла бы, не сделай она аборт, и ты больше не думай об этом.

Однако Илья при его словах внезапно заволновался.

– Эристобластоз? – встревожено переспросил он. – Это ведь наследственное заболевание, да? А не может быть и у нашего с Кариной ребенка…

– Это очень редкое заболевание, оно необязательно наследственное – мутации, сбой в работе организма плода. С чего ты решил, что оно обязательно наследственное?

– Так ведь у Инги это было наследственное – у нее до Насти случилось много выкидышей и именно из-за эристобластоза, она мне сама как-то рассказала. Обычно она не запоминает сложных слов, но это хорошо запомнила.

– Да, я и забыл совсем – я же смотрел ее старую историю болезни, – припомнил Антон.

– Настя вообще чудом появилась на свет, ты ведь знаешь об этом. Когда дяди Андрея нет, Инга любит рассказывать о какой-то сверх ученой даме, прописавшей ей курс лечения – это у них с Настей это нечто вроде семейного предания.

– А почему, когда нет дяди Андрея?

– Не знаю, там была запутанная история. Он эту женщину недолюбливает, хотя в результате ее лечения на свет появилась Настя.

– Не ерунди, Илюха, никакое лечение не поможет изменить наследственность, если она отягчающая. Инга хорошая женщина, но ума у нее, честно говоря…

– Мне все равно очень тревожно после того, что ты сейчас сообщил.

– Ладно, старик, если очень тревожишься, зайди ко мне, и я сделаю тебе анализ крови, чтобы ты был спокоен. Карину тоже приводи.

– Завтра можно? Я хочу знать точно.

– Точно тебе только господь бог может сказать, но я думаю, что волноваться нет причин. К тому же… – он стиснул зубы, – у тебя ведь уже есть ребенок от Лили – вполне нормальный.

Несмотря на все усилия, сказано было это не совсем естественным тоном. Илья нахмурился.

– Не напоминай! Если хочешь знать, то я… Честно говоря, я думаю, что это не мой ребенок.

– Почему так вдруг? – удивление Антона показалось бы внимательному наблюдателю несколько преувеличенным, но Илья таким наблюдателем не был, мысли его сейчас занимало другое, и он решился-таки поделиться с другом:

– Видишь ли… Поначалу я полагал, что Лилька родила через положенные девять месяцев, но потом прочитал в медицинской карте, что роды преждевременные. Там был указан точный срок. Сразу отсчитал назад – меня в то время в Москве вообще не было. Кстати, ты сам ей на своей аппаратуре этот срок и установил.

Сказано это было с некоторой ехидцей, и Антон почувствовал, что краснеет..

– Возможно… расхождение, – пробормотал он, запинаясь, – плюс-минус две недели. В любом случае, я бы не решился так сразу…

– Я тоже не решился – это касается ребенка, а ребенок ни в чем не виноват. Ладно, не будем больше, пусть все остается, как есть. Давай о другом: прошлый Новый год мы случайно встретили вместе, а этот? Где ты будешь встречать? Опять с Катей?

– Даже не знаю, старик, у нас проблемы. Катя даже не может появиться у себя дома, не знаю, успеем ли мы все уладить с теми деньгами, что одолжила мне Лилька. Наверное, будем вдвоем у меня – посторонних ведь звать нельзя.

– Тогда пригласите нас с Кариной.

– С удовольствием. Но разве ты не идешь к дяде Андрею?

– Заеду на минуту, привезу туда маму и Лильку, поздравлю любимых родственников и сразу умотаю. Карину заберу – и к тебе. Честно говоря, меня сейчас к дяде вообще не тянет, но хочу повидать Настю, а то все занят. Она теперь такая важная, такая серьезная!

Антон засмеялся.

– Как же, серьезная! Какая была балаболка, такая и осталась.

– Ты ее видел? – удивился Илья. – А мне дядя Андрей жаловался, что ты у них сто лет не был.

– У них не был, тоже недосуг, а Настюху вижу раза три в неделю. Ее школа ведь недалеко от роддома, она, лентяйка, постоянно ко мне прибегает задачи по химии решать – я же когда-то первые места на городских олимпиадах занимал, – он ухмыльнулся и с шутливой гордостью звонко хлопнул себя по животу.

– Точно, и я к тебе звонил, когда мы в институте окислительно-восстановительные реакции проходили, – Илья тоже засмеялся, – а вот со мной она, паршивка, никогда не консультируется – недостоин, наверное.

– Не обижайся, старик, – утешил Антон, – ты ведь по математике спец, а с математикой у нее все отлично – задачки решает, как орехи щелкает. Вот химия подкачала, и химичка у них стерва – за малейшую ошибку трояк ставит. Даже за грязь снижает, представляешь?

Он так похоже сымитировал Настю, что Илья еще больше развеселился.

– Батюшки, ты прямо, как разгневанный родитель! Ладно, что еще у Настюхи нового?

– Я бы сказал, но не могу – страшные тайны.

– Позволь, я же брат.

– Тем более, тем более. Братья, родители, учителя – все это люди, не заслуживающие доверия. Только я один удостоен – добрый старый Антон, который может все понять. И то не всегда из-за своей дремучести и начинающегося старческого маразма.

– Так ты старый?

– Милый, а ты что, себя молодым считаешь? Мы ведь с тобой ровесники. Знаешь, как Настюха мне пару лет назад сказала? «Бедный Антоша, тебе уже тридцать четыре, жизнь окончена, а ты так и не женился. Хотя ты счастливей Ильи, потому что ему всю жизнь до старости пришлось прожить с Лилей».

Зайдясь хохотом, Илья сполз с кресла на пушистый ковер. Антон не выдержал серьезного тона и, прыснув, плюхнулся с ним рядом. Когда они отсмеялись, Ильи, заметил:

– Жаль, она со мной никогда не бывает так откровенна! Повеселился бы.

– Так ты ее никогда и не видишь. Приезжаешь напыщенный, важный, с Лилей под ручку. Что она должна о тебе думать? Несчастный старик, только так. Я – другое дело, я –добрый старик. С кем ей еще поговорить, как не со мной? От Инги она бегает – та ее заездила заботой. Понятно, она так ждала ребенка, так переживала, что теперь трясется, не дает Насте шагу ступить, но дядя Андрей должен был бы урезонить свою ненаглядную женушку. Вместо этого он ей только подпевает, чуть что сразу на Настюху: «Не смей волновать маму! Делай все, что говорит мама!» Приказы, указы, никогда не поговорит с ней по душам. С нами он был совсем другим, помнишь?

– Мы же мальчики, наверное, потому. С нами ему легче было найти общий язык.

Антон пожал плечами:

– Не знаю. Сколько всего мы с ним обсуждали! Постоянно вместе – на рыбалку, в зоопарк, в цирк, в театр. А к Насте… У меня иногда такое чувство, что она его раздражает. А ведь это его родной ребенок!

Илья поспешил заступиться за дядю:

– Что ты, Антоша, просто дядя Андрей очень занят, он ведь баллотируется в депутаты. Его выдвигают, только он еще не решил, по какому округу пойдет. Возможно, и тебе, и мне придется ему помогать – там нужны будут верные люди.

– О чем речь! Я привлеку на его сторону весь электорат, с которым имею дело, – десятка три-четыре беременных дамочек.

Усмехнувшись, Илья посмотрел на часы и с сожалением поднялся с ковра.

– Мне пора. Слушай, Антоха, что у нас за жизнь, почему мы с тобой так редко общаемся? Ладно, пойдем, я тебя отвезу домой. Ты без тачки передвигаешься?

– Исключительно на метро и на своих двоих, как и тысячи других россиян. У тебя новая или та, что в прошлом году?

– Новая. Лилька недавно послала наши фотки в Швейцарию – чтобы ее предки поверили в наш благополучный союз и все такое. Они увидели нас на фоне моих любимых жигулей и подняли большой скандал. Пришлось прислушаться к их мнению и пересесть на БМВ.

– Славные люди, прислушивайся к ним и дальше. Можешь доставить меня до дверей подъезда, твой БМВ поднимет мой престиж в глазах соседей.

Глава четвертая

В семье Малеевых слово Алеши пользовалось непререкаемым авторитетом. Даже глава семьи Виктор Малеев, не терпевший ни малейшего возражения со стороны жены и дочерей, никогда не спорил с сыном. Когда Алеша что-нибудь доказывал ему, ссылаясь на вычитанные из энциклопедий или научных статей факты, во взгляде отца светились нежность и восхищение, граничившие с преклонением. Жена Тамара, иногда ловившая этот взгляд, испытывала легкий укол ревности – муж никогда не смотрел так на их дочерей Маринку и Ниночку. Впрочем, она тоже уважала начитанность пасынка, и за годы их с Виктором брака у нее с Алешей сложились ровные товарищеские отношения. Тамара заботилась о мальчике не меньше, чем о своих дочерях, а он с большим успехом принимал участие в воспитании младших сестренок.

Сама Тамара считала свой брак удавшимся. С тех пор, как в районном ЗАГСе серьезная худая женщина в круглых очках объявила их с Виктором мужем и женой, он никогда не изменял ей, это она точно чувствовала своим тонким женским чутьем. Его любовь к жене была здоровым плотским чувством, к девочкам он относился ласково, тревожась о них, как и полагается любящему родителю. Гордился Маринкой – отличница, учителя всегда хвалят. При этом еще и красавица – статью пошла в мать. Единственное огорчение она доставила родителям в шестом классе – они обнаружили у нее на столе тени для век. Выкинув дорогой французский набор в мусор, Виктор запретил дочери пользоваться косметикой:

– Не смей портить рожу этой гадостью, поняла? И чтоб у меня не смела брови выщипывать – такую красоту портить! Никогда тебя не порол, но если еще раз увижу – выпорю! Это придумать же надо – в школу идут, а как на панель собрались!

– Витя! – торопливо вмешалась жена, сконфуженная подобным сравнением.

Он тоже застыдился ненароком сорвавшихся при ребенке слов и мрачно пробурчал:

– И ведь ей двенадцати еще нет!

Маринка сделала ангельски-невинное лицо, не посмев возразить отцу ни словом, однако заметила смущение родителей и про себя злорадно ухмыльнулась.

«Послушали бы они, что у нас в школе ребята говорят, а то из-за панели застыдились! Будто я про проституток не знаю»

 Когда ее, наконец, отпустили, она отправилась к брату и разрыдалась у него на плече.

– Как же мне теперь быть? У меня брови совсем светлые и ресницы. И глаза невыразительные, все говорят, обязательно нужно их оттенять. И потом… тушь не моя, мне девчонка из класса одолжила.

Алеша поцеловал сестренку в распухший нос, оглядел ее и хмыкнул:

– Ну и картофелина! Чего ревешь? Ладно, у меня где-то была книжка про макияж, изучай теоретически, пока в возраст не войдешь.

Он полез в книжный шкаф, отыскал толстое «Руководство по макияжу» и протянул Маринке. Она с сомнением оглядела книгу.

– Так это я еще сто лет читать буду. А до тех пор как?

– Придется потерпеть, когда изучишь, я смогу привести папе веские аргументы в твою пользу. Все должно быть по науке.

Впечатленная солидным словом «аргументы», Маринка в последний раз протяжно всхлипнула и согласилась. 

– Ладно, давай книгу. А… тени? Мне ведь вернуть надо.

– Я куплю тебе точно такие же, и вернешь, – пообещал Алеша, – договорились?

Инцидент был исчерпан, Маринка с энтузиазмом взялась за книгу, но, будучи не особенной любительницей чтения, вскоре ее забросила. Косметикой она все же пользовалась, хотя и «ненаучно», однако научилась умело прятаться от домашних. Алеша об этом знал и мысленно аплодировал сестре, но из воспитательных соображений постоянно у нее спрашивал, как продвигается чтение косметического опуса.

 Однако больше всего хлопот доставляла родителям младшая дочь Ниночка. Девочка тревожила учителей своей неусидчивостью, долго не могла научиться читать, писала слова слитно, а к четырем прибавить три было для нее настоящей проблемой. Тамара добилась того, чтобы дочку приняли в лицейский класс, и часами просиживала с ней, помогая делать домашние задания. Глаза у Ниночки мутнели от усталости и начинали усиленно моргать, а толку не было. Учительница бранила Тамару:

– Совершенно не занимаетесь развитием ребенка! У нас класс лицейский, придется перевести вашу дочь в обыкновенный класс. Я буду говорить с директором.

Виктор лично съездил поговорить с учительницей, ей сделали хороший подарок, и Ниночка осталась в лицейском классе. На какое-то время все успокоились, потом в дневнике вновь появились угрожающие записи. Тогда Алеша решил сам заняться сестренкой. Понаблюдав за ней и изучив соответствующую литературу, он сказал мачехе:

– Я думаю, нужно проконсультироваться с психоневрологом, у нее глазки моргают, а ты на нее только жмешь и наказываешь.

Тамара расстроилась до слез.

– Ты что, думаешь, Ниночка идиотка ненормальная, чтобы к психиатру ее вести? Ленится просто, что же я не вижу! Она способная!

– Конечно, способная, что ты! – торопливо согласился Алеша. – Да ты не переживай так, прочти статью – тут как раз о неусидчивых детях. Я для тебя из Интернета скачал. К психоневрологу самых умных детей водят. И потом, психоневролог – это не психиатр.

Тамара ничего не ответила, но затаила обиду. Виктор в тот день вернулся домой очень поздно, рассказывая ему о своем разговоре с Алешей, она не удержалась и заплакала:

– Витя, почему он так говорит о Ниночке? Ведь я ему всегда была, как мать.

Муж нахмурился и погладил ее по голове.

– Раз Лешка говорит, то так и нужно сделать. Пусть узнает, куда ехать, договоритесь, и я сам вас свезу, – видя, что жена открыла рот и хочет возразить, он строго добавил: – Не вздумай только чего-нибудь обидное парню сказать, поняла?

Тамара закрыла рот и послушно кивнула головой. Через два дня Ниночку отвезли к детскому психоневрологу – доброй и внимательной старушке с мудрым лицом. Она долго и внимательно осматривала девочку, разговаривала с ней, прописала лечение – таблетки и микстуру. Потом оставила Ниночку играть с игрушками и пригласила родителей в отдельный маленький кабинет.

– Вам нужно быть с ней очень терпеливыми, избегать перегрузок, – сказала она и улыбнулась испуганно смотревшей на нее Тамаре, – вы ее в какой класс отдали – в лицейский? Там их нагружают очень, я понимаю, конечно, что все родители хотят в лицейский или в гимназический, или как там их теперь называют.

– В обычном вообще невозможно учиться, – всхлипнула Тамара, – учителя сами говорят.

– Ну да, ну да, – старушка врач тяжело вздохнула, – вы, наверное, думаете, что вы одни к нам с проблемами приходите? Да сейчас, если посчитать, то две трети детей – необучаемые. Что вы хотите – восемьдесят шестой и восемьдесят седьмой годы рождения, поколение Чернобыля. Нам ведь не сказали всей правды тогда, а ведь и в Москве была радиация. В утробе матери, можно сказать, этих ребятишек настигла. Я замечаю, и учителя замечают, что слабые дети. Память слабая, здоровье слабое – прошлые поколения разве такие были?

– Учительница говорит, у них в классе остальные дети умные, – хмуро заметил Виктор.

– Так их, голубчик, для того и разделяют – один лицейский класс для тех, кто покрепче оказался, и два для остальных детишек. А в обычных учиться – не приведи господь, учителя стонут. Программу усложняют, а дети ослабленные. Начнется потом, может, восстановление – лет через пять.

– А нам-то что делать? – хмуро и с вызовом в голосе спросила Тамара. – Наш ребенок-то уже родился! – не выдержав, она расплакалась и говорила, вытирая слезы платком: – Нам ведь никто ничего не говорил про радиацию, никто! Мы бы побереглись лет пять, ведь еще молодые.

– Ну-ну, голубчик мой, не расстраивайтесь, не надо, – доктор ласково погладила ее по руке, – не все так ужасно, ребенок ваш совершенно нормальный, но утомляемость повышена, и мозг перевозбужден. Попейте лекарства и не перегружайте девочку. Запишите ее в балетный кружок – пусть побольше двигается. Она вот тут прошлась передо мной, и я вижу, что у нее природная грация. Почему всем родителям обязательно нужно, чтобы дети были отличниками? Все равно, потом почти никто не станет математиком.

– Но учится-то надо, – проворчал Виктор, – в школе требования.

– Ох уж эта школа! – старушка возвела глаза к небу. – Больше тридцати человек в одном классе, шум, гам, нервное напряжение. Я, конечно, могла бы дать вам справку на надомное обучение, но ребенку без коллектива тоже нельзя. Если хотите, дам, конечно.

– Спасибо, доктор, мы подумаем, – Виктор поднялся и доставал из кармана стодолларовую купюру, – нет-нет, доктор, не отказывайтесь, мы знаем, какая у врачей зарплата, а вы к нам очень внимательно отнеслись.

Старушка вспыхнула, когда он положил деньги ей в карман халата, и на лице ее появилось какое-то беспомощное выражение.

– Еще могу предложить, – сказала она, не поднимая глаз, – сейчас уже кое-где начали функционировать частные школы. Там индивидуальный подход к каждому ребенку, не больше десяти-одиннадцати ребят в классе, бассейн. Дорого, конечно, но это выход. Если хотите, узнаю и подберу вам оптимальный вариант.

– Будем вам очень благодарны, доктор, всего хорошего, – крепко взяв Тамару под руку и кивнув растерянно смотревшей им вслед старушке, Виктор повел жену к выходу.

Ниночку отдали в частную школу – шел девяноста четвертый год, и как раз то время Виктор начал приносить домой большие деньги. О том, где он работает, никто и никогда дома не спрашивал – эта тема была под запретом даже для Алеши. Отец лишь сказал ему однажды, что занимается государственной безопасностью и о своей работе говорить не имеет права. Изредка к Малеевым заходили коллеги Виктора по работе, но дома о делах никогда не говорили. Иногда они собирались в маленьком охотничьем домике километрах в пятидесяти от Москвы по Ярославской дороге – Виктор любил охоту и к радости Тамары часто привозил домой подстреленных рябчиков и уток.

– У нас на деревне тоже многие охотились, отец с братом часто уток приносили, – любила рассказывать она, общипывая птицу, – а что есть-то было? Мясо да птицу государству сдавали план выполнять, своя живность тоже не у каждых, а в один год вообще во всех дворах куры подохли от чумки. Так и было – мы в свинарниках с зари до темени с мясом работали, а дома мяса не видели. Егерь у нас добрый был – не трогал людей, понимал. В один год у нас, помню, всех гусей и уток перебили, стали лебедя стрелять. Но у лебедя мясо жёсткое.

– Мам, а сейчас в ваших местах утки есть? – спросила однажды помогавшая ей разделывать куропаток Маринка.

– Не знаю, дочка, я, как оттуда уехала, за отца твоего вышла, так с родными не зналась и знаться не желаю. Не могу забыть, как они мною помыкали, сколько настрадалась там. И не так от работы тяжелой, сколько от слов их подлых, как унижали они меня. Бабушка Нина твоя мне дороже матери родной стала, вовек я ее не забуду.

– Я помню, она была добрая, – Маринка, ласкаясь, прижалась лбом к плечу матери.

– Куда тебе помнить, – грустно усмехнулась Тамара, – тебе два годика было с небольшим, когда она умерла. Леша вот помнит, конечно. Я Ниночку в честь ее назвала, чтоб добрая была – как бабушка. Сама твоему отцу предложила, когда она родилась.

Однажды за обедом – это случилось где-то в девяносто пятом – Виктор заявил домашним, что хочет строить коттедж. Настоящий, двухэтажный, из красного камня!

– Но, Витя, – Тамара оторопело посмотрела на мужа, – как же это вдруг.… И потом, ведь детям в школу – как оттуда добираться? А наша квартира?

– Квартиру продадим, мне уже с вашими тараканами надоело воевать. А насчет добираться, так то не твоя печаль – куплю вам с Лешкой по машине, вот и будете добираться. Детей сама отвезешь или шофер – я человека беру, чтоб за гаражом и машинами следил.

– Пап, а откуда деньги? Ты занялся бизнесом? – неосторожно полюбопытствовала Маринка и немедленно вызвала на себя огонь отцовского гнева.

– Деньги? А это уж не твоего ума дело! Я что, вам мало денег на платья даю? Вы нуждаетесь в чем-то? То-то! Молчи и не лезь в разговоры старших, твое дело – учиться. Пошла из-за стола и займись своими уроками!

Маринка вспыхнула и с задрожавшим от обиды лицом выбежала из комнаты. Ниночка заплакала, отец и на нее тоже прикрикнул:

– Иди, реви в другом месте! А ты сиди и не бегай за ней! – рявкнул он на жену.

Алеша, молча наблюдавший за происходящим, пристально посмотрел на отца и пожал плечами.

– Между прочим, сестренка задала вполне нормальный вопрос, и не знаю, из-за чего ты так нервничаешь, папа. У тебя что-то случилось?

– У меня ничего не случилось, – Виктор неожиданно успокоился, – но я не люблю глупых вопросов. Что, да почему, да откуда. У меня сложная работа, и за нее мне хорошо платят. Деньги – не вашего ума дело. Нам нужен дом, как без дома? Ты вот – взрослый парень, скоро в институт поступишь, бабу захочется привести, а куда?

– Что ты, Витя, ему еще рано жениться, – пролепетала Тамара, нервно поглядывая на дверь комнаты, из-за которой слышались всхлипывания Ниночки.

– Я что, его женю что ли? Бабу не только для женитьбы приводят, он уже взрослый. Я помню – чуть старше его был, а уже маху не давал! – он усмехнулся и подмигнул сыну. – Ишь, баба-дура – жениться! Молодому и без женитьбы погулять надо.

Лицо Тамары пошло пятнами.

– Витя, ты чему мальчика учишь? Я вон телевизор слушаю – то про СПИД, то еще про какую заразу рассказывают. Да разве ж можно!

– Эх ты, темень деревенская! – муж игриво потрепал ее под столом по колену. – На то и средства разные есть. Рекламу что ли не смотришь? «Презерватив может спасти жизнь». Что так покраснела, Лешка уже большой, все должен понимать. Он скоро начнет с девчонками встречаться.

– Папа, – невозмутимо заметил Алеша, – той рекламе особо верить нельзя. Не каждый презерватив может защитить. Американцы, например, сейчас к нам на продажу присылают свои презервативы, а на них по-английски мелко написано: «Не предохраняет от СПИДа». У них поры в резине большие, вирус проникает. А наши продают их как защитные – люди-то по-английски не понимают и пользуются.

– Ужас! – испуганно выдохнула Тамара. – Как же так делать-то можно! Зачем их тогда выпускают-то?

– Для предотвращения демографического взрыва это, собственно, их основное назначение, – Алеша с улыбкой поднялся, – ладно, папа, это я просто так сказал – для информации. Пойду сестер успокою, а то ты их малость из колеи выбил. Обсудите тут все остальное без меня – я еще маленький, стесняюсь.

… Наивность отца трогала и смешила Алешу – впервые он «по-настоящему» был с девчонкой еще год назад. Ему тогда исполнилось пятнадцать, и идеалы детства – князь Мышкин Достоевского и лесковский Голован – уступили место секс-символам телевизионных боевиков. Как большинство школьных приятелей, Алеша бросал вполне плотские взгляды на развитые тела одноклассниц, и все произошло во время одной из вечеринок у друга.

Его партнерша Майка была хорошенькой, не по летам развитой девчонкой с вполне сложившимся мировоззрением. Немного подвыпив, она во всеуслышание заявила, что еще целка лишь потому, что пока не нашла покупателя на свой «товар» и готова трахнуться с любым за сто долларов. Ребята засмеялись – большинству из них, в том числе и самой Майке, сто долларов казались несметным богатством. Алеша же ежемесячно получал от отца двести долларов на карманные расходы, хотя и не рассказывал об этом приятелям. После пары рюмок водки он почувствовал себя «крутым», во время танца увлек Майку в соседнюю маленькую комнатку и достал зеленую бумажку.

– Смотри, что у меня есть.

 При виде стодолларовой купюры глаза ее округлились.

– Настоящая?

– Фальшивых не держим. Так берешь?

Лицо Майки вспыхнуло от дикого восторга. Оглянувшись и плотно притворив дверь, она выхватила у него деньги, сунула в карманчик блузки и, торопливо задрав юбку, спустила трусы.

– Давай, если ты такой крутой – обратно уже не отдам.

Выпитая водка сделала его смелым и грубым. Майка действительно была девственна, и ей было больно, но она терпела, потому что никогда прежде не держала в руках настоящих долларов.

В течение последующих дней Алеша испытывал ужас от содеянного, смешанный с гордостью, но Майка держалась, как ни в чем ни бывало. Постепенно он тоже успокоился и опять пришел к ней, когда отец в очередной раз выдал ему деньги на расходы. Какое-то время они периодически встречались, а спустя три месяца Алеша увидел, что Майка садится в роскошную иномарку с пожилым мужчиной. На следующий день он попытался устроить ей сцену ревности, но она с ухмылкой заявила:

– Иди ты знаешь, куда! Я и так с тобой продешевила – целкам сейчас триста баксов дают, а то и пятьсот.

– Так и будешь себя продавать – то одному, то другому?

– Ну и что? Накоплю баксов, уеду в Париж и буду моделью. Что мне здесь делать, всю жизнь в дерьме копаться? Или за тебя замуж выйти и детей нарожать?

– А почему бы нет? Не будешь же ты так всю жизнь?

– Я долго жить не собираюсь, мне хоть чуток бы красиво пожить. Чтоб монеты были, чтоб предки не зудели. Накоплю, сделаю загранпаспорт и – тю-тю! Иностранцы русских девушек любят, я там за миллиардера выйду. Видел по телику, как они живут?

После Майки у Алеши были еще девчонки, но подолгу он с ними не встречался – раз-два и до свидания. Две серьезные одноклассницы в него романтически влюбились и писали нежные записки, но Алеша уже понял, что с такими лучше не связываться – можно нарваться на скандал…

После ухода Алеши отец с мачехой какое-то время смущенно молчали, глядя ему вслед, потом Виктор покачал головой и восхищенно произнес:

– Каков подлец, а? Книг начитался, рассуждает обо всем – поэт!

В ту ночь он занимался с женой любовью с особой страстью. Проснувшись перед рассветом, он внезапно вновь почувствовал прилив желания и, придвинувшись к Тамаре, вдруг увидел ее широко открытые глаза.

– Витя, – шепотом спросила она, почувствовав его движение, – а та девушка.… Ну, то, что ты сегодня говорил – в семнадцать лет. Это твоя первая жена была? Лешина мать?

Виктор резко отстранился.

– Какого тебе хрена! Забила себе голову и дочерей хочешь такими же дурами сделать. Закрой глаза и спи!

Тамара вздохнула и послушно закрыла глаза. Виктор лежал на спине, желание у него пропало, а сон все не шел. В голове теснились воспоминания, и не было сил их подавить.

 … Анна – пылкая и нежная. Она шептала горячие слова, и движения узких ладоней, скользивших по его щекам, были страстными, и нервными. Ее нервность и тонкость возбуждали Виктора, но они же его и раздражали – стоило сказать ей грубое слово, как она вся зажималась и оставалась холодной, как лед, хоть сколько угодно потом возбуждай и ласкай ее эрогенные зоны. Лешка в нее – лицо красивое, тонкое, и волосы так же вьются. Правда, и на него, Виктора, очень похож – подбородок мужественный, рост высокий, широкие плечи. Но легко ранимый – в мать. Из-за этой своей ранимости она и спилась. Из-за этого все так и обернулось. Нужно больше заниматься Лешкой, чтоб не сидел все время с книгами, да с компьютером – спорт, охота …

Виктор старался уделять сыну все свободное время – учил бороться и стрелять из охотничьего ружья. Увозил его в свой охотничий домик и обучал искусству вождения автомобиля. В восемнадцать лет, когда Алеша получил права, он уже был опытным водителем, и отец подарил ему красный БМВ кабриолет.

– Пусть твои ребята в институте от зависти полопаются, – сказал он сыну, – у вас там в вашей радиоэлектронике, небось, одни босяки учатся. Хотел тебя в Англию послать учиться, а ты, видишь, решил все по-своему сделать. Ну, тебе виднее.

Виктор, действительно, мечтал для сына о карьере адвоката или менеджера, но тот увлекался радиоэлектроникой и сам выбрал себе ВУЗ. Вступительные экзамены он сдал на одни пятерки, и Виктор, хоть и сожалевший о несбывшихся надеждах, гордился сыном. К двадцати годам Алеша прекрасно разбирался в компьютерах, составлял программы и даже одно время подрабатывал на небольшой фирме. Отец, узнав об этом, пришел в негодование и отругал его, что случалось крайне редко.

– Что я тебе денег не даю, что здоровье портишь? Тебе ученья достаточно, экзамены, зачеты, а ты еще время тратишь. Чтоб я не слышал больше о твоей фирме. Учебу кончишь – устрою тебя работать в серьезное место.

– В ФСБ? – не удержавшись, спросил Алексей, но отец насупился.

– Будешь работать на Западе, в Европе или Штатах. В России честным трудом много не заработаешь.

В девяносто девятом после Рождества Виктор Малеев решил съездить со старшими детьми в охотничий домик – отдохнуть и поохотиться.

– Лешка целый месяц ночами сидел, экзамены свои досрочно сдал – вон, какой бледный. И у Маринки каникулы кончаются, надо ей воздухом подышать, – сказал он жене.

– Только я, папочка, с тобой не поеду, ладно? – озабоченно заявила Ниночка, выполнявшая свои па в холле перед огромным зеркалом. – А то у меня в балетной школе выступление.

Она была такая хорошенькая, беленькая и важная в своей новой балетной пачке, что родители улыбнулись, а Марина снисходительно щелкнула сестренку по макушке.

– А тебя, кнопка, никто и не зовет. Охота – для взрослых, а ты крути свой балет.

Сама Маринка в свои пятнадцать лет обожала охотиться, знала толк в дичи и стреляла гораздо лучше Алеши, который охоту не очень любил и принимал в ней участие только, чтобы не обидеть отца.

Всю дорогу до охотничьего домика брат с сестрой на заднем сидении машины спорили о создавшем ажиотаж фильме «Брат» – Маринка была в восторге, Алеша считал, что в фильме много нелепых сюжетов.

– Такого не может быть, ты что, не понимаешь? Не может человек просто так начать палить во все стороны, там может совершенно посторонний человек стоять.

– Ой, Леша, ты что, не понимаешь? У него же интуиция.

Виктор вел машину, размышляя о своих делах. Он чувствовал себя счастливым, ощущая присутствие детей за спиной и слыша их голоса. Ночью шел снег, дорога была неважная, и дважды им пришлось объезжать столкнувшиеся машины, водители которых оживленно обсуждали причиненный друг другу ущерб. Сам Виктор даже на плохой дороге не боялся не справиться с управлением – он верил в свою реакцию, а она у него и в сорок лет оставалась молниеносной. Алеша обычно оказывался на лопатках, когда они боролись, и восхищенно говорил:

– Пап, твоя скорость противоречит всем законам природы.

– Тренируйся, сынок, и ты станешь быстрей меня, – весело отвечал отец.

– Да нет, это только когда у тебя от склероза руки перестанут двигаться.

Думая об этом, Малеев каждый раз самодовольно усмехался, но и сожалел – у Лешки реакция намного медленнее, чем у отца, и стреляет он хуже, хотя, конечно, многим может фору дать. Вот Маринка намного шустрее, и рука у нее тверже, хоть и девчонка.

В тот день Алеша опять оказался не на высоте – он подстрелил птицу, но попал в крыло, и она упала прямо к его ногам, истекая кровью. Подбежала Маринка:

– Что ты стоишь – добей.

– Я… не могу, – на лице его были страдание и растерянность.

Она добила птицу выстрелом в голову и сердито сказала:

– Очень добрый, да? Птица страдает, а он стоит, добить не может. Убивать – так быстро. Им ведь все равно когда-нибудь умирать, они от страха не мучаются – они от боли мучаются.

Алеша вконец расстроился.

– Да ну вас всех к черту! Ненавижу эту чертову охоту!

Он повернулся и, швырнув в снег свое ружье, зашагал к дому. Виктор, слышавший их разговор, вздохнул – у сына в последнее время часто случались нервные срывы. Возможно, из-за постоянной работы на компьютере. Тем более, что у него дурная наследственность – Анна была истеричкой. Подобрав ружье, он сказал дочери:

– Собирайся, домой поедем.

Маринка разочарованно ахнула:

– Пап, но ведь еще совсем рано! Алешка глаза закрывает, когда стреляет, а потом еще и психует! Из-за этого уезжать!

Ей, дочери рассудительной и здоровой крестьянки Тамары, была неведома чувствительность брата.

– Поехали, – повторил Малеев, – иди и скажи Лешке, чтобы собирался.

Девочка надулась и поплелась в дом. До самой Москвы они с братом не разговаривали. Алеша, притворяясь, что спит, отвернулся к окну, натянул на лицо высокий воротник свитера и действительно задремал. Через полчаса его разбудил звонок мобильного телефона – звонил однокурсник Сергей.

– Леха, к тебе можно будет через часок завалиться? С Наташкой?

Алексей взглянул на часы и встряхнул головой, отгоняя сон.

– Через два, годится?

– Сойдет. Лану брать?

– Заметано.

– Тогда до скорого.

Сергей иногда приезжал к нему со своей подружкой, студенткой-медичкой Наташей. Для того чтобы побыть наедине, им приходилось изощряться – Сергей жил с матерью в коммуналке, а у родителей Наташи был консервативно-пуританский взгляд на отношения между полами. Палочкой-выручалочкой чаще всего оказывался Алексей, имевший в своем распоряжении четыре комнаты – кабинет, спальню, гостиную и помещение для гостей. С собой влюбленные иногда привозили сокурсницу Наташи красавицу Лану. Это была спокойная, рассудительная девушка без предрассудков, эпизодически составлявшая Алеше компанию.

Маринка ревниво прислушалась к разговору брата, и, когда он сунул трубку обратно в куртку, с завистью спросила:

– Сережка твой, да? Можно, я с вами посмотрю, что ты из Интернета скачал?

– Ни в коем случае, – Алеша снова натянул на лицо воротник, но Маринка заныла:

– Лешенька, пожалуйста. Мне ведь с утра в школу не нужно.

– Цыц, не лезь к брату! – прикрикнул Виктор. – У Алексея свои взрослые дела!

– Знаю я их дела – до полночи порнуху смотреть, потом трахаться! – сердито проворчала Маринка.

– Что за слова такие?! Еще услышу – выпорю! – тон отца стал грозным, и Маринка притихла, хотя Виктор еще ни разу в жизни не порол своих детей.

Алеша, делая вид, что спит, усмехнулся в воротник. В то время компьютеры в России были еще довольно дорогим удовольствием, и у подавляющего большинства его однокурсников их не было, не говоря уж об Интернете. Чтобы позабавить гостей, Алеша перекачивал всевозможные фильмы – отец оплачивал любые его расходы, не задавая лишних вопросов. Помимо этого, молодые люди развлекались компьютерными играми, лазили по порно-сайтам и читали послания невидимых респондентов Алеши, с которыми он вел откровенно-эротическую переписку.

Едва Алеша успел принять душ и переодеться, как ввалились гости. Сергей с поглупевшим от восторга лицом немедленно прилип к компьютеру, отмахиваясь от Наташи, которая тянула его танцевать. 

– Классный комп! А у нас на факультете дерьмо собачье, скажи, Леха? Ты что, видеокарту поменял?

Пока Алеша посвящал приятеля в детали, Наташа включила магнитофон, и комнату наполнили звуки рэпа. Однако, как раз в это время мужчины начали обсуждать преимущества нового процессора и приглашать дам на танец явно не собирались. Девушки немного покружились вдвоем, потом Лана решительно выключила музыку.

– Нам с Наташкой что, вдвоем танцевать? – она откинула упавший на лицо локон и, придвинув стул, села рядом с Алешей. – Леш, твоя Том Сойер, или как ее, все еще пишет?

Письма неизвестной респондентки, скрывавшейся под ником «Том Сойер», представляли собой винегрет из лирики и откровенного секса. Друзья, читая их, обычно корчились от вызванных смехом колик.

– Нате вам ее последний перл, – Алеша пощелкал мышкой и кивнул на экран.

– Точно с прибамбасом, – Сергей весело хмыкнул, – смотри, чего пишет: «Мне снится, что мы с тобой обнаженными лезем на высокое раскидистое дерево. Я забираюсь все выше и выше, но ты достиг развилки и удобно улегся меж ветвей на широком стволе. Я останавливаюсь и смотрю вниз – там ты и море. В твоих глазах насмешка и желание. Ты читаешь вслух стихи Бодлера:

«И разделась моя госпожа догола,

Все сняла, не сняла лишь своих украшений,

Одалиской на вид мавританской была,

И не мог избежать я таких искушений»

Я вижу, как напряглось твое тело, как тебя снедает страсть. Душа моя рвется ввысь, но плоть тянет вниз к тебе, и я не в силах ей сопротивляться…», – он ухмыльнулся и взглянул на Алешу, – нет, это психопатка какая-то. Что за Бодлер?

– Шарль Бодлер – французский поэт, – пояснил Алеша, – дать почитать? Только в электронном виде, я скачал.

– Нет, спасибо, я и в переплете не читаю, это Наташка с Ланкой деньгами швыряют. Женские романы, фу, гадость!.

Наташа улыбнулась и ласково взъерошила ему волосы.

– Ладно тебе! Все читают. Про секс очень реалистично, скажи, Лана?

Та весело кивнула.

– Точно, даже моя мама читает. Стесняется, потихоньку у меня с полки берет, я ей специально всегда новые подкладываю. А что делать – она тридцать лет в школе проработала и до сих пор краснеет, когда дети при ней слово «член» скажут.

Алеша фыркнул.

– Молодец, слушай! Взяла курс на просвещение, сеешь культурно-сексуальную грамотность.

Лана улыбнулась ему в ответ и, подтянув к груди коленки, обхватила их руками.

– Ой, Лешка, какое же у тебя удобное кресло – свернешься на нем, как кошечка! Слушайте, анекдот расскажу. Нам лекцию дядька один лекцию по сексопатологии читал – старичок, лет шестьдесят, бывший коммунист. Один парень у нас схохмить решил, спрашивает его: «В чем причина гомосексуальности?» Старичок аж побагровел весь, говорит: «В наше время о таком безобразии даже не слышали, это теперь с пеленок половое воспитание насаждают, вот и результат»

Посмеялись. Наташа вздохнула:

– Не повезло нам, в прошлом году другой читал – молодой, красивый, в Кембридже учился. Теперь в частную клинику ушел, охота ему за гроши со студентами валандаться. А старичок наш, говорят, раньше в первом «меде» работал, но его оттуда убрали. За зачет со студентов по пятьдесят баксов брал, а с начальством не поделился. Ему сначала хотели дело шить, потом тихо-тихо к нам перевели.

– Да? Кошмар, а у нас экзамен летом будет, – охнула Лана, – сказать надо матери, чтоб деньги готовила.

– А ты у Леши возьми, у него есть, – Наташа смеющимся взглядом посмотрела на Алешу и потерлась щекой о щеку Сергея. – Леша, ты дашь Ланке пятьдесят баксов на экзамен?

Ощутив неловкость, он взглянул на Лану, но та глядела чуть в сторону – Наташа уже давно убеждала ее не быть дурой и не спать за «просто так» с богатеньким Лешей.

 «Пусть подарки делает или деньгами дает. Ты требуй, намекай – он тебя только больше уважать станет. Мужики, они, знаешь, не ценят, когда им даром дают»

Лана с подругой в принципе соглашалась, но ей неудобно было начинать подобный разговор.

– Конечно, если тебе нужно, Лана, я всегда готов помочь, – сдержанно ответил Алеша.

Наташа метнула в сторону Ланы победный взгляд, как бы говоря: «Видишь, как с ним нужно». После этого она перевела разговор на другую тему и, продолжая прижиматься к Сергею, промурлыкала:

– Ой, ребятки, давайте, пожуем что-нибудь. Сереженька, оторвись, ты меня слышишь?

Сергей легонько отстранил ее, чтобы видеть экран компьютера.

– Смотри, Натулик, что эта Томми Сойер еще пишет – обалдеешь! «Я медленно сползаю вниз по стволу и сажусь на тебя верхом. Ты во мне. Ветер качает мои обнаженные ноги и пьянит нас запахом моря. В экстазе мы начинаем петь вслух куплеты из Камасутры…».

– Идиотизм, – Наташа дернула плечом, – в такой позе ноги должны иметь опору. И потом – петь во время полового акта! Эта Томми, ребята, скажу вам, имеет очень смутное представление о сексе. Скорей всего, она инвалидка, и врачи запретили половую жизнь.

– А я считаю, бабулька лет под девяносто, давно забыла, как это делается, – Сергей отодвинулся подальше от стола, ухватил Наташу за талию и усадил ее к себе на колени, – начиталась женских романов, свихнулась и решила вступить с Лешкой в виртуальный интим.

Он прижался лицом к мягкой груди Наташи и пощекотал ей живот, от чего девушка взвизгнула и заелозила. Лана приблизила лицо к монитору и, щурясь, тоже прочитала текст.

– Эмоциональная яркость, наивность выражений и образность мышления указывают, что писал ребенок лет двенадцати, – задумчиво проговорила она, – похоже, пятиклассница. Девочке купили компьютер, и ей захотелось поиграть во взрослые игры. Леш, ты не предлагал ей встретиться?

– Сто раз, – весело откликнулся тот, – но она пишет, что сама назначит час встречи, я должен ждать.

– Ты ее простимулируй к рандеву, – посоветовал Сергей, – составь послание, чтоб она запросила о встрече. Я, лично, предполагаю, что это старая бабка. Ланка считает, что ребенок, Наташка думает, что инвалид – ладно, поспорим. Пари, господа. Вы психологи и медики, а я простой инженер, но увидите, что прав я. Прямо сейчас, Лешка, пиши.

– Чего писать? – удивился тот.

– Ответ ей пиши – такой, чтоб согласилась встретиться. Придумай, ты же у нас романтик и поэт, тебя даже философ хвалил на семинаре.

– Давай, Леша, давай, – поддержала Лана.

– Предусмотри все варианты, что мы сказали, – добавила Наташа, – на какой-нибудь да клюнет.

– Черт с вами, заставляете на старости лет браться за перо! И как мне предусмотреть все варианты?

– Займи из русских сказок, – предложила Лана, – как там говорится? «Если стар человек – будь мне дедушкой». Ну, и так далее.

 Леша сел к компьютеру и, подумав, набросал:

«Если стара ты, женщина, буду тебе внуком ласковым, коли дама увечная – стану санитаром преданным, а ежели дитя малое – брата во мне найдешь нежного. Полюбил я тебя всем сердцем и молю о встрече желанной. Станем мы с тобой куковать вдвоем и о сексе толковать на завалинке. Если же откажешь – найду я себе смерть лютую, ужасную, какой еще не подвергалось существо человеческое».

– Ну, ты и крут, мужик, – с уважением поцокал Сергей, – мне б так выражаться – сразу бы писателем стал.

Наташа расхохоталась.

– Ты, Серенький, когда выражаешься, уши вянут. Ладно, я тебя все равно люблю, даже такого, – она ласково почесала у него за ухом, – пошли уж спать, поздно. Ребята, вы не обидитесь, если мы с Сереженькой прямо сейчас уединимся на ночь?

– Комната для гостей в вашем распоряжении, дорогу вы знаете, – любезно ответил Алеша и повернулся к Лане, – а ты не устала? Можешь тоже идти и ложиться, – тон его стал вкрадчивым.

– Спасибо. А ты?

 Она открыла дверь спальни и обернулась, окинув Алешу взглядом, от которого внутри у него все заныло. Он с легкой улыбкой наклонил голову вбок.

– Сейчас составлю вам компанию, мадам, только отправлю послание, которое вы меня заставили накропать, и выключу компьютер.

Лана зашла в спальню, бесшумно притворив за собой дверь. Алеша еще раз взглянул на экран, собираясь отправить письмо, но неожиданно решил сделать приписку:

«…а коли ты – девица красная, то стану я твоим верным возлюбленным и буду любить тебя, даже – он весело ухмыльнулся – если нас разлучит смерть».

Письмо ушло, экран компьютера погас. Алеша отправился в спальню и вскоре в жарких объятиях Ланы забыл обо всем на свете.

Часы в огромном холле особняка пробили полночь, час, два, а Виктор Малеев все не спал, обдумывая план предстоящей операции. О новом задании ему сообщили два дня назад:

– Времени на подготовку достаточно, мы не торопим – месяц, два, три. Сразу предупреждаю: там сложная защита с использований последних достижений электроники, постарайтесь не допустить ошибки. Работать будете лично, все должно пройти безукоризненно.

Лично Малеев работал лишь в особо важных случаях, поскольку в инсценировках «несчастного случая с летальным исходом» специалистов, равных ему, не было. Естественно, его работа всегда была безукоризненной, напоминание лишь вызвало раздражение. Холодно взглянув на собеседника, он коротко бросил:

– Прикрытие.

– Прикрытие, если понадобится, будет, мы вас никогда не подставляем.

Прикрытие означало человека, которого, если возникнут осложнения, следствие признает виновным в неосторожном убийстве. Роль «прикрытия» отводилась матерым уголовникам – они шли на подобную сделку весьма охотно, поскольку за признание своей вины с них списывались достаточно серьезные преступления.

Когда часы в холле пробили три, Виктор почувствовал, что усталость берет свое, и пора отдохнуть. Не то, чтобы он не мог продержаться на ногах еще сутки, но не стоило зря изматывать организм, это могло ухудшить его реакцию.

Глава пятая

После похорон старой Клотильды Кристоф и Ольга в течение двух месяцев безуспешно пытались связаться с Катей. Ее домашний телефон не отвечал, электронную почту она не просматривала, посланная в Москву телеграмма вернулась обратно с пометкой об отсутствии адресата. Кристоф позвонил в Санкт-Петербург, но Юлек тоже ничего не смог сообщить о сестре.

– Ты же знаешь, Кристоф, какая у нас Катя, – сказал он голосом родителя, говорящего о беспутном, но любимом дитяти, – никогда не звонит, ничего не рассказывает. Приезжала в сентябре по каким-то своим делам, забежала минут на десять и все, с концами. Подожди, Олеся хочет что-то сказать, трубку тянет из рук.

Послышался шорох, потом в телефонную трубку ворвался голос Олеси:

– Кристоф, дорогой мой, ты представить себе не можешь, каким ударом для нас стала смерть бабушки. Прими наши соболезнования, мы с Юлеком искренне любили Клотильду, это была изумительная женщина.

Кристоф терпеливо дослушал ее излияния до конца, поблагодарил и, вежливо попрощавшись, повесил трубку.

– Что ж, – сказал он жене, – будем ждать. В конце концов, Катя могла куда-то уехать по делу. Как только она объявится, сразу выполним все распоряжения Клотильды, не тревожься, моя радость.

В начале февраля профессора Кристофа Лаверне пригласили прочесть цикл лекций об архитектуре доинкского периода в одном из московских музеев. Подобные предложения он, как правило, отвергал сразу.

– Ты пойми, – говорил он Ольге, – меня не то возмущает, что гонорар невысок, но ведь россияне всегда пытаются, как это у вас по-русски хорошо говорится, надуть. Я дважды сталкивался с подобными дамами-организаторами – они мне подсовывали какие-то хитрые контракты, а там куча поправок, и написано таким мелким шрифтом, что невозможно прочитать. В результате я получаю не больше двух третей от обещанного гонорара, и мне еще дают понять, что даже за это я должен сказать «спасибо». К тому же у них нет никакой организации – в прошлый раз мне никто не забронировал место в отеле, я чуть было не остался ночевать на улице.

Кристоф уже собирался вежливо отклонить приглашение, но из Москвы неожиданно позвонил Илларионов.

– Кристоф, дорогой, сто лет не слышал вашего голоса! И звоню к вам, собственно, из корыстных побуждений, так что сейчас будете меня ругать.

– Что вы, Арсен, никогда, – засмеялся Лаверне, – весь к вашим услугам.

Он был несказанно рад услышать голос своего московского друга – в последний раз они виделись в конце девяносто пятого и с тех пор изредка перебрасывались электронными посланиями.

– Вы приглашение получили? Простите, ради бога, то была моя идея. Жена сына во время зимних каникул организует лекторий для студентов, мне тоже пришло в голову прочесть там несколько лекций – об умудах. Много, знаете ли, интересной информации накопилось, Лада – это невестку мою так зовут – советует донести до молодежи.

– Ну, раз это была ваша идея, то мне грех отказаться, – весело ответил Кристоф, – только, если не затруднит, пусть заранее сообщат, в каком отеле мне на время лекций забронируют номер.

– Надеюсь, вы не откажетесь воспользоваться моим гостеприимством на эту неделю, я буду счастлив пообщаться, как в добрые старые времена. Только предупреждаю сразу: гонорар за лекции невысок.

– Что поделаешь, – усмехнулся Кристоф, – святая церковь одобряет благотворительность.

Илларионов лично встретил его в Шереметьево. От души стиснув руку друга, Кристоф оглянулся по сторонам.

– Помилуйте, Арсен, а где же ваша охрана? Вы теперь важный политический деятель, у вас в России это опасно.

Арсен Михайлович засмеялся и заговорщически подмигнул.

– Ладно вам, Кристоф! Никакая охрана не смогла спасти братьев Кеннеди. Как говорит моя Марья, кому что на роду написано.

Лаверне хорошо знал и любил Марию, жену Илларионова. Это была мягкая, спокойная женщина, от нее так и веяло домашним уютом. Недостатком рассудительности она не страдала, поэтому слова Арсена Михайловича удивили Кристофа до крайности.

– Неужели Мари согласна с вашей точкой зрения на охрану?

– Разумеется, она тревожится обо мне. Пойдемте к машине, у нас еще будет время поговорить, – Илларионов взял гостя под руку и повел за собой, – конечно, безопасность – дело святое, но в волшебную силу секьюрити, владеющих кун-фу, могли бы поверить только мои внуки. Если бы, конечно, насмотрелись телефильмов. Однако моя невестка Лада, дама весьма решительная, в один прекрасный день выкинула из дома всю электронику. Конечно, был стресс и все такое, но теперь мальчишки понемногу привыкают читать книги.

Кристоф покачал головой.

– Без телевизора я своего Мишеля еще могу себе представить, хотя и с трудом, но как же компьютер? Молодым нужно владеть компьютером.

– Лада считает, что им вполне достаточно занятий по информатике в школе, и в этом я с ней целиком и полностью солидарен. Борьке пятнадцать, Сеньке тринадцать, успеют еще глаза себе испортить.

– Весьма оригинальная дама ваша невестка, Арсен, и очень, я смотрю, энергичная. Как понимаю, это ей я обязан нынешней нашей встрече?

– Именно. Лада с утра до ночи что-то организует и постоянно находит нечто оригинальное. Например, настояла на том, чтобы я приобрел электронную систему безопасности. Сейчас я вам покажу нечто интересное. Внимание, подходим к моей машине!

Илларионов взглянул на наручные часы и нажал какую-то кнопку. Что-то прошуршало, прожужжало, и послышалась тихая приятная мелодия.

– Видите, это означает, что в машину не подложили бомбу, и можно спокойно садиться, – он распахнул перед гостем дверцу синего ВАЗа, – впрочем, я и без того был уверен, что все в порядке.

– Политики всегда ходят по лезвию бритвы Арсен, – Кристоф застегнул ремень безопасности, – в России, как пишут у нас в газетах, покушение на депутатов стало нормой. Как вы можете быть уверены, что все в порядке?

– И-и, друг мой! Любое покушение требует долгой подготовки, знания распорядка дня своей жертвы, а я человек безалаберный – работаю до полуночи, домой приезжаю в разное время, совершаю непредвиденные поступки. Вот сегодня, например: сначала велел своему шоферу вас встретить, а потом вдруг так захотелось вас увидеть, что бросил все дела и помчался в аэропорт сам.

Илларионов улыбнулся и включил зажигание. Кристоф был тронут.

– Я счастлив это слышать, Арсен, но ведь кто-то мог подслушать, узнать, что вы едете совершенно один и…

– Ерунда, видите это? – Илларионов указал подбородком на маленький приборчик, вделанный в панель машины. – Это тоже входит в мою систему безопасности. Когда я веду переговоры, то включаю его, и он блокирует любое подслушивающее устройство в окружении десяти метров от меня.

Кристоф изумленно разглядывал маленький компактный прибор, похожий на трубку мобильного телефона.

– Никогда не слышал, чтобы кто-то из знакомых мне политиков пользовался чем-то подобным, – он робко дотронулся до гладкой поверхности, – неужели ваше отечественное изобретение?

Не отрывая глаз от дороги, Арсен Михайлович, кивнул.

– Могу представить вам проспекты фирмы-производителя. Кстати, главный разработчик – школьный приятель нашей Лады, она нас на него и вывела. Некто Илья Шумилов. Что поделаешь, нужно поддерживать отечественных производителей, хотя в поджидающих меня за углом киллеров я, честно говоря, не верю.

Какое-то время они ехали молча, потом Кристоф осторожно поинтересовался:

– А если серьезно, Арсен, у вас есть недоброжелатели?

– Как вам сказать. Помните восемьдесят девятый год? Ивана Козака?

Вопрос этот пробудил у Кристофа воспоминания, от которых он вздрогнул и зябко повел плечами.

– Никогда не забуду.

– Так вот, после гибели Козака его преемник заключил с некими предприимчивыми дельцами договор аренды на землю – ту, где расположены пещеры с целебными источниками. Согласно договору, арендаторы обязались выстроить здравницу для детей и взрослых, оснащенную современным медицинским оборудованием.

– Здравница – это очень хорошо.

– Да, но прошло десять лет, а здравницы нет, как не было. Что они там строили – непонятно. Сейчас вся местность в окрестности перегорожена, источники стали недоступны для населения. Умуды этим очень недовольны. До сих пор они мало интересовались политикой, но во время последних выборов Дара и ее друзья решили, что моя прямая обязанность – представлять интересы их народа в Государственной Думе. Я не проводил никакой избирательной кампании, но у меня неожиданно оказалось огромное количество сторонников – тысячи умудов заявили о своем существовании, получили паспорта и отдали за меня голоса.

– Потрясающе! – в восторге расхохотался Кристоф. – Такого не было, наверное, за все время, что человечество проводит выборы.

– Видели бы вы лица моих соперников! Они ведь угрохали кучу денег на свои предвыборные кампании, и самое смешное, что они сами поддержали требование умудов о присутствии международных наблюдателей. У нас ведь как любят – после выборов в интимной обстановке вскрыть урны и пересортировать бюллетени.

– О!

– Ничего не поделаешь, национальная особенность. А тут наблюдатели проследили весь процесс вплоть до подсчета голосов. Потом подтвердили, что выборы прошли в совершенно демократической обстановке, и уехали. Так что моим конкурентам оставалось лишь чесать затылки.

– Фантастика! Я не поверил бы, скажи мне это кто другой.

– Мне и самому не верилось. Когда я решил выдвинуть свою кандидатуру, все представлялось мне какой-то несерьезной игрой. Я ведь уже стар.

– Вы шутите, Арсен? Расцвет политика – семьдесят лет.

– Бог с вами, у нас теперь политикой начинают заниматься с пеленок. Оба моих соперник были молодые люди – лет под сорок, – энергичные, самоуверенные. Когда стали известны результаты голосования, я.… Признаться, я сначала сильно растерялся. Хорошо, что рядом была Дара – она приободрила меня, нашла нужные слова.

– Дара, – Кристоф задумчиво покачал головой, – вот она-то, наверное, действительно очень стара, разве нет?

– Умуды не имеют возраста, я однажды говорил вам это. Они, собственно не выглядят ни юными, ни старыми. Сорок с лишним лет назад, когда мы впервые встретились с Дарой, она казалась мне взрослой и умудренной жизнью женщиной. Я был тогда совсем мальчишкой – двадцати пяти не исполнилось. Теперь я старик, а она и те умуды, которых я знал раньше, внешне практически не изменились. Наверное, влияние таежного воздуха или вода, которую они пьют.

– Я не верю во все эти объяснения, – забывшись, Кристоф рубанул рукой по воздуху, – они несут в себе загадку, эти ваши умуды, и никто не пытается ее разгадать! Дара… Ведь о ней упоминалось в заметках, которые вы давали мне читать, а они были написаны в конце тридцатых. Дара должна быть, по меньшей мере, ровесницей моей бабушки Клотильды!

Илларионов притормозил у светофора, положил руки на руль и повернулся к Кристофу.

– Кстати, еще раз выражаю вам свои соболезнования по поводу смерти вашей бабушки. Мадам Лаверне была прекрасным человеком. Моя Марья полюбила ее еще до того, как они познакомились – заочно, по моим рассказам. А когда мы были у вас в девяносто пятом, она мне заявила: «Арсен, ты не умеешь описывать, эта дама – настоящее чудо» И мы с ней, когда узнали, были очень расстроены.

– Не нужно расстраиваться, Арсен, Клотильда прожила долгую жизнь и умерла счастливой – с ясным разумом и чистой душой. Она попросила, чтобы мы не плакали, когда будем с ней прощаться. «Считайте, что мне всего лишь стало тесно в этой гнилой телесной оболочке. Я буду жить в вас, вы ведь не откажетесь каждый уступить мне малюсенький кусочек своей души?»

Лицо француза просветлело. Илларионов тронул машину с места и дрогнувшим голосом сказал:

– Да, удивительно она умела говорить, ваша бабушка Клотильда! Я до сих пор вспоминаю, как мы все вместе сидели на веранде – ели ее изумительный пирог. Кто теперь будет жить в этом доме?

– Этот дом перешел в собственность моей жены, мы с ней рады будем увидеть у себя вас и ваших близких, – Кристоф искоса взглянул на Илларионова, – вам не мешает развеяться, у вас усталый вид.

Арсен Михайлович улыбнулся.

– Работы много, но к вам обязательно выберемся. Моя внучка Маришка мечтает познакомиться с вашей Надин, ради этого она даже согласилась ходить к учительнице французского языка.

– Совершенно напрасная жертва с ее стороны, – со смехом возразил Кристоф, – разве вы не знаете, что мои дети владеют русским так же, как и французским? Вы просто бессовестно сыграли на доверии ребенка, дорогой мой Арсен.

– Это не я, это все Марья – она целиком взяла воспитание Маришки в свои руки. А что делать – сын все время в разъездах, он ведь реставратор. Сейчас поехал в Польшу, реставрировать какой-то замок. Лада тоже работает, а все свободное время отдает старшим мальчикам – переходный возраст, сами понимаете. Так что бабушка наша ушла на пенсию и теперь с утра до ночи возится с внучкой.

– Мари бросила работу? – поразился Кристоф. – Не могу поверить, она всегда с таким увлечением рассказывала о своих исследованиях. Она так и не закончила книгу, над которой работала?

Илларионов грустно вздохнул и потряс головой.

– Нет. Мне самому печально, но это было ее решение. Маришка сильно болела – пневмония, потом отит, ларингит, тонзиллит. Антибиотики не переносит, аллергия, дважды с того света вытаскивали. Короче, ни детскому саду, ни няне Марья не доверила – решила сама выхаживать. Сейчас вроде все хорошо – тьфу-тьфу! – Марья успокоилась, пополнела даже. А то почти два года ног не чуяла – врачи, массажисты, физиотерапевты. Дома только и разговоров, что о медицине, можете поверить?

– Семья вашего сына живет с вами?

– Нет, но Маришка пока у нас. Конечно, когда-нибудь родители ее заберут, я думаю об этом с ужасом, не знаю, что станет с Марьей – она ведь все бросила ради этой девочки.

– Ваш сын и его жена не могут быть так жестоки.

Тяжело вздохнув, Илларионов печально уставился вперед на бегущую перед машиной дорогу.

– Ребенок должен жить с родителями, таков непреложный закон природы. Разумеется, мы с моей Марьей это прекрасно понимаем.

 Кристоф мягко заметил:

– Мари изумительная женщина. Моя мать безумно любит своих внуков, но не думаю, чтобы она пожертвовала ради них хоть малой толикой своей личной жизни.

Илларионов ничего не ответил. Он вел машину медленно и осторожно, соблюдая дистанцию с ползущим черепашьим шагом автомобилем впереди них. Вскоре движение застопорилось, и они окончательно встали. Арсен Михайлович, откинувшись на спинку сидения, пояснил:

– Застряли минут на двадцать, не меньше. В этом месте всегда пробки.

В его кармане отчаянно зазвонил сотовый телефон, с мрачным видом депутат прижал трубку к уху. Отвечал он коротко, косясь одним глазом на Кристофа, и под конец разговора совсем помрачнел.

– Вы торопитесь? – встревожился Лаверне. – Мне, право, неловко, что из-за меня у вас нарушен распорядок дня.

– К чертям распорядок, меня Марья пилит. В вашу честь она решила все меню составить по рецептам Клотильды – суп, понимаете, жаркое, салат, торт. Теперь все стынет, и виноват в этом я один, как всегда.

Кристоф растроганно засмеялся и положил ладонь на рукав Илларионова.

– Ничего, мне это будет даже приятно – я всегда опаздывал к столу, и Клотильда меня постоянно ругала. Однако, Арсен, пока мы тут стоим, расскажите, что вы думаете предпринять с умудскими пещерами?

 – В сентябре истекает десятилетний срок аренды земли. Арендаторы, конечно, хотели бы продлить договор, но я буду всеми силами добиваться, чтоб этого не произошло, – лицо Арсена Михайловича неожиданно приняло воинственное выражение, – думаю, так просто они не сдадутся, за ними стоит какая-то сила, хотя я пока еще никак не могу разобраться, кто эти люди. Однако проверка отдельных счетов показала, что их поддерживают из-за рубежа.

– А что говорит закон? Ведь все должно идти по закону.  

– Закон на нашей стороне. Меня поддерживает теперешний мэр Умудска – очень энергичный молодой человек. По закону земля является собственностью муниципалитета, и город должен контролировать все, что на ней происходит.

– Я понимаю, у нас во Франции тоже действует закон о муниципальной собственности.

– Вот-вот! Я и требую, чтобы все ограждения и охрана были удалены, в районе пещер город выстроит новый большой санаторий, мы привлечем инвесторов. А, кажется, простою пришел конец, и мы можем ехать!

Движение в Москве в этот час было достаточно оживленным. Илларионов до самого дома уже почти не разговаривал и внимательно следил за дорогой.

– Приехали, наконец-то! – с облегчением сказал он, когда автомобиль остановился у подъезда его дома. – Не знаю, как у вас в Париже, а у нас ездить днем внутри кольцевой дороги – сплошное мучение. Кстати, могу вам сейчас показать еще одну игрушку из арсенала безопасности.

Кристоф хотел, было открыть дверцу машины, но Илларионов удержал его и нажал одну из кнопок на панели управления. На миг в воздухе застыла прозрачная пелена, но тут же сгустилась, обретя четкие очертания, и француз к ужасу своему увидел себя и Арсена Михайловича медленно идущими к подъезду. Около входной двери обе фигуры остановились, словно совещаясь о чем-то, потом повернулись и тем же размеренным шагом вернулись обратно. Илларионов посмотрел на оторопевшего Кристофа и расхохотался.

– Страшно, да? То-то же! Мне в первый раз тоже было не по себе. Это голографическая проекция, рассчитанная на притаившегося в кустах снайпера – коли захочет пальнуть, то пальнет по голограмме. Изобретение все того же школьного приятеля моей невестки Шумилова. А вы нас ругаете – дураки, мол, русские. У ваших депутатов такого нет, а? Признавайтесь!

– Что вы, Арсен, – с трудом переведя дух, ответил Кристоф, – это было бы негуманно по отношению к нашим киллерам – они дошли бы до нервного срыва и потеряли способность честно работать.

– Видите, а мы своих не жалеем. Ох, это Марья опять звонит, неймется ей!

Он торопливо отключил дребезжащий телефон и потянул гостя к подъезду.

Мария Борисовна выплыла им навстречу из кухни – высокая, темноволосая, сильно располневшая с тех пор, как они с Кристофом в последний раз виделись. К бедру ее застенчиво прижималась кудрявая девочка лет пяти в хорошеньком фартуке с вышитой белочкой.

– Здравствуй, здравствуй, мой дорогой, сколько ж я тебя не видела, а?

Илларионова крепко обняла француза, расцеловала в обе щеки.

– Передаю вам его, дамы, с рук на руки, а сам убегаю, – сказал Арсен Михайлович, подталкивая гостя к жене, – Марья, он голодный, прямо с самолета. Скоро Лада придет, я ей позвонил – им с Кристофом нужно обсудить свои лекционные дела. Так что уж вы с Маришкой будьте так добры, усадите их в кабинете и не мешайте, ясно?

Он многозначительно глянул на внучку и заспешил обратно к машине.

– Даже пирога не попробовал, – огорченно заметила Мария Борисовна, когда за мужем захлопнулась дверь, – теперь домой не раньше одиннадцати вечера заявится. Маришка, достань дяде Кристофу тапочки. Но, если хочешь, иди так, ничего.

Кристоф сразу вспомнил об обычае русских заставлять гостей при входе снимать обувь и надевать домашние шлепанцы. Впрочем, он понимал, что при российской погоде в этом был резон.

– Что вы, Мари, мне нетрудно переодеться. Спасибо, Маришка, – присев на мягкую тумбу, он начал снимать ботинки, – а что, Арсен очень много работает?

– Не то слово! Одно хорошо – как занялся политикой, хоть в Москве осел, а то полжизни в своей Умудии проводил. Ну, Маришка, развлеки пока гостя дорогого, салата ему положи, а я насчет супа поколдую на кухне. Кристоф, ванная и туалет у нас прямо и налево.

Умывшись, Кристоф сел за стол, Маришка уселась напротив него, весело болтая полными ножками.

– Вам с рыбой салат положить или оливье? Мы с бабушкой специально для вас все это делали.

– Спасибо, я сам положу. Так ты уже умеешь салаты готовить?

– Умею, – она застенчиво потупилась, но тут же снова подняла на него озорные круглые глазки, – я еще крем могу миксером делать. А дедушка сказал, у вас во Франции тоже есть девочка.

– Есть, – улыбнулся Кристоф, – ее зовут Надин,  по-русски Надя.

– А почему вы говорите по-русски, если вы француз?

– У меня жена русская, бабушка была русская. Я в последние годы очень много говорю по-русски.

– А меня бабушка возит к учительнице по французскому. Она сказала, что если я буду хорошо заниматься, то поеду к вам в гости, в Париж и буду играть с вашей девочкой.

– Ты можешь в любом случае поехать, даже, если будешь плохо заниматься, – торжественно заверил ее Кристоф, – мой сын и моя дочка прекрасно говорят по-русски, тебе с ними скучно не будет. У нас дома есть большая комната – специально для игр.

– У меня тоже много игрушек. У вашей дочки есть кукла Барби?

Кристоф добросовестно порылся в памяти, но вспомнить не смог.

– Не помню. Вроде бы нет.

– Тогда я ей свою отдам – мне две одинаковых подарили. Сначала бабушка купила, потом папа привез. А я не хочу две одинаковых. У меня еще есть Барби-стоматолог.

Мария Борисовна вошла в комнату с подносом и, услышав рассуждения внучки, укоризненно покачала головой.

– Ай, и не стыдно тебе, ишь ведь какая – подарю, потому что лишняя. Ты дари то, что получше, то, что тебе больше всего нравится.

Маришка вздохнула и сникла, но послушно сказала:

– Ладно, я подарю ей Барби-стоматолог.

– Ни в коем случае! – горячо запротестовал Кристоф, – Я сейчас только вспомнил: Барби-стоматолог у нас как раз есть!

Рассмеявшись, Мария Борисовна начала разливать по тарелкам суп.

– Ладно, дорогие мои, давайте есть. Как тебе салат, Кристоф? Это мне твоя бабушка покойная рецепт дала, пусть земля ей будет пухом, как же я ее любила! Какой она была в самые последние дни? Сильно изменилась?

Она говорила о Клотильде тоном, каким говорят о живых людях, и Кристоф ответил ей также просто:

– Нет, она была такая же, как всегда – шутила, голова ясная. Ела только плохо, сильно похудела.

– Да, так случается – чувствовала, наверное, что уходит, – Мария Борисовна вытерла глаза и улыбнулась Кристофу, – я-то, вон, все толстею.

Она, не стесняясь, шутливо похлопала себя по бедрам. Кристоф галантно возразил:

– Вам ничего не страшно, Мари, вы всегда прекрасны.

– Да уж! На десять килограммов поправилась, все из-за Маришки, – Мария Борисовна ласково кивнула на внучку, и глаза ее засветились нежностью, – да, котенок? – она поправила девочке воротничок и пригладила кудряшки. – Каждый день просит: «Бабушка, хочу пирожки, бабушка, испеки тортик». Вот от пирогов этих вся толщина и идет.

– Пирожки – это для меня, а тебе, бабулечка, нужно одни яблоки есть, – наставительно заметила Маришка, – а еще тебе нужно разгрузочные дни устраивать и вокруг дома бегать каждое утро, как дедушка.

– А что, Арсен каждое утро вокруг дома бегает? – изумился Кристоф.

– Ох, не говори – покоя мне с его бегом нет, – вздохнула Мария Борисовна, – зимой и летом, когда вокруг дома, когда в парк бежит. Пытался меня тоже вытащить, но я с моей комплекцией за ним разве угонюсь!

Внезапно Маришка вскочила и бросилась в прихожую.

– Мама!

Кристоф прислушался, но ничего не услышал. Мария Борисовна усмехнулась.

– У нее слух такой – с первого этажа шаги матери различает. Сейчас появится наша мама – вон, лифт поехал.

Ладу, невестку Илларионовых, Кристоф видел впервые. Это была маленькая блондинка с решительным лицом. Она энергично встряхнула ему руку и торжественно произнесла, похоже, заранее заготовленную речь:

– Мы вам очень признательны, господин Лаверне, за то, что вы откликнулись на нашу просьбу – принять участие в работе нашего лектория. Поверьте, у нас в России хорошая, умная молодежь, ребята стремятся к знаниям, но их постоянно оглупляет пропаганда насилия, секса и убийств с экранов телевизоров. Наш лекторий ставит перед собой цель нейтрализовать пагубное воздействие средств массовой информации.

Мария Борисовна добродушно засмеялась:

– Да ты с ним попроще, Ладушка, что ты с ним, как на лекции говоришь – Кристоф у нас свой, – она поднялась и взяла внучку за руку, – ладно, мы пошли гулять, а вы тут обсуждайте свои дела.

 Все с тем же серьезным и торжественным выражением лица Лада вытащила из сумочки несколько листков бумаги и деловито разложила их на журнальном столике.

– Здесь у меня текст контракта и план лекций. Нужно подписать, но вы сначала ознакомьтесь – если вас что-то не устроит…

– Все в порядке, не волнуйтесь, – скользнув глазами по тексту, Кристоф подписал бумаги и отодвинул их в сторону, – ближайшие дни у меня совершенно свободны, можете мною располагать. Гонорар меня мало интересует, я приехал по просьбе Арсена.

Лада слегка поколебалась и уложила бумаги обратно в сумочку.

– Ну, раз вы не хотите подробно ознакомиться, – она замялась, – конечно, мы не можем оплатить ваш труд в соответствии с мировыми стандартами, я понимаю. Наши профессора тоже не всегда соглашаются с нами работать, однако в этом году многие откликнулись, и курс будет довольно интересным. Арсен Михайлович тоже прочтет несколько лекций, из МГУ профессора приедут.

Тон Лады был таким, словно она извинялась – манера разговора, которую Лаверне не раз подмечал у российских организаторов культурных мероприятий.

– Не переживайте, мне доставит удовольствие общение с вашими студентами, я люблю учащуюся молодежь, – он решил перевести разговор на другую тему, – а что вы сами собираетесь читать?

Лада немедленно оживилась. С ее лица слетело выражение-клише дамы-организатора, она превратилась в веселую и бойкую молодую женщину.

– Я ведь историк, специалист по монастырям и храмам. Вам не приходилось бывать в Соловецком монастыре?

– Нет, – Кристоф с сожалением покачал головой, – хотя я всегда об этом мечтал. Моя жена тоже – она ведь русская, родилась в Ленинграде, но побывать в Соловках ей как-то не пришлось.

– Хорошо было бы вам с ней приехать туда поближе к лету – это изумительное место! Вам известна история Соловецких островов?

– Я знаю, что Соловецкие острова в Белом море долгое время были местом ссылки. Соловецкий монастырь основан в 15 веке монахами Кирилло-Белозерского монастыря Зосимой и Савватием. В семнадцатом веке этот монастырь стал центром Соловецкого восстания.

Лада одобрительно улыбнулась.

– Неплохо для француза, однако! Я расскажу вам еще кое-что. До 1900 года здесь находилась зоологическая станция, на которую ежегодно летом командировались ученые исследователи моря с несколькими студентами. Одним из основателей станции является замечательный русский ученый Николай Петрович Вагнер. Его труды по энтомологии достаточно известны специалистам, кроме того, его знают, как литератора. Часть литературных работ Вагнера была издана, но некоторые заметки – рассказы, записанные со слов старожилов Соловецких островов, остались в рукописи и хранились у его старшей дочери Екатерины Николаевны Гогиной. Она уехала в Финляндию еще до семнадцатого года и увезла с собой личные бумаги отца. Не так давно ее внучка опубликовала часть материалов. Возможно, кое-что вас заинтересует, Арсен Михайлович непременно даст вам почитать, я сегодня же ему напомню. Хотя нет, я сейчас сама поищу и принесу.

– Благодарю, а я пока попробую дозвониться жене.

Он взялся, было, за мобильный телефон, но Лада принесла ему стационарный.

– Звоните, разговор за счет нашей культурной ассоциации.

Кристоф, подозревавший, что разговор в любом случае оплатит Илларионов, заколебался, но отказаться было неловко.

– Еще раз спасибо.

Лада тактично выпорхнула из комнаты, чтобы не мешать разговору, и вернулась минут через двадцать с книгой в руках.

– Повезло, нашла, что хотела, а это не так часто бывает. Дома у вас все в порядке, да? Спокойней стали, как жене позвонили, а то нервничали.

Его смутила столь явная женская проницательность – действительно, беспокойство не оставляло его с той минуты, как они с Ольгой попрощались накануне вечером, но он полагал, что хорошо это скрывает.

– Благодарю, дома все хорошо.

– Прекрасно, почитаете книгу со спокойной душой, а то меня уж совесть мучает – воспользовалась, думаю, вашей дружбой с Арсеном Михайловичем, сорвала к нам лекции читать. Мы ведь эгоисты, иногда ругаем человека, когда он к нам ехать не хочет, а у него, может, дома проблемы, ребенок болен, жена беременна. Вижу, вы, как на иголках, и сама уже себе места не нахожу.

– Что вы, – Кристоф, смущенный ее самобичеванием, немного растерялся, – все здоровы. Я немного беспокоился лишь потому, что у жены иногда случаются ночные кошмары.

– По себе знаю, какой это ужас, – обдав его горячей волной сочувствия, воскликнула Лада, – меня тоже одно время мучили кошмары – когда я чуть не потеряла Маришку. Представьте, мы с ней были дома одни, и вдруг она начала задыхаться. Муж с мальчиками уехал на рыбалку, родители на даче, а «Скорая» никак не приезжала. Маришка была уже вся синяя, я схватила все деньги, что были в доме, выбежала на улицу, остановила машину. Дала водителю пятьсот долларов, чтобы он поскорее довез нас до больницы. За нами даже увязалась милицейская машина – мы проехали на красный свет. Но водитель не остановился – довез нас с Маришкой и остался объясняться с ментами. А я побежала в отделение – и успела! У нее из-за аллергии уже развивался отек легких, и минутой позже… – она закрыла глаза и помотала головой, – после этого мне каждую ночь снилось, что я не успела. У нас, женщин, кошмары чаще всего связаны с детьми. У вашей жены, наверное, тоже?

– Вы правы, много лет назад Ольга потеряла ребенка.

– Да, это очень тяжело. Что говорят врачи?

– Ольга не хочет ни к кому обращаться.

– Напрасно, у специалистов есть много способов помочь. Мой психотерапевт, например, постоянно обсуждал со мной мои кошмары, это помогло. Ваша жена помнит, что ей снится?

–  Кошмар для нее не сон, а пробуждение. Ей снится, что ее дочь жива, и, проснувшись, она еще какое-то время уверяет меня в этом.

Лада, разумеется, приметила вырвавшееся у него «ее дочь», но не подала виду. Прижав к груди руку и глядя на него широко открытыми глазами, она качала головой.

– Знаете, Кристоф, с недавнего времени я стала верить в чудеса, почему и тут не могло бы случиться чудо? Говорят, мать может чувствовать биотоки своего ребенка. Никак не могло бы случиться, что девочка действительно жива?

– Перестаньте, Лада, – возмутился он, – что за любовь у вас, женщин, к фантазиям? Дети, родившиеся при столь малом сроке беременности, не выживают, даже если родятся живыми. Это все болезненное воображение.

– Воображение иногда мучает сильнее реальности, как представлю себе опять… – она зажмурилась, потом открыла глаза и улыбнулась сквозь слезы.

Кристоф с сочувствием дотронулся до ее руки.

– Не надо вспоминать, все уже позади.

– Не волнуйтесь, теперь я в порядке. А до того, как обратилась к врачу, почти год кричала во сне и пугала мужа – так, что он перешел спать на диван в столовой и возвращаться назад до сих пор не собирается. Хотя я давно оправилась.

Кристофу стало неловко от подобной откровенности.

– Думаю, все у вас будет хорошо, – сказал он заученно-стандартную фразу и сконфузился еще больше.

– Вряд ли, поскольку муж все больше времени проводит вне дома. Но я трезво смотрю на жизнь и не собираюсь сходить с ума, это в молодости мы ранимы и беззащитны. Сколько лет было вашей жене, когда она потеряла ребенка?

– Пятнадцать.

Сказав это, Кристоф спохватился, сообразив, что за десять минут разговора поведал Ладе Илларионовой то, чего не знали даже его близкие. Эта женщина явно обладала способностью вытягивать из людей информацию. Заметив его недовольство, она поспешно сказала:

– Это должно было быть тяжело. Будем надеяться, что со временем кошмары уйдут.

– Давайте, поговорим о делах, – хмуро буркнул он.

– Да, конечно, вот расписание ваших лекций, – в руке Лады появился маленький календарик, тон ее сразу стал официальным, – посмотрите, все ли вас устраивает, нужна ли будет с нашей стороны какая-то помощь в организационном и личном плане. Не стесняйтесь, пожалуйста.

– Видите ли…

Он запнулся, и Лада выжидающе застыла, держа в руке пестрый кусочек картона.

– Да?

– Мне хотелось бы между лекциями иметь немного личного времени, хочу отыскать в Москве мою кузину.

 Выражение лица Лады из официального мгновенно вновь стало дружеским.

– Разумеется, у вас будет время, я сама готова помочь вам в поисках. Адрес и телефон кузины известны?

– Да, но связаться с ней мы с женой никак не можем, из-за этого беспокоимся. Возможно, она куда-то уехала. Наверное, у вас в таких случаях можно где-то узнать, расспросить? Что бы вы мне посоветовали?

Его тут же вновь захлестнул поток ее сочувствия и предупредительности.

– Не тревожьтесь, Кристоф, я вам во всем помогу, мы попробуем найти ее вместе. Если даже она уехала, и вы не свяжетесь с ней за эти дни в Москве, я отыщу ее позже. Наведу справки, все-все сделаю! Теперь отдыхайте и читайте книгу, а мне пора.

Она выпорхнула из комнаты, а Кристоф, все еще испытывающий досаду на нее и на себя, нехотя открыл книгу с явным намерением закрыть минут через пять. Однако этого он не сделал.

«…Преподобный Герман Соловецкий был прежде отшельником на реке Выге, и страдал болезнью, от которой по коже идут язвы, а пальцы скрючиваются и не могут разогнуться. Однажды явился к нему во сне Господь и велел: иди в монастырь, что на Сиверском озере. Послушался Герман Господа и пошел в Кирилло-Белозерский монастырь, где проводил время в молитвах и труде. Однако хворь не отпускала Германа, хотя вся обитель вместе с ним молилась о его исцелении. И однажды снова явился во сне Господь – Герману и другому иноку Савватию – и повелел им идти на Соловецкий остров, чтобы заложить там новый монастырь.

И повиновались они Господу, отправились на пустынный остров, поселились под Секирной горою и прожили там шесть лет, исполняя Его повеление. В одну ночь над островом разразилась страшная гроза, и молния ударила в землю, а удар грома потряс весь остров. В эту ночь Герман и Савватий не спали – молились Господу. А утром, когда пошли они на берег, земля в том месте, где ударила молния, внезапно разверзлась, и навстречу инокам вышли люди. Были они высоки и худы с черными, как смоль, волосами. Повели они Германа и Савватия под землю, и там били горячие ключи, в которых Герман омыл свое тело. После того стало ему намного лучше, и язвы его начали заживать. Савватий же отказался прикоснуться к источнику, потому что счел его искушением, посланным дьяволом. Он отправился в монастырь, чтобы рассказать обо всем настоятелю, но у него пошла кровь горлом, и он преставился по дороге в деревне Сороке.

Узнав о смерти Савватия, настоятель послал на Соловки инока Зосиму. Придя на остров, Зосима застал Германа совершенно исцеленным. Вдвоем они построили небольшую церковь и не раз еще видели темных людей, но потом те исчезли, и когда иноки испросили у новгородского архиепископа игумена новый монастырь, никто более не видел – ни темных людей, ни пещер, где текли горячие воды, исцелившие Германа…»

Кристоф так увлекся чтением, что не услышал, как приехал Илларионов, и даже вздрогнул, когда тот присел рядом.

– Интересно? – с улыбкой спросил Арсен Михайлович.

– Не то слово.

– Разрешите? Я вам сейчас покажу еще одно место, – он взял у Кристофа книгу, полистал и открыл на другой странице.

«…В 1667 году началось Соловецкое возмущение. Иноки не хотели принимать новопечатных книг и стали отстаивать старую веру. Это повело к осаде монастыря, длившейся семь лет. Монахи геройски защищали свою обитель и успешно отражали все приступы воеводы Мещеринова; только измена монаха Феоктиста, указавшего тайный проход в монастырь, открыла, после жестокой сечи, ворота монастыря. Мещеринов круто расправился с побежденными. Все защитники монастыря, кроме четырнадцати человек, были казнены или разосланы по тюрьмам. Те же четырнадцать, которые убереглись от общей участи, бежали через подземный ход и встретили смуглых людей, которые повели их под землю и много лет скрывали там, пока все не улеглось. Темные люди давали им мягкую и теплую одежду, кормили мясом странных животных и поили горячей водой, которая била прямо из-под земли…».

– Вы хотите сказать, Арсен, что эти люди напоминают вам умудов? – взволнованно воскликнул Кристоф. – Но как это может быть возможно, ведь Соловки не имеют никакой территориальной связи с Умудском?

– Не знаю, может быть, я просто зациклился на своем интересе к умудам, – на лице Илларионова появилось задумчивое выражение, – ладно, не думайте над этим. Почему вы не идете спать? Уже поздно, пойдемте, я провожу вас в вашу комнату.

Над тумбочкой возле кровати Кристофа горел ночник. Он не выключил его – хотел еще немного почитать. Однако сон сморил его, едва прохладные простыни коснулись тела. Ему снилась умудка Дара, рядом с которой стояла светловолосая девочка, похожая на его жену.

«Я жива, я не дам ей покоя, – сказала она, касаясь его руки, – а твое время пришло».

Кристоф коротко вскрикнул и проснулся – прямо в глаза ему бил свет ночника. Какое-то время он приходил в себя, потом вздохнул, выключил лампу, перевернулся на бок и заснул – уже без всяких сновидений.

Глава шестая

Адвокатам Лилианы Шумиловой потребовалось не больше недели, чтобы покончить с формальностями. Договор аренды помещений бывшего роддома был составлен, специалисты дали заключение и предложили варианты проектов реконструкции. За пять дней до совещания, на котором должны были определиться сроки работ, Филев позвонил дочери из Швейцарии.

– Я просил Андрея Воскобейникова ознакомиться с проектом. Он будет присутствовать на совещании, и надеюсь, ты со вниманием отнесешься к его советам.

Лиля почувствовала себя задетой.

– Не понимаю, папа, причем здесь дядя Андрей. Конечно, я его уважаю, но клиника – наш семейный бизнес. Ты поставил меня во главе проекта, а теперь оказывается…

– Ты и будешь руководить проектом, дочка, но нужно учесть, что Андрей долгое время работал в роддоме и знаком со всеми нюансами.

– Антон Муромцев знаком с нюансами ничуть не хуже.

– Это разные вещи, – терпеливо объяснил ей отец, – Муромцев на нас работает, а Андрей будет представлять интересы своих жены и сестры, твоей свекрови.

– Да какие у Инги и Виктории могут быть интересы в нашем семейном проекте?

– Каждая из них получит по пять процентов акций клиники.

У Лили отнялся язык от возмущения.

– Инга и эта старая дура Виктория, которая целые дни торчит на даче? Да с какой стати? Для чего ты делаешь им такие подарки?

– Дорогая моя, – холодно возразил Филев, – реши уж тогда до конца, как ты будешь строить свои отношения с мужем. Воскобейников имеет на племянника огромное влияние. То, что твой Илья еще не развелся с тобой, заслуга вашего любимого дяди Андрея. Тебе все ясно? Я стараюсь сохранить твою семью, сохранить отца Танечке, а за это придется платить. Но, конечно, если ты хочешь развода, только скажи, и я…

Тут до Лили дошло, и она даже подпрыгнула от восторга.

– Нет, папа, какой развод! Ты же знаешь, что я не мыслю жизни без Ильи! Ты умница, ты прекрасно все придумал!

– Вот видишь! Твой старый папа все для тебя делает. Кроме того, Андрей влиятельный человек, его связи могут тебе пригодиться. А ты что же, – тон Филева неожиданно стал обиженным, – даже не интересуешься и не спрашиваешь, как твоя дочь?

– Ой, папочка, конечно, ты мне просто не дал времени. Как Танюшка?

– Прекрасно! Учителя в школе ее хвалят. Твоя мама только огорчается, что ребенок не изучает русский язык.

Лиля скептически сморщила нос, представив себе блаженную улыбку на сухом и строгом лице Филева. Обсуждать по телефону вопросы, связанные с обучением и воспитанием Тани, казалось ей нелепым, но нельзя было портить отношений, пришлось с притворным оживлением поддержать беседу: 

– Пусть мама читает Таньке русские сказки.

–  Ну, что ты, Таня уже выросла из сказок, – в голосе его послышался укор, – но Валя ей постоянно читает что-нибудь из классики. Танечка слушает с огромным интересом, задает вопросы, она удивительно развита для своего возраста.

Представив себе, как отец закатывает глаза от умиления, Лиля не выдержала.

– До свидания, папа, целую вас всех.

 Совещание проходило в кабинете диагностического центра, единственном помещение бывшего родильного дома, не находившемся в аварийном состоянии. Перед совещанием еще раз обошли территорию, осмотрели корпуса, обсудили предложенные архитекторами варианты. Наконец все расселись за большим квадратным столом с истершейся полировкой, на котором два архитектора разложили чертежи, Лилиана сказала:

– Дядя Андрей, я хотела бы выслушать твое мнение.

 Тон ее был кроток и изысканно вежлив, но ясно показывал, что при всем уважении к Воскобейникову окончательное решение останется за ней, Лилианой Шумиловой.

Андрей Пантелеймонович пожал плечами и склонил голову набок. В легком прищуре его глаз пряталась насмешка.

– Я бы хотел сначала выслушать твое мнение, Лилиана, ты хозяйка. Какой вариант тебя больше устраивает?

– Полагаю, предпочтительней тот вариант, где предлагается усиление фундамента в грунт с помощью металлических труб. А что думаешь ты?

– Если честно, я предпочел бы полностью снести поврежденное здание и отстроить на его месте новое.

Лиля снисходительно усмехнулась.

– Однако специалисты, – она указала на архитекторов, – полагают, что усиление фундамента – вполне надежная вещь. В случае ремонта зданий правительство Москвы частично компенсирует нам затраты.

– Вот и прекрасно, отремонтируешь склад и пищеблок, наведешь глянец, выведешь тараканов. Архив, бухгалтерия и функциональное отделение Антошки вообще обойдутся косметическим ремонтом. Но для родильного отделения лучше возвести новый корпус, его можно отстроить в течение полугода,

– Строительство нового здания обойдется намного дороже, на это нужно получить специальное разрешение.

Воскобейников пожал плечами.

– С разрешением я помогу. Можно, конечно, под видом реставрации старого корпуса отстроить его заново, но ведь потом какой-нибудь въедливый папарацци припомнит скандал, когда в роддоме начали валиться потолки, и возникла угроза для безопасности пациенток. А так ты сможешь официально довести до общего сведения, что новая клиника разместится в новом здании, – внезапно он повернулся к Антону Муромцеву, –  а что ты думаешь, Антон?

Тот улыбнулся.

– Мое дело тут маленькое, как начальство решит, – он весело указал подбородком на Лилю и хмуро смотревшего в сторону Илью.

– Понятно, но все же?

– Я тоже советовал Лилиане возвести новое здание, хотя для экономии предложил сделать это неофициально. Но теперь понимаю, что ты прав – хорошая реклама окупит все затраты.

Андрей Пантелеймонович неожиданно взглянул на часы и поднялся с места.

– Ладно, мои дорогие, мне некогда. Я, собственно, ввязался в это дело, потому что Александр вчера звонил и просил помочь. Могу организовать интервью на телевидении, а теперь у меня дела.  Свое мнение я высказал, дальше решайте сами. Успеха.

 Илья тоже встал.

– Я с тобой, дядя Андрей, подбросишь меня? А то я сегодня без машины.

– Какой разговор.

Когда они вышли, Лиля с улыбкой кивнула архитекторам.

– Благодарю, господа, на сегодня все. Антон, задержись, пожалуйста.

Едва они остались одни, как лицо Лили изменилось, и в глазах сверкнула ярость. Антон весело полюбопытствовал:

– У тебя что, колики начались?

– Он оставил машину ей! Этой суке Карине!

– Возможно, ей сегодня нужно было съездить к врачу, она ведь ждет ребенка.

– Заткнись! И этот ваш дядя Андрей хорош – покрывает племянничка!

– Брось, Лиля, дяде Андрею только думать о ваших дрязгах.

– Да он хитрый, как тысяча чертей! Получить разрешение на новое здание! Ему легко советовать, он не из своего кармана платит! И ты тоже вслед за ним – вы оба думаете, я стану по вашему совету тратить такие деньги из-за рекламы? В случае реставрации мы получим субсидии на полмиллиона баксов при тех же затратах.

Он развел руками.

– Дядя Андрей государственный человек, он думает о пользе для бюджета. Короче, я пас, решайте без меня, хозяйка. Да, забыл сказать – твой отец и мне звонил вчера вечером.

Она вскинула брови и изумленно на него уставилась.

– Папа? Тебе звонил?! С какой стати?

– Дядя Андрей говорил с ним и убедил, что официально строить новое здание предпочтительней, чем прибегать к сомнительным махинациям с подтасовкой фактов. Ну, и еще твой отец хотел знать мое мнение, как специалиста, относительно перспектив клиники и диагностического центра.

 Лиля вспыхнула.

– В дальнейшем ты будешь высказывать свое мнение непосредственно мне, твоя задача – отрабатывать те деньги, которые я тебе плачу. Тебе ясно? Ясно, я спрашиваю?

Ее голос сорвался на крик, она вся кипела раздражением. Антон с насмешливой улыбкой лениво поднялся и, обойдя стол, подошел к ней сзади.

– Ясно, моя королева, отрабатывать, так отрабатывать. Ты на это намекаешь?

Он положил руки ей на грудь и, наклонившись, прижался губами к ее губам. Оторвался лишь тогда, когда обоим не хватило воздуха. Лиля неожиданно обмякла и расслабилась. Торопливо высвободившись из его рук, она подбежала к двери и щелкнула замком. Потом вернулась и крепко прижалась к Антону грудью. Глаза ее смеялись, тело возбужденно вздрагивало. Задрав юбку, она уселась на стол и обхватила ногами его бедра.

Антона охватило внезапное желание причинить ей физическую боль. Грубо входя в нее, он изо всех сил сжимал тонкие запястья, но Лиле это лишь доставляло удовольствие. Потом она с полузакрытыми глазами соскользнула со стола и упала в стоявшее рядом кресло. Антон растянулся на диване и следил за ней из-под опущенных век.

– Неплохо, – голос ее звучал хрипло, она небрежно оправила юбку, подошла к Антону и одобрительным движением потрепала его по щеке, – ладно, вставай, и продолжим работу. Так о чем же еще ты говорил с папой?

Сейчас это была холодная деловая женщина, ничем не напоминающая возбужденную самку, еще пару минут назад самозабвенно извивавшуюся на письменном столе. Надеясь увидеть синяки, Антон бросил взгляд на ее запястья, но они были аккуратно прикрыты манжетами рукавов. Ее деловой тон задел его намного сильней, чем недавние истеричные выкрики.  Пытаясь подавить вспыхнувшее чувство унижения, он ровным тоном ответил: 

– Я предложил закупить новое оборудование для компьютерной диагностики, сказал, что твой муж предложил мне пакет программ для обработки статистических данных. Твой отец был удивлен, что ты сама ему ничего не сказала – вы с Ильей ведь уже давно, наверное, все обсудили.

  Они с Ильей не только ничего не обсуждали – в последнее время он с ней почти не разговаривал, и Антону это было прекрасно известно. Однако разозлить Лилю ему не удалось – недавняя близость привела ее в состояние устойчивого равновесия. В ответ на выпад Антона она лишь ласково улыбнулась и со вздохом покачала головой.

– Ему прежде нужно взять патент, о чем он думает? Если б не я, мой бедный муж давно умер бы с голоду.

– Да уж, – хмыкнул Антон, – он только тобой и держится.

Лиля достала пилочку и начала подпиливать ногти. Лицо ее приняло выражение, с каким Сикстинская мадонна смотрела на своего младенца.

– Илья совершенно непрактичен, ты же знаешь. Но так талантлив!

– Безмерно завидую твоему счастью.

Его сарказм начал-таки выводить Лилиану из себя. Глаза ее на мгновение полыхнули яростью, но она тут же взяла себя в руки.

– Хочу напомнить тебе, Антон, что все программы моего мужа – собственность нашей фирмы, и я должна знать, как ты собираешься ими воспользоваться.

Антон лениво пожал плечами.

– Пока это только апробация, Илья объяснит тебе лучше, чем я, расспроси его нынче за семейным ужином.

– Ты…ты…

Губы у Лили по-детски задрожали, и Антону неожиданно стало ее жаль. Спустив ноги с дивана, он сказал:

– Ладно-ладно, только не плачь. Объясняю: проводится совокупный компьютерный анализ  сложного генетического обследования родителей будущего ребенка, учитывается их возраст, статистика заболеваний в семье, экологические факторы. Это полезно как при планировании беременности, так и для профилактики внутриутробных заболеваний плода и новорожденного. При высоких рисках проводится дополнительное генетическое обследование плода. В принципе, все факторы риска хороший врач при наличии хорошей лаборатории способен учесть и без компьютера, но…

 Он выразительно развел руками, и Лилиана понимающе кивнула и закончила:

– Но такая программа будет неплохой рекламой клинике. К компьютерам нынче все испытывают уважение, экология тоже в моде,

Антон тут же сообразил, что неплохо бы воспользоваться ее одобрением для пользы дела.

– Илья говорил, что ему необходим доступ к закрытым базам данных о вредных производствах и складах химических отходов. Неофициально, конечно. Но он пока не знает, как к этому подступить.

– Если ему нужна информация, он ее получит, ничего невозможного нет. Почему он сам мне не скажет?

Разумеется, им обоим известно было, по какой причине Илья избегает общения с законной супругой. Усмехнувшись про себя, Антон кротким тоном пояснил:

– Ты ведь помнишь, что ему пришлось однажды пережить. Он боится и не хочет тебя втягивать.

– Дурачок, – нежно проворковала она, – неужели он не понимает, что в этой стране теперь можно все закрытые данные спокойно купить за деньги? Тем более, при нынешнем развале производства. Но для чего ему эти данные?

– Как без них выделить экологические факторы? Кстати, программа Ильи для широкого использования, ее можно будет продать другим специалистам. Например, трихологам.

Лили слушала внимательно.

– Трихолог – это который волосами занимается? – спросила она.

– Да. Предположим, обратился к врачу пациент с жалобой на выпадение волос. Раннее облысение обычно вызвано гормональными или наследственными факторами, но данные пациента проходят компьютерную обработку, и вот врач видит, что с подобной жалобой обратилось уже несколько человек живущих или работающих в соседних с пациентом домах, а как раз в том районе находится источник загрязнения окружающей среды. Или вообще уникальный случай, о нем писали в газете несколько лет назад. Жильцы одной из квартир в новостройке начали болеть загадочной болезнью. В течение нескольких лет умерли первые новоселы – муж, жена и ребенок. Вновь въехавшие жильцы тоже начали болеть и умирать – по разным причинам. Длилась эта история долго, врачи в районной поликлинике и больнице менялись, недоумевали, но даже не искали связи. И лишь третий жилец – врач, много работавший с ликвидаторами Чернобыля, – догадался измерить уровень радиации в квартире. И что же? В одной из плит находилась замурованная в бетон капсула с радиоактивным веществом. Как туда попала – непонятно. Доза не настолько высока, чтобы вызвать лучевую болезнь с ее характерными симптомами, но достаточна, чтобы катастрофически ослабить иммунитет и сделать человека полностью беззащитным для любой инфекции и онкологических заболеваний. Потребовалось больше десяти лет, чтобы выявить причину гибели жильцов, а компьютер справился бы с этим за двадцать минут.

Не скрывая интереса, Лиля слегка подалась корпусом вперед.

– Постарайся найти ту газету, Антон, все это пригодится для нашего рекламного проспекта. Пока я тебя слушала, у меня тоже родилась идея. Скажи, существуют ли аномалии течения беременности и родов, которые могут передаваться от матери к дочери?

Он пожал плечами.

– Кроме анатомических особенностей, например, узкого таза, трудно сказать, где наследственность, где совпадение – отслойка плаценты, например, преждевременные роды или, наоборот, затянувшаяся беременность. Для чего тебе это?

– Дядя Андрей говорит, в вашем роддоме хранятся уникальные архивы -– ведь здесь еще при царе Александре Втором было благотворительное лечебное заведение, в родильном отделении рожали жены местной бедноты. После революции больница тоже пользовалась известностью, здесь рожали внучки и правнучки прежних пациенток. Короче, сюда обращались поколения женщин в течение ста с лишним лет, у некоторых из них роды проходили с аномалиями, все это подробно заносилось в истории болезни. Позже эти истории отправили в архив, и они хранятся там до сих пор. Так вот, нужно выявить все эти поколения родственниц, просмотреть их истории болезни и внести данные в компьютер для дальнейшей обработки.

– Не понял цели.

– Плохо, что не понял, кажется, тут все ясно, – ее нога вытянулась вперед, и кончик туфельки прочертил на ковре какой-то знак, – у многих москвичек найдется какая-нибудь пра-пра-, рожавшая в этом роддоме, – вскочив, она заходила взад-вперед по кабинету, развивая вслух свою мысль, – скажем, мы поднимем из архива старые истории болезни, внесем информацию в компьютер. Для тех, чьи матери, бабки или прабабки имели аномалии, компьютерная обработка выявит фактор риска, и будет сделано все, чтобы этот риск уменьшить. Да-да, в таком ракурсе и нужно это преподнести, подобная реклама привлечет к нам целые семейные кланы и создаст постоянную клиентуру.

Антон не выдержал.

– Что за ерунду ты несешь?

Сверкнув глазами, Лиля высокомерно вздернула подбородок.

– Не смей говорить, что я несу ерунду, я всегда знаю, что говорю! Начинай работать с архивными данными.

– Это не входит в мои обязанности. Моя работа – организация клиники, закупка оборудования и прочая дребедень. Работа с пыльным архивом сюда никоим образом не вписывается.

Она холодно улыбнулась.

– Строительство и ремонт займут около полугода, и только после этого ты займешься закупкой оборудования и организационной работой. До тех пор тебе делать нечего, но ведь я плачу тебе деньги и не хочу, чтобы ты бездельничал.

– Я, в общем-то, пока еще работаю с больными в диагностическом центре.

– За это тебе платит зарплату государство, а со мной у тебя контракт. Плачу я тебе немало, часть этих денег идет на погашение твоего долга мне, так что работай. Я хочу, чтобы ты теперь же занялся архивами. А сейчас до свидания, у меня через час назначена встреча. Проводи меня.

 Мысль о Кате заставила Антона подавить страстное желание теперь же швырнуть ей в лицо все подписанные им бумаги. Он остался сидеть на диване, и это принесло его самолюбию некоторое облегчение. Поняв, что ее не собираются провожать, Лилиана окинула его презрительным взглядом и легко простучала каблучками к выходу. Когда дверь за ней захлопнулась, Антон процедил сквозь стиснутые зубы:

– Ладно, мадам, я займусь этой работой, если вам угодно.

В полдень следующего дня, закончив прием больных, Антон Муромцев решил спуститься в полуподвальное помещение, где находился архив. С тех пор, как роддом закрылся, сюда никто не заходил, поэтому ключ в двери ему удалось повернуть с большим трудом. Полки и аккуратно расставленные на них по годам и месяцам карты были покрыты толстым слоем пыли, с потолка свисала паутина. Нужен был пылесос, но подключить его было некуда – обе розетки в помещении оказались обесточенными.

Антон хотел было попросить уборщицу тетю Клаву немного прибрать, потом решил, что это будет несправедливо – за работу с архивом Лилиана платила ему, а не тете Клаве. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь запыленные стекла, он отобрал несколько карт и вернулся к себе.

«Может, у Лильки дурь из головы выветрится, и она забудет об архиве»

 Лилиана позвонила ему через три дня, и об архиве действительно не вспомнила.

– Включи компьютер, там для тебя информация. На той неделе я подписываю контракт с итальянской фирмой, она поставит нам оборудование для клиники. Ознакомься со списком и скажи, какие у тебя замечания и дополнения.

Антон скользнул глазами по экрану и недовольно поморщился.

– Я предпочитаю иметь дело с другими поставщиками, – сухо ответил он

Лиля какое-то время молча дышала в телефонную трубку.

– Знаешь, дорогой, твое дело – медицинское обслуживание клиентов, а коммерческой стороной занимаюсь я. И я же решаю, с кем заключить контракт, ты уж запомни это на будущее, ладно? – ласково сказала она, словно объясняла ребенку, что, играя со спичками, можно обжечься.

Антон ответил ей в том же тоне – весело и почти нежно:

– Тогда, моя хорошая, у нас с тобой дружба не получится, занимайся оборудованием сама, а у меня нет на это времени, ты сама меня отправила трудиться в архив.

Лиля взвилась до небес.

– Да я тебя завтра же уволю! И не посмотрю, что дядя Андрей тебя всегда поощряет, а сам ты, как специалист, гроша ломаного не стоишь.

– Да хоть сегодня увольняй, буду только рад, – буркнул Антон, которому вдруг и вправду все осточертело.

– Или нет, я сейчас же сообщу отцу. Это была его идея вытащить тебя из дерьма и пригласить к нам работать, так пусть он сам тебя и увольняет!

Она в сердцах бросила трубку, потом вновь подняла и позвонила в Швейцарию. Александр Филев, не перебивая, выслушал гневную тираду дочери и коротко ответил:

– Оформи Муромцеву рабочую визу. Как только сделаешь, жду вас обоих на вилле.

В это время года Александр Иннокентьевич Филев обычно проводил уикенд на озере Лаго-Маджоре, и чтобы добраться туда, Антон с Лилей вылетели из Москвы в шесть утра. Однако в день их приезда разговор с Филевым не состоялся. Его секретарь, встретивший их в аэропорту, по дороге на виллу с любезной улыбкой сообщил, что господин Филев на рассвете уехал на рыбалку, потому что накануне «прикормил» рыбу, и нынче пропустить день никак нельзя. Раньше одиннадцати вечера не вернется, гостям до тех пор велено отдыхать.

Антона отсутствие хозяина не особо расстроило. На вилле, куда их привезли, он очень неплохо отдохнул и поспал в комнате с видом на озеро. Лиля все это время носилась по этажам, ругалась с секретарями и прислугой и требовала, чтобы ее немедленно связали с отцом. В ответ те любезно улыбались, разводили руками и повторяли:

– Господин Филев отключает свой мобильный телефон, когда выезжает на рыбную ловлю – он говорит, что высокочастотные колебания отпугивают рыбу.

Филев появился лишь около одиннадцати вечера – бодрый, со здоровым румянцем и сияющими глазами. Глядя на его высокую стройную фигуру и гладкое лицо, трудно было поверить, что этому человеку уже за семьдесят. Он поцеловал дочь, встряхнул руку Антона и с заговорщическим видом подмигнул:

– Вы, молодой человек, не увлекались в детстве рыбалкой? Посмотрите, какую форель я нынче вытянул – красавица, да? Моя дочь в этом деле невежда, она мои успехи не может оценить. Санек, вытащи форель, покажи.

Секьюрити, который нес ведро с уловом и удочку, осторожно приподнял за хвост крупную бьющуюся рыбину. Лиля брезгливо поморщилась, а Антон Муромцев улыбнулся, что вызвало у нее еще большее раздражение. Она царапнула его презрительным взглядом и в сердцах сказала отцу:

– Ладно, папа, ловить лови, если тебе так нравится, но зачем ты эту рыбину в дом приволок? Чтобы все провонять?

Филев даже оскорбился:

– Детка, ты ерунду говоришь, я сам завтра буду ее готовить. Попробуешь – пальчики оближешь.

– Рыба у тебя идея фикс. Отдохни немного, а потом нужно сесть и поговорить о делах, у нас мало времени.

– Поговорим утром, детка, дела нужно делать на свежую голову, – он повернулся к Антону, – а вы как считаете, молодой человек? Давайте сейчас выпьем чаю, и я вам свои записки о Танюшкиных проказах почитаю. Она ведь, поросенок маленький, иногда такое вытворяет или говорит, что я решил записывать – очень даже занятно получается. У меня много чего записано – хочу при случае попробовать издать что-нибудь вроде детской книжки. Если хотите, конечно.

При одном упоминании о Танечке внутри у Антона все напряглось.

– Да, я очень и очень хочу вас послушать, пожалуйста, – сказал он с такой страстью, с какой не говорят из одной лишь вежливости, чтобы ублажить старика, расслабленного воспоминаниями о любимой внучке.

Лиля сверкнула глазами и сердито дернула подбородком.

– Папа, может, о личном поговорим, когда останемся вдвоем? Антону это неинтересно, он здесь исключительно для разговоров о делах, а не о моей дочери. Мы и так сегодня потеряли весь день.

На лице Александра Иннокентьевича мелькнула обида.

– Ты-то, видно, совсем без нее не скучаешь.

Впрочем, упрек прозвучал довольно мягко – в конечном счете, Филев и его жена были довольны тем, что Лилиана не стремится забрать у них девочку.

 Антон вздрогнул, Лиля сердито нахмурилась.

– Папа, давай говорить по существу, у меня полно дел в Москве.

– Экая ты нетерпеливая, а я-то хотел, чтобы ты тут немного отдохнула, подышала воздухом. Ну, не расстраивайся, все уладим.

На следующий день после завтрака Филев пригласил их к себе в кабинет.

– Ну вот, теперь со всеми удобствами и на сытый желудок побеседуем о делах. Подожди, Лиля, детка, тебя я уже слышал много раз, а сейчас хочу выслушать мнение специалиста, – он повернулся к Муромцеву, – как я понимаю, вы возражаете против сотрудничества с солидной итальянской фирмой. Для этого есть объективные причины или тут какие-то личные антипатии? Фирма эта, по моим данным, неплохо себя зарекомендовала, вы знакомы с ее продукцией?

Говорил он холодно и ровно, а слова «мнение специалиста» в устах швейцарского миллионера российского происхождения показались Антону насмешкой. Он прекрасно понимал, что ему вряд ли придется в дальнейшем сотрудничать с компанией Филева, и старался не смотреть на сидевшего перед ним магната. Ответ его прозвучал сдержанно, но с некоторым вызовом:

– Мои антипатии именно личного свойства. Если конкретно, меня пару раз приглашали для консультации в один из госпиталей, который пользуется диагностической аппаратурой именно этой фирмы. Особого восторга я не испытал.

Филев приподнял брови.

– Понятно. А если еще конкретней, что именно вам так не понравилось?

Антон пожал плечами:

– Мелочи. Для вас, я имею в виду, мелочи, поскольку вас интересует лишь коммерческая сторона, а не детали – детали нужны лишь нам, мелким специалистам, – он поднял голову и, встретившись с внимательным изучающим взглядом пожилого человека, почувствовал неловкость и неохотно пояснил: – В принципе возможности у этих ребят хорошие, я не спорю, но по некоторым параметрам есть несоответствия паспортным данным. Сами наладчики объяснили это тем, что их стабилизаторы не рассчитаны на российские колебания сетевого напряжения. Немецкие и шведские приборы в этом отношении гораздо стабильней.

Филев кивнул, но лицо его оставалось непроницаемым. Он с вопросительным видом повернулся к дочери. Лиля возмущенно дернула плечом.

– Папа, ты думаешь, я собираюсь заключить контракт, не взвесив все «за» и «против»? Я инженер по образованию и, как-никак, разбираюсь в технических нюансах. Итальянцы согласны заключить контракт на выгодных для нас условиях, медики самых разных стран прекрасно отзываются об их продукции. Конечно, работа с их аппаратурой требует высокой квалификации и определенных навыков. Если господин Муромцев сам признает себя неспособным к этой работе, то нам лучше уже сейчас пригласить другого специалиста.

 Она с брезгливым презрением царапнула Антона взглядом и посмотрела на отца, ожидая его ответа.

Антон невозмутимо молчал, не пытаясь возражать. Ситуация с клиникой неожиданно полностью для него прояснилась: бизнесмен Филев и его дочь хотят расширить сферу своего влияния в России, партнеры по бизнесу давно намечены, какое им дело до сетевого напряжения? Только ведь и он, Антон Муромцев, специалист по диагностике, имеет свое мнение, которое не собирается менять. Если они больше не нуждаются в его услугах, то, как говорится, скатертью дорога, пусть расторгают контракт. Еще лучше!

Внезапно мысли его вышли из-под контроля, и вспомнилось, как нынешней ночью Лилиана пришла в его комнату, тихо, как мышь, прокралась к нему в постель. Горячая упругая грудь прижалась к спине, он не сразу до конца осознал, где сон, а где реальность. Сказалось действие окружающего воздуха и первобытной природы вокруг озера, его охватило дикое желание. Они до рассвета метались на сбившихся простынях, и уже под утро, расслабленно раскинувшись поперек кровати и глядя в потолок, Лилиана задумчиво произнесла:

– Поскольку я тебя выгоняю с работы, ты вряд ли вернешь мне деньги, но хоть что-то же надо от тебя получить!

Лениво протянув руку, она снисходительно потрепала его ниже живота. Вспылив, Антон схватил ее за плечи и скинул с кровати на пол. Она не обиделась – поднялась, набросила кружевной халатик и, слегка покачиваясь от усталости, отправилась к себе.

Вспомнив теперь ее слова, Антон внезапно почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Сука! Он продаст квартиру и вернет этой суке ее деньги. От злости рука его дернулась и сшибла стоявшую на журнальном столике вазу с цветами. Филев успокоил:

– Ничего страшного, сейчас уберут.

Пока улыбающаяся горничная собирала осколки, никто не произнес ни слова. Лиля постукивала ноготками по полированному столику, Антон с застывшим на лице упрямым выражением сидел неподвижно, а Александр Филев, глядя в окно, сосредоточенно размышлял.

Он вспоминал тот январский день девяностого года, когда родилась Танечка, обожаемая его внучка. Именно Муромцев тогда настоял на операции и этим спас ребенка – Лиля никак не соглашалась, боялась – шрам, видите ли, испортит ей фигуру, что не понравится ее обожаемому мужу! Мужу, скажите, пожалуйста! Сколько было сделано, чтобы сохранить их семью – все напрасно. Тогда, сидя в тюрьме, и потом уже – в Швейцарии – Илья только и думал, что об этой маленькой беженке из Баку. Теперь он опять с ней сошелся, они живут вместе, даже ребенок на мази. Филев, отец его законной жены, многое мог бы сделать, чтобы разрушить этот альянс, но больше не станет вмешиваться – бесполезно. Что бы ни случилось с его любовницей, Илья Шумилов к Лилиане не вернется, все станет только хуже. Этот негодяй семь лет не видел свою родную дочь – мыслимо ли! – с тех пор, как ребенку исполнилось два года. Танюша его не помнит, но все ждет – спрашивает, когда к ней приедет папа. Мерзавец! Чужой человек и то стал бы девочке лучшим отцом. Конечно, он талантлив без меры, и его талант уже принес фирме «Филев» огромный доход, но ведь можно было бы ограничиться чисто деловыми отношениями.

 И Лиля тоже хороша – умная женщина, все прекрасно понимает, почему она так себя изводит? Давно развелась бы, мало ли хороших мужчин? Что ее тянет к Илье? Даже и не секс. Нынешнюю ночь, например, они с Антоном провели вместе, и ясно, что физически им хорошо друг с другом – сегодня у нее совершенно другой вид, спокойный. Муромцев неплохой парень, кажется, добрый – какое ласковое у него было лицо, когда зашел разговор о Танюшке! Но дочь упряма, как осел, – подайте ей Илью на блюдечке, и все тут! Нет, нельзя больше ни в чем потакать этой избалованной дурочке.

Горничная, продолжая улыбаться, собрала, наконец, последние осколки вазы и, протерев влажный пол, вышла из комнаты. Едва дверь за ней бесшумно захлопнулась, Лиля вновь повернулась к отцу.

– Папа, нужно решать быстро. Раз господин Муромцев не желает выполнять наши распоряжения, то лучше сразу с этим покончить, я не понимаю, зачем было вызывать его сюда. У меня есть еще три подходящие кандидатуры на эту должность, мы с тобой должны прямо сейчас их обсудить, а что касается…

Филев поднял руку и жестким тоном ее прервал:

– Одну минуту, дорогая, пока здесь распоряжаюсь я, а не ты. Конечно, ты прекрасный инженер, не спорю, но когда речь идет о медицинской аппаратуре, мнение специалиста-медика нужно учитывать в первую очередь. Итак, поскольку Антон сомневается в качестве продукции этой фирмы, мы не станем заключать с ними контракт. Найди других поставщиков, теперь это твоя первоочередная задача. И, будь добра, во всем консультируйся с Антоном, я полностью доверяю его мнению.

Антон изумленно посмотрел на Филева, потом перевел взгляд на Лилю – у нее расширились глаза, и слегка приоткрылся рот, а нижняя губа мелко-мелко дрожала.

– Папа, это же глупо, это же чушь собачья, я…

Ее отец гневно стукнул кулаком по столу.

– Ты еще не поняла? Я так решил, и так будет! Не хочешь заниматься клиникой – найду на твое место другого человека, – он повернулся к Антону и уже другим тоном спросил: – Вы согласны на таких условиях с нами сотрудничать, молодой человек?

Антон не почувствовал особой радости – скорее, он был смущен – и слегка замялся:

– В принципе я, конечно…

Лицо Филева совершенно разгладилось и приняло мирное, почти отеческое выражение – словно и не было этой мгновенной вспышки гнева. Он благодушно кивнул.

– Тогда вы сейчас предложите ваш собственный вариант, и мы его обсудим. Думаю, что лучше поторопиться – сроки поджимают, клиника должна быть введена в эксплуатацию не позже мая-июня. Сегодня, надеюсь, разрешим эту проблему, а вечерком все вместе махнем в Лозанну, а то Танюшка нам с Валей покоя не дает: когда мама приедет, да почему мама не едет? Скучает! И вы, Антон, посмотрите, как девочка выросла, помните, какой комочек был маленький, когда она родилась? – взгляд старика затуманился нежностью.

Антон не смог удержать радостного движения – увидеть Таню! Но Лилиана торопливо возразила:

– Нет, папа, поездку в Лозанну оставим до другого раза. Если ты решил все переиграть, то на увеселительные мероприятия нет времени. Сегодня до конца дня мы должны выяснить, с кем наш уважаемый господин Муромцев, – она сделала в сторону Антона преувеличенно почтительный поклон, – согласен заключить контракт, созвониться с этой фирмой и утром вылететь в Москву.

Лицо Филева подернулось грустью, он вздохнул, но не стал противоречить – дочь нынче получила хороший щелчок по своему самолюбию, и не стоит доводить ее до крайности. Голос его прозвучал печально:

– Как знаешь. Жаль, мама с Таней не знали, что ты будешь на вилле, а то не поехали бы в горы, приехали сюда. Решили, понимаете, в Альпы на уикенд съездить, на лыжах покататься, – повернувшись к Антону, пояснил он и не понял, почему взгляд молодого человека неожиданно стал таким несчастным.

Лиля торопливо поднялась и чмокнула отца в щеку.

– Ладно, папа, не нужно устраивать трагедий. Начнем работать, потому что времени и вправду мало, а нам нужно решить кучу вопросов.

Филев со вздохом потрепал ее по голове и тоже встал.

– Только сначала спустимся в столовую и перекусим – голодное брюхо к работе глухо. Я распоряжусь подготовить для вас самолет к десяти утра.

 Легко и весело сбегая по покрытым ковром ступенькам, Лиля улыбалась – казалось, она полностью смирилась со своим поражением. Ее отец в течение всего обеда мысленно перебирал возможные варианты, но так и не сумел догадаться, почему у дочери столь довольный вид, а у Антона Муромцева лицо мрачнее тучи.

В тот день они действительно работали много и долго. Антона поразила работоспособность старика – к вечеру, когда у них с Лилианой уже начали заплетаться языки, Филев все еще выглядел бодрым и свежим, как огурчик. И бесконечно расположенным к Антону, от чего настроение Лили вновь испортилось. Старик даже снизошел до того, что с добродушным видом похлопал молодого человека по плечу, сказав:

– На Лилиану в ближайшее время навалится куча проблем с финансами и бухгалтерией, поэтому кадровый состав оставим полностью на усмотрение нашего уважаемого Антона. Справитесь? Я думаю, да – иначе Андрей Пантелеймонович не дал бы такую высокую оценку вашим способностям.

От неожиданности Антон растерялся.

– Кадровый вопрос? Разве у вас еще не подписаны контракты со специалистами?

Филев слегка улыбнулся и покачал головой.

– Ну, для чего нам с дочкой заниматься тем, в чем мы абсолютно некомпетентны? Конечно, можно до бесконечности просматривать разные отзывы, рекомендации, послужные списки, но я предпочитаю полностью довериться мнению человека, который возглавит клинику. Я даю вам карт-бланш – сами выберете сотрудников, определите их, так сказать, стоимость, как специалистов, и подпишите контракты. Естественно, конечно, все финансовые вопросы должны быть согласованы со мной и дочерью, но выбор за вами.

Лиля зло взглянула на отца, но тот намеренно не заметил сердитого прищура ее глаз и продолжал говорить с Антоном. Лицо его оставалось ясным и приветливым, во взгляде затаилась загадочная усмешка, и кто мог бы сказать, о чем он в эту минуту думает? Наконец Филев поднялся.

– Я вас замучил, молодые люди, но, надеюсь, мы все вопросы сегодня утрясли, и в дальнейшем никаких трудностей не возникнет.

Лилиана вышла из комнаты, поджав губы, не глядя ни на отца, ни на Антона. У Антона же разболелась голова. Придя к себе, он ушел в ванную, встал под горячий душ и долго стоял, пытаясь расслабиться. Когда же, набросив халат на голое тело, открыл дверь в комнату, то увидел Лилю – она лежала на его кровати, укрывшись одеялом по горло и скромно вытянув руки вдоль тела. Темные глаза ее странно блестели.

– Радуешься, да? – в голосе ее звучали злые нотки. – Ладно, пусть старик спятил, у него это временами бывает, но того, что ты хочешь, ты не получишь. Ясно? Давай, распоряжайся в клинике – до поры до времени. Но Таньку ты не увидишь. Никогда! Запомни: это не твоя дочь, это дочь моего мужа, а ты… ты – мелкий служащий, раб, ничтожество. Я даже жалею, что именно тебя выбрала в производители – от другого ребенок, наверное, получился бы лучше, уж больно Танька напоминает твою вялую мамашу. А теперь иди ко мне и побыстрее, я жду.

Она скинула одеяло и теперь лежала перед ним – полностью нагая, изогнувшись и расставив согнутые в коленях ноги. Антон, пристально глядя перед собой, сделал шаг вперед, потом еще один.

– Пошла вон, – глухо проговорил он.

В ответ Лилиана лишь презрительно рассмеялась.

– Вот как? Не забудь, что это мой дом, ты служишь у меня, и я тебя сейчас хочу. Ну же!

Вскочив, она попыталась к нему прижаться, но аромат специального крема для тела не оказал на него привычного возбуждающего действия. Развернув ее и толкнув так, что она упала на колени задом кверху, Антон с силой шлепнул ладонью по круглым ягодицам – раз, другой, третий. У нее вырвался сладострастный стон, и во влажных глазах, глядевших с повернутого к нему лица, было нетерпеливое желание. Дав ей напоследок пинка, он ушел в ванную комнату, заперся изнутри и, постелив в широкую ванну толстое полотенце, улегся на него, подложив под голову руку. Почти всю ночь Лиля носилась по комнате, скреблась в дверь и в сердцах даже колотила по ней чем-то твердым. Под утро она зловеще произнесла:

– Ладно, ухожу, но я тебе это припомню!

Антон подождал чуток для верности, потом перебрался из ванны на кровать, решив хоть немного поспать в нормальных условиях.

Глава седьмая

Валентина Филева всю жизнь испытывала неприязнь к сильным морозам. Именно поэтому Филевы обосновались в Лозанне, где зимы достаточно мягкие, и горы защищают город от вторжения бизе – холодных северных ветров. Тем не менее, из-за высокой влажности у Валентины весной обострялся ревматизм, кроме того, она плохо переносила фены – теплые сухие ветры, дующие весной с востока и юго-востока. Поэтому Филев в конце марта обычно откладывал все дела и недели на две увозил жену с внучкой на свою виллу в Балеаресе на острове Мальорка. Там, нежась в лучах южного солнца, среди виноградников и оливковых деревьев они в семейном кругу тихо отмечали день рождения Валентины – пятое апреля.

Она не любила устраивать по этому поводу торжественных приемов, но, тем не менее, семидесятилетие жены Филев хотел отметить небольшим праздником. За пару дней до отъезда семьи на Мальорку они с Танечкой тайком от Валентины договорились слетать во Флоренцию, чтобы выбрать подарок в давно облюбованном их семьей антикварном магазине. В этой небольшой лавчонке, находившейся вблизи галереи Уффици, можно было натолкнуться на изумительные работы мастеров эпох Лоренцо Великолепного и Бенвенуто Челлини. Александр объяснил жене, что давно собирался сводить внучку в музей Хорна и показать ей собор Санта-Мария дель Фьоре – девочка как раз начала изучать в школе эпоху Ренессанса. Валентина, улыбнувшись, понимающе кивнула – накануне Танечка не выдержала и по секрету проболталась ей об их с дедушкой планах.

Филев собирался заехать за внучкой в школу ближе к полудню, но позвонил его давнишний знакомый Витторио Конти – попросил принять своего брата, мелкого итальянского банкира.

Когда-то сотрудничество с Конти принесло Александру Филеву хороший доход – тот в течение длительного времени перепродавал ему добытые через агентов секретные разработки различных фирм-конкурентов в сфере защиты информации. Став респектабельным гражданином Швейцарии, Филев предпочел разорвать все сомнительные связи, в том числе и с Витторио, у которого начались нелады с законом, но сделал это тактично – у него был незыблемый принцип: никогда не портить отношений с бывшими партнерами и не превращать их во врагов. Поэтому, чтобы не ущемить самолюбия итальянца, он согласился на встречу, назначив ее на одиннадцать часов.

Банкир Конти оказался толстым черноволосым человечком с испуганным лицом. Сильно потея, он то и дело вытирал лоб платком, пыхтел и отдувался, постоянно извиняясь – по поводу и без повода:

– Простите, видите ли, банк наш был основан еще моим дедом более полувека назад и всегда имел солидную репутацию. В восемьдесят девятом крупный финансовый холдинг выкупил треть акций банка на весьма выгодных для нас условиях. Не буду сейчас уточнять на каких, простите. Однако теперь случилось такое, что я не перестаю проклинать технический прогресс – к счетам наших клиентов получил доступ неизвестный хакер. С их счетов регулярно пропадают крупные суммы денег, простите ради бога. Разумеется, банк обязан все возмещать.  

– Мы можем предложить вам несколько версий программ технической защиты информации, – любезно заметил Филев.

– Понятно, понятно, – итальянец замахал толстыми ручками, – я жалею, что не прибег вовремя к вашим услугам, простите. Но теперь не в этом дело. Банк обязан возмещать клиентам потери в любом случае, однако суммы были достаточно велики, и я… Простите, я использовал средства, инвестированные холдингом, рассчитывая в ближайшее время возместить, но… Все выяснилось раньше, представители холдинга возложили ответственность на меня и требуют в кратчайший срок найти вора, вы уж простите меня.

– Так обратитесь в полицию, это их дело.

– Сладчайший Иисусе, я никак не могу этого сделать, господин Филев, репутация банка, понимаете…

– Многие банки теперь подвергаются хакерским атакам, если клиент при этом не страдает, репутация банка остается безупречной.

В глазах Филева таилась усмешка, Конти в отчаянии заломил толстые ручки.

– Не могу, – воскликнул он, – помогите мне найти вора, господин Филев, Витторио сказал, что вы – гений!

– Могу лишь повторить: выявлять хакеров, ворующих деньги, – дело полиции, наша фирма этим не занимается.

– Знаю, но… я должен в кратчайший срок найти вора, а в полицию мне обращаться нельзя, вы уж простите.

С самого начала Филеву понятно стало, что под видом инвестиций представители холдинга регулярно отмывают через банк «грязные» деньги – с этой целью они и выкупили треть акций банка, сымитировав слияние финансовых систем. В подобных случаях при возникшем недоразумении полицию не вмешивают, поскольку доказать происхождение инвестиций невозможно. Эту схему он знал отлично, тем не менее, непонимающе пожал плечами.

– Но с какой стати вы обращаетесь ко мне?

– Так мне советовал мой брат Витторио, простите, – толстяк написал на бумажке число и протянул ее Филеву.

Что ж, найти хакера для них действительно было важно. Причины фирмы «Филев» не касались, но с юридической точки зрения в том, чтобы принять заказ клиента, криминала нет. Заказ будет официально зарегистрирован, налог с дохода уплачен – их фирма всегда честно выполняет свой долг перед государством.

– Хорошо, мой человек займется вашим делом, – сказал Филев, все обдумав, – только это будет стоить несколько дороже. Решайте сами, если сумма вас устроит, подпишем контракт.

Он написал на той же бумажке другое число и вернул ее Конти. Тот взглянул, благодарно закивал головой и расцвел такой улыбкой, что Филев, глядя на его расплывшуюся от счастья физиономию, даже пожалел, что не запросил больше. В начале второго, покончив со всеми нюансами, связанными с подписанием контракта, он отпустил юриста, проводил итальянца и поехал за внучкой.

Обычно забирать девочку после занятий входило в обязанности гувернантки Дины Борхерс. Это была серьезная молодая женщина, имевшая два солидных диплома – филфака МГУ и музыкального училища имени Гнесиных. Как следовало из ее резюме, в девяносто втором году она вышла замуж за энергичного немецкого коммерсанта и уехала из России, но в девяносто седьмом он погиб в автокатастрофе, оставив жену практически без средств. Дина разместила свое резюме в Интернете и газетах. Она рассчитывала найти место учительницы музыки в какой-нибудь частной школе, но конкуренция среди профессионалов была слишком высока. Дополнительные трудности создавало то, что ее немецкий был далек от совершенства.

Как раз в это время у Филевых возникли проблемы, связанные с обучением Танечки. В девять лет девочка свободно говорила, читала и писала по-немецки и по-французски, учителя в школе приходили в восторг от ее эссе и рефератов, но кириллица ей никак не давалась. Валентину это крайне огорчало – навсегда покинув Россию, она, тем не менее, вбила себе в голову, что внучка должна грамотно писать на родном языке. Ее внимание привлекло резюме Дины Борхерс, и тут же в мозгу созрела идея: нужно пригласить русскую гувернантку! Филев проверил указанные в резюме сведения по своим каналам, и после этого молодой женщине предложили приступить к работе.

В обязанности Дины входило забрать Танечку из школы и провести с ней всю оставшуюся часть дня, посвятив около часу занятиям русской грамматикой. В течение этого часа девочка чувствовала себя, как средневековый еретик, подвергнутый пытке святой инквизицией, но в остальное время их отношения с Диной были вполне дружескими – они читали стихи или рассказы русских писателей, болтали о жизни, слушали музыку. В Болеарес Дину решили с собой не брать – Филев считал, что внучке следует отдохнуть от ужасов правописания безударных гласных, – поэтому за два дня до отъезда Валентина сказала гувернантке:

– Я довольна вашей работой Дина, думаю, вам не помешает небольшой отпуск. С завтрашнего дня и все время, пока мы будем на Мальорке, можете располагать своим временем.

– Благодарю, мадам, – Дина вежливо улыбнулась. – Должна ли я буду завтра забрать Таню из школы?

– Это сделает мой муж, вы можете быть свободны.  

Школа Тани находилась в живописном уединенном уголке природы, вид ландшафта, открывавшегося из окна автомобиля, радовал глаз и согревал душу. Приехав за Таней, Филев оставил машину на стоянке у входа – частному автотранспорту въезд на территорию школы был запрещен по соображениям безопасности. В этом учебном заведении обучались дети нефтяных магнатов, крупных бизнесменов и политических деятелей, поэтому система охраны находилась на самом высоком уровне. Пройдя мимо охранника, узнавшего посетителя и любезно пропустившего его внутрь, Филев не успел сделать и десяти шагов, как столкнулся со спешившей ему навстречу воспитательницей Тани. Сияя улыбкой, она поздоровалась:

– Добрый день, господин Филев, вы хотите побеседовать с кем-то из персонала? Возникли какие-то проблемы?

Филев пожал плечами.

– Никаких проблем, мадам, просто сегодня я сам хочу забрать внучку.

Воспитательница смотрела на него в недоумении:

– Простите, но ведь Таню забрала гувернантка – уже примерно час назад. Она сказала, что вы уезжаете, поэтому девочка должна быть дома несколько раньше и я…

– Вы уверены? – не дослушав, перебил ее Филев.

Она очаровательно улыбнулась – ей не полагалось обижаться на резкий тон клиентов.

– Разумеется, я сама проводила вашу внучку и просила ее передать мои поздравления вашей супруге – Таня с самого утра говорила, что вы собираетесь во Флоренцию, чтобы выбрать подарок бабушке ко дню рождения, – внезапно она встревожилась, – если, что-то не так, то я могу проводить вас к директору.

– Нет-нет, все в порядке – возможно, произошла небольшая нестыковка.

Филев круто повернулся на пятках и направился к выходу, забыв попрощаться. Сев в машину, он вытащил мобильник и позвонил гувернантке. Сотовый телефон Дины Борхерс оказался выключенным, домашний не отвечал. Он позвонил жене и спросил, как связаться с Диной. Валентина удивленно ответила:

– Не знаю. Кажется, она собиралась поехать в Германию – к родственникам мужа, что ли. Ты уже забрал Танюшку?

– Все в порядке, не волнуйся, – Филев отключил телефон, положил трубку рядом с собой на сидение, провел рукой по лбу и стал размышлять.

Скорей всего, Таню похитили ради выкупа – что ж, они заплатят. Миллион, два – сколько потребуют. Ясно, что гувернантка оказалась сообщницей похитителей, но в полицию обращаться нет смысла – тот, кто сумел проникнуть в базы данных спецслужб и подсунуть его людям липовую информацию о Дине Борхерс, наверняка окажется шустрей неповоротливых швейцарских полицейских. Оставалось только ждать, и он ждал – сцепив пальцы и прикрыв веками внезапно покрасневшие глаза.

Телефон зазвонил минут через десять. Филев досчитал до пяти звонков и поднес трубку к уху.

– Сколько? – голос его звучал хрипло, но ровно.

– Деньги нас не интересуют, – человек в трубке говорил по-английски – весело и почти ласково, – мы надеемся на сотрудничество, господин Филев.

– Где моя внучка? Что с ней?

– О, с ней все в порядке, – голос говорившего зазвучал еще веселее, – она думает, что вы хотели устроить ей небольшой сюрприз. Она ни о чем не догадывается.

Филев откинулся на сидение машины и еще крепче стиснул потной ладонью трубку.

– Пусть ни о чем не догадывается, – сказал он глухо, – я готов выполнить все ваши требования.

– В таком случае, нужно встретиться и все обговорить. Не волнуйтесь, вашей личной безопасности ничего не угрожает – вы нам нужны, мы рассчитываем на долгое и плодотворное сотрудничество.

– Я согласен, – торопливо произнес он, – на все согласен, но только поскорее.

– Очень хорошо! Возвращайтесь в офис и ждите – за вами заедут, а потом вам предстоит совершить очень короткое воздушное путешествие, если вы не против.

– Я не против.

– Только напоминаю, что вас никто не должен сопровождать, тем более не стоит ставить в известность полицию. Будет лучше, если вообще никто, кроме нас с вами не будет ни о чем знать – это в первую очередь в ваших интересах.

– Понял.

Через два часа седан, в котором его везли, остановился возле старинного особняка, огороженного высокой железной оградой. Улыбающаяся женщина в обтягивающей юбке провела Александра Филева по коридорам здания и распахнула перед ним тяжелую дверь. Он вошел, и дверь бесшумно закрылась за его спиной. Черноволосый человек в темных очках любезно поднялся навстречу.

– Здравствуйте, господин Филев, рад вас видеть.

– Где моя внучка? – Филев нервно оглянулся, и человек в темных очках понимающе кивнул.

– Я покину вас на минуту.

Едва он вышел через маленькую боковую дверь, как массивные створки в стене напротив раздвинулись, и в комнату вошла Танечка в сопровождении Дины Борхерс. Гувернантка приятно улыбнулась Филеву. Он даже не взглянул в ее сторону, прижав к себе подбежавшую внучку, с тревогой спросил:

– Радость моя, у тебя все хорошо?

– Дедушка! – Танечка прижалась головой к его плечу. – Здесь так здорово, дедушка, такая коллекция картин – мне Дина столько рассказала! Мы еще тут побудем или прямо сейчас поедем? Поедем? – девочка настойчиво тянула его за собой, но он мягко высвободил руку и погладил ее по голове.

– Еще немного задержимся, детка, у меня дела.

Девочка уловила тревожные интонации в голосе деда и, слегка наклонив голову, недоуменно взглянула ему в лицо.

– Но уже поздно, а нам еще нужно выбрать бабушке подарок. Может, купим ей картину Франческо Клементе?

Дина улыбнулась и крепко взяла ее за руку.

– Пойдем, я покажу тебе еще кое-что.

На пороге Таня оглянулась. На лице ее было написано недоумение, но она ничего не сказала. Филев стиснул зубы и, сцепив пальцы, смотрел ей вслед, следя за медленно сходящимися тяжелыми створками. Маленькая дверь вновь отворилась, в кабинет вошел человек в темных очках и опустился на свое прежнее место. Металлический голос заставил Филева вздрогнуть.

– Садитесь, господин Филев, – хозяин любезно указал на стул в вычурном стиле а ля старина, – думаю, пора перейти к обсуждению наших дел.

– Ваши условия, – Филев пытался сдержать дрожь в голосе, – но помните: если моей внучке не будет гарантирована безопасность, наш разговор не имеет смысла.

Сидевший перед ним человек сверлил его черными стеклами очков..

 – Когда-то между нами было больше доверия, Александр. Вы же не станете отрицать, что мои советы и помощь когда-то сохранили вам жизнь.

Нахмурившись, Филев всем корпусом откинулся назад, ощутив спиной рельеф резной спинки.

– Вы тоже не станете отрицать, что я с вами полностью расплатился.

Его собеседник с благожелательной улыбкой развел руками.

– Помилуйте, разве я в чем-нибудь вас упрекаю? Я всегда считал, что вы – необычайно одаренный человек, и рад, что вы преуспеваете. Ведь вы преуспеваете, не так ли? – хозяин задумчиво и внимательно рассматривал своего гостя. – Ваша фирма занята разработкой систем физической и информационной защиты, ваши клиенты, насколько я знаю, вами довольны, поэтому у вас огромное количество заказов. Пока еще. Однако если о похищении вашей внучки станет известно… – он вздохнул и с притворным сочувствием покачал головой. – Кто доверит свою защиту человеку, который не сумел защитить собственную семью и стал объектом угроз и шантажа? Я бы не доверил.

Филев, весь подобравшись, резко наклонился вперед.

– Объясните мне, что все это значит, – голос его неожиданно сорвался, и лицо побагровело, – не понимаю, с какой стати вам вредить мне. Если между нами осталась какая-то недоговоренность, и я должен заплатить, то…

Собеседник прервал его, подняв руку.

– Нас интересуют не деньги, – мягко сказал он, – мы сами готовы платить за информацию. Буду с вами откровенен: после того, как некоторые из интересующих нас людей стали пользоваться вашими системами защиты, проникнуть в их базы данных стало весьма затруднительно, – темные очки пристально смотрели на Филева, и тот почувствовал внутри неприятный холодок.

– Естественно, ведь программы информационной защиты, создаваемые моей фирмой, уникальны, – стараясь не выказать волнения, сказал он, – наши клиенты могут спать спокойно – никто, даже сами авторы этих программ никогда не смогут проникнуть в их базы данных. Видите ли, фактически система защиты состоит из комплекса принципиально различных систем, которые каждый час сменяют друг друга. За шестьдесят минут взломать код системы в принципе невозможно, а через час уже начинает работать совершенно иная система. Мы объясняем это каждому клиенту, который пользуется нашими услугами, и гарантируем ему безопасность.

Человек в темных очках напряженно слушал, не отводя взгляда, и лицо его становилось все более и более печальным.

– Жаль, – грустно сказал он, когда Филев замолчал, – мне действительно очень жаль. Честно говоря, раньше вы мне нравились гораздо больше – тогда, когда вы поставляли на стратегические объекты вашей страны радары с дефектными микросхемами, наживая при этом миллионы. За подобные штучки по законам СССР полагалась высшая мера наказания, но вы сумели уцелеть, хотя однажды едва не попались на совершенной ерунде – медицинском оборудовании.

– Неважно, – хмуро буркнул Филев, – СССР больше нет, времена изменились, и я стал другим.

– Да, конечно – благонравным и законопослушным гражданином Швейцарии. Теперь вы достаточно богаты, чтобы вести праведную жизнь. Что ж, приятно было бы с вами сотрудничать, но если это в принципе невозможно, то ничего не поделаешь. Будем считать, что мы не договорились, – интонации его голоса внезапно стали угрожающими, и он сделал движение, как бы собираясь встать. – Прощайте, господин Филев.

– Погодите! – содрогнувшись, воскликнул Филев. – Я сказал, что никто не сможет проникнуть в базы данных моих клиентов, и это правда – никто… кроме меня. Я могу взломать любой код за сорок минут.

– Это другое дело, – хозяин вновь опустился в кресло, – я знал, что вы не до конца прониклись идеями добропорядочности и наверняка оставите для себя лазейку, чтобы при случае необходимости добраться до информации клиентов. Человек не может измениться на сто процентов.

– О ком идет речь?

– Бертрам Капри.

Это имя, прозвучав, как выстрел, заставило Филева похолодеть – Бертрам Капри, один из самых богатых и могущественных людей планеты, являлся его клиентом на протяжении последних пяти лет, и это создавало фирме «Филев» хорошую рекламу. Узнай Капри, что купленные им защитные программы имеют, мягко говоря, небольшую особенность… Филев даже поежился от этой мысли, но выбора у него не было – Танечка находилась в полной власти этих людей.

– Если станет известно, что я нарушил конфиденциальность и воспользовался информацией во вред клиенту… – угрюмо произнес он.

– После того, как мы получим интересующие нас сведения, вас и вашу внучку немедленно доставят туда, куда вы скажете. Никто ничего не заподозрит, конфиденциальность будет строго соблюдена – вы же понимаете, что мы сами в этом заинтересованы… как и в нашем с вами дальнейшем сотрудничестве.

– У меня будет только двадцать минут доступа в базу, более полные сведения о конкретном предмете вашего интереса позволят почерпнуть больше информации.

– Объект – сын Капри Дональд. Известно, что ему восемнадцать лет, и он иногда появляется вместе с отцом на различных совещаниях. Страдает хроническим заболеванием, из-за этого не мог посещать школу. Обладает хорошими способностями, самостоятельно освоил школьный курс, сдал экзамены экстерном. При нем постоянно находится врач, имя которого неизвестно. В последние годы Капри с семьей постоянно проживает в одной из своих резиденций в Давосе. Климат Давоса считается целебным для туберкулезных больных и астматиков – ходят слухи, будто Дональду рекомендован горный климат из-за болезни легких. Меня интересуют точный диагноз врачей, имя лечащего врача, прогноз болезни.

– Я должен буду предварительно войти в собственную базу данных.

– Войдете в нее отсюда, пароль, я уверен, вам известен. Будете работать в моем компьютерном центре, я вас провожу, – он поднялся.

– Мне нужны гарантии того, что, получив сведения, вы оставите нас с внучкой в живых, – холодно возразил Филев, не двигаясь с места.

Хозяин усмехнулся.

– Гарантия – моя заинтересованность в нашем дальнейшем сотрудничестве. И, если хотите, моя личная симпатия к вам. Повторяю: наше сотрудничество останется сугубо конфиденциальным. Когда закончите, мой самолет доставит вас с девочкой во Флоренцию – вы ведь собирались выбрать подарок супруге? Можете отсюда связаться со своим секретарем и распорядиться, чтобы вас встретили во Флоренции.

Он сдержал слово – поздно вечером того же дня Александр Филев с внучкой прибыли во флорентийский отель. Уставшая Таня сразу заснула у себя в номере, а ее дед еще долго расхаживал взад и вперед, обдумывая возможные последствия случившегося. В это же время в старинном особняке, обнесенном железной оградой, недавний собеседник Филева внимательно изучал скопированную Филевым информацию о Дональде Капри.

«…Дональд Капри, тысяча девятьсот восемьдесят первого года рождения, родился от брака Бертрама Капри, тысяча девятьсот тридцать четвертого года рождения, и его третьей жены, известной журналистки Кэтрин Грей, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения. Кроме Дональда Бертрам Капри имеет от первого брака дочь Анну тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения. У Кэтрин Грей других детей не было.

Вследствие тяжелой родовой травмы, как полагают врачи, Дональд очень поздно начал говорить. Отмечено, что он с раннего возраста испытывал дискомфорт в обществе посторонних людей, в том числе и в компании своих сверстников. Тем не менее, в возрасте семи лет родители сделали попытку определить мальчика в частную школу. Дональд проучился там почти год, поражая учителей великолепной памятью и блестящими способностями к математике, однако нахождение в детском коллективе настолько раздражало и травмировало мальчика, что доктора посоветовали забрать его из школы и обучать индивидуально.

Врачи не обнаружили никаких неврологических аномалий, позволяющих подозревать нарушение функций головного мозга, однако общая картина поведения мальчика позволила доктору Елизавете Курт в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году поставить диагноз «аутизм». Детский психиатр Мартин Легри с этим заключением не согласился, поскольку, как он утверждал, для детского аутизма характерны неспособность входить в контакт с родителями, эмоциональная холодность и стереотипность мышления. Дональд же был горячо привязан к матери, в ее присутствии иногда с большим интересом и удовольствием решал сложные математические и логические задачи. При этом он часто «уходил в себя», мог долго находиться в «отключенном» состоянии, болезненно реагируя, если кто-то пытался вернуть его к реальности. Скорее, утверждал доктор Легри, крайняя степень отчужденности мальчика является признаком детской шизофрении. При этом отсутствие таких ее проявлений, как бред, галлюцинации и бессвязность речи, указывают на благоприятный прогноз.

Оба диагноза держались в строжайшем секрете. Родители выполняли все предписания врачей, и к десяти годам в состоянии Дональда наступило заметное улучшение. Он научился контролировать свое поведение, был ласков с родителями, не отключался в присутствии посторонних людей, адекватно реагировал на  замечания учителей, отмечавших блестящие способности мальчика.

Летом девяносто второго года яхта, на которой Бертрам Капри с женой и сыном совершали круиз, затонула возле берегов Австралии в результате взрыва, происшедшего в машинном отделении. Погибли все пятнадцать человек, находившиеся на судне в момент взрыва – экипаж, доктор Мартин Легри и мать Дональда, Кэтрин Капри. Сам Бертрам Капри и Дональд уцелели чудом – как раз перед самым взрывом мальчику захотелось покататься на водных лыжах, и в момент гибели яхты они с отцом на моторной лодке отъехали от нее на довольно большое расстояние

 Расследование показало, что в машинное отделение яхты было заложено взрывное устройство, управляемое по радио. Собранные улики указывали на то, что взрыв организован первой женой Капри Марией Макмиллан. На пресс-конференции Бертрам Капри заявил, что между ним и первой семьей всегда сохранялись самые теплые отношения, тем не менее, полиция продолжила расследование в этом направлении, но через полгода Мария Макмиллан скончалась от рака. Ее дочь Анна Капри в настоящее время замужем за преуспевающим бизнесменом. Они с мужем проживают в Лас-Вегасе, имеют двоих детей, но встречаются с семьей Бертрама Капри очень редко.

 После взрыва Дональда доставили в детское отделение больницы в Сиднее. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Зрачки глаз были сужены, отмечались чрезвычайная бледность кожных покровов, усиленное потоотделение, кататония и прогрессирующая сосудистая недостаточность. Врачи отмечали угрожающую жизни «мраморность» кожи конечностей. Лишь спустя месяц удалось вывести мальчика из кризиса и стабилизировать его состояние. В течение последующих двух месяцев он находился в полной прострации и начал реагировать на световые и звуковые раздражители, осознанно двигаться и контролировать свои естественные потребности лишь после того, как его по настойчивому требованию отца перевезли в домашнюю обстановку,

Когда к Дональду вернулась речь, он попросил позвать мать. Отец, находившийся в это время рядом с ним, побоялся сказать правду и солгал – сказал, что Кэтрин уехала. Реакция мальчика оказалась необъяснимой. Он швырнул кружку и закричал:

– Я знаю! Она бросила меня, потому что я не такой, как все! Она меня разлюбила! Она тебя тоже бросила, папа, я знаю, знаю! Она вышла замуж за другого!

После этого Дональд вновь замкнулся и долгое время отказывался говорить. Врачи, боясь непредсказуемой реакции мальчика, посоветовали не сообщать ему правду.

В течение следующих трех лет в состоянии Дональда не произошло заметных улучшений. Он не желал видеть никого, кроме отца, своего лакея и начальника службы безопасности Ролинда. Одно лишь появление постороннего человека могло довести мальчика до судорожного припадка. Любое упоминание о матери вызывало у него взрыв бешеной ярости. Бертрам так и не решился сообщить сыну о гибели Кэтрин и о том, что он основал фонд помощи детям-инвалидам имени Кэтрин Капри, а в пятую годовщину ее гибели объявил конкурс на лучший проект лечебно-оздоровительного санатория. Строительство санатория полностью финансировалось из средств фонда.

К шестнадцати годам поведение Дональда стало более ровным. Он самостоятельно занимался, много читал и стал спокойней воспринимать появление незнакомых людей. Он даже иногда появлялся с отцом на деловых совещаниях, однако почти никогда ни с кем не вступал в контакт.

С семнадцати лет состояние юноши было стабильно. Дональд получил аттестат об окончании солидного колледжа в Швейцарии, сдав экзамены экстерном. Экзаменаторы отметили глубину его знаний и энциклопедическую начитанность. Дональд заявил о своем желании поступить в университет. Счастливый отец начал строить планы на будущее, но внезапно без всяких причин Дональд опять замкнулся в себе и в настоящее время никого не хочет видеть. Доктор Тиррел, постоянно находящийся при больном, высказал предположение, что, возможно, юноше, вступающему в пору половой зрелости, необходим опыт сексуального общения.

Полгода назад к Дональду доставили опытную проститутку, но он даже не взглянул на нее и в ярости вышвырнул из комнаты. Позже сумели подобрать двух профессионалок, сумевших войти с ним в половой контакт. В настоящее время эти девушки ведут замкнутый образ жизни, находятся под постоянным медицинским контролем. Их ежемесячный доход равен доходу члена английской королевской семьи. Несмотря на начало половой жизни, лечащий врач Тиррел отмечает в своих отчетах прогрессирующее ухудшение состояния здоровья Дональда. По его совету семья Капри уже несколько лет постоянно проживает в Швейцарии. Горный воздух в Давосе, как предполагается, полезен для нервной системы юноши.

 Бертрам Капри и его четвертая жена Виржиния, на которой он женился два года назад, сообщили журналистам, что решили осесть в Давосе из-за астмы Дональда, а его постоянное уединение вызвано тяжелой аллергией.

Согласно завещанию Бертрама его четвертая жена и дочь Анна унаследуют равные доли наследства, составляющие вместе одну восьмую общего состояния, еще одна восьмая завещана благотворительному фонду имени Кэтрин Капри. Наследником остального имущества является Дональд Капри…»

Глава восьмая

Отделение функциональной диагностики закрывалось в конце апреля, а с первого мая Антон Муромцев мог считать себя уволенным. Поскольку он уже работал по контракту на Лилиану Шумилову, его это вроде бы не должно было беспокоить, но расставание с роддомом оказалось связанным с большой волокитой. Прежде всего, следовало решать, что делать с числящимся за ним импортным оборудованием. Закупленное больше десяти лет назад, оно все еще находилось в рабочем состоянии и вполне сгодилось бы для какой-нибудь районной поликлиники, однако ни одно учреждение не хотело принимать его на свой баланс – для чего связываться с дорогостоящими приборами, если нет специалистов, чтобы на них работать?

Наконец, заведующий районным отделом здравоохранения, который уже видеть не мог Антона, чуть ли ни ежедневно наведывавшегося к нему, чтобы решить судьбу оборудования, не выдержал.

– Хватит тебе маяться, спиши, как морально устаревшее. Только, смотри, полную опись составь, бумажка к бумажке, и чтобы никто придраться не мог.

После акта о списании последовал акт о ликвидации, после этого оборудование как бы перестало существовать. Официально работать с приборами Антон теперь не мог, поэтому делал это неофициально – если звонил кто-то из коллег и просил обследовать его пациента. При этом он просил предупредить пациентов, что на месте старого роддома бурными темпами идет строительство новой клиники, поэтому добираться к корпусу функциональной диагностики следует по деревянным мосткам, проложенным от пролома в задней части ограды. Однако никто его не слушал, и больные перли напролом от главного входа, неся строительную грязь и выводя из себя уборщицу тетю Клаву.

Тем более поражен был Антон, когда однажды после обеда к нему явилась абсолютно чистая Настя Воскобейникова в облегающем красном свитерке и джинсах-варенке с умопомрачительной наклейкой.

– Привет, Антоша, я тебя не очень отвлеку?

Антон оглядел ее с ног до головы и одобрительно хмыкнул.

– Привет, ребенок, какими судьбами? Но, главное, как догадалась пройти по мосткам?

– Я то место в заборе давно знаю. Сегодня нас возили на экскурсию и привезли раньше, а я не стала ждать, когда дядя Петя за мной приедет.

Антон усмехнулся – ясно, Насте захотелось ощутить дыхание свободы. Он понимал Ингу – после всего пережитого она дрожала над единственным ребенком. Однако и Насте следовало посочувствовать. Если тебе разрешено перемещаться по городу лишь в отцовской машине в сопровождении шофера, если тебя пригласили на день рождения к кому-то из школьных друзей, а мать каждые полчаса названивает проверить, не выпила ли ты вина или – не дай бог! – не попробовала ли наркотик, если класс едет на две недели в Англию, и все ребята живут в кэмпинге для молодежи, а тебе нужно находиться в отеле с матерью… Нет, тут любой бы взвыл, но Настя терпит, Антон прекрасно знал, что терпение ее не от слабости характера, а от доброты душевной – отец с самого рождения внушает девочке, что любое волнение может погубить мать. Андрей Пантелеймонович умеет убеждать, а Настя впечатлительна и легкоранима, поэтому поддается на этот психологический шантаж. И, несмотря на всю свою нежную любовь к дорогому «дяде Андрею», Антон его не одобрял. Конечно, ему полагалось проявлять «взрослую» солидарность, поэтому он строго спросил:

– Маме звонила, что ты у меня?

– Нет еще.

– Так позвони немедленно.

Настя послушно вытащила мобильник, бывший в то время еще большой редкостью, но Антон указал ей на городской телефон. И правильно сделал, потому что после первых слов Насти «Мамочка, это я» трубка загудела от взрыва эмоций на другом конце провода и гудела минут пять, за это время мобильник сожрал бы целое состояние. Настя внимательно дослушала и возразила:

– Да я тебе раз десять звонила, телефон был занят. Потом решила, что мне все равно нужно к Антону насчет задачки по химии… Да, сейчас от него звоню… Нет еще… Хорошо, когда дядя Петя подъедет, пусть позвонит.

Такого лукавства Антон допустить уже не имел права – ясно, что шофер дядя Петя будет ждать у главного входа, а Настя тем временем по мосточкам удерет через пролом в задней калитке и поедет домой на метро. Поэтому он решительно отобрал у Насти трубку.

– Привет, Инга.

Инга горько всхлипывала.

– Антоша, милый, я уже неизвестно что воображала. Петр приехал к школе, ребята разошлись, Насти нет…

– Все в порядке, не волнуйся. Я только хотел сказать, чтобы Петр не к главному входу подъезжал, а обогнул ограду, там мостки и дыра в заборе, он увидит. Или я лучше сам отведу к нему Настасью.

– Спасибо тебе, Антоша! Я еще попросить хотела: раз Настенька у тебя, ты не можешь ей сделать анализы? А то она очень бледная, я боюсь, чтобы анемии не было. Андрюша говорил недавно, у тебя там хорошие аппараты, их списали, а к тебе людей все равно с поликлиник присылают.

Антон вздохнул.

– Мне, конечно, не трудно, Инга, – покосившись на насупившуюся Настю, как можно дипломатичнее ответил он, – но ведь анализы лучше делать натощак, может, лучше у вас в поликлинике.

– Ой, да она в завтрак почти ничего не поела. Я ее дома к обеду ждала, а она, видишь, после экскурсии к тебе побежала со своей химией. О здоровье совсем не думает, одни занятия на уме, а в поликлинике у нас анализы тяп-ляп делают, я им не верю.

Спорить с ней не было смысла.

– Хорошо, Инга, все сделаю.

Попрощавшись с Ингой, Антон повернулся к Насте.

– И ты, Брут! – печально сказала она.

– И я Брут, – подтвердил он, – врать надо меньше.

 Под его суровым взглядом она тяжело вздохнула.

– Я не виню тебя, Антоша, ты всего лишь выполняешь свой долг. Да, я стала много врать, но не жалею об этом. Что еще мне остается? Ты бы побыл в моей шкуре!

Не выдержав, он улыбнулся и шутливым взглядом окинул ее с ног до головы.

– Шкура, как шкура, прикид классный. Ладно, присаживайся за стол и вытаскивай учебники. Так что у тебя с химией? Опять углеводороды?

– Ах, Антоша, Антоша, – она со вздохом плюхнулась в кресло, – ты даже не заметил, что я сегодня без сумки! Нет, это мое очередное вранье, по химии твердая четверка, и большего я не желаю. Просто мне нужно с тобой посоветоваться. Ты сейчас очень занят?

– Совсем не занят. Утром принял двух пациентов, а сейчас заношу в компьютер архивные данные.

– Зачем?

– Так надо.

– Да я знаю, это Лиля хочет новую программу Ильи апробировать, она недавно папе рассказывала, когда они с Ильей у нас обедали.  А Илья так на нее смотрел, будто соленого ежа проглотил.

Сравнение Антону понравилось, но он решил, что с Настей обсуждать отношения Ильи и Лилианы не стоит.

– Думаю, программа Ильи может оказаться весьма полезной.

– А правда, что она может выявить наследственное заболевание?

– Скорее, вероятность такого заболевания. Ладно, ребенок, хватит о моих делах, расскажи о своих. Какие у тебя проблемы.

– Личные.

– Неужто влюбилась?

Настя поморщилась.

– А нельзя без стереотипов? Еще спроси, не беременна ли я.

– Ладно, спрошу. Ты не беременна?

– Не влюблена, не беременна, не курю, не пью, не колюсь. Больше ты меня ни на какие подвиги способной не считаешь?

Рассмеявшись, Антон развел руками.

– Ну, значит, опять подралась с верной подругой Лизой Трухиной.

Она нахмурилась – напоминание о происшедшем полгода назад инциденте было ей неприятно.

– Ты что, еще не забыл?

– Разве можно забыть событие века?

Лиза с Настей дружили с первого класса, хотя дружба эта была неровной, а в тот раз отношения их обострились до предела – они подрались прямо в классе, и драка между десятиклассницами, отличницами, ученицами математического образцово-показательного класса, привела в ужас всю школу. Ингу вызвали по телефону, и когда она увидела свою ненаглядную дочь с фонарем под глазом, а ее ближайшую подругу с расцарапанным в кровь лицом, с ней случился нервный припадок. Учителя растерялись, и никто уже толком не стал выяснять причину драки. Настя держала мать за руку и вся тряслась, а Лиза тут же великодушно признала себя зачинщицей стычки. Эта озорная шустрая девчонка никого не боялась – родители ее уже почти два года работали в Германии, доверив дочь тетке, которую Лиза ни в грош не ставила.

Тем не менее, вечером Насте досталось от отца – не за драку, а за доставленную матери тревогу. Дома у Инги начались боли в сердце, и ей вызвали «Скорую». Андрей Пантелеймонович в этот день вернулся домой поздно и, увидев медсестру, делавшую жене укол, испугался до такой степени, что перестал владеть собой. Обычно он воспитывал дочь с помощью долгих и убедительных нотаций и увещеваний, но теперь, взглянув на нее с откровенным отвращением, коротко бросил:

– Дрянь, лучше бы ты вообще не родилась. 

И это стало для нее страшней всего – не скандал в школе, не истерика матери, а тон и выражение отцовского лица.

Точная причина жуткой драки так и осталась неизвестной взрослым, и все постепенно стали о ней забывать. Через неделю, когда царапины Лизы затянулись, а фингал Насти из сине-зеленого стал бледно-желтым, неожиданно для всех подруги помирились. Однако слова отца и его тон до сих пор мучили Настю. Антон, вспомнив о той драке, хотел всего лишь пошутить, поэтому его удивила недетская горечь, мелькнувшая во взгляде девочки. Впрочем, она постаралась отшутиться и криво улыбнулась.

– Наши отношения с Лизой теперь вышли на другой уровень. Нет, Антоша, мне нужно спросить другое.

– Понял, вопрос деликатного свойства. Можешь рассчитывать на мою скоромность. А кофе не хочешь со мной выпить? У меня тут вафли остались. Обсудим все твои дела вкусно и с удобствами, но только прежде я проколю тебе пальчик – Инга просила сделать тебе полный анализ.

Пока в кофеварке пыхтел и варился кофе, Антон включил анализатор и проверил наличие реактивов. Настя, с опаской подставив ему палец, покосилась на прибор.

– А что он мне измерит?

– В данном режиме лишь сделает экспресс анализ, определит группу и резус-фактор, а также исключит наличие тяжелых заболеваний крови. Как я понял, именно это Ингу волнует. Приди ты утром натощак, обследование было бы более полным. Ну вот, все готово, – он просмотрел результаты и удовлетворенно кивнул, – жить будешь. Сейчас я занесу информацию об Анастасии Андреевне Воскобейниковой в базу данных и сделаю распечатку, отнесешь домой. Кстати, у тебя первая группа крови, положительный резус, ты в курсе?

 – Не-а, – Настя захрустела вафлей и, взглянув на кофеварку, объявила: – Кофе готов.

– Доставай чашки и разливай. Сейчас я присоединюсь, и продолжим разговор.

– Ага. Где у тебя сахар? А, вот нашла.

Когда Антон, занеся информацию, присел напротив Насти, она печально глядела на плескавшуюся в ее чашке темную жидкость и о чем-то размышляла.

– Так что за дела, Анастасия Андреевна? 

– Я знаю, что ты меня никогда не предашь, – она сделала большой глоток и поморщилась – кофе был еще горячим, – но я не хочу, чтобы ты смеялся.

– А вот это – нет, этого не обещаю. Насчет предательства – точно, можешь рассчитывать, но насчет смеха гарантировать не могу. Хочешь холодной воды кофе разбавить?

– Ладно, смейся. Нет, не нужно воды, я подожду, чтоб остыл. Короче, можешь считать, что я дура, но мне все время снится один сон. Будто я на дороге – длинной-длинной. В конце стоит мама, только лицо у нее не мамино, а чужое. Она меня зовет, я бегу к ней и никак не могу добежать, а потом слышу голос папы и просыпаюсь. Что это могло бы значить, как ты думаешь?

Держа обеими ладонями чашку, Настя смотрела на Антона так печально и беспомощно, что сердце у него дрогнуло.

– Ну… я ведь не оракул, Настюха, – мягко возразил он, – людям снятся разные сны, что тебя так пугает?

– Не то, чтобы пугает, но я вдруг подумала… Мама столько раз рассказывала, что я родилась просто чудом, и я вдруг подумала: а вдруг я не их родная дочка? В смысле, что меня, может, усыновили.

– Не говори глупостей, – голос его прозвучал так резко, что Настя вздрогнула от неожиданности и чуть не расплескала кофе, – ты прекрасно знаешь, что моя мама принимала у Инги роды. Сама Инга тебе сто раз рассказывала.

– Да, конечно, я знаю, Антоша, знаю, только… А тебе твоя мама тоже так сказала?

– Она не… Да причем тут это? Данные о твоем рождении записаны в медицинской карте Инги, в архиве детского отделения есть твоя карта – ты ведь родилась с маленьким весом и лежала в больнице целый месяц. Поэтому давай уж, придумай что-нибудь другое.

Настя виновато опустила голову.

– Да, конечно.

– Не сочиняй, ребенок, – уже мягче сказал Антон, – это у тебя болезнь возраста, и в школе ты, наверное, слишком много задач решаешь – переутомилась. Когда тебе стали сниться такие сны? Давно?

– Помнишь, когда мы с Лизой подрались? После этого.

Он рассмеялся.

– Может, она тебе слишком сильно врезала? Все синяки и ссадины зажили?

– Да сто лет уже, – Настя махнула рукой, – нет, это не от того. Просто…

Она запнулась, и Антон, внимательно на нее глядя, покачал головой.

– Слушай, ребенок, ты меня знаешь, я молчалив, как скала. Ну-ка, все с самого начала – из-за чего была драка, что потом случилось и прочее, и прочее.

– Ну, – Настя глубоко втянула носом воздух, – понимаешь… Короче, у нас математичка… она нормальная, но немного такая… понимаешь… В смысле, что ей тридцать лет, она не замужем и бойфренда у нее нет. Короче, от всего смущается. Ребята… ну, ее, конечно, все любят, но некоторые прикалываются – она только скажет «трехчлен» или «многочлен», сразу повторяют: «член, член». Она краснеет, а им нравится. В тот раз Лизка к ней пристала с одним примером, говорит: «Непонятно, это многочлен, а где же член?» Ну, короче, я сразу встаю, говорю: «Можно я Лизе объясню, что ей непонятно?» Иду к доске, пишу пример и начинаю объяснять Лизке – подробно, как первокласснице. Спрашиваю: «Теперь тебе понятно, Лизочка?» Лизка разозлилась, но тут звонок прозвенел. А на перемене она достает соску-пустышку и мне сует. Говорит: «Возьми, Настенька, это для таких маленьких, как ты. Ты ведь у нас еще девственница». Ну, я взбесилась, поддала ей, а она мне мобильником врезала.

Антон был искренне возмущен:

– Правильно ты ей поддала, гадость какая! Чтобы в наше время школьницы вели подобные разговоры…

– Да ладно, Антоша, не начинай тоже, теперь у всех такие разговоры. Теперь, это неважно – скоро я расстанусь с девственностью, и меня уже никто не сможет дразнить.

– Скоро ты… что?

– Расстанусь с девственностью. Мне уже летом будет шестнадцать, я и без того пересидела в девках, – она хитро прищурилась, – а ты что, против?

– Да нет, это твое личное дело, как я могу быть против? Только ты решаешь. Если ты кого-то полюбишь…

– Перестань ерундить, Антоша, я уже не маленькая, чтобы мне эту чушь про любовь втюхивать.

– Гм, тогда я не пойму…

– Чего ты не поймешь? Мне нужно расстаться с девственностью и жить, как все люди. Половая жизнь полезна для здоровья и цвета лица. У нас в классе есть человек, который будет счастлив стать моим бойфрендом, но я пока не решилась – боюсь боли. Возможно даже, попрошу опытного врача, например, тебя, провести мне искусственную дефлорацию в медицинских условиях.

В глазах Насти плясали озорные смешинки, и он не на шутку разозлился.

– Настасья, что ты тут мне лапшу вешаешь? Пришла вся удрученная, начала рассказывать про сон, а теперь несешь неизвестно что.

– Прости, Антоша я просто отклонилась, – она сразу погрустнела, и Антон даже немного пожалел, что сбил ее с веселой нотки, – про сон… Когда после этой нашей драки маме «Скорую» вызвали, и папа узнал… Он так на меня смотрел, будто ненавидел. А потом мне стал сниться этот сон, и я подумала, может…может, я им чужая. Может, меня усыновили, потому что мама…

– Ты говоришь такие глупости, что уши вянут! Дядя Андрей – величайшей души человек, как он может ненавидеть свою единственную дочь? К тому же, ты на него очень похожа, а то, что он испугался из-за Инги… Ну, это естественно, он ведь тоже человек. Так что не волнуйся, ты не приемная. Хотя быть приемной тоже не страшно.

– Да, конечно, – Настя глубоко вздохнула, – а… можно мне потом будет посмотреть те медицинские карты из роддома? Ну, где про маму и про меня?

– Ты меня точно в гроб вгонишь!

– Антоша, пожалуйста!

– Ладно, когда найду, сообщу. Допивай кофе, дядя Петя уже, наверное, заждался.

Выполняя данное Инге обещание, он отвел Настю к машине и передал водителю из рук в руки, а когда по деревянным мосткам, оазису чистоты среди топи строительной грязи, возвращался к себе, его окликнула стоявшая возле строящегося корпуса Лилиана Шумилова:

– Привет, Антон! Я зайду к тебе через полчаса, никуда не уходи.

Помахав ему рукой, она продолжила оживленный разговор с прорабом и одним из архитекторов. Последний держал в руках развернутые чертежи, и кто-нибудь из собеседников время от времени тыкал в них пальцем, а потом указывал на здание. Высокие, до самых бедер сапоги Лили были заляпаны грязью, но это ничуть не уменьшало элегантности, веявшей от всего ее облика.

– Буду ждать с нетерпением, – пробурчал себе под нос Антон.

Лиля явилась минут через сорок. Замызганные сапоги она с себя стянула и оставила у входа, войдя в кабинет в колготках и широком свитере, едва прикрывавшем бедра.

– Извини за внешний вид, издержки производства.

Ее стройные ноги и улыбка неожиданно вызвали у Антона прилив желания. Разозлившись за это на себя и на нее, он ответил не очень приветливо:

– Извиняю. Что тебе нужно?

Улыбка сбежала с лица Лили, с видом оскорбленной королевы она опустилась в кресло и вытянула ноги, положив одну на другую.

– Мог бы, кажется, встать, когда я вошла.

– У меня ишиас, хозяйка, спина не разгибается.

– Гм. Однако ты сейчас провожал Настю Воскобейникову и выглядел вполне здоровым.

– Сразу прихватило. От одного твоего вида.

Настроение Антона улучшалось по мере того, как Лилиана начинала злиться. Глядя на него исподлобья, она сказала:

– Ей совершенно ни к чему сюда приходить.

– Ну, это уж…

Он выразительно развел руками, показывая, что приход Насти ее, Лили абсолютно не касается. Она вспылила:

– Ты работаешь на меня, за что я плачу тебе деньги? За то, чтобы ты подпольно обследовал здесь неизвестно чьих пациентов и болтал со школьницами? Есть ли результаты апробации программы Ильи?

Вопрос ее чуть не заставил Антона рассмеяться – результат был, хотя пока только один. Антон занес в компьютер информацию об Илье Шумилове, Ольге Яховой и их мертворожденной дочери с врожденным эристобластозом, появившейся на свет семнадцатого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Затем он внес данные Карины Чемия. К сожалению, в базе не было точных сведений о родителях Ольги и Карины, но со слов Ильи Антон знал, что заболеваниями крови никто из них не страдал, и Карина имеет здоровую сестру. О родителях Ильи имелась информация в архиве роддома, где родила сына его мать Виктория Шумилова. В медицинской карте Виктории по беременности никаких хронических заболеваний ни у нее, ни у ее мужа Семена отмечено не было, беременность протекала без патологии, роды произошли в срок. Виктория имела вторую группу крови, ее муж Семен – первую. На основании всей совокупности имевшихся данных компьютер выдал вероятность рождения у Ильи и Карины ребенка со столь редким заболеванием, как врожденный эристобластоз, менее сотых долей процента. Антона так и подбивало ответить:

«Вот первый результат апробации – твой муж и Карина будут иметь здоровое дитя»

Однако отношения Ильи, Лилианы и Карины его никоим образом не касались, поэтому он лишь пожал плечами.

– Спроси у своего мужа, он в курсе.

Лилиана скрипнула зубами.

– Вот как, значит. А что насчет работы с архивом, которой я велела тебе заниматься до открытия клиники?  

– С первого мая я, согласно нашему контракту, возглавляю клинику, – сухо ответил Антон, – а архивом у меня будет заниматься дама, которую я вчера принял на работу.

– Почему ты не согласовал со мной кандидатуру этой дамы?

– Не счел нужным. Если помнишь, твой отец дал мне карт-бланш.

– Не для того, чтобы ты трудоустраивал всех своих знакомых дам, у тебя их слишком много. Будь добр, представь мне ее характеристику.

– Пожалуйста. Екатерина Петровна Орлова. Шестьдесят лет, вдова, имеет замужнюю дочь и двух внуков, которые живут отдельно. Бывшая заведующая архивом старого роддома. После того, как роддом закрыли, Орлову и еще нескольких пожилых сотрудниц отправили на пенсию, позавчера я позвонил ей и предложил работу в новой клинике. Аккуратна, исполнительна, владеет компьютером. Что ты еще хочешь знать?

Неожиданно Лиля повеселела и даже изволила улыбнуться.

– Хорошо, Антон, пусть старушка Орлова работает, нам сейчас нужно поговорить о более важных делах. Необходимо подготовить текст для рекламного ролика, я пришлю к тебе агента, обговори с ним детали.

– А не рано ли? – удивился Антон.

– Почему же? Остались только отделочные работы. Когда строительство ведется под личным контролем и аккуратно финансируется, объекты возводятся быстро. Медицинское оборудование, которое ты выбрал, – в голосе ее зазвучали иронические нотки, – закуплено и будет доставлено пятнадцатого-шестнадцатого мая, будь готов его принять.

– Как! – ахнул он. – Ведь это же…это меньше, чем через три недели!

– А ты что думал? Сейчас не советское время, это бизнес. Ты думаешь, я удовольствия ради ношусь здесь по грязи?

Передернув плечами, Лилиана хрустнула пальцами и устало прикрыла глаза.

– Работать ты умеешь, – честно признал Антон.

 Его опять влекло к ней. Такой, как сейчас – утомленной и озабоченной делами. Несмотря на прежние ее выходки, несмотря на предупреждение Ильи. Она все сидела, мерно покачивая головой, а потом неожиданно открыла глаза и резко приказала:

– Запри дверь!

Антон сразу ощерился, холодно усмехнулся и пожал плечами.

– Я тебе не шестерка, закрывай сама, если нужно.

– Какой же ты, – лениво поднявшись, Лиля закрыла дверь на задвижку, приблизилась к сидевшему Антону и вкрадчиво повторила: – Какой же ты! – обняв его сзади и прижавшись к нему грудью, она шептала: – Ты гордый, независимый, никогда не пойдешь навстречу даме.

– Какой есть, – голос его внезапно охрип, он стремительно вскочил, стиснул ее плечи и, торопливо развернув, почти бросил на стол вниз лицом.

Эластичная ткань скользила под его пальцами, пока она сама не помогла ему, стащив колготки вместе с кружевными трусиками. Они закончили одновременно. Оставив на столе ее расслабленное тело, Антон упал в кресло и наблюдал, как Лиля медленно сползла со стола и, подобрав свое раскиданное белье, направилась в гигиеническую комнату. Спустя десять минут она вновь стояла перед ним, аккуратная, подтянутая, говорила спокойно и деловито:

– Через неделю представь мне примерный список будущих сотрудников клиники, постарайся переговорить с каждым отдельно. В конце мая мы должны подписать контракты. А теперь мне пора, работай.

– Сучка, – пробормотал он, когда за ней захлопнулась дверь кабинета.

В течение нескольких месяцев кредиторы мурыжили Катю, пытаясь вынудить ее продать квартиру. Она выбегала звонить им – в разное время и с разных телефонов-автоматов, чтобы не выследили, – и каждый раз возвращалась домой понурая, злая, но не сдавшаяся. Наконец, в воскресенье второго мая они пришли к соглашению.

– Поняли, что квартиры моей им не видать, – лицо ее, осунувшееся и похудевшее, светилось торжеством, – завтра встречаемся в кафе напротив банка.

– Я пойду с тобой, – заявил Антон, но сестра воспротивилась.

– Ни в коем случае! Я знаю сценарий. Сначала предложу им только сумму долга, остальное придержу. Они возмутятся, потребуют проценты, я стану торговаться, в итоге придем к соглашению. А если они увидят тебя, то решат, что у меня есть покровитель, которого тоже можно потрясти.

– Но вдруг они что-то тебе сделают?

– Что? И зачем? Наличных у меня при себе не будет. Когда мы с ними все решим, дружно отправимся в банк, я получу деньги и отдам. А ты иди к себе в клинику и работай, с сегодняшнего дня ты там главный босс, забыл? Я сразу, как все окончится, приеду к тебе и доложу.

В конце концов, Антон согласился и в понедельник с утра отправился в бывший роддом. Там его уже ждала Екатерина Петровна Орлова – полная, важная и безмерно счастливая, что в столь тяжелое время у нее вновь появилась работа.

– С чего мне начать, Антон Максимович? – строго спросила она, и Антон слегка смутился – прежде Орлова, как и другие старые сотрудники роддома, звала его Антошей.

Он отвел ее в небольшую комнатку возле архива, куда еще на прошлой неделе мастер провел проводку и установил компьютер.

– Пока поработайте здесь, Екатерина Петровна, когда переедем в новый корпус, у вас будет другое помещение.

– Ничего, мне удобно. Рассказывайте, что делать.

Включив компьютер и выведя на экран таблицу, Антон начал объяснять:

– Вносите в таблицу данные из карт рожениц и новорожденных с патологиями, они помечены красными, синими и зелеными кружками, вы знаете. Каждую карту вносите отдельным файлом.

Старушка внимательно слушала, надев очки, разглядывала таблицу.

– Из карт умерших рожениц и мертворождений тоже вносить? – спросила она.

– Обязательно. И сведения об отцах, где есть. Главное, чтобы внесено было правильно и аккуратно, иначе программа при обработке не сможет считать данные. В конце дня перепишете из своего компьютера на диск и принесете мне. Если что-то непонятно, спрашивайте.

Екатерина Петровна еще раз просмотрела таблицу и кивнула.

– Все понятно. С какого года начать?

– Да все равно, – Антон махнул рукой, но вдруг вспомнил тревоги Насти, – хотя нет, если можно, начните с восемьдесят третьего года. Особенно меня интересует карта последней беременности Инги Воскобейниковой, роды семнадцатого июля. И, естественно, детская карта ее дочери Насти. Помните их?

Лицо Орловой расплылось в улыбке.

– Кто же не помнит? Весь роддом за Ингу переживал, мы даже плакали. А потом так радовались! Как сейчас Настенька?

– Здорова, цветет и пахнет.

– Ну, слава богу, слава богу. Ее ведь Людочка, мама твоя принимала, – забыв о субординации, припомнила она и перекрестилась, – царство ей небесное. Как же я любила ее, Людочку! Она ведь и Машу у меня принимала.

Антон почувствовал, что бледнеет и заторопился уйти до того, как Екатерина Петровна это заметит.

– Ну, удачи вам, Екатерина Петровна, работайте. Если что, я у себя.

Сев за стол в своем кабинете, он постепенно успокоился и заставил себя думать о первоочередной задаче – в ближайшие дни ему следовало укомплектовать штат будущей клиники и заключить договора с внештатными сотрудниками.

Антон полагал, что ему предстоит звонить, договариваться о встречах со специалистами и рисовать им радужные перспективы работы в клинике, чтобы сманить с насиженных мест. Это его немного смущало – кривить душой он не любил, а у него самого уверенности в подобных перспективах не было. Однако все вышло иначе – с самого утра специалисты начали названивать ему сами. Звонили знакомые и незнакомые врачи, из Москвы, из области, даже из Тулы и Обнинска. Никто не интересовался перспективами, но все образно расписывали свои достоинства и жадно расспрашивали о зарплате – изголодавшиеся медики пытались вырваться из лап нищего бюджета.

Имея достаточно связей в медицинских кругах, Антон примерно представлял, с кем хотел бы работать, однако не думал, что сумеет договориться с коллегами так быстро. В два часа дня он, устав от звонков, отключил телефон, поставил вариться кофе и начал составлять для Лилианы примерный список будущих сотрудников. Около трех к нему в кабинет робко постучала Екатерина Петровна.

– Очень извиняюсь, Антон Максимович, – она бросила смущенный взгляд на дымящуюся ароматным паром чашку и запнулась.

Антону стало неловко.

– Входите, Екатерина Петровна, вы не обедали? Простите, ради бога, не предупредил, что вы можете уйти на обед, когда вам будет удобно, и не нужно меня предупреждать. Хотите кофе?

– Спасибо, кофе мне нельзя. Не волнуйтесь, я перекусила, мне просто нужно было сказать, но вы поешьте, я потом зайду.

– Нет-нет, присаживайтесь. Так что у вас?

– Я занесла в компьютер всех с патологиями за восемьдесят третий год, но карты Инги Воскобейниковой за восемьдесят третий нигде нет. И карты Насти Воскобейниковой в педиатрии нет.

– Не может быть! Вы хорошо искали, не могли перепутать?

Сказав это, Антон сразу же спохватился – естественно, что Орлова, тридцать лет отвечавшая за архив, ничего перепутать не могла и искала хорошо.

– Я-то уж знаю, где и как искать, – с легкой обидой в голосе ответила она, – карт нигде нет, я и по другим годам их обеих смотрела – думала, кто-то взял и не туда положил. И из ранних карт Инги я только одну нашла, а ведь Инга у нас прежде три раза лежала. Я эту карту тоже в таблицу занесла, хоть и за другой год. Она у меня лежит, принести?

– Спасибо, если будет нужно, я сам зайду. Ничего, одной карты достаточно, там вся информация об Инге есть, а информация о Насте у меня тоже имеется, я ей недавно анализы делал. На сегодня все, вы можете быть свободны, Екатерина Петровна.

– Тогда сейчас все скину на диск и принесу.

Старушка вернулась с диском, попрощалась и отправилась домой, а Антон вставил диск в компьютер, перенес туда всю информацию и запустил программу Ильи. Его немного удивляло загадочное исчезновение карт Инги и Насти, но едва послышался стук в дверь, и на пороге появилась Катя, как он немедленно об этом забыл.

– Катька, наконец-то! Ты почему не позвонила?

– Как же я позвоню, если у тебя телефон выключен? Все, свободна, как ветер. Свари и мне кофе. Фу-у! – испустив вздох облегчения, она с блаженной улыбкой развалилась в кресле. – Как же хорошо жить на свете!

– Нормально прошло? – колдуя над кофеваркой, спросил Антон.

– Как я и говорила, все в точности. Конечно, они крутили, вертели, но я ни на шаг не отступила от сценария. В конечном счете, ударили по рукам, сходили в банк и разошлись. А что это у тебя на компьютере?

– Апробирую программу Ильи, – он ополоснул чашки, вытер и поставил рядом с кофеваркой, ожидая сигнала о готовности кофе, – пока только первый шаг – программа считает, какова была вероятность у матери при данной патологии родить то дитя, которое она родила, здоровое, больное или нежизнеспособное. Потом Илюха добавит экологию и прочее. В будущем это нам пригодится для прогнозов.

– Круто. А что это он запищал? – пересев к компьютеру и подняв очки на лоб, Катя приблизила лицо к экрану. – Смотри, уже что-то посчиталось. Ого, тут у тебя и Инга Воскобейникова есть. Ничего себе! Ты только взгляни!

Оставив кофеварку, Антон поспешил к компьютеру и застыл, читая строчку, на которую указывал палец сестры.

«УКАЗАННОЕ РОДСТВО НЕВОЗМОЖНО. На основании внесенных данных группа крови Анастасии Воскобейниковой О, Инга Воскобейникова имеет группу крови АВ. Анастасия Воскобейникова не может быть дочерью Инги Воскобейниковой. ПРОВЕРИТЬ ПРАВИЛЬНОСТЬ ВВОДА ДАННЫХ»

– Наверное, Екатерина Петровна напортачила, – с досадой заметил он, – что ты сразу вопишь, словно лешего увидела? Сейчас я принесу карту Инги и заново введу данные. Разливай кофе.

Медицинскую карту Инги Екатерина Петровна, уходя, оставила на видном месте, поэтому Антон нашел ее сразу. И группа крови Инги в ней действительно указывалась АВ, старушка не ошиблась. Заключение было написано рукой принявшей мертворожденного ребенка Людмилы Муромцевой, и при виде почерка матери в голове Антона неожиданно замелькали воспоминания.

Это была та самая карта, которую Евгений Семенович Баженов брал из архива, чтобы проконсультироваться со специалистом. Карта лежала у него в столе, он забыл о ней и лишь через много лет передал Антону с просьбой вернуть в архив. Антон тоже сделал это не сразу, карта довольно долго провалялась у него дома. Именно эта карта и сохранилась в архиве, а все остальные исчезли.

Катя, уже разлившая кофе и поставившая на стол пачку сахара, вопросительно взглянула на растерянное лицо брата.

– Ну, что?

– Ничего, – он провел тыльной стороной ладони по лбу, – все верно, у Инги в карте четвертая группа, а Настюхе я сам не так давно делал анализ, у нее точно первая.

– Может быть, в карте описка?

– Этого не может быть. Евгений Семенович именно эту карту брал для консультации со специалистом, он не мог такого пропустить, да и мама тоже – она принимала у Инги роды и всегда очень внимательно относилась к записям. Черт знает что, и детской карты Насти тоже нигде нет, словно корова языком слизнула!

– Может, Настю перепутали? В смысле, у Инги родилась девочка, а ее потом перепутали с Настей? Такое бывает, в газете недавно писали.

– Не говори чепухи, Катерина, при твоем дедушке здесь был строжайший порядок, чтобы детей перепутать…

– При нашем дедушке, – тихо поправила его Катя.

– Хорошо, при нашем. К тому же перепутать можно, если дети все вместе в отделении для новорожденных, а Настю держали в кувезе, она была шестимесячная.

– А вдруг в то время были и другие недоношенные дети? Перепутали кувезы.

– Такие случаи нечасты, но можно в момент проверить – мне как раз сегодня Орлова по датам занесла все случаи патологий за восемьдесят третий год.

– Ну и проверь, чего ты ждешь?

Несоответствие групп крови Инги и Насти настолько выбило Антона из колеи, что нелепое предположение Кати показалось ему возможным. Он вновь запустил программу, задав поиск вариантов по всей имевшейся в компьютере базе данных. Они молча пили кофе, а в ушах Антона звучал печальный голос Насти: «Я подумала, что, может, я приемная». Глядя на его расстроенное лицо, Катя не выдержала.

– Наверное, все же, ошибка в этой программе, – жалея брата, сказала она, – Настю не могли перепутать, она ведь очень похожа на Андрея Пантелеймоновича.

Антон отрицательно качнул головой.

– Нет.

 Дело было не в программе, он, как медик, лучше Кати понимал, что у матери с четвертой группой крови ребенок с первой группой родиться не может. Вновь наступило молчание, и от писка, возвестившего об окончании работы программы, оба вздрогнули.

ПРОВЕДЕН ПОИСК, ПРЕДЛОЖЕНЫ ВОЗМОЖНЫЕ ВАРИАНТЫ.

ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ

Анастасия Воскобейникова, группа крови О, дочь Андрея Воскобейникова, группа крови А, но не дочь Инги Воскобейниковой, группа крови АВ. Вероятность 60%

 ВАРИАНТ ВТОРОЙ

Произошла ошибка, и кровь, переданная на анализ, не является кровью Анастасии Воскобейниковой. Вероятность 35%

ВАРИАНТ ТРЕТИЙ ПОЛУЧЕН В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОИСКА ПО ПОЛНОЙ БАЗЕ ДАННЫХ И СРАВНИТЕЛЬНОГО АНАЛИЗА СЛЕДУЮЩЕЙ ИНФОРМАЦИИ:

1. У Инги Воскобейниковой предыдущие беременности оканчивались рождением нежизнеспособного плода.

2. Семнадцатого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в отделении патологии беременности родился ребенок женского пола, погибший от врожденного эристобластоза. Группа крови ребенка А, родители Илья Шумилов, группа крови А, и Ольга Яхова, группа крови О. Срок беременности Яховой двадцать четыре недели, соответствует сроку беременности Инги Воскобейниковой. Все остальные роды в родильном отделении с первого июня по тридцатое августа прошли при сроках от тридцати шести до сорока двух недель.

 ДОПУСКАЕТСЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАМЕНЫ, ПРИЧИНЫ КОТОРОЙ АНАЛИЗУ НЕ ПОДДАЮТСЯ

 Анастасия Воскобейникова – ребенок Ольги Яховой и Ильи Шумилова. Мертворожденная девочка – ребенок Инги Воскобейниковой и Андрея Воскобейникова. Вероятность 5%

Катя громко ахнула:

– Оля Яхова!

У Антона словно все оборвалось – Ольга Яхова действительно делала аборт семнадцатого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, в день рождения Насти, как это не пришло ему в голову? А все из-за отсутствующей карты Инги. Потом мелькнула мысль, что нужно посоветовать Илье усовершенствовать программу, чтобы она шифровала имена.

– Ладно, какая тебе разница, – грубовато сказал он и попытался отстранить Катю, но это оказалось не так просто.

– Что значит «какая разница»? – возмутилась она. – Мою близкую подругу звали Олей Яховой!

– С ума сошла, мало ли Оль Яховых на свете! И потом, тут только пять процентов.

Неуверенность, прозвучавшая в его голосе, придала Кате решимости.

– Открой мне полную информацию о ней, слышишь? Если она не из Ленинграда, не проживала на 8-й Советской, и ей в то время было не пятнадцать лет, то я скажу, что это не она. Открой!

Схватив мышку, она попыталась войти в базу данных, наводя курсор подряд на все пункты меню. Антон мягко сжал ее руку.

– Перестань, Катя, ты мне сейчас все собьешь. Я не имею права допускать посторонних к информации о пациентах роддома.

– Значит, это она, да? Ты не умеешь врать, Антоша.

«Мама переживала, считала себя убийцей, – думал Антон, – она знала, что ребенок Ольги в результате аборта родился живым, но думала, что девочка умерла. А она не умерла, умерла дочь Инги и дяди Андрея, и именно ей патологоанатом выставил диагноз «эристобластоз». Тогда понятно исчезновение карт – их унес дядя Андрей, он не мог допустить, чтобы обнаружилось несоответствие групп крови матери и ребенка. Инга ничего не знает, она считает Настю своей дочерью, а Настя… Настя ребенок Ильи»

 – Я ничего не намерен тебе сообщать, – сухо ответил он сестре, – нам пора домой, дай мне выключить компьютер.

– Не собираюсь даже! Думаешь, я плохо соображаю? У Ольги отобрали ребенка, когда она родила. Твой любимый дядя Андрей отобрал, может даже, вместе с Ильей. Потому Настя так на него и похожа – она дочь его родного племянника. Недаром дедушка говорил, что Воскобейников скользкий тип.

– Прекрати, как ты смеешь! – Антон так стукнул кулаком по столу, что послышался треск ломающейся древесины. – Знаешь ли ты, какой человек дядя Андрей? Никогда в жизни он не смог бы отобрать у женщины ребенка! Если даже Настя… Значит, твоя Ольга сама ее отдала. Или даже продала. Впрочем, – он спохватился, – я не сказал, что это именно твоя Ольга.

– Сказал, – хладнокровно возразила Катя, – как раз сейчас и сказал. И я тоже говорю: я этого так не оставлю. Ольга не могла отдать своего ребенка и, тем более, продать.

– Ненормальная, что ты вцепилась в этот вариант? Повторяю, там всего пять процентов.

– Если бы компьютер знал твоего дядю Андрея, он выдал бы все сто. Ты сам-то что думаешь про первые два варианта? Что Воскобейников завел на стороне ребенка, а потом преподнес его Инге? Или что ты брал недавно кровь не у Насти, а у царицы Савской? Я сумею во всем разобраться, не волнуйся, твоему дяде Андрею это просто так не пройдет.

– Хватит, – Антон провел по лбу тыльной стороной ладони, – хорошо, я тебе объясню, хотя сам только сейчас до конца все понял. Твоя Ольга не хотела рожать, и дядя Андрей попросил маму сделать ей аборт. Но срок был большой, и ребенок родился живым. Мама думала, что девочка потом умерла, и очень переживала. В тот день, когда это произошло, Инга родила мертвого ребенка. Дядя Андрей боялся за ее рассудок и, я почти уверен, поменял девочек. То, что Ольга об этом знала, не сомневаюсь. Возможно, она сочла, что для ребенка так будет лучше. И кого ты теперь хочешь разоблачать и обвинять? Разве кто-то пострадал? Ольга освободилась от ребенка и смогла устроить свою жизнь, дядя Андрей спас рассудок Инги, Настя обеспечена всем, она имеет дом и любящих родителей. Единственным пострадавшим можно назвать Илью – Ольга пошла на аборт тайком от него, он все эти годы даже думал, что ребенок может быть жив, просил меня поискать в архиве. Но, думаю, ему знать о нашем сегодняшнем открытии ни к чему, у них с Кариной скоро родится ребенок, и дай им бог счастья. Теперь ты все знаешь, делай, как считаешь нужным.

Опустив голову, Катя долго молчала. Наконец она поднялась.

– Ладно, мне пора. Поеду к себе, почти полгода не была дома. Чашки вымоешь сам.

У Антона внезапно разболелась голова, он устало кивнул.

– Счастливо. Доберешься – позвони. Твой телефон работает, я за него заплатил.

– Спасибо, – чмокнув его в щеку, Катя скрылась за дверью.

В квартире у нее было неубрано, на мебели осела пыль, налетевшая за месяцы отсутствия хозяйки, но замок в двери оказался цел, и все вещи находились на своих местах. Катя провела пальцем по столику, вздохнула и огляделась – генеральная уборка требовалась основательная, однако сейчас заниматься этим у нее не было сил. Электронные часы на шкафу показывали лишь семь вечера, но Катя, забравшись в постель, отключилась практически мгновенно.

Спала она не больше двух часов – около девяти покрытый пылью телефонный аппарат, стоявший на тумбочке возле кровати, внезапно ожил и хрипло затрещал.

«Антон, – сонно сообразила Катя, протягивая руку, – велел позвонить, как доберусь, а я, подлая, забыла и сразу спать завалилась»

– Здравствуйте, – бодро сказал женский голос, – могу я поговорить с Екатериной Баженовой?

На миг Катя запаниковала, но тут же вспомнила, что больше никаких долгов на ней не висит.

– Да, это я.

– Какое счастье, что я вас застала, – восторженно заворковала ее собеседница, – наверное, сегодня у меня счастливый день. Ведь почти четыре месяца каждый день вам звоню, звоню, уже совсем отчаялась. Не представляете, как я рада!

Смущенная столь горячим проявлением чувств, Катя промямлила:

– Я… м-м-м… я уезжала. Извините, а…

– Меня зовут Лада Илларионова. Ваш кузен Кристоф Лаверне зимой был в Москве, читал у нас лекции и пытался с вами связаться, но так и не смог. Они с женой беспокоятся, когда он уезжал, я обещала ему вас найти. Расспрашивала соседей – никто ничего не знает. В конце концов, решила каждый день звонить вам в одно и то же время. И, видите, сумела-таки вас поймать!

– Очень рада, очень приятно, – растерянно бормотала оглушенная и еще полусонная Катя, – передайте Кристофу и Ольге мои наилучшие…

Внезапно она запнулась и умолкла, вспомнив о том, что ей нынче довелось узнать. Лада неправильно истолковала ее заминку и испугалась, решив, что Катя собирается с ней попрощаться.

– Погодите, Катя, погодите, не вешайте трубку! Вы знаете, что умерла Клотильда – то ли тетя, то ли бабушка ваша, я не поняла, – ваш брат Юлек вам сообщил?

– Умерла! Нет, я не знала, – Катя искренне огорчилась, – мы с ней переписывались одно время, потом как-то… Нет, я не знала, что она умерла, мне жаль.

– Она умерла полгода назад и сделала в вашу пользу кое-какие распоряжения, Кристоф разыскивает вас, чтобы исполнить ее волю. Он оставил мне документы, просил передать вам, если вас найду. Когда мне можно будет к вам приехать?

Уже окончательно очнувшаяся от сна Катя огляделась, прикидывая, сколько примерно времени ей понадобится, чтобы привести квартиру в порядок для приема гостей.

– А когда вам удобно? – неуверенно спросила она.

– Если сразу после праздников? Я сейчас с детьми и свекровью на даче, вернусь в Москву в понедельник десятого и после работы сразу к вам. Если часов в семь вечера, вас устроит?

– Вполне. 

Лада приехала точно в назначенное время. Катя предложила гостье чаю, но та отказалась.

– Спасибо, я после шести вечера не ем и не пью. Где у вас можно обосноваться? – не дожидаясь ответа, она расположилась за большим письменным столом Евгения Семеновича и начала вытаскивать из кейса бумаги. – Давайте, я передам вам то, что мне поручили.

– Что это? – растерянно спросила Катя.

– Копии документов. Кристоф, пока был в Москве, открыл на ваше имя банковский счет, вы должны пойти в банк с паспортом. На вашем счету лежит тридцать тысяч долларов, если вам этого не хватит для нормализации вашего бизнеса, вам переведут еще.

Катя скользнула взглядом по бумагам, и возле губ ее залегла горькая складка.

– Если б я знала об этом полгода назад! – дрогнувшим голосом сказала она. – А сейчас мне уже ничего не нужно.

– Ну, что вы говорите, моя милая, деньги лишними никогда не бывают, почему вы так пессимистично настроены? Бизнес так сильно пострадал при кризисе или личная жизнь?

Вопрос можно было счесть чуточку бесцеремонным, но весь облик гостьи выражал глубокое сочувствие и готовность немедленно помочь, поэтому, чуть поколебавшись, Катя рассмеялась.

– Всего лишь бизнес, но страдания эти я запомню надолго.

– И напрасно, на прошлое лучше плюнуть и забыть. Вот, распишитесь здесь, пожалуйста, что я передала вам все документы, это для порядка. Так что теперь у вас есть деньги, можете начинать все заново. Если что, Кристоф с Ольгой всегда вам помогут.

– Не знаю, как вас благодарить, – Катя расписалась и отдала Ладе расписку, – и простите за беспокойство, что я вам доставила.

– Бросьте, – отмахнулась Лада, укладывая расписку в кейс, – я сообщу Кристофу и Ольге, что вы нашлись, они будут счастливы с вами связаться.

– Я тоже, – Катя улыбнулась, – как они поживают, как дети?

– Прелестные дети, Кристоф показывал мне фото. Извините, бога ради, чуть не забыла – две фотографии он просил меня вам передать. Если я вас найду, конечно, – она вытащила из сумочки два снимка.

– Большое спасибо.

 Рассматривая фотографии Ольги с детьми, Катя думала о том, что узнала неделю назад. Неужели эта заботливая мать, к которой так доверчиво прильнули мальчик с озорными глазенками и хорошенькая девочка, могла когда-то отказаться от дочери? А Лада продолжала щебетать:

– Их девочка Надин ровесница моей дочки. Приглашают нас летом во Францию – Кристоф ведь друг моего свекра, он вам о нем не рассказывал?

– Что-то припоминаю, – Катя оторвала взгляд от снимков и со вздохом положила их на стол, – они, кажется, оба изучают древние культуры?

– Да-да, инков, умудов – это такой народ в Сибири. Знаете, мой свекор – удивительный человек, какой-то кладезь мудрости. Иногда он читает лекции для молодежи – так, в культурно-просветительском плане. Если хотите, можете прийти и послушать. Я сейчас как раз распространяю билеты на очередной цикл лекций и могу, если хотите…

Ката вежливо отказалась.

– Спасибо, я, честно говоря, не особо интересуюсь древней историей, меня больше привлекают кино, изобразительное искусство, графика, иконопись – я ведь окончила институт киноискусства.

Лада вздохнула.

– Мой муж тоже увлечен иконописью. Сейчас занимается реставрацией старинных икон в Чехии, до этого ездил в Польшу. Совсем его не вижу.

Взгляд ее затуманился грустью, и Катя поняла, что в отношениях супругов Илларионовых не все ладно. Она поторопилась сменить тему.

– У вас одна дочка?

– Что вы, у меня их трое, еще два мальчика постарше. В детях вся моя жизнь, – лицо гостьи вновь оживилось, но все же Катя уловила в ее голосе нотки горечи и мягко сказала:  

– Вы счастливица, Лада. Слушайте, чай вы после шести, как я поняла, не пьете, а как насчет чего-нибудь покрепче? Обмыть наше знакомство. У меня тут с докризисных времен хороший коньячок остался, «Курвуазье» – подарок, я его сама еще не пробовала.

– «Курвуазье»? Обожаю. Ладно, давайте. Я, правда, за рулем, но пару-другую глотков можно, у меня хорошая реакция.

Катя убрала бумаги, принесла купленную утром банку сардин, нарезала хлеб. Вытащив из буфета коньяк и две маленькие рюмочки из старинного бабушкиного сервиза, наполнила их доверху.

– За знакомство.

Рюмочки хрустально звякнули.

– Прекрасный коньяк, – Лада даже зажмурилась от удовольствия.

– Еще по одной? – предложила Катя. – Наверное, можно, рюмки крохотные, всего ничего. Дедушка говорил, из таких в царское время пили дамы.

Она плеснула еще коньяку. Лада предложила:

– Давай на «ты»

Выпили рюмочке на брудершафт, Катя пододвинула к гостье банку сардин и хлеб.

– Закусывай. Не бойся, не растолстеешь.

– Ты соблазнительница, – Лада засмеялась и, положив на ломоть хлеба рыбину, аккуратно надкусила, – но «Курвуазье» отличный. И легкий, совсем не чувствуется.

– Тогда, может, еще по одной – за твоих чудесных детишек?

– Они у меня и вправду чудесные, грех за них не выпить, давай.

Настроение у обеих поднялось.

– Жаль, у меня плеер не работает, сейчас под настроение музыку бы послушать, – мечтательно заметила Катя.

– Включи телевизор, после новостей «Семнадцать мгновений», предпоследняя серия, там музыка хорошая.

Когда Катя включила телевизор, заканчивался обзор новостей. Диктор сообщил о найденном утром в парке теле неизвестного мужчины, погибшего предположительно в результате наезда транспортного средства, потом перешел к новостям спорта и погоде. Наконец, после рекламы, продолжили показ бессмертного сериала. К этому времени коньяк, казавшийся столь безобидно легким, начал действовать. Катя, раньше Лады ощутившая, что хмелеет, потерла лоб.

– Меня начинает развозить. Слушай, как ты поедешь? Я тебя не отпущу, переночуешь у меня.

– Да ерунда, я ничего не чувствую. Ладно, еще по рюмочке и поеду. Давай, за твоего друга.

– У меня нет друга.

– Как это нет? – удивилась Лада, до которой «Курвуазье» тоже начал добираться. – У такой красавицы и нет друга?

– Лада, ты совсем пьяная, звони домой, что не приедешь.

– Не волнуйся, я в порядке, – Лада, потянулась за сардинкой, но уронила ее с вилки на стол, – ой, извини.

– Ничего, я уберу, возьми другую.

Как раз в это время на экране телевизора Шелленберг сообщил Штирлицу о своих хитроумных планах, и раскрасневшуюся Ладу это почему-то безумно развеселило. Глядя на хохочущую гостью, Катя твердо решила ни в коем случае ее нынче не отпускать. Раз так, то можно было вновь наполнить рюмки, и она предложила поднять бокалы за культурно-просветительскую деятельность Лады. Та в свою очередь предложила тост за процветание Катиного бизнеса, а потом в порыве откровенности, вызванной «Курвуазье», поделилась своими печалями – рассказала о болезни Маришки, пережитых ночных кошмарах и трудных отношениях с мужем.

– Ты говоришь: звони домой. А мне некому звонить – мужа нет. Дети уже неделю на даче со свекровью, я прихожу домой, и мне страшно переступить через порог. Выпьем, Катюша, за то, чтобы тебе никогда в жизни такого не испытать.

– Перестань, они же не навек уехали, когда возвращаются?

– Сегодня после обеда свекор должен был за ними поехать, я с ним вчера вечером говорила по телефону, он тоже один истосковался. Маришка-то сейчас у дедушки с бабушкой живет, свекровь за ней смотрит – в садик после болезни боимся отдавать.

– А мальчики?

– Нет, мальчики со мной. 

– Выпьем за твою Маришку, чтобы не болела, – сказала Катя, наполняя рюмки.

Выпили за Маришку, потом в отдельности за каждого из сыновей Лады и не заметили, как серия «Семнадцати мгновений» закончилась, отзвучали последние звуки известной всей стране песни, и ее сменила бравурная мелодия рекламы средства от тараканов. Коньяка оставалось на донышке.

– Нужно выпить за Кристофа, Катюша, твой кузен – чудо.

– Он и вправду прекрасный человек, – подтвердила Катя, разливая остатки коньяка, и хрустально звякнула своей рюмкой о рюмку Лады, – за Кристофа.

– За Кристофа, – Лада на миг зажмурилась и, вытянув губы трубочкой, сладко причмокнула, – господи, как же он мне понравился!

– Осторожно, Лада, – засмеялась Катя, – Кристоф женат.

– Женат! – проворчала Лада. – Я тебе честно скажу, Катюша, она не заслуживает такого мужа. Вот моего взять – ни в жизнь не стал бы вокруг меня суетиться, как Кристоф. Только у меня начались кошмары, и он все – тю-тю! А Кристоф с женой вместе каждый раз заново все переживает, но у нее даже в мыслях нет, хотя бы ради него, обратиться к психотерапевту. И ведь живут во Франции, где все это развито, там каждый второй к психологу или психотерапевту бегает.

Катя понятия не имела о кошмарах Ольги, и где-то на задворках сознания мелькнуло, что неловко так вот, по пьяной лавочке, обсуждать семейные дела кузена и подруги.

– Кошмары, наверное, не всегда излечимы, – осторожно заметила она.

– Брось, она не первая такая. Я, когда ходила к своему «психу» – так мы, пациенты, его называли, – с одной женщиной познакомилась. Тоже у нее где-то в шесть месяцев выкидыш был, ребенок даже живой родился, хотя потом умер. Горько, конечно, больно, нервный срыв, бессонница и все такое, но врач помог. Хороший мужик, полгода назад в Израиль уехал.  

– Я не знала, что Кристоф и Ольга потеряли ребенка, – огорчилась Катя.

– Да Кристоф, бедняжка, тут вообще ни с какого боку! – Лада всплеснула руками с такой страстью, словно защищала кумира, которого пытались ниспровергнуть. – Ей тогда было лет пятнадцать. Случился выкидыш на седьмом месяце, а теперь по ночам постоянно снится, что девочка жива и ее зовет. Жутко, конечно, но ведь можно вылечиться, разве я не верно говорю?

 Ошеломленная Катя не могла понять, отчего у нее вдруг застучали зубы.

– К-к-конечно, – растерянно пролепетала она.

– И потом, может, грех такое сказать, – Лада пьяно и истово перекрестилась, – но, наверное, для нее это было лучше. Что бы она стала делать с ребенком в пятнадцать лет? А теперь она живет во Франции, у нее чудесный муж, прекрасные дети. Ой, Катюша, извини, мне в туалет, где у тебя?

Катя показала ей, где туалет, и пока Лада делала свои дела, попыталась осмыслить услышанное. Голова у нее все сильней кружилась – действие коньяка, поначалу казавшегося легким и безобидным, постепенно набирало силу. Лада, выходя из туалета, запнулась о порожек и упала, удачно приземлившись на четвереньки.

– Лада! – испуганная Катя бросилась ее поднимать и чуть сама не свалилась.

Лада хохотала.

– Ну, мы с тобой и обмыли знакомство! Теперь сто лет будем дружить. Ладно, я и вправду у тебя останусь, давай, позвоню свекру, чтобы сегодня мальчиков домой не привозил, пусть у них остаются. Где у тебя телефон?

Катя, боявшаяся, что гостья вновь грохнется, усадила ее на диван и принесла телефон.

– Звони, я пока приберусь, – она унесла на кухню хлеб и недоеденные сардины и, вернувшись, начала чистить место на столе, куда упала сардинка. Лада в это время все тыкала и тыкала пальцами в клавиши телефонной трубки, недовольно хмуря брови.

– Не отвечает. Неужели еще не приехали? Почти десять. И мобильник у свекра не отвечает.

– Позвони на дачу, – посоветовала Катя, – может, они еще на день решили остаться. Или свекрови на мобильник.

– Ой, нет, Мария Борисовна по голосу сразу поймет, что я пьяная, лучше до Арсена Михайловича дозвонюсь. Катюша, не возражаешь, если я пока чуток прилягу? Голова кругом идет.

Она сунула под голову декоративную подушечку и, скинув тапочки, растянулась на диване. Катя сновала с тряпкой между комнатой и кухней, терла стол, нюхала, приблизив к нему нос – не осталось ли запаха от сардины, – и размышляла так напряженно, как позволял ударивший в голову «Курвуазье»

«Значит, Оля все эти годы считала свою дочь мертвой. И вовсе не с ее согласия Воскобейников забрал девочку. Каким-то образом он подменил Настей мертворожденную дочь Инги, и никто об этом не знал, кроме… Людмила Муромцева должна была знать, не могла не знать. Но ее давно нет в живых»

 Мысли Кати путались, она застыла, сжимая в руке тряпку, но громкий стук вывел ее из оцепенения – Лада уснула, выпустив телефонную трубку, и та упала на пол. Вздохнув, Катя подняла телефон и унесла в прихожую, но не поставила на полочку у зеркала, а застыла, уставившись на свое отражение – взъерошенную, хмельную девицу со сползшими на кончик носа очками. Потом она решительно тряхнула головой и набрала номер Антона Муромцева.

– Антоша, приезжай.

– Что стряслось, Катюша?

Он не на шутку встревожился – просто так сестра не стала бы его звать в одиннадцатом часу вечера.

– Поскорей, Антоша, очень нужно.

Присев на старую табуретку и прислонившись к косяку двери, Катя пыталась подавить мелкую дрожь и заставить себя думать не о Воскобейникове и Ольге, а о чем-то другом – о том, например, что хорошо бы выключить телевизор, разбудить Ладу и заставить ее все же дозвониться до свекра. Однако ничего этого она не сделала, потому что вдруг не стало сил подняться с табуретки.

Антон от самого метро мчался проходными дворами, а потом еще бежал вверх по лестнице, поскольку лифт оказался сломан. Дверь он открыл своим ключом, которым обычно не пользовался, вихрем ворвался в прихожую и, увидев бессильно обмякшую на табуретке Катю, похолодел.

– Катюша, что с тобой, тебе плохо?

– Антоша, – она поднялась и покачнулась.

 Антон торопливо шагнул к ней и почувствовал запах перегара.

– Ты что, пьяная?

Разбуженная голосами в прихожей и слегка протрезвевшая, Лада, подняв голову, удивленно прислушалась.

– Антоша, – плача говорила Катя, – это неправда, все неправда! Ты говорил: кому от этого будет плохо? Оле плохо! Она не отдавала ребенка, ее обманули. Уже пятнадцать лет она думает, что ее дочь мертва, не знает покоя, ее мучают кошмары. Мы должны открыть ей правду.

Ошеломленная Лада прикусила губу, чтобы не ахнуть, и затаила дыхание.

– Что за чушь ты несешь, – резко ответил собеседник Кати, – сколько ты выпила? Тебе все это поведал джинн из бутылки? Ты сто лет не видела ни Кристофа, ни Ольги.

– Сегодня мне все рассказала… одна знакомая Кристофа. Они не знают, Кристоф с Олей. Они оба страдают. Надо сообщить им, что Настя жива.

– Разве твою Ольгу насильно повели на аборт? Она хотела избавиться от ребенка, и она от него избавилась. Теперь у нее семья, муж, дети, чего ей не хватает? Почему из-за ее кошмаров нужно разрушать семью других людей? А что будет с Настей, легко ли в пятнадцать лет обрести новую мать? И неизвестно, как у них сложатся отношения с Ольгой. Оставь эмоции и не вмешивайся не в свое дело!

Тон его был так резок, что у Кати от обиды вылетел из головы весь хмель.

– Хорошо, – холодно сказала она, – оставим эмоции. С точки зрения закона это не эмоции, а преступление! Никто не имеет права отнять ребенка у матери. Кроме того, это подло. Одного только не понимаю – твоя мама… ведь она не могла не знать, она принимала роды у Инги и делала аборт Оле. Значит, это с ее согласия? Неужели она до такой степени его любила?

– Не трогай мою маму! – закричал Антон. – Если она сочла нужным это сделать, то значит так надо.

Под Ладой в гостиной неожиданно скрипнул диван.

– Тише! – покосившись на дверь, испугалась Катя.

– У тебя там кто-то есть?

Он стремительно шагнул в комнату, Лада в ужасе подскочила и села, спустив ноги с дивана.

– Здравствуйте, – еле слышно прошептала она.

– Добрый вечер, – Антон вежливо поклонился, не спуская с нее пристального взгляда.

– Это моя подруга, – испуганно бормотала стоявшая за его спиной Катя, – познакомься. Она сегодня у меня осталась ночевать, а ты кричишь.

Взяв себя в руки, Лада с достоинством протянула Антону руку.

– Лада Илларионова.

– Антон Муромцев. Извините, что помешали вам спать.

Он почувствовал исходивший от Лады, как и от Кати, запах спиртного и понимающе усмехнулся. Однако она уже смотрела не на Антона, а на телевизор. Вернее, на появившийся на экране портрет пожилого мужчины. Глаза ее расширились от удивления и ужаса.

– Арсен Михайлович!

Катя и Антон, невольно проследив за ее взглядом, тоже обернулись и прислушались к словам диктора:

– … личность мужчины, сбитого машиной в парке сегодня утром, установлена, это депутат Арсен Михайлович Илларионов. Жена погибшего сообщила следствию, что он каждое утро совершал пробежку в парке возле дома. Сбивший его автомобиль, как оказалось, был угнан два дня назад и числится в розыске. Следствию предстоит выяснить, было ли это заранее спланированное преступление или несчастный случай…

Глава девятая

Лицо Марии Борисовны Илларионовой, стоявшей у изголовья гроба, поразило Кристофа своим спокойствием. Временами она наклонялась к мужу, что-то озабоченно поправляя и касаясь лбом его лба. Лицо Арсена Михайловича было наполовину спрятано под цветами, на открытой его части можно было заметить следы грима. Лада, к которой тихо приблизился Кристоф, не поворачивая головы в его сторону, негромко спросила:

– Вы только что приехали?

– Рейс задержали, я только что с самолета – боялся даже, что не успею. Позвольте выразить вам мои соболезнования, – он кивнул головой в сторону вдовы, – как она?

– Еще не осознала, – Лада вытерла глаза, – говорит о нем, как о живом. Мой муж хотел кремацию, но Мария Борисовна – ни в какую. Так тяжело! Она была с детьми на даче, когда это случилось, весь день его ждала, а он уже… Бегал утром без документов, без мобильника, пока установили личность, пока ей сообщили. Господи!

Она в первый раз за все время повернула к Кристофу измученное заплаканное лицо, и сердце у него заныло от боли. Он сжал ее локоть и отвел к открытому окну. Свежий ветерок и шум с улицы, казалось, отделили их от толпившихся возле гроба людей. Выражение лица Лады поразило Кристофа выражением безысходности.

– Не нужно, Лада, не нужно. Как ваши дети?

– Мы отправили их к друзьям – в Подмосковье. Я не хотела, чтобы они видели, понимаете? Лицо жутко изуродовано. Мы сначала думали хоронить в закрытом гробу, но Мария Борисовна не захотела. Потребовала надеть парадный костюм, туфли долго выбирала. Сердце разрывалось смотреть, – Лада всхлипнула и вытерла глаза, – говорит: он эти туфли не любит, они в подъеме жмут. Невозможно смотреть, у меня все из рук валится. Муж, вот, мой молодец, держится.

Проследив за ее взглядом Кристоф увидел сына Илларионова, которого еле узнал – в последний раз они встречались лет десять назад. Тот, впрочем, выглядел довольно бодро и, поймав взгляд француза, тут же направился к ним с Ладой.

– Кристоф? Боже, сколько лет мы не виделись, и вот как пришлось встретиться! А ведь папа совсем недавно говорил мне о вас.

– Я был сам не свой, когда узнал, – Кристоф крепко сжал протянутую руку, – мне не верится, что все это могло произойти с Арсеном.

– Да-да, вот так вот. Я тоже не верил, что папы когда-нибудь не станет, и, тем более, не думал, что он уйдет так рано. Но ведь нашелся такой негодяй!

– Разве это был не несчастный случай? – лицо Кристофа выразило недоумение.

Молодой Илларионов махнул рукой.

– Это уж пусть органы правопорядка выясняют, на то мы им налоги и платим. Извините, – он повернулся к жене, – Лада, я прошу, милая моя, ты не займешься ли размещением гостей? – и вновь посмотрел на Кристофа. – Вы где остановились, Кристоф?

– Не волнуйтесь, я остановлюсь в отеле, – поспешно ответил тот.

– Что ж, если вам так удобней. У нас оказалось неожиданно много родственников, папа ведь родом из Тбилиси, у нас по бабушке грузинские корни. Я даже, честно говоря, не знал, что у нас столько родни. Лада, ты не в курсе, кто эта дама, что подошла сейчас к маме?

Лада равнодушно скользнула взглядом в сторону высокой женщины в черном, стоявшей рядом с Марией Борисовной, и слабо покачала головой.

– Нет, впервые вижу.

Женщина выпрямилась, и Кристоф на мгновение ясно увидел впалые щеки, высокие скулы и черные глаза. Дара! Их взгляды встретились, и женщина поспешно отступила, скрывшись за спинами людей. Француз, извинившись, отошел от супругов и направился туда, где в последний раз мелькнул черный платок, однако поиски его оказались безрезультатны – Дара словно провалилась сквозь землю. Возвращаясь к окну, где все еще стояли Илларионовы, Кристоф услышал, как муж Лады говорил:

– Дядю Георгия с семьей отвези после поминок к нам и устрой, будь так добра. Я уже так закрутился, что сил никаких нет, а ведь завтра мне нужно уезжать.

– А ты? – тихо спросила она, не глядя на него, – ты… не будешь сегодня ночевать дома? Тебя ведь не было два месяца.

– Милая, будь умницей, я же не могу сегодня оставить маму, ты понимаешь, – он наклонился к жене и легонько коснулся губами ее виска, – потом, тут тоже гости, а мама… это она сейчас держится, а я не знаю, что с ней будет после похорон и поминок. Нет, я сегодня должен быть с ней.

– А… тебе обязательно ехать завтра?

– У меня ведь контракт, Лада, не будь ребенком, – он говорил с ней вкрадчиво, как с маленькой, но, повернувшись и увидев подошедшего Кристофа, немедленно изменил тон на скорбно-официальный, – простите, Кристоф, я вынужден буду сейчас вас оставить. Надеюсь, после похорон вы останетесь с нами помянуть отца по русскому обычаю.

Лада, глядя вслед отошедшему мужу, сказала негромко и безнадежно:

– Все, это конец, он уйдет от меня. Пока жив был Арсен Михайлович, он не посмел бы. Арсен Михайлович не позволил бы ему оставить меня и детей.

Лицо ее выразило горькую обиду, а возле губ четко выступила злая складка.

– Но… Лада, дорогая…

 Растерявшись и не зная, что ответить, Кристоф взял ее за руку, желая утешить. Лада, однако, уже сожалея о внезапном порыве откровенности, высвободила руку и холодно поджала губы.

– Подойдите к Марии Борисовне, Кристоф, сейчас прощание закончится.

Он кивнул головой и направился к стоявшей у изголовья гроба женщине. Неожиданно прямо перед ним возникла спина высокого, подтянутого человека с пышными пепельными волосами – тот склонился над гробом, потом, выпрямившись и что-то сказав Марии Борисовне, крепко сжал ее руку. Лицо вдовы дрогнуло и исказилось. Потянувшись к высокому человеку, она обняла его и беспомощно уткнулась лицом в его плечо. Кристоф, остановившийся неподалеку от них, слышал ее растерянный надтреснутый голос:

– Андрей Пантелеймонович, Андрюша, как же это? Я ничего не понимаю, не могу понять, как же это – Арсен-то наш.… Как же мне теперь без него?

– Мария Борисовна, хорошая моя, не надо! Надо жить – чтобы ни случилось. Арсен остался жить в вашем сыне, в ваших внуках, и даже в каждом из нас есть его частица – такие люди не исчезают бесследно.

Он еще что-то говорил – совсем тихо – и когда отошел, Кристофа поразило его лицо – оно было невыразимо прекрасно, но не столько тонкостью черт, сколько чистотой взгляда и льющимся откуда-то изнутри бесконечным благородством.

Увидев перед собой Кристофа, Мария Борисовна ахнула и, обхватив его голову, крепко поцеловала в лоб.

– Ты приехал!

– Как я мог не приехать, Мари, – он не успел сдержаться – к горлу подкатили рыдания. Мария Борисовна по-матерински перекрестила его и провела рукой по щеке.

– Ш-ш-ш, не надо, милый мой, не надо! Я же вот держусь. Попрощайся лучше с нашим Арсеном, – она бережно отвела от лица покойного закрывавшие его цветы, и Кристоф, целуя ледяной лоб, невольно заметил краем глазом страшно изуродованную, смятую часть черепа, которую невозможно было спрятать под гримом.

Потом было кладбище, отчаянный крик Марии Борисовны, которая вдруг осознала, что муж уходит от нее навсегда, и упала на гроб, вцепившись в него обеими руками. Ее бережно подняли сын и все тот же человек с пепельными волосами. Он что-то ласково говорил ей, гладил по голове. Она постепенно обмякла, перестала вырываться. Гроб заколотили, опустили в могилу, и сын Илларионова бросил в черную яму горсть земли. Кристоф все это время стоял неподвижно, не в силах пошевельнуться. Неожиданно на плечо его легла мягкая ладонь, обернувшись, он увидел Ладу.

Во время поминок они сидели рядом, но почти не разговаривали. Лада не пила, лишь касалась губами плескавшейся в ее бокале красной жидкости.  

– Вы пейте, пейте, Кристоф, – она слабо улыбнулась, увидев, что он сделал глоток и тоже поставил свой бокал на стол, – не смотрите на меня, я за рулем. На поминках у нас положено много пить – заливать боль. Вино отличное, родственники из Грузии привезли.

Человек с пепельными волосами поднялся и произнес короткую, но берущую за душу речь. У Кристофа защемило сердце. Он вытер набегавшие на глаза слезы и опустошил свой бокал, но вино, и впрямь превосходное, не уменьшило боль. Неожиданно трое родственников негромко затянули грузинскую песню. Взгляд Кристофа упал на Марию Борисовну – она сидела, глядя перед собой, и тихо покачивалась из стороны в сторону. Прислушавшись, он удивленно сказал Ладе:

– Какая изумительная мелодия! У вас всегда поют на поминках?

Она тяжело вздохнула.

– Каждого поминают по-своему. Арсен Михайлович очень тонко чувствовал восточную музыку, он рассказывал, когда умер Сталин, по радио всю ночь передавали дивные грузинские песни. Арсен Михайлович тогда был еще почти мальчиком, он сидел и плакал – не из-за Иосифа Виссарионовича, а потому что музыка разрывала ему сердце.

– Про это он никогда со мной не говорил.

– Это было его сокровенное, он и мне-то рассказал случайно. Знаете, ведь мой муж давно начал шастать налево, я еще вторым сыном была беременна, а он то к одной, то к другой бегал. Лет пять назад у нас уже почти дошло до развода, а Арсен Михайлович в один прекрасный день вдруг собрал нас всех скопом – мужа моего, меня, мальчиков, Марию Борисовну – и чуть ли не насильно потащил в Тбилиси. Я в то время была в жутком состоянии и совсем не хотела ехать, а Арсен Михайлович много шутил, рассказывал – тогда он про ночь смерти Сталина и рассказал. А потом… потом мы съездили к другим его родственникам – в Телави. Если б вы знали, как там изумительно! Резали барашка, делали шашлык, пели песни, пили вино – чудесно! А у нас с мужем… У нас как будто бы второй медовый месяц начался. После этой поездки и родилась Маришка. Арсен Михайлович даже иногда шутил – называл ее маленькой грузиночкой. А после болезни Маришки опять все началось. И теперь уже… – внезапно у нее перехватило горло, она судорожно тряхнула головой и поднялась, – мне пора, нужно квартиру к приему родственников подготовить. Вы останетесь здесь или поедете со мной? Если хотите, я довезу вас до вашего отеля.

Кристоф растерялся, не зная, удобно ли будет сейчас уйти, но неожиданно почувствовал себя лишним рядом с этими печально поющими людьми.

– Буду благодарен, Лада.

– Куда ехать? – спросила она, включая зажигание.

– Я… – он растерялся, вспомнив, что не забронировал себе место в отеле, – отвезите меня в ближайший отель, мне все равно. Когда Мари мне позвонила и сказала, у меня была только одна мысль: моя виза в Россию еще действительна, я должен мчаться в аэропорт и попытаться попасть на ближайший рейс. Обо всем остальном как-то…

Лада всплеснула руками:

– Ах, боже мой, сейчас ведь уже поздно, почему вы раньше не сказали! Я отвезу вас к нам, у нас квартира большая, вы абсолютно никого не стесните.

– Нет-нет, Лада, я понимаю, что вам сейчас нужно заниматься родственниками…

Она махнула рукой:

– Да они еще полночи будут петь. Поехали, я вас устрою, все приготовлю и вернусь за ними.

В квартире Лады на Кристофа нахлынуло ощущение пустоты и одиночества. Лада, очевидно, почувствовала то же самое. Она показала ему, где туалет и ванная, потом привела в небольшую комнату. У одной стены стоял диван, у другой, напротив дивана, двуярусная подростковая кровать.

– Это наша детская, сейчас постелю вам на диване, – она достала из шифоньера белье и собралась стелить, но вдруг закрыла лицо руками и, упав на диван, горько зарыдала. Кристоф присел рядом и обнял ее за плечи.

– Лада, Лада, что вы, успокойтесь!

– Все кончено, все! Он больше не вернется ко мне, он не уходил только из-за отца, а теперь… теперь он даже ночевать здесь не хочет – чтобы не быть со мной. Перед Новым годом приезжал на два дня – привез друзей и всю ночь с ними просидел за картами.

– Лада, вы устали, у вас есть какие-нибудь капли – успокаивающие?

Он хотел встать, но она судорожно стиснула его руку.

– Не нужно мне никаких капель. Скажите, Кристоф, я что, такая уродина? Нет, я знаю, что я родила троих детей, у меня уже не та фигура, что раньше, морщины возле глаз, но неужели ко мне даже противно притронуться? Другие женщины скандалят, устраивают мужьям сцены ревности, а я… я всегда ему все позволяла, на все закрывала глаза – а ведь у нас трое детей, я могла бы потребовать… Я всегда делала вид, что ничего не замечаю, так почему он даже притвориться не хочет? Скажите, Кристоф, неужели я такая отвратительная, неприятная?

Кристоф ласково погладил ее по голове.

– Что вы, Лада, дорогая, вы – само очарование. Я не знаю, почему ваш муж так себя ведет – трудно влезть в чужую душу. Возможно, у него проблемы интимного характера.

– Я тоже так думала, – всхлипнула она, – но мне сказал один из его друзей, что у него сейчас бурный роман с одной аспиранткой. Знаете, мне тоже предлагали поступить в аспирантуру, но из-за детей я не решилась. Поэтому так больно.

– Вы чудесная женщина, Лада, вы молоды, не стоит отчаиваться.

– Кристоф, – она внезапно прижала его руки к своей груди и, откинувшись назад, потянула его на себя, – Кристоф, не уходи, я одна сойду с ума.

Лицо его зарылось в светлые волосы, ее широко раскрытые глаза были совсем рядом. Не делая попытки высвободиться, он только шептал:

– Нет, Лада, не надо, успокойся!

– Надо! – она покрыла его лицо судорожными, короткими поцелуями и опустила руку, нащупывая молнию и застежку на его джинсах. – Не оставляй меня, Кристоф, я умру от тоски, я уже почти сошла с ума.

Ему передалось ее состояние. Не сопротивляясь больше, он помог Ладе расстегнуть джинсы и овладел ее – мягко и нежно. Она крепко вцепилась в его плечи, но очень скоро со стоном обмякла и лежала, расслабившись и полузакрыв глаза. Кристоф осторожно пошевелился, намереваясь встать, но Лада внезапно открыла глаза и вцепилась в него острыми ногтями.

– Не уходи! Не бросай меня!

– Но… Лада, я ведь не могу тут находиться постоянно, это неудобно – к тебе сейчас должны приехать родственники. Твой муж может приехать.

– Плевать я на него хотела, пусть приезжает! Он сам меня бросил, и я буду делать, что хочу! Даже очень хорошо, если он узнает, я сама ему скажу!

Кристоф отвел ее руки, поднялся и оправил свою одежду.

– Извини, Лада, я думаю, мне лучше уйти.

– Ты действительно хочешь уйти? После того, что сейчас между нами было?

– Что ты имеешь в виду? – удивился он. – Секс? Я только хотел, чтобы тебе стало немного лучше.

 Она вскочила с дивана и встала между ним и дверью.

 – Не выпущу!

Пожав плечами, Кристоф устало опустился на стул.

– Хорошо, Лада, я посижу и подожду, пока ты дашь мне пройти. Лучше всего тебе сейчас прилечь – ты устала, у тебя не в порядке нервы. У меня тоже сегодня был тяжелый день, я тоже немного не в себе.

 Лада отошла к окну и прижалась лбом к стеклу.

– Хорошо, иди. Но только это не нервы, – не оборачиваясь, глухо сказала она, – с самого начала, когда я только в первый раз тебя увидела…

Кристоф растерянно уставился ей в спину. Она все также стояла у окна с безнадежно опущенными плечами.

– До свидания, Лада, – смущенно потоптавшись, проговорил он, не зная, что еще можно сказать, – желаю, чтобы все у тебя было хорошо.

Больше всего ему хотелось поскорей оставить эту квартиру и эту женщину. Внезапно Ладу охватило горькое отчаяние, резко повернувшись, она крикнула в спину уже открывшему дверь Кристофу:

– Кристоф, подожди, не уходи! Мне нужно тебе кое-что рассказать – это о ребенке твоей жены. Я недавно узнала, что девочка действительно жива!

– Что ты сказала?! – он стремительно бросился к ней.

– Я узнала в тот день, когда погиб Арсен Михайлович, – рассказывала Лада, припоминая подслушанный ею разговор между Катей и Антоном Муромцевым, – она сейчас живет и воспитывается в чужой семье.

– Кто эти люди?

– Не знаю. Но твоя кузина Катя Баженова знает.

– Можно мне от тебя позвонить Кате?

Лада нерешительно взглянула на часы.

– Конечно, только ведь уже второй час ночи. Может, лучше утром?

– Нет, прямо сейчас! Я возьму такси и поеду к ней – пусть все мне расскажет! Немедленно! – он нервно вскочил и заходил по комнате.

– Ладно, звони, хотя… По телефону ведь ты с ней об этом говорить не будешь, может, вообще не звонить? Прямо поедем, я тебя сама отвезу. Ну, спит, ну, разбудим, не выгонит же она нас. Катя славная.

Однако Катя не спала – накануне вечером они с Антоном проводили в ее квартире генеральную уборку. Хотя перед приходом Лады она и привела кое-как в порядок квартиру, но оказалось, что за шкафами на кухне, на антресолях и в местах общего пользования развелось бесчисленное множество пауков – ее близорукие глаза во время прошлой уборки их попросту не заметили. Ковры в комнате тоже следовало основательно пропылесосить, поэтому работа затянулась. Антон очистил от пауков углы и прочие потаенные места. Катя занялась коврами, но до одиннадцати вечера работу не закончила, а потом соседи снизу начали отчаянно колотить по трубе – вой пылесоса мешал им спать. Пришлось перенести «шумные» дела на следующий день, Антон, с головы до ног облепленный паутиной, решил принять душ, а Катя стащила с себя грязный халат и отправилась на кухню делать бутерброды. Услышав звонок в прихожей, она привычно дернулась, но тут же вспомнила, что все долги уплачены, и, хотя время было явно неподходящим для визитов, бодрым шагом двинулась к входной двери.  

– Кто там? – она попыталась разглядеть посетителя в дверной глазок, но на лестничной площадке было темно – перегорела лампочка.

– Это я, Катя, Кристоф Лаверне.

– Кристоф! Как я рада! – распахнув дверь, Катя бросилась ему на шею, не сразу заметив Ладу.

– Мы к тебе в гости, пускаешь? – спросила та. – Извини, что так поздно – хоронили моего свекра, ты же знаешь.

– Здравствуй, Лада, извини, не сразу тебя увидела, – Катя отступила, пропуская их в квартиру, – даже не представляешь, как я тебе сочувствую. Заходите, простите, я сейчас чайник поставлю, я…

– Спасибо, Катя, мы не хотим, мы только что с поминок, – отказалась Лада, а Кристоф добавил:

– Я просто хотел тебя повидать. Можно пройти? – он направился в комнату, и Лада молча следовала за ним.

– Конечно, конечно.

– У тебя, я слышал, были проблемы? – спросил он, усаживаясь на диван.

Лада присела рядом с ним, Катя нерешительно опустилась в скрипнувшее кресло.

– Сейчас все нормально, я благодарна тебе и Оле за деньги.

– Благодарить не за что, то была воля Клотильды, она всегда очень хорошо к тебе относилась.

– Мне было так жалко, когда я узнала о ее смерти!

– Что ж, она прожила хорошую жизнь. Надеюсь, эти деньги помогут тебе, а если будет мало, то ты сообщи нам с Олей.

– Как Оля? – Катя спросила это, не поднимая глаз.

– Катя, – тихо сказала Лада, – ты извини, я тогда проснулась и услышала ваш разговор с Антоном Муромцевым. Ты понимаешь. Я все сказала Кристофу, не могла молчать.

Катя словно окаменела, Кристоф нервно сцепил пальцы и хрустнул суставами.

– Катя!

– Да, Кристоф?

– Не молчи, ответь мне! Скажи, где дочь Оли?

Катя растерялась.

– Лада что-то перепутала, – пролепетала она, старательно отводя глаза, потому что врать Кристофу ей было невыносимо, – вспомни, Лада, сколько мы тогда с тобой выпили.

– Я ничего не перепутала, – холодно возразила Лада, – я быстро пьянею, но еще быстрей трезвею. Я хорошо слышала и поняла, о чем вы говорили в прихожей с этим Антоном Муромцевым, не знаю уж, кто он тебе – друг, любовник или еще кто-то. Я даже помню, что девочку зовут Настей.

Дверь гостиной была приоткрыта, и чуткое ухо Кати отметило, что вода в ванной перестала литься, следовательно, теперь Антон мог слышать все, о чем говорилось в гостиной. Можно было, правда, прикрыть дверь, но Катя почему-то постыдилась это сделать.

– Я ничего не могу тебе сказать.  Кристоф, дорогой, поверь. Не могу!

– Почему, Катя? Ведь я твой кузен, Оля твоя близкая подруга, нам обоим плохо. Скажи, Катя, прошу тебя: где дочь моей жены?

Она не успела ответить – дверь распахнулась, и Антон Муромцев, державший в руках полотенце, резко шагнул в комнату. С его мокрых волос стекала и капала вода, оставляя темные следы на белой футболке.

– Здравствуйте, – оглядев присутствующих, спокойно сказал он.

На миг Лада с Кристофом растерялись, потом Кристоф, преодолев смущение, поднялся ему навстречу и протянул руку.

 – Здравствуйте, простите, если мы вас побеспокоили. Я Кристоф Лаверне. Кузен Кати.

Антон набросил полотенце на плечо и пожал протянутую руку.

– Здравствуйте, рад вас видеть, Катя часто о вас говорит. Катюша, – он повернулся к сестре, – сходи на кухню и завари чай для гостей.

– Мы… – начала было Лада, но Катя, облегченно вздохнув, уже убежала на кухню, а Антон опустился в кресло, где она прежде сидела.

– Будет лучше, если мы сейчас со всем этим покончим, – начал он, – сразу говорю: ни я, ни Катя ничего вам не скажем. Я бесконечно вам сочувствую, Кристоф – вам и вашей жене. Но нельзя разрушать семью и калечить чужую судьбу. В первую очередь, судьбу девочки.

Слова его расстроили Кристофа.

– Поверьте мне, Антон, я никому не хочу зла, но должен знать и решить сам, что лучше. У меня есть на это право, разве справедливо, что у моей жены украли дочь?

– Ольга отказалась от этого ребенка еще до его рождения, поэтому никаких прав у нее нет. Ваша жена не любит и не знает девочку, она ее не растила. Вы тоже мне поверьте, Кристоф, причина кошмаров вашей жены – болезнь. Она не излечится, даже если вернуть ей живую дочь. Обратитесь к опытному психиатру, после лечения Ольга обо всем забудет.

Кристоф вспыхнул от гнева и в упор посмотрел на собеседника.

– Моя жена не больна психически. Оказывается, она действительно слышала крик ребенка, ребенок родился живым! Ольга не давала согласия отдать девочку, ее обманули.

– Никто не говорит, что она психически больна, у нее просто некая «идея фикс». У вас с Ольгой своя жизнь, своя семья, свои дети. У девочки тоже есть семья – мать и отец, которые ее любят. И которых любит она. Вы можете одним махом разрушить эту семью и искалечить всем им жизнь – за что? За то, что они вырастили и воспитали девочку, которую ваша жена, если говорить прямым текстом, хотела уничтожить, сделав аборт?

– Вы жестоки, – возмутилась Лада, – она была тогда совсем девочкой. Разве вы сами не совершали в молодости ошибки?

Антон холодно взглянул на нее и пожал плечами – ему с самого начала не понравилась эта женщина, сунувшая нос совершенно не в свое дело.

– Не понимаю причин вашего интереса к этому делу. Прошу извинить, но вам, возможно, стоит уделять больше внимания собственной личной жизни. Это, конечно, мое личное мнение, простите, если неправ.

Лада побагровела до слез.

– Вы… вы просто преступник, – крикнула она, не владея собой и не думая о том, что говорит, – между прочим, украсть ребенка против воли матери – уголовное преступление, вы не знали? Вы укрываете преступника и сами преступник, и мы это докажем, не волнуйтесь! В прошлый раз я все слышала!

– Да? Правда? – Антон саркастически поднял брови. – И где же у вас доказательства, разрешите узнать? И вообще, что именно вы собираетесь доказывать? Кто что знает, кто что видел? Думаю, в прошлый раз у вас разыгралось воображение от избыточного употребления спиртного, – он насмешливо посмотрел на Ладу.

Она вскочила с места с горящими от гнева глазами.

– Катя! Катя, иди сюда! – от ее крика в буфете звякнул хрусталь, а испуганная Катя уронила на кухне чашку и вбежала в комнату. – Катя, подтверди, что ты сама говорила ему об этом – о том, что дочь Ольги жива.

Катя растерянно молчала, переводя взгляд с Лады на Антона и обратно.

– Я… я не могу. Простите меня.

Кристоф поднялся и протянул Ладе руку:

– Пойдем отсюда, Лада.

Та вскочила, царапнув Катю презрительным взглядом.

– Ты, подруга, из-за своего мужика совсем голову потеряла и совесть забыла.

Антон нахмурился. Катя встала рядом с ним и положила руку ему на плечо.

– Он мне не мужик, – просто сказала она, – он мне брат.

Кристоф даже споткнулся от удивления.

– Брат? Что ты имеешь в виду?

– Антон – сын моего отца и мой брат. Если он сказал, что так надо – значит, так надо, и иначе я не поступлю.

Окинув взглядом ее, потом Антона, Кристоф отвернулся. Они с Ладой молчали, пока спускались вниз на скрежетавшем лифте, и лишь тогда, когда сели в машину, Лада, положив руки на руль, спросила:

– Что мы теперь будем делать?

Он пожал плечами.

– Мы не знаем, где девочка, и он прав: у нас нет никаких доказательств.

– Так ты сдаешься?

– Не знаю, я должен все обдумать, – он вдруг ощутил безграничную усталость и прикрыл глаза, – это все очень сложно, и очень, как это по-русски… тонко. Я сейчас не в состоянии что-то сказать. Завтра вернусь в Париж и там начну думать.

Лада повернулась к нему всем телом и крепко схватила за руку.

– Ты с ума сошел, Кристоф, неужели ты хочешь так вот просто уехать? Да я за пару дней узнаю, где девочка! Потом мы пойдем к укравшему ее человеку и поставим его перед фактом, он не сможет отказаться. Как ты вернешься в Париж, как скажешь Ольге, что не нашел ее дочь? Неужели ты решил скрыть от нее, что ее ребенок жив?

 «Прав этот Антон Муромцев, – с досадой подумал Кристоф, – Лада очень настырна в том, что ее не касается, и, похоже, интерес к чужим делам для этой женщины – результат неудовлетворенности в сексуальном плане. Хотя, скорей всего, виноват в этом ее муж. Подумать только – у нее трое детей, а нынче со мной она, кажется, впервые испытала оргазм. Однако она права – мне трудно будет скрыть такое от Ольги»

– Хорошо, Лада, – мягко ответил он, – попробуй. Думаю, еще на день-два я смогу задержаться в Москве. А сейчас, если можно, отвези меня в какой-нибудь отель, я совершенно измучен, и в голове никаких мыслей.

Лада не возражала – она тоже устала, но голова ее, в отличие от Кристофа, работала очень активно. Она отвезла Лаверне в отель и вернулась домой, где столкнулась с разгневанным супругом – тот сам привез грузинских родственников и в отсутствие хозяйки возился, расстилая им кровати.

– У тебя совесть есть? – зашипел он, едва она открыла дверь прихожей. – В такой день ты даже помочь не можешь. Давай, займись делами, а я поехал к маме – ей под конец было нехорошо.

Он уехал, но Ладу это почему-то не тронуло. Устроив, наконец, гостей, она прилегла, но сон не шел. Под утро вдруг все легло по полочкам, ей стало ясно, с чего начинать.

Катя что-то говорила про мать Антона, которая все знала, потому что принимала роды у какой-то Инги и делала аборт Ольге. Наверное, эта Инга и есть женщина, удочерившая девочку Ольги. Стало быть, мать Антона акушер-гинеколог и работает или работала в роддоме. Фамилия ее, скорей всего, тоже Муромцева. Но Катя не говорила, что мать Антона это сделала, она сказала просто, что та знала. Значит, похитил ребенка кто-то другой. Кто может подменить детей в роддоме? Только человек, который сам там работает. Можно ли подменить родившегося ребенка столь сильно недоношенным, как девочка Ольги? Только в том случае, если у этой Инги были преждевременные роды на очень малом сроке.

Далее, как-то Кристоф, рассказывая о Кате Баженовой, упомянул, что ее дед заведовал одним из московских роддомов. Скорей всего, именно тем роддомом, где все это произошло. Но как его найти? Роддомов в Москве превеликое множество, Кристоф адреса наверняка не знает, а у Кати после нынешнего неприятного разговора уже не спросишь.

И тут Лада вспомнила, что у одной из ее бывших одноклассниц бабушка была старейшим в Москве врачом-гинекологом. Старушке уже перевалило за восемьдесят, она давно вышла на пенсию, но вполне могла знать и деда Кати, и эту Муромцеву. Только жива ли она? Подруга ничего не говорила о смерти бабушки, но ведь люди считают естественным, когда старики уходят из жизни, и часто не ставят об этом в известность друзей и знакомых.

Позвонив приятельнице, Лада к радости своей узнала, что бабушка все еще жива и вполне здорова, хотя постоянно ссорится и спорит с родственниками по каждому пустяку.

– Достали они нас обе – что бабка, что дочь моя, – жаловалась подруга, – у бабки маразм, у Любки переходный возраст – мальчики, косметика. Бабка ругается, Любка хамит, говорит гадости.

– Твоя бабушка согласится со мной побеседовать? Мне хотелось бы получить от нее информацию, как от старожила Москвы.

– О, это она с удовольствием! Ее хлебом не корми – дай поговорить. У нее на старое память хорошая – сейчас тебе все даты и события перечислит, хоть летопись составляй. А газ забывает выключать, один раз чуть дом не спалила, хорошо Любка рано из школы вернулась. Мы ее с тех пор к плите не подпускаем. Ты когда приедешь? Я позвоню ей, скажу, чтобы дверь тебе открыла, а то она посторонним боится открывать.

Нажимая кнопку звонка, Лада вдруг сообразила, что забыла имя-отчество бабушки. Пока приближался звук шаркающих шагов внутри квартиры, она лихорадочно вспоминала – кажется, Мария Егоровна.

– Здравствуйте, Мария Егоровна, – робко сказала она, когда высокая старуха с сердитым лицом и сурово поджатыми губами выросла на пороге.

– Марина Егоровна я, – поправила та, запирая входную дверь. – Вы из собеса?

– Нет, я… вам разве не звонили насчет меня? – растерялась Лада.

Старушка только пожевала губами и нахмурилась.

– Проходите. Угостить не могу – чайник не разрешают мне кипятить, я для них дура старая, меня к плите пускать нельзя. Человек придет – угостить нечем. Конфеток вот достану сейчас. Что там насчет пенсии-то слышно – будет прибавка? Обещают, обещают.

Она зашаркала в свою комнату, продолжая бормотать под нос.

– Нет, Марина Егоровна, я по другому вопросу хотела поговорить. Не волнуйтесь, я не голодна, – сказала Лада, идя следом за старушкой, но та, не слушая, ворчала:

– То я им не так делаю, это неправильно, Любке слова не скажи. Да когда б в наше время было, чтоб со старшими так разговаривали? Мы ведь все для нее дураки, не соображаем. С отцом и матерью-то как разговаривает! А я во всем виновата. Не я, так где б они сейчас жили – в хрущевке двухкомнатной? Мне квартиру, как ветерану войны дали, за телефон они половину платят. Мне положено, а они пользуются.

Лада постаралась дипломатично перевести разговор в другое русло.

– Марина Егоровна, – почтительно сказала она, усаживаясь в старенькое кресло, – я хочу с вами поговорить именно, как с ветераном войны и труда. О некоторых старожилах и ветеранах Москвы, так сказать. Видите ли, мы собираем материал для музея. Вы знакомы, например, были с доктором Баженовым? Он был…

Старушка даже не дала ей договорить – лицо ее мгновенно подобрело и расплылось в счастливой улыбке.

– Женю Баженова? Да мы с ним в одном медицинском институте учились. Он, правда, старше был – когда я поступила, он уже заканчивал. Помню, как мы, девчонки все в него влюблены были – он у нас в комсомоле спортивной секцией занимался. Тогда ведь, девушка, простите, не помню вашего имени, все в комсомоле были, не то, что теперь.

– Меня зовут Лада, – осторожно ответила гостья, – рассказывайте, пожалуйста, Марина Егоровна, вы очень интересно рассказываете.

– Так вот, Лада, – старушка приосанилась, – хоть и ругают то время, но жили мы хорошо, дружно жили. В комсомоле, конечно, нужно было общественные обязанности выполнять, но глаза мы не красили разной гадостью и со школы не начинали с каждым первым попавшим в постель ложиться. Хотя уж мы-то, студенты-медики, лучше всех про все знали – мы по книгам научным учились, а не по этим фильмам разным. Меня лично тошнит, от того, что моя внучка с друзьями по кассетам своим смотрит, не знаю, как вас.

Лада почувствовала, что разговор опять уходит не в ту степь, и торопливо поддакнула:

– Да-да, мне тоже не нравятся все эти порнофильмы – своим детям я смотреть не разрешаю. А вот Баженов – каким он был в студенческие годы?

– Студентом-то я его всего год знала, – вздохнула Марина Егоровна, – мы с ним во время войны сдружились. Нас, медиков, сразу мобилизовали, в первые же дни. Мы с Женей два года в одном госпитале на передовой работали, а в войну, говорят, год за десять можно считать. Женя… он порядочный был. На войне-то как – мужику одиноко, и его никто не осудит, если он на время увлечется. Только Женя – нет. Случая не помню, чтобы он жене изменил. Она иногда к нему приезжала – тоже врачом была, только в другом госпитале работала. У них сынишка был маленький, забыла его имя, – она вдруг тяжело вздохнула, – а мой-то… муж фронтовой… после войны сразу к своей семье вернулся. Так я одна дочку и растила. Ну и ладно – образование у меня было, работа была. Другим женщинам хуже приходилось. Обидно только, что прочерк ей в метрике поставили. До войны-то как было – кого женщина назовет, того отцом и запишут, с него и алименты брать будут. А в сорок четвертом новый закон приняли. Оно-то, может, и верно – мужчин мало осталось, их беречь нужно было. Я ведь гинекологом работала – чего только не навидалась и не наслушалась.

Она умолкла, задумавшись о своем и тряся седой головой. Лада осторожно спросила:

– А Баженова вы после войны встречали? Общались с ним?

Старушка встрепенулась.

– Как же, конечно! Он работал в роддоме, потом его главврачом назначили, мы к ним иногда приезжали, они к нам приезжали – опытом обмениваться. Раньше-то каждый стремился с другим поделиться, не то, что сейчас. Люди сейчас злые стали, жадные, жестокие – разве раньше было столько бездомных? В войну к чужому человеку можно было прийти, чужие с чужими хлебом делились, а хлеб тогда был не то, что сейчас – сейчас дети хлебом швыряются. Я как к Любе нашей один раз в школу зашла, так чуть не упала – булки им в столовой выдали, а они ими в футбол играют.

– Да-да, вы правы, Марина Егоровна, ужасное безобразие, – вновь поддакнула Лада, – а вот вы говорите, что делились опытом – много в роддоме Баженова хороших врачей было?

– И у них хорошие были, и у нас хорошие были – мы учились, как следует, не то, что сейчас – институты кругом платные, в институт за деньги поступают, преподавателям за хорошие оценки деньги платят. У нас тут недавно знакомая была, у нее сын в Горном институте учится – ужас, что делается! Экзамен по геологии сдавал – деньги преподаватель открыто велел платить, никого не стесняются.

– Марина Егоровна, но ведь и раньше бывали плохие врачи, не все же были хорошими. А вот кого-нибудь из роддома Баженова вы помните? Выдающегося специалиста или особо интересные случаи болезни? Мне это все нужно для нашего музея.

Старушка нахмурилась, пожевала губами, но потом лицо ее разгладилось.

– А как же, помню, работала у Жени одна девочка – Люда Муромцева. Удивительные у нее были руки – ни одному акушеру не удавалось такое сделать, что она делала. Мы сами к ней два раза обращались – у нас были неоперабельные случаи, так Люда женщин чуть ли не с того света вытащила. Бедная девочка, погибла так трагически – машина сбила.

Лада напряглась.

– Да, жалко, – вздохнула она. – А дети у нее были? Они не пошли по стопам матери – я имею в виду профессию? Дети иногда продолжают семейную традицию.

– Как же, сын у нее тоже учился на врача гинеколога. Женя, помню, много с ним возился. Мальчик ведь еще в институте учился, когда мать погибла, и у него на свете ни одного человека родного не осталось. Женя его даже куда-то за границу посылал учиться – мальчик умненький был, в мать.

– А муж ее вместе с ней работал? Тоже был медиком?

Марина Егоровна неожиданно насупилась и сердито посмотрела на Ладу.

– Мужа у нее не было, но какое это имеет значение? После войны долго мужчин не хватало, да и сейчас не хватает, а детей всем женщинам хочется иметь. Раньше-то не то, что теперь – теперь все норовят стать моделями, да проститутками, а детей в помойки кидают.

 Голос ее прозвучал вызывающе, и Лада даже испугалась, что старушка сейчас оборвет разговор.

– Да-да, конечно, Марина Егоровна, я ничего обидного не хотела сказать, я просто собираю материал для музея. Мы ведь с вами обе женщины и прекрасно все понимаем. Тем более, что сейчас совсем уже другое отношение ко всему этому.

– Конечно, – пробурчала старуха, – теперь все по-другому: гуляй, с кем хочешь, рожай детей и оставляй в роддоме. У нас, помню, когда какая-то хотела ребенка оставить, так мы всем роддомом ее уговаривали – приносили, просили, чтоб покормила. Ведь когда женщина ребенка к груди приложит, в ней материнские чувства просыпаются. Я сама помню, как принесли мне мою. Она схватила ротиком, а у меня слезы катятся. Я ведь беременность почти до конца скрывала, боялась, чтоб с фронта не отправили, чтоб с НИМ не расстаться. Так почти под снарядами и родила. А ОН мне потом никогда – ни письма, ни весточки. Что ж, у него другая семья была.

Она забылась на мгновение, поглощенная собственными воспоминаниями. Лада тихо спросила:

– А Людмила Муромцева – она очень любила своего мальчика?

– Конечно, любила! – сердито отрезала Марина Егоровна. – Как же это можно – своего ребенка не любить? Хотя нет, не всегда Люда была одна, – припомнила она вдруг, подняв указательный палец, – Женя говорил, она долго жила с одним, но это вам, конечно, уже не интересно, это не для музея.

– Да мне теперь уже и чисто по-женски интересно, – торопливо возразила Лада, – к тому же, сейчас гражданские браки опять официально признаются. Это ведь не то, что там некоторые делают – сегодня с одним, завтра с другим. А тот, кто был ее гражданским мужем, он тоже врачом в роддоме работал? Вы его знали?

Старушка неопределенно пожала плечами.

– Что знать – приятный был и очень даже приятный мальчик, но, как врач, если честно, мизинца Люды не стоил. Наш роддом был базовый, они у нас студентами несколько лет практику проходили, и мы каждого знали, на что он способен. Если не лежит душа, то и нечего в медицине делать, правильно, что ушел он потом на партийную работу, – неожиданно в голосе ее появилась ярость, – не знаю только, как его оттуда не выгнали за такое его поведение! Десять лет был с Людой, она его обстирывала, обхаживала, кормила, а в один прекрасный день нате вам: прости, милая, полюбил молодую красивую и на ней женюсь. Это мне Женя рассказывал, он все возмущался. Была бы другая на месте Люды – она б его по парткомам затаскала! А Люда, душа чистая, еще потом с его женой сколько возилась – та никак не могла родить, выкидыши у нее все были. Потом она, в конце концов, девочку родила – мне Женя на похоронах Людмилы рассказал, что Люда перед самой гибелью у нее роды приняла, спасла ребенка.

– Боже мой! – Лада ахнула и вскочила с места.

Старушка понимающе кивнула, приняв волнение молодой женщины, за выражение сочувствия Людмиле Муромцевой.

– Так вот в жизни всегда и бывает, девушка, вы простите меня старую, я имя ваше подзабыла, – нравоучительно заметила она, – мы мужчинам все готовы отдать, даже когда они нас бросают – такая наша порода. Я это не раз наблюдала, я ведь больше пятидесяти лет гинекологом работала, и всего про всех вам могу порассказать. Андрей-то этот хоть и не лучше, но и не хуже других был.

При этих словах Лада еще прочнее уселась на стул напротив старушки, полная решимости не уходить от нее, пока не узнает все до конца.

– А этот Андрей, бывший муж Людмилы, – как он перенес ее смерть? – задала она наводящий вопрос.

– Как перенес? – пожала плечами Марина Егоровна. – Перенес, а что делать! Он человек-то неплохой, я говорила, и, если честно, приятный человек. С квартирой мне помог – еще в советские годы. Хотя квартира-то, конечно, мне, как ветерану, и так положена была. Политикой сейчас занимается, а в девяносто пятом на пятьдесят лет победы к ветеранам приезжал. Они раньше все были партийные, все в коммунизм верили, а теперь все политикой занялись, все богу молятся. В бога они верят, видите ли! Да разве богу такая вера нужна? – забывшись, она что-то забормотала, покачивая головой.

– Как интересно вы рассказываете, Марина Егоровна! – заспешила Лада, не давая собеседнице перевести разговор на обсуждение теологических проблем. – Я вас слушаю и будто в другой мир переношусь. Неужели вы всех так хорошо помните – Баженова, Людмилу Муромцеву с ее бывшим гражданским мужем?

– Почему не помнить, у меня память не отшибло, – Марина Егоровна сложила губы треугольничком и сердито посмотрела на Ладу, – это у вас, молодых, в голове ничего не держится. А я Андрюшку Воскобейникова как облупленного знала. Девчонки к нему как мухи липли – высокий, красивый, а на медицинском мальчиков, сами знаете, всегда мало было. Бабником он, правда, не был – бывают такие, что то с одной, то с другой, а Андрюша, пока в институте был, ходил постоянно с какой-то евреечкой черненькой. Она не у нас практиковалась, но постоянно к нему прибегала, и они все льнули друг к другу. Тогда ведь не принято было, как сейчас у всех на глазах обжиматься – посмотрят друг на друга, и по глазам все видно. Серьезная была девочка, и вместе они приятно смотрелись, но я с самого начала знала, что у них ничего не выйдет. Потом, когда с Людмилой сошелся, они долго были вместе – пока он на теперешней своей не женился. Не хочу грешить – к мальчику Люды он всегда хорошо относился и потом о нем заботился – когда Люды уже не было. Я-то уж сама того не знаю, мне про все это Женя Баженов рассказывал.

Она снова затрясла головой, и седые жидкие кудряшки мелко задрожали. Оживление, которое было на ее лице в начале разговора, сменилось усталостью.

– Андрей Воскобейников? – оторопев, спросила Лада. – Андрей Пантелеймонович?

– А, вы его тоже знаете? – лицо Марины Егоровны выразило недовольство. – Ну, раз так, то можете с ним и поговорить – он вам много чего из истории расскажет, у него язык хорошо подвешен. Очень даже хорошо! Устала я тут с вами разговаривать, хочу прилечь немного. Вы сами-то откуда? Из собеса? Нам пенсию-то будут увеличивать? Уж обещают, обещают.

– Нет, я не из собеса, мне про пенсию ничего неизвестно, к сожалению, – сказала Лада, поднимаясь, – спасибо, Марина Егоровна, вы мне рассказали много интересного. Я вас, наверное, сильно утомила, да? Пойду, вы извините меня.

– Мало посидели, а то чайку бы с конфетами попили, Любка принесла, – жалобно говорила старушка, провожая гостью в прихожую и шаркая по полу старыми разношенными тапочками, – а про пенсию-то как – прибавят в этом году, неизвестно? Чайку бы попили, да. И не поговорили совсем – со стариками-то вам, молодым, скучно.

Она забыла, что только сейчас жаловалась на усталость, что ей не разрешается ставить чайник и вообще даже близко подходить к газовой плите.

Через час Лада без всяких церемоний вытащила Кристофа из кровати, где он отсыпался после ночных треволнений. У нее была врожденная особенность – когда она чем-то увлекалась, то отдавалась этому полностью и шла к цели, будучи не в состоянии думать ни о чем другом. Ею овладела упрямая идея – выяснить все о ребенке Ольги, – и она это выяснила, забыв об усталости, о своем горе и личных проблемах. У Кристофа же, всегда тяжело переносившего недосыпание, мучительно ныла голова, и слипались глаза. Чертыхаясь про себя и испытывая сильное желание послать куда-нибудь подальше эту настырную русскую женщину, он предложил Ладе спуститься вниз – выпить кофе. В полупустом гостиничном ресторане она, торопясь и торжествуя, рассказывала ему обо всем, что узнала от старенькой Марины Егоровны.

– Когда она сказала о Воскобейникове, я вспомнила – Арсен Михайлович говорил, что у него медицинское образование. Представь, какое совпадение, да? У меня чуть глаза на лоб не полезли, когда она его назвала.

– Так Арсен был с ним знаком? – удивился Кристоф.

– Они давно друг друга знали, но особенно сблизились месяца три-четыре назад. Этот Воскобейников поддержал Арсена Михайловича в каком-то важном вопросе – кажется, о статусе свободной экономической зоны для Умудии. Потом он его еще в чем-то поддержал, стал часто бывать у них дома. Мария Борисовна тоже была от него без ума – говорила, что это человек удивительного ума и обаяния. Да ты ведь видел его на похоронах – он как раз перед тобой подходил к гробу.

Кристоф вспомнил высокого человека с пышными пепельными волосами, к которому так доверчиво и беспомощно потянулась в своем горе Мария Борисовна. Ему стало неловко.

– Лада, – сказал он смущенно, – зря мы все это затеяли. Антон был прав: разрушить чужую семью, причинить горе людям – разве так можно? И это, наверное, очень хороший человек, если Арсен и Мари так относились к нему.

Лада с недоумением взглянула на него и досадливо поморщилась.

– Знаешь, Кристоф, – с обидой в голосе ответила она, – ты ведешь себя, мягко говоря, странно. Ты забыл, что сам рвался среди ночи поехать к Кате и все узнать, потому что от этого зависит здоровье и спокойствие твоей жены. У меня погиб близкий человек, свекровь в горе, дети у чужих людей, гости дома, а я все бросила и занимаюсь твоими делами. Теперь я все узнала, а тебе, видите ли, жалко этого Воскобейникова. Ничего, переживет! Ты думай, прежде всего, о своей жене – у нее украли ребенка. В конце концов, можно ведь и не забирать девочку, не рушить семью – просто, пусть Оля знает, что она жива. Приедет, может быть, посмотрит на девочку и успокоится.

Кристоф подумал немного и решил, что Лада права – с Воскобейниковым стоит поговорить. Несомненно, этот разговор его расстроит и огорчит, но лучше сразу все выяснить и обо всем договориться. Конечно, он может отрицать…

– А если этот Воскобейников от всего откажется? – нерешительно спросил он. – Ведь нет никаких доказательств. Антон и Катя тоже от всего откажутся и.… В конце концов, ведь может быть так, что мы действительно ошиблись.

Лада хитро прищурилась и усмехнулась.

– Предоставь это мне, я сама поведу разговор с Воскобейниковым. Нужно его ошарашить – так, чтобы отрицать факт было в принципе невозможно. Сейчас в моде генетические анализы, кровь и все прочее, я что-нибудь придумаю. Про Антона с Катей лучше не упоминать, иначе они вмешаются и все испортят.

Кристоф нахмурился.

– Извини, но мне неприятно было бы в таком вопросе прибегать к хитрости. Будет лучше, если я поговорю с ним сам и наедине. В конце концов, это дело личное.

Лада пожала плечами.

– И как ты к нему попадешь? Запишешься на прием? Да тебя к нему вообще не подпустят. Я – другое дело, я – невестка Илларионова, он может подумать, что это как-то связано с моим покойным свекром. К тому же, мне вчера кто-то намекнул, что Воскобейников, возможно, будет баллотироваться в депутаты от Умудии вместо Арсена Михайловича. Конечно, еще рано говорить, только вчера были похороны, но в политике все делается очень быстро. Поэтому, думаю, он нас не то, что примет – он нас прямо сегодня же и примет. Все, я звоню, у меня есть его номер в электронном справочнике.

Она достала органайзер и, отыскав нужный номер, ушла звонить с гостиничного телефона-автомата. Кристоф ждал, предоставив ей поступать по своему усмотрению. Возможно, думал он, из этого и впрямь что-нибудь получится. В конце концов, русские лучше понимают психологию друг друга и скорее смогут договориться.

Лада оказалась права – узнав, кто говорит, секретарь немедленно соединила ее с Воскобейниковым. Андрей Пантелеймонович был несколько заинтригован столь настойчивой просьбой о личной встрече.

– Надеюсь, Мария Борисовна здорова? – заботливо поинтересовался он. – Я просил вашего супруга в случае чего немедленно обращаться ко мне.

– Да-да, – неопределенно промямлила Лада, – он мне говорил. Сейчас у нас возникли неожиданные проблемы личного свойства, и если бы вы согласились со мной увидеться – в ближайшее время, когда вам будет удобно…

– Что ж, проблемы личного свойства удобнее, наверное, обсудить в домашней обстановке, как вы думаете? Если, скажем, сегодня в четыре часа у меня дома – вас это устроит? Сейчас объясню, как доехать.

Когда они подъехали, наконец, к указанному Воскобейниковым дому на улице Декабристов, часы показывали пятнадцать минут пятого.

– Немного заблудилась тут у вас, – смущенно сказала Лада любезно встретившему их хозяину, – плутала, плутала, а нужно было сразу от метро через мост по Сельскохозяйственной улице ехать, оказывается. Это Кристоф Лаверне, познакомьтесь.

– У нас все тут плутают в первый раз, ничего страшного, – Андрей Пантелеймонович пожал руку Кристофу и повел гостей наверх по лестнице в свой кабинет, – что предпочитаете – чай или кофе?

– Нет-нет, спасибо, – Лада присела на диван, разглаживая помявшуюся в машине юбку и жалея о том, что не надела брюки, – сначала я хотела бы… мы хотели бы поговорить по делу.

– Воля гостя – закон для хозяина, – Воскобейников шутливо развел руками и опустился в мягкое кресло-качалку. – Я вас слушаю очень внимательно, дорогая Лада.

Она заранее отрепетировала свою речь, но теперь, глядя на вальяжно расположившегося в кресле элегантного человека с тонким и умным лицом, неожиданно смутилась.

– Говорят, вы будете баллотироваться депутатом от Умудии? – брякнула она неожиданно для самой себя.

Воскобейников насторожился, но внешне никак этого не показал и только развел руками:

– Милая моя, не знаю, кто вам это сказал, у меня были совершенно другие планы. Конечно, если речь пойдет о том, чтобы продолжить начатое Арсеном Михайловичем, то я обязан буду свои планы изменить. В конце концов, это просто мой долг перед его памятью. Но вы ведь не это со мной собирались обсуждать – еще рано, боль утраты слишком свежа.

– Нет-нет, конечно! Видите ли, я уже говорила, что… Кристоф – француз, но у него жена русская. Ее зовут Ольгой.

– Я много слышал о господине Лаверне от нашего дорогого и незабвенного Арсена Михайловича, – мягко заметил Воскобейников, – и если чем-то могу помочь, то располагайте мною.

Он взглянул на Кристофа, и тот, вздохнув, кивнул.

– Речь идет о моей жене. Видите ли, она много лет страдает, и вся наша семья страдает вместе с ней. Только поэтому я сейчас и решился обратиться к вам.

Воскобейников учтиво ждал, что гость скажет дальше, но француз вдруг замолчал, увидев на столе фотографию счастливо улыбавшейся красивой женщины, на коленях которой сидела белокурая девчушка с серьезным лицом.

«Это его семья – его жена и дочь. Зачем я вообще приехал сюда? Я не должен был этого делать!»

Андрей Пантелеймонович благожелательно смотрел на Кристофа. На лице его появилось выражение искреннего сочувствия.

– Если я в силах вам чем-то помочь, то прошу располагать мною в полной мере.

«Антон Муромцев был прав, у меня нет права разрушать эту любящую семью. Пусть даже Воскобейников когда-то и совершил преступление, но кто я такой, чтобы судить? Чтобы причинить боль, ввергнуть невинных людей в отчаяние? Даже ради Ольги я не смогу этого сделать».

Кристоф провел рукой по лбу, взглянул на сидевшего перед ним человека и поднялся.

– Благодарю вас, – медленно произнес он, – я понял, что только зря отниму у вас время и.… Благодарю, господин Воскобейников, вы не сможете мне помочь.

– Нет! – Лада возмущенно сверкнула глазами и, потянув его за рукав, заставила опуститься обратно. – Ты что, хочешь вот так взять и уйти? Андрей Пантелеймонович! – она повернулась к Воскобейникову, не обращая внимания на робкую попытку Кристофа ее остановить. – Много лет назад у жены господина Лаверне незаконно отняли дочь. Недавно мы узнали, что именно вы удочерили девочку – это совершенно точно установлено и подтверждено анализами крови, не имеет смысла отрицать факт! – подбородок ее победно задрался кверху.

– Лада, подожди! – Кристоф повернулся к побледневшему Воскобейникову, который бессильно откинулся назад. – Простите, ради бога, господин Воскобейников, я меньше всего хотел причинить вам боль, но… Многие женщины относятся к этому легко, однако моя жена всю жизнь тяжело переживала, что в юности ей пришлось сделать аборт. Разумеется, она не подозревает, что девочка осталась жива, я сам сейчас совершенно случайно узнал об этом. То, что ей постоянно мерещится плач ребенка, мы всегда считали результатом нервного заболевания, и вдруг я узнаю… Поймите мое состояние, господин Воскобейников, прошу вас! Я тоже люблю свою жену, как и вы.

Лицо Андрея Пантелеймоновича было совершенно белым, и Кристоф испугался, что у этого немолодого, в общем-то, мужчины может случиться сердечный приступ. Лада стиснула руки, немного смущенная тем эффектом, который произвели ее слова.

«Кто мог?! Ревекка, больше некому! – думал Андрей Пантелеймонович. – И отрицать бесполезно – анализ крови»

Он поднес руку к горлу и сжал воротник – словно то была петля, охватившая его шею и не дававшая дышать.

– Вы… вы… послушайте, – голос его звучал хрипло, мысли метались, но инстинкт подсказывал, что спасение в том, чтобы собраться с силами, говорить и убеждать, – вы пришли бросить мне обвинение, – он повернул к Кристофу страдающее лицо, – вы пришли сказать, что ваша жена страдает из-за меня. Что ж, я принимаю это обвинение. Но выслушайте и вы меня. Что я мог поделать? Девочка – совсем юная – попросила меня помочь ей избавиться от ребенка, решив, что совершила страшную ошибку. Что я должен был сделать? Отказать ей? Она могла бы отправиться к какому-нибудь шарлатану, и он искалечил бы ее на всю жизнь. Я счел себя обязанным помочь. Еще и потому, что отцом ребенка был мой родной племянник.

– Ваш племянник?! – ахнула Лада.

– А вы не знали? – в его словах звучала горечь. – Да, конечно, госпожа Сигалевич могла этого и не знать. Видите, для меня не секрет, кто вам все это сообщил. Да, отцом ребенка был мой племянник Илья. Когда девочка родилась живой, я решил, что не имею права бросить ее – ведь это была моя плоть и кровь, – он немного пришел в себя.

Лада пропустила мимо ушей упоминание о госпоже Сигалевич.

– Вы обязаны были сообщить матери, – буркнула она, продолжая за руку удерживать Кристофа – страдающее выражение лица француза подсказывало ей, что он готов махнуть на все рукой и сбежать отсюда подальше.

– Да, – вздохнул Воскобейников, – обязан был, моя вина. Но с другой стороны, учтите, что она сама была еще подростком, она этого ребенка не хотела, ей не по силам было его поднять, и она это прекрасно понимала. Все, что я хотел – дать новорожденной малышке полноценную семью.

Сощурившись, Лада с усмешкой и вызовом посмотрела ему в глаза. Она не могла себе объяснить, почему не испытывает жалости к этому человеку – такому милому и приятному во всех отношениях, оказавшемуся в столь трагической ситуации.

– Да? Но вы не сказали еще кое-чего: у вашей жены были неудачные роды – примерно на том же сроке беременности, на котором делала аборт Ольга. Ваша жена тоже участвовала в краже девочки?

Воскобейников поднялся и медленно прошелся вдоль кабинета.

«Возможно, Ревекка не сообщила им всего – об Инге».

Ему стало чуточку легче.

– Если хотите знать, то это случай, – глухо проговорил он, остановившись прямо перед сидевшими на диване гостями, – это был жестокий и непредвиденный случай, никто не собирался красть девочку. Более того, врачи были почти уверены, что она не выживет. Моя жена ничего не знает, я обманул ее, выдав девочку за нашу дочь, чтобы как-то потянуть время. Я не мог сразу ей сообщить, что наша дочь умерла, она… Видите ли, это был у нее не первый выкидыш, прежде она даже пыталась покончить с собой, и я боялся…

– Боже! – Кристоф в ужасе стиснул руку Лады.

– Возможно, она сделает это теперь. Если узнает, что Настя – не ее ребенок, – с каким-то отрешенным спокойствием в голосе произнес Андрей Пантелеймонович и печально посмотрел на Кристофа, – вы уверены, что ваша жена излечится, если обретет эту девочку? У вас есть еще дети?

– Да, двое, – растерянно ответил тот, страдая.

– А у моей жены больше никого нет. И не будет. В Насте вся ее жизнь. Конечно, вы можете требовать, можете настаивать, но дело даже не в этом. Естественно, что вы любите вашу жену, я люблю свою жену, но сейчас главное не это, главное – девочка, Настя. Теперь у нее есть семья, любящие мать и отец, которые в ней души не чают, она счастлива. Будет ли она счастлива, когда все рухнет? Это главное.

Он долго и внимательно смотрел на Кристофа своими лучистыми глазами, потом обратил взгляд к Ладе и, казалось, заглянул ей в душу. Ее силы и уверенность рушились в споре с таким человеком.

– Может быть… может быть, не сообщать им? Я имею в виду вашу жену и… девочку. Может быть, сказать только Ольге? – она не знала, куда деться от ласкового сияния голубых глаз Андрея Пантелеймоновича, сама на себя злилась, но воля ее постепенно таяла. – Что если она приедет и просто тайком посмотрит на Настю?

Воскобейников печально покачал головой и вздохнул.

– Не знаю, не знаю. Может быть, мы не будем спешить и все обдумаем? Тут нужно время, чтобы до конца осознать ситуацию и не совершить непоправимой ошибки. Как вы считаете? – он опять повернулся к Кристофу. – Что если мы все спокойно разложим по полочкам, взвесим все «за» и «против», а потом встретимся через пару дней и придем к окончательному решению?

Кристофу согласился, что собеседник прав.

– Хорошо, – он опустил глаза и тяжело вздохнул, – когда вам удобно встретиться? Я собирался сегодня вернуться в Париж, но теперь, наверное, задержусь до воскресенья.

– Тогда, скажем, в субботу вечером. Меня пару-другую дней не будет в Москве, а в субботу утром я вернусь, и мы созвонимся. Думаю, до тех пор лучше никому ничего об этом не говорить. Согласны?

Он опять пристально взглянул на француза, и тот кивнул головой.

– Погодите, а Ольга? Ведь она в любом случае должна узнать, – начала было Лада, но тут же осеклась под неодобрительным взглядом Кристофа.

– Конечно, пока мы не придем к соглашению, я ничего не стану сообщать жене, – сухо сказал он, – и хотя Лада любезно согласилась мне помочь, но, в конце концов, это касается только моей семьи.

– Да, конечно, – она неловко опустила голову.

Воскобейников проводил их до двери, и Кристоф, пожимая на прощание его руку, отвернулся, чтобы не видеть полный боли взгляд голубых глаз.

– Что ты думаешь? – спросила Лада, когда Кристоф открыл перед ней дверь подъезда.

– Думаю, я все решил, но в любом случае подождем до субботы.

Они почти столкнулись с удивительной красоты женщиной и высокой девочкой лет пятнадцати. На мгновение Кристоф застыл – осанкой и выражением лица девочка напомнила ему Ольгу. Инга с Настей с интересом взглянули на них и скрылись за тяжелой дверью.

– Это она, – тихо сказала Лада, уже сидя в машине.

– Да, – так же тихо ответил он. – Знаешь, мне очень плохо от всего этого. Думаю, в субботу приеду и скажу Воскобейникову, что надо забыть, и пусть остается, как есть, а пока.… Давай мы пока не будем об этом говорить.

Лада уже избавилась от того смущения, которое испытала в присутствии Андрея Пантелеймоновича, и обрела прежнюю решительность.

 – Постарайся не поддаться этому человеку, Кристоф. Еще Арсен Михайлович говорил, что Воскобейников оказывает сильное влияние на всех, с кем общается. До субботы ты придешь в себя и тогда, возможно, изменишь решение. Думаю, когда мы приедем в следующий раз…

– Прости, Лада, – холодно прервал ее Лаверне, – но в следующий раз я предпочел бы поговорить с этим человеком один на один.

Она обиженно посмотрела на него и поджала губы.

– Как хочешь, я свое дело сделала, моя совесть чиста. В субботу заеду за тобой в отель и отвезу к нему, а дальше действуй самостоятельно.

Она втайне надеялась, что Кристоф предложит ей встретиться еще до визита к Воскобейникову, но он этого не сделал и лишь вежливо поблагодарил:

– Я благодарен тебе, но мог бы поехать на такси…

– Нет-нет, там очень запутанная дорога – такси будет до бесконечности кружить, а я уже помню, как ехать.

Настойчивая услужливость Лады тяготила Кристофа, но по мягкости характера он не решился отказаться и обидеть ее.

– Хорошо, спасибо, но я хочу в эти дни побродить по городу, так что в субботу ты меня где-нибудь у метро … как это…подхватишь – если тебя это не затруднит. Я позвоню, и мы уточним время.

– Что ж, если ты так хочешь, я тебя встречу у метро «Ботанический сад», это к ним ближе всего, – тихо вздохнув, она включила зажигание, и машина тронулась с места.

 Настя с любопытством наблюдала из окна за неподвижно стоявшей машиной, в которую сели встретившиеся им с матерью в подъезде незнакомцы.

«Почему они так долго стоят? Наверное, что-то обсуждают – вряд ли им пришло в голову заняться любовью среди бела дня прямо под окнами жилого дома. Что можно так долго обсуждать? Этот мужчина похож на иностранца – он что-то говорил ей про субботу, когда мы столкнулись, и с таким акцентом! Интересно, к кому они приезжали в нашем подъезде? А вдруг к папе – по какому-нибудь делу?».

Наконец, машина отъехала, и девочка, вспомнив, что ей нужно готовиться к сочинению, отправилась в кабинет отца, где находилась их домашняя библиотека.

– Папа, – спросила она неподвижно стоявшего лицом к окну Воскобейникова, – сейчас нам с мамой встретились в подъезде какие-то люди – они не к тебе приходили? Мужчина, кажется, иностранец.

Андрей Пантелеймонович обернулся, и лицо его неожиданно исказилось от бешенства.

– Убирайся! – сказал он тихим свистящим шепотом. – Как ты смеешь входить, не постучав? Пошла вон, дрянь такая, и чтоб я тебя больше не видел!

– Папа! – девочка шарахнулась назад, широко открыв глаза и чуть не упав, потом повернулась и кинулась к себе.

Через час встревоженная Инга зашла к мужу.

– Андрюша, ты что-нибудь сказал Насте? Она заперлась в своей комнате, не хочет ужинать и, кажется, плачет.

– Не волнуйся, родная, – Андрей Пантелеймонович шагнул к ней, протянув руки, – самое главное – не волнуйся. У Настеньки сейчас переходный возраст, и ее реакции на происходящее могут быть непредсказуемы. Не будем вмешиваться в ее дела – пусть выплачется и успокоится. Главное, чтобы ты была спокойна – ведь ребенку всегда передается состояние матери. Не волнуйся, не думай ни о чем, и девочка быстро успокоится. Иди ко мне, родная, мне тоже иногда нужна твоя ласка, не только Насте.

– Мне кажется, ты меня к ней ревнуешь, – кокетливо засмеялась Инга. – Нет, Андрюша?

Ничего не ответив, он крепко обнял Ингу, прижал к себе прелестную головку и тихо шептал нежные слова, дотрагиваясь сухими губами до темных, пахнувших душистым шампунем пушистых волос.

Настя в это время лежала в своей комнате на диване, уткнувшись носом в подушку, и горько плакала.

«За что, а? Что я такого сделала? Если папа не закрылся в кабинете с гостями, то туда кто хочет, тот и заходит – там ведь общие книги. Почему он так на меня накричал? Антон всегда говорит, что папа такой умный, справедливый, добрый. А я что, такая плохая?»

Шмыгнув носом в последний раз, Настя включила компьютер и, подождав, пока он загрузится, вошла в Интернет. Это был мир, где она царила полновластно и бесконтрольно – отец ее делами не интересовался, а мать искренне полагала, что компьютер и Интернет (она не очень хорошо понимала разницу между двумя этими понятиями) существуют исключительно для того, чтобы дочь скачивала конспекты по истории или литературе. И пока Настя, закрывшись у себя в комнате, лазила по порносайтам, ее мать ходила по дому на цыпочках, а позвонившим приятельницам с гордостью сообщала:

– Настенька с компьютером уроки делает. У них ведь не так, как в наше время, их теперь по-новому учат.

Благоговение Инги перед компьютером можно было понять, поскольку она лишь недавно и с большим трудом запомнила, какую кнопку на мобильном телефоне следует нажать, чтобы ответить на вызов. Андрея Пантелеймоновича это умиляло, а Настю слегка раздражало, но, в общем-то, она относилась к «тупости» матери снисходительно – мало у кого в России в то время были мобильные телефоны и домашние компьютеры, даже многие учителя в школе относились к ним с опаской.

Лазить по порносайтам Настя начала тогда, когда ее школьная подруга Лиза Трухина авторитетно заявила:

– Тебя заедают твои комплексы, Настюха. Ничего, как только начнешь заниматься сексом, мир для тебя изменится, и ты станешь естественней. Когда вы с Гошкой наконец переспите? Он тебе для начала самое то.

С Гошей они дружили уже почти год, танцевали вместе на школьных дискотеках и тех вечеринках, куда мать считала возможным ее отпустить, но Насте не нравилось, когда он пытался увлечь ее в темный угол, чтобы поцеловать или потискать. Однако Лиза говорила, что в этом самый кайф, и Настя начала подробно изучала порновидео, ощущая при этом захватывающее чувство и странную тяжесть внизу живота. Но хотелось ли ей самой сделать ЭТО с Гошей? Как говорила та же Лиза, пока не попробуешь, не узнаешь, однако пока его прикосновения никакого кайфа у нее не вызывали.

В последнее время она нашла себе новое развлечение – начала писать эротические письма незнакомым мужчинам. А что, ведь здорово – пиши, что хочешь, тебя не видят, и ты не видишь. И Настя изощрялась, восторгаясь тем, какой развратной себя чувствовала.

Это оказалось даже увлекательней, чем порно – там все выделывают чужие дяди и тети, а тут придумываешь свое! Настя решила даже, что не обязательно все время писать про голый секс, можно иногда вставлять отрывки из эротической лирики. И она вставляла – хозяин-барин, что нравится, то и пишу. Многие респонденты после этого в своих ответах матерились, с такими Настя переписку обрывала, мата она не любила. Некоторые предлагали встретиться, и Настя всегда назначала свидание у банкомата в вестибюле метро «Октябрьская» кольцевой линии.

Тому у нее были особые причины. Год назад их класс повезли на выставку в городскую детскую библиотеку на «Октябрьской». Мать, конечно, не позволила ей ехать со всеми на метро, поэтому дядя Петя повез их на машине – Инга решила проводить дочь. Настя из-за этого чувствовала себя хуже некуда. Ко всему прочему они опоздали, простояв в пробке почти час, и Настя, разозлившись на мать, идти на выставку вообще отказалась. Инга поначалу расстроилась, потом воспрянула духом.

– Хорошо, Настенька, не ходи, раз не хочешь. Тогда, раз уж мы приехали на Ленинский, давай, в магазины заглянем. 

Наличных у Инги с собой было немного, она купила Насте кофточку, а на кружевной пеньюар для себя не хватило. Тогда они перешли на противоположную сторону Ленинского проспекта, чтобы в вестибюле метро снять деньги в банкомате, и там к ужасу Насти столкнулись с ее одноклассниками, возвращавшимися с выставки. Сопровождавший их молодой учитель истории вежливо поздоровался с Ингой, окинув ее восхищенным взглядом, мальчики учтиво раскланялись, и все было бы ничего, но тут Лиза ангельским голоском примерной девочки пропела:

– Тетя Инга, почему вы Настю не привели сегодня на выставку? Там было много полезного для детей ее возраста.

Вовек не забыть Насте испытанного ею тогда унижения! В тот день она отказалась обедать и ужинать. В конце концов, Инга сдалась и обещала отпускать ее с классом на экскурсии. С тех пор всякий раз, назначая респонденту встречу у банкомата на «Октябрьской» – встречу, на которую ее, естественно, никто бы никогда не отпустил! – Настя почему-то на миг ощущала на своем лице дыхание свободы. Вот и теперь, открыв письмо, автор которого в цветистых выражениях просил о свидании, она коротко ответила:

«Хорошо, встретимся. В субботу в семь вечера на Октябрьской-кольцевой у входа, где банкомат. Если не приду, то знай, что меня уже нет в живых»

Следовало, конечно, ей тоже как-то расцветить послание – например, описанием секса на банкомате в вестибюле метро, – однако на душе было тошно, и дурачиться не хотелось. Отправив письмо, Настя в последний раз шмыгнула носом и, достав из школьной сумки потрепанную хрестоматию, села писать сочинение.

В доме стояла тишина – домашняя работница уже ушла, а Инга дремала в своей спальне в объятиях мужа – после только что удовлетворенного порыва страсти тот испытывал приятную усталость. В свои почти шесть десятков лет он был еще крепким мужчиной и гордился тем, что жена его не имеет оснований жаловаться на разницу в их возрасте. Наконец, окончательно восстановив силы, Андрей Пантелеймонович приподнялся на локте и, с нежностью глядя на прекрасное лицо уснувшей Инги, начал бесшумно одеваться. Выйдя из спальни, он вернулся в свой кабинет, запер дверь и, вытащив мобильный телефон, набрал нужный номер.

– Лиля? Мне надо с тобой поговорить, закончи на сегодня все дела и приезжай.

Блестящей бизнесвумен Лилиане Шумиловой не по душе пришлось столь фамильярное обращение. Конечно, Воскобейников – близкий родственник, их многое связывает, но все же… Поэтому она немного помедлила прежде, чем ответить, однако быть невежливой с Андреем Пантелеймоновичем не решилась, и ответ ее прозвучал, как просьба:

– Дядя Андрей, нельзя ли попозже, где-то вечером, после девяти? Я сейчас занята – проверяю документацию, ни минуты времени и…

– В восемь, – прервал ее он, – это срочно, Виктория тоже будет, я сейчас пошлю шофера за ней на дачу.

Лиля действительно намеревалась нынче посидеть с работой подольше и еще раз проверить всю документацию – на полдень следующего дня у нее было назначено совещание со строителями. Следовало обговорить сроки окончательного ввода клиники в эксплуатацию и согласовать действия с городскими службами по технике безопасности и санэпидстанцией. Она уже настроилась на напряженную работу, теперь приходилось менять планы, к тому же ее ожидало столь малоприятное событие, как встреча со свекровью.

Представив себе Викторию, которая после выхода на пенсию переселилась на загородную дачу – ради двух упитанных псов, вокруг которых сосредоточились все ее интересы, – Лилиана  язвительно фыркнула. Однако в голосе Воскобейникова звучало нечто, ее встревожившее, и это нечто несомненно было связано с Ильей – что еще могло заставить его вызвать с дачи сестру, которая не в состоянии ни о чем думать, кроме своих собачонок?

– Хорошо, дядя Андрей, я буду.

Встретившись в восемь вечера в кабинете Андрея Пантелеймоновича, обе дамы Шумиловы поздоровались друг с другом весьма сдержанно. Они не виделись с Нового года – этот семейный праздник по сложившейся традиции обе встречали у Воскобейниковых. На лицах свекрови и невестки читалось явное желание подчеркнуть, что им абсолютно не о чем говорить друг с другом. Тем не менее, рассказ Воскобейникова о недавних гостях заставил обеих встревожено переглянуться.

– Откуда им стало известно? Они сказали? – быстро спросила Лиля.

– Нет, но у меня есть примерные догадки.

– Конечно, раз анализ крови, то это твоя проклятая еврейка, – с досадой проворчала Виктория, сердито поглаживая себя по расплывшемуся за последние годы животу, – я тебя, Андрюша, еще в молодости предупреждала, что они тихо-тихо, но всегда норовят навредить.

Она тут же опасливо взглянула на брата, ожидая, что тот, как обычно, огрызнется и скажет ей какую-нибудь резкость, но Андрей Пантелеймонович со вздохом кивнул:

– Да, я тоже сразу понял, что это она. Упомянул, как бы невзначай, ее имя, а они даже и не стали отрицать.

– Еврейка? – насторожилась Лиля. – Вы мне никогда ничего о ней не рассказывали. Что за еврейка, что ей известно?

– Ревекка – моя знакомая по институту, – устало объяснил Андрей Пантелеймонович, откидываясь назад в кресле, – очень… гм… близкая в прошлом знакомая. Однажды я сделал глупость – попросил ее обследовать Ингу. Она, видишь ли, специалист по генетике и наследственным факторам, влияющим на невынашивание беременности. Поэтому, когда эти люди сказали об анализах крови… Все этот старый дурак Баженов, он любил лезть не в свои дела.

– Причем тут анализы, причем тут Баженов? Дядя Андрей, объясните мне толком.

Воскобейников вздохнул – он не любил выдавать лишнюю информацию даже сообщникам, но выхода не было.

– У Насти и Инги группы крови не совпадают, – неохотно объяснил он, – у Насти – первая, у Инги – четвертая. Генетически Настя не может быть дочерью Инги. Я это знал и уничтожил все медицинские карты, которые были в роддоме, так что с этой стороны опасности нет. Дома я старался никогда вопрос о группах крови не поднимать. Однако Ревекка сразу же после рождения Насти приезжала в роддом – я ее видел и, думаю, в тот день она по просьбе Баженова взяла у Инги и Насти кровь на анализ. Разумеется, я предполагал, что она может быть в курсе, но всегда был уверен в ее тактичности и порядочности.

– Зря, очевидно, – Лиля пожала плечами, – но откуда она могла узнать про Ольгу?

– Вот этого не могу сказать. Возможно, случайно получила информацию у патологоанатома и сделала свои выводы. Помню, Баженов однажды дал распоряжение во всех случаях прерывания беременности на больших сроках проводить осмотр погибшего плода. Обычно мы не так тщательно выполняли это распоряжение, но… Вы же помните, какое было время, все всего боялись – это было при Андропове. Я ведь… – голос его дрогнул, – я отправил нашу с Ингой девочку в морг, как ребенка Ольги. Чтобы аборт выглядел как естественный выкидыш.

Лицо его исказилось болезненной гримасой, и у Виктории глаза наполнились слезами, как всегда, когда она чувствовала боль, испытываемую братом.

– Андрюшенька, бедный мой, сколько же ты пережил! И это все никак не кончится, не кончится и не кончится! Почему злые люди преследуют тебя, не дают тебе покоя, а? Ты подарил Насте семью – что эта девчонка делала бы с ребенком? Да она сто раз должна сказать спасибо! А Инга твоя – она ведь молиться на тебя должна за все, что ты ей дал, а ты…

– Хватит, развесила свой язык! – рявкнул на сестру Воскобейников. – К чему ты тут сейчас сидишь и чепуху мелешь? Лучше думай, что делать! И ты подумай, – он повернулся к Лиле.

Она насмешливо сузила глаза.

– Конечно, подумать нужно, дядя Андрей, но я-то почему должна думать? Вы ведь не сделали абсолютно ничего, чтобы повлиять на вашего племянника и сохранить мою семью.

Перед Воскобейниковым, прекрасно знавшим о связи Ильи с Кариной, она не считала нужным притворяться счастливой женой. Он пристально взглянул на нее и покачал головой:

– Ты в курсе, что Карина ждет ребенка?

Лиля вздрогнула, опустила глаза и кивнула. Андрей Пантелеймонович какое-то время с напускным сочувствием смотрел на нее, отмечая, как под его взглядом постепенно меняется ее лицо. Внезапно, потеряв контроль над собой, она пронзительно взвизгнула:

– Нет! Нет, я не дам ему от меня уйти, не дам, лучше умру! Или убью ее!

В одну минуту от блестящей бизнесвумен не осталось и следа – перед Воскобейниковым сидела обезумевшая, забывшая обо всем на свете, брызгающая слюной женщина.

– От того, что ты ее убьешь, Илья с тобой жить не станет, – веско и спокойно заметил он и, поднявшись, прошелся по кабинету.

– Я не отдам его, не отдам, – забывшись, в отчаянии твердила она, – он мой! Мой!

Остановившись перед Лилей, Андрей Пантелеймонович ласково погладил ее по голове и успокаивающе, как ребенку, заметил:

– Лучше приди в себя и подумай, что нам сейчас делать с французом, ты же у нас умная. Главное, не дать Илье повода ничего заподозрить, понимаешь, девочка? – голос его стал вкрадчивым. – Сейчас он бегает – то к тебе, то к ней, – но жена есть жена, и у вас, тем более, тоже есть ребенок. Пока вы состоите в браке, он всегда будет бегать и будет возвращаться. Но если Илья с тобой разведется и зарегистрируется с ней, тебе уже ничто не поможет, – он с беспомощным видом выразительно развел руками. – Понимаешь, детка, это психология мужчин – в нас подсознательно заложено уважение к законному браку.

Пока Андрей Пантелеймонович говорил, Виктория, убаюканная его плавной речью и завораживающими интонациями голоса, начала клевать носом – у себя на даче она в это время уже ложилась спать, поскольку в пять утра ей нужно было подниматься, чтобы выгуливать собак. Рот ее приоткрылся, из груди вырвался звук, напоминавший похрапывание. Кашлянув, брат бросил в ее сторону косой взгляд. Виктория тут же встрепенулась и, прочно сомкнув челюсти, приняла важный вид.

Лиля внимательно слушала Воскобейникова, задумчиво глядя на свои холеные руки.

– Хорошо, – холодно сказала она, наконец, не поднимая глаз, – я постараюсь что-то сделать. Но это большая сумма, расходы мы будем нести пополам.

– Расходы? – Виктория удивленно подняла голову. – Ты хочешь заплатить этому французу, чтобы он отступился? Ты думаешь, он согласится? Но ведь Андрюша говорит, он очень богат.

Лиля, не отвечая, пристально смотрела на Андрея Пантелеймоновича. Он слегка поднял бровь.

– Сколько? Учти только, Лиля, что я не занимаюсь коммерцией, как ты, я политик, и мои возможности ограничены.

– Я в курсе того, каковы ваши возможности, дядя Андрей, – небрежно бросила Лилиана, вытягивая перед собой руку и с удовлетворением оглядывая длинные, покрытые темно-красным лаком ногти. – Мне известно, за сколько и кому вы продавали информацию о состоянии дел в некоторых финансовых пирамидах. Не говоря уж о таких мелочах, как покупка лично вами акций МММ и продажа их в нужный момент – как раз за день до того, как среди акционеров началась паника. Вы знали совершенно точно, когда придет конец «Тибету», и кажется даже, вы и Пугачева с Киркоровым были последними, кто выцарапал свои деньги у «Властелины».

Виктория мгновенно взъярилась, и лицо ее вспыхнуло от возмущения.

– Мой брат – честнейший человек, как ты смеешь говорить, что он торговал информацией, что он использовал свое политическое влияние!

Лилиана поморщилась.

– Ой, мама, не надо кричать, нас сейчас никто не слышит, зачем валять ваньку? Дядя Андрей нормальный человек, не надо из него делать идиота с крылышками.

– Хватит! – оборвал их спор Воскобейников. – Хорошо, я заплачу, а что ты сделаешь и как, меня не касается. Сколько тебе нужно, Лиля?

– Мне? Лично мне ничего не нужно, а сколько понадобится – это я вам сообщу позже. Кстати, как насчет вашей бывшей подруги еврейки Ревекки?

Андрей Пантелеймонович вздрогнул и сделал рукой торопливо-отрицательное движение.

– Нет-нет, думаю, что главную опасность представляет француз – он лично заинтересован в этом деле, поскольку оно касается его жены. А Ревекка… гм… Ревекка в России не живет, она с семьей несколько лет назад уехала в Израиль. Вряд ли с этой стороны возникнет опасность – скорей всего тут произошло какое-то несчастное стечение обстоятельств, я даже не стал уточнять, как француз от нее узнал.

– Дело ваше. У нее есть семья?

– Ее муж вместе с ней работал в Израильской медицинской ассоциации в Тель-Авиве. Он умер несколько лет назад. Ее дочь училась в США и вышла там замуж, а сын женился на немке и живет в Германии – работает в какой-то фармацевтической кампании и преподает в университете. Но какое это имеет значение?

Лиля хрустнула пальцами и лениво потянулась.

– Да просто так, – она насмешливо прищурилась, – бывшие подруги, не обзаведшиеся семьями, часто бывают опасны. Что ж, пусть ваша Ревекка занимается своими детьми и внуками. Между прочим, как ее фамилия?

Андрей Пантелеймонович помедлил с ответом, но Виктория немедленно подсказала:

– Своя фамилия у нее была Сигалевич, а муж Эпштейн, я это хорошо запомнила. За границей она, наверное, госпожа Эпштейн, там не принято сохранять девичью.

– Эпштейн, Эпштейн, – Лиля сдвинула брови, – совсем недавно, слушайте, я где-то.… А, точно – сегодня только видела в Интернете, на сайте новостей. У вас Интернет нормально работает?

Она подошла к стоявшему в углу кабинета компьютеру и, включив его, села перед экраном монитора.

– Эпштейн – довольно распространенная фамилия… – начал было Андрей Пантелеймонович, которому не хотелось в этот момент отвлекаться на посторонние вопросы, но Лиля уже начала читать вслух высветившееся на экране сообщение:

«… Александр Эпштейн прибыл в Ингушетию в составе группы представителей Международной организации для оказания гуманитарной помощи беженцам из Чеченской республики. Сегодня утром машина, на которой он ехал с доктором Элвиной Стоун и журналистом Умберто Мартини, была окружена вооруженными людьми, которые увели Эпштейна в неизвестном направлении. Больше никто из находившихся в машине людей не пострадал, но нападавшие унесли медицинские препараты – их везли в лагерь беженцев. Они вывели из строя мотор, рацию и отобрали у пассажиров мобильные телефоны, поэтому о нападении на машину и похищении командованию стало известно только спустя три часа. Предпринятые поиски пока не дали никаких результатов.

Александр Эпштейн родился в Москве в 1963 году, получил здесь медицинское образование, окончил аспирантуру в Мюнхене и защитил диссертацию, имеет степень доктора наук. В настоящее время является гражданином Германии, живет в Мюнхене, работает химиком-фармацевтом в лаборатории, разрабатывающей и испытывающей медицинские препараты, читает лекции на фармацевтическом факультете университета имени Людвига Максимилиана.

Эпштейн женат, имеет двоих детей. В настоящее время семья информирована о случившемся. Мать и жена Александра через Интернет уже обратились к похитителям, сообщив, что они готовы заплатить любую разумную сумму за его жизнь и свободу…»

Андрей Пантелеймонович слушал очень внимательно. Покачав головой, он сказал:

– Да, похоже, это Сашка, ее сын, он ровесник нашему Илюше. Я помню его еще мальчиком – мы как-то встретились с ними в цирке, я говорил тебе, помнишь? – он повернулся к сестре. – Я водил туда Антошку с Илюшей. Потом они учились с Антоном на одном курсе и какое-то время даже дружили.

Внезапно он умолк и нахмурился, вспомнив отвратительную сцену у гроба Людмилы Муромцевой. Виктория покачала головой.

– Не помню, Андрюша. И ладно, бог с ними, у меня своих дел достаточно, чтоб еще голова из-за них болела. Как говорится, каждому воздастся по заслугам.

– Будем надеяться, – Лиля потерла пальцами виски. – Голова что-то разболелась. Хорошо, оставим Эпштейна. Теперь эта женщина, которая приезжала с французом, – почему вдруг она оказалась в курсе?

– Лада Илларионова? Насчет нее ничего сказать не могу. Лаверне приехал на похороны ее свекра, но они встречались и раньше. Не могу понять, отчего он вдруг с ней разоткровенничался – дружба или интим, может быть. Вот она мне очень не понравилась – бывают бабы, везде сующие свой нос, она из таких. Не знаю, насколько она болтлива, но надеюсь на лучшее. Во всяком случае, мы договорились, что до нашей решающей встречи в субботу никто от них ничего не узнает.

Внимательно выслушав Воскобейникова, Лиля тряхнула головой, словно отгоняя боль, и потянулась за сумочкой.

– Ладно, я поеду, позвоню позже. Дядя Андрей, вы в своем офисе пользуетесь приборчиком, который дал вам Илья?

Воскобейников улыбнулся широкой понимающей улыбкой.

– А как же! Без этого мне пришлось бы туго. У меня и дома два таких прибора.

Лиля равнодушно кивнула свекрови и пошла к двери. Виктория тоже начала было подниматься, но Андрей Пантелеймонович ее остановил.

– Переночуешь у нас.

– Ой, Андрюша, да как же – у меня там собаки одни, их же утром вывести надо…

Лиля захлопнула за собой дверь, чтобы не слышать ноющего голоса свекрови, и застучала каблучками вниз по лестнице. Сев в машину, она немного подумала и достала телефон.

– Приезжай ко мне, это срочно.

Через сорок минут Феликс Гордеев уже мерил шагами гостиную Лили и, слушая ее, озадаченно качал головой.

– Ты говоришь, француз и эта баба что-то знают? Но каким образом их беседа с Андреем Пантелеймоновичем прошла мимо меня? Ничего не понимаю! Я в курсе, что они приезжали к нему – поговорить о средствах для лечения вдовы Илларионова.

Лиля посмотрела на его побагровевшее лицо, улыбнулась про себя и кротко сказала:

– Возможно, твои прослушивающие устройства в квартире Воскобейниковых поставлены некомпетентными людьми, к вам ведь теперь умные не идут – все ищут, где зарплата повыше.

Она не стала выдавать секрет фирмы. Зачем, действительно, Гордееву знать, что аппаратура, изобретенная на их фирме, способна блокировать любое прослушивающее устройство? Илья сам установил у дяди такие приборы – дома и в офисе. Андрей Пантелеймонович обычно включал их, когда к нему приезжали гости. Специальный преобразователь моделировал голоса собеседников и конструировал из них стереотипную беседу – тему можно было задать заранее, приноравливаясь к характеру ожидаемых посетителей. Смоделированная беседа синхронно передавалась на все «жучки», и тот, кто слушал ее, вряд ли мог догадаться, что она не имела ничего общего с действительной темой разговора.

Гордеев, конечно, знал, что квалификация в его ведомстве оставляет желать лучшего, поэтому он не стал спорить с Лилей и лишь буркнул:

– Ладно, разберусь. Так когда эти деятели вновь собираются навестить Андрея Пантелеймоновича?

– В субботу. Они еще созвонятся насчет времени.

– Гм, ладно, будем думать. Время я тебе назову, и ты ему это передашь – предупреди, чтобы сам ни о чем не договаривался. Гм. Хороший человек Андрей Пантелеймонович, нужный нам человек, его ждут большие дела, но… Лучше, конечно, чтобы он больше мне доверял. Намекни ему об этом как-нибудь. Итак, все поняла? Насчет суммы мы с тобой договорились?

– Договорились, – устало вздохнув, Лиля поглядела на часы, – ладно, иди, я устала до чертиков. Надо же – уже второй час, – она зевнула, прикрыв рот, и встала, чтобы проводить гостя.

Время было действительно позднее, но, тем не менее, ровно через двадцать минут после беседы Феликса с Лилианой Шумиловой в коттедже Малеевых зазвонил мобильный телефон хозяина дома. Виктор Малеев, просыпавшийся мгновенно, прижав трубку к уху, долго и внимательно слушал говорившего, и после звонка спать ему уже больше не хотелось. Тихо одевшись и выйдя на веранду, он закурил и стал думать, поглядывая на окна сына, из которых доносились музыка и веселый смех. Что ж, пусть веселятся, пока молодые. Пусть его Алешка живет счастливой спокойной жизнью – той, которую проклятая афганская война отняла у его отца.

– Ребята, новый прикол, – говорил в это время Алеша, – эта девчонка Том Сойер типа согласилась на свидание.

– На фиг тебе это надо, – хмыкнул Сергей, – собрать все ее письма и на ночь прочитать – не уснешь, блин! Маньячка какая-то, еще прирежет.

– Ты же прежде думал, она старуха.

– Нет, Леха, маньячка, – вмешалась подруга Сергея Наташа, – мы тут с Ланкой поболтали про нее с одним психологом и решили, что маньячка. Если пойдешь, будем тебя издали страховать. Встанем типа на стреме, чтоб она тебя до смерти, типа, не затрахала.

– Замучается, – Алеша весело хмыкнул и поставил себе в органайзере напоминание на субботу – чтобы не забыть о встрече с «маньячкой», – а слова Наташи о Лане намеренно пропустил мимо ушей.

Уже около двух месяцев он встречался с хорошенькой черноглазой Лейлой. Наташа поначалу дулась из-за Ланы – обидно стало, что ее подруге дали отставку, – и даже как-то раз, попыталась высказать свое мнение. Однако Алексей быстро поставил ее на место – не хватало еще кому-то вмешиваться в его личные дела! После этого Наташа упоминала о Лане лишь вскользь, мимоходом, а Алеша делал вид, что не слышит – всеми его помыслами теперь владела другая.

Лейла была горячая, ласковая и без комплексов, она нравилась Алеше до такой степени, что ему хотелось сделать их отношения постоянными. Не жениться, конечно, но ведь можно и просто так жить – сейчас все сходятся и живут без регистрации. Отец не будет возражать, он всегда повторяет, что не станет вмешиваться в личную жизнь Алеши.

Малеев-старший увидел, что свет в окнах сына погас – значит, Лешка сейчас лег со своей девчонкой. Что ж, главное, чтобы мальчику было хорошо, чтобы он чувствовал себя счастливым. Докурив, Виктор вздохнул и вернулся в комнату – ему нужно было посидеть в темноте и обдумать предстоящую работу. Сумму он запросил немалую, но торговаться заказчик не стал.

Глава десятая

Лежавший неподвижно человек медленно приходил в себя, пытаясь понять, где находится. Откуда-то издалека вспышками и обрывками фраз врывались в голову образы и голоса, не вызывая никаких ассоциаций. Наконец огромным усилием воли он заставил себя вспомнить собственное имя, имена близких и с облегчением вздохнул – воспоминания начали выстраиваться в стройную цепочку.

Он – Александр Эпштейн, немецкий подданный, тридцати пяти лет отроду. Фирма, на которой он работает, направила его в Ингушетию – международная организация, оказывающая помощь жертвам чеченской войны, закупила у них большую партию дорогостоящих лекарств. В задачу Эпштейна, как ведущего фармацевта фирмы, входит подробно ознакомить группу американских врачей с особенностями новейших препаратов. Значит, это Ингушетия. Россия. Бывший СССР.

… Ему не хотелось сюда ехать. После отъезда из СССР родители и сестра иногда бывали в Москве, Александр – никогда. Бурные события, сотрясавшие в течение последних десяти лет его бывшую родину, не вызывали у него никаких эмоций. Когда кто-то из коллег, сочувствовавших маленькому многострадальному чеченскому народу, пытался обсудить с ним события на Кавказе, он холодно отвечал:

– Считайте меня сколь угодно бессердечным, но ни русские, ни чеченцы не вызывают у меня какого бы то ни было интереса. Думаю, каждый народ получает то, что заслужил.

Решение руководства фирмы отправить Александра Эпштейна в Ингушетию, для него самого оказалось неприятным сюрпризом. Он согласился ехать лишь потому, что таково было непреклонное решение босса – старик неожиданно уперся и никак не желал слушать приводимых Эпштейном доводов.

– У меня договор с руководством университета, я должен в этом семестре прочесть курс на факультете химии и фармацевтики, – расстроено говорил Александр секретарю главы фирмы Мальвине Росс, близкой подруге его жены, – почему не отправить кого-нибудь из молодых специалистов?

 Росс терпеливо объяснила ему, почему не имеет смысла спорить:

– Видишь ли, Алекс, клиент потребовал именно твоего присутствия, это было главным условием заключения договора. Ты же знаешь, что фирма имеет право посылать тебя в командировки. Обычно шеф учитывает пожелания сотрудников, но сейчас замешаны слишком большие деньги, и не стоит тебе портить с ним отношения. Думаю, ты договоришься с руководством университета – это ведь всего две-три недели.

 Психиатр Элвина Стоун, с которой ему предстояло отправиться в Ингушетию и работать в госпитале для беженцев, оказалась удивительно милой дамой. Ей было шестьдесят пять лет, сорок из них она проработала с жертвами войн и катастроф, объездив почти весь мир. Энергия, с какой эта женщина улаживала все рутинные дела, поражала и восхищала, речь ее, когда она повествовала о своей жизни, напоминала четко построенный доклад:

– Моими первыми пациентами были родственники пассажиров потерпевшего авиакатастрофу лайнера. Потом я много работала с солдатами, вернувшимися из Вьетнама, с близкими погибших космонавтов, с теми, кто пострадал от взрывов, устроенных экстремистами в Северной Ирландии. На Кавказ я впервые приехала в середине девяносто пятого и с тех пор бываю здесь каждые полгода. Вы не представляете, сколько людей, переживших ужасы чеченской войны, нуждаются в психиатрической помощи! Наши спонсоры закупают медикаменты и средства гигиены, но доставлять это нам приходится самим – иначе русские на границе все разворуют и на следующий же день будут продавать на рынке.

Назрань встретила их теплой погодой и искрящимся весенним солнцем. Элвина Стоун с тремя помощниками и несколькими солдатами, помогавшими с разгрузкой, суетилась с утра до вечера – что-то проверяла, сверяла и отчаянно спорила с русскими военными. На требование высокого полковника снять пломбы с ящиков, где находилась гуманитарная помощь, она, ответила решительным отказом и, ничуть не смущаясь, заявила, что в этом случае все медикаменты будут разворованы. В ответ полковник сделал оскорбленное лицо и угрожающе повысил голос. Александр, не выносивший суеты и споров, отошел в сторону, присел на узенькую деревянную скамейку непонятного цвета – краска с нее давным-давно облупилась, – и, вытащив из сумки привезенный из Берлина фармацевтический журнал, начал его перелистывать. Его прислали сюда как консультанта-фармацевта, и ни во что другое он вмешиваться не собирался, к тому же был уверен, что из спора с полковником Элвина выйдет победительницей. Так и вышло, но у Александра инцидент этот вызвал чувство откровенной досады.

– Возможно, я сейчас иду против интересов своей корпорации, – сказал он Элвине, когда она, закончив дебаты, усталая, но торжествующая, присела рядом с ним на скамейку, – однако мне кажется, вы зря тратите столько энергии. Если честно, мне не верится, что наши дорогостоящие препараты принесут какую-то пользу в местных условиях – большинство из них требует сложной схемы применения в специализированных клиниках и особого режима для пациента.

 Доктор Стоун вздохнула и вытерла платочком потное лицо. На ней были большие темные очки и широкополая шляпа – ее глаза не переносили яркого горного солнца, а кожа уже покраснела и начала шелушиться

– Конечно, тут не рай, но мы стараемся делать все, что можем. Отчасти вы правы, наши спонсоры не совсем четко представляют себе ситуацию.

– Тогда какой смысл был все это закупать?

– Спонсоры ориентируются на общественное мнение – средства выделяются на лечение отдельных пациентов или групп пациентов, которые привлекли внимание прессы. Недавно, например, две французские газеты муссировали тему Дины Хатуевой. Случай действительно сложный – девушка больше трех лет не разговаривает. Сейчас ей восемнадцать, а в пятнадцать у нее на глазах погибли отец, пятеро братьев и сестра – по словам родных русские солдаты ворвались в дом и перестреляли почти всю семью. Сама Дина сумела спрятаться – забилась за шкаф. Мать с одним из братишек в это время вышла к соседям, и только поэтому они тоже уцелели.

Эпштейн пожал плечами и усмехнулся:

– Для нынешних антироссийских настроений такая история – просто клад.

– Вы – скептик, – недовольно возразила доктор Стоун, – а вот я в девяносто шестом была в Грозном и сама лично слышала эту историю. Мне в третий раз приходится консультировать больных в лагерях беженцев и привозить сюда гуманитарную помощь, поэтому я уже ничему не удивляюсь. Многие чеченские женщины тяжело переживают потерю близких, и это сказывается на их психике. Знаете, чеченцы неплохо к нам относятся и достаточно откровенно все рассказывают.

– О, все женщины тяжело переживают потерю близких, я и не думаю с вами спорить, Элвина, – он поднял руки, – я уважаю ваши чувства, у меня недоверие вызывают лишь слова наших друзей папарацци – они любят все преувеличивать и приукрашивать.

– Чем мы заслужили такое недоверие, господин Эпштейн? – подойдя к ним, весело поинтересовался итальянский журналист Умберто Мартини, услышавший последние слова Александра.

Через плечо его была перекинута синяя сумка, в ней он обычно носил диктофон и таскал пакетики с жевательными резинками – угощением для местной детворы. Бежавшие за ним стайкой мальчишки о чем-то спорили, стоя у обочины дороги и сжимая в руках пестрые пакетики. Элвина Стоун указала на мальчика лет двенадцати.

– Это брат той девушки – Дины Хатуевой. Хотите с ним поговорить? – она перешла на русский и поманила мальчика: – Ходить сюда, Фарид.

Фарид с достоинством приблизился и остановился перед Элвиной, вежливо ожидая, что она скажет.

– Доктор Эпштейн хотеть говорить, спрашивать, – сказала доктор Стоун мальчику, с трудом подбирая русские слова.

Эпштейну совершенно не хотелось ни о чем спрашивать, но из вежливости он спросил первое, что пришло на ум:

– В каком классе ты учишься?

Самый обыденный, казалось, вопрос вызвал недоумение на лице Фарида. Он пожал плечами и равнодушно ответил:

– Не знаю, у нас тут раньше все вместе учились – и большие, и маленькие. А вы хорошо по-русски говорите.

Остальные мальчишки тоже подошли поближе, и маленький загорелый пацаненок поинтересовался:

– А жвачка у вас еще есть?

Утром следующего дня Александр съездил с Элвиной в больницу, где находилась Дина Хатуева. Когда они приехали, рядом с сестрой в палате сидел Фарид и держал ее за руку.

– Она любит, когда я здесь, – объяснил он, – она меня узнает.

По лицу Дины трудно было догадаться, узнала ли она брата – бессмысленный взгляд девушки был устремлен куда-то в сторону, и появление врачей не вызвало никакой реакции.

– Аффективно-шоковая реакция, – сказала Элвина Александру, – афазия, ступор, в течение длительного времени отказывается от еды – приходится кормить насильно. Таких случаев реактивных психозов, не поддающихся излечению, среди чеченских женщин удивительно много – возможно, это связано с психологией, выработанной особым воспитанием. Ведь чеченкам чуть ли не с рождения внушают, что мужчина – их господин и повелитель. Гибель отцов, мужей, братьев для них не только утрата близких – это конец Вселенной, лишившейся своих богов. У многих реакции проявляются в виде психомоторного возбуждения с беспорядочными движениями, стремлением куда-то бежать, и очень трудно удержать их в больнице – родственники увозят. Даже за Диной приезжала какая-то женщина, и мы с большим трудом убедили ее оставить девушку еще на две-три недели. Скажу честно, у меня надежда только на ваши препараты.

– Когда придет ее мать? – поинтересовался Александр. – Было бы лучше, если б мать постоянно находилась рядом с ней в течение всего периода лечения.

– Мать уехала – появились какие-то родственники и увезли ее. Это еще до моего отъезда в Германию было. С тех пор я мать не видела.

– Как же она оставила детей? Девочка больна, мальчик совсем мал.

Элвина вздохнула:

– Что делать! Послушание мужчине – основная черта чеченки. Мы не можем вмешиваться в отношения местных жителей.

Эпштейн просмотрел еще несколько историй болезни, переговорил с врачами, указав на побочные явления, возможные при лечении препаратами, и вышел на улицу, решив не дожидаться, пока доктор Стоун осмотрит всех больных, и вернуться в гостиницу пешком.   Поплутав немного, он понял, что сам дороги не найдет, но, к счастью, увидел Фарида. Узнав, что иностранец заблудился, мальчик предложил:

– Я сам вас отведу, пойдемте.

Шагая рядом с ним, Александр, спросил:

– Мама твоя скоро приедет? Если Дину начнут лечить, хорошо бы ей быть здесь.

Фарид пожал плечами:

– Не знаю, когда приедет. Она к дяде уехала – в горы. Там сейчас стреляют, может, ее уже и убили.

Не от слов мальчика, а от его равнодушного тона у Эпштейна пошел мороз по коже.

– Как это? Зачем же она поехала?

– Она сначала не хотела ехать, увезла нас с Диной в Краснодар – это когда отца и братьев с сестрой убили. Я в Краснодаре ходил в школу – там школа была хорошая. Потом мы в лагерь для беженцев поехали, там школы нет.

– Зачем же вы из Краснодара уехали?

– К нам ночью казаки пришли, велели уезжать. Сказали, убьют, если не уедем. Мама сразу нас с Диной собрала и поехали. Думали в Грозный вернуться, но по дороге стреляли, и нас в лагерь отправили. Там один учитель приехал, сказал, всех вместе будет учить – больших и маленьких, – но только надо ему деньги платить. Все собрали деньги, и мама дала, а он два раза нас поучил и уехал. Потом мама решила в Назрань ехать, и мы поехали. Приехали сюда, а дядя нас тут нашел и увез ее, и я уже без нее в школу не стал ходить.

– И Дина все это время не разговаривала?

– Нет, она раньше иногда говорила – когда в Краснодаре жили. Только плакала все время и никого не узнавала. Потом, когда мы по дороге шли, мальчика миной разорвало, а она перепутала – думала, это наш брат Шамиль. Кричала очень и потом совсем перестала говорить. А я один раз камнем швырнул в солдата и глаз ему выбил, – не удержавшись, похвастался мальчик, – только никто не видел, я убежал.

– Зачем ты это сделал? Разве можно кидать в людей камни и калечить их?

– Так он же русский! – холодным, ничего не выражающим взглядом Фарид посмотрел на Эпштейна. – Вам что, нравятся русские?

Александр промолчал. Они дошли до гостиницы, где жили иностранцы, и мальчик, вежливо попрощавшись, скрылся за углом.

Разговор с Фаридом оставил у Эпштейна неприятный осадок. Вернувшись в свою комнату, он сварил себе кофе, потом взглянул на часы и, достав из кармана сотовый телефон, позвонил жене – в это время она должна была отправить сынишку гулять с няней и сесть за работу.

Грета Эпштейн до рождения старшей дочки была редактором небольшого женского журнала. Решив отказаться от карьеры и полностью посвятить себя семье, она, тем не менее, постоянно писала для рубрики «Мой ребенок». Статьи и небольшие рассказы, героями которых чаще всего были ее собственные дети, пользовались симпатиями читательниц, и гонорары Греты составляли примерно четверть их семейного бюджета.

– Привет, малыш, все в порядке? – спросил Александр, услышав голос жены.

– Алек, дорогой! Как я рада! – несмотря на то, что она изо всех сил пыталась говорить счастливым голосом, он уловил скрываемые нотки тревоги и забеспокоился.

– Ты чем-то расстроена? Дети здоровы?

– Я не хотела тебе сейчас говорить, но ведь ты будешь сердиться. Понимаешь, недавно заходила Малвина Росс, она сказала, что клинические испытания ликворина приостановлены.

– Что?! – Александр изо всех сил стиснул трубку, рискуя раздавить хрупкий прибор. – Почему приостановлены?!

Идея создания ликворина родилась у него еще в студенческие годы и окончательно сформировалась в тот день, когда он услышал доклад нейрохирурга Баженова. К сожалению, в Москве осуществить синтез препарата не удалось. Эпштейн продолжил работу уже в Мюнхене, но прошло почти десять лет, прежде чем ему удалось получить жидкий полимер, обладающий необходимыми параметрами. Три месяца назад начались клинические испытания ликворина – в одной из берлинских клиник препарат был использован при операции по поводу опухоли гипофиза. Результаты превзошли все ожидания – больной, шансы которого на выздоровление не превышали двадцать процентов, пошел на поправку. В Париже и Стокгольме еще два пациента ждали операции по методике, разработанной известным немецким хирургом.

– Французский больной умер после операции, – сообщила Грета. – Обширный инфаркт, закупорка сосудов. Кто-то высказал предположение, что введение ликворина могло спровоцировать…

Александр отшвырнул телефон и стиснул руками виски. Господи, что он, Александр Эпштейн, делает в этой забытой богом Ингушетии? Ему нужно немедленно лететь в Париж и самому во всем разобраться. Необходим тщательный анализ всех вводимых погибшему больному препаратов, необходимо…  Нет, прежде всего необходимо сообщить Элвине Стоун, что ему нужно срочно уехать.

Спустившись вниз, он зашагал по улице в сторону госпиталя, свернул за угол и увидел Фарида. Мальчик разговаривал с какими-то мужчинами и лишь искоса взглянул на проходившего мимо Александра. Сам Эпштейн через минуту забыл об этой встрече. Он разыскал Элвину Стоун, она, сочувственно выслушала его взволнованные объяснения и со вздохом покачала головой:

– Сегодня, Алекс, вам уехать не удастся, уже поздно, и русские вряд ли помогут. С утра мы должны отвезти медикаменты в госпиталь и вас заодно подбросим на станцию – так будет вернее. Жаль, конечно, что наше сотрудничество так неожиданно прерывается …

… Александр мучительно напряг память и вдруг вспомнил – то был один из них! Один из тех мужчин, которые разговаривали о чем-то с маленьким Фаридом на тесной улочке. Этот человек участвовал в нападении на машину – ту, в которой они ехали. Он, Александр Эпштейн, доктор Элвина Стоун и итальянский журналист. Что с ними сделали? Его самого вытащили из автомобиля, брызнули в лицо какой-то жидкостью – или это был баллончик с газом? Сознание ушло мгновенно…

Он поднял голову и оглядел помещение, в котором находился – просторная комната без окон. Однако было светло – дневной свет лился откуда-то сверху. Рядом с кроватью стояли круглый деревянный столик, кресло и стул с высокой спинкой, а в дальнем углу находились маленький серебристый унитаз и умывальник. На спинке стула висели аккуратно сложенные по складке брюки, на сидении лежали рубашка и свитер, на полу стояли мягкие тапочки.

Узнав свои вещи, Александр торопливо себя ощупал – на нем было чистое хлопчатобумажное белье, приятное на ощупь. Очевидно, в ближайшее время его жизни ничто не угрожает – человека, которого собираются убить, вряд ли станут заботливо укладывать в постель и аккуратно развешивать его одежду. Скорей всего похитители – одна из банд, занимающихся киднэппингом. Хотят получить выкуп, поэтому и окружают своего пленника таким вниманием. Деньги – гарантия его безопасности.

Мысль о самом выкупе тревожила Александра мало – его фирма при заключении контракта со своими служащими гарантировала возмещение любых убытков, понесенных при выполнении служебных обязанностей. Боссам придется договариваться с солидной компанией, в которой все члены семьи Эпштейна застрахованы на случай любых непредвиденных обстоятельств. О его похищении уже наверняка известно, и родные разместили в Интернете объявление о том, что выкуп будет уплачен незамедлительно. После того, как руководству фирмы придется раскошелиться, они наверняка пожалеют, что заставили его поехать в Ингушетию.

Александр даже повеселел при этой мысли и, скинув прикрывавшее ноги легкое одеяло, осторожно сунул ноги в тапки. Немного постоял на месте, опасаясь возможного головокружения, и шагнул вперед. Отравленный организм быстро восстанавливал свои функции, и действие наркотика уже почти не ощущалось – тело повиновалось, координация движений не была нарушена.

Почувствовав острую потребность помочиться, Александр направился к унитазу, потом, умывшись и переодевшись в собственную одежду, прилег на кровать и стал терпеливо ждать. Он ждал довольно долго и даже начал дремать. Раздавшийся стук в дверь, заставил его вздрогнуть. Мужской голос вежливо спросил по-русски:

– Могу я войти, господин Эпштейн?

Говоривший терпеливо ждал ответа и явно не собирался вламываться без разрешения. Что ж, это неплохо – пленник, к которому относятся с уважением, может рассчитывать на неприкосновенность. Александр не двинулся с места и равнодушно ответил:

– Войдите.

Невысокий мужчина в спортивном костюме внес поднос с бутербродами и чашкой дымящегося кофе. Он поставил все это на столик и уже повернулся к двери, собираясь выйти, когда Эпштейн его негромко окликнул:

– Погодите!

– Да? – тот немедленно остановился, всем своим видом изобразив готовность услужить.

– Мне хотелось бы знать, где я нахожусь.

– Вам очень скоро все объяснят – намного лучше, чем это смогу сделать я.

Мужчина исчез за дверью, Александр, пожав плечами, поднялся и подошел к столу. Он вдруг ощутил сильный голод и, взглянув на еду, решил, что она вряд ли отравлена – пожелай похитители его прикончить, они давно расправились бы с ним менее изощренным способом.

Все это время в соседнем помещении три человека – двое мужчин и женщина с ярко-рыжими волосами – сидели перед экраном монитора, наблюдая за каждым движением Александра Эпштейна. Когда он, поев, снова лег на кровать и подложил руку под голову, женщина велела остановить запись и увеличить неподвижное изображение.

– Зрачки еще слегка расширены, – сказала она, внимательно вглядываясь в лицо пленника, – но координация движений уже восстановилась. Думаю, мы можем вести с ним разговор – он вполне адекватно реагирует на происходящее. Вы начнете, профессор, а я вступлю позже, как мы и договаривались, – ее мрачный взгляд уперся в одного из присутствующих, смуглого худощавого мужчину с темными курчавыми волосами и крупным носом.

– Я все помню, мадам, не нужно так волноваться.

Чувствовалось, что он едва сдерживает раздражение. Рыжая окинула его холодным взглядом.

– Я не волнуюсь, но если бы мы могли привлечь не вас, а кого-нибудь из зарубежных специалистов-психологов, мне было бы спокойнее. Не в обиду вам будет сказано, профессор, но русская школа психологов оставляет желать лучшего, однако разговор должен вестись по-русски во избежание подозрений с его стороны. Постарайтесь не допустить никакой оплошности.

Зубы профессора скрипнули, но он сдержался.

– Постараюсь сделать все, что в моих силах, мадам.

– Будем надеяться. Не забывайте, профессор, что опытный психолог должен уметь скрывать свои эмоции, сейчас у вас это получается не очень хорошо, – тон ее стал издевательски жалостливым, – но не дай вам бог сорваться в разговор с Эпштейном.

На смуглом лице профессора выступили пятна.

– Если в моих профессиональных качествах сомневаются…

Он не договорил, вспомнив, что ему приказано беспрекословно выполнять все распоряжения этой женщины. А она пренебрежительно дернула плечом и повернулась к третьему из присутствующих – полному невысокому человеку лет шестидесяти, явно страдающему одышкой.

– А вы? Вы, надеюсь, все помните, доктор Васнер? Тогда мы идем.

Васнер торопливо поднялся, всем своим видом демонстрируя полную готовность к сотрудничеству. Им с этой дамой предстояло работать вместе много дней, и меньше всего на свете он хотел бы испортить с ней отношения. Тем более что и ему приказано было безоговорочно ей повиноваться.

– Да, конечно, Маргарита, пойдемте.

Когда они, постучав, вошли, Александр все так же лежал на спине, хмуро глядя в потолок. Скользнув взглядом по Маргарите, он сел, механически сунув ноги в мягкие тапочки.

– Здравствуйте, господин Эпштейн, – доброжелательно сказал по-русски темноволосый, располагаясь в кресле напротив кровати.

Маргарита опустилась на стул, а Васнер, потоптавшись, уперся спиной в стену – больше в комнате сесть было некуда.

– Здравствуйте, – холодно ответил Александр, но решил не задавать вопросов – пусть сами объяснят, что им нужно.

– Приятно видеть вас в добром здравии после того, что вам пришлось пережить, – тон мужчины был сочувственным, – к сожалению, эта война породила ряд негативных явлений. Для многих сейчас киднэппинг – единственный способ существования. Людей похищают, перепродают, продают в рабство – правительство России не в состоянии справиться с преступностью на своей территории, а Ингушетия контролируется русскими. На территории Ичкерии – другое дело, мы вполне в состоянии контролировать ситуацию и не потерпим безобразий у себя дома, – в его голосе послышался некоторый пафос.

Эпштейн изумленно взглянул на собеседника.

– Вы? А кто вы такие?

– Представители законного правительства независимой Ичкерии и президента Масхадова. Мы узнали о вашем похищении из средств массовой информации. К счастью похитители в тот же день доставили вас на нашу территорию, и нам стало это известно. Не прошло и нескольких часов, как мы заставили их вас освободить, но ваше состояние почти двое суток внушало опасение нашим врачам – вам дали слишком большую дозу наркотика.

– Двое суток? – Александр провел рукой по лбу. – Какой же сегодня день?

– Пятница. Начиная со среды, вы были без сознания, – он сочувственно покачал головой, и лицо его приняло прямо-таки счастливое выражение, – мы бесконечно рады, что все закончилось именно таким образом.

– Что ж, я вам очень признателен, но что случилось с моими спутниками?

– О них нам ничего неизвестно – возможно они до сих пор находятся в Ингушетии, или их освободили русские солдаты.

– Понятно, – Александр тяжело вздохнул, – так, значит, я могу считать себя свободным и вернуться в Назрань?

– Вы, безусловно, свободны, но вот насчет того, чтобы вернуться… Видите ли, чтобы переправить вас на территорию Ингушетии мы должны вступить в переговоры с русскими, а наше правительство, как вам известно, не поддерживает никаких отношений с Россией.

– Не понимаю, – Эпштейн был действительно сбит с толку. – Хорошо, если вы не можете переправить меня в Россию, найдите возможность отправить меня в Германию – я немецкий подданный.

– Увы! – темноволосый человек удрученно развел руками. – Мы бесконечно уважаем вашу страну, немцы не раз выражали нам искреннюю симпатию и свое сочувствие, но разве Германия признала Ичкерию, как независимое государство? Нет, в этом отношении вы пошли на поводу у России.

– Послушайте, – Александр с досадой пожал плечами, – это политика, а я абсолютно аполитичный человек. Меня интересует только наука – моя работа, мои исследования. Я оказался в Ингушетии с единственной целью – выполнить распоряжение руководства моей фирмы и помочь медикам Красного Креста. Я фармацевт, химик, вы можете, где угодно навести обо мне справки.

– Нам нет нужды это делать, господин Эпштейн, мы вполне владеем информацией и совсем недавно даже имели деловые отношения с вашей фирмой. К сожалению, деловые отношения и политические отношения – не одно и то же. Для того чтобы передать Германии вас, немецкого гражданина, оказавшегося на нашей территории, нужно соблюсти дипломатические формальности, а это в настоящее время по некоторым причинам затруднительно.

Александр растерялся от этого потока рассуждений и доводов. Он беспомощно и недоуменно вздернул плечи и развел руками:

– Поймите, я от всего этого далек, я ничего не понимаю. У меня работа, семья. Я хочу как можно скорее вернуться домой.

– О, господин Эпштейн, как я вас понимаю! Мы постараемся вам помочь, обойдем кое-какие правила, но наши возможности не безграничны. Поймите, каждое наше действие должно быть оправдано в глазах нашего народа. Если мы поможем вам, то и вы должны помочь нам.

– Я готов сделать все, что в моих силах. Если речь идет о материальной помощи…

– Нет-нет, ваши деньги нас не интересуют, у нас другие проблемы. Видите ли, мы просим вас помочь нам разобраться с документацией, переданной нам вашей фирмой, и помочь наладить производство препарата, который нас интересует. Мы приобрели патент, и готовы щедро оплатить вам затраченное время.

Александр в изумлении уставился на собеседника.

– Наладить производство в этих условиях?! Простите, но сейчас не средние века, когда знахари толкли порошки в ступках. В наше время медикаменты производятся на предприятиях, имеющих специальное оборудование, используя высокоочищенное сырье. Нет, я понимаю, вы, конечно, не специалист в этой области, но почему бы вам просто не закупить нужный препарат у хорошо зарекомендовавшего себя производителя?

Его собеседник внимательно слушал и утвердительно кивал головой, всем своим видом выражая полное согласие.

– Полностью с вами согласен, господин Эпштейн, – сказал он, когда Александр умолк, – мы именно так и поступили бы, но, к сожалению, препарат, который так необходим нашим раненым, еще не прошел клинических испытаний, и не производится в широких масштабах.

Александр посмотрел на него с недоверием, граничащим с подозрением.

– Вы хотите сказать, что наша фирма передала вам права на производство препарата, который не прошел клинических испытаний? Простите, не могу поверить.

– Мы представим вам все документы, подтверждающие законность этой сделки. Видите ли, – мужчина слегка улыбнулся и придал интонациям некоторую интимность, – наши условия были весьма соблазнительны, а в условиях надвигающегося финансового краха…

– Финансового краха?!

– Несколько лет назад один из ваших директоров присвоил довольно крупную сумму казенных денег, чтобы выплатить долги сына – тот имеет пагубное пристрастие к азартным играм. До сих пор ему удавалось это скрывать, но ничто не может продолжаться вечно, – темноволосый усмехнулся и пожал плечами.

Эпштейн задумался – ему было известно, о ком шла речь – слухи среди сотрудников действительно ходили.

– Хорошо, допустим, вы правы, но я-то к этому не имею никакого отношения, чем я могу вам помочь? Возможно, препарат действительно необходим вашим больным, но нельзя производить для массового использования лекарство, не прошедшее испытаний, разве вы не понимаете? Это преступление. А клинические испытания проводятся в течение нескольких лет.

– О, что вы говорите, господин Эпштейн, о каком преступлении идет речь? Вы сами много лет работали над ликворином и даже, насколько мне известно, несколько раз вводили препарат самому себе, чтобы доказать его безопасность…

– Ликворин? – Александр вскочил на ноги, но тут же почти упал обратно. – Так речь идет о ликворине? – плечи его поникли, и он глухо сказал: – Простите, но в этом случае я тем более ничем не могу помочь – испытания приостановлены, погиб человек…

Его собеседник пренебрежительно махнул рукой:

– Чушь, вы лучше всех знаете, что ликворин не влияет на протромбиновый индекс. Причина смерти француза уже известна – по вине одного из врачей ему ввели слишком большую дозу коагулянта, и это вызвало обширный инфаркт. Однако клиника упрямо не хочет признать свою вину, и сваливает все на не прошедший испытания препарат.

– Откуда вам это известно? – непроизвольно вцепившись рукой в ворот, Александр дернул его так, словно хотел разорвать футболку пополам.

– Не волнуйтесь, господин Эпштейн, нам известно это совершенно точно – мы получили достоверную информацию от одного из ассистентов хирурга, делавшего операцию. К сожалению, он никогда не согласится публично подтвердить свои слова, а из этого следует, что производство ликворина откладывается на неопределенное время. Возможно, на годы. Нам же он необходим сейчас. Думаю, мы можем предоставить вам любое требуемое оборудование – составьте список в соответствии с каталогом, не считаясь ни с какими расходами.

Александр растерянно смотрел на собеседника.

– Честное слово, даже не знаю, что сказать! Вы так оперативно добываете информацию о ликворине, готовы оплатить его производство, но для чего? В нем нуждаются лишь единичные больные, он используется только высококвалифицированными специалистами для нейрохирургических операций по поводу некоторых опухолей…

Темноволосый человек поднял руку, словно желая прервать собеседника.

– Минуточку, господин Эпштейн, теперь я предоставлю слово нашему специалисту, – он кивнул в сторону рыжеволосой, которая до сих пор не проронила ни единого слова. – Маргарита Чемия, наш главный нейрохирург.

Александр посмотрел на женщину. Рыжие волосы с самого начала будили в его памяти какие-то неясные воспоминания, относящиеся к далекому прошлому – такие волосы трудно забыть. Где же они встречались?

– Вы нейрохирург? – немного скептически спросил он.

– Я долго работала с профессором Баженовым, почти до самой его смерти, – холодно ответила она, – кстати, если вы помните, мы с вами пару раз встречались на конференциях – я ассистировала Максиму Евгеньевичу.

– Ах, да, простите, что я сразу не вспомнил, это было так давно, – он понял, почему ее манеры и рыжие волосы казались ему столь знакомыми, – но как вы сюда попали?

Он сразу же спохватился, решив, что последнего вопроса задавать не стоило, но она лишь равнодушно дернула плечом:

– Да так же, как и вы – случайно. Мне предложили работу, и я не отказалась – к чему? Разумеется, я занимаюсь лишь сложными черепно-мозговыми травмами – вы понимаете, что во время войны их число во много раз возрастает. Здесь неплохо развиты лазерные технологии, и если вы согласитесь со мной сотрудничать, я познакомлю вас со своими идеями относительно применения ликворина.

– Но… простите, как я могу – у меня семья, – Александр беспомощно оглядел присутствующих в комнате людей, – они сейчас с ума сходят от беспокойства, а вы хотите, чтобы я сидел здесь и… – голос его сорвался.

Маленький доктор Васнер, до сих пор неподвижно подпиравший стену, моментально присел на кровать рядом с Эпштейном и ласково дотронулся до его руки.

– Не переживайте так, господин Эпштейн, вы в любой момент сможете связаться по телефону с вашей супругой и с вашей матушкой. Кстати, госпожа Ревекка Эпштейн-Сигалевич сегодня утром прилетела в Москву – она хочет лично убедиться, что правительство России сделало все для ваших розысков.

– Мама прилетела в Москву! Но ведь врачи запретили ей летать! – он побледнел.

– По нашим данным она чувствует себя неплохо, болезнь сердца не обострилась, – успокоил его Васнер, – вы сможете в любой момент связаться с ней по мобильному телефону и сообщить, что ваша жизнь в безопасности. Вы вернетесь к семье, как только выполните то, о чем мы вас просим.

Александр оттолкнул его руку.

– Я не давал согласия с вами сотрудничать, я немецкий гражданин, вы не имеете права меня принуждать.

– О каких правах вы говорите, господин Эпштейн? – с иронией заметил темноволосый.

– Так я – пленник?

– Вы свободны, как ветер, но как вы воспользуетесь этой свободой? Хотите, чтобы мы помогли вам добраться до родных – помогите нам.

– Как только вы дадите согласие с нами работать, вам дадут возможность связаться с матушкой и успокоить ее, – добавил Васнер.

– Предположим, я соглашусь, что будет со мной по завершении работы?

– Вы сможете вернуться к семье еще до того, как закончите работу, – маленький Васнер вновь дотронулся до руки Эпштейна, – не считайте нас дилетантами, мы работаем на уровне мировых стандартов, к тому же щедро оплачиваем труд наших сотрудников.

Александр взглянул на рыжую женщину. Она слегка кивнула, но лицо ее оставалось каменным, и губы были все также высокомерно сжаты.

– Думаю, вам будет интересно с нами работать, господин Эпштейн, – она поднялась и повернулась к своим спутникам, – нам пора дать господину Эпштейну отдохнуть, а у меня еще много дел.

Коротенький доктор Васнер торопливо вскочил, темноволосый последовал его примеру, хотя и не столь поспешно. Маргарита Чемия направилась к двери, даже не взглянув на следовавших за ней мужчин. Стиснув зубы, Александр проводил их взглядом. Его душили злость и отчаяние – никогда прежде ему не приходилось подвергаться столь откровенному насилию. Пытаясь взять себя в руки, он дважды прошелся по комнате, но под конец не удержался – сердито пнул попавшийся по дороге стул, кинулся на кровать лицом вниз и обхватил руками подушку.

– Если общий психологический портрет, составленный специалистами верен, он согласится, – Маргарита внимательно следила за каждым движением пленника, отчетливо видным на экране монитора, – поначалу попробует протестовать, но в итоге согласится.

– Будем надеяться, – темноволосый криво усмехнулся уголком губ.

Маргарита проигнорировала скептицизм, звучавший в его голосе.

– Вам придется еще раз с ним побеседовать, профессор, – холодно сказала она, – говорите на общие темы, но избегайте разговоров о политике. Эпштейн, если вы заметили, подсознательно отгораживается от всех политических проблем, они его раздражают.

– Нельзя ли обойтись без курсов по повышению квалификации? – темноволосый в конце концов начал-таки терять терпение, и низенький Васнер, не желавший конфликтов, заторопился:

– Какие будут указания относительно содержания Эпштейна, Маргарита? Я имею в виду рекомендации относительно его питания и физических нагрузок?

Маргарита равнодушно пожала плечами.

– Действие наркотика закончилось, он в порядке, так что обычный режим, но избегать потрясений. Никаких прогулок на свежем воздухе – небо Сибири нетрудно отличить от неба над Кавказом, Эпштейн может запаниковать. Во всех помещениях, где он будет находиться, на часах поставьте московское время.

Она вышла, не попрощавшись. Темноволосый профессор проводил ее тяжелым взглядом и буркнул себе под нос нечто невразумительное.

– Мне хотелось бы, – обратился он к Васнеру, – еще раз ознакомиться с личными делами хирургов, которые будут с ней работать.

– Конечно, профессор.

 На экране возникла фотография светловолосого сероглазого мужчины.

«Рудольф Итс, родился в Москве, тридцать пять лет, латыш по национальности, был женат на татарке. Окончил первый Медицинский институт и интернатуру, поступил в аспирантуру, но через два года, в начале девяносто первого, был отчислен из-за возбужденного против него уголовного дела – администрация одной из клиник обвинила его в хищении и перепродаже наркотических средств, предназначенных для медицинских целей.

Итс был осужден, получил три года условно, после отчисления из аспирантуры переехал жить и работать в Ригу. Специализировался в области криохирургии, зарекомендовал себя способным хирургом, в течение пяти лет провел ряд блестящих операций по поводу опухолей гипофиза.

Разведен, бывшая жена и дочь живут в Риге. Итс регулярно переводит деньги на содержание ребенка, но с бывшей семьей не отношений не поддерживает. В девяносто седьмом уволился из клиники. Мотив – недовольство низкой заработной платой. Два года работал в частной клинике – занимался удалением микроаденом гипофиза, но ушел оттуда, опять же по причине недовольства начисляемой зарплатой. Работоспособен, занимается плаванием, быстро восстанавливает форму после тяжелых нагрузок. Ведет беспорядочную половую жизнь, постоянно нуждается в деньгах. Условиями контракта удовлетворен.

Психологический портрет, составленный на основания тестов, проведенных группой психологов: слабохарактерен, легко поддается постороннему влиянию, но при этом убежден, что следует собственному желанию. Критику воспринимает спокойно, необидчив, общителен. Любит комфорт, жаден, никогда не дает в долг…»

Следующее досье принадлежало молодому человеку с сосредоточенным взглядом светлых глаз и гладко зачесанными назад черными волосами.

«Рашид Агапов, двадцать семь лет, холост, родился в Ашхабаде. Брак родителей не зарегистрирован, мать русская, отец туркмен, очень влиятельное лицо в команде нынешнего президента. Официально сына не признал, но постоянно принимал участие в его воспитании. После окончания Ашхабадского медицинского института Агапов стажировался в Германии, проявил себя способным специалистом, но был задержан за торговлю наркотиками и без особого шума выдворен из страны. Подавал документы с просьбой оформить российское гражданство, но получил отказ.

После возвращения в Ашхабад работал в республиканской больнице, по отзывам специалистов, несмотря на молодость в совершенстве владеет техникой трепанации клиновидной пазухи электрофрезой, проводил трансфеноидальный доступ к турецкому седлу и трепанацию дна турецкого седла на уровне, удовлетворяющем самым высоким требованиям. Исключительно работоспособен, во время работы забывает о самых насущных потребностях. В июле девяносто восьмого года уволился из больницы, решив заняться бизнесом, но потерпел неудачу и испытывает сильные материальные трудности. Поссорился с отцом, заявив, что тот помогает ему меньше, чем сводным братьям от законного брака. Условиями контракта удовлетворен.

Психологический портрет, составленный на основания тестов, проведенных группой психологов: подвержен вспышкам гнева, во время которых бывает резок и груб, но между вспышками часто ведет себя нерешительно, соглашаясь со всем, что говорит собеседник, чувствителен к лести, тяжело переносит критику. Болезненно высокая потребность в чужом одобрении сочетается с постоянно испытываемым комплексом неполноценности. Легко раним, иногда неадекватен, в быту имеет склонность к азартным играм и испытывает почти патологическое желание иметь много денег…»

Подождав, пока темноволосый профессор дочитает досье, Васнер закрыл файл.

– Следующий, – нетерпеливо сказал профессор.

– Других нет, Маргарита отказалась с ними работать.

 Лицо темноволосого стало таким, словно он проглотил жабу.

 – У нее что, геморрой разыгрался? Я работал с ними несколько месяцев, они подписали контракт.

– Маргарита говорит, – кротко объяснил Васнер, – что их профессиональные данные и потенциальные возможности не соответствуют ее требованиям. Она предложила искать другие кандидатуры, а этих отправить к Костенко в Баку. Не стоит спорить, профессор, она все равно сделает по-своему, и шеф ее поддержит, – голос его стал примиряющим, в нем даже зазвучали подхалимские нотки, – ведь Маргарита – специалист высочайшей квалификации.

– Б… она рыжая! – неожиданно рявкнул смуглый профессор и сразу же испытал значительное облегчение.

Васнер не удивился этой вспышке, незаметно вздохнув, он поскучнел – его и самого не сильно радовала перспектива трудиться в тесном контакте с Маргаритой Чемия.

Глава одиннадцатая

Органайзер, лежавший на тумбочке, подал сигнал в начале десятого. Алеша поспешно потянулся, нажал кнопку и с опаской покосился на лежавшую рядом с ним женщину – не проснулась ли? Не открывая глаз, Лейла пошевелилась во сне и скинула одеяло, оно сползло на пол, оголив гладкую смуглую спину и округлые ягодицы. Алеша почувствовал, что, несмотря на усталость, ее тело вновь возбуждает в нем желание. Он положил ладонь на тонкую талию и мягко провел рукой вниз, ощущая теплоту и шелковистость кожи. Лейла глубоко вздохнула, сонно пробормотала:

– Ты еще можешь? Лично я сдохла.

Он немедленно перевернул ее на спину и начал ласкать. Девушка отвечала, но без того пыла, который проявляла прежде. Доказав, что он «еще может», Алеша ласково сказал:

– Ты действительно устала. Отдохни, я сварю тебе кофе.

– Пойду в душ, мне пора собираться, – она встала и слегка покачнулась, – ой! Видишь, что ты со мной сделал, я уже на ногах не стою!

Из душа она вернулась, закутавшись в полотенце. Алеша, негромко насвистывая, возился с кофеваркой. Поставив на стол две чашечки, он выложил на тарелку печенье. Форточка была широко открыта, и комнату заполнил свежий воздух, пахнувший весной. Лейла встала у окна, вдыхая аромат солнечного утра.

– Тебе здесь нравится? – Алеша не мог отвести взгляда от тоненькой фигурки, обернутой в махровую ткань.

– Да, хорошо, сад замечательный! Твой отец нанимает садовника?

– Садом мачеха занимается. Иногда, конечно, приглашает рабочих помочь, а так все сама. Отец вообще ни во что в доме не вмешивается. Садись, кофе готов.

Он разлил по чашкам горячий напиток и сделал приглашающий жест. Внезапно вскрикнув, Лейла отпрянула от окна:

– Ой, твоя сестра! А я стою тут в таком виде – что она подумает!

Алеша выглянул и увидел Маринку – та в спортивном костюме совершала утреннюю пробежку и из деликатности усиленно отворачивалась от окон брата. От этого она двигалась немного неестественно – боком.

– Да ладно тебе, сестренка у меня нормальная, все понимает. Это она теперь каждое утро вокруг дома носится – ей кто-то сказал, что она толстая.

Лейла посмотрела вслед бегущей девочке взглядом специалиста.

– Фигура у нее хорошая, но склонность к полноте есть. Наследственность – она ведь похожа на твою мачеху.

– Разве Тамара толстая? – удивился Алеша.

– Конечно, она довольно полная для своего возраста – ведь ей нет еще сорока, да?

– Тридцать шесть или тридцать семь, кажется.

– При ее росте размер где-то пятьдесят четыре, это много. Потом она еще пополнеет, если не станет за собой следить.

– Ты прямо специалист!

– Ну, я ведь работаю в салоне. Когда к нам приходят клиентки, мы им сразу говорим, что кого ждет в будущем. Чтобы уже сейчас меры приняли, если надо. Вот я, например, никогда не буду толстая, посмотри на мою фигуру.

Она распахнула полотенце, и Алеша скользнул взглядом по стройным бедрам и высоким грудям. Он непроизвольно сделал движение в ее сторону, но Лейла уже запахнулась и глядела на него смеющимися глазами. Алеша вздохнул.

– Тебе сегодня обязательно уезжать?

– Да, Лешенька, сейчас немного отойду и отчалю.

Она упала в кресло и изящно взяла чашечку кофе. Бездонные глаза продолжали смеяться, и Алеша почувствовал, что теряет голову.

– Я думал сказать тебе… Как ты думаешь, может, нам стоит пожениться? Ведь нам хорошо вместе, разве нет?

 Лейла сразу стала серьезной и наглухо запахнула полотенце.

– Давай пока не будем об этом, а, Лешенька?

– Но почему? – неожиданно в нем проснулось настойчивое желание заставить ее сделать по-своему. – Нам ведь хорошо вместе, а все, остальное, что ты захочешь, я тебе смогу дать. Ты ни в чем не будешь нуждаться.

– Я же не говорю «нет», нам просто нужно немного подождать. Сейчас я должна помочь сестре и отцу на фирме, мне пока нельзя думать о личном.

Лейла однажды упомянула о семейном бизнесе, связанном с модным салоном, но Алеша тогда не стал интересоваться подробностями.

– У них свое дело?

– У отца салон мод в Германии, а сестра сейчас открыла филиал в Москве. Работы полно, хотя уже стало немного легче – раньше я помогала ей в каждой мелочи, но теперь у нас есть возможность пригласить квалифицированных специалистов. Я занимаюсь только показом мод – нахожу подходящих женщин, договариваюсь, заключаю контракты, работаю с ними, учу. Гораздо дешевле найти человека с подходящими данными и обучить его, чем договариваться с опытной топ-моделью. У меня ведь самой большой опыт работы моделью.

Допив кофе, она поставила чашку, скинула полотенце и, не стесняясь Алеши, начала одеваться. Он следил за ней, слегка прищурив глаза.

– Такие, как ты, не должны работать моделями, – его голос дрогнул.

– Почему же? – Лейла кокетливо улыбнулась. – Я недостаточно хороша? – она изящно вытянула одну ногу и покрутила носком.

– Ты красива до безумия!

– Так в чем же дело? Или ты считаешь, что меня могут похитить с подиума?

– Никто тебя не похитит, если ты сама не захочешь.

– Может, ты думаешь, что все модели непорядочные, и такой женщине нельзя доверять? Ну и зря – мы же не какие-нибудь, мы просто демонстрируем модную одежду.

Алеша смутился:

 – Да что ты, я ничего такого не хотел сказать. Просто, другие женщины… они ведь не так красивы, они обыкновенные. Тебе все идет, а они в том же платье будут ходить пугалом. Мне всегда казалось, что моделями должны быть простые женщины с обыкновенными фигурами.

– Такие, как твоя мачеха?

Ему стало обидно за Тамару.

– У нее вполне нормальная фигура. Кстати, не пойму, почему ты так настроена против полных женщин? Мужчинам они нравятся гораздо больше. Один французский писатель сказал, что истинная женщина должна быть глупой и толстой.

Лейла снисходительно улыбнулась. Она подошла к большому зеркалу и оглядела со всех сторон свою тонкую фигурку в обтягивающих джинсах и приталенном свитерке.

– Не понимаю мужчин, честно. Для вас стараешься, бережешь фигуру, а вы… Ладно, тогда ищи себе что-нибудь толстое и глупое.

Рассмеявшись, Алеша притянул ее к себе.

– Ладно тебе! А у мамы твоей, наверное, такая же фигурка, как у тебя?

– У мамы? – Лейла на миг запнулась и напряглась, потом преувеличенно весело затараторила: – Конечно. И вообще, моя мама постоянно бегает по фитнес-клубам, чтобы сохранить форму, а отец этого совершенно не ценит. Он себе вот такую, – она развела руками в стороны, – бабищу завел. Немку. Папа ведь сейчас постоянно живет в Германии, а мама тут. Когда мы с сестрой уедем, она совсем одна останется.

– Куда это вы уедете? – удивился Алеша. – К отцу в Германию?

– Ну… не знаю. Или в Германию, или в Америку – у отца там брат живет. В принципе, в России с деньгами тоже можно устроиться, но отец не очень любит русских, с ними трудно иметь дело.

Тон ее голоса был слишком уж веселым, но Алеша не обратил на это внимания и поскучнел.

– Понятно, – буркнул он.

 Лейла улыбнулась и посмотрела на стоявшую в рамке на столе фотографию.

– Это твоя мама? Красивая, – она перевела взгляд на Алешу, – ты на нее похож. Глаза только у нее тревожные очень. Вот она никогда не будет полной.

Малеев в свое время выбросил все имеющиеся в доме фотографии Анны, но эта случайно сохранилась, и Тамара натолкнулась на нее, перебирая во время уборки книги на стеллажах. Не решившись выкинуть снимок, она отдала его Алеше:

«Это, кажется, твоя мама, Леша. Хочешь, поставь на стол и смотри – а то ведь ты и не помнишь ее. Негоже это – матери родной лицо не помнить».

Когда Виктор, случайно зайдя в комнату сына, увидел улыбавшуюся ему с фотографии Анну, он помрачнел, но ничего не сказал. Он знал эту фотографию – Анна снялась сразу после рождения Алеши, еще до того, как он уехал в Афганистан. Один снимок она отдала мужу, другой – свекрови, а та, читая книгу, вложила его меж страниц. Лицо молодой женщины на снимке было светлым, улыбка ясной, и ничто не предвещало будущей трагедии – разве что в широко распахнутых глазах и вправду затаилась тревога.

– Моя мама погибла, – коротко ответил Алеша.

– Ой, прости, я думала, твои родители разошлись. Не сердись на меня сегодня, ладно? Вообще не сердись, хорошо? – она нежно обняла его за плечи и ласково заглянула в глаза.

– Я не сержусь, за что мне на тебя сердиться?

– За то, что собираюсь уехать. Думаешь, ты для меня ничего не значишь?

 Алеша горько усмехнулся:

– А что, неправда? Я просил тебя выйти за меня замуж, а ты…

Пальчик Лейлы мягко лег на его губы, прервав фразу.

– Не надо, Лешенька! Я понимаю, у тебя ко мне чувство, я тоже очень и очень хорошо к тебе отношусь. Наверно, я не так сказала, нам просто нужно подождать. Потом, ладно? Не сегодня, а то сегодня у меня голова – никакая! – она погладила его по щеке.

Придвинувшись к ней и прижав щеку к ее щеке, он вкрадчиво спросил:

– Так, может, полечим твою головку?

Лейла засмеялась.

– Не надо, а то я никуда не уеду, и будет ерунда. Ой, я итак уже, наверное, опаздываю, у меня в час деловая встреча, – она взглянула на часы.

– Еще одиннадцати нет, – Алеша притянул ее к себе, девушка шутливо шлепнула его по руке и попыталась отодвинуться.

– Нет-нет, Лешенька, не начинай! Мне еще нужно заехать к приятелю сестры и взять у него его тачку – не могу же я на своих жигулях на деловую встречу ехать, со мной никто даже разговаривать не станет.

– Возьми мой БМВ, – брякнул Алеша, уже ни о чем не думая, – это для твоей деловой встречи подойдет?

– Да? Ой, спасибо, конечно, подойдет. Им вообще до лампочки – главное, чтобы иномарка была, а то имидж нашей фирмы пострадает. Ладно, тогда я могу еще на часок задержаться, – улыбаясь, она начала расстегивать воротничок блузки, – тогда моя машина пусть пока у тебя в гараже постоит, ладно? Вечером я приеду и верну тебе твой БМВ, не бойся.

– Я не боюсь.

Алеша запрокинул ее голову и начал страстно целовать, зарумянившаяся Лейла смеялась:

– Нет, правда? А если я в пьяном виде в мента врежусь? Вот будет тебе от отца!

– Ничего не будет, не бойся.

– Ой, обманщик, всегда ты меня обманываешь!

– Когда это я тебя обманывал?

– А вчера? Сказал: «Сейчас все телефоны отключу, и будем мы с тобой вдвоем».

– А разве я их не отключил?

– Да? А кто тебе утром звонил? Думаешь, я не слышала?

– Правда, кто? – удивился Алеша, вспомнив утренний звонок, потом сообразил: – Да нет, это органайзер – напоминание. Помнишь, мы балдели насчет девчонки Том Сойер? Она на субботу рандеву назначила, а я напоминание поставил, чтобы не забыть. Сегодня как раз суббота.

– Ты что, серьезно хочешь с ней встретиться? – Лейла недовольно нахмурилась.

– Ну, ты же меня бросаешь, надо как-то развлечься.

– Я не бросаю, у меня дела, не знаю, когда освобожусь. Ладно, Лешенька, развлекайся, меня это не касается!

– Не сердись, я же шучу. Никуда не поеду, буду ждать твоего звонка.

Она засмеялась:

– Тогда не забудь включить телефон, позвоню часов в пять.

Через час Лейла уехала, и в комнату брата постучала тактичная Маринка.

– Ты завтракать будешь? Или убирать со стола?

– А что уже все поели?

– Сто лет. Мама с Нинкой уже даже в балетную школу отчалили.

– А папа?

– Папа уехал. Так убирать со стола или придешь?

Внезапно он почувствовал сильный голод.

– Иду.

Маринка проводила его до столовой и не удержалась:

– А что, ты этой Лейле свой БМВ дал?

– Не твое дело, сорока, – буркнул брат, запихивая в рот бутерброд, – будь добра, не трещи, а свари мне кофе, – он поднялся, – пошел к зачету по электронике готовиться.

– В библиотеку принести? – благоговея перед словом «зачет», спросила Маринка

– Ага.

Когда она, неслышно ступая, вошла в библиотеку с дымящимся кофе, Алеша уже сидел за компьютером и рассчитывал внутренние параметры системы при заданных выходных параметрах. Время от времени он заглядывал в конспект или открытый учебник, губы его слегка шевелились, и Маринка знала, что брат в эту минуту полностью отключен от всех прочих мыслей, и ему хоть кол на голове теши – не заметит. Она бесшумно поставила кофе на стол и, стоя рядом с Алешей, неожиданно задумалась о своей нелегкой судьбе.

«Несправедливо как – Лешке все можно, а мне нет. Пару раз всего целовалась, и то, если мама узнает… Бр-р! А Лешка свой БМВ Лейле дал – конечно, она такая красивая и, главное, тоненькая! Интересно, как все у них бывает, когда они вдвоем? – Маринка закрыла глаза, и от мысленно нарисованной картины внутри у нее побежали мурашки. – Вот бы мне тоже так – с парнем! Только чтобы предки не знали, а то мама с ума сойдет со своей деревенской психологией, а папа точно отлупит. Наверное, у папы есть женщина на стороне, говорят, у многих мужчин есть. Может, он как раз сейчас у нее»

Она ошибалась, Виктор Малеев никогда не изменял жену, а в эту субботу ему тем более было не до любовниц. К середине дня он закончил свои дела в городе и теперь отдыхал в удобном мягком кресле с упругими подлокотниками. На письменном столе возле него стоял телефон, там же лежали два мобильника, по которым Виктору периодически звонили. Напротив него сидел невысокий тучный мужчина средних лет.

– Ваши требования я выполнил, – сказал он, – надеюсь, все пройдет без осложнений.

– Не уверен, – отрывисто бросил Малеев, щелкая зажигалкой и закуривая сигарету, – утром я осмотрел место, спланировал, но возможны проколы. Поэтому в любом случае должно быть готово прикрытие.

– Прикрытие готово, не в моих интересах вас подставлять, – мужчина, слегка поежился, потому что в комнате было прохладно, – меня интересует сам результат операции, она не должна сорваться.

Виктор смерил его холодным взглядом.

– Кажется, у меня до сих пор не было срывов.

– Ценю вашу исполнительность. Как давно объекты находятся под наблюдением?

– Вторые сутки – после вашего звонка я немедленно отдал распоряжение своим людям.

– Хотелось бы сверить наши данные.

Малеев включил органайзер и, просмотрев информацию, сообщил:

– Объект номер один за это время посетил Третьяковскую галерею, кафе на Петровке и театр Немировича-Данченко. Заходил в Елисеевский магазин, купил йогурт, в ГУМе купил три сувенира. Дважды обедал в ресторане при отеле. Вступал в контакты только со случайными людьми и обслуживающим персоналом. Сегодня в девять утра заказал завтрак в номер, потом поехал в музей Восточных искусств. Сейчас он там, мои люди его «ведут».

– Да, правильно, у нас та же самая информация. Объект два?

– До утра пятницы оставалась дома с приехавшими из Грузии родственниками, один раз выходила в магазин. Утром в пятницу привезла к свекрови детей, во время похорон ее свекра они находились у знакомых в Подольске. Вернулась домой, довезла до городского аэровокзала родственников, уезжавших в Тбилиси, и опять поехала к свекрови. Они с детьми провели там ночь, объект все еще остается у свекрови, из дома пока не выходила. Это все. Хочу уточнить только, что мы вели лишь внешнее наблюдение – телефонные разговоры и прочее в вашем ведении, нас это не касается. К нужному времени у нас все будет подготовлено. Операцию проведу сам, мои люди меня подстрахуют. Они будут ждать вот тут, – он достал карту и отметил на ней место, – но без необходимости вмешиваться не станут. Вас еще что-нибудь беспокоит?

Мужчина покачал головой.

– Думаю…

Его прервал резкий звонок мобильного телефона. Малеев поспешно взглянул на определитель номера и поднес трубку к уху.

– Стас? Что случилось, ты ведь знаешь, сейчас я занят.

– Проблемы, шеф, – сказал далекий Стас, – не хотел беспокоить, но у тебя в гараже стоит тачка, которая уже неделю в розыске – я только что это выяснил. Жигули, старые, как мир.

– Ах, ты …– Малеев смачно выругался, – мне это сейчас как раз больше всего надо! Кто привез, какая сволочь?

– Шеф, – смущенно отвечал Стас, – это та девица, что к Алексею ездит – Лейла. Она вчера приперла на этих жигулях, Лешка открыл ей гараж, и они до утра трахались. Часов в двенадцать она отчалила на его БМВ – он ее сам лично проводил и дал ключи от машины. Я поручил ребятам смотреть за домом, а сам – за ней. По дороге позвонил, выяснить на всякий пожарный насчет жигуленка, и вот тебе – в угоне. А утром возле коттеджа переодетые менты в машине ошивались.

– Где Лешка? – быстро спросил Малеев, стискивая трубку.

– Дома он, занимается.

– Ладно, пусть занимается. Ты ее ведешь?

– Мы уже полкольца проехали, потом назад вернулись – она явно следы заметает. Сейчас по Волоколамскому катим. Стоп, погоди, шеф, она тут к одному месту причаливает, я этот ресторанчик на Сходне знаю – тут Геракл обитает, помнишь Геракла, шеф? Похоже, девочка на него работает. Что велишь делать?

– Тебя всему учить? – в голосе Малеева послышалось холодное раздражение. – Если она действительно с Гераклом, сделай внушение, и пусть к Лешке близко не подходит. Машину из гаража уберете и откатите подальше.

– А если, – Стас замялся, – если вдруг Лешка расшумится? Он ведь по ней с ума сходит.

– Лешка – парень умный, я сам с ним поговорю, если что. Все понял? Близко даже ее к Лешке не подпускай. Звони, докладывай.

Лейла не подозревала, что за ней следят. Поставив БМВ возле небольшого кафе с экзотическим названием «Пенелопа», она поднялась по боковой лесенке и постучала в дверь, за которой слышался негромкий разговор. При ее появлении один из говоривших – мужчина лет сорока с благообразной бородкой – сердито проворчал:

– Наконец-то! Сколько тебя можно ждать!

– В пробку попала. Так ведь еще только начало второго? – девушка взглянула на миниатюрные часики.

– Тачку привезла? – спросил второй человек – смуглый, с огромным горбатым носом.

Это был Вейсал Абдуллаев по прозвищу Геракл. Тощая и длинная фигура его с впалой грудью мало соответствовала сложившемуся у человечества представлению об античном герое, однако среди местных авторитетов он занимал первое место и славился тем, что умел со всеми найти общий язык. На территории Геракла никогда не случалось серьезных разборок из-за сфер влияния, и местные милиционеры при встрече с уважением пожимали ему руку. Под официальным прикрытием ресторанного бизнеса, он курировал местных наркоторговцев, сутенеров и рэкетиров, но официальные сводки районного отделения внутренних дел по этому поводу хранили деликатное молчание.

– Машина стоит у входа, – Лейла повернулась к нему и жалобно сложила руки. – Дядя Вейсал, он мне предложил замуж.

– Замуж – неплохо. Только как тебе замуж, если по паспорту у тебя муж и ребенок? Да и прописка у тебя не московская, гражданство не российское, а возраст… Ты ему, сколько тебе лет сказала?

– Двадцать, – прошептала она, опустив голову.

– А тебе почти тридцать. Конечно, выглядишь ты хорошо, даже очень молодо выглядишь, но против документа не попрешь. Ты ему как ответила?

– Придумала что-то, наплела.

– Сочинять и врать ты хорошо умеешь, это я знаю. Так чего ты от меня хочешь?

– Дядя Вейсал, ты ничего не можешь придумать? Помоги мне, я не хочу его упускать.

Абдуллаев в задумчивости прошелся по комнате и сказал человеку с бородкой:

– Принеси чаю, Захар. А ты садись, – он повернулся к Лейле и опустился на старый, тяжело скрипнувший под его телом диван, – беда мне с тобой, только ради памяти брата вожусь. Ничему Азиз мой бедный тебя не научил, даже на родном языке не можешь говорить. Правильно говорили ему отец и дед: нельзя жениться на русской. Азиз не послушал – женился на твоей матери, и она довела его до тюрьмы, где он погиб.

– Отец убил человека, искалечил мать, она и двух лет потом не прожила, – тихо сказала Лейла, – поэтому он попал в тюрьму.

– Из-за твоей матери все – она что, думала, твой отец будет терпеть измену? Это русским все равно, с кем спят их жены.

– Дядя Вейсал, ты мне это все время говоришь, упрекаешь, а я разве виновата?

– В этом не виновата, а в остальном? Когда брата убили в тюрьме, я тебя в свой дом привез, за хорошего человека замуж выдал, а ты что? Мужа с ребенком бросила, примчалась в Москву, опозорила семью.

– Не могу я там, не привыкла на селе работать, языка не понимаю, – она смотрела на свои сложенные на коленях руки.

– И кому же ты теперь нужна? За богатого мальчика замуж захотела? Хочешь, чтобы дядя Вейсал тебе теплую жизнь в особняке устроил? Я бы тебе, может, и помог, и паспорт бы сделал, но я ведь тебя знаю – будет хорошо, ты о дяде родном и не вспомнишь. Так что на меня не рассчитывай.

Лейла слушала, поджав губы, но глаза ее ничего не выражали. Она только спросила:

– И что же мне теперь делать?

– Не знаю, не знаю. Обратно тебе пути нет, муж не примет. Хочешь в Москве устроиться работать? Русские на работу без прописки не берут, да и не будешь ты работать, ты только одно можешь делать, и дорога тебе одна. Только лучше, если ты на родного дядю будешь гнуться, чем на чужих. Пока молодая, красивая – зарабатывай деньги.

– И где же я увижу эти деньги? Сколько я тебе баксов приносила, а ты забираешь и мне только барахло да шмотки суешь, ни копейки не вижу.

– А забыла, что мне твоему мужу пришлось возвращать все, что он на вашу свадьбу потратил? Расплатишься со мной, потом сделаю тебе паспорт – выходи себе за кого хочешь.

– Хорошо, что мне теперь делать? – в голосе ее зазвучала безнадежная покорность.

– Так говоришь, они очень богато живут? – глаза Вейсала хитро блеснули. – Деньги в доме есть?

– Я не нашла. У него самого все по мелочи – больше трехсот долларов в кармане не бывает. Они все кредитками расплачиваются или в банкомате снимают.

– Отец у него кто, бизнесом занимается?

– Не знаю, он не говорит.

Вейсал усмехнулся и покачал головой:

– Не говорит! Скрытный, значит. Я через знакомых ребят из ментовки пробовал узнать, но у них на него ничего. А на зарплату коттедж не построишь, за ним точно что-то есть. Попробовать нужно – пощипать его по-крупному. Как ты, Захар, думаешь? – повернулся он к вошедшему с чайником напарнику.

Тот потряс бородкой и вздохнул:

– Опасно, Вейсал, «крутых» трогать – как бы он тебя самого не пощипал. К нему не подойдешь – у них охрана.

– Это точно, – подтвердила Лейла, – жена его даже в магазин с охранником ездит. Девочек в школу тоже с охраной возят.

– Сначала пусть ребята из ментовки его малость потрогают, какой он «крутой», у нас ничего на него нет. Я им дал наводку насчет тех жигулей, что ты у них в гараже оставила. Ладно, Захар, чаю налей крепкого, пить хочется.

Когда Стас после первого доклада вновь связался с шефом, он сообщил, что в «Пенелопе» затишье – автомобиль Алеши все так же стоит возле входа, а Лейла и Геракл, очевидно, что-то обсуждают в ресторане или просто решили отдохнуть.

– Пусть отдыхают, – ответил Малеев, – только с ребятами держи связь, чтобы наблюдали – за коттеджем и за ментами, что там крутятся. Я сейчас работаю, ты постарайся сам, по обстановке, но если что очень серьезное – звони. Все.

Он отключил телефон, потому что по второму мобильнику ему позвонили и сообщили, что объект один вышел из музея и позвонил кому-то из телефонного автомата. Говорит до сих пор.

– Долго говорит? – спросил Малеев.

– Минут десять.

– Ладно, продолжай аккуратно следить.

Окончив разговор, Виктор повернулся к толстяку и сообщил о том, что услышал.

– Ваш человек не заметил, какой он набрал номер? – забеспокоился тот. – Мы не можем контролировать все уличные телефоны-автоматы. Есть возможность услышать отрывки разговора?

– Для нас главное – не спугнуть объект, чтобы он наверняка явился вечером в назначенное место и прошел по нужному маршруту, – холодно возразил Малеев. – Куда он звонит, нас не касается, хотите знать – для этого у вас есть другие люди.

– Мы должны учитывать все факторы, Малеев, – недовольно возразил его собеседник.

Виктор осклабился и недобро блеснул глазами.

– Вот и учитывайте. Сейчас уже не то время, за что платите – то и выполняю, а просто так за великую Родину работать не собираюсь. А сейчас, если это все, то мне нужно немного отдохнуть.

 Толстяк решил не спорить – в конце концов, Малеев всегда четко и добросовестно выполнял поставленные перед ним задачи, а сейчас перед началом операции он был на взводе, и не стоило его раздражать.

– Что ж, Малеев, я вас оставляю, отдыхайте. Удачи вам.

Закрыв за ним дверь, Малеев прилег на диван и закрыл глаза – ему нужно было собраться и настроиться на предстоящую работу.

 В субботу утром в гостиницу к Кристофу Лаверне позвонил Воскобейников.

– Извините, ради бога, господин Лаверне, я задерживаюсь и буду в Москве не раньше десяти-одиннадцати вечера. Очень виноват, но если для вас это не поздно…

– Разумеется, я подъеду, – торопливо ответил Кристоф, – другого времени у меня просто не будет, в воскресенье я улетаю.

Спустя двадцать минут позвонила Лада.

– Ты уже переговорил с Воскобейниковым? Мне он тоже сейчас позвонил, говорил очень мило. Значит, в одиннадцать? Тогда нам где-то в десять сорок нужно встретиться у «Ботанического сада».

– Мне неудобно беспокоить тебя так поздно, я прекрасно могу взять такси, – Кристоф всей душой желал, чтобы она отказалась ехать, но боялся ее обидеть.

– Нет, я обещала тебя отвезти и отвезу. Ничего, позднее время для меня даже лучше – уложу всех спать и поеду, мне все равно не уснуть. Мы сейчас у Марии Борисовны, я от нее звоню. Удачно, что Воскобейников сюда мне позвонил, он моего домашнего номера не знает. Детей я вчера привезла, сказала им, они, конечно… Мальчики плакали, Маришка еще не до конца поняла. Но им с Марией Борисовной сейчас легче. И ей с ними тоже.

– Как Мари?

– Держится. А муж мой… Утром после похорон сразу уехал, у него контракт. Мне одной придется со всем справляться.

– Бедная, – в душе Кристофа вновь проснулась жалость, которая не так давно толкнула его на близость с этой женщиной, – тебе нужны будут силы. Много сил.

– Что ты сейчас собираешься делать? – слегка оживившись, спросила Лада.

Он вдруг испугался, что она захочет к нему приехать, и стал пространно объяснять:

– Я должен зайти в банк и оставить там кое-какие документы. Для Кати. Потом хочу сходить в музей.

Если честно, то в банк ему было не нужно. Стало стыдно за ложь и за свой нарочито веселый голос. Лада немного помолчала, потом со вздохом ответила:

– Хорошо. Тогда в десять сорок у метро.

С неприятным осадком в душе Кристоф отправился в музей Восточных искусств и часа три бродил по залам, но настроение у него ничуть не улучшилось.

«Нужно поговорить с Катей, – неожиданно подумал он, – мы плохо с ней расстались, нужно будет позвонить ей перед отъездом»

В кафе при музее ему вместо сдачи всучили несколько телефонных жетончиков. Кристоф постеснялся возразить, лишь робко спросил:

– Но разве в Москве сейчас звонят по жетонам?

– Возле нашего музея старый автомат, – бодро ответила кассирша, – одни только жетоны и принимает.

Телефон-автомат и впрямь был старый, будка покосилась, и стекла на ней были выбиты, однако Кристоф решил, что именно этот автомат и жетоны послала ему судьба, желавшая его примирения с кузиной.

Катя взяла трубку почти сразу.

– Здравствуй, Катя, – ласково сказал Кристоф, услышав ее голос, – я тебя не обеспокоил? Хотел сообщить, что формальности в банке улажены, деньги в твоем распоряжении.

– Кристоф? – она тяжело вздохнула и плотнее прижала трубку к уху. – Здравствуй, я очень рада тебя слышать. Только насчет денег… Спасибо тебе, конечно, большое, но… Честно говоря, я, наверное, не имею на них права.

– Почему? – удивился он. – Воля Клотильды не была нотариально заверена, но мы с Олей – как это? – душеприказчики. Трудное русское слово – мне Оля несколько раз повторила, пока я запомнил. Так что юридически все законно, не волнуйся.

– Я не о юридической стороне, мне просто… я ведь отказалась тебе помочь, когда ты просил, и мне неловко…

– Не стоит об этом – я все понял и не обижен. Это не имеет отношения к последней воле Клотильды, и, кроме того, я без твоей помощи отыскал Воскобейникова и уже встречался с ним. Даже видел девочку.

Катя испугалась.

– Ты… ты нашел Воскобейникова? Но как? И… и что?

– Катя, не волнуйся, я постараюсь сделать так, чтобы никто не пострадал. Мне понравился этот человек – умный, обаятельный. Он не хитрил – говорил обо всем честно, все объяснил, и его не в чем винить. Он сказал, что подчинится моему решению, но просил меня подумать, прежде чем я решу окончательно. Я все это время думал. Гулял, бродил по городу и думал. Завтра утром я улетаю в Париж, а сегодня вечером в одиннадцать мы с ним встретимся, и тогда… тогда все будет окончательно решено.

Он замолчал, и Катя тоже какое-то время молчала.

– Знаешь, Кристоф, – с горечью сказала она наконец, – если честно, мне этот Воскобейников до лампочки, это для Антона его дядя Андрей – кумир из кумиров. Мне жаль Ингу и Настеньку, я не представляю, как они все это воспримут.

– До лампочки… Ах, да, понял, что ты хочешь сказать. Я тоже не хочу, чтобы пострадала девочка, дочь Оли, меньше всего хочу. Поверь, я так ничего еще и не решил окончательно. Я должен еще раз с ним поговорить, потом вернусь в Париж и буду говорить с Олей. Будет так, как решит она.

– Ты ей еще ничего не сообщил?

– Нет, конечно, такие вещи нужно сообщать только лично.

– Что ж, раз ты так решил, я ничего не могу изменить. Мне бы хотелось увидеть тебя перед отъездом – неизвестно, через сколько лет мы опять встретимся. Может быть, зайдешь ко мне? Сегодня годовщина смерти дедушки, ко мне придет Антон и привезет одну старушку. Она много лет работала с нашим дедушкой – очень старенькая, ей уже за девяносто. Приходи, ты ведь тоже знал моего дедушку. Посидишь, потом закажем такси, и поедешь.

Кристоф был тронут.

– Спасибо, Катя, – сказал он, – я благодарен тебе за приглашение, но… Понимаешь, не хотелось бы в такой день.… Потому что мы с твоим… братом как-то не очень хорошо расстались, и не знаю, как он меня воспримет – ведь ты ему, конечно, должна сообщить о моей встрече с Воскобейниковым.

– Возможно, ты прав. Кстати, ты сказал Андрею Пантелеймоновичу, откуда тебе стало известно?

– Нет-нет, про Антона и про тебя мы ничего не говорили, ни одного слова, Лада что-то придумала. Воскобейников, между прочим, ничуть не удивился, он даже назвал какое-то имя – госпожа Сигалевич. Мы не стали его разубеждать, хотя неудобно, конечно, подставлять неповинного человека.

– Лада была с тобой? – ревниво спросила Катя. – Зачем ты ее взял? Ведь это твои личные семейные дела! Очень уж она шустрая – во все влезает.

Смущенный Кристоф поторопился защитить Ладу.

– Нет, она была очень добра, и без ее помощи я не разыскал бы Воскобейникова. Она в тот раз ездила со мной, но сегодня я с ним увижусь, как у вас говорят, один на один. Лада меня только встретит у метро и довезет до их дома.

– Понятно. Ладно, не стану вам мешать в ваших делах. Что ж, рада была, что ты позвонил, кузен.

Кристоф услышал прозвучавшую в ее голосе обиду и поспешно воскликнул:

– Подожди, Катя, а тебе вечером никуда не нужно будет выйти? В магазин, например.

– Да нет, я уж на сегодня по магазинам отбегалась – все утро носилась.

– Ну, просто вышла бы прогуляться. У меня дел нет, я могу подойти – хоть на минуту бы увиделись.

В его голосе было столько тепла, что Катя раздумала обижаться.

– Ладно, – ответила она, подумав, – раз ты заходить не хочешь, встретимся на нейтральной территории. Сейчас ко мне приедет Антон, и мы закончим уборку. В шесть он поедет за Анной Игоревной, мы часа два-три посидим – поговорим, телевизор посмотрим, чай с пирогом выпьем. Пирог, между прочим, у меня сегодня с вишней будет, и ты много потеряешь.

– В следующий раз, Катя, я с удовольствием поем твоего пирога.

– Заметано. Ладно, тогда я часиков в девять вызову такси и отвезу Анну Игоревну домой, а Антошку оставлю мыть посуду. Ты где будешь?

– Мы с Ладой в десять сорок вечера встретимся у метро «Ботанический сад», и она меня отвезет к Воскобейниковым.

– Тогда где-то в десять у метро «Ботанический сад». Может, раньше успею, может, немного опоздаю – как Анну Игоревну отвезу.

– Я раньше подойду, мне все равно делать нечего. Чем раньше встретимся, тем дольше поговорим

– Расскажешь мне об Оле, о детях, мы ведь с тобой ни о чем не успели поговорить.

– Договорились, Катя, буду у станции метро «Ботанический сад» в десять вечера.

Глава двенадцатая

 В пятницу с утра Инге позвонила подруга и затараторила:

– В новом универмаге коллекция от кутюр – упадешь! Я себе два летних костюма купила – обалдеть, как сидят. Сейчас приеду – покажу. Кстати, не одолжишь мне две тысячи, пока мой зарплату получит?

 Костюмы Инге понравились, две тысячи она одолжила и тут же решила, что им с Настей тоже необходимо приодеться от кутюр. Поэтому сразу после обеда шофер дядя Петя повез их в новый универмаг в Медведково. Насте после школы ехать не особенно хотелось, но приобретенные обновки – куртка и облегающие брючки – ей понравились.

Они истратили почти все наличные деньги, отнесли купленное в машину, но тут Инга вдруг решила на оставшиеся деньги купить себе духи. Однако, едва они вернулись в универмаг, как Настя увидела указатель с надписью «КНИГИ» и потянула мать в книжный отдел. Инга была в прекрасном настроении – купленный кожаный костюм от кутюр очень шел к ее глазам и подчеркивал изящество фигуры, – поэтому она, не став спорить, последовала за дочерью и по ее просьбе купила «Как перестать беспокоиться и начать жить» Карнеги и «Легенды о Сафо». Правда, не удержалась и сделала продавцу выговор:

– Заграницей во всех нормальных магазинах уже наличными никто не платит. И банкоматов у вас нигде нет, чтоб снять.

На это черноглазый продавец с лицом восточного типа лишь развел руками и вкрадчиво улыбнулся:

– Зачем заграница? Такой красивый женщина я даром товар давать. Хочешь – бери.

Инга возмутилась и гордо вскинула голову:

– Нет уж, спасибо.

Забрав, купленные книги, они вернулись к машине, где Петр, укладывавший в это время покупки в багажник, немедленно заворчал:

– Еще накупили! Сколько можно деньги тратить, скоро дома у себя магазин откроете.

Вечером Инга поцеловала на ночь дочь и, выключив свет, вышла из Настиной спальни. Приятельницам своим она обычно любила рассказывать:

– У моей Настеньки, уже условный рефлекс выработался: стоит мне поцеловать ее на ночь и выключить свет, как она мгновенно засыпает.

Подождав, пока стихнет звук шагов матери, приглушенный мягкой ковровой дорожкой, Настя включила настольную лампу и вытащила из тумбочки одну из купленных нынче книг.

В магазине ее сразу прельстило название – «Как перестать волноваться и начать жить». Она давно размышляла о том, почему некоторые люди, как Лиза Трухина, например, ни о чем не волнуются – делают, что хотят, говорят, что вздумается, задирают окружающих, – но все их обожают, даже стараются им подражать. А вот она, Настя Воскобейникова, постоянно из-за всего переживает – не выглядит ли она дурой, не станут ли о ней плохо думать. Старается, чтобы, не дай бог, никого не обидеть, из-за этого теряется и не может ответить, когда ей скажут гадость. Ну, за исключением тех случаев, когда ее доведут до ручки, и она, как тогда с Лизой, кинется в драку. Поэтому другие и относятся к ней, как к идиотке. Под «другими» мнительная Настя имела в виду своих одноклассников – ту часть человечества, с которой ей в основном приходилось иметь дело.

«Я начну жить по-человечески, когда перестану из-за всего психовать, – думала она, придвигая к себе лампу и разворачивая книгу, – может, сейчас прочту и прямо уже завтра начну новую жизнь»

 Поджав под себя ноги, Настя сидела на кровати и читала. Книга ей нравилась – в ней почти не было непонятных терминов и приводилось много примеров из жизни. Например, если боишься, что тебя отругают – папа, например, – считай, что уже отругали. Ну и что, не убили же! А если за каждым твоим шагом следит мама, если тебя отпускают только на школьные дискотеки и те дни рождения, которые проходят в присутствии взрослых, то всегда можно найти человека, которому еще хуже.

Кому, например? Может, Лере Легостаевой – та уже три года ходит в одной и той же потертой куртке, потому что у ее матери нет денег на новую. Ну и фиг с ней, с этой курткой, зато у Лерки прекрасный голос, она даже ездила петь на каком-то городском конкурсе. Или Пете Соколову, который элементарную задачу не в состоянии решить, а сидит в их математическом классе «по блату» – у него отец большая шишка? Ну и что, зато Петька душа всех вечеринок и плевать ему по большому счету на математику. Нет, как ни крути, а более несчастного человека, чем Настя Воскобейникова, в десятом математическом не было, и способ Карнеги тут оказался неприменим.

Огорченная этим Настя сунула Карнеги в тумбочку и вытащила вторую из купленных книг – «Легенды о Сафо»

…Мой истомленный страстью вид…

Я бездыханна… и, немея,

В глазах, я чую, меркнет свет…

Гляжу, не видя… сил уж нет…

И жду в беспамятстве… и знаю —

Вот, вот умру… вот умираю

«Говорили, Сафо была лесбиянкой, – сонно думала она, – но как она могла быть лесбиянкой, если любила Алкея? Хотя… кто его знает»

С этой мыслью Настя уснула, и книга о Сафо, выскользнув из рук, упала на пол. Свет лампы теперь бил ей прямо в лицо, и она видела во сне знаменитую древнегреческую поэтессу. У Сафо были огромные черные глаза, пылавшие над острыми скулами и впалыми щеками, она протягивала к Насте руки и говорила:

– Я любила Алкея, любила свою дочь Клеиду и много работала. Я воспевала красоту и мудрость таких же, как я, женщин, но не все люди понимали мои стихи или просто не хотели понять. Не верь сплетням обо мне и о прекрасном юноше Фаоне. Фаон был женихом Клеиды, и никогда я не бросалась из-за него в море с Левкадской скалы – меня убил мой муж Керикалас, который завидовал моей славе.

– Зачем же ты вышла за него замуж? – удивилась Настя.

В огромных черных глазах Сафо мелькнула печаль

– Я хотела остаться девственной, но отец велел мне стать женой Керикаласа. Я повиновалась и поначалу была счастлива. Брак дал мне дочь Клеиду. Но потом, когда мое изображение выбили на монетах, муж меня возненавидел. Он не смог вынести того, что люди не замечали его рядом со мной, его это изводило и мучило днем и ночью.

– Тебе не было его жаль?

– Мне было его жаль. Но нельзя приносить свою жизнь в жертву жалости. Он хотел запретить мне писать стихи, но я ответила: нет. Я умела сказать «да» и умела сказать «нет», когда это было нужно. Ты тоже должна этому научиться. И тогда я подарю тебе стихи, которые написала о своей свадьбе:

  Радуйся, о, невеста! Радуйся много, жених почтенный!

С чем тебя, о, жених дорогой я сравнила?

Со стройной веткой тебя я сравнила! 

Невинность моя, невинность моя,

Куда же от меня ты уходишь?

Теперь никогда, теперь никогда

К тебе не вернусь я обратно!

Стараясь отвернуть голову от бьющего в глаза света, Настя повторяла во сне запомнившиеся ей строки, пока трескучий звон не заглушил слова прекрасной гречанки. Сонно приподняв голову и жмурясь, она отработанным движением хлопнула ладонью по красной перламутровой макушке будильника и начала торопливо одеваться. 

В субботу занятия у них начинались позже обычного, но Настя не выспалась и весь первый урок на контрольной по алгебре клевала носом. Сидевший рядом с ней Гоша, положил под партой руку ей на колено. Это заставило ее встрепенуться, она испуганно покосилась на математичку.

– С ума сошел? Ирина увидит!

– Подумаешь!

Холодный взгляд математички скользнул по Гоше и остановился на Насте.

– Воскобейникова за разговоры на контрольной на балл снижается оценка, – поджав губы, она поставила в журнале жирную точку.

Лиза Трухина тотчас же возразила:

– Это несправедливо, Ирина Владиславовна, за поведение оценки не снижают.

– Трухина, ты можешь обратиться на меня с жалобой в ООН.

– Ирина Владиславовна, это я разговаривал, мне снижайте, – сказал Гоша.

– Советую не отвлекаться, – не отреагировав на его слова, каменным голосом произнесла математичка, – сразу после звонка соберу работы, на втором уроке дописывать не дам.

У них в этот день было две математики, но после звонка Ирина Владиславовна собрала работы и вышла – директор школы просила ее на перемене зайти к ней в кабинет. Как только за учительницей закрылась дверь, Петя Соколов заявил:

– Я считаю, мы вообще должны поставить перед директором вопрос об Ирине. У нее комплекс старой девы, но мы-то, почему должны это терпеть? Воскобейникова, пиши на нее заявление, мы все свидетели, подпишем.

Настя растерялась от непривычного для нее дружелюбия, звучавшего в голосе Соколова, и смущенно посмотрела на Гошу. Тот отмахнулся от Пети:

– Ладно тебе, Сокол

– Ничего не ладно, – взгляд Соколова был полон праведного негодования, – при таком отношении к ученикам разве можно дать нормальные знания? Пиши, Воскобейникова, не бойся.

– Брось, Соколов, уж среди своих-то о знаниях не рассуждай, – добродушно фыркнула любившая насмешничать Лиза, – сумел списать и ладно, а Настя как-нибудь без твоих советов проживет.

Скажи это кто другой, Соколов завелся бы, но на Лизу никто никогда не обижался, что бы она ни говорила. Он махнул рукой.

– Ладно, как знаете.

Петя был общительным парнем, организатором всех классных мероприятий, и ребята относились к нему неплохо. При существующей системе взаимовыручки ему всегда удавалось списать контрольную работу, и учителя, не желая связываться, обычно ставили «четыре» – будет потом бегать со своей тетрадью к директору, качать права, кричать, что ему несправедливо занизили оценку. Его папаша, директор хлебозавода, начнет звонить в отдел образования, и хлопот не оберешься. Одна только математичка Ирина Владиславовна принципиально не желала натягивать Соколову «четверку» и поэтому теперь, сидя с опущенной головой в кабинете директора Софьи Петровны, выслушивала ее нотации.

– Я не математик, Ирина Владиславовна, но я же вижу – одна-две ошибки. Даже не ошибки, а помарки – вы просто галочки поставили. И вы ставите за работу «три».

– Вообще-то нужно было поставить «два», работа списана, – хмуро отвечала математичка, – но я ставлю «три», какие ко мне могут быть претензии?

– Вот вы говорите, что работа списана, – вступила в разговор классный руководитель Настиного класса Светлана Сергеевна, – а почему вы решили, на каком основании? И почему вы вообще решили, что Соколов списал, а не у него списали?

– Не делайте из меня дуру, Светлана Сергеевна, – раздраженно огрызнулась Ирина Владиславовна, – а то вы сами не знаете и не видите!

– Я вижу, что вы субъективно относитесь к детям, Ирина Владиславовна, вот, что я сейчас вижу, – лицо Светланы Сергеевны пошло пятнами, – вы недолюбливаете Соколова и задались целью поставить ему в четверти «три». Это, впрочем, не первый уже случай, вы и к некоторым другим детям также относитесь.

Она немного повысила голос, и от этого Ирина Владиславовна возмущенно вспыхнула. Она всего четыре года работала в школе и всегда прежде уважала Светлану Сергеевну, за плечами которой было двадцать лет педагогического стажа. Если б коллега просто тихо и по-товарищески попросила ее поставить Соколову «четыре», она, может, и пошла бы навстречу. Но так брать человека за горло, требовать, почти оскорблять… И Ирина Владиславовна тоже слегка повысила голос:

– Математике может научиться не каждый, если вы взяли в математический класс детей, которые в принципе не в состоянии освоить материал, то почему я должна им завышать оценки?

Директор подняла руку:

– Тихо, тихо, товарищи, мы уже начинаем переходить грань дозволенного между коллегами. Вы, Ирина Владиславовна, в принципе неправы, вы пришли в школу учить, и вы должны, прежде всего, учить детей. Если у вас кто-то чего-то не понимает, то это только характеризует вас, как педагога. Вы же понимаете, что это математический класс, и дети прошли строгий отбор, прежде чем поступить сюда.

– Это уж точно, – в голосе Ирины Владиславовны так явно прозвучала ирония, что директор Софья Петровна вспыхнула.

– Между прочим, на вас и другие дети жалуются, – строго и холодно сказала она.

– Можно конкретно? Кто еще жалуется?

– Этого я вам не скажу, я не хочу, чтобы вы и с другими начали сводить счеты, – директор приосанилась, – хотя не понимаю, почему вы так относитесь к Пете. Тем более что его отец – наш спонсор. Вы не подумали, что вот этот ксерокс, на котором вы размножаете тесты, этот диван, на котором вы сидите, это зеркало, которое стоит в учительской, – все это подарок от хлебозавода.

Ирина Владиславовна опустила голову – ксерокс действительно был ей нужен для работы, а в большое трехстворчатое трюмо в учительской она смотрелась ежедневно по нескольку раз. Хотя бы потому, что дома у нее стояло только настольное зеркало, а на большое все не удавалось с зарплаты отложить деньги.

– Мы сегодня писали контрольную, посмотрите, Софья Петровна, – математичка вытащила из пачки тетрадь Соколова и протянула ее директору, – я специально мельком просмотрела, здесь даже тройку ставить не за что. Это ведь математический класс, а он даже списать не может. Шестьдесят градусов, а он пишет шестьсот, где синус, где интеграл – это он уже не различит, это выше его понимания. А ведь это десятый математический класс! Что, если приедут проверять, проведут срез знаний?

Софья Петровна и Светлана Сергеевна слушали ее со скучающими и снисходительными лицами.

– А вы ему объясните, вы его лишний раз к доске вызовите, – наставительно сказала директор, – в контрольной каждый может описаться, это ребенок, он волнуется.

– Как же, волнуется он! И не буду я перед ребятами позориться, у доски ему натягивать! Хотите – сами ему ставьте четверку.

– Хорошо, – каменным голосом произнесла Софья Петровна и поднялась, – сейчас у вас алгебра в десятом? Мы со Светланой Сергеевной подойдем и посидим у вас на уроке.

Когда директор в сопровождении классного руководителя вплыла в класс, ребята притихли. Ирина Владиславовна, не поднимая глаз, вызвала к доске Соколова и протянула ему учебник. Она записал на доске условие, и Лиза Трухина громко сказала:

– У нас этот пример сегодня на контрольной был, в нашем варианте.

Ее одну абсолютно не смущало присутствие директора.

– Трухина! – сурово оборвала ее Светлана Сергеевна. – Почему ты нарушаешь дисциплину? Ты не знаешь, что нужно сначала поднять руку, а потом говорить?

В левой части уравнения, написанного Соколовым на доске, стояла разность квадратов двух трехчленов, в правой – число. Петя вздохнул и начал возводить первый трехчлен в квадрат, запутался, посмотрел на учительницу:

– Ирина Владиславовна, я забыл формулу для возведения в квадрат, можно посмотреть таблицу? – развязно спросил он.

Ирина Владиславовна молчала. Директор мягко заметила:

– Пример довольно сложный, я думаю, что мальчику можно было бы воспользоваться таблицей.

– Всегда и везде все пользуются таблицами, – классный руководитель Светлана Сергеевна презрительно пожала плечами, – только в этом классе на уроке математики одним можно пользоваться, а другим нельзя.

Директор бросила в ее сторону неодобрительный взгляд – что бы то ни было, но в присутствии учеников педагогам не полагалось выяснять отношения. Тем не менее, она поддержала классную:

– Если не возражаете, Ирина Владиславовна, я прошу вас разрешить Пете воспользоваться табличным материалом.

Ирина Владиславовна дернула плечом, но продолжала молчать. Ребята притихли, в классе воцарилось напряженное молчание.

– Лох ты, Соколов, – громко и грустно сказала Лиза, – ты же писал этот пример в контрольной, вспомни!

– Трухина! – взвизгнула Светлана Сергеевна и повернулась к директору. – Вы видите, что происходит на этих уроках! Дисциплины никакой, детям позволяется безнаказанно оскорблять друг друга, ребенку у доски дали довольно сложный пример, а учитель даже не старается объяснить, пальцем не пошевелит!

Ребята оторопели, когда Настя поднялась с места.

 «Главное, не волноваться и подробно – для Светланы и директрисы. Разозлятся? Будем считать, что уже разозлились»

Голос Насти был спокоен и вежлив:

– Светлана Сергеевна, извините, но это очень простой пример, его можно устно решить. Тут не нужны никакие таблицы, тут разность квадратов. А квадрат минус б квадрат равно а минус б умножить на а плюс б. Слева разность трехчленов, умноженная на их сумму, это будет три икс квадрат минус пять икс, справа пятьдесят. Получим квадратное уравнение, его корни пять и минус двадцать шестых.

– Пойди к доске, Воскобейникова, напиши и подробно объясни Соколову, – сухо проговорила Ирина Владиславовна, стараясь унять дрожь в руках.

Соколов спокойно стоял рядом с Настей, пока она писала, а когда закончила, добродушно улыбнулся:

– Спасибо, Настя, я все понял. Можно мне садиться, Ирина Владиславовна?

– Садись, – холодно сказала она. – Ты, Воскобейникова, тоже садись.

– И сколько у меня теперь будет в году? – вежливо-наглым тоном поинтересовался Соколов, останавливаясь возле своей парты и чуть прищурив глаза.

Математичка не успела ответить – вмешалась директор:

– Я думаю, что Петя понял этот пример, и если ему что-то будет дальше непонятно, то он дополнительно позанимается с Ириной Владиславовной. Сейчас, думаю, ему можно поставить четверку, да, Ирина Владиславовна? Я сама поговорю с твоим папой насчет дополнительных занятий, Петя, думаю, он не будет возражать.

– Да поставьте ему четверку, Ирина Владиславовна, – ухмыльнулась Лиза.

– Поставьте, поставьте, Ирина Владиславовна! – закричали другие ребята. – Поставьте, мы вас поймем и не обидимся.

Математичка встретилась взглядом с Настей, и они несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Потом она отвернулась и сдержанно произнесла:

– Садись, Соколов, в четверти у тебя три и в году тоже.

После уроков в класс прибежала староста Лена с листом бумаги.

– Ребята, Светлана Сергеевна просила быстро всем подписать и отдать – ей позарез.

Она сунула Лизе написанную мелким неразборчивым почерком бумагу.

Лиза, не читая, нацарапала свою подпись, и тут вдруг рядом с ней встала Настя, заглянула через ее плечо.

– Лизка, ты чего подписываешь-то?

– Да какая разница – классная просила.

Но Настя уже читала вслух:

«… В связи с тем, что Кирсанова Ирина Владиславовна не дает нам знаний, соответствующих уровню класса с углубленным изучением математики, травмирует нас на уроках не относящимися к предмету замечаниями, просим заменить учителя математики и передать наш класс более квалифицированному педагогу».

– Это что, а? – она схватила листок и потрясла им в воздухе. – Ты хоть смотри, что подписываешь!

Лиза растерянно захлопала глазами:

– Ничего себе! Ну, блин!

– Дай заявление, – возмутилась староста, пытаясь отнять у Насти бумагу, – ты не хочешь, так другие подпишут.

– Чего ты кричишь, Воскобейникова? – снисходительно удивился Соколов, вплотную подходя к ней. – Она тебе самой на контрольной ни за что балл снизила. Надо уметь отстаивать свои права, детка.

Тон его стал вкрадчивым, он положил влажную ладонь ей на талию. Настя вспыхнула и откинула его руку.

– Это подло, папа Карло, – глядя ему в глаза, она разорвала заявление пополам.

– А вот этого не надо, – в голосе Соколова прозвучала скрытая угроза, но Гоша уже подошел и встал рядом с Настей.

– Все, Сокол.

– Пикей пришел! Как у тебя на личном фронте, Пикей? Скоро свадьба?

Прозвище Пикей Гоша получил, когда они изучали «Евгения Онегина». Светлана Сергеевна, которая вела у них литературу, стала сетовать на то, что у современных девушек нет идеалов:

– Помню, когда мы учились, – говорила она, – Татьяна была для нас примером верности и чистоты. Сейчас девочки стремятся к другому.

Лиза Трухина тогда поднялась и невинно сказала:

– Это вы зря, Светлана Сергеевна, у нас тоже есть идеалы. Вот идеал Насти, например, Дева Мария – Настя мечтает о непорочном зачатии.

Класс грохнул, Настя вспыхнула до синевы, а Гоша возмущенно сказал:

– Ты, Лизка, дура натуральная.

Никто из ребят, кроме него, не посмел бы этого сказать Лизе, но Гоше было глубоко плевать на ее грацию, ее обаяние и огромные черные глаза – он был предан Насте. Лиза не обиделась, а только фыркнула:

– А ты у нас – Бедный рыцарь, помнишь у Пушкина: «…и за матерью Христа он бесстыдно волочился»?

Светлана Сергеевна побагровела – Пушкин, конечно, был непререкаемым авторитетом, но «Бедного рыцаря» в их программе не было. Да и вообще, она считала, не все, что у Пушкина, можно читать детям. «Гаврилиаду», например, однозначно не стоит.

– Трухина, ты мешаешь вести урок!

Едва прозвенел звонок, и учительница выплыла из класса, Лиза заявила:

– По-английски «бедный рыцарь» будет «рoor knight», первые буквы РК. Мы теперь, Гоша, так тебя и будем звать «Пи Кей». Пикей.

Она грациозно наклонила головку и засмеялась. Класс моментально подхватил прозвище, и с легкой руки Лизы оно навсегда закрепилось за Гошей. Впрочем, на Лизу он не обижался, потому что у нее все получалось весело и мило, Соколов же сейчас говорил мрачно и злобно, поэтому Гоша нахохлился и подался вперед. Однако Лиза, увидев, что назревает конфликт, немедленно втиснулась между мальчиками.

– Ребята, все, брейк! Сокол, ты бы лучше занялся своими прямыми обязанностями, сегодня у Сергачева день рождения, а ты не чешешься!

Ей удалось остудить их пыл, противники разошлись с миром. Соколов, чьей обязанностью было собирать деньги и покупать подарки именинникам, махнул рукой.

– Все нормально, Лизок, презент куплен, сегодня в пять предки Сергачева отчалят, и хата у него свободна. В пять собираемся. Воскобейникова, ты придешь?

Вопрос был задан ерническим тоном и с явным намерением сконфузить Настю – все прекрасно знали, что на вечеринку «без родителей» мать ее не отпустит.

– Настя не пойдет, – торопливо, чтобы не муссировать тему, сказала Лиза, – ты лучше посчитай, сколько у нас минералки, сколько пива.

– Почему это, я пойду, – громко произнесла Настя и, достав из кармана деньги, протянула Пете Соколову, – возьми, моя доля.

Произошла крохотная заминка, во время которой Настя старалась сохранять независимый вид.

– А… тетя Инга тебя отпустит? – неловко спросила Лиза.

– Отпустит.

– Да? Ну и ладно. Гошка, слушай, твой дружок Ярцев опять на соревнования по кик-боксингу укатил? Так ты заскочи к нему домой, возьми диски.

– Ладно, возьму, – Гоша кивнул Лизе и, подойдя к Насте, встал позади нее почти вплотную, приблизив губы к ее уху, – точно придешь? Предки отпускают?

Его рука легла на ее талию, дыхание отдавало мятной жвачкой. Настя чуть отстранилась и пожала плечами.

– Без проблем.

Сказать «без проблем» было легко, но, вернувшись из школы, она уже жалела о своей внезапно накатившей лихости. Инга с растерянным видом сидела в кресле-качалке и полными слез глазами следила за прихорашивавшейся дочерью.

– Настенька, солнышко, ты убить меня хочешь? Идти неизвестно куда, я даже не позвонила родителям этого Сергачева, ничего не узнала.

– Что узнавать, мама, что узнавать? Я что, на дискотеки никогда не хожу?

– Там всегда учителя и родители дежурят, за вами присмотр. Если ты в гости к кому идешь, я с теми родителями заранее говорю. Ты же знаешь, как я всегда беспокоюсь! 

– Не надо беспокоиться, мама, я иду на день рождения к однокласснику.

 – Я понимаю, ты хочешь поздравить мальчика из класса. Может, мы с тобой вместе купим хороший дорогой подарок, заедем к нему домой и поздравим? Вроде и от меня тоже.

Настя вспылила, но постаралась говорить ровно.

– Мама, ты меня опозорить хочешь? Там ребята соберутся, а я с тобой приеду? И не надо мне твоего подарка, я уже купила все, что надо.

Инга всхлипнула.

– Детка моя любимая, неужели ты так меня стыдишься? И папы нет дома, когда только он приедет?

Словно в ответ на ее призыв, хлопнула входная дверь. Сразу повеселевшая Инга заторопилась навстречу пришедшему мужу. Вскоре в комнату Насти вошел недовольно сдвинувший брови Андрей Пантелеймонович. Настя, примерно знавшая, что ее ждет, приняла невозмутимый вид.

– Анастасия! – сурово сказал отец. – Мне непонятно твое поведение, ты специально решила довести маму до слез? Или ты хочешь, чтобы у нее опять случился сердечный приступ? – тон его был ледяным, и Насте потребовалось собраться с силами, чтобы внутренне не сжаться в комок.

– Папа, я не хочу довести маму, я просто хочу пойти на день рождения к товарищу.

Голос ее звучал спокойно и доброжелательно, но у Андрея Пантелеймоновича он вызвал раздражение.

– О каких походах может идти речь, если мама из-за этого так расстраивается? Ты в состоянии соизмерить, понять, что в жизни действительно является важным? Неужели какие-то приятели для тебя дороже мамы?

Настя стояла перед ним – тоненькая, высокая, и очень похожая на него. Или на его сестру и ее сына? Он почувствовал боль в висках. Она внимательно всмотрелась в его осунувшееся лицо с подергивающейся щекой и ввалившимися глазами.

– Папа, что с тобой?

– Что? А то, что моя дочь ведет себя странно. Я даже представить себе не мог прежде, что ты станешь такой легкомысленной.

Настя чуть склонила голову вбок, не переставая вглядываться. Перед ней стоял пожилой, измученный человек, ее отец, она чувствовала, что он страдает, но не могла понять почему.

– Ты болен, папа? На тебе лица нет, что случилось?

– Что?! – Андрей Пантелеймонович осекся, и в глазах его мелькнуло странное затравленное выражение.

Настя внезапно вспомнила – на днях, когда она зашла к нему в кабинет и спросила о повстречавшихся им с матерью мужчине и женщине, у него был такой же взгляд. И он так грубо накричал на нее, что она потом долго плакала.

– Папа, ведь те люди… они приезжали к тебе? Ты сам не свой, с того дня. Что они от тебя хотели?

– Что ты мелешь, что ты фантазируешь? – ему пришлось стиснуть кулаки, чтобы унять дрожь в пальцах. – Кто, какие люди?

– Папа, ты сам знаешь. Ты был тогда очень расстроен, и сейчас ты тоже сам не свой. Они что, тебе угрожали? Кто они?

Андрей Пантелеймонович рассмеялся – резко, неестественно, с пробивавшимися сквозь смех визгливыми нотками.

– Не понимаю, что за глупости у тебя в голове! Кто мне может угрожать? Я всю жизнь был честным человеком, у меня нет в прошлом ничего такого, чем можно было бы меня шантажировать!

Во взгляде Насти мелькнуло недоумение.

– Что ты, папа, конечно! Я говорю угрожать, а не шантажировать. Ты ведь теперь баллотируешься вместо того депутата – Илларионова, – который погиб. Да? Я в какой-то газете читала, что это было убийство, а не несчастный случай.

Воскобейников сумел взять себя в руки.

– Не болтай ерунды, – сказал он строго, – ты знаешь, что вся моя работа, весь наш образ жизни требуют быть очень осторожными в наших высказываниях, и если ты, начитавшись детективов, начнешь рассказывать подобные вещи…

– Я ведь не такая глупая, как ты думаешь, – она мягко улыбнулась и заглянула ему в глаза, – если у тебя сложности, то позволь мне помочь. Я уже взрослая и очень тебя люблю. Бог с ним, с этим днем рождения, я никуда не пойду, если ты не хочешь. Они сегодня опять приедут?

– Кто? Да с чего ты это взяла?!

– Мне показалось, тот мужчина вроде бы сказал про субботу, а сегодня суббота. И они оба на меня как-то странно взглянули.

Андрей Пантелеймонович смотрел на нее и думал:

«Мне велели назначить встречу на одиннадцать вечера. На сегодня. Больше я ничего не знаю и знать не хочу, а Настя… Лучше, если ее сегодня вечером не будет».

Неожиданно он улыбнулся – мягко и весело.

– Вот что, дорогая моя, я вижу, ты уже действительно взрослая и вполне можешь за себя постоять. Ладно, иди на свой день рождения, думаю, ничего страшного не случится. Только возьми с собой сотовый телефон, чтобы мама в любую минуту могла с тобой связаться. Петр тебя отвезет и приедет за тобой… ну, где-то в начале двенадцатого.  

Настя с подозрением взглянула на отца, но тот продолжал улыбаться, и разглядеть что-либо под маской его улыбки было невозможно.

– Как хочешь, папа, если я тебе не нужна, – осторожно ответила она.

Несмотря на полученное разрешение, Настя испытывала странное чувство грусти и ощущение тревоги. Она повеселела лишь тогда, когда шофер высадил ее у подъезда дома именинника и строго наказал:

– Что б без меня отсюда ни на шаг. Мне Телемоныч за тобой в двенадцатом часу велел подъехать, но я, может, чуток пораньше буду. И матери звони, чтоб не трепыхалась все время, нервы себе не портила. Ты-то не знаешь, а мы все видели, сколько она через тебя перестрадала.

Петр за прошедшие годы сильно постарел, потолстел и стал ворчлив. Настя никогда ему не возражала и не спорила с ним, потому что это было абсолютно бесполезно – он всегда твердил одно и то же, не слушая и не воспринимая ее слов.

– Ладно, дядя Петя, – послушно сказала она, аккуратно придерживая дверцу, потому что он страшно нервничал, если кто-нибудь с размаху, хлопком, закрывал машину.

Из окна третьего этажа доносились звуки музыки, и Лиза, перегнувшись через подоконник, махала ей рукой:

– Настя! Топай быстрей! В лифт не садись! Дядя Петя, здравствуйте!

– Здравствуй, здравствуй, балаболка, – с деланной строгостью ответил шофер, питавший симпатию к черноглазой подружке Насти, и начал разворачивать машину.

Настя вошла в подъезд и столкнулась с запыхавшимся Гошей.

– А я тебе навстречу бегу, чтоб ты в лифт не вздумала сесть – сейчас только в нем Соколов на двадцать минут застрял. Мы аварийку хотели вызвать, но сегодня суббота, никто не работает. Лиза уже предлагала стол на лестничную площадку вытащить, чтоб Петьке одному в кабине не так тоскливо было сидеть.

Он притянул к себе Настю за талию и долго не выпускал, вдыхая аромат ее волос.

– Вытащили? – с улыбкой спросила она, делая над собой усилие, чтобы не отстраниться и не обидеть его.

– Не успели – лифт вдруг взял и ни с того, ни сего сам заработал. А ты чего так поздно? Я уже боялся…

Внезапно остановившись, он притиснул Настю к стене и неожиданно с такой силой прижался губами к ее рту, что она чуть не задохнулась. В этот момент Лиза крикнула с верхней площадки:

– Ребята, вы там не в лифте застряли? Давайте за стол, у вас весь вечер впереди, еще успеете потрахаться, – ее смех рассыпался переливчатыми колокольчиками.

Гоша со вздохом оторвался от Насти и, обняв ее за плечи, повел наверх. К ним подлетела Лера Легостаева.

– Гошенька, потанцуем, ну немножечко! – она изо всех сил тянула его за собой.

Он напрягся, Настя, почувствовав это, недоуменно пожала плечами.

– Правда, Гоша, потанцуй, иди.

Она подтолкнула его к Лере, чтобы сгладить неловкость, и осталась стоять у стены.

– В русском языке появился новый термин – «застрять в лифте», – задержавшись возле Насти и выразительно оглядев ее припухшие губы, сострил Соколов, танцевавший  в обнимку со старостой Леной, – кстати, Воскобейникова, могу тебя порадовать, у тебя по контрольной трояк. Ирина после уроков в учительской проверяла работы, а я журнал относил и увидел.

Они отплыли от нее, вновь приблизились, и тут музыка кончилась. Пока меняли диск, Настя расстроено спросила у Соколова: 

– Почему у меня тройка? Ты видел?

– По кочану! Ты там лишнюю скобку поставила, а она еще тебе обещала на балл снизить, забыла? Так что зря ты ее защищаешь, она с прибабахом.

– Просто озабоченная, – весело прощебетала подошедшая Лиза, – тридцать лет, а еще нетраханная.

– Кто на нее польститься, – Соколов пожал плечами, – одевается, как бомжиха, и ей это нравится. Я бы лично сдох – такие шмотки носить.

 Лиза не могла долго стоять на одном месте. Не слушая ворчания Пети, она побежала дальше, и последние слова он досказывал уже Насте и старосте Лене, которая в ответ добродушно махнула рукой.

– Ну, так купи ей платье от Версачи, она тебе пять сразу поставит.

– Ты дура что ли? – Петька покрутил пальцем у виска. – Да ей директор сама предлагала со мной позаниматься, не слышала? За деньги, не за просто так. Ей отец заплатил бы, она хоть сапоги приличные купила бы. С приветом, строит из себя.

– Нормально, дура, типа, – староста Лена тоже покрутила пальцем у виска, – да по ней сразу видно.

Лена в последнее время постоянно вертелась возле Соколова и соглашалась со всем, что он говорит. Настя хотела отойти от них подальше, но откуда-то из соседней комнаты выплыл с фотоаппаратом именинник Толик Сергачев.

– Настя, ты что делаешь, как у тебя дела? А то сейчас только твоя мама по стационарному звонила, интересовалась твоим самочувствием. Я дал ей честное мужское слово персонально о тебе позаботиться.

Настя побагровела до слез – да что ж это такое, в конце концов!

– Я тебе помогу Толенька, – осклабился Соколов. – Запечатлей исторический момент – Настю высаживают на горшок! – он выразительно потряс руками: – Пи-пи, Настя!

Лена расхохоталась, а у Насти судорожно и растерянно дернулся рот.

– Соколов, ты грубый хам! – звонко прикрикнула на него Лиза. – Пошлый хорек, сгинь с глаз! Роман, это Настя, я тебе говорила о ней, помнишь?

Роман, высокий стройный юноша лет двадцати, обнимал Лизу за талию, а она смотрела на него огромными черными глазами с поволокой, очаровательно запрокинув головку. На минуту отведя от нее взгляд, Роман улыбнулся Насте.

– Привет, Настя, много о тебе наслышан.

– А это Даниил и Зураб, друзья Ромки, – Лиза высвободилась из рук Романа и увлекла Настю к столу.

Даниил последовал за ними.

– Хотите поесть? Выпить? Или потанцуем? Не нужно быть такой нервной, мадемуазель, расслабьтесь.

Он обнял Настю за талию и, медленно покачивая в такт несущимся звукам, повел в танце. Настя оглянулась на Гошу, но увидела его не сразу – он кружился в другом конце комнаты вместе с Лерой Легостаевой. Лера что-то говорила ему и смеялась, лукаво заглядывая в глаза. Внезапно ее взгляд с такой злостью царапнул Настю, что та споткнулась и чуть не упала.

– Я плохо танцую, – хмуро сказала она Даниилу.

– Неважно, давай посидим, – он широко улыбнулся.

Они расположились на софе возле столика, где стояли тарелки с бутербродами, пустыми пластиковыми стаканчиками и двумя уже откупоренными бутылками сухого вина. Даниил наполнил два стаканчика и протянул один Насте. Ей не хотелось пить, но неудобно было отказаться, и она молча вертела стаканчик в руках.

Музыка кончилась, ребята рассаживались – кто куда успел. Лиза, разгоряченная танцем, встала посреди комнаты.

– Люди, наполним бокалы! Кто скажет следующий тост?

Ребята загалдели, зашумели, кто-то пытался что-то выкрикнуть. Настя быстро выпила свое вино, но Даниил тут же снова ей налил.

– Я еще не представился, – тихо сказал он, наклоняясь к Насте, – Даниил Галицкий, студент ВГИКа.

– Князь? – улыбнулась она, сделав большой глоток.

– Ты намекаешь на сочетание имени и фамилии? Нет, мой предок был крепостным актером, и получил псевдоним «Галицкий». Потом этот псевдоним стал фамилией, а мой отец, кандидат исторических наук, назвал меня Даниилом.

Он рассказывал, а у Насти от выпитого вина голова пошла кругом, и стены начали двоиться. С трудом пошевелив губами, она с грустью выдохнула:

– Жаль! Жаль, что ты не князь!

Даниил наклонился к ней еще ближе, она чувствовала у себя на щеке его дыхание.

– Бессилен это изменить, но могу стать графом, если ты захочешь. Допивай вино, а потом выпьем за наше знакомство. Но только шампанского – за знакомство я всегда пью шампанское.

Он поднялся, взял с другого стола бутылку шампанского и остановился, ожидая, пока Настя допьет. Ей вдруг стало очень весело.

– Да, налей мне шампанского, я тоже люблю шампанское!

Она сказала это громко, но голос ее потонул в стоявшем вокруг гаме. Галицкий с улыбкой поглядывал на захмелевшую девочку и подливал ей вина. Ребята пили, закусывали печеньем и бутербродами, хохотали. Лера Легостаева прижалась к Гоше.

– Гошенька, налей мне еще.

Он плеснул ей в стакан, но половину вылил на скатерть. Толик Сергачев возился с замком серванта. Справившись наконец, он с торжествующим видом вытащил и поднял для всеобщего обозрения большую бутылку водки.

– Ребята, угощаю!

– Тебе родители ничего не скажут? – осторожно поинтересовалась староста Лена.

– Еще чего!

Он налил себе, Гоше и еще нескольким мальчикам – девчонки от водки отказались. Когда бутылка наполовину опустела, к ним торопливо подошел вынырнувший из другой комнаты Витек, старший брат Толика, – родители, уезжая, оставили его присматривать за квартирой. Он торопливо вырвал из рук младшего брата бутылку.

– С ума сошел? Кто тебе позволил лезть в сервант?

– Ты… ты… – глаза у Толика были мутные, – жалко тебе? – он попытался вернуть бутылку и полез на брата с кулаками, но тот сгреб его за шкирку и несколько раз встряхнул.

– Козел, придурок! Не жалко, а заблюют сейчас тут все. Зураб, забери водку, унеси подальше, – он повернулся к подошедшему другу и, отдав ему водку, поволок брата в ванную – умыться.

Черноглазый Зураб сунул бутылку в карман.

– Ша, ребята, нехорошо, кончай бардак.

Гоша, до сих пор нерешительно вертевший в руках полный стакан, поспешно его опорожнил – испугался, что у него отберут водку. Лера Легостаева смотрела на него круглыми растерянными глазами.

– Ой, Гоша!

Отстранив ее, он поднялся и нетвердым шагом направился в сторону Насти, покачнулся и протянул к ней руки.

– Нас-с-стя, будем танцевать!

 Даниил, откинувшись назад, насмешливо разглядывал мальчика.

– Посиди, приятель, – он дружелюбно подвинул Гоше стул, но тот отмахнулся.

– Я… н-н-не приятель! Хочу… танцевать с-с-с Нас-с-с-тей!

Голос его прозвучал тонко и жалобно. Настя поднялась, потрясла головой, отгоняя хмель, и протянула к нему руки.

– Пойдем, Гошенька, пойдем.

Они топтались среди танцующих, и Гоша, обхватив Настю за талию и за плечи, прижимался щекой к ее лицу.

– На-с-с-стя, п-поцелуй меня! Я н-не могу б-больше!

Она ласково поцеловала его в щеку, но Гоша вдруг вырвался и бросился в сторону ванной комнаты. Растерянная Настя шла сзади.

– Ему плохо, – сказала неизвестно откуда возникшая Лера Легостаева.

Она неприязненно посмотрела на Настю и отвела взгляд. Обе стояли в коридорчике и через открытую дверь видели Гошу, которого выворачивало над ванной. Рядом с ним согнулась напополам и издавала странные звуки фигура, в которой девочки признали Соколова. К ним подошли Витек Сергачев с Зурабом и Даниилом.

– Всю ванную заблевали, сморчки зеленые, – со злостью проворчал Витек, – и Толька тоже окосел, зараза! Вина притащили, пива, да еще он, паразит, водку вытащил.

– Ладно тебе, день рождения один раз в году, – засмеялся Зураб, – идите отсюда, девочки, что вам здесь смотреть.

Даниил ласково обнял Настю за талию.

– Ничего, придет в себя твой кавалер. Пойдем, потанцуем.

Он увлек Настю в комнату, где под музыку вразброд  двигались пары. Подросткам было весело, хотя некоторые спотыкались, и это вызывало дружный смех. Лера осталась стоять возле ванной, дожидаясь Гошу. У нее было горько на душе, и в эту минуту она отчаянно ненавидела Настю.

«Дура эта Воскобейникова! Пошла с этим козлом взрослым, а Гоше теперь плохо. Из-за нее он напился, я же видела, какое у него было лицо, когда она с тем Даниилом за столом сидела. Почему так, а? Одним все, а другим ничего. Конечно, у нее папаша политик, мать ей самые лучшие шмотки всегда покупает, а у меня? Дешевка!».

Девочка с тоской оглядела свои джинсы и свитер. Чтобы купить все это, ей пришлось обмануть мать – та дала деньги заплатить за квартиру, а Лера потратила их в модном бутике. Еще ей удалось недорого купить французскую косметику, и она подрисовала свои черные продолговатые глаза до самых висков, а на тонкие губы наложила помаду с золотыми блестками. И все потому, что Лере Легостаевой безумно нравился Гоша.

Когда они собирались с ребятами, она обычно не отходила от него ни на шаг, да и он ничего против этого не имел, так как Настю на подобные вечеринки никогда не отпускали. Год назад оба они оказались наедине в темной комнате – тогда между ними все и произошло. А через день в школе Гоша, не обращая на Леру никакого внимания – будто между ними ничего никогда и не было! – вновь вертелся вокруг Насти. Лере сначала стало обидно, но позже она примирилась со своей участью. Потом они много раз трахались, но после Гоша, казалось, сразу же обо всем забывал. А Лера не забывала! И на этот вечер она тоже возлагала большие надежды, которые теперь, похоже, рухнули.

«Зачем только родители ее сюда отпустили, а? Никогда ведь раньше не отпускали! Сидела бы она сейчас дома или каталась в лимузине со своей мамашей! И что я скажу маме, когда она спросит квитанцию о квартплате? У Воскобейниковой мать без всякого образования и целые дни по салонам разъезжает, а моя мама такая умница, такой хороший доктор, а должна на две ставки с утра до ночи пахать. Если бы отец нас не бросил, то ей было бы легче. А почему он ее бросил? Да потому, что она не следит за собой! Косметикой не пользуется, с работы вечером придет – лицо даже не бледное, а зеленое, как у крокодила. Вечно ноет, что нет денег, из-за нее я тоже себе ничего не могу купить, хожу, как нищая!»

Лера Легостаева стояла у ванной комнаты и тихо ненавидела всех подряд – Настю, свою мать и весь белый свет. Гоша, покачиваясь, появился в дверях, и она бросилась к нему.

– Пойдем, я тебя где-нибудь уложу. Тебе лучше?

Он послушно пошел за ней и почти повалился на узенький диванчик. Лера присела рядом и взяла его за руку. Гоше стало немного легче, но перед глазами все ходило ходуном.

– Н-настя!

– Я Лера, а твоя Настя со своим хахалем закрылась в темной комнате, – не удержавшись, злорадно сказала Лера.

– К-как?

– А вот так!

Настя действительно в этот момент стояла у стены в темной комнате, куда ее увлек Даниил. У нее все еще кружилась голова от выпитого, и она не обращала внимания на несущиеся из угла шорохи.

– Ты удивительно красива, тебе никто никогда этого не говорил? – пальцы Даниила скользнули по ее пышным волосам и коснулись шеи.

– Нет, – она прикрыла глаза, и сразу же почувствовала, как вокруг нее заходили воздух и пол.

– Я знаю, что ты еще девственна, – его правая рука погладила ее бедро и перешла на живот, мягко, но целенаправленно опускаясь к лобку, – это прекрасно, но до определенного времени. Позже это мешает тебе жить и ощутить полностью то, чем одарила нас мать природа. Хочешь подняться на вершину блаженства? Хочешь расстаться с девственностью, которая этому мешает?

– Да, – не открывая глаз, ответила Настя, и ощутила, как он приник к ней своим напрягшимся телом. Потом она услышала звук расстегивающейся молнии на его джинсах.

«Что ж, когда-то ведь надо начинать. Может быть, и не будет очень больно. Надо, наверное, мне тоже раздеться».

Она мужественно вздохнула, и в этот момент левая рука Даниила, проникнув к ней под блузку, легла на грудь.

«Господи, да у него руки потные и холодные, какая гадость!»

Не от страха, а от пронзившего всю ее отвращения Настя пронзительно вскрикнула и выставила вперед локти. Шорохи в углу сразу стихли, а из столовой послышался отчаянный вопль Гоши:

– Н-настя! Настя!

Вскочив на ноги, он бросился на звук ее голоса. Лера, вошедшая следом, щелкнула выключателем, и комнату залил яркий свет.

– Легостаева, ты дура что ли!

В углу на диване сидела разъяренная полуголая Лиза Трухина. Роман, стремительно вскочив на ноги, со смущенным видом пытался застегнуть брюки. Ему было неловко – он не любил таких «вечериночных» траханий, они с Лизой имели возможность встречаться наедине в гораздо более комфортных условиях, но она во время танца так распалилась, что притащила его сюда чуть ли не силой. И теперь, оправившись, поднялась и стояла рядом с ним – сердитая и возбужденная, высоко задрав кверху очаровательную мордашку.

– П-прости, Лиз-з-за, я не к тебе, – заплетающимся языком с трудом выговорил Гоша, – я ищу Настю.

Он взглянул на прижавшуюся к стене Настю – растрепанную, с расстегнутой блузкой – перевел глаза на улыбающегося Даниила, и его охватил гнев.

– Ты п-почему к ней пристаешь, с-сволочь?! Убью!

Он рванулся к Галицкому, перевернув по дороге тумбочку с вазой. Девочки испуганно взвизгнули, Даниил хотел утихомирить подвыпившего подростка, захватив его руки, но получил такой сильный удар в челюсть, что пришел в ярость.

– Ах ты, ублюдок недоделанный!

Роман и вбежавшие в комнату Зураб с Витьком пытались разнять катающихся по полу противников.

– Парни, брейк, мебель побьете, идите на улицу!

Один из дерущихся задел ногой тумбочку с телевизором, и массивный прибор с грохотом полетел на пол.

– Видишь, что ты наделала, – сказала Лера Легостаева, с неприкрытой ненавистью глядя на растерянную Настю, – все из-за тебя! Зачем ты только явилась сюда! Сука!

Настя, побледнела и шарахнулась назад. Бросившись в прихожую, она схватила висевшую на вешалке курточку и, не чуя под собой ног, выбежала из квартиры.

Глава тринадцатая

Около четырех часов дня Маринка на цыпочках подошла и поставила перед ним Алешей тарелку с пирожками.

– Лешик, твои любимые – с мясом и с грибами.

Он машинально протянул левую руку к тарелке и, сунув в рот аппетитно хрустящий пирожок, правой продолжал что-то писать. Потом застучал пальцами по клавишам клавиатуры компьютера. Маринка немного постояла рядом, стараясь не дышать, и отошла. Она знала: когда брат занимается или что-то решает, абсолютно бесполезно пытаться вступить с ним в контакт.

В половине шестого Алеша, наконец, отбросил в сторону калькулятор, и лицо его приняло довольное выражение. Маринка, зайдя к нему, чтобы унести опустошенную тарелку из-под пирожков, с почтительным восторгом спросила:

– Решил? С ответом сошлось?

– Ну! Нам профессор сказал: «Даю вам эти задачи просто так – для интереса, вы все равно не решите».

– Ну и козел! – презрительно хмыкнула Маринка. – Но, все равно, кроме тебя, наверное, никто и не решит, – она взглянула на брата с восторженным почтением. – Алешка, ты самый умный в группе, да?

– Да ладно тебе, болтуша, – он с наслаждением потянулся и, вскочив на ноги, шутливым движением растрепал пушистые волосы сестренки, – ты чего в субботу дома сидишь? С подругами поссорилась?

– Ничего не поссорилась, меня мама сегодня никуда не пустила, мы пирожки пекли, а вечером в театр едем на «Евгения Онегина», – и она скорчила грустную рожицу.

Маринка ненавидела театры. Когда-то она относилась к ним вполне терпимо и с удовольствием посещала детские утренники, но года три назад к Малеевым приехала дальняя родственница из провинции, и хозяйка дома с дочерьми по долгу гостеприимс